Очевидно, обвинительные заключения будут вынесены сегодня. Дек предлагает встретиться в полдень в нашей новой конторе, и, так как мне некуда больше податься, я соглашаюсь.

С полчаса я глазею на темный потолок, затем сдаюсь и встаю, босиком прокрадываюсь по холодной мокрой траве и падаю в гамак. Принс подал повод ко многим красочным слухам. Он всегда любил деньги, и в первый же день моей работы в «Йогисе» официантка мне сказала, что восемьдесят процентов дневной выручки никогда не фигурируют в отчете, подаваемом налоговому инспектору. Служащие любили посплетничать и прикинуть, сколько же хозяин каждый день прикарманивает.

У Принса были и другие начинания. Года два назад один свидетель на процессе по делу рэкетиров показал, что девяносто процентов дохода от популярного ночного бара со стриптизом поступали в живой монете, и шестьдесят из них тоже никогда не заявлялись. Если Брюзер и Принс действительно владели одним или несколькими порноклубами, то они и в самом деле купались в золоте.

Поговаривали также, что у Принса есть дом в Мехико, банковские счета в странах Карибского бассейна, черная любовница на Ямайке, ранчо в Аргентине и много еще чего, всего не упомнишь. В его кабинете была таинственная дверь, а за ней маленькая комнатка, наполненная ящиками с двадцати – и стодолларовыми бумажками.

Если он в бегах, то, я надеюсь, ему ничего не угрожает. И еще я надеюсь, что ему удалось бежать с большой суммой своих драгоценных денежек и его никогда не поймают. Мне безразлично, в чем он виноват. Он мой друг.

Дот сажает меня у кухонного стола на обычный мой стул и подает растворимый кофе в той же самой чашке. Еще рано, и в заставленной убогой кухоньке сильно пахнет салом от жареного бекона. Бадди уже там, она машет рукой, но я не смотрю в том направлении.

– Донни Рей быстро угасает, – говорит она, – последние два дня он уже не встает.

– Вчера мы первый раз были в суде, – сообщаю я.

– Уже?

– Но это не был суд, а предварительное слушание. Страховая компания пытается снять дело с судопроизводства, и мы вчера здорово из-за этого поцапались. – Я стараюсь говорить как можно проще, но не уверен, что Дот все понимает. Она смотрит в грязные окна, на задний двор, но явно не на «ферлейн». Вид у нее безразличный.

Странно, однако это почему-то меня утешает. Если судья Хейл сделает то, что, как я думаю, он собирается сделать, если нам не удастся передать дело на рассмотрение в другой суд, тогда его можно считать закрытым. Может быть, Блейки уже сдались. Может, они не будут в претензии, когда нас отфутболят.

По дороге сюда я решил, что не стану упоминать о судье Хейле и его угрозах. Это затруднит обсуждение. Будет много времени обсудить это позже, когда уже не о чем станет говорить.

– Страховая компания предложила уладить дело полюбовно.

– Что это значит?

– Они предлагают некоторую сумму.

– Сколько?

– Семьдесят пять тысяч долларов. Они рассчитали, что столько должны заплатить своим адвокатам, поэтому и готовы все уладить миром.

Она заметно краснеет и крепко сжимает челюсти.

– Эти ублюдки считают, что нас можно купить, верно?

– Да, они именно так думают.

– А Донни Рею деньги больше не нужны. Ему нужна была пересадка костного мозга, но в прошлом году. А теперь уже слишком поздно.

– Согласен.

Она берет пачку сигарет со стола и закуривает. Глаза у нее красные и влажные. Нет, я ошибся. Эта мать не сдалась. Она хочет крови.

– А что мы должны делать с этими тысячами, как они думают? Донни Рей будет уже мертв, останемся только я и Бадди. – И она кивает головой в сторону «ферлейна». – Ублюдки, – повторяет она.

– Согласен.

– Вы, наверное, сказали, что мы возьмем деньги, да?

– Конечно, нет. Я не могу идти на улаживание дела без вашего на то согласия. Но мы должны к завтрашнему утру принять решение. – Опять возникает опасность, что дело будет снято со слушания. Но мы можем воспользоваться правом на апелляцию и просить об отводе судьи Хейла. Это займет примерно год, но у Дот тогда останется возможность еще побороться. Мне не хочется сейчас это обсуждать.

Мы долго сидим молча. Нас устраивает, что мы можем вот так думать, молчать и ждать. Я пытаюсь привести в порядок мысли. И только один Бог знает, какая сейчас кутерьма в голове у Дот. Бедная женщина.

Она тычет сигаретой в пепельницу и говорит:

– Надо бы обсудить это дело с Донни Реем.

Я прохожу за ней по темной гостиной в небольшой коридор. Дверь в комнату Донни Рея закрыта, и на ней больше не висит надпись «Не курить». Она легонько стучится, и мы входим. В комнате чисто и опрятно, немного пахнет дезинфицирующим раствором. В углу крутится вентилятор, зашторенное окно открыто. Над изножьем кровати поднят телевизор, а рядом с кроватью у подушки – маленький столик, сплошь заставленный пузырьками с микстурами и таблетками. Около столика я и сажусь. Дот занимает положение с другой стороны.

Донни старается все время улыбаться, он пытается убедить меня, что чувствует себя хорошо и сегодня ему лучше.

Просто он немного устал, вот и все. Голос у него глухой и напряженный, а слова иногда нельзя разобрать. Он внимательно слушает, пока я снова рассказываю о вчерашнем заседании и объясняю смысл сделанного нам предложения. Дот держит его за правую руку.

– Они могут дать больше? – спрашивает Донни. Это тот самый вопрос, который мы с Деком обсуждали вчера за ленчем. «Дар жизни» уже сделал значительный прыжок с нулевой отметки до семидесяти пяти тысяч. Мы оба подозреваем, что они могут дойти и до сотни, но я не смею строить такие радужные прогнозы перед моими клиентами.

– Сомневаюсь, – отвечаю я. – Но можем попытаться.

Все, чем мы тут рискуем, это отрицательный ответ.

– А сколько получите вы? – спрашивает он, и я объясняю условия договора, по которому мне причитается третья часть от общей суммы гонорара.

Донни смотрит на мать и говорит:

– Это означает пятьдесят тысяч для тебя и папы.

– А что мы будем делать с этими тысячами? – спрашивает она сына.

– Выплатите кредит за дом. Купите новый автомобиль. Что-нибудь отложите на старость.

– Не нужны мне их проклятые деньги.

Донни Рей закрывает глаза и ненадолго отключается, задремав. Я пристально смотрю на пузырьки с лекарствами. Проснувшись, он дотрагивается до моей руки, хочет пожать ее и спрашивает:

– А вы, Руди, не хотите заключить соглашение? Ведь часть этих денег ваша.

– Нет. Я не хочу заключать с ними сделку, – убежденно отвечаю я. Я смотрю на Донни, потом на Дот. Они очень внимательно слушают. – Они вряд ли стали бы предлагать вам деньги, если бы не беспокоились за исход дела. И я хочу вывести этих мерзавцев на чистую воду.

Адвокат обязан давать самые добросовестные и наиболее выгодные для клиента советы, невзирая на собственные финансовые обстоятельства. Я нисколько не сомневаюсь, что смог бы уговорить Блейков на соглашение. Мне нетрудно было бы их убедить, что судья Хейл собирается выбить почву у нас из-под ног. И что сейчас деньги на столе, но вскоре исчезнут навсегда. Я мог бы нарисовать мрачную, роковую картину того, что нас ожидает, и эти люди, которых так часто попирали, мне бы поверили.

Это было бы легко. И я бы получил двадцать пять тысяч долларов – гонорар, который мне сейчас трудно даже представить. Но я победил искушение. Я боролся с ним все утро, лежа в гамаке, но теперь я его поборол и в душе моей воцарился мир.

Немного требуется для того, чтобы я навсегда расстался с профессией юриста. И сейчас у меня такое настроение. Я скорее откажусь от карьеры, чем продам своих клиентов.

Я оставляю Блейков в комнате Донни Рея. Завтра, я надеюсь, мне не придется вернуться к ним с известием, что по ходатайству «Тинли Бритт» нашему делу дан отвод.

Есть по крайней мере четыре лечебных заведения в окрестностях больницы Святого Петра, до которых можно дойти пешком. Имеются здесь также медицинский колледж, училище для зубных техников и бесчисленные частные врачебные кабинеты. Медицинское братство в Мемфисе сосредоточено в районе шести смежных кварталов между авеню Юнион и Мэдисон. На самой Мэдисон, прямо напротив больницы Святого Петра, возвышается восьмиэтажное здание, известное как Медицинский центр имени Пибоди.

У него есть закрытый проход на Мэдисон-авеню, так что доктора могут бегать из своих офисов в больницу Святого Петра и обратно. В Медицинском центре Пибоди работают только врачи, один из которых, доктор Эрик Крэгдейл – хирург-ортопед. Его кабинет расположен на третьем этаже.

Вчера я сделал несколько анонимных звонков в его офис и узнал, что мне требовалось. Я выжидаю в огромном холле больницы Святого Петра, он на один этаж выше Мэдисон-авеню, и смотрю на парковку около Медицинского центра Пибоди. Без двадцати одиннадцать я вижу, как старый «фольксваген-рэббит» тормозит и паркуется. Из машины выходит Келли.

Она одна, как я и думал. Час назад я звонил на работу ее мужу, спросил, нельзя ли с ним поговорить, и повесил трубку, когда он подошел. Мне едва видна ее макушка, когда она пытается выбраться из автомобиля. Келли на костылях, вот она ковыляет между двумя рядами машин и входит в здание.

Я сажусь в лифт, поднимаюсь на следующий этаж, пересекаю Мэдисон-авеню по стеклянному переходу. Я нервничаю, но не тороплюсь.

В комнате ожидания полно народу. Она сидит спиной к стене и листает журнал. Сломанная лодыжка теперь в лубке, что позволяет ей ходить. Справа от нее пустой стул, и, прежде чем она успевает понять, кто перед ней, я сажусь.

Сначала лицо у нее потрясенное, но затем расплывается в приветливой улыбке. Однако она нервно оглядывается. На нас никто не смотрит.

– Да читай ты свой журнал, – говорю я и открываю «Нэшнл джиогрэфик». Она поднимает «Вог» почти на уровень глаз и спрашивает:

– А что ты здесь делаешь?

– Меня беспокоит спина.

Покачивая головой, она опять оглядывается. Дама, сидя рядом, хотела бы повернуть к нам голову, но у нее шея в гипсе. Мы здесь никого не знаем, так чего же нам беспокоиться…

– А кто твой доктор? – спрашивает она.

– Крэгдейл.

– Как интересно…

Келли Райкер была красива, когда носила больничный простой халат, с синяком на лице и без косметики. А теперь я просто не в состоянии оторвать от нее глаз. На ней белое, слегка накрахмаленное, короткое платье с застежкой донизу.

Оно напоминает мужскую рубашку, как если бы студентка позаимствовала ее у своего приятеля-сокурсника. И закатанные вверх шорты цвета хаки. Распущенные темные волосы падают ниже плеч.

– Это хороший врач? – спрашиваю я.

– Да просто доктор и все.

– Ты уже была у него?

– Оставь, Руди. Я не собираюсь это обсуждать. И наверное, тебе лучше уйти. – Она говорит тихо, но твердо.

– Да, знаешь, я уже подумываю об этом. Но я много думаю и о тебе, и о том, что мне делать. – Я умолкаю, так как мимо провозят мужчину в инвалидном кресле.

– И что же?

– А то, что я до сих пор не знаю.

– Я думаю, что тебе надо уходить.

– Однако на самом деле ты так не думаешь.

– Нет, я действительно этого хочу.

– Нет, не хочешь. Ты бы хотела, чтобы я околачивался около, постоянно был бы в контакте, звонил время от времени, чтобы, когда в следующий раз он опять переломает тебе кости, у тебя нашелся бы не совсем безразличный к тебе человек. Вот чего ты хочешь.

– Следующего раза не будет.

– Почему же?

– Потому что теперь у нас все иначе. Он старается перестать пить. И обещал больше ни разу меня не ударить.

– И ты ему веришь?

– Да, верю.

– Он и раньше это обещал.

– Почему ты не уходишь? И не звони, ладно? От этого только хуже.

– Но почему? Почему от этого хуже?

Она секунду колеблется, потом опускает журнал на колени.

– Потому что по мере того, как проходят дни, я все меньше думаю о тебе.

Приятно знать, что она обо мне все-таки думает. Я достаю из кармана визитную карточку с моим старым адресом, то есть адресом фирмы, которая теперь опечатана некими правительственными организациями. Я пишу на обороте телефон и подаю ей карточку.

– Решено. Я больше тебе не звоню. Если я тебе понадоблюсь, вот мой домашний телефон. Если он сделает тебе больно, я хочу об этом знать.

Она берет карточку. Я быстро целую ее в щеку и покидаю комнату ожидания.

На шестом этаже того же здания размещается большое онкологическое отделение. Лечащий врач Донни Рея – доктор Уолтер Корд. Лечение на сегодня означает только одно – он прописывает Донни Рею пилюли и другие снадобья в ожидании, когда Донни умрет. Корд предписал ему первый курс химиотерапии, он сам сделал анализы, определившие, что костный мозг Ронни Блейка абсолютно подходит для пересадки его брату-близнецу. Свидетельство Корда на суде, если предположить, что он все-таки состоится, было бы сокрушительным ударом по страховой компании.

Я оставляю трехстраничное письмо на его имя в регистратуре, Я хотел бы переговорить с ним, когда ему удобно, и желательно получить эту возможность бесплатно. Как правило, врачи ненавидят адвокатов, и любое время, потраченное ими на разговор, стоит весьма дорого. Но Корд и я – не противники, а сторонники, и мне нечего терять.

С большим волнением я бреду по этой небезопасной части города, пытаясь разобрать выгоревшие, полустертые номера на дверях домов. Окрестности выглядят так, словно когда-то и в силу понятных причин их позабросили, но теперь они в процессе самоутверждения. Все здания в два-три этажа отстоят от дороги, у них кирпичные или стеклянные фасады. Некоторые были построены одной сплошной линией, между другими пролегают узкие проходы. Многие загорожены заборами, пара домов сгорела уже несколько лет назад. Я прохожу мимо двух ресторанов. Около одного на тротуаре столик под навесом, но посетителей не видно. Есть химчистка и цветочный магазин.

Магазинчик антиквариата «Тайные сокровища» на углу улицы – на вид довольно опрятное здание с красно-серыми кирпичными козырьками над окнами. В доме два этажа, и, подняв глаза, я понимаю, что, очевидно, вижу перед собой мое новое обиталище.

Я не могу найти другой двери и вхожу в антикварную лавку. В крошечном фойе вижу лестничку, освещенную наверху.

Меня ждет Дек. Он горделиво улыбается.

– Ну, что ты думаешь? – выпаливает он, не дожидаясь, пока я осмотрю помещение. – Четыре комнаты, общей площадью около тысячи квадратных футов. Плюс туалет. Неплохо, – говорит он, похлопывая меня по плечу. Затем вприпрыжку бросается вперед, все время оборачиваясь и широко расставив руки. – Вот здесь, я думаю, будет приемная, может, мы посадим сюда секретаршу, когда наймем. Здесь просто надо обновить краску. Все полы паркетные, – отмечает он, притопывая, словно я и так не вижу, какие здесь полы. – Потолки двенадцать футов. Стены отделаны сухой штукатуркой, их легко красить. – Он делает знак следовать за ним. Через открытую дверь мы проходим в небольшой коридор. – Здесь по одной комнате на каждой стороне. Вот эта самая большая, так что, я думаю, она будет твоя.

Я вступаю в свой новый кабинет и приятно удивляюсь. Он пятнадцать на пятнадцать футов, окно выходит на улицу. Комната пуста, в ней чисто, на полу хорошее ковровое покрытие.

– И вон там, подальше, третья комната. Думаю, хорошо бы в ней устроить конференц-зал. Я бы с удовольствием здесь работал, но не хочу разводить в этой комнате беспорядок. – Дек изо всей силы старается, чтобы помещение мне понравилось, и мне почти жалко его. «Да расслабься ты, Дек. Мне оно и так нравится. Ты хорошо потрудился».

– Вон уборная. Там нужно все почистить и заново покрасить и, может, вызвать слесаря. – Он опять направляется в переднюю комнату, приемную. – Ну, что ты обо всем этом думаешь?

– Здорово, Дек, ты хорошо поработал. Кто хозяин помещения?

– Владельцы захудалой антикварной лавки внизу, старики. Между прочим, у них есть кое-какие вещи, которые могут нам пригодиться: столы, стулья, лампы, даже старые шкафы. Все это дешево, в неплохом состоянии, а кроме того, они разрешают нам платить за вещи помесячно. Они вроде даже рады, что в доме будет еще кто-нибудь, кроме них. Наверное, их пару раз грабили.

– Утешительно слышать.

– Ага. Здесь надо быть осторожным. – И он протягивает мне рекламную листовку с образцами краски от магазина «Шервин-Уильямс». – Думаю, надо остановиться на нескольких оттенках белого. Меньше требует работы и легче для бюджета. Телефонный мастер придет завтра. Электричество уже в порядке. Взгляни-ка. – Рядом с окном стоит карточный столик с бумагами и небольшим черно-белым телевизором посередине.

Дек уже побывал в типографии. Он протягивает мне рекламные объявления с адресом и объяснением, как найти нашу новую контору. На каждом сверху бронзовыми большими буквами напечатано мое имя, а в углу – его, как помощника адвоката.

– Мне это сделали в типографии. Она на углу, что очень кстати. Потребуется два дня, чтобы заполнить бумаги и сделать заказ. Ну, на листов пятьсот бумаги и конверты с фирменным знаком. Посмотри, все ли так, как нужно?

– Я просмотрю бумаги сегодня вечером.

– Когда мы начнем красить?

– Ну, я думаю, что…

– Наверное, мы управимся за один день, если постараемся. Покрасим в один слой. Я уже купил краску и все, что требуется, сегодня днем и попытаюсь вечером начать работу. Ты сможешь помочь завтра?

– Конечно.

– Нам нужно еще кое-что решить. Например, насчет факса. Мы сейчас его раздобудем или подождем? Телефонный мастер приходит завтра, помнишь? А ксерокс? Я бы ответил отрицательно, не сейчас, мы бы могли хранить оригиналы, раз в день я заходил бы в типографию. Но нам обязательно нужен автоответчик. Хороший стоит восемь-десять баксов. Я об этом позабочусь, если хочешь. И нужно открыть банковский счет. Я знаю одного менеджера в Первом трасте. Он бесплатно оформит нам тридцать месячных чеков и даст два процента на вложенные деньги. Трудно устоять. Можно оформить несколько чеков, чтобы платить по счетам. – Вдруг он смотрит на часы. – О да, я чуть не забыл. – Он нажимает кнопку телевизора. – Час назад выдвинуто около сотни обвинений по различным пунктам против Брюзера, Бенни Принса Томаса, Вилли Максвейна и других.

Дневное сообщение уже началось, и первое, что мы видим, – это съемки нашей прежней фирмы. Вход сторожат агенты, но в данный момент она не опечатана. Репортер объясняет, что служащие могут входить и уходить свободно, хотя ничего выносить нельзя. Следующий кадр сделан за стенами «Лисички», ночного клуба, тоже арестованного федами. Обвинение утверждает, что Брюзер и Томас были завязаны в трех ночных клубах, поясняет Дек. Репортер повторяет то же самое. Затем следуют краткая биографическая справка нашего прежнего босса и кадр, показывающий, как он угрюмо слоняется по коридору во время какого-то давнего судебного расследования. Подписан ордер на арест, но ни мистер Стоун, ни мистер Томас не найдены. Затем следует интервью с агентом ФБР, ведущим расследование. По его мнению, оба джентльмена бежали из города, идут интенсивные розыски.

– Беги, Брюзер, беги, – говорит Дек.

История эта – лакомый кусочек для журналистов, потому что затрагивает местных уголовников, неугомонного адвоката, нескольких городских полицейских и порнобизнес. Но больше всего волнуют пикантные сплетни и слухи о побеге. Репортеры вне себя. Потом следуют биографии арестованных полицейских, сведения о другом ночном клубе, на этот раз с голыми танцовщицами, причем засняты они от бедер вниз.

Затем следует выступление окружного прокурора. Он обращается к средствам информации с просьбой огласить предъявленные формальные обвинения.

Потом идет кадр, который сокрушает мое сердце. Они закрыли «Йогис», замотали цепью ручку двери и поставили у входа охранников. Они называют бар штаб-квартирой Принса Томаса, денежного короля. Феды, по-видимому, удивлены тем, что когда ночью они ворвались в заведение, то не обнаружили никакой наличности…

«Беги, Принс, беги», – повторяю я мысленно.

Большую часть дневного сообщения занимают разные слухи и россказни.

– Интересно, где они сейчас? – говорит Дек, выключая телевизор.

Мы молчим несколько секунд, размышляя над этим.

– А здесь что? – указываю я на коробку из-под продуктов, стоящую возле столика.

– Мои дела.

– Есть что-нибудь интересное?

– Достаточно, чтобы оплатить счет за два месяца. Мелкие автомобильные аварии. Жалобы рабочих. Есть также несчастный случай со смертельным исходом, который я подцепил у Брюзера. Вообще-то я не сам его взял. На прошлой неделе он передал мне дело и попросил проверить некоторые страховки. Оно поэтому и подзадержалось у меня. Вот я его и привез сюда.

Подозреваю, что в ящике есть и другие дела, которые Дек утащил из кабинета Брюзера, но наводить справки не собираюсь.

– Ты думаешь, что ФБР захочет с нами побеседовать? – спрашиваю я вместо этого.

– Я об этом уже думал. Но мы ничего не знаем и не брали никаких дел, которые могли бы представлять для них интерес, так к чему беспокоиться?

– Но я беспокоюсь.

– Да и я тоже.