Мы выигрывали около двадцати акров, отнимая этот клочок у крестьян, их землю, на которой они выращивали овощи к своему столу или корм для домашней птицы. Для них это была защита от неурожайного года, от безработицы. Их права на эту землю нигде не были записаны, между нами не существовало никаких контрактов. Просто по традиции люди искони пользовались этой территорией для своих нужд. И когда я приехала в деревню и объявила полудюжине самых почтенных и уважаемых стариков, что весной мы собираемся пустить эту землю под пашню, им было нечего мне возразить.

Я и не собиралась ничего обсуждать, я даже не выходила из коляски. Я встретила их у каштана, и когда мы закончили разговор, пошел снег, и все заторопились по домам. Во всяком случае, они уже успели убрать картофель и овощи и потеря земли не должна была особенно тревожить их до следующей зимы.

До сих пор жители Экра могли считать себя счастливыми, так как при каждом домике имелся небольшой садик, гордость и отрада всей семьи. В них росли цветы, играли дети. Теперь их придется перекопать и превратить в унылые огороды. И все это для того, чтобы поместье Вайдекр увеличилось на двадцать акров. Для того, чтобы мой сын Ричард смог на неделю раньше сесть в кресло сквайра.

Я спешилась и привязала Соррель к забору. И мы отправились вперед по узкой тропинке вдоль подножия холма, пока не добрались до новой плантации, огороженной невысокой ивовой изгородью от нашествия овец.

— Сколько лет этой плантации? — поинтересовался мистер Левеллин, и улыбка ушла из его глаз, а оценивающий взгляд охватил великолепные, высотой до двадцати, тридцати футов деревья.

— Я сажала их с моим отцом, — вспомнив это, я улыбнулась. — Мне тогда было пять лет. Сейчас им уже четырнадцать. Папа пообещал мне, что, когда я стану старой леди, мне сделают стул из одного из этих деревьев. — Я повела плечами, отгоняя печаль.

— Времена меняются, — отозвался мистер Левеллин. — Никто не в силах предугадать, как повернутся события. Лучшее, что мы можем сделать, это следовать велениям нашей совести — стремиться к прибылям, не задевая при этом чужих интересов.

Он сочувственно улыбнулся мне и обернулся к деревьям.

— Растут хорошо, — одобрительно прокомментировал он. — Сколько здесь было саженцев?

— Около пятисот, — отвечала я. Я открыла калитку, и он, пройдя вперед, осмотрел иголки, нагибая и отпуская ветви, он проверил их упругость. Затем шагами измерил площадь в десять ярдов и, шевеля губами, подсчитал, сколько на нее приходится деревьев.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Разумеется, я дам деньги под эту плантацию. Контракт находится при мне. Общинная земля содержится так же хорошо?

— Да, — ответила я. — Но это в другой стороне. Мы сейчас отправимся туда.

Мы вернулись к коляске, и он, сметкой крестьянина, не стал мне предлагать помощь, пока я, взяв Соррель под уздцы, разворачивала ее на узкой тропинке. Садясь в коляску, он с уважением улыбнулся мне.

Мы спустились с холма и поскакали в направлении Экра. Поравнявшись с новой мельницей, мы встретились с мисс Грин, которая кормила кур около своей двери, я ответила на ее поклон, и она проводила взглядом нашу удалявшуюся коляску, видимо, гадая, что за человек сидит рядом со мною. Скоро она все узнает. Я не делала тайны из моих планов.

Мы проехали через лес, застывший в морозном молчании, и вскоре дорога привела нас к внезапно открывшейся общинной земле. Вдруг я услышала треск сильных крыльев и над нашими головами проплыл треугольник гусей, летящих в западные края к теплу.

— Вот эта земля, — я кивком указала на общинную землю. — Я показывала вам ее на карте. Все это перед вами. Слегка холмистая, много кустов и вереска, несколько деревьев, которые надлежит выкорчевать, и два ручья.

Я старалась сдерживаться, но моя любовь к общинной земле, кажущейся медно-золотой в этом холодном зимнем свете, заставила мой голос дрогнуть от отчаяния. Один из ручейков находился рядом с нами, и до нас донеслось нечастое позванивание капель подтаявшего на солнце льда.

Ветки кустов сияли бронзой на фоне серебристой изморози. Березки, которые мне придется вырубить, были моими любимыми деревьями, их белые, как бумага, стволы и пурпурно-коричневые ветви напоминали изящный рисунок на вазе севрского фарфора. На вереске еще сохранились бледно-серые цветочки, и сейчас они казались вылепленными из инея. Там, где замерз влажный торф, земля была твердой, как камень, в долинах же белый песок хрустел от мороза, как сахар, и казался таким же сладким.

— Вы это тоже огораживаете? — лицо мистера Левеллина выражало, как мне показалось, недоумение.

— Здесь нет никаких проблем с юридической точки зрения, — уверила его я. — Вся земля полностью принадлежит Вайдекру. Используя ее как общинную, мы только отдаем дань традиции. Наши люди охотились здесь на мелкую дичь, пасли скот, собирали дрова и хворост. В старые времена заключалось раз в год соглашение между сквайром и деревней, но записей об этом не сохранилось. — Я улыбнулась, но мои глаза оставались холодными. — И даже если б они сохранились, — продолжала я иронически, — лишь немногие из наших людей сумели бы их прочесть. Следовательно, нет никаких причин оставлять эту землю в их пользовании.

— Вы не поняли меня, — мистер Левеллин говорил мягко, но что-то в его лице изменилось. — Неужели вы решились вспахать эту землю плугом, выровнять холмы, засыпать ручьи и в результате засадить все пшеницей?

— Таковы мои намерения, — мое лицо стало таким же печальным, как его.

— Хорошо, хорошо, — больше он ничего не сказал.

— Вы заинтересованы в закладной на эту землю? — небрежно спросила я, когда мы повернули домой.

— Разумеется, — холодно ответил он. — Это обещает хорошую прибыль. Вы бы желали получить деньги наличными или мне перечислить их вашим лондонским банкирам?

— В Лондон, если вас не затруднит, — сказала я. — У вас имеется их адрес.

Домой мы ехали в молчании, освещаемые ярким, но таким холодным зимним солнцем.

— С вами приятно вести дела, миссис Мак Эндрю, — церемонно произнес мистер Левеллин, когда мы подъехали к конюшне. — Я не буду заходить в дом. Попросите запрячь мою лошадь, я сразу отправлюсь в обратный путь.

Он подошел к своей карете и протянул мне два контракта. Я приняла их, пробежала глазами и протянула ему на прощание руку.

— Благодарю вас за ваш визит, — вежливо отозвалась я. — Желаю благополучного возвращения.

Он уселся в карету, лакей убрал ступеньки и закрыл за ним дверцу. Я подняла на прощание руку, и экипаж укатил.

День был холодным, но я продрогла не только от мороза. Меня сковывало холодное прощание мистера Левеллина. Совершенно чужой человек, он осудил меня за мое отношение к общинной земле, за предательство интересов бедных людей, доверявших мне, за мое стремление разрушить хрупкую красоту Вайдекра. Я вздрогнула. Повернувшись к дому, я увидела, что у двери стоит, наблюдая за мной, Селия. Она казалась встревоженной.

— Кто был этот джентльмен? — спросила она. — Почему ты не пригласила его в дом?

— Это всего лишь торговец, — ответила я, передавая поводья конюху. Подойдя к Селии, я слегка обняла ее и повела в дом. — Сегодня холодно. Пойдем погреемся у камина.

— Что его интересовало? — продолжала она расспросы. Я в это время снимала перчатки и шляпку, а потом позвонила, чтобы подали горячий кофе.

— Он хочет купить строевой лес с новой плантации, — предпочла я полуправду. — Я отвозила его туда и ужасно замерзла.

— Разве эти деревья уже готовы к вырубке? — удивилась Селия. — Мне кажется, это не так.

— Ты права, Селия, — ответила я. — Он — специалист по строевому лесу и дает вам гарантированную цену задолго до вырубки деревьев. Но наши деревья растут быстро, и скоро плантация будет готова. Селия, ты не бываешь там годами и совершенно не знаешь, как обстоит дело.

— Да, конечно, — согласилась Селия. — Я не интересуюсь землей так, как ты, Беатрис.

— Да и нет причин на это, — я улыбнулась вошедшему Страйду и кивком велела налить кофе. — Зато твой контроль за кухней просто ослепителен. Что сегодня на обед?

— Суп из дичи и оленина, — рассеянно ответила Селия, — и еще несколько блюд. Беатрис, скажи, когда Джон вернется домой?

Неожиданность ее вопроса заставила меня вздрогнуть и взглянуть на нее. Она сидела на подоконнике, в руках у нее не было ни вязания, ни вышивки, но ее глаза не знали покоя — они изучали мое лицо. И я чувствовала, что ее мозг пытается разгадать эту непонятную для нее ситуацию.

— Только, когда он будет совершенно здоров, — твердо ответила я. — Я больше не желаю таких сцен. Как я и ожидала, она побледнела.

— Избави Бог, — прошептала она и невольно опустила взгляд на то место, где лежал связанный Джон, моля ее о спасении. — Если б я знала, что с ним будут так обращаться, я бы ни за что не поддержала твою идею послать его туда.

— Конечно, нет, — я внимательно следила за ней. — Но, главное для него — это вылечиться. Кроме того, мне казалось, что это было его собственное желание.

Селия кивнула. В ее глазах я увидела тень возражения, но слушать его мне не хотелось.

— Я пойду переоденусь к обеду, — сказала я, поднимаясь с кресла. — Сегодня очень холодно. Пусть дети отправятся в галерею и поиграют в волан.

Лицо Селии просветлело при упоминании о детях.

— О, отлично! — отозвалась она, но в голосе ее не было радости.

С помощью такой незамысловатой хитрости освободилась я от вопросов о мистере Левеллине, майорате, о том, зачем мне понадобились деньги. Главное, от расспросов о Джоне и его предполагаемом возвращении.

Селия ждала возвращения Джона к Рождеству. Рождество пришло и ушло, но Джон еще не поправился. В этом году мы не устраивали большого рождественского бала, поскольку были в трауре. Но доктор Пирс предложил сделать маленький праздник для деревенской детворы в доме викария.

Я решила, что мы сделаем даже кое-что получше: мы обеспечим детей подарками. Мисс Грин — домоправительница викария и сестра нашего мельника — подпустила шпильку, поинтересовавшись, что будут есть детишки и примерно какой счет мы можем оплатить. Она была необыкновенно противная старая дева. Поэтому в Рождество я подкатила к церкви в карете, доверху нагруженной хлебом, вареньем, сладостями и лимонадом. Праздник начинался сразу после воскресной службы, и мы с Гарри и Селией вышли из церкви поздороваться с арендаторами и работниками, обычно поджидавшими нас здесь.

Самые бедные из батраков и их дети находились в доме викария под присмотром мисс Грин и двух помощников приходского священника.

— Счастливого рождества, с добрым утром! — поздравила я собравшихся во дворе церкви и была удивлена отсутствием улыбок. Мужчины обнажили головы, женщины приседали в реверансе, когда мы проходили мимо, но я не чувствовала теплоты, с которой меня всегда встречали. Я удивленно оглянулась, но никто не смотрел мне в глаза, никто не бормотал «Как хороша сегодня мисс Беатрис», никто не приветствовал нас.

Я так привыкла быть любимицей Вайдекра, что сейчас просто ничего не могла понять. Дети расселись на скамьях вдоль длинного стола, за ними стояли их родители, в считанные минуты прислуга Вайдекра помогла миссис Грин принести обильный обед. Это был Рождественский обед — один из самых радостных и шумных праздников в году. Но сейчас повсюду царило молчание и никто не улыбнулся мне. Я отыскала глазами миссис Мерри, повитуху, и поманила ее пальцем.

— Что с ними со всеми случилось? — спросила я.

— Всех очень расстроила смерть старого Жиля, — тихо пояснила она мне. — Разве вы не слышали, мисс Беатрис?

Жиль. Моя память услужливо подсказала мне тот давнишний день, целую жизнь назад, когда он стоял, опершись на лопату и беседуя с моим отцом. Жиль, который тогда уже казался старым и хилым, пережил моего молодого и сильного отца и продолжал работать до того самого дня, когда я, отказавшись от помощи своих арендаторов, наняла бригаду из работного дома. Теперь этот старик умер, но это еще не причина портить детский праздник.

— Почему они так расстроены? — спросила я. — Он был старым человеком и должен был умереть со дня на день.

— Но он умер не от старости, мисс Беатрис, — острые глаза миссис Мерри изучали мое лицо. — Он покончил с собой, и теперь его нельзя похоронить по всем правилам.

Я охнула. «Покончил с собой». Мой голос прозвучал слишком громко, и несколько человек оглянулись на нас, догадавшись, о чем рассказывает мне миссис Мерри.

— Здесь, должно быть, какая-то ошибка, — еле выговорила я. — Что на свете могло заставить его это сделать?

— Он заранее сказал, что так поступит, — решительно ответила миссис Мерри. — Когда вы перестали поручать ему работу, у него не стало денег. Своих сбережений ему хватило на две недели, и он занял денег у соседей. Но он знал, что ему придется идти в работный дом. И всегда клялся, что лучше убьет себя. Сегодня утром его нашли мертвым. Он принял стрихнин, который занял у мельника, сказав, что у него завелись крысы. Это была ужасная смерть, мисс Беатрис. Его лицо было совершенно черным, а тело скрючилось от судорог. Его как раз укладывали в гроб, когда вы подъехали к церкви. Вы не заметили похорон, мисс Беатрис?

— Нет, — пробормотала я. Мое сердце разрывалось, разрывалось оттого, что то хорошее и чистое, что было в нашей жизни, оказалось лишним и теперь погибало. Оно было отравлено так же жестоко и беспощадно, как старый Жиль. И так же легко.

— Что тут со всеми случилось? — как всегда не кстати ввязался Гарри. — В жизни своей не видел таких похоронных лиц! Веселитесь, друзья, сегодня — Рождество! Счастливого Рождества!

Нахмуренные замкнутые лица повернулись к нему, и затем люди, мои люди, опустив головы, отвернулись и зашаркали к выходу. Тут, как назло, отворились двери, и слуги стали выносить блюда с едой для детей.

— Жиль умер, — тихо сказала я Гарри. — Кажется, он покончил с собой, когда его сбережения кончились. Его нашли сегодня утром. Как ты видишь, все винят нас. Я думаю, что нам лучше поскорее отправляться домой.

Красные от мороза щеки Гарри побледнели.

— Бог мой, это ужасно, Беатрис, — сказал он. — Жиль не должен был этого делать. Мы бы не допустили, чтоб он голодал.

— Видимо, он этого не знал, — жестко ответила я. — К тому же он хотел работы, а не подачек. Во всяком случае, сейчас он мертв. Давай заканчивать обед и собираться домой, пока сплетни не коснулись ушей Селии. Не нужно, чтобы она расстраивалась.

— Конечно, нет, — и Гарри взглядом отыскал Селию. Она стояла, держа на руках новорожденного ребенка, и улыбалась ему. Его мать была рядом и смотрела на них обоих. Ее взгляд был теплым, а не таким отчужденным, какие встречала я.

— К сожалению, мы не можем оставаться здесь долго, — громко объявил Гарри своим чистым тенорком. — Мы пришли только, чтобы пожелать вам счастья в этом году и хорошо повеселиться на том празднике, который, устраиваем для вас мы и доктор Пирс.

Он взял Селию под руку, и они пошли к карете. Я шла на шаг позади и чувствовала, как нас провожают враждебные взгляды. На минуту мне пришла в голову мысль: если сейчас Каллер или кто-нибудь другой нападет на нас, то я не могу быть уверена в своей безопасности. Но я тут же поспешила успокоить себя. Стояла середина зимы — самое тяжелое время, и те, кто работает на земле, устали от холода и темных дней. К тому же всех расстроила смерть Жиля — каждый бедный человек страшится попасть в приют или, того хуже, в богадельню. Придет весна, и жизнь станет легче. О Жиле все позабудут.

Оказавшись в карете, я наклонилась к окну, чтобы удостовериться, что праздник начинается и он будет таким же оживленным, как обычно. Дети, наевшись, станут играть, танцевать и веселиться, как бывает каждый год. Люди в Вайдекре не могут измениться так быстро и так непоправимо.

Когда мы подъехали к хорошенькому садику викария, там происходила настоящая свалка. Все дети ползали по столам, хватая пишу и запихивая ее в рот, их родители протискивались между ними, чтобы тоже схватить кусок и сунуть его в карман. Это был маленький бедлам, а не праздник. Из дверей мисс Грин и слуги с ужасом наблюдали эту сцену. В окне я увидела бледное лицо доктора Пирса, следящего за тем, как его прихожане толкаются, вырывая друг у друга куски булки и ветчины, и давятся ими. Те маленькие сладости, которые я прислала из дома, были сброшены на землю, на них никто и не смотрел, кроме самых маленьких детишек, ползающих под ногами и отыскивающих в земле конфеты. Наверху, над их головами, их отцы и матери, отчаянно отталкивая друг друга, хватали все подряд, будто они голодали.

— Поезжай! — резко велела я и ткнула кнутом в спину возницы. Он с изумлением следил за этой потасовкой в самом сердце Вайдекра, но при моем сигнале опомнился, и тут же лошади вынесли нас на дорогу.

— Что случилось? — спросила Селия, она почти ничего не разглядела из-за того, что Гарри своим полным телом заслонил окно. Я быстро наклонилась вперед, чтобы скрыть от нее эту ужасную картину.

— Грубые деревенские забавы, — быстро ответила я, пытаясь подавить дрожь в голосе. — Дети немного расшалились, — увидав мой яростный взгляд, Гарри пришел мне на помощь.

— О, небо, что за шум они подняли, — он попытался говорить спокойно.

Я откинулась на подушки и попробовала привести мысли в порядок. Мне даже не могло прийти в голову, что потеря этих случайных заработков скажется на жизни бедняков так тяжело и так быстро. Мало того что мы лишили людей заработков, но к тому же мы подали пример нашим соседям. Когда Вайдекр Холл нанимает низко оплачиваемых поденных рабочих, такая практика легко может распространиться на сотни миль вокруг. Хаверинг Холл уже давно использовал исключительно поденщиков и по самым низким расценкам, а теперь, когда Вайдекр стал практиковать то же самое, исчезал последний надежный источник заработков в Суссексе.

Ужасная смерть Жиля означала, что безумный старик не сумел приспособиться к этому миру. И он совершенно правильно понял, что, потеряв работу в Вайдекре, для него не останется ничего, кроме богадельни. Разумеется, его смерть не означала, что наши попытки вести рациональное и доходное хозяйство бессердечны. И уж угрызениями совести я не терзалась из-за этого старого дурака. Если бы это было так, меня саму следовало бы назвать сумасшедшей.

Все это я успела сказать себе, пока мы добирались до дому, и, когда Селия оставила нас в гостиной, чтобы привести детей к праздничному столу, я сумела успокоить Гарри.

— Мой Бог, Беатрис, это было ужасно, — заговорил он, быстро налил шерри в два бокала, но прежде, чем передать мне мой, одним залпом осушил свой бокал. — Они вели себя как животные! Как дикари!

Я беззаботно пожала плечами.

— Оставь, Гарри! — сказала я. — Уж очень ты изнежен. Ну, немножко потолкались на рождественском обеде. Так, должно быть, случалось и раньше, просто мы не замечали этого. Раньше они успевали дождаться нашего отъезда.

— Я никогда прежде не видел такого! — твердо сказал Гарри. — И я уверен, что ты тоже, Беатрис. Это был какой-то бунт. Я не могу понять, что с ними случилось!

«Готова спорить, что ты и не поймешь, дурак», — подумала я и отхлебнула шерри.

— Они испуганы, — ровным голосом продолжала я, — Они испуганы тем, что лишились своего зимнего заработка. К тому же их расстроила смерть Жиля. Они боятся голода, но придет весна, и они увидят, что все не так уж плохо.

— Но они вели себя так, будто не ели по меньшей мере неделю! — возразил мне Гарри. — Беатрис, ты же видела их! Так не ведут себя те, кому не хватает денег. Они голодают!

— Ну, а если даже и так? — мой голос стал грубым, мне надоело оправдываться перед Гарри от последствий нашего общего выбора. — Ты хотел нанимать на работу поденщиков. Мы оба согласились, что невыгодно держать наших крестьян на постоянном заработке, независимо от того работают они или нет. А ты думал, что они работают из любви к этой работе? Да, конечно, они голодны. Они не получают денег, они пытаются растянуть свои скудные сбережения до весны. Сейчас они надеются, что все еще будет по-прежнему, каждый парень сможет заработать хоть пенни в день на севе, а каждый мужчина будет занят на пахоте. Когда придет весна, они убедятся, что это не так! И тогда им придется обратиться в работный дом и принять те условия, которые им там предложат.

— Может, ты не хочешь продолжать то, что мы задумали? — я говорила очень резко. — Сейчас мы экономим сотни фунтов в месяц и ведем хозяйство так, как тебе хотелось. А кто, по твоему мнению, станет платить за твои фантазии? Платить будут бедные, Гарри. Им не останется другого выхода. А если тебе не нравится смотреть на то, что ты сделал, можешь закрывать на все глаза, как Селия.

Я резко повернулась на каблуках и стала смотреть в камин. Я была готова разрыдаться. Непонимание Гарри того, что мы делаем, злило меня. Но я к тому же была взбешена тем, что оказалась в ловушке. Нам теперь уже не остановиться. В конце концов люди победнее уйдут из Вайдекра. Но более упрямые останутся здесь. И тогда, я полагаю, старики и дети начнут умирать. Жиль оказался первой жертвой по дороге к тому, чтобы сделать моего Ричарда наследником. Я одна видела перед собой этот долгий, медленный, полный страданий путь, который приведет моего сына к власти.

Рука Гарри легла на мое плечо, и я едва сдержалась, чтобы не стряхнуть ее.

— Это очень горькое время для нас обоих, — грустно произнес Гарри, уже забыв о голодных лицах и думая только о себе. — Конечно, я согласен, мы должны продолжить то, что начали. Эти проблемы стоят перед каждым помещиком. Сейчас время перемен. Никто не может остановить этот процесс. Нужно приспособиться к нему, вот и все. Было бы глупо для нас с тобой, Беатрис, вернуться к старому.

Я кивнула. Гарри нашел способ успокоить свою совесть, а себя я могу утешить тем, что мой любимый мальчик становится все ближе и ближе к заветной власти.

Гарри кажется, что он страдает от перемен так же, как те люди, которых он лишил работы, поэтому он, подобно Понтию Пилату, умыл руки. Он рассматривает себя, как часть исторического процесса перемен, и не чувствует ни вины, ни ответственности за то, что происходит.

— У нас просто нет другого выбора, — спокойно и даже грустно сказал он.

Поэтому когда к нам спустилась Селия в сопровождении двух нянь и нарядных ребятишек, уже предвкушающих жареного гуся, мы смогли обменяться безмятежными улыбками и пошли в обеденный зал, к столу, ломившемуся от яств, как будто всего в пяти милях отсюда не ползали в мерзлой траве голодные дети, выколупывая из земли остатки лакомств.

Это была очень суровая для Экра зима. Я гораздо реже ездила в деревню, поскольку не испытывала радости видеть вокруг угрюмые лица. Однажды ко мне кинулась выскочившая из коттеджа женщина и, положив руку на край коляски, со слезами попросила:

— Мисс Беатрис, пожалуйста, позвольте моему Вильяму починить для вас изгороди. Вы же знаете, он делает это лучше всех в графстве. Я не могу прокормить детей на то пособие, что мы получаем в приходе. Они совсем голодные, мисс Беатрис. Прошу вас, дайте моему мужу работу.

Тогда я обратилась мыслями к моему сыну, к моему Ричарду, картины его будущей чудесной жизни ясно возникали в моем мозгу, и я сказала, не отрывая глаз, от ушей лошади:

— Очень сожалею, Бесси, но ничего не могу поделать. Мы сейчас используем только поденных рабочих. Если ваш муж хочет другой работы, пусть ищет ее получше.

Я поспешила послать лошадь вперед, чтобы она, по крайней мере, не опозорила себя, зарыдав на людях. Мое лицо оставалось холодным и сдержанным, поскольку я не знала способа помочь им.

Гарри тоже оставался равнодушным. Когда он встречал кого-нибудь на улице и слышал жалобы на скудные заработки, на безразличие приходских властей, на угрозу работного дома, он пожимал в ответ плечами и говорил:

— А я что могу сделать? Я не более тебя, дружище, волен повлиять на порядки в нашем графстве. — И он совал руку в карман за шиллингом, как будто бы это могло спасти семью с четырьмя детьми на все время холодной долгой зимы.

Бедняки думали, будто я что-то имею против них. Но это было не так. Мне все время приходилось думать о других вещах: о майорате, о будущем партнерстве Ричарда и Джулии и о том, что я должна успеть распорядиться состоянием Джона за время его отсутствия. Больше того, я даже не стала огораживать общинную землю до весны, и наши крестьяне могли обеспечить себя даровыми дровами, торфом и хворостом.

Уже сколоченные заборы всю зиму простояли на задворках нашей конюшни, а я все откладывала и откладывала указание установить их.

— Нам пора заняться общинной землей, — не раз напоминал мне Гарри. — Ссуда мистера Левеллина обходится нам очень дорого. Мы обязательно должны весной посеять там пшеницу, и нам нельзя откладывать обработку этой земли.

— Я знаю, — ответила я, подняв глаза от писем. — Заборы готовы, и я уже заказала двадцать рабочих из работного дома. Но я хочу подождать, пока сойдет снег. Наши люди привыкли собирать там хворост и расставлять силки на кроликов. Как только земля будет огорожена, возникнет новая волна недовольства. Давай дождемся более теплой погоды.

— Очень хорошо, Беатрис, — сказал Гарри. — Ты лучше знаешь, что делать. Но нашим людям следует понять, что они слишком долго жили по старым законам. Я не знаю другого поместья в графстве, в котором придерживались бы прежних порядков так долго. Бесплатные дрова, бесплатная дичь, бесплатные пастбища, бесплатный сбор колосков, оставшихся от урожая — нас буквально грабили все эти годы, Беатрис. Им следует быть нам благодарными.

— А они не чувствуют этого, — сухо ответила я. — Странно, правда?

Они, действительно, не испытывали к нам благодарности. Правда, я больше не слышала жалоб от женщин. Но когда я проезжала по деревне, я не встречала ни поклонов, ни приветливых улыбок. Разумеется, с грубостью мне не приходилось сталкиваться. Зарвавшегося наглеца я бы в мгновение ока выставила с моей земли. Но меня больше не любили, как прежде. И мне очень не хватало этой любви. Ну что ж, эту цену мне тоже придется заплатить.

Конечно, бедняки не любили и Гарри. Но в своем глупом невежестве они не обвиняли его так, как винили меня. Они знали, что он помешан на новшествах, но считали, что я должна была удержать его от этого. А сейчас, когда я встала на его сторону, вся сила их гнева упала на меня. Они даже считали, что я влияю на Гарри, хотя если бы они порылись в своей короткой памяти, они бы вспомнили, какими глупыми были все начинания моего брата.

Погода удивительно соответствовала мрачным настроениям, царившим в Вайдекре. Зима все не кончалась и не кончалась, щедро одаривая нас то метелями, то ледяными туманами, постепенно сменившимися проливными дождями, которые пришлись как раз на период ягнения. В этом году мы потеряли ягнят больше, чем это случилось за несколько предыдущих лет. Частично в этом была виновата погода, но сыграло свою роль и то, что теперь мои работники не желали оставаться в хлеву долгими часами, чтобы заслужить мою улыбку. Пока я была с ними, они работали как следует, но стоило мне уехать домой, как они отправлялись вслед за мной, плюнув на работу.

Таким образом, в этом году нас ожидали меньшие прибыли от овец, чем я рассчитывала. И перспектива потерять часть денег заставила меня еще тверже держаться намеченных планов, пусть это стоило мне хорошего отношения наших крестьян.

Кроме того, нам не хватило сена и кормов. Поставленная перед выбором либо забить часть стада, либо купить сено, я предпочла первое. Ибо цены на сено были умопомрачительными, и окупить эти расходы оказалось невозможно.

Я проводила один холодный темный день за другим, склонившись над столом. И когда входил Страйд со свечами, моя голова уже раскалывалась от боли. Нам катастрофически не хватало денег. Заем мистера Левеллина был очень высоким, и прибыли не покрывали его, в таких условиях я даже не могла позволить себе купить высокосортные семена. Мне придется занимать деньги.

Опустив голову на руки, я ощутила реальный страх. Не тот страх, который охватывал меня при прыжке через высокое препятствие, и не тот постоянно сопровождавший меня страх перед всадником на черном коне. Это был другой, рассудочный, деловой страх. Черные цифры на белой бумаге оказались такими несговорчивыми. И даже тяжелый сейф под крышкой стола не успокаивал меня. Это только казалось, что там много денег. Нужно гораздо больше. Вайдекру нужно гораздо больше. И я очень боялась лондонских банкиров. Я боялась, что мне придется опять брать взаймы.

Гарри я не говорила о своих трудностях. Я не хотела пугать его своими сомнениями. И я была слишком горда, чтобы признаться в своем страхе. Но Гарри не удалось избежать ненависти всей деревни, которая росла и росла той зимой.

Из всех нас троих только Селия, новичок в нашем доме, казалось, сохранила уважение бедняков. В своем предубеждении они не винили ее за жидкую кашу и пустой котелок. Подобно слепцам они не замечали ее великолепных пальто из самой лучшей ткани и наимоднейших шляпок, они видели только ее встревоженное лицо и щедрые руки. Ее кошелек всегда был открыт для самых бедных. Когда погода в январе еще больше ухудшилась, Селия стала посылать в деревню повозки с остатками еды с нашей кухни. Если б не это, многие семьи не видели бы мяса неделями.

Моя невестка стала постепенно узнавать мой Вайдекр, моих людей. Она стала разбираться в их родственных и дружеских связях. Она первая узнала, что у Дейзи Соувер умер младенец.

— Беатрис, мы должны что-то сделать, — воскликнула Селия, войдя без стука в мою контору. Взглянув на нее, я просто была поражена тем, как сильно она изменилась после смерти мамы. Ее походка стала стремительнее, голос чище, она прониклась уверенностью в своей значимости. И в данную минуту, стоя в моей конторе и греясь у моего камина, она собиралась читать мне лекцию о моих людях.

— Делать что? — резко спросила я.

— Надо что-то сделать для Вайдекра, — страстно продолжала она. — Это ужасно, Беатрис. Многие семьи нуждаются. Только что умер маленький ребенок Дейзи Соувер, и я уверена, что это потому, что у нее не было молока. В доме так мало еды, что я уверена: она просто недоедала, чтобы накормить мужа и других детей. Малыш угасал на глазах, и вот теперь он умер. Он был такой славный! — Голос Селии прервался рыданием, и, отвернувшись к камину, она закрыла глаза руками.