– Значит, они считают, что это был поджог?

– Да, они таки уверены в этом и имеют на то основания.

– А что им надо от меня?

– Хотят узнать, где ты был, что делал, время и место, есть ли у тебя алиби и все такое прочее.

– Я не смогу ответить на все их вопросы, но могу сказать правду.

Брюзер улыбается:

– Значит, тебя освободит правда.

– Тогда я готов.

– Давай поговорим об этом в два часа дня.

Я согласно киваю, но молчу. Странно, что, находясь в таком уязвимом положении, я верю Брюзеру абсолютно, верю человеку, которому в любом другом случае не поверил бы ни на грош.

– Мне нужно некоторое свободное время, Брюзер, – говорю я.

Руки у него на мгновение застывают в воздухе, и он долго и пристально смотрит на меня. Дрю, которая в уголке кабинета просматривает папки, замирает и тоже бросает на меня взгляд. И кажется, даже одна из акул поняла, что я сказал.

– Но ведь ты только что приступил к работе, – отвечает Брюзер.

– Да, знаю, но у меня экзамен на носу. А я очень отстал, не занимаясь.

Он наклоняет набок голову и поглаживает свою козлиную бородку. Глаза у него, когда он с перепоя и после бурных развлечений, очень жесткие. Они просто как лазеры.

– Сколько времени тебе надо?

– Ну, я хотел бы каждый день приходить на работу примерно к полудню. Затем, в зависимости от заседаний суда по моим долгам и намеченных встреч, я хотел бы иметь возможность слинять в библиотеку, позаниматься. – Я пытаюсь говорить шутливо, но моя попытка не находит у него никакого отклика.

– Ты можешь учиться у Дека, – говорит Брюзер, но внезапно улыбается. Это тоже шутка, поэтому я глупо смеюсь. – Вот как и чем тебе заниматься. – Он снова серьезен. – Ты работаешь до полудня, затем собираешь книжки и направляешься в кафе больницы Святого Петра. Учись как черт, ладно, но зри вовсю, чтобы все видеть. Я хочу, чтобы ты сдал экзамен, однако меня в данный момент больше интересуют новые перспективы дела. Бери с собой сотовый телефон, чтобы я мог поймать тебя в любой момент. Справедливо?

Ну зачем я все это начал? Я мысленно даю себе пинка в зад.

– Конечно, – соглашаюсь я хмуро.

Прошлой ночью в гамаке я надеялся, что, если немного повезет, мне удастся увильнуть от больницы Святого Петра. А теперь меня там собираются прочно поселить.

Те же самые два полицейских, что приходили ко мне на верхотуру, являются к Брюзеру и просят разрешения допросить меня. Мы сидим все четверо за маленьким круглым столом в углу кабинета. В центре стола два магнитофона, оба включены.

Вскоре мне все это становится скучно. Я повторяю ту же самую историю, которую поведал этим двум клоунам в нашу первую встречу, и они тратят огромное количество времени, пережевывая каждый тончайший аспект уже слышанного. Они пытаются заставить меня сказать что-нибудь идущее вразрез с первоначальными показаниями по каким-то совершенно несущественным деталям.

– Кажется, вы прежде говорили, что были одеты в темно-синюю рубашку, а теперь утверждаете, что на вас была голубая.

Но мои слова истинная правда. Мне нет надобности что-либо скрывать или утаивать, и спустя час они как будто начинают понимать, что я не их человек.

Брюзер раздражается и твердит, чтобы они не топтались на месте. Они на какое-то время подчиняются. У меня создается впечатление, что эти двое Брюзера побаиваются.

Наконец они уходят, и Брюзер говорит, что на этом дело и закончится. На самом деле они меня уже не подозревают, а просто подчищают хвосты. Он поговорит утром с их начальником и заставит закрыть мою главу.

Я благодарю его. Он подает мне крошечный телефон, всовывая его в ладонь.

– Держи его при себе все время, – предупреждает он, – особенно когда будешь готовиться к экзамену. Ты можешь мне срочно понадобиться.

Это крошечное устройство вдруг становится гораздо весомее. С его помощью я буду зависеть от минутных настроений Брюзера все двадцать четыре часа в сутки.

Он отправляет меня в мой кабинет.

Я возвращаюсь в гриль-бар, что около ортопедического крыла, с твердым решением спрятаться в уголке и заниматься, держа рядом этот проклятый сотовый телефон, но не обращая никакого внимания на окружающих.

Пища здесь не слишком плохая. После семи лет учебы в университете и его кухни все кажется вкусным. Беру сандвич с сыром и красным сладким перцем и чипсы. Я раскладываю в уголке столика материалы, нужные для экзамена, и сажусь спиной к стене.

Но сначала я пожираю сандвич, рассматривая других обедающих. Большая часть посетителей в разнообразной медицинской одежде – это врачи в накрахмаленных шапочках, санитарки в белоснежных халатах, обслуживающий персонал в лабораторной одежде. Они сидят маленькими группками и обсуждают подробности болезней и способов лечения, о которых я прежде никогда не слышал. Эти люди, которые должны так заботиться о здоровье и питании, поглощают скверную, бесполезную еду. Разные жареные закуски, бургеры, пиццу. Я наблюдаю за группой молодых врачей, сгорбившихся над столом, и задаюсь вопросом, что бы они подумали, если бы знали, что в их среду затесался будущий адвокат, который готовится к экзамену и в один прекрасный день может привлечь их к судебной ответственности.

Но сомневаюсь, что им это хоть сколько-нибудь интересно, и я имею такое же право находиться здесь, как они.

На меня никто не обращает внимания. Иногда появляется на костылях или в кресле-каталке, которую везет служитель, случайный пациент. Других адвокатов, готовых броситься на добычу, не видно.

В шесть вечера я плачу за первую чашку кофе и затем погружаюсь с головой в мучительное изучение разного рода контрактов и прав на недвижимое имущество, того, что приводило меня в ужас на первом году обучения в колледже. Я пашу дальше. Проходит час, прежде чем я поднимаюсь, чтобы взять вторую чашку кофе. Толпа поредела, и я вижу двух травмированных, которые сидят рядом в противоположной стороне зала.

Оба в гипсе и в бинтах. Дек сейчас висел бы у них на ушах. Но это не по мне.

Через некоторое время, к моему великому удивлению, я вдруг чувствую, что мне здесь нравится. Тихо, и никто меня не знает. Идеальное место для занятий. Кофе неплохой, и следующие чашки идут за полцены. Я далеко от мисс Берди, и мне не грозит физическая работа. Мой босс рассчитывает на мое здесь присутствие, и, хотя предполагается, что я должен вынюхивать будущую добычу, он ведь никогда не узнает, чем я занимаюсь в действительности. И у меня нет никакой квоты.

Я не должен еженедельно подписывать столько-то дел.

Телефон издает слабое попискивание. Это Брюзер. Звонит для проверки.

– Что-нибудь подвернулось?

– Нет, – отвечаю, глядя через всю комнату на двух чудесных травматиков, которые, сидя в колясках, сравнивают свои увечья.

Он сообщает, что уже говорил с начальником полицейских, снимавших допрос, и дела как будто обстоят неплохо.

Он уверен, что они будут раскручивать другие ниточки, других подозреваемых.

– Ну, счастливого улова! – говорит он со смешком. Разговор окончен. Он налаживается, несомненно, в «Йогис», чтобы опрокинуть несколько стаканчиков с Принсом.

Я занимаюсь еще час, потом встаю и иду на восьмой этаж проведать Дэна ван Лендела. У него все болит, но ему хочется поговорить. Я сообщаю ему хорошие вести насчет того, что мы связались со страховой компанией другого водителя и можем получить неплохую компенсацию по его полису. У моего клиента надежное дело, и я повторяю ему все, что мне выложил Дек: несомненная ответственность другой стороны (тот водитель был пьян, не иначе!), покрывающая все виды повреждений, в том числе качественные. Качественные в том смысле, что кости сильно повреждены и травмы легко могут быть подведены под разряд непреходящего телесного ущерба.

Дэн выдавливает приятную улыбку. Он уже подсчитывает денежки. Ему, правда, надо будет поделиться своим пирогом с Брюзером. Я говорю ему «до свидания» и обещаю зайти завтра. Раз мне предписано нести дежурство в больнице, я смогу навещать всех своих клиентов. Гордиться надо таким обслуживанием!

В гриль-баре опять полно народу, когда я возвращаюсь и снова усаживаюсь в своем уголке. Уходя, я оставил книги разбросанными по столику, и название одной очень красноречиво: «Адвокатское обозрение Элтона». Оно привлекло внимание нескольких молодых врачей за соседним столиком, и они подозрительно оглядывают меня, когда я сажусь на место.

Они сразу же замолкают. Догадываюсь, что они как раз обсуждали в мое отсутствие мои книги. Вскоре они уходят. Я опять покупаю кофе и теряюсь в удивительных глубинах федеральной служебной процедуры.

Наконец в баре остается лишь горстка людей. Теперь я уже пью кофе без кофеина и сам себе удивляюсь, как много я успел пропахать нужного материала в последние четыре часа.

Без четверти десять Брюзер звонит опять. Такое впечатление, что он в каком-то баре. Он хочет, чтобы я прибыл завтра в офис к девяти утра, чтобы обсудить один пункт в законодательстве и сделать по нему краткое резюме для текущего судебного разбирательства по делу о провозе наркотиков. Я отвечаю, что буду.

Мне бы очень не понравилось, знай я заранее, что мой адвокат черпает законотворческое вдохновение, шумно опрокидывая стаканчики в стриптизном баре.

Но Брюзер и есть мой адвокат.

В десять часов я остаюсь в одиночестве. Гриль-бар работает всю ночь, так что кассир не обращает на меня внимания. Я утопаю в лексике и фразеологии, которые приняты на предварительных судебных слушаниях, когда вдруг слышу деликатное чиханье. Я поднимаю глаза и в двух столиках от себя вижу молодую женщину в кресле на колесиках, единственную посетительницу, кроме меня. Правая нога у нее от колена до низа в гипсе и поэтому выставлена вперед, так что я вижу ее алебастровую пятку. Гипс, насколько я могу судить на данной стадии моего больничного отчета, кажется, свежий.

Она очень молода и необыкновенно хорошенькая. Ничего не могу поделать с собой и смотрю на нее несколько секунд, прежде чем уткнуться в свои записи. А потом опять буравлю ее взглядом, и дольше, чем в первый раз. Волосы у нее темные и свободно падают сзади на шею. Глаза карие и кажутся влажными. У нее твердые черты лица, которые привлекают своей красотой, и ее не портит большой синяк на челюсти слева.

Нехороший синяк. Такие появляются после удара кулаком. На девушке больничный белый халат, и под ним она кажется тоненькой, почти хрупкой.

Старик в розовой куртке, один из бесчисленных добряков, которые безвозмездно обслуживают пациентов в больнице Святого Петра, бережно ставит перед ней на стол пластиковый стаканчик с апельсиновым соком.

– Вот, Келли, – говорит он, словно самый добрый на свете дедушка.

– Спасибо, – отвечает она с мимолетной улыбкой.

– Значит, говоришь, тридцать минут? – спрашивает он.

Она кивает, закусив нижнюю губу.

– Да, тридцать.

– Еще что-нибудь?

– Нет, спасибо.

Он ласково треплет ее по плечу и выходит из бара.

Мы остаемся вдвоем. Я стараюсь на нее не глазеть, но это выше моих сил. Я упорно, пока их хватает, смотрю в книгу, а потом медленно поднимаю взгляд так, чтобы она попала в поле зрения. Она сидит ко мне не прямо лицом, а отвернувшись под углом почти на девяносто градусов. Вот она поднимает стакан, и я замечаю бинты на обоих запястьях. Она еще не видит меня. В сущности, она сейчас никого не увидела бы, даже если бы в баре было полно народу. Келли существует в своем маленьком личном мирке.

Наверное, у нее перелом лодыжки. Синяк на лице удовлетворил бы требования Дека о нанесении множественных травм, хотя кровавого рубца там нет. Удивительно, что у нее повреждены также оба запястья.

Но какой бы она ни была, я не хочу делать ее объектом адвокатской охоты. Вид у нее очень грустный, и я не желаю умножать ее печали. На ее левом безымянном пальце тоненькое обручальное кольцо. Но ей никак не больше восемнадцати!

Я стараюсь сосредоточиться на изучаемом законе по крайней мере пять минут подряд, но вижу, как она прикладывает бумажную салфетку к глазам. Голова ее слегка склоняется набок, и текут слезы. Она тихонько пошмыгивает носом.

Я сразу понимаю, что плачет она совсем не от боли в сломанной лодыжке. Причина слез не физическое страдание.

Мое бойкое адвокатское воображение мчится во всю прыть.

Наверное, она попала в автомобильную катастрофу, и ее муж погиб, а она получила травмы. Она еще слишком молода, чтобы заводить детей, а родные живут где-нибудь далеко отсюда, и вот она сидит одна-одинешенька и горюет о погибшем муже. Наверное, на этом материале можно сварганить неплохое дельце.

Но я гоню прочь нечестивые мысли и стараюсь сосредоточиться на раскрытой передо мной книге. Девушка продолжает шмыгать носом и плакать. Время от времени входят редкие посетители, но никто не присаживается за мой или ее столик.

Я осушаю чашку, тихо встаю и прохожу перед ней к стойке бара. Я смотрю на нее, а она на меня. Наши взгляды на долгую секунду встречаются, и я почти натыкаюсь на металлический стул. Когда я расплачиваюсь за кофе, руки у меня слегка дрожат. Я делаю глубокий вдох и останавливаюсь у ее столика.

Она медленно поднимает свои прекрасные влажные глаза.

Я с трудом сглатываю слюну и говорю:

– Послушайте, я не из тех, кто лезет в чужие дела, но не могу ли я вам помочь? – И киваю на гипс.

– Нет, – отвечает она едва слышно и затем одаривает меня потрясающей мимолетной улыбкой. – Но все равно спасибо.

– Не стоит, – говорю я. Я смотрю на свой столик, который меньше чем в двадцати шагах отсюда. – Я сижу вон там и готовлюсь к экзамену на адвоката, если что понадобится. – И пожимаю плечами, словно не уверен, как поступить дальше, но ведь я такой замечательный, внимательный, заботливый парень, поэтому, простите, пожалуйста, что несколько вышел из границ формальной вежливости. Но мне действительно не все равно. Ко мне можно обращаться, если что-нибудь понадобится.

– Спасибо, – повторяет она.

Я сажусь на свое место, таким образом дав понять, что я здесь тоже на почти законных основаниях. Я штудирую толстые книги в надежде скоро примкнуть к представителям благородной профессии юристов. И это, конечно, производит на нее некоторое впечатление. Я углубляюсь в науки, как будто совершенно позабыв о ее страданиях.

Бегут минуты. Я переворачиваю страницу и одновременно взглядываю на нее. Она тоже смотрит на меня, и сердце мое дает перебой.

Я совершенно игнорирую ее, пока могу, и затем снова бросаю взгляд в ее сторону. Она опять погрузилась в пучину страданий – теребит в пальцах бумажную салфетку, а слезы струятся по ее щекам.

Сердце у меня просто разрывается, когда я вижу, что она так страдает. Как бы я хотел сесть рядом и, может быть, даже обнять ее и поболтать о всякой всячине. Но, если она замужем, где же, черт возьми, ее муж? Она смотрит в мою сторону, но, мне кажется, не видит меня.

Ее сопровождающий в розовой куртке появляется ровно в десять тридцать, и она поспешно старается овладеть собой.

Он ласково поглаживает ее по голове, говорит какие-то утешительные слова и осторожно разворачивает кресло. Уезжая, она очень медленно поднимает глаза и улыбается мне сквозь слезы.

Я чувствую искушение пойти за ней, держась на некотором расстоянии, и узнать, в какой она палате, но беру себя в руки. Позже я думаю, что хорошо бы найти человека в розовой куртке и выспросить у него хорошенько разные подробности. Но я не двигаюсь с места. Я пытаюсь позабыть о ней.

Ведь она еще просто ребенок.

На следующий вечер я прихожу в гриль-бар и сажусь за тот же столик. Я прислушиваюсь к той же деловой болтовне тех же самых постоянно спешащих людей. Я навещаю ван Ленделов и ухитряюсь дать удовлетворительные ответы на все их бесчисленные вопросы. Я наблюдаю за другими акулами, раздобывающими корм в этих мутных водах, и не обращаю никакого внимания на немногих возможных перспективных клиентов, которые, кажется, только и ждут, чтобы на них напали добытчики.

Несколько часов отдаюсь наукам. Я очень сосредоточен.

Никогда еще я не испытывал такого непреодолимого желания овладеть знаниями.

Смотрю на часы. Время приближается к десяти, и мое рвение ослабевает. Начинаю глазеть по сторонам. Я стараюсь сохранять спокойствие и усердие, но каждый раз вздрагиваю, когда кто-нибудь входит в гриль-бар. За одним из столиков ужинают две санитарки. Одинокий служитель читает книгу.

Ее вкатывают в пять минут одиннадцатого, и тот же благородный старик осторожно подвозит ее кресло к тому месту, которое она показывает. Келли выбирает тот же столик, что вчера, и улыбается мне, пока старик пристраивает ее поудобнее.

– Апельсиновый сок, – просит она. Ее волосы так же распущены, как накануне, но, если я не ошибаюсь, она наложила немного косметики на лицо и подвела карандашом глаза. Она даже подкрасила бледно-розовой помадой губы. Эффект потрясающий. Вчера я не понял, что она совершенно не накрашена. А сегодня чуть-чуть макияжа делает ее ослепительно прекрасной. Глаза у нее ясные, блестящие и совсем не грустные.

Ее сопровождающий ставит перед ней апельсиновый сок и повторяет то же, что вчера:

– Вот, Келли. Значит, говоришь, через тридцать минут?

– Можно и через сорок пять, – отвечает она.

Келли потихоньку потягивает через соломинку сок и рассеянно посматривает на другой конец столика. Я сегодня много думал о ней и давно составил план действий. Выжидаю несколько минут, притворяясь, что не замечаю ее присутствия, и усиленно листаю «Адвокатское обозрение Элтона», а затем медленно встаю, словно собираюсь выпить чашечку кофе. Я останавливаюсь у ее столика и говорю:

– А сегодня вы лучше выглядите.

Она явно ожидала услышать нечто подобное.

– Но я и чувствую себя сегодня гораздо лучше. – Она улыбается чудесной улыбкой, обнажающей совершенные зубы. Какое великолепное лицо, даже несмотря на безобразный синяк!

– Вам принести что-нибудь?

– Да, я хотела бы выпить кока-колы. Сок горчит.

– Конечно. – Я ухожу, вне себя от радостного возбуждения.

У автомата самообслуживания я наливаю два больших бокала с безалкогольными напитками, расплачиваюсь, ставлю их на ее столик и смотрю, как бы в совершенной растерянности, на стул, стоящий напротив нее.

– Пожалуйста, садитесь, – приглашает она.

– А можно?

– Пожалуйста, мне надоело разговаривать только с санитарками.

Я сажусь и наклоняюсь в ее сторону.

– Меня зовут Руди Бейлор. А вас – Келли…

– Келли Райкер. Приятно познакомиться.

– Взаимно. – На нее одно удовольствие смотреть и с расстояния двадцати шагов, но сейчас, когда я в четырех, я просто балдею. Глаза у нее бархатно-карие, и в них сверкает насмешливая искорка. Она изысканно хороша.

– Извините, если я вас побеспокоил вчера вечером, – говорю я, очень волнуясь, как бы разговор не оборвался. Мне нужно узнать о ней многое.

– Но вы меня не побеспокоили. Извините, что я сделала из себя настоящее зрелище.

– Почему вы сюда приезжаете? – спрашиваю я, словно она не имеет никакого отношения к больнице, а я здесь свойский парень.

– Чтобы не сидеть все время в палате. А вы почему здесь?

– Я готовлюсь к экзаменам на адвоката, а здесь тихо.

– Так, значит, вы собираетесь стать адвокатом?

– Точно. Несколько недель назад я окончил юридический колледж и получил работу в одной фирме. Как только сдам экзамен, смогу приступить к обязанностям.

Она начинает пить колу через соломинку и делает легкую гримаску, немного переменив положение тела.

– Тяжелый перелом, да? – спрашиваю я, кивая на ее ногу.

– Да, лодыжка. В нее вставили спицу.

– А как это случилось? – Вопрос мой столь естествен, что и ответ, конечно, должен быть совершенно таким же.

Но не тут-то было. Она колеблется, и глаза сразу наполняются слезами.

– Это домашняя травма, – говорит она, словно уже затвердила это туманное объяснение.

Что, черт возьми, это значит? Домашняя травма? Она что, упала с лестницы?

– О! – откликаюсь я, будто мне что-нибудь ясно. Меня беспокоят ее запястья, потому что они оба забинтованы, а не в гипсе. Не думаю, что тут тоже переломы или вывихи. Может быть, они поранены.

– Это длинная история, – бормочет она в промежутке между глотками колы и отворачивается.

– Вы давно здесь?

– Два дня. Врачи хотят посмотреть, как стоит спица. Если не прямо, будут все переделывать. – Она замолкает и поигрывает соломинкой. – Разве не странное это место для занятий?

– Да нет, честное слово. Здесь тихо и много кофе. И всю ночь открыто. А у вас на руке обручальное кольцо. – Это обстоятельство волнует меня больше всего.

Она смотрит на кольцо так, будто забыла, что оно при ней.

– Ага, – говорит она и долго смотрит на соломинку. Кольцо простое, без полагающегося в таких случаях бриллианта.

– Где же тогда ваш муж?

– Вы задаете слишком много вопросов.

– Но я же без пяти минут адвокат. Нас натаскивают во время учебы.

– Зачем вам это знать?

– Странно, что вы все время одна, с травмами, а его рядом с вами не видно…

– Он приходил раньше.

– И теперь он дома с ребятишками?

– У нас нет ребятишек. А у вас?

– Нет. Ни жены, ни детей.

– А сколько вам лет?

– Теперь вы задаете много вопросов, – отвечаю я улыбаясь. Ее глаза сверкают. – Двадцать пять. А вам?

Она с минуту раздумывает.

– Девятнадцать.

– Но вы ужасно рано вышли замуж.

– У меня не было выбора.

– О, извините.

– Да нет, ничего. Я забеременела, когда мне едва исполнилось восемнадцать, вскоре вышла замуж; а через неделю после свадьбы случился выкидыш, и с тех пор все катится под откос. Ну вот, вы удовлетворили свое любопытство?

– Нет. То есть да. Извините, о чем вы хотели бы поговорить?

– О колледже. В каком колледже вы учились?

– Это колледж Остин-Пи. Юридический колледж при Мемфисском университете.

– Всегда хотела учиться в колледже, но не получилось. А сами вы из Мемфиса?

– Я здесь родился, но вырос в Ноксвилле. А вы?

– В маленьком городке, час езды отсюда. Мы уехали, когда я узнала, что беременна. Моя семья чувствовала себя опозоренной. А его семья – просто рвань. Надо было уезжать.

Под всем этим скрываются какие-то тяжелые семейные обстоятельства, и я не хочу затрагивать больную тему. Она дважды упомянула о беременности, хотя дважды об этом можно было бы умолчать. Но она одинока, и ей хочется поговорить.

– И тогда вы поехали в Мемфис?

– Мы бежали в Мемфис, здесь нас поженил мировой судья, классная была церемония, а потом я потеряла ребенка.

– А чем сейчас занимается ваш муж?

– Чем подвернется. Много пьет. Он конченый игрок, который все еще мечтает пробиться в большой бейсбол.

О таких подробностях я ее тоже не спрашивал. Но уже вообразил, что он был лучшим спортсменом в средней школе, а она самой хорошенькой веселушкой там же, и вместе они составили стопроцентно американскую пару, стали мистером и мисс «Подымай выше» – самой красивой, прекрасной, спортивной и перспективной в смысле успеха парочкой, прежде чем как-то ночью забыли про кондом и попались. Их постигло несчастье. Они почему-то решили не делать аборта. Может, они успели окончить среднюю школу. Может, и нет. Упав во всеобщем мнении, они бежали из типичного американского городка, чтобы затеряться в безвестности большого города.

После выкидыша их романтическая любовь пошла на убыль, и они проснулись с жестоким осознанием того, что началась реальная жизнь.

Он все еще мечтает о славе и успехе в Большой лиге. Она же тоскует по прежней беспечальной жизни, так недавно оборвавшейся, и мечтает о колледже, которого ей никогда не видать.

– Извините, – говорит она. – Не следовало мне обо всем рассказывать.

– Но вы еще достаточно молоды, чтобы поступить в колледж.

Она фыркает в ответ на мой наигранный оптимизм, словно уже давно похоронила свою мечту:

– Да я ведь и среднюю школу не окончила.

Ну и что мне на это отвечать? Произнести банальную ободряющую речушку насчет того, что, мол, надо получить соответствующую справку, поступить в вечернюю школу, окончить ее, и она, конечно, всего добьется, если действительно захочет…

– Вы работаете? – спрашиваю я вместо этого.

– Время от времени. А чем вы хотите заниматься, став адвокатом?

– Мне очень нравится работа в судах. Я хотел бы там трудиться всю жизнь.

– Защищая преступников?

– Возможно. Их ведь будут судить, и они тоже имеют право на хорошую защиту.

– Это убийцы-то?

– И они. Но большинство из них не имеет денег, чтобы нанять себе честного адвоката.

– Насильников и растлителей детей будете защищать?

Я хмурюсь и на секунду замолкаю.

– Нет…

– Мужей, которые бьют своих жен?

– Нет, этих никогда не буду, – отвечаю я серьезно, тем более что у меня есть подозрения насчет того, как она получила свои травмы.

Она одобряет мое решение.

– Но работа с преступниками – очень редкая профессия. Думаю, что больше буду заниматься гражданскими делами.

– Преследовать по суду и тому подобное?

– Ага. Это самое. Но не заниматься криминалом, угрожающим жизни.

– Разводами?

– Нет, этого я бы не хотел. Уж очень скверное занятие.

Она изо всех сил стремится сосредоточить беседу на моих проблемах, явно избегая говорить о своем прошлом и, конечно, настоящем. Меня это очень устраивает, потому что опять могут внезапно брызнуть слезы, а я не хочу испортить разговор. Я хочу, чтобы он продолжался.

Ей интересно знать о моих делах в колледже – как я учился, развлекался, о том, действительно ли у нас существуют товарищества, о ночной жизни, экзаменах, профессорах, экскурсиях. Она смотрела много фильмов о студенческой жизни, и у нее создалось романтизированное представление о замечательных четырех годах в причудливом оригинальном кампусе со странными традициями, о том, как деревья из зеленых осенью становятся золотыми и красными, о студентах, которые, надев свитера, сражаются за честь своих футбольных команд, и о возникающей в колледже дружбе, продолжающейся всю жизнь. Это бедное дитя едва выбралось из своего крошечного типичного городишка, но у нее тоже есть своя ослепительная мечта. У нее безупречно правильная речь, и словарь богаче моего. Она неохотно сознается, что, наверное, окончила бы выпускной класс первой или второй ученицей, если бы не подростковый роман с Клиффом, мистером Райкером.

Без особых затруднений я восхваляю славные деньки моей учебы в колледже, пропуская некоторые важные обстоятельства. К примеру, что работал сорок часов в неделю, разнося пиццу в «Йогисе», лишь бы иметь возможность оставаться студентом.

Она хочет узнать подробнее о моей фирме, и я вовсю фантазирую, расписывая Дж. Лаймена Стоуна и его контору. В этот момент за два столика от нас звонит мой телефон. Я прошу извинения и поясняю, что это из фирмы.

Брюзер. Пьяный в стельку, он звонит из «Йогиса» вместе с Принсом. Их забавляет, что я на посту, в то время как они пьют и бьются об заклад по поводу всего, что в данный момент показывают по ящику или передают по радио. Такое впечатление, что там стоит нескончаемый гул.

– Ну, как улов? – орет Брюзер в трубку.

Я улыбаюсь Келли, на которую звонок несомненно произвел впечатление, и объясняю спокойно, насколько могу, что в этот самый момент веду разговор с одним из перспективных объектов. Брюзер хохочет и передает трубку Принсу. Тот еще пьянее и пересказывает без всяких знаков препинания шутку, которую только что отмочил адвокат, что-то насчет охоты за каретами «скорой помощи». А затем он опять бубнит насчет того, что, мол, говорил я тебе, как надо крепко держаться за Брюзера, и тогда он научит меня большему, чем пятьдесят профессоров. Его речь продолжается довольно долго, но тут появляется доброволец, чтобы отвезти Келли в палату.

Я делаю несколько шагов к ее столику, закрываю рукой микрофон и говорю:

– Я рад, что познакомился с вами.

Она улыбается и отвечает:

– Спасибо за напиток и беседу.

– Завтра вечером? – спрашиваю я, а Принс что-то орет мне в ухо.

– Может быть. – Тут она совершенно явно подмигивает мне, и у меня дрожат коленки.

Однако ее сопровождающий, наверное, уже хорошо знаком со здешними нравами, чтобы распознать охотника за гонорарами. Он хмуро смотрит на меня и круто разворачивает ее кресло. Но она вернется.

Я нажимаю кнопку на телефоне и прерываю Принса на полуфразе. Если они снова позвонят, я не отвечу. А если они вспомнят обо мне позже, что чрезвычайно сомнительно, я все свалю на фирму «Сони».