Вайдекр (№1) - Вайдекр

От сильного волнения у Селии кружилась голова, и поэтому, когда лорд Хаверинг, проведя ее по проходу церкви, оставил у алтаря, мне пришлось сделать шаг вперед, чтобы не дать ей упасть. Только ее хрупкое тело находилось между мной и Гарри, когда он давал обещания любви, радости и верности, он смотрел в мои глаза и обращался ко мне.

Селия едва слышно прошептала свои клятвы, и служба окончилась. Завтрак после венчания был, как и ожидалось, довольно скучный, хотя и обильно сдобрен приторными комплиментами в адрес Селии, которая порозовела и вправду стала очень миленькой. Ни мне, ни Гарри, который, стоя в углу с лордом Хаверингом, пил с ним за свое здоровье, внимания не уделялось. Мне не с кем было поболтать и пришлось занимать глупых сестер Селии и их еще более глупых подруг. Неожиданно я заскучала. И даже оценивающие взгляды лорда Хаверинга не утешили меня. Вскоре мужчины перешли в кабинет, и мы, женщины остались одни. Но внезапное появление доктора Мак Эндрю заставило меня поднять на него глаза и улыбнуться.

— Мне приятно вас видеть, — сказал он, садясь рядом. — Какой радостный сегодня день, не правда ли?

Я обратила внимание, как тактично он не стал интересоваться моим здоровьем, и впервые заметила, что он очень интересный мужчина. Я видела, как другие девушки — сестры Хаверинг и две подружки невесты — следят за ним. В их взглядах промелькнуло что-то хищное.

— Вы долго собираетесь отсутствовать, мисс Лей-си? — спросил он с мягким шотландским акцентом.

— Только до Рождества, — ответила я. — Не выношу жить вне дома, к тому же у нас с Гарри множество работы перед весенним севом.

— Я слышал, вы заядлый агроном? — в его голосе не прозвучало и тени насмешки, которую я так часто слышала от наших соседей. Хотя их земли не давали и половины нашего дохода, но они тем не менее находили мой интерес к хозяйству неприличным для молодой леди.

— Да, — прямо ответила я, — мой отец воспитал во мне преданность нашей земле, я люблю Вайдекр и счастлива узнавать о нем все, что можно.

— Это замечательно иметь любимый дом, — сказал он понимающе. — Моя собственная семья так часто покупала и продавала поместья, что у меня не было возможности пустить где-либо корни.

— Вы принадлежите к жителям Эдинбурга? — спросила я с интересом.

— Мой отец — владелец компании «Линии Мак Эндрю», — робко ответил он. Эта информация была тем фрагментом, которого не хватало в решаемой мною головоломке. Теперь легко можно было понять присутствие молодого доктора в доме Хаверингов. «Линии Мак Эндрю» были одной из самых процветающих компаний, торговые суда которой курсировали между Англией, Шотландией и Индией. Этот молодой доктор, оказывается, принадлежал к сказочно богатой семье. Принимая его в своем доме, леди Хаверинг закрывала глаза на его необычное занятие из уважения к одному из самых крупных денежных состояний в Британии. Она уже обратила на него внимание, как на возможную партию для одной из своих дочерей.

— Я удивлена, что ваш отец отпустил вас так далеко от дома, — сказала я.

Доктор Мак Эндрю рассмеялся.

— Боюсь, он не был доволен, когда я оставил и родовое поместье и родовое занятие. Он очень хотел, чтобы я работал с ним, но два моих старших брата и один младший успешно помогают ему. А я отдал свое сердце медицине, еще когда был мальчишкой и, несмотря на отцовские возражения все-таки закончил университет.

— Я бы не хотела много заниматься больными людьми, — с этим молодым человеком, обладающим таким твердым взглядом, я разговаривала совершенно свободно. — У меня совсем нет терпения.

— Да зачем это вам? — воскликнул он. — Хотел бы я, чтобы все в мире были такими же сильными и крепкими, как вы. Коща я впервые увидел вас скачущей вверх по крутому холму, я даже рассмеялся от удовольствия. Вы не созданы для коляски больного, мисс Лейси. Юности и красоте нужен простор.

Я была польщена.

— Вам, вообще, не следовало подсматривать, как я скакала, — с притворным смущением сказала я. — Мне не полагается выезжать верхом из поместья, пока мы в трауре, и я до сих пор стараюсь скрыть это занятие. Но когда у вас хорошая лошадь и ветер дует в лицо, удержаться просто невозможно.

Доктор Мак Эндрю улыбнулся моему энтузиазму и заговорил о лошадях. Еще в период моей болезни я заметила, что он понимает в них толк. В его двуколку была запряжена превосходная пара: оба гнедые, с высокими шеями и размашистой поступью рысака.

Мне даже бывало любопытно, откуда у молодого доктора деньги на таких лошадей, но теперь все стало на свои места. Я рассказала ему о первом пони, которого купил мне папа, а он о своей первой гончей, и я совсем забыла, что половина глаз всего общества устремлена на нас.

— Беатрис, дорогая… — услышала я голос мамы. Я подняла глаза и увидела леди Хаверинг и маму, которые тут же положили конец нашему разговору. Доктора Мак Эндрю повели знакомить с остальными гостями, а мне мама напомнила, что я должна отвести Селию наверх переодеться для путешествия.

Вся моя помощь заключалась в том, что я проверила, не помялись ли мои собственные плащ и шляпка, и уселась на подоконник полюбоваться закатом. Мне было жаль покидать Вайдекр в эту ласковую пору, когда деревья начинают менять цвета. В моих глазах стояли слезы, когда я, поцеловав маму на прощанье, прыгнула в коляску. Моя глупенькая мамочка отнесла эти слезы на свой счет и трогательно расцеловала и благословила меня. В толпе, окружавшей Селию, я отыскала доктора Мак Эндрю. Он стоял позади всех и смотрел на меня. Когда наши глаза встретились, он улыбнулся мне так тепло, что у меня на душе стало спокойно-спокойно. В шуме толпы я не расслышала, что он сказал, но догадалась, что это были только два слова: «Возвращайтесь скорее».

Я откинулась на подушки с улыбкой на губах и странной теплотой в груди. И мы отправились в свадебное путешествие.

ГЛАВА 8

Первая брачная ночь стала для нас с Гарри именно тем, что мы и ожидали, но оказалась окрашена для меня еще и удовольствием обманывать Селию, спавшую за соседней дверью. Гарри пришлось зажать мне рот рукой, чтобы заглушить мои крики, и этот намек на его насилие и мою беспомощность взволновал нас еще больше. Когда же для него, в свою очередь, настал кульминационный момент, то ему пришлось спрятать голову в подушку, чтобы сделать неслышным тяжелый стон наслаждения. Затем мы долго лежали в молчании и спокойствии, не тревожась о наступающем утре.

Отель «Голден Флис» в Портсмуте оказался расположенным у самых стен гавани, и когда мы засыпали, я слышала шепот моря. Запах соленого воздуха говорил мне, что наше путешествие уже началось и Вайдекр с его надеждами и страхами остался далеко позади. Гарри громко вздохнул во сне и отвернулся, а я продолжала тихо лежать в этой чужой комнате, смакуя свое первое расставание с домом, которое делало его еще желаннее. Бессознательно мои мысли вернулись к Ральфу, прежнему Ральфу моего девичества, и его роковому желанию лежать вместе со мной в господской кровати. Да, он был прав, завидуя нам. Земля и богатство, которое она дает, — это самые главные вещи на земле.

Я долго лежала на спине, глядя широко открытыми глазами в темноту и слушая шорох волн, ласкающих стены гавани, как будто они вздыхали от счастья, прикоснувшись к земле. Послушный Гарри безоговорочно принадлежал мне, за стеной спала Селия, уверенная в моей дружбе. И прежняя, ноющая боль в сердце, страх остаться нелюбимой и никому не нужной в своем собственном доме постепенно оставлял меня. Мой брат, сквайр, обожал меня и спешил ко мне по одному мановению моей руки. Я была в безопасности. Он был полноправным хозяином нашей земли и подчинялся каждому моему приказанию. Но я продолжала невидящими глазами смотреть в серый потолок надо мной и знала, что мне этого уже недостаточно. Я нуждалась в чем-то большем. Мне не хватало той магической силы, которая была в нем, когда Гарри стоял во весь рост на верху телеги, высокий, золотоволосый, бронзовый бог земли. Когда я выступила навстречу ему из глубины амбара, я приветствовала не только желанного мужчину, а когда он смотрел на меня, не отрывая глаз, он видел перед собой темную богиню земного плодородия. А теперь он превратился в заурядное человеческое существо в ночном колпаке, и этот образ исчез, а вместе с ним исчезла и моя страсть.

Конечно, я всегда думала о Ральфе. Никогда, во время наших постоянных любовных встреч и поцелуев в укромных местах, его не оставляла некая магическая власть надо мной. В нем всегда ощущалась темная сила грозного леса. От него исходил магический дух Вайдекра, он дышал этой магией. А в Гарри не было ничего подобного.

Я перекатилась на другой бок и прижалась к довольно пухлым ягодицам моего брата. Никогда Ральф не принадлежал мне так полно, как он. Я не могла не обожать сквайра, но поневоле чувствовала легкое презрение к мужчине, которого я третировала, как глупого щенка. Каждый опытный наездник предпочитает хорошо вымуштрованную лошадь, но кто не насладился бы борьбой с животным, чей дух не удалось смирить? Гарри всегда принадлежал и будет принадлежать сегодняшнему дню. А мне было нужно нечто другое, из тех языческих времен, когда таинственные создания бродили по лесам Вайдекра. Я сонно улыбнулась, представив себя гибким, великолепным, зеленоглазым зверем. И тут же провалилась в глубокий, глубокий сон.

Утренняя суета отеля разбудила меня довольно рано, задолго до того, как моя горничная принесла мне чашку утреннего шоколада и горячую воду для умывания. Из моего окна была видна вся гавань, и ее вода приветливо синела, рыбачьи лодки и небольшие яхты весело подскакивали на легких волнах. Предвкушение предстоящего путешествия волновало нас, и мы с Селией смеялись как дети, всходя на борт парома, пришвартовавшегося у высокой пристани.

Первые несколько минут были восхитительны. Маленький корабль храбро покачивался на волнах, пирс был густо облеплен людьми, продавцами сувениров из ракушек и стекла, акварельных пейзажей Англии, а также фруктов и еды в дорогу.

Даже вид безногого калеки — несчастного моряка — не напугал меня. И хотя я с ужасом смотрела на страшные обрубки его ног, наблюдая, как отвратительно ловко и опытно он передвигается с помощью них по земле, — но мне было отчетливо ясно, что, оставляя Вайдекр, я бегу от неотвратимого, медленного приближения Ральфа. Я суеверно бросила нищему пенни, он ловко поймал монетку и поблагодарил меня с заученной плаксивостью. Горькая мысль о Ральфе, моем любимом Ральфе, поверженном в бедность и нищету, сжала мое сердце. Но я тут же отбросила ее в сторону, привлеченная восклицанием Селии:

— Смотри! Смотри! Мы отплываем!

Ловкие, как обезьяны, матросы вскарабкались на мачты к свернутым парусам. Под громкие выкрики зрителей паруса захлопали и в мгновение ока надулись. Мы с Селией только успевали уступать дорогу матросам, которые выглядели дико, как пираты, и перебегали от мачты к мачте, распуская паруса и стремительно сматывая канаты. И вдруг стена гавани скользнула от нас прочь, машущие фигурки людей превратились в движущиеся точки, и корабль вышел в море. Желтая каменная пристань казалась мне рукой, протянутой к нам и стремящейся удержать нас дома.

Паруса наполнились ветром и надулись, суета на палубе уменьшилась. Селия и я сочли это добрым знаком. Я прошла на нос корабля и, убедившись, что меня никто не видит, вытянулась вдоль бушприта и стала следить за вскипающей подо мной волной, за острым носом корабля, разрезающим зеленую воду. Добрый час провела я здесь, очарованная мощью воды, как вдруг качка стала сильнее, а небо покрылось тучами, что всегда предвещает бурю, будь то на море или на земле. Начался дождь, и я почувствовала дурноту. Качка стала весьма неприятной, к горлу подступила тошнота, и мне пришлось укрыться в каюте.

Это было не утомительно, но невыносимо противно. В полной уверенности, что на палубе мне стало бы лучше, я постаралась вызвать в памяти приятную картину кипящих зеленых волн, но все было напрасно. Я уже ненавидела корабль. Я ненавидела бессмысленную пляску волн и всем сердцем желала как можно скорее очутиться поскорее на доброй надежной земле.

Я высунулась в дверь, чтобы позвать мою горничную, помещавшуюся в каюте напротив, но внезапный приступ тошноты вернул меня обратно в каюту и я очутилась там одна, больная и беспомощная. Все вещи на полу подпрыгивали вместе с кораблем, непривязанные сундуки и чемоданы скользили от стены к стене, громко ударяясь о каждую, а я валялась на койке, не в состоянии даже помочь себе. Тут мне опять стало плохо, и я накрьша лицо подушкой, чтобы не видеть этого беспрерывного скольжения. Затем я провалилась в сон.

Когда я проснулась, качка все еще продолжалась, но все вещи в каюте были закреплены на местах, так что обстановка вокруг перестала напоминать ночной кошмар. Все было чисто убрано, и в воздухе витал слабый запах лилий. Я оглянулась, ища глазами горничную, но в кресле рядом со мной сидела улыбающаяся Селия.

— Я так рада, что тебе лучше, — сказала она. — Может быть, ты что-нибудь съешь? Немного супу, или выпьешь чай?

Продолжая недоумевать, где я и что здесь произошло, я только покачала головой в ответ, так как мой желудок восставал при мысли о еде.

— Ну, хорошо, тогда поспи еще, — продолжала эта незнакомая мне, властная Селия. — Это будет лучше всего для тебя, а скоро мы будем уже в безопасности в порту.

Вместо ответа я закрыла глаза и уснула. Проснулась я опять с приступом тошноты, и кто-то держал передо мной таз, а затем ловко обмыл и вытер мое лицо и уложил меня на подушки. В полудреме мне казалось, что это моя мать, поскольку я понимала, что это не руки горничной. И только среди ночи, когда я снова проснулась, я осознала, что это Селия ухаживает за мной.

— Ты была здесь все это время? — спросила я.

— Конечно, — ответила Селия, как будто в этом не было ничего странного. — Кроме тех минут, когда я ухаживала за Гарри.

— Ему тоже так плохо? — изумленно спросила я.

— Боюсь, что ему гораздо хуже, — спокойно сказала Селия. — Но вы оба поправитесь, когда мы достигнем берегов Франции.

— А как чувствуешь себя ты сама? — поинтересовалась я.

Она мягко улыбнулась мне, и ее тихий голос донесся до меня будто издалека:

— Нормально. Я гораздо сильнее, чем кажусь внешне. — Последние слова я услышала уже сквозь сон.

Когда я снова проснулась, ужасающая качка успела прекратиться. Я чувствовала легкое головокружение и слабость, но, по счастью, меня больше не тошнило. Я села и спустила босые ноги на пол. Меня уже не шатало так, как раньше, и я смогла пройти до двери в каюту Гарри, не хватаясь за стулья, чтобы не упасть. Дверь открылась без звука и я, незамеченная, застыла в проеме двери.

Селия стояла у койки Гарри с чашкой супа в руке. Другой рукой она поддерживала Гарри, моего Гарри, за плечи. Я наблюдала, как он пьет, капризничая, как больной ребенок. Затем Селия опустила его на подушки.

— Лучше? — спросила она, и ее голос был необычайно нежен.

Гарри похлопал ее по руке.

— Моя дорогая, — слабо сказал он, — ты так добра ко мне.

Селия улыбнулась и каким-то новым, доверчивым жестом убрала волосы с его лба.

— О, какой ты глупый, Гарри, — проговорила она. — Ведь я твоя жена. Разумеется, я буду ухаживать за тобой, когда ты болен. Ведь я перед алтарем обещала любить тебя и в болезни, и в здравии. Я счастлива заботиться и о тебе, и о дорогой Беатрис.

Я с ужасом наблюдала, как Гарри взял руку Селии и нежно поднес ее к губам. В это время она, холодная, застенчивая Селия, наклонилась и поцеловала его в лоб. Затем она задернула полог его кровати. Неслышно ступая босыми ногами, я вернулась назад и закрыла за собой дверь. Доверчивость Селии, ее нежность к Гарри изумили и встревожили меня. Я почувствовала острый укол ревности. Невольно я обернулась и взглянула в зеркало, чтобы увериться в своей красоте. Оттуда на меня смотрело страшно бледное и больное лицо.

Какие бы мысли ни привели меня к дверям каюты Гарри, сейчас они мгновенно испарились. Если он чувствовал то же, что и я, то он не был расположен ни к ссорам, ни к страстному примирению.

Я стала быстро одеваться, но недоумение по-прежнему заставляло меня напряженно размышлять. Впервые мы оба находились вне пределов нашей земли и при этом были так беспомощны. И тут меня пронзила мысль о том, как мало общего мы имеем с Гарри. Сейчас, вне Вайдекра, свободные от моей всепожирающей страсти и слишком утомленные для любви, мы были чужими. Если б мне понадобилось войти к Гарри, не думал при этом о любви, то я бы даже не знала, о чем с ним говорить. Мне бы никогда не пришло в голову заказать для него суп, или же покормить его с ложки, как избалованного ребенка, или задернуть полог у его кровати, чтобы он быстрее уснул. Меня никогда не занимала возня ни с одним беспомощным существом, я даже не играла в детстве в куклы. И для меня не представляла никакого интереса любовь, состоящая из мягкого ухаживания и нежной ласки.

Селия, расцветшая от сознания своей значимости, и Гарри, преисполненный благодарности ей, представляли собой довольно странную пару, но я не имела никакой возможности вмешаться в их новые отношения.

Я вышла на палубу и, наблюдая за прекрасной панорамой приближающегося берега, решила не портить Селии этот звездный час ее славы. Если ей хочется носиться с Гарри во время его болезни, то это не те заботы, которым я могла бы позавидовать. И, если в свою очередь Гарри просто светится от благодарности ей, то меня это не должно тревожить. По мере того, как свежий ветер возвращал на мои щеки румянец, а моим волосам — блеск, мои надежды оживали. Впереди нас ожидает Франция и долгий, приятный отдых, во время которого не будет глаз, чтобы следить за нами, ушей — чтобы слушать нас, а будет одна только наивная, глупая, рабски покорная Селия — чтобы обманывать ее.

Гарри и Селия поднялись ко мне на палубу, и я даже сразу простила им их переплетенные руки, особенно, когда поняла, что мой сильный и крепкий любовник опирается на руку Селии для поддержки. Он был очень бледен и едва смог улыбнуться в ответ на мои заверения, что мы должны причалить к берегу не позже, чем через час. Но я уже не тревожилась. Как только Гарри придет в норму и к нему вернется его аппетит — как к еде, так и к прочим вещам, — он обратится ко мне.

Следующую ночь мы уже провели в Шербуре, и на утро Гарри был вполне здоров. Я как будто не имела оснований жаловаться на недомогание, но от завтрака мне пришлось отказаться из-за внезапного приступа тошноты. Головокружение быстро исчезло, но стоило мне только поднять голову от подушки, как тут же возвращались слабость и непонятная сонливость. В то время как другие завтракали кофе и свежими булочками, я прогуливалась на свежем воздухе в садике нашей гостиницы, а затем наблюдала за погрузкой багажа в дорожную карету. Меня ужасно расстраивала предстоящая долгая дорога в Париж внутри этого тесного, раскачивающегося экипажа, и я едва нашла в себе силы с улыбкой принять руку Гарри, помогающего мне подняться по ступенькам.

Слабость не покидала меня, хотя уже давно исчезло из виду море и даже соленый воздух больше не напоминал о нем. Это повторялось каждое утро нашего путешествия в Париж, каждое утро в Париже, когда Гарри с улыбкой заглядывал в дверь и приглашал меня на прогулку в лес, каждое утро нашего дальнейшего путешествия на юг.

И однажды утром, не в силах даже приподнять голову с подушки, я с жалостью к себе признала факт, которого до сих пор избегала, как чумы. Я ждала ребенка.

Мы уже три дня как покинули Париж и находились в самом сердце Франции. За окном расстилалось море крыш старого провинциального городка, и я вдыхала непривычно жаркий для осени воздух, в котором носился запах печеного хлеба и неуловимый намек на присутствие специй и чеснока. И тут меня опять затошнило, но желудок был пуст и усилия напрасны.

Я почувствовала, как слезы выступили из-под сомкнутых век и покатились по щекам, оставляя холодный след. Ярко-голубые крыши, острый шпиль старинной церкви, пустынный горизонт — все сверкало, раскаленное солнцем, но это тепло не могло согреть меня. Я была беременна. И я была страшно напугана.

В тот день мы намеревались продолжить наш путь, и все, стоя внизу, уже ожидали меня. И сейчас мне следовало сойти по ступенькам, усесться в карету и провести весь день, раскачиваясь и трясясь на этих чертовых французских дорогах, слушая, как Селия читает свой проклятый путеводитель, а Гарри, как всегда, храпит. И не было никого, кому бы я могла протянуть руку и отчаянно попросить: «Помогите! Мне так плохо!»

Я уже давно все поняла. Когда у меня произошла задержка, я попыталась успокоить себя тем, что это вызвано волнением венчания и путешествием. Но в душе я понимала, что это отклонение не могло превышать недели или двух. Я просто боялась взглянуть в лицо действительности, что вообще-то было более свойственно маме или Гарри, чем моему ясному и решительному рассудку. Я гнала эту мысль от себя, но она снова и снова возвращалась ко мне. Она возвращалась каждым солнечным утром, когда я просыпалась больная и разбитая. Днем я улыбалась Гарри и болтала с Селией, и мне удавалось обманывать себя, что все это реакция на долгую и тяжелую дорогу и скоро все придет в норму. По ночам, когда я была в постели Гарри и он с привычной грубостью снова и снова брал меня, я уверяла себя, что это должно вызвать кровотечение и у меня все будет в порядке. Но каждое утро повторялось одно и то же, а потом стало еще хуже, и я уже начала бояться любящей наблюдательности Селии. Я испугалась, что моя потребность в любви, потребность обратиться хоть к кому-нибудь за помощью, чтобы мне сказали: «Не бойся. Тебе не придется быть одной», — окажется сильнее моего здравого смысла.

Я так боялась и была так ужасно одинока, что даже не осмеливалась думать о том, что же со мной будет.

Встав с кровати и одевшись, я достала платок из сумочки и спустилась по ступенькам. Селия ожидала в холле, пока Гарри расплачивался по счету. Она приветливо улыбнулась мне, но мускулы моего лица были слишком напряжены, и ответной улыбки не получилось.

— У тебя все в порядке, Беатрис? — робко спросила Селия, заметив мою бледность.

— Превосходно, — отрывисто бросила я. Она кротко приняла эту резкость и больше ничего не сказала, хотя я так жаждала расплакаться и броситься ей на грудь, умоляя спасти меня. Я понятия не имела, что мне теперь делать.

Я села в карету так, будто меня везли на эшафот, и уставилась в окно, лишь бы не слышать болтовни Селии. Загибая пальцы, я подсчитала, что я, должно быть, беременна около двух месяцев, и рождения ребенка следует ожидать в мае.

В бессильной ненависти я смотрела на залитый солнцем французский ландшафт, на приземистые домики и пыльные свежевскопанные сады. Эта незнакомая земля, этот чужой город казались видением из моих ночных страхов. Я смертельно боялась, что произойдет наихудшее и что я умру здесь в тайных родах и никогда больше не увижу мой милый дом. И мое тело будет покоиться на одном из этих ужасных, скученных кладбищ, а не на просторном дворе нашей вайдекрской церкви. Неожиданно у меня вырвалось короткое рыдание, и Селия изумленно взглянула на меня поверх книги. Я чувствовала ее вопрошающий взгляд, но не поворачивала головы. Она высвободила руку и коснулась моего плеча так нежно, будто бы утешала расплакавшегося ребенка. Я не отозвалась, но этот жест немного успокоил меня, и слезы перестали терзать мою грудь.

Все два или три дня этого злосчастного путешествия я молча провела в коляске. Гарри ничего не замечал. Когда ему становилось скучно, он садился рядом с кучером, чтобы любоваться окрестностями, либо нанимал верховую лошадь и скакал рядом с каретой. Селия с нежной тревогой наблюдала за мной, готовая либо говорить, либо молчать, но не прерывала моих горестных размышлений.

Ко времени нашего прибытия в Бордо потрясение от первоначального шока уже прошло, и мой разум прекратил метаться, как пьяный. У меня появилась мысль скинуть это несчастное дитя, и я сказала Гарри, что хотела бы для разнообразия прокатиться верхом. Он, конечно, согласился, но выглядел встревоженным, когда я, выбрав самого дикого на вид жеребца, стала настаивать на том, чтобы скакать в дамском седле. Все советовали не делать этого. И они были правы. Даже чувствуя себя совершенно здоровой, я вряд ли усидела бы на этом чудовище, а сейчас он сбросил меня в первые же десять секунд. Когда все кинулись поднимать меня, я нашла в себе силы улыбнуться и пробормотать, что все в порядке. Затем я села и стала ждать. Но ничего не случилось. Весь остаток дня я провела в тревожном, бесплодном ожидании. Теплый солнечный свет мягкой французской осени лился на меня сквозь окно, а я корчилась от отвращения ко всему этому плодородному и жизнетворящему миру. Прелестная комнатка казалась мне слишком тесной, стены наваливались на меня, воздух был спертым, и сама Франция, казалось мне, воняла чем-то ужасным. Я надела шляпку и сбежала по ступенькам. Гарри нанимал ландо для наших прогулок по городу, и сейчас я велела вызвать его. Спустившись следом за мной, Селия удивленно спросила:

— Ты собираешься ехать одна, Беатрис?

— Да, — кратко ответила я. — Мне нужен свежий воздух.

— Мне поехать с тобой? — последовал робкий вопрос.

Этот невинный тон страшно раздражал меня в первые недели нашего путешествия, но затем я поняла, что Селия жертвует собственными желаниями в угоду мне, даже не задумываясь над этим.

Ее вопросы «Мне пойти в театр?» или «Можно мне посидеть после обеда с тобой и Гарри?» звучали довольно наивно. Она словно спрашивала: «Вы предпочитаете остаться одни или побыть со мной?» И мы с Гарри скоро поняли, что ответ, каким бы он ни был, не обижает Селию.

— Не надо, — ответила я. — Лучше приготовь чай для Гарри, когда он вернется. Ты же знаешь, слугам не удается такой чай, как он любит. Я скоро приеду.

Она не настаивала на своем и проводила меня улыбающимся, любящим взглядом. Я уселась в ландо, сохраняя спокойное выражение лица, но едва мы отъехали от окон отеля, как я опустила на лицо вуаль и разрыдалась.

Я погибла, погибла, погибла. У меня нет пути к спасению. Моей первой мыслью было рассказать Гарри о том, что случилось, и вместе подумать, что делать. Но какой-то мудрый инстинкт удержал меня от признания, которое потом было бы невозможно забрать назад.

В прежние дни дома я первым делом побежала бы к Мэг, матери Ральфа, известной в наших краях ворожее. Но сейчас я с содроганием отбросила воспоминания о ней. Как всякий деревенский ребенок, я знала, что все девушки, попавшие в беду — либо обольщенные женатым человеком, либо обманутые парнями, — со своими затруднениями обращаются к подобным знахаркам и к помощи их полуядовитых трав.

Без сомнения, в этом сонном французском торговом городке тоже жила подобная умная женщина. Но как я могла разыскать ее, без того, чтобы вся округа и каждый проезжий англичанин не начали сплетничать? Случайная оплошность, невезение, неопытность моя и Гарри, и вот все мое будущее отравлено этим растущим внутри меня отвратительным семенем.

Кучер обернулся ко мне за дальнейшими указаниями, и я нетерпеливо велела ему ехать дальше за город. Он кивнул и щелкнул кнутом, не переча эксцентричной англичанке. Наше ландо покатилось дальше, и скоро дома уступили место маленьким коттеджам, окруженным небольшими садиками. А потом и они кончились, сменившись в свою очередь бесконечными рядами виноградников.

Я с жалостью смотрела на эту монотонную холмистую местность, так не похожую на мою родную Англию, с ее холмами, яркими зелеными лужайками и чудесными буковыми дубравами. Здешние же холмы были словно выровнены, и каждый их дюйм занимали однообразные виноградники, лишь изредка прерываемые крестьянскими наделами. Вероятно, кому-то и было приятно гостить в этой стране, путешествуя по пыльным дорогам, но жизнь бедняков казалась мне здесь невообразимой. Наши батраки жили далеко не зажиточно — в противном случае это означало бы, что мы с Гарри им переплачиваем, — но их жизнь не шла ни в какое сравнение с жизнью крестьян во Франции. Мы с Гарри многому научились во время этого путешествия, встречаясь и беседуя с крупными землевладельцами и часто поражаясь тому, как мало они интересуются своей собственностью. Из этих бесед мы поняли, что процветание Вайдекра покоится на сочетании новых методов хозяйствования и упорного труда наших работников.

Вдруг приступ ностальгии буквально пронзил меня, и я подумала о том, как хорошо было бы сейчас оказаться дома, а не здесь, в этой чужой и горькой стране. Внезапно эта боль вылилась в одну ослепительную мысль, такую яркую и блестящую, что я выпрямилась с легким восклицанием, весьма удивившим кучера. Я отмахнулась от его вопросительного взгляда и невольно прижала руки к животу. Ведь ребенок во мне — тот самый, которого я только что назвала отвратительным семенем, это наследник Вайдекра. Если это мальчик, а я точно знала, что это мальчик, то я ношу будущего хозяина Вайдекра и мое место всегда будет рядом с ним. Ибо это я — мать сына сквайра. Мой ребенок будет хозяином имения.

Я сразу же почувствовала себя по-другому. Моя обида растаяла. Я постаралась устроиться поудобнее, чтобы не повредить растущему драгоценному сыну.

Опять мне пришла в голову мысль рассказать Гарри и о его сыне и наследнике. Но некий голос снова предостерег меня от этого. Гарри был моим, полностью моим, и наше путешествие доказало это. Каждый вечер, когда с наступлением темноты слуги зажигали в наших комнатах свечи, его глаза обращались ко мне, и, казалось, он не видит ничего, кроме блеска моих волос и выражения моего лица. Селия, чувствуя себя лишней, поднималась и оставляла нас одних. Все вечера и ночи были моими и только моими, мы наслаждались друг другом долгими часами и засыпали в объятиях друг друга. Днем, разумеется, мне приходилось делить Гарри с Селией, и я не могла предотвратить некоторую близость, которая возникла между ними.

Селия и Гарри стали находить удовольствие в обществе друг друга со времени поездки на том ужасном пароме. Ей нравилось быть полезной Гарри, устраивать его поудобнее, когда он уставал, делать уютными все комнаты, в которых мы останавливались. Болезненно застенчивая Селия проявляла удивительную настойчивость в обращении с французскими слугами и не отставала от них до тех пор, пока то или иное блюдо не было приготовлено именно так, как это любил Гарри.