Золотой дождь

– У нее забинтованы запястья, – говорю я, и Дек с горделивым видом переворачивает страницу. У него есть еще один рапорт, из другого источника, от старшего пожарной команды.

– На руках у нее глубокие царапины. В какой-то момент избиения он распластал ее на полу, изо всех сил зажал ее руки и пытался изнасиловать. Но, очевидно, переоценил свои возможности. Наверное, слишком накачался пивом. Когда ее нашли полицейские, она была голая, только прикрыта одеялом.

Она не могла убежать с раздробленной лодыжкой.

– А что с ее мужем теперь?

– Провел ночь в тюрьме. Освобожден под залог, который внесла его семья. Дело через неделю будет слушаться в суде, но окончится ничем.

– Почему?

– Все за то, что она возьмет обвинения обратно. Они расцелуются и помирятся, и она опять утихнет, пока он снова не изобьет ее.

– Но как ты можешь знать заранее…

– Да потому, что так было уже не раз. Восемь месяцев назад полицейских вот так же вызывали соседи, была такая же драка, но в тот раз ей повезло больше. Наверное, под рукой не оказалось биты. Полицейские их разняли, немного посоветовались на месте, мол, они еще дети, к тому же недавно поженились, они поцелуются и помирятся. Три месяца назад он уже пустил в ход биту, и она провела неделю в больнице Святого Петра со сломанными ребрами. Дело было передано в Мемфисский полицейский департамент, в отдел домашнего насилия, и они там много поработали, чтобы привлечь его к суровой ответственности. Но она любит своего мужа и не стала давать показания. Ну, естественно, дело закрыли. И так все время.

Мне нужно несколько минут, чтобы врубиться. Я уже подозревал, что дома у нее не все как надо, но не представлял, что так ужасно. Ну как может мужчина алюминиевой битой избивать свою жену? Как мог Клифф Райкер уродовать такое совершенное лицо?

– И так все время, – повторяет Дек, прекрасно угадывая мои мысли.

– Есть еще что-нибудь?

– Нет. Просто не влезай в это, вот и все.

– Спасибо. – Я чувствую, что у меня кружится голова и слабеют колени. – Спасибо.

Он поднимается.

– Не стоит благодарности.

Неудивительно, что Букер гораздо больше занят подготовкой к экзамену, чем я. И естественно, что он обо мне беспокоится. Он наметил на сегодня ускоренную пробежку по всем предметам, которые нужны для экзамена, и мы должны встретиться в конференц-зале в фирме Шэнкла.

В соответствии с инструкцией Букера я приезжаю ровно в полдень. Контора Букера блещет новизной и бурлит рабочим энтузиазмом. Но самое странное, что все лица здесь черные. Я побывал за последний месяц не в одной юридической фирме. Но могу вспомнить только одну черную секретаршу и ни одного адвоката-негра. А здесь не видно ни единого белого лица. Даже несмотря на то что сейчас время ленча, здесь стоит трудовой гул. Все функционирует: процессоры, ксероксы, факсы, телефоны, – в коридорах столпотворение. Секретарши торопливо закусывают прямо за рабочими столами, которые у всех завалены высокими стопками папок с неотложными делами. Адвокаты и их помощники весьма вежливы, но очень спешат, очень заняты. И еще здесь принят строгий этикет в одежде – темные костюмы, белые рубашки для мужчин, для женщин простые темные платья, никаких ярких цветов, брюки тоже исключены.

Перед моими глазами проносится видение Лаймена Стоуна, но я его резко отгоняю.

Букер объясняет, что Марвин Шэнкл правит своим кораблем с большой строгостью. Он сам безупречно одет, чрезвычайно профессионален, придерживается неумолимо жесткого рабочего распорядка и ожидает того же и в той же мере от своих партнеров и всего штата.

Конференц-зал расположен в тихом месте. Я ответственен за ленч и разворачиваю пакет с сандвичами, которые прихватил в «Йогисе». Задаром. Мы минут пять болтаем, главным образом о семье Букера и наших товарищах по колледжу. Он задает несколько вопросов насчет моей работы, но соблюдает дистанцию. Однако я уже все ему рассказал. Почти все. Предпочитаю лишь умолчать о своем дежурстве в больнице Святого Петра и о том, чем я там занимаюсь.

Букер стал чертовски важным адвокатом! Спустя минуту после времени, запланированного на праздную болтовню, он смотрит на часы и начинает рассказывать, какой великолепный день занятий он наметил для нас. Мы будем работать шесть часов подряд, делая лишь краткие перерывы на чашку кофе и чтобы сходить в туалет, а ровно в шесть мы должны отсюда убраться, потому что конференц-зал зарезервировал для своих нужд кто-то другой.

С четверти первого до часа тридцати мы повторяем федеральный закон о налогообложении. Главным образом выступает Букер, он всегда больше соображал в том, что касается налогов. Мы штудируем материалы, предназначенные для подготовки к экзамену, но для меня налоги – такие же непроходимые дебри, как и прошлой осенью.

В час тридцать он позволяет мне выпить чашку кофе и воспользоваться туалетом, и после этого до двух тридцати веду игру я, и мы повторяем федеральные правила опроса свидетелей. Потрясающая ерунда. Высокоактивный букеровский энтузиазм заразителен, и мы стремительно прорываемся через иногда скучнейший материал.

Провалить экзамен на звание адвоката – это кошмар для любого молодого юриста, уже принятого на работу, но я чувствую, что для Букера это было бы особенно страшно. Честно говоря, для меня свет на экзамене клином не сошелся бы. Да, это сокрушило бы мое самоуважение, но я бы выжил. Я бы просто стал еще усиленнее заниматься и через полгода опять пошел бы сдавать. И Брюзер за меня не слишком переживал бы при условии, что я смогу заарканивать одного-двух клиентов ежемесячно. А если подвернется лишнее выгодное дельце, то он вообще не будет беспокоиться, сдам я экзамен или нет.

Но Букер может оказаться в очень сложном положении.

Подозреваю, что мистер Марвин Шэнкл сделает его жизнь несчастной, если он завалит экзамен. Если же он провалится дважды, то Шэнкл, по всей вероятности, отправит Букера в анналы истории.

Ровно в два тридцать в конференц-зал входит Марвин Шэнкл собственной персоной, и Букер представляет меня.

Марвину пятьдесят с небольшим, он очень подтянут и собран.

У него слегка поседевшие виски. Голос мягкий, но глаза смотрят в упор. Мне кажется, от этого взгляда ничего не укроется даже в самых дальних уголках. Он просто живая легенда в юридических кругах, и для меня большая честь познакомиться с ним.

Букер устроил так, что Шэнкл прочтет нам лекцию. И почти час мы внимательно слушаем, как он обнажает перед нами пружины законодательства по защите гражданских прав и против дискриминации при найме на работу. Мы делаем заметки, задаем несколько вопросов, но главным образом слушаем его.

Затем он уходит на собрание, а мы следующие полчаса предоставлены сами себе и на полной скорости пробегаем антитрастовый и антимонопольный законы. В четыре начинается еще одна лекция.

Наш следующий лектор Тайрон Киплер, партнер Марвина, окончивший Гарвард, его специальность – Конституция Соединенных Штатов. Он начинает медленно и заводится постепенно, по мере того как Букер допекает его вопросами. Мне же чудится, что уже ночь и я засел в кустарнике и вдруг выскакиваю из него как сумасшедший с огромной бейсбольной битой вроде той, с какой когда-то играл «беби» Рут[4], и вышибаю дух из Клиффа Райкера. Чтобы окончательно не заснуть, я хожу вокруг стола, отхлебываю кофе, пытаясь сосредоточиться.

В конце отведенного ему часа Киплер полон воодушевления, и мы донимаем его вопросами. Он останавливается на полуфразе, раздраженно бросает взгляд на часы и сообщает, что должен идти. Его ждут в суде. Мы благодарим его за потраченное время, и Киплер покидает нас.

– У нас еще час, – говорит Букер. Уже пять минут шестого. – Что будем делать?

– Давай-ка глотнем пивка.

– Извини, но у нас еще права собственности и этика.

Этика – это то, что мне необходимо, но я устал и совсем не настроен на то, чтобы вспоминать, как тяжелы мои грехи.

– Давай права собственности.

Букер стремительно пересекает комнату и хватает книги.

Уже почти восемь, когда я тащусь сквозь лабиринт коридоров в самом сердце больницы Святого Петра и вхожу в бар.

Мой любимый столик занят каким-то врачом и санитаркой. Я беру кофе и сажусь поблизости. Санитарка очень привлекательна и совершенно растеряна, и, если судить по доносящемуся шепоту, можно предположить, что их связь терпит крушение. Ему шестьдесят, у него на лысине явно искусственно пересаженные волосы и подвергшийся хирургическому вмешательству подбородок. Санитарке лет тридцать, и, очевидно, ей не суждено подняться до статуса жены. Только любовница на час. Шепот очень серьезный.

У меня нет настроения заниматься дальше. С меня на сегодня достаточно, и побуждает меня к занятиям только тот факт, что Букер еще в своей конторе и рьяно готовится к экзамену.

Через несколько минут парочка внезапно встает и уходит.

Она в слезах. Он холоден и жесток. Я сажусь за свой столик, раскладываю тетрадки и пытаюсь заниматься.

И жду.

Келли приезжает сразу после десяти, но кресло на колесиках толкает незнакомый человек. Она бросает на меня холодный взгляд и указывает сопровождающему на столик в центре бара. Он подвозит ее. Я смотрю на него. Он смотрит на меня.

Я понимаю, что это Клифф. Он примерно моего роста, не больше шести футов одного дюйма, плотный и с намечающимся пивным брюшком. Однако плечи у него широкие, и бицепсы нагло выпирают буграми под короткими рукавами тенниски, слишком для него узкой и особенно выношенной под мышками. Он в туго обтягивающих джинсах. Волосы у него темно-каштановые, кудрявые и не по моде длинные. И слишком густая растительность на руках и лице. Видимо, Клифф относился к числу подростков, которые начинают бриться в восьмом классе.

У него зеленоватые глаза и красивое лицо, которое кажется гораздо старше, чем бывает в девятнадцать лет. Он обходит ее загипсованную лодыжку, которую сломал бейсбольной битой, и направляется к стойке за напитками. Келли чувствует, что я на нее смотрю. Очень осторожно она поглядывает и в самую последнюю минуту быстро мне подмигивает. Отчего я едва не давлюсь кофе.

Не нужно много воображения, чтобы представить, о чем эти двое сейчас говорили. То были угрозы, извинения, мольбы, опять угрозы. Такое впечатление, что сегодня вечером они сильно не в ладах. У обоих суровые лица. И свои напитки они тянут через соломинку молча, время от времени обмениваясь словом-двумя. Они похожи сейчас на двух влюбленных юнцов, которые в разгаре ссоры и очень дуются друг на друга.

Вот он что-то коротко говорит, она еще короче отвечает. Они смотрят друг на друга, только когда это необходимо, а чаще отводят взгляд в сторону. Я прячусь за раскрытой книгой. Келли так устроилась в кресле, что может посматривать на меня без опасности быть застигнутой врасплох. Клифф сидит ко мне почти спиной и то и дело поворачивается, но она вовремя предупреждает меня взглядом, и я успеваю деловито вцепиться себе в волосы и нырнуть в учебники, прежде чем он обратит внимание на меня.

Через десять минут нерушимого молчания она говорит что-то такое, что вызывает яростный ответ. Хотел бы я слышать, о чем они толкуют. Вот он, фыркая, внезапно бросает ей в лицо какие-то слова. Она платит ему взаимностью. Разговор все громче, и я быстро схватываю, что они спорят о том, должна ли она давать против него показания в суде. Такое впечатление, что она еще не решила, и это, по-видимому, беспокоит Клиффа всерьез. Он быстро распаляется, что неудивительно для такого буяна, и она предупреждает его, чтобы он не кричал. Он оглядывается вокруг и старается говорить потише.

Сейчас я уже не слышу его слов.

Она сначала провоцирует его, а теперь успокаивает, но он по-прежнему очень обеспокоен. Он весь кипит, и они снова некоторое время сидят, набычившись и не глядя друг на друга.

А затем она опять нарушает молчание. Она что-то шепчет, спина у него напрягается, руки трясутся, речь полна отборной брани. Они с минуту ругаются, потом она замолкает и опять не обращает на него внимания. Но Клифф не желает, чтобы его игнорировали, и поэтому опять говорит все громче. Келли опять велит вести себя потише, ведь они не одни. Но он кричит еще громче и поясняет, что он сделает, если она не откажется от намерения подать на него в суд. И если она все-таки подаст, то он попадет в тюрьму и так далее и тому подобное.

Она что-то говорит, чего я не слышу, и вдруг он изо всей силы хлопает по столу стаканом с пенящейся колой и вскакивает с места. Кола расплескивается на половину зала, на соседних столиках и на полу хлопья углекислой пены. Сама Келли залита с головы до ног. Она в ужасе открывает рот, закрывает глаза и начинает плакать. Слышно, как он топает по коридору, ругаясь и проклиная все на свете.

Я инстинктивно вскакиваю, но она быстро качает головой. Я сажусь снова. Кассирша, которая наблюдала всю эту сцену, подходит с полотенцем. Она подает его Келли, и та вытирает кока-колу с лица и ладоней.

– Извините, – обращается она к кассирше.

Халат Келли промок насквозь. Она изо всех сил старается сдержать слезы, вытирая гипс и ноги. Я сижу почти рядом, но помочь не могу. Я делаю вывод, что она боится, как бы он не вернулся и не застал нас за разговором.

В больнице немало мест, где можно посидеть со стаканчиком колы или выпить кофе, но она привела его сюда. Келли хотела, чтобы я увидел, какой он есть, и я почти уверен, что она намеренно подначивала его, чтобы я убедился, какой у него взрывной характер.

Мы долго смотрим друг на друга, пока она методично вытирает лицо и руки от колы. По лицу текут слезы, их она вытирает тоже. Ей присуще это необъяснимое женское свойство – плакать незаметно. Она не рыдает и не всхлипывает, губы у нее не искривляются. Руки не дрожат. Она просто сидит, словно совсем в другом мире, смотрит на меня остановившимися глазами и промокает кожу белым полотенцем.

Идет время, но я теряю ему счет. Появляется хромой санитар и вытирает лужу вокруг нее. В бар вбегают три санитарки, громко разговаривая и смеясь, но разом останавливаются и затихают, увидев, в каком состоянии Келли. Они смотрят, шепчутся, иногда поглядывая на меня.

Ушел Клифф довольно давно, и можно думать, что больше сегодня не вернется, а мысль быть джентльменом меня восхищает. Санитарки уходят, и Келли тихонько подзывает меня указательным пальцем. Теперь я могу спокойно к ней подойти.

– Извините, – говорит она, когда я опускаюсь около нее на корточки.

– Все в порядке.

И затем она произносит слова, которые я никогда не забуду:

– Ты отвезешь меня в мою палату?

В другой обстановке эти слова могли бы иметь очень глубокий подтекст и далеко идущие последствия, и на минуту я улетаю воображением на какой-то экзотический пляж, где двое молодых любовников решают наконец приступить к делу.

Но ее палата, конечно, не имеет ничего общего с моими мечтами, дверь ее может открыть толпа желающих, даже адвокаты могут взять ее на абордаж.

Я осторожно лавирую с Келли, сидящей в кресле, между столиками и выезжаю в коридор.

– Пятый этаж, – бросает она через плечо.

Я не спешу. Я очень горжусь тем, что я такой благородный рыцарь. Мне нравится, что мужчины поглядывают на нее и потом оборачиваются, пока мы проезжаем по коридору.

Мы на несколько секунд оказываемся одни в лифте. Я становлюсь около нее на колени.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

Келли уже не плачет. Глаза ее влажны и немного красны, но она владеет собой. Она быстро кивает и говорит:

– Спасибо. – Затем берет мою руку и крепко ее сжимает. – Я тебе так благодарна.

Лифт вздрагивает и останавливается. Входит врач, и она быстро отпускает мою руку. Я становлюсь за креслом, словно преданный муж. Мне опять хочется держать ее руку в своей.

Уже почти одиннадцать, судя по настенным часам на пятом этаже. Если не считать нескольких санитарок и технических служащих, в коридоре пусто и поэтому тихо. Дежурная медсестра на посту дважды оглядывает меня, пока мы проезжаем мимо. Миссис Райкер отбыла в кафе в обществе одного мужчины, а возвращается с другим.

Мы поворачиваем налево, и она указывает на свою дверь.

К моему удивлению и восторгу, у нее отдельная палата с окном и ванной. Горит свет.

Я не знаю, может ли Келли хоть как-то передвигаться, но в данный момент она совершенно беспомощна.

– Ты должен помочь, – говорит она. И мне повторять не надо. Я осторожно наклоняюсь, и она обвивает мою шею руками. Она прижимается ко мне сильнее, чем это необходимо, но я не возражаю. Халат вымочен кока-колой, но меня это не особенно трогает. Келли уютно прильнула ко мне, очень тесно, и я сразу ощущаю, что на ней нет лифчика. Я прижимаю ее к себе еще крепче.

Затем бережно поднимаю из кресла, задача легкая, потому что весит она не больше ста десяти фунтов с гипсом и всем остальным. Мы осторожно шагаем к постели, как можно медленнее, лелеем ее драгоценную больную ногу, стараясь поудобнее ее устроить, и я медленно опускаю Келли на кровать.

Мы неохотно выпускаем друг друга из объятий. Наши лица почти соприкасаются, когда та же самая дежурная медсестра впархивает в палату, поскрипывая резиновыми тапочками на плиточном полу.

– Что случилось? – восклицает она, показывая на грязный халат.

Мы еще на разомкнули объятий и пытаемся это сделать сейчас.

– О, это! Просто случайность, – объясняет Келли.

Медсестра ни минуты не стоит на месте. Она открывает ящик комода под телевизором и вынимает сложенный чистый халат.

– Ну, значит, нужно переодеться, – говорит она, бросая халат на кровать около Келли. – И нужно вымыться с губкой в ванне. – Она на секунду замолкает, кивает в мою сторону и говорит: – Пусть он тебе поможет.

Я делаю глубокий вдох и чувствую, что сейчас потеряю сознание.

– Я сама справлюсь, – заверяет Келли, кладя халат на столик около кровати.

– Часы посещения закончились, миленький, – обращается ко мне медсестра. – Вам, ребятишки, надо скорее переодеться. – И, вильнув бедрами, выскакивает из палаты.

Я затворяю дверь и подхожу к краю кровати. Мы испытующе смотрим друг на друга.

– А где губка? – спрашиваю я, и мы смеемся. У нее большие ямочки на щеках.

– Садись сюда. – Она похлопывает по краю кровати. Я устраиваюсь рядом. Ноги у меня висят. Мы не касаемся друг друга. Она подтягивает белую простыню к подмышкам, словно хочет прикрыть пятна на халате.

Я совершенно ясно представляю себе ситуацию. Избитая жена – тем не менее замужняя женщина, пока она не получила развод. Или пока не убила негодяя.

– Так что ты думаешь о Клиффе? – спрашивает она.

– А ты ведь хотела, чтобы я его увидел, правда?

– Наверное.

– Его надо расстрелять.

– Ну, это слишком сурово для небольшого скандала, а?

Я замолкаю на минуту и отворачиваюсь. Я решил, что не буду играть с ней в ее игры. Раз мы разговариваем, разговор должен быть честным. И вообще, что я здесь делаю?

– Нет, Келли, это не сурово. Любой мужчина, который бьет свою жену алюминиевой битой, должен быть расстрелян. – Произнося это, я внимательно за ней наблюдаю, и она не отводит своего взгляда.

– Как ты об этом узнал?

– Из документации. Из полицейских рапортов, справок «скорой помощи», медицинских карт в больнице. Сколько ты еще будешь ждать? Пока он не стукнет тебя битой по голове? Он же может тебя убить, ты ведь понимаешь. Парочка хороших ударов по черепу…

– Перестань! Не тебе судить, каково это. – Она смотрит в стенку, потом опять смотрит на меня, и опять у нее текут слезы. – Ты не представляешь даже, о чем говоришь.

– Тогда расскажи.

– Если бы я хотела это обсуждать, я подала бы в суд. А ты не имеешь права копаться в моей жизни.

– Подай на развод. Я завтра же принесу необходимые бумаги. Сделай это сейчас, пока ты в больнице и тебя лечат от еще не прошедших травм. Разве могут быть лучшие доказательства? Дело пойдет как по маслу, и через три месяца ты будешь свободной женщиной.

Она качает головой с таким видом, словно я абсолютный идиот. Возможно, я действительно идиот.

– Ты не понимаешь.

– Да, конечно, не понимаю. Но я очень ясно представляю себе одну скверную картину. Если ты не избавишься от этого потаскуна, то можешь через месяц погибнуть. У меня записаны названия и телефоны трех обществ помощи женщинам, которые страдают от насилия в семье.

– Насильственных действий!

– Совершенно точно. Ты относишься к таким женщинам. Келли, ты подвергаешься оскорбительному насилию. Вот этот синяк у тебя на лице – явное доказательство, что муж тебя бьет. Ты можешь получить помощь. Заполни документы на развод и получи эту помощь.

Она секунду обдумывает мой совет. В комнате тихо.

– Развод ничего не изменит. Я уже пыталась развестись.

– Когда?

– Пару месяцев назад. А ты не знал? Уверена, что сведения об этом сохранились в суде. Что толку от всех этих бумажек?

– И что с разводом?

– Я забрала заявление назад.

– Почему?

– Потому что устала от пинков, которыми он меня угощал. Он собирался меня убить, если я не заберу заявление. Он говорит, что любит меня.

– Все ясно. Можно тебя еще кое о чем спросить? У тебя есть отец или брат?

– А что?

– Потому что, если бы мою дочь избивал муж, я сломал бы ему шею.

– Отец ничего не знает. Мои родители еще никак не переварят бывшую беременность. Они никогда мне этого не простят. Они презирали Клиффа с того самого момента, как он вошел в нашу дверь, и, когда разразилась скандальная история с беременностью, они перестали общаться с нами. Я не разговаривала с родителями с тех пор, как уехала из дому.

– А брата у тебя нет?

– Нет. Нет никого, кто позаботился бы обо мне. И не было до сих пор.

Удар прямо в цель, и мне требуется время, чтобы собраться с духом.

– Я сделаю все, что хочешь, – отвечаю я. – Но ты должна заполнить документы на развод.

Она вытирает пальцами слезы, и я подаю ей салфетку со стола.

– Я не могу их заполнить.

– Но почему?

– Потому что он меня убьет. Он все время об этом твердит. Послушай, когда я написала первое заявление, у меня был адвокат-мошенник, я нашла его по объявлению. Я думала, все адвокаты одинаковые. А он решил, что будет очень умно, если Клиффу вручат повестку о разводе прямо на работе, перед его дружками по пьянке и бейсбольной команде. Клифф, конечно, был этим унижен. Тогда я впервые попала в больницу. Я забрала заявление о разводе через неделю, но он все время мне угрожает. Он убьет меня.

В ее глазах ясно читаются страх и ужас. Она слегка меняет положение и хмурится, словно чувствует в лодыжке острую боль. Келли стонет и просит:

– Ты можешь положить мне под ногу подушку?

Я вскакиваю.

– Конечно.

Она показывает на две пухлые подушки на стуле.

– Одну из них, – говорит она. И это, конечно, означает, что простыню надо снять.

Я подаю подушку. Она секунду медлит, оглядывается.

– И подай мне халат.

Я встаю, делаю неверный шаг и вручаю ей чистый халат.

– Нужна моя помощь? – спрашиваю я.

– Нет, просто отвернись. – Она уже дергает кверху халат, что на ней, и старается снять его через голову. Я очень медленно отворачиваюсь.

Она не торопится. Она зачем-то, черт возьми, бросает грязный халат на пол, около меня. Она за моей спиной, меньше чем в пяти шагах, совершенно голая, если не считать трусиков и гипса. Я искренне верю, что, если вот сейчас обернусь и посмотрю на нее, она не станет возражать. И у меня кружится голова, когда я об этом думаю.

Я закрываю глаза и спрашиваю себя: что я здесь делаю?

– Руди, ты не подашь мне губку? – воркует Келли. – Она в ванной. Намочи ее в теплой воде. И пожалуйста, принеси полотенце.

Я поворачиваюсь. Она сидит посредине кровати, придерживая у груди тонкую простыню. Чистый халат лежит рядом.

Я не в силах не смотреть.

– Вон там, – кивает она.

Я делаю несколько шагов в крошечную ванную, где и нахожу губку. Я подставляю ее под струю воды и наблюдаю за Келли в зеркале над раковиной. Через щель в двери я могу разглядеть ее спину. Всю спину. Кожа у нее гладкая и смуглая, но между лопатками я вижу безобразный синяк.

И решаю, что помогу ей вымыться. Она ведь тоже этого хочет, я вижу. Она уязвлена всем случившимся и очень волнуется. И ей хочется пофлиртовать, и чтобы я видел ее тело. Я же весь дрожу и трепещу.

А затем слышу голоса. Вернулась медсестра. Она уже вовсю суетится и болтает, когда я вхожу в комнату. Она замолкает и усмехается, словно ей удалось нас застукать.

– Время вышло, – говорит она. – Уже почти одиннадцать тридцать. У нас здесь не гостиница. – Она выдергивает у меня губку. – Я сама помогу, а ты отсюда сматывайся.

Но я стою, улыбаюсь Келли и мечтаю о том, чтобы прикоснуться к ее ногам. Медсестра твердой рукой хватает меня за локоть и толкает к двери.

– Ступай, – ворчит она, делая вид, что сердится.

* * *

В три утра я проскальзываю через лужайку в гамак и в забытьи качаюсь в эту тихую ночь, глядя на звезды, мерцающие сквозь ветви и листья. Я вспоминаю каждое восхитительное движение Келли, слышу ее жалобный голос и мечтаю о ее ногах.

Мне выпало на долю защищать ее, ведь больше некому.

Она ждет, что я ее спасу и опять соберу по кусочкам. И так ясно и понятно нам обоим, что случится потом.

Я ощущаю ее цепкое прикосновение к своей шее и как на несколько драгоценных секунд она крепко прижалась ко мне.

Я чувствую ее легкое, как пушинка, тело, так уютно и естественно устроившееся у меня на руках.

Она хочет, чтобы я видел ее, чтобы вытирал ее губкой, намоченной теплой водой. Я знаю, она этого хочет. И завтра, вернее, сегодня вечером, я это намерен осуществить.

Я смотрю сквозь деревья на восходящее солнце и засыпаю, считая часы до того времени, когда снова ее увижу.

Глава 19

Я сижу в своем рабочем кабинете и готовлюсь к экзамену, потому что больше мне делать нечего. Понимаю, что так и должно быть, потому что я еще не адвокат и не стану им, пока не сдам экзамен и не получу лицензию.

Сосредоточиться трудно. Ну почему я влюбился в замужнюю женщину как раз накануне экзамена? Мой ум сейчас должен быть острым как никогда и совершенно свободным от ненужной суеты и всего отвлекающего. Он должен быть четко настроен на одну определенную цель.

Келли относится к числу побежденных, убеждаю я себя.

Она пропащая женщина со шрамами и синяками, и некоторые травмы могут остаться навсегда. А муж ее – опасный человек. Мысль, что другой мужчина может коснуться его аппетитной лапочки, приводит его в бешенство.

Я раздумываю над всем этим, положив ноги на стол, сцепив руки на затылке и мечтательно глядя в туманную дымку за окном, когда дверь рывком открывается и вваливается Брюзер.

– Ты что делаешь? – лает он.

– Занимаюсь, – отвечаю я и быстро опускаю ноги со стола.

– А я думал, ты решил заниматься во второй половине дня. Сейчас десять тридцать. – Он быстро расхаживает перед моим столом.

– Но послушайте, Брюзер, ведь сегодня пятница. А экзамены начинаются в следующую среду. И я беспокоюсь.

– Тогда отправляйся заниматься в больницу. И нарой какое-нибудь дельце. Вот уже три дня прошло, а у тебя ничего нового.

– Но ведь это довольно трудно – заниматься и в то же время охотиться.

– Деку же удается.

– Точно. Но Дек – вечный студент.

– Сейчас мне позвонил Лео Ф. Драммонд. Тебе он не звонил?

– Нет. А должен был?

– Он старший партнер в «Тинли Бритт». Великолепный адвокат по судебным делам, по всем видам коммерческого законодательства. Редко проигрывает. Действительно замечательный юрист из крупной фирмы.

– Насчет «Трень-Брень» мне все известно.

– Ну что ж, тебе предстоит поближе познакомиться с ними. Они будут представлять на суде интересы «Прекрасного дара жизни». И Драммонд выступает в качестве ведущего консультанта.

Нетрудно догадаться, что в нашем городе почти сотня юридических фирм, которые представляют интересы страховых компаний. И какая разница, если самая ненавистная мне, «Дар жизни», решила воспользоваться услугами другой фирмы, которую я проклинаю ежедневно, этой самой «Трень-Брень»?

Странно, но я принимаю известие спокойно. И не очень этому удивляюсь.

И вдруг до меня доходит, что Брюзер двигается и говорит слишком быстро. Он беспокоится. Из-за меня он начал судебное дело стоимостью в десять миллионов против большой компании, интересы ее представляет адвокат, которого он боится.

Смешно. Никогда не мог вообразить, что Брюзер Стоун может чего-нибудь бояться.

– Что он сказал?

– Да просто поздоровался и сообщил, что наводит справки. Сказал также, что дело будет вести судья Харви Хейл, его товарищ по оружию и напарник по комнате в Йельском университете тридцать лет назад, где они вместе изучали юриспруденцию, и который, между прочим, если тебе известно, был самым лучшим защитником по делам страховых компаний до того, как у него приключился сердечный приступ и врач велел ему переменить профессию. Он добился должности судьи и всегда соглашается с защитой, что справедливый и верный вердикт стоит меньше десяти тысяч долларов.

– Жалею, что задал свой вопрос.

– Итак, мы имеем в качестве противника Лео Ф. Драммонда и его солидный штат помощников, а они имеют благосклонного к ним судью. И они из тебя всю душу вытряхнут.

– Из меня? А как же вы?

– О, я, конечно, буду рядом. Но это твой ребеночек. Они утопят тебя в документации. – Брюзер идет к двери. – Помни, у них почасовая оплата. Чем больше они сочинят бумаг, тем больше часов подадут на оплату. – Он смеется над моей наивностью и хлопает дверью, и у меня такое впечатление, что ему будет приятно видеть, как эти важные парни зададут мне жестокую трепку.

Итак, меня бросили на произвол судьбы. В «Трень-Брень» больше ста адвокатов, и я вдруг чувствую себя очень, очень одиноким.

* * *

Мы с Деком едим суп в забегаловке Труди. Небольшое число ее посетителей – исключительно «синие воротнички».