Вайдекр (№1) - Вайдекр

— Отдохни, Селия, отдохни, — сказала я, уступая ей место рядом с собой и подбирая юбки.

— Я могу присесть только на минутку, пока Джулия спит, — ответила Селия, присаживаясь на край скамьи, но продолжая прислушиваться к звукам в нижней каюте.

— Что беспокоит ребенка? — спросила я вежливо.

— Ничего нового, я думаю, — отрешенно ответила Селия. — Малейшее движение корабля расстраивает ее. Вдобавок у кормилицы пропало молоко, и малышка стала голодать. Но теперь молоко появилось, она сыта и будет хорошо спать.

Я дружелюбно кивнула, не проявляя, однако, никакого интереса.

— Я думаю, воздух Вайдекра пойдет ей на пользу, — сказала я, думая больше о себе.

— Да, конечно, — счастливым голосом отозвалась Селия. — Особенно, когда она увидит своего папу и свой дом. Я едва могу дождаться этого, а ты, Беатрис?

Мое сердце подпрыгнуло при мысли о Гарри и о доме.

— Я тоже, — подтвердила я. — Как долго мы не видели их. Я беспокоюсь, все ли там в порядке.

И бессознательно я наклонилась вперед, будто намереваясь разглядеть вдалеке землю и приблизить ее одним усилием воли. Мои мысли устремились вперед. Из подробных писем Гарри я знала, что весенний сев прошел хорошо, зима была мягкой, а корма хватило. Теперь крестьяне поняли, что турнепс может служить прекрасным кормом, наши животные доказали это, питаясь им всю зиму. Те французские лозы, которые Гарри привез из Франции и посадил на южных склонах наших холмов, похоже, прижились и казались не более скрюченными, чем у себя на родине.

Но случились и неприятности, о которых Гарри также написал мне. В своих экспериментах он допустил две ошибки. Одна из них была не такой уж серьезной: он решил вспахать старые поля, на которых мы уже давно ничего не сажали. При этом он потерял хорошее отношение людей, привыкших ходить через них, и сделал недоступным поле одного из наших работников. Кроме того, Гарри пренебрег всеми советами и посадил фруктовый сад на лугу Грин Лейн. И, конечно, скоро обнаружилось, что почва здесь необычайно скудная. Деревья быстро завяли, а липкая грязь на солнце превратилась просто в камень. Целые сто ярдов луговых угодий были погублены на этот год, а стоимость саженцев и потраченное время оказались довольно высокой платой за некомпетентность Гарри. Это одновременно и разозлило меня, поскольку я не могла предотвратить этого, и обрадовало, поскольку расходы все же оказались не слишком велики. И пожилые, умудренные опытом крестьяне, и даже молодые парни только качали головами по поводу глупости нового сквайра да шептались, что пора бы уж мисс Беатрис и возвратиться из путешествия.

Другая глупость Гарри могла стоить людям жизни, и этого я прощать не собиралась. Из своих умных книжек он почерпнул идею о том, чтобы контролировать уровень нашей реки Фенни, которая, с тех пор как стоит мир, бывала полноводной бурной весной и медлительной и пересыхающей летом. Так как к этому все привыкли (кроме Гарри, разумеется), то живущие на ее берегах фермеры приноровились к ее не такому уж и капризному нраву. Каждую весну мы, бывало, теряли то овцу, то глупого теленка, правда, я помню, как однажды в ней утонул ребенок, оставленный без присмотра. Но все же это не был бурный горный поток. Это была наша милая Фенни. И с ней вполне можно было управляться старыми, дедовскими методами.

Но они оказались недостаточно хороши для Гарри. Он рассчитал, что, если регулировать уровень воды в истоках реки, с помощью построенной плотины, то он приобретет дополнительную землю, где посадит свою чертову пшеницу. Все советы стариков, которые не рекомендовали ему делать это, он выслушал вежливо, но оставил без внимания. Мои письма, переполненные взволнованными протестами, он проигнорировал тоже. Он не сомневался в собственной правоте, и арендаторы послали своих сыновей строить дамбу, устанавливать скользящие затворы и рыть канавы, потешаясь при этом за спиной молодого Хозяина.

То, что случилось весной, мог, разумеется, предсказать каждый дурак, за исключением того дурака, который был сейчас сквайром. Воды позади выстроенной Гарри плотины поднялись гораздо выше, чем он рассчитывал, поскольку он не сделал поправку на таяние снега и сильные весенние дожди. Образовавшееся озеро затопило ореховую рощу, которая была старше самого Вайдекра, и все лучшие верхние луга. Под натиском воды ворота заклинило, плотина рухнула, и огромная стена воды, высотой с дом, понеслась по долине по направлению к Экру.

Ее первый удар пришелся на старый мост, и счастье Гарри, что там в это время не играли ребятишки и не стояли, покуривая, старики, так как вода в одно мгновение вырвала мост из берегов.

Затем волна широко растеклась, сея повсюду разрушения. На площади не менее двадцати футов по обоим берегам вода снесла кусты, постройки и даже деревья. Гордость Гарри, новое поле пшеницы, было начисто смыто, а когда вода схлынула, на его месте остался лежать толстый слой ила, каких-то досок и вырванных с корнем деревьев.

На новую мельницу пришелся самый сильный удар, но само здание уцелело, были только выбиты стекла первого этажа и двери. Старая же мельница, где мы с Ральфом встречались и любили друг друга, а также жалкая лачуга Мэг, оказались начисто уничтожены водой. Все следы нашей любви и память о ней унесло потоком. Даже солома, на которую он нетерпеливо бросал мои юбки, исчезла в водовороте.

В тот же день река вернулась в свои берега. Гарри писал, что, прискакав в деревню, он встретил понимающие и сочувствующие лица, но я не сомневалась, что за ними прятались улыбки. Каждый попрошайка с удовольствием прохаживался насчет глупости Хозяина, а оплата причиненного ущерба оказалась головокружительно высока. Гарри пришлось нанимать рабочих, отремонтировавших старый мост; затем он компенсировал ущерб арендаторам, чьи земли были залиты, а урожай унесен водой. Он заплатил мисс Грин за новые стекла для окон и ситец на занавески. Когда я читала эти письма, я просто полыхала от гнева, но сейчас я, конечно, уже успокоилась и только стремилась поскорее увидеть все своими глазами.

Кроме того, были вещи, о которых я не могла спросить Гарри, но которые живо интересовали меня. Как поживает молодой доктор, удалось ли леди Хаверинг уловить его в брачные сети для одной из прелестных сестер Селии? Мое сердце не волновала мысль о нем — он не был героем моего романа, потому что не мог завоевать для меня Вайдекр, — но его внимание льстило моему тщеславию и к тому же он интересовал меня.

Он был так не похож на тех людей, которых я знала, — сквайров, грубых арендаторов или предводителей графства. Но мое сердце не билось быстрее при мысли о нем. В нем не чувствовалось той таинственной силы, что была у Ральфа. Он не владел землей и, следовательно, очарованием Гарри. Он только немного интересовал меня. Но если он все еще свободен и по-прежнему улыбается холодной улыбкой голубых глаз, то я счастлива буду заинтересоваться им всерьез.

Я отсутствующим взглядом смотрела на море и на волны, перекатывающиеся на горизонте, подобно движущимся холмам, и думала о главном, что беспокоило меня дома: удалось ли схватить и повесить бунтовщиков в Кенте или же они — особенно один из них — разгуливают на свободе. Этот вопрос больше не заставлял меня кричать от страха по ночам, но иногда всадник на черной лошади снова являлся мне в кошмарных снах. Мысль о моем чудесном, сильном, любимом Ральфе, ковыляющем на костылях или, еще того хуже, едва ползающем по земле, наполняла меня ужасом и отвращением. Я всячески старалась изгнать из головы эти мрачные картины, но, если это не удавалось, то я принимала несколько капель лауданума, закрывала глаза и засыпала мертвым сном.

Если мятежники схвачены, то я могу жить спокойно. Ральф, вероятно, уже мертв. Его могли схватить и повесить, и никто, разумеется, не удосужился сообщить об этом в Вайдекр и тем более во Францию. Образ, являвшийся мне в ночных кошмарах, принадлежит мертвецу, а привидений я не боюсь.

Но если он действительно умер, то в душе я скорблю о нем. Мой первый любовник, мальчик, затем мужчина, который так страстно говорил о земле и наслаждении, и о потребности в них обоих. Умница, который слишком рано понял, что есть те, которые любят, и те, которые позволяют себя любить. Смелый, страстный, опрометчивый любовник, взявший меня без малейших сомнений и угрызений совести. Его откровенное влечение покоряло меня так, как это никогда не удавалось Гарри. Если б только он был Хозяином… но это всего лишь мечты, которые никуда не ведут. Ральф стал убийцей ради Вайдекра, и сейчас он сам одной ногой в могиле. Я надеюсь, что петля уже готова и почти накинута на его шею, и что любовь моего детства и юности обречена.

— Что это вдали, уж не земля ли? — неожиданно спросила Селия. Она показала вперед, и далеко на горизонте я увидела небольшую темную полоску.

— Не думаю, что это земля, — неуверенно ответила я, всматриваясь вдаль. — Капитан сказал, что она покажется только завтра. Правда, сегодня целый день дул попутный ветер.

— Я думаю, что это земля, — отозвалась Селия, и ее бледные щеки порозовели. — Как прекрасно вновь увидеть Англию. Я, пожалуй, возьму Джулию, чтобы показать ей ее родину.

И она быстро сбежала вниз и тут же вернулась, в сопровождении малышки и няни с ворохом пеленок.

— Будем надеяться, что девочку больше взволнует лицезрение своего папы, — скептически произнесла я, глядя на всю эту суету.

Селия рассмеялась без тени обиды.

— Конечно, я понимаю, что она слишком мала, но мне нравится все ей показывать и объяснять. Она скоро научится многое понимать.

— Во всяком случае, ты делаешь все возможное для этого, — сухо заметила я.

Селия взглянула на меня, удивленная моим тоном.

— Ты не… ты не сожалеешь об этом, Беатрис? — Она шагнула ко мне, и я увидела, как ее пальцы судорожно сжали шаль, в которую бьша укутана малышка.

— Нет. — Я улыбнулась ее тревоге. — Нет, ни в коем случае, Селия. Ребенок твой с полного моего благословения. Я сказала так только потому, что удивлена, как много она для тебя значит.

— Много значит? — Селия глядела на меня непонимающе. — Но она же действительно просто чудо, Беатрис. Я бьша бы сумасшедшей, если б не любила ее больше жизни.

— Вот и отлично, — сказала я, чтобы закончить разговор. Мне казалось непонятным, что безотчетная любовь Селии к детям превратилась в такую рабскую преданность. Селия нуждалась в ребенке для того, чтобы любить его. Мне же нужен был только наследник.

Я встала и прошла вперед, к носу корабля, чтобы получше разглядеть землю, которая уже превратилась в основательное темное пятно. Я прижалась грудью к канату и почувствовала, как что-то растет внутри меня. Сегодня вечером, самое позднее ночью, я буду лежать в объятиях сквайра Вайдекра. Я вздрогнула от предвкушения. Приближение дома пробудило во мне эти сладкие чувства.

Ветер скоро превратился в прибрежный бриз, паруса повисли, и моряки забегали по палубе. За обедом капитан поклялся, что уже утром мы будем в Портсмуте. Я склонилась над тарелкой, чтобы скрыть разочарование, Селия же расцвела от радости.

— Для Джулии главное — хорошо выспаться, — объяснила она. — По утрам она ведет себя лучше всего.

Я кивнула, стараясь прикрыть ресницами презрение, сверкнувшее в моих глазах. Селия, конечно, не может думать ни о чем, кроме ребенка. Но меня очень удивит, если Гарри дольше минуты задержится у колыбельки, когда рядом буду стоять я.

Я была удивлена. Я бьша горько удивлена.

Корабль вошел в портсмутскую гавань сразу после завтрака, и мы с Селией, стоя у борта судна, всматривались в толпу на набережной.

— Вот он! — воскликнула Селия. — Я вижу его, Беатрис. А вон там твоя мама.

Мои глаза отыскали Гарри, и я впилась ногтями в деревянные перила, чтобы удержаться от крика и не протянуть к нему руки. Я задыхалась от физической боли желания, пронизывавшего все мое существо. Я увидела, как наша мама позади Гарри выглядывает из окошка кареты, и помахала ей рукой, затем мои глаза опять обратились к моему брату, моему драгоценному любовнику.

Он первым взбежал по сходням, едва корабль успел пришвартоваться. И я бросилась к нему — без всякой мысли о праве первенства. Селия склонилась над коляской, вынимая оттуда дитя, и для меня не было причин ретироваться на второй план. Так же как для Гарри не было причин не заключить меня в объятия.

— Гарри! — воскликнула я и не смогла удержать дрожи в моем голосе. Я протянула к моему брату руки и подняла лицо для поцелуя, просто пожирая его взглядом. Гарри наклонился и легко поцеловал меня в уголок рта, глядя при этом поверх моего плеча.

— Беатрис! — сказал он. Затем посмотрел мне в лицо. — Я так благодарен, так благодарен тебе за то, что ты привезла их домой. Привезла их обеих.

И он мягко, — о как мягко! — отодвинул меня в сторону и прошел мимо меня, меня, женщины, которую он обожал, — к Селии. Он поспешил к Селии и моему ребенку и обнял их обеих.

— О, моя дорогая, — услышала я его нежный голос, предназначенный только для жены. Затем он склонился над ее чепчиком и поцеловал ее, поцеловал, забыв об усмехающихся матросах, о толпе на набережной, забыв и о моих глазах, сверлящих его спину.

Один долгий поцелуй, и его глаза засветились нежностью, а все лицо просияло. Затем он повернулся к ребенку.

— А это наша маленькая девочка, — сказал он. Его голос был полон удивления и восторга. Он осторожно вынул крохотный сверток из рук Селии и приподнял его так, чтобы покачивающаяся головка оказалась на уровне его лица.

— Здравствуйте, мисс Джулия! — забавно протянул он. — Добро пожаловать на свою родину! — Он помолчал и обратился к Селии: — Господи, она же копия папы! Настоящая Лейси! Разве ты не находишь? Чистокровная наследница, моя миленькая! — Он улыбнулся малышке и, уложив ее на сгиб локтя, высвободил ее ручонку и, поднеся к губам, поцеловал ее.

Охваченная ревностью и ужасом, я молча стояла у борта. Затем грубо бросила:

— Нам не мешало бы захватить багаж.

— О, да, — отозвался Гарри, не отрывая взгляда от порозовевшего лица Селии.

— Ты позовешь носильщика? — стараясь сохранять вежливость, настаивала я.

— Да, сейчас, — и Гарри не двинулся ни на дюйм.

— Селия, должно быть, хочет поздороваться с мамой и показать ей малышку, — нашлась я и увидела, как виновато Селия заторопилась к сходням с ребенком на руках.

— Не так, — нетерпеливо скомандовала я и, кликнув няню, чтобы вручить ей ребенка, подошла к Селии, чтобы расправить на ней шаль и шляпку, а затем во главе чинной процессии отправилась с ними на берег. Мама была так же хороша, как и Гарри. Она едва видела Селию и меня. Ее руки тянулись только к малышке, ее глаза видели только маленькое личико, обрамленное оборками чепчика.

— Что за чудное создание, — проговорила она восхищенным голосом. — Хелло, мисс Джулия. Хелло. Добро пожаловать домой.

Селия и я обменивались понимающими взглядами и стояли в почтительном молчании, пока мама ворковала с беби, а та пускала в ответ пузыри. Мама с восторгом осматривала каждый пальчик и атласные ножки малышки. Затем она подняла голову и посмотрела на нас обеих с теплой улыбкой.

— О, мои дорогие, я не могу передать вам, как я рада вас видеть, — едва она произнесла эти слова, как я увидела тень сомнения, набежавшую на ее лицо. Она остро, почти недоверчиво оглядела невинное, подобное цветку лицо Селии, а затем ее глаза остановились на моем очаровательно лживом лице.

Внезапно я испугалась. Испугалась ее проницательности. Она знала запах рождения, а я все еще тайно кровоточила. Мама не могла ничего понять, но так пристально глядела на меня, что я поежилась, как будто обнаженная, чувствуя ее взгляд на моих пополневших плечах, груди и руках. Я вся съежилась, будто она могла видеть под платьем мою туго перебинтованную грудь, будто она могла чувствовать запах грудного молока, исходящий от меня. Мама пристально поглядела в мои глаза… и все поняла. Она все прочла при этом коротком обмене взглядами. Я могла бы поклясться, что она видела во мне женщину, которая познала женские боли и наслаждения, женщину, которая, подобно ей, дала жизнь ребенку, узнала страдание, труд и торжество материнства. Затем она так же пристально оглядела Селию и увидела девочку, невинную, хорошенькую, ничем не отличавшуюся от застенчивой невесты. Нетронутую невинность.

Мама все поняла. Я догадалась об этом. Но ее разум отказывался это принять. Она не могла вместить это роковое знание в тот мир условностей и страхов, в котором жила. Ее инстинкты предостерегали ее как звук колокольчика в руках прокаженного. Она обратилась к Селии:

— Как ты, должно быть, утомлена, моя дорогая. Столь длительное путешествие после таких переживаний. Садитесь удобнее, мы скоро будем дома.

Она поцеловала Селию и усадила ее рядом с собой. Затем мама обратилась ко мне.

— Моя любимая, — страх и невысказанное подозрение пропали из ее глаз. Она была слишком слаба, слишком труслива, чтобы встретить неприятности лицом к лицу. — Наконец-то ты дома, Беатрис. Я так рада видеть тебя здесь и в добром здравии.

Тут к нам присоединился Гарри, и мы с ним разместили нашу незадачливую кормилицу в маминой карете, а багаж и слуг в экипаже.

— Как хорошо ты все устроила, — благодарно сказал Гарри. — Если б я знал, когда оставлял тебя… Но я никогда бы не уехал, если б не был уверен, что ты можешь со всем, что бы ни случилось, великолепно справиться, моя дорогая Беатрис.

Он взял мою руку и поцеловал ее, но это был холодный поцелуй благодарного брата, а не та теплая ласка, которую он подарил Селии. Я внимательно изучала его лицо, пытаясь разгадать причину перемены в его отношении ко мне.

— Ты знаешь, я все готова сделать для тебя, Гарри, — со значением произнесла я, при этих словах по моему телу пробежала чувственная дрожь.

— О, да, я знаю, — невозмутимо ответил он, — но твоя забота о моем ребенке, понимаешь, о моем ребенке, это нечто совсем особенное, Беатрис.

Я улыбнулась. Мне удалось заглянуть в его сердце. Гарри, как и Селия, помешался на младенце. Но это не может продолжаться долго, подумала я, сильно сомневаясь, что Гарри выдержит испытание этим долгим путешествием с недовольным орущим ребенком, неопытной матерью и иностранкой-няней.

Как ни странно, я ошиблась.

Гарри стоически вел себя все долгое путешествие. И сила его обожания сказалась в том, что нам пришлось ехать на много часов дольше, чем ожидалось. То и дело Гарри и Селия останавливали карету, выносили из нее плохо переносящего поездку младенца и несли его на руках, надеясь, что свежий воздух пойдет ему на пользу. Я в это время нетерпеливо прогуливалась по дороге, а мама невозмутимо сидела в карете.

Как бы я ни была раздражена на Гарри, я не могла больше сердиться, когда оказалась в аллеях Вайдекра с громадными цветущими каштанами, крупные малиновые и белые свечи которых полыхали над моей головой. Трава сверкала зеленью, такой изумительной искрящейся зеленью, что вам хотелось выпить все дожди, которым удалось сотворить подобное чудо. Каждая изгородь была увита молодыми побегами, северную сторону каждого ствола покрывал либо сочный влажный мох, либо пепельный ажур лишайника. Земля передо мной лежала влажная, как губка. В садике каждого зажиточного коттеджа пестрели овощи и цветы, и даже самые плохонькие домики казались мне нарядными и благополучными. Вся трава, тропинки и даже сами стены домов пестрели крохотными цветочками, норовившими вылезти из каждой щели.

Да, без сомнения, я имела некоторые претензии к Гарри. Ни один мужчина не мог пройти мимо меня и не пожалеть потом об этом. Но сейчас это может подождать, главное, что я наконец дома и Гарри своим поведением не испортит моего торжества.

Я дома! Клянусь, что не нашлось в те дни ни одной лачужки, которую бы я не посетила, кивая и улыбаясь и получив при этом кружку эля или молока. Не было ни одного дома, ребенка которого я бы не поприветствовала, а с хозяином не углубилась бы в разговор. Я не оставила незамеченным ни одного весеннего поля, ни одного стога сена. Моя лошадь стояла, ожидая меня, каждое утро, и хотя Гарри просыпался довольно рано, поглощенный отцовскими радостями, я покидала дом еще раньше, стремясь к земле, как наседка к своим цыплятам.

Я любила свою землю — любила несравненно больше теперь, когда я повидала высохшие поля Франции и ее безобразные ряды виноградников. Я любила каждый акр нашей свежей, плодородной земли. День за днем я скакала по нашим полям, зорко осматривая их, как ночная сова на охоте.

Мама протестовала против моих ежедневных прогулок верхом без грума. Но неожиданно у меня оказались союзники в лице счастливой супружеской парочки.

— Оставь, мама, — добродушно говорил Гарри. — Беатрис и так долго не была дома. Пусть ездит, сколько ей хочется. В этом нет ничего плохого.

— В самом деле, — поддержала его Селия своим тихим голоском. — Ей нужен отдых после того, что она перенесла.

Они улыбнулись мне, глупые самодовольные родители, я тоже улыбнулась им в ответ и умчалась. Каждое дерево, каждую тропинку я изучала вновь и вновь и не имела ни одного дня отдыха, пока не поняла, что опять держу все в своих руках.

Работники имения встретили меня почти как вернувшуюся Марию Стюарт. Они уже достаточно насладились обществом Гарри и теперь предпочитали говорить только со мной. Со мной, которая всегда, не расспрашивая, знала, кто в этом году женился, кто копит деньги на приданое, а кто не женится, пока не заплатит долги. Со мной легче было говорить, поскольку можно было и помолчать, в то время, как Гарри приставал с расспросами там, где все было и так ясно, и предлагал помощь, которая казалась милостыней.

Они лукаво усмехались, сообщая, что старый Якоб Купер покрыл коттедж новой крышей, а я без расспросов понимала, что тростник для нее он бесплатно нарвал около нашей Фенни. А когда я услышала, что этот год был очень тяжелым для фазанов, зайцев и даже кроликов, я прекрасно поняла, что все они исчезли в расставленных капканах. Но меня это только смешило. Гарри никогда не замечал таких вещей, поскольку он не считал людьми наших работников. Он видел нахмуренные брови, но не понимал иронической усмешки, крывшейся под морщинами. А я видела и то, и другое. И, когда я утвердительно кивала головой, они понимали, что переступить черту почтительности я никогда не позволю. Все мы знали, где мы и кто мы. Наконец, я была дома, и все поместье, все люди, даже каждый зеленый росток были под моим контролем.

Я ездила везде. И однажды проскакала вниз по берегу Фенни туда, где на пустом, заболоченном лугу цвели желтые касатики и где только две покосившиеся стены напоминали о существовании старой мельницы. Моя лошадь оказалась по колено в воде, когда я подъехала взглянуть на руины поближе. Мельницы, где когда-то парень и девушка лежали, болтая о любви, больше не существовало.

Это было так давно, что казалось, это происходило с кем-то другим или я просто увидела прекрасный сон. Это происходило не со мной, кого-то другого любил, ласкал, целовал Ральф, это ради кого-то другого он рисковал жизнью. Та Беатрис была прекрасное дитя. А нынче я — взрослая женщина, которая не боится ни прошлого, ни будущего. Я безучастно глядела на разрушенный дом, на пустой, болотистый луг и была рада, что ничего не чувствую. Там, где раньше гнездились сожаление и страх, теперь осталось лишь чувство отстраненности. Если Ральф выжил, даже если он выжил, чтобы стать предводителем бунтовщиков, сейчас он далеко отсюда. Ему следует забыть о тех далеких днях в укромных лощинах и любовных полуденных часах так же, как забыла о них я.

Я повернула лошадь к дому и неторопливо поскакала через залитый солнцем лес. Прошлое осталось далеко позади, Фенни отрезала его от настоящей жизни. Мне надо строить мое будущее.

ГЛАВА 10

И я начала с моих собственных апартаментов. Строители закончили ремонт восточного крыла дома и были готовы поработать у меня. Чудесную старую мебель, которая когда-то была изгнана из спальни Гарри и заменена на безделушки в стиле китайской тарабарщины, я приказала вынести с чердака, где она была в беспорядке свалена в кучу, спустить вниз и отполировать до блеска. Вся мебель была выполнена в стиле Якоба I и оказалась такой тяжелой, что каждый предмет смогли нести не меньше, чем вшестером. «Как безобразно!» — мягко заметила Селия, но эта мебель напоминала мне мое детство и я считала, что комнаты пусты без нее. В своей спальне я велела поставить огромную резную кровать на четырех ножках, толстых, как ствол тополя, и с резным балдахином.

Теперь я жила в комнатах, расположенных со стороны фасада, и через окна мне были видны розовый сад, выгон, наш лес и вдалеке череда возвышающихся холмов. Около окна я поставила огромный резной комод, а соответствующих размеров гардероб для моих платьев помещался в соседней туалетной комнате.

Когда чердак был очищен от старой мебели, я обнаружила там много вещей, принадлежавших моему отцу. Наши разгильдяи-слуги, подобные всем другим, свалили здесь в беспорядке его седла, конскую упряжь, костюмы для охоты и набалдашники кнутов. Папа любил на досуге мастерить седла, и его седельный станок и деревянные козлы теперь сиротливо валялись в центре чердака. Какое-то суеверное уважение к памяти отца удержало меня, и я, вместо того чтобы приказать выбросить все это вон, стала проводить свободные часы перебирая всю эту утварь, разглаживая кожу седел, удивляясь тому, как мастерство постепенно приходило к моему отцу. Я подолгу сидела здесь в странном оцепенении, все ощупывая и ощупывая седла руками, пока кожа на моих ладонях не порозовела от краски.

Кроме того, я велела поставить в моих комнатах папин стол для работы, большой круглый стол, такой старый, что он, казалось, мог принадлежать королю Артуру. Он был снабжен множеством ящичков с ярлычками. На каждом ярлычке стояла очередная буква алфавита, и все бумаги, касающиеся фермера, чье имя начиналось с этой буквы, хранились в этом ящичке. Здесь же я установила большой сундук для денег, в который помесячно или поквартально убирала взносы за ренту и из которого также еженедельно или ежедневно выплачивала жалованье. Это была настоящая контора, центр денежного оборота Вайдекра, и ключи от всего этого принадлежали только мне. У чичестерского художника я заказала подробную карту наших владений с точным указанием границ, которые теперь перестали быть яблоком раздора, как в стародавние дни. Я также перенесла к себе из библиотеки старый письменный стол отца с одним отделением для писем и двумя секретными ящичками и поставила его у окна.

Теперь, стоило мне поднять глаза от деловых бумаг и счетов, я видела наши чудесные розы и зелень леса и улыбалась при мысли о доходах и прибылях моего Вайдекра.

Самую маленькую из своих комнат я не смогла уберечь от маминой любви к пастельным рисункам и позолоте, и она превратилась в традиционную дамскую гостиную. Мама украсила ее бледно-розовым ковром, гнутой, легкой мебелью и очаровательными вышитыми занавесками. С большим трудом мне удалось выдавить из себя улыбку и скрыть гримасу отвращения при виде всего этого. Каждый принял это, как должное, — и меня это неприятно задело, — что я могу одна проводить здесь вечера или даже целые дни.

Появление маленькой инфанты в нашем доме сослужило мне хорошую службу. Даже мама признала, что невозможно серьезно работать или писать деловые письма, когда рядом с тобой плачет или играет маленький ребенок. Так как Гарри или Селия приносили малышку в гостиную каждый день после обеда или по вечерам, у меня был прекрасный предлог отсутствовать хотя бы часть этого времени.

Но чего я совершенно не могла избежать, так это моего собственного интереса к девчушке. Она действительно была очаровательна. Малышка сохранила удивительный синий цвет глаз, с которым родилась, и мягонькие каштановые волосы, которые по цвету были точной копией моих собственных.

Селия выносила ее на террасу в теплую погоду после обеда. Когда у меня были открыты окна, я могла слышать ее воркованье, напоминавшее воркованье лесного голубя, и гуканье, похожее на гуденье шмеля. И я застывала на фразе в деловом письме или не могла толком сосчитать столбец цифр, получая всякий раз разный результат. Я выглядывала в окно и видела то ее взбрыкивающие в воздухе ножки, то кулачки, которыми она пыталась ухватить солнечный лучик, или край своего кружевного полога.

Однажды днем ее возня была такой настойчивой и продолжительной, что я просто рассмеялась вслух. Она вела себя в точности как я, с моей любовью к солнцу и теплому ветерку. Все остальные люди нашего дома ступали по земле, как будто это был паркет; лишь мы двое — моя дочь, вернее дочь Селии, и я — понимали, где мы живем. Я и ребенок, слишком маленький, чтобы говорить, и слишком маленький, чтобы понимать. В этот момент, наблюдая за ребенком, я увидела как игрушечный, хорошо обсосанный кролик вылетел из коляски и упал в траву. От неожиданного разочарования ребенок затих и тут же разразился плачем. Не успев подумать, я открыла высокое французское окно моей конторы и шагнула на террасу.

Я подобрала игрушку и положила ее в колыбельку. Ребенок, полностью проигнорировав ее, уставился на меня и изо всех сил болтал ножками и ручками, приглашая меня поиграть. Она громко забулькала ротиком, она стремилась ко мне. Я рассмеялась, малышка была неотразима. Не удивительно, что целый дом подчинялся ее улыбкам. Она была таким же маленьким домашним тираном, каким была когда-то я. Мы с ней были очень похожи.

Я наклонилась улыбнуться ей, прежде чем вернуться к работе, и ласково приложила палец к ее щеке. Она с неожиданной силой ухватила его и потянула прямо к своему беззубому, улыбающемуся ротику. Маленькие десны сомкнулись, она с увлечением принялась его сосать. Ее глаза потемнели от восторга. Я рассмеялась, этот ребенок явно был таким же чувственным созданием, как и я. То, что ей доставляло удовольствие, она хватала, не раздумывая. Когда я попыталась выпрямиться, она, не выпуская моей руки, приподнялась в кроватке и почти села, тогда я, наконец, сжалилась и взяла ее на руки.