Вайдекр (№1) - Вайдекр

— Какое несчастье, — осторожно произнесла я. — Какое несчастье для этой очаровательной девушки, твоей будущей жены, быть такой холодной.

Гарри быстро глянул на меня.

— Это то, чего я боюсь, — откровенно сказал он. Наши лошади уже спустились в маленькую уютную лощину, с одной стороны которой отвесно вздымался холм, а с другой ее скрывала от посторонних глаз небольшая ореховая рощица. Сидя здесь, мы чувствовали себя, как в укрытии, и при этом с запада перед нами открывалась половина Англии. Гарри спрыгнул с седла и стал привязывать лошадь. Я же продолжала оставаться в седле, позволив Соррель неторопливо щипать траву.

В моих ушах чисто и настойчиво звенела песня, я знала, что это не жаворонок поет высоко в небе, — это звучит волшебная песнь Вайдекра, и сейчас стремительно поворачивается колесо моей судьбы.

— Ты — человек сильных страстей, — продолжала я свою мысль.

Профиль Гарри, стоявшего рядом с моей лошадью отвернувшись от меня, был строгим и чистым, как профиль греческой статуи.

— С этим мне ничего не поделать, — ответил он, и его щеки порозовели.

— Я понимаю, со мной происходит то же самое. Это у нас в крови, я думаю.

Гарри быстро повернулся и уставился на меня.

— Леди всегда воплощает собой совершенство, — продолжала я. — На людях ее поведение должно быть безупречным, но с тем, кого она любит и кого она выбрала, следует быть всегда ласковой.

Гарри продолжал смотреть на меня. Я не находила больше слов. Я просто смотрела на него, не скрывая своей любви и желания и не понять этого было нельзя.

— У тебя есть жених? — изумленно спросил он.

— Да нет же, — взорвалась я. — И никогда не будет.

Я наклонилась с седла и протянула ему руки. Он опустил меня на землю, и я схватилась за лацканы его сюртука, близкая к истерике от гнева и горечи.

— О, Гарри! — простонала я, и мой голос прервался рыданием. Боль в сердце была такой сильной, что даже заглушила песню, звучавшую у меня в ушах. — О, Гарри! О, Гарри, любовь моя!

Он замер от моих слов, будто они превратили его в камень. Я не могла унять слезы. Я погибла, он никогда не полюбит меня, а я не могу сдержаться. Я так ждала его и так стремилась к нему, что теперь, когда его руки обнимали меня, я не находила в себе сил разыгрывать из себя невинное создание вроде Селии. Я схватилась за его сюртук, будто бы тонула. Он продолжал стоять, не двигаясь, но его руки обхватывали меня крепко, как клещи. Мои рыдания стали стихать, и я прикусила изнутри щеки, чтобы успокоиться. Медленно, с трудом я слегка отодвинулась от него, чтобы взглянуть в его лицо.

Глаза Гарри стали темными от желания, и его сердце под моей рукой билось, как сумасшедшее. Его губы дрожали, и он смотрел на меня так, будто бы хотел съесть живьем.

— Это грех, — низким голосом сказал он.

Мир перевернулся для меня. Я не находила слов, чтобы возразить ему.

— Нет, — заторопилась я. — Совсем не так. Так надо, Гарри. Ты сам чувствуешь, что так надо. Это не грех. Совсем нет.

Голова Гарри медленно наклонилась ко мне, и мои глаза закрылись, ожидая его поцелуя. Он был так близко, что я чувствовала его дыхание и, приоткрыв рот, ловила каждый его вдох. Но он не целовал меня.

— Это грех, — повторил он тихо.

— Гораздо худший грех жениться на женщине, которая холодна как лед, — пробормотала я. — Гораздо хуже жить с женщиной, которая не может любить тебя, не знает, как ей любить тебя, в то время, как я провожу все дни, сгорая от любви к тебе. О, пожалей меня, Гарри! Если ты не можешь любить меня, то хотя бы пожалей.

— Я люблю тебя, — возразил он дрожащим голосом. — О, Беатрис, если б ты только знала. Но это грех.

Он повторял эти слова, как заклятие, чтобы держать себя в руках. Я чувствовала, как его тело напряглось от желания, но он все еще контролировал свои чувства. Он любил меня, он хотел меня, но не прикасался ко мне. Я больше не могла выносить этой пытки и, быстро изогнувшись, со всей силы укусила его дразнящий пленительный рот. Моя рука все еще держала кнут для верховой езды, и теперь я изо всех сил стукнула его рукояткой по груди Гарри и прорыдала:

— Гарри, я убью тебя. — Я действительно могла бы это сделать.

Я поранила ему губу. Гарри прижал руку ко рту, и, когда отнял ее, на его пальцах была кровь. Увидев это, он вскрикнул и всем телом обрушился на меня. Разрывая на мне платье, он впился в мою грудь, целуя и кусая меня без жалости. Извиваясь, я стягивала с него бриджи, а он пытался поднять мои юбки, путаясь в них.

Все еще наполовину одетые и не осознающие, что делаем, мы катались по земле, и Гарри нетерпеливыми, неопытными толчками вколачивал тяжесть своего тела в мои икры, спину, ягодицы, не находя меня. Но уже через секунду у него все получилось, и это было пугающе, как падение с дерева, и больно, как удар кинжалом. На мгновение мы оба замерли от неожиданности, а потом он принялся терзать мое тело, как терьер терзает пойманную мышь. Я кричала, мои руки и ноги обхватили его спину, и мы, наверное, были похожи на какую-то фантастическую змею. Издав низкий стон, Гарри замер, а я, голодная, неудовлетворенная, выгибала и выгибала аркой свою спину, пока, наконец, не затихла тоже со стоном облегчения.

Медленно я открыла глаза и увидела голову Гарри на фоне нашего голубого неба и наших жаворонков, поющих где-то высоко-высоко. Владелец Вайдекра тяжело лежал на мне. Его семя было во мне, его земля была под нашими сплетенными телами, наша трава была судорожно зажата в одной из моих рук, и маленькие луговые цветы впитывали мой пот. Наконец, наконец-то, я обладаю и Вайдекром, и его хозяином. Наша земля под нами, а он внутри меня. У меня вырвалось рыдание. Та боль желания, которая, казалось, сопровождала меня всю жизнь, и моя тревожная ревность отпустили меня.

Услышав мое рыдание, Гарри поднял голову, его лицо было воплощением вины и раскаяния.

— О, Господи, Беатрис, что я могу сказать? — беспомощно произнес он. Он сел и спрятал лицо в руки, опустив виновато плечи. Запахнув на груди платье, но постаравшись сделать это не слишком плотно, я села рядом с ним, мягко положив голову на его плечо. Мое тело еще дрожало после его грубого вторжения, мой разум был еще затуманен от счастья, и я не могла понять, что происходит с Гарри.

Он поднял голову в ответ на мое прикосновение и посмотрел на меня с жалким выражением лица.

— Господи, Беатрис! Я, должно быть, так тяжело обидел тебя! А я так сильно люблю тебя. Что я могу сказать? Мне так стыдно!

Минуту я смотрела на него, ничего не понимая, но постепенно его слова проникли в мое сознание, и я поняла, что все случившееся он воспринимает как своего рода насилие.

— Это моя вина, — сказал он. — Я так хотел тебя с того самого дня, когда спас тебя из рук этого чудовища. Господи, прости меня, но я все время представлял тебя обнаженной, как тогда на полу. О, неужели я спас тебя для того лишь, чтобы погубить самому. — И он опять уронил голову в отчаянии. — Беатрис, клянусь небом, я никогда не хотел этого. Я — негодяй, но Бог свидетель, я не замышлял против тебя ничего плохого. Я даже не думал, что такие вещи возможны между братом и сестрой. Я страшно виноват и не отрицаю своей вины. Но, Беатрис, я даже не знал, что так бывает.

Я мягко положила руку на его глупенькую голову.

— Ты совсем не виноват, — успокаивающе произнесла я. — Тут нет ничьей вины. Ты мечтал обо мне, а я мечтала о тебе. Ты не должен винить себя.

Гарри поднял наполненные слезами глаза, и в них мелькнул лучик надежды.

— Но это большой грех, — неопределенно проговорил он.

Я пожала плечами, и от этого движения мое платье немного распахнулось, и взгляд Гарри мгновенно оказался прикованным к моему плечу и округлой груди.

— Я не думаю, что это грех, — ответила я. — Я всегда знаю, когда делаю что-нибудь плохое, а сейчас совсем не так. Я ждала этого всю мою жизнь. И я не вижу в этом ничего плохого.

— Все равно я поступил неправильно, — возражал Гарри, не отводя глаз от моей груди. — Это очень плохо, — повторил он снова. — И никто не может оправдать мои действия, только потому что я не…

Его голос, голос опытного мужчины, совсем упал, когда я легла на спину и закрыла глаза. Гарри вытянулся рядом со мной, опершись на локоть.

— Твои рассуждения нелогичны, Беатрис… — начал он, но я не дала ему продолжить. Он склонился ко мне и поцеловал мои закрытые веки так легко, как касается бабочка своими крылышками цветка.

Я не двигалась и едва дышала. Я лежала тихо, как лист, а Гарри прокладывал дорожку поцелуев по щеке, по шее и вниз к ложбинке на моей груди. Он отодвинул лбом платье и потерся о мою грудь лицом настолько бережно, насколько до этого был груб, а затем взял в рот мой сосок.

— Это грех, — невнятно пробормотал он.

Его глаза были закрыты, поэтому он не мог видеть, как улыбалась я.

Я лежала спокойно, ощущая на своем лице свет солнца и тяжесть опять прильнувшего ко мне Гарри. Он мог знать все премудрости риторики, но зато я слышала в себе волшебную песнь Вайдекра и легкую власть молодого тела. Мы слегка касались друг друга, и это было, как свет молнии перед бурей. Мы терлись друг о друга, как спаривающиеся выдры, лицом к лицу, тело к телу, наслаждаясь каждым мгновением.

— Это грех, и я не стану делать этого, — опять повторил Гарри, и его слова еще больше возбудили нас обоих.

— Не стану, — повторил он опять. Мы прижались друг к другу, и он скользнул ко мне так же осторожно, как входит выдра в глубокую воду.

— Беатрис, моя любимая, — сказал он. Я открыла глаза и улыбнулась ему.

— О, Гарри, моя любовь! Моя единственная любовь.

Он застонал и прижался губами к моему рту, и его язык и тело вошли в меня одновременно.

На этот раз мы были более сдержанными, более медлительными. Я скользила и извивалась под ним, чтобы он чувствовал меня как можно больше. Его неловкие движения доводили меня до восторга. Затем мы стали двигаться все быстрее и быстрее, пока взрыв чувств не заставил Гарри, приподнявшись, резко вбивать мои плечи и спину в мягкую землю в экстазе и триумфе.

Затем мы долго, долго лежали неподвижно.

Потом я встала, с успокоившимися чувствами и истерзанным телом, и, одевшись, стала вынимать из околоседельной сумки ветчину, еще теплый хлеб, пиво для Гарри в глиняном кувшине и большую ивовую корзинку спелой вайдекрской клубники. Мы ели, как голодные волки, у меня было такое чувство, как будто я постилась целый год. Гарри принес мне стаканчик воды из ближайшего ручья, и какой же вкусной и свежей она оказалась!

Доев клубнику, я легла на спину и замерла, глядя в высокое небо. После недолгого колебания Гарри лег рядом со мною, облокотившись на руку и с любовью разглядывая мое лицо. Когда я улыбнулась, он взял прядь моих волос и стал бездумно наматывать их на палец.

— Это тебе приятно, — утвердительно сказал он. Это не было вопросом, он видел и чувствовал мой восторг, так что у меня не было нужды лгать.

— Да, — без колебаний ответила я и перекатилась на бок. Теперь мы смотрели прямо друг на друга.

— Тебе не кажется, что мы поступаем плохо? — Моральные сентенции Гарри не имели власти над его телом, но ему всегда нужны были слова. Даже сейчас, опустошенный, он хотел словами выразить то, что носилось в воздухе вокруг нас.

— Мы — Лейси из Вайдекра, — просто сказала я. Этим утверждением я как бы прикрывала и оправдывала свое поведение. Оно звучало по-прежнему гордо, хотя человек, произнесший эти слова, давно лежал в земле, а его сын, мой брат, находился в моих объятиях.

— Мы же — Лейси из Вайдекра, — настойчиво повторила я. Гарри не понимал. Ему нужно было много слов и высокопарных объяснений. На меньшее он не соглашался. — Кто еще мог бы обладать мною? — спросила я. — Кто еще мог бы любить тебя? На нашей земле, на которой мы — хозяева?

Гарри улыбнулся.

— Беатрис, ты раздуваешься от гордости, как маленький павлин. Это всего лишь мелкое поместье. Есть гораздо большие имения и гораздо более древние фамилии.

Теперь я смотрела на него, ничего не понимая. Может быть, Гарри шутит? Но к моему изумлению, он действительно так думал. Мне не верилось, что он мог сравнивать наш Вайдекр с другими поместьями, как будто Лейси могли жить где-нибудь еще, как будто другая земля могла существовать для нас.

— Ты прав, — ответила я, не задумываясь. — Но это ничего не значит. Эта земля принадлежит только одному хозяину и только одной хозяйке. И это всегда будут Лейси из Вайдекра.

Гарри кивнул:

— Хорошо сказано. И никому не должно быть дела до того, что происходит на нашей земле. Я согласен с тобой, наша земля это наша собственность. Но дома мы должны быть осторожны.

Я широко открыла глаза. Мне казалось, что наша любовь подобна любви бабочки к цветку и не нуждается в том, чтобы ее скрывали от слуг и соседей. Для Гарри же это было нечто совсем другое. Но он прав. Над этим следовало поразмыслить.

— Каким образом мы будем встречаться дома? — спросил он меня. — Моя спальня находится рядом с маминой, и она прислушивается к каждому моему вздоху. А твоя на втором этаже, где я совсем не бываю. А я хочу видеть тебя, Беатрис.

— А как насчет западного крыла? — предложила я, размышляя вслух. — Мы очень редко пользуемся гостевыми спальнями, и гостиная для завтрака почти всегда стоит закрытая. Почему бы нам не превратить ее в контору, где мы могли бы работать, а свою спальню я переведу в гостевую.

Гарри замер, пытаясь представить будущие перемены.

— Комната для гостей? Какая?

— Которая примыкает к твоей комнате, — сказала я с улыбкой. — Они соединены дверью, — она сейчас загорожена шкафами. Но мы легко можем открыть ее и тогда сможем встречаться в любое время дня и ночи.

Гарри просиял, как ребенок, которому предложили игрушку.

— О, Беатрис, как бы это было чудесно!

Но тут лицо его омрачилось.

— Мама, — протянул он задумчиво. — Даже малейшая тень подозрения убьет ее. Я бы никогда не простил себе этого. К тому же существует Селия. И, в конце концов, мы должны подумать о твоем будущем.

Я опять почувствовала стену слов, воздвигаемую Гарри между нами, и прикрыла глаза, чтобы мой брат не догадался о том, какие воспоминания о прошлом чудесном лете с Ральфом приходят мне на ум. Тогда мы не обменивались и полудюжиной слов при каждой встрече. Но Гарри был такой умный.

Я шутливо толкнула его в бок, и он упал на спину в мягкую, сочную траву. Он легко улыбнулся мне, но тут же его глаза потемнели от желания и я прильнула к нему. Все его тело напряглось в ожидании предстоящего чуда, но никакого чуда не произошло… Он оставался спокойным. Я подняла лицо к его шее и вытянула губы, будто собираясь поцеловать его. Но вместо этого я тихонько дунула на его кожу и увидела пробежавшую по его телу чувственную дрожь. И так я скользила вниз по его груди, нигде его не касаясь, но он везде ощущал мое присутствие. Мое дыхание как бы проводило прямую линию от его загорелой шеи вниз, к ямочке его пупка. Когда дуновение, исходившее от моих губ, достигло завитков его волос, я откинулась назад, торжествуя. Мои щеки горели, глаза сверкали сознанием моей всепоглощающей власти над его телом.

— Не беспокойся ни о чем, Гарри, — убеждающе повторяла я. — Думай только о том, что ты хочешь сейчас сделать.

Ему не понадобилось много времени на эти раздумья.

Дома мама все еще была нездорова, но голубые тени уже исчезли с ее лица, и дыхание стало легче. Одна из горничных призналась нашему дворецкому Страйду, что, кажется, это она забыла закрыть заднюю дверь. Страйд пригрозил ей увольнением и теперь ждал моих распоряжений на этот счет.

— Конечно, ее следует уволить, — велела я. Я уже и вправду забыла о моей руке, лежавшей на задвижке маминой двери. Страйд кивнул и распахнул перед нами двери. Гарри сидел на одном конце нашего огромного стола, я — на другом. Мы сияли от счастья в ярком свете свечей, как два ангела, и комната, казалось, светилась нашей любовью.

Мы беседовали о земле. Мы говорили о здоровье мамы, о том, что хорошо бы ее вывезти на несколько дней к морю или показать лондонским докторам. Когда Страйд подал для меня фрукты и миндальное печенье, а для Гарри — сыр и портвейн, он оставил нас, поклонившись и тихо затворив за собой двери. Мы прислушались к звуку его удаляющихся шагов. Вскоре все стихло. Мы остались одни.

Гарри наполнил свой бокал темно-красным густым вином и поднял его в мою честь.

— Беатрис! — сказал он с чувством. Я церемонно приподняла в ответ свой бокал. Мы молча улыбнулись друг другу.

Было утонченное удовольствие в том, чтобы сидеть здесь так чинно и церемонно после нашей яростной, страстной схватки в лощине. Я с удовольствием смотрела на элегантно одетого Гарри и надеялась, что составляю ему хорошую пару в нарядном платье, глубокого фиолетового цвета.

Вдруг Гарри разрушил охватившие меня чары.

— Что делать с моей женитьбой на Селии? — спросил он. — Как мне поступить?

Я немного встревожилась, потому что почти совсем забыла о Селии. Сегодня я была не в настроении что-то планировать, о чем-то думать. Я чувствовала себя глубоко удовлетворенной, как, должно быть, чувствует себя дворовая кошка после грубой случки со случайным котом. Но Гарри прав, — нам следует подумать о Селии. И я с удовольствием отметила, что решение будет нашим общим: его и моим. Никогда больше мама не будет встревать со своими глупыми замечаниями, касающимися меня и Вайдекра. Отныне я сама буду принимать решения.

— Она попросила меня поговорить с тобой, — сказала я. И, вспомнив страхи Селии, касающиеся сексуальности Гарри, я не смогла сдержать улыбки и передала ему содержание нашей беседы. — Она хочет оставить свой дом и стать хозяйкой Вайдекра, ничего не дав тебе при этом, не став тебе настоящей женой.

Гарри кивнул.

— Холодна, как я и думал. — Как и положено вновь обращенному, Гарри был преисполнен энтузиазма. Невинность Селии больше не манила его, ее холодность он презирал.

— Она предлагает сделку, в которой все получает, но ничего не дает, — значительно сказал он.

— Она и вправду немного напугана, — справедливо заметила я, — потому что находит твои ухаживания довольно грубыми.

— Грубыми! — удивился Гарри. — Беатрис, клянусь, я только поцеловал ее в губы и слегка обнял. Ну, может быть, немного прижал… — Он оборвал себя. — Но едва ли я могу назвать это грубым. А ты? — его рассудительный тон замер на губах при воспоминании о том, что произошло между нами сегодня, и Гарри удовлетворенно усмехнулся. Одним движением мы оба поднялись и встали около камина, глядя на догорающие дрова. Затем я подняла глаза и взглянула в зеркало: как шел этот темно-фиолетовый цвет моему счастливо улыбающемуся лицу. Сейчас мои глаза казались еще более похожими на кошачьи, отблески свечей играли на моих волосах. Я стояла на расстоянии вытянутой руки от Гарри, дразня его своей близостью.

— Она хотела бы заключить с тобой соглашение, — объяснила я.

— Что она имеет в виду? — осторожно спросил Гарри.

— Она знает, что Вайдекру нужен наследник, и готова пойти на это, — честно продолжала я. — Но, я думаю, что она довольно холодна по природе и предпочла бы, чтоб ее оставили в покое. Она — спокойная и застенчивая девушка, и не трудно догадаться, что ее дом является пыткой для нее. В Вайдекре она ищет мира и спокойствия и заплатит за это рождением наследника.

— Это устраивает нас, Беатрис? — Вопрос Гарри уверил меня, что теперь все в Вайдекре будет решаться по моему слову. Именно я буду решать, быть ли венчанию. Селия станет пешкой в моих руках, так же, впрочем, как и мама. Я держу у себя в кулаке самого хозяина Вайдекра, и теперь вся его земля, власть, его состояние будут моими, если только я этого захочу.

Я небрежно пожала плечами.

— Тебе выбирать, Гарри, — равнодушно ответила я, словно не думала только что об этом решении. — Тебе следует жениться, чтобы полностью войти в наследование и забрать опеку над имением из рук лондонских судейских. Иначе нам придется ждать твоего совершеннолетия. Это может быть Селия, а может быть любая другая. Кроме того, жена, которая не ищет слишком часто твоего общества, будет довольно удобна для нас с тобой.

Гарри перевел глаза с затухающего камина на меня.

— Ты находишь меня грубым, Беатрис? — глухо спросил он.

Отрицательный ответ вертелся на кончике моего языка, но какой-то мудрый инстинкт удержал меня. В Гарри был какой-то странный изъян: он смешивал боль и удовольствие. От мысли, например, что он причинил мне страдание, его сердце забилось чаще, а щеки — порозовели. Его возбуждение заставило меня внутренне вздрогнуть. Путь Гарри не был моим, но я могла удовлетворить эту страсть.

— Да, ты причинил мне боль, — медленно выдохнула я.

— Тебе было больно? — спрашивал он так напряженно, словно готов был прыгнуть на меня.

— Ужасно, — подтвердила я. — Ты кусал мои губы так, что из них пошла кровь.

— Ты боялась меня?

— Да. Но я отомщу тебе за это.

Это был ключ к Гарри. Статуя ожила. Одной рукой он прижал меня к себе для жестокого, кусающего поцелуя, а другой, смяв шелк моего платья, впился в мои ягодицы. Мой рот приоткрылся, и он властно уложил меня на пол, взяв меня грубо, как врага. Одной рукой он зажал мне руки над головой, так что я оказалась совсем беспомощна под ним, а другой поднял мои юбки. Но когда я стала сопротивляться, он немедленно выпустил меня, обуздав свой порыв. Однако я высвободила руки только для того, чтобы обнять его.

— О, моя любовь! — проговорила я. Извращенный. Болтливый. Чванный. Но он был хозяином Вайдекра, и поэтому я хотела его.

— Моя любовь, — повторила я снова.

Эту ночь я спокойно спала в своей кровати впервые с тех пор, как умер отец и так ужасно погиб Ральф. Мой дорогой Гарри снял с меня это страшное напряжение, и я чувствовала себя свободной. Ни разу за всю ночь я не услышала щелканья захлопнувшегося капкана и хруста ломаемых костей. Ни разу я не подскочила в испуге, услышав, как ползет к моим дверям страшный калека, волоча на своих обрубленных ногах капкан. Гарри сделал меня свободной. Золотоволосый юноша вывел меня из тьмы моего страха.

Я стояла перед моим туалетным столиком и пыталась разглядеть в зеркало, какой я выгляжу в глазах Гарри. Я случайно увидела синяк на моей левой груди и с удивлением подумала, что даже не заметила, как это произошло. В раннем свете утра моя кожа казалась шкуркой спелого персика. От белой, с высоким подъемом ступни до кончиков моих каштановых кудрей, я была словно создана для любви. Я бросилась обратно в кровать и выгнула шею, чтобы посмотреть, какой меня видел Гарри, когда брал меня на траве или на деревянном полу гостиной. И внимательно разглядывая себя, я решила, что Гарри и сам должен скоро прийти ко мне. Только начинало рассветать, горничная еще не приходила будить меня, мама спокойно спала в своей комнате. Мы могли бы немного побыть здесь вместе, а потом, после завтрака сбежать в нашу лощину.

Поэтому я даже не шелохнулась, услышав шаги около моей двери, а просто повернула голову, улыбкой приветствуя Гарри. Но тут — от неожиданности я даже подпрыгнула — вошла моя мама.

— Доброе утро, дорогая, — ласково сказала она. — Ты не простудишься? Что это ты делаешь?

Я промолчала. Неужели не понятно, что я делаю?

— Ты только что проснулась? — продолжала она. Я деланно зевнула и потянулась за одеждой.

— Да, только что. Я, должно быть, все сбросила с себя ночью, потому что было очень жарко. — Одетой я почувствовала себя увереннее, но внутри меня кипело раздражение: на себя — из-за того что я начала какие-то неловкие объяснения, и на нее — из-за того что она входит ко мне в комнату, как в свою.

— Как хорошо, что ты уже встала, — произнесла я, улыбаясь. — Ты уверена, что достаточно хорошо себя чувствуешь? Не лучше ли тебе будет лечь после завтрака в постель?

— О, нет, — заявила мама таким тоном, будто она никогда и дня не проводила в постели, и уютно устроилась на подоконнике.

— Я чувствую себя намного лучше. Ты знаешь, это бывает со мной после сердечных приступов. Когда они проходят, я чувствую себя так, будто бы никогда больше не заболею. Но ты, Беатрис, — она так внимательно посмотрела на меня, что я даже села в постели, — как ты хорошо выглядишь, такая свеженькая и сияющая! Произошло что-нибудь приятное?

Я улыбнулась и пожала плечами.

— Да нет, ничего, — рассеянно произнесла я. — Вчера Гарри взял меня на прогулку к холмам, и мне было так хорошо!

Мама кивнула.

— Тебе следует больше времени проводить на воздухе. Если у нас на конюшне найдется лишний работник, то можно велеть ему сопровождать тебя, и тогда ты сможешь больше выезжать. Но я сомневаюсь, что у нас есть лишние работники, ведь сейчас все лошади работают в поле. Когда Гарри женится, ты можешь выезжать с Селией. Только надо научить ее ездить верхом.

— Отлично, — согласилась я и переменила тему разговора. Мама заговорила о платьях и предложила мне сшить что-нибудь хорошенькое к венчанию Гарри.

— А пока они будут отсутствовать, мы подготовим небольшой бал к их возвращению, и он станет твоим первым выходом в свет. Таким образом, ты будешь выезжать вместе с Селией и, если Хаверинги возьмут ее в Лондон, ты можешь отправиться с нею.

Кувшин в моей руке задрожал, и вода перестала литься.

— Они уезжают? — переспросила я.

— Да, — беззаботно ответила мама. — Селия и Гарри отправляются в один из этих новомодных туров после венчания. Они планируют съездить во Францию или Италию — разве тебе никто не сказал об этом? Селия хотела бы сделать наброски, а Гарри интересуется фермами, о которых он читал в журналах. Я терпеть не могу такие круизы, да и ты, наверное, тоже. Но им это, должно быть, понравится.

Я склонилась над тазом для умывания и плескала безостановочно воду себе на лицо, стараясь заслониться от мамы таким образом, чтобы она не видела выражение гнева и боли, которое вызвали ее слова. Я не чувствовала себя несчастной, я была способна на убийство. Мне хотелось ударить Селию, кинуться на нее и выцарапать ее хорошенькие глазки. Я хотела видеть Гарри изнемогающим от страданий, на коленях вымаливающим у меня прощения. Я просто не могла вынести мысли, что эти двое отправятся в карете в путешествие, будут останавливаться в отелях. Совсем одни, без семьи и друзей, они смогут ежеминутно целоваться, и никто им ничего не скажет, а я в это время должна томиться здесь, как старая дева, и ждать возвращения Гарри.

Ведь только прошлой ночью я мечтала о том, что теперь у меня будет своя самостоятельная жизнь, я была уверена, что судьба Гарри у меня в руках и я знаю секрет его чувственности. Всего несколько часов назад мы лежали с Гарри на твердой земле, а сейчас мама рассказывает мне подобные новости, как будто за это время ничего не изменилось.

— Это идея Гарри? — спросила я, отнимая от лица полотенце.

— Он и Селия додумались до этого, пока распевали вместе итальянские песни, — объяснила мама благодушно. — Они будут отсутствовать недолго, всего два-три месяца, и вернутся домой к Рождеству.

Вся моя прежняя боль вернулась ко мне. Стало даже еще хуже, поскольку теперь я знала, что такое его любовь. И я не смогу вынести присутствия здесь другой женщины, обладающей и его любовью, и властью над Вайдекром. Если я сейчас потеряю Гарри, я потеряю все, что я когда-либо имела, — и мое удовольствие, и мою землю. В точности как и предсказывал Ральф.

Это путешествие нужно предотвратить. Я хорошо знала Гарри и понимала, что если он останется вдвоем с Селией, то уже через два месяца влюбится в нее. А кто может ему сопротивляться? Я видела, как он возится с испуганным жеребенком или покалеченной собакой и как гордится своим умением завоевывать доверие слабого существа. Он простит холодность Селии, помня, как жестоко жизнь обошлась с ней, и поставив своей целью завоевать ее дружбу. Как только он придет к этому, он решит, что лучшей невесты ему не надо.

При холодной и чопорной внешности Селия обладала любящим сердцем, имела превосходное чувство юмора. И, конечно, Гарри будет стремиться растопить лед ее грустных глаз и сделать ее счастливой. В один прекрасный момент они станут дороги друг другу, и однажды ночью после оперы или дружеского обеда вдвоем, Селия улыбнется от вина или от какого-то нового чувства, зародившегося в ее душе. Гарри наклонится поцеловать ее, а она ответит ему. Он слегка коснется ее груди, и она не отведет его руки. Он обнимет ее узкую, гибкую спину и станет нашептывать нежности, а она улыбнется и закинет руки ему за шею. А я? Я буду забыта.

Ни одна из этих панических мыслей не отразилась на моем лице, пока мы с мамой спускались к завтраку. И я испытала новый приступ боли при виде того, как радостно Гарри приветствовал маму, как он обрадовался ей, и его улыбка, предназначавшаяся мне, была такой же солнечной и открытой. Я мало ела, зато Гарри с усердием поглощал холодную ветчину, телятину, свежий хлеб, тосты с маслом и медом и под конец съел персик. Мама тоже ела и шутила с Гарри, будто никогда не была больна. Одна я сидела молча, на своем старом месте, ближе к концу стола.

— Беатрис выглядит сегодня так хорошо, что я думаю, ей следует побольше кататься верхом, — заметила мама, пока Гарри отрезал себе еще одну порцию мяса. — Может быть, ты станешь гулять с ней каждый день? — спросила мама так, будто я была щенком.

— С удовольствием, — беззаботно ответил Гарри.

— Покатайтесь сегодня утром или лучше после обеда, — предложила мама.

Я умоляюще подняла глаза от своей тарелки и посмотрела на Гарри: «Сейчас, сейчас! Скажи „сейчас“, и мы поскачем в нашу долину, и я забуду свою ревность и боль и подарю тебе такую радость, что ты никогда в жизни не захочешь другую женщину».

Гарри улыбнулся мне своей открытой, братской улыбкой.

— Если ты не возражаешь, Беатрис, мы могли бы сделать это завтра. Я обещал лорду Хаверингу взглянуть на его вольеры для дичи, и мне неловко опаздывать.

Он взглянул на часы и отодвинул свой стул.

— Я вернусь сегодня довольно поздно, мама. Видимо, останусь к обеду, если меня пригласят. Я не был там уже три дня, и мне следует извиниться.

Он наклонился и поцеловал маме руку, дружески улыбнулся мне и вышел из комнаты, как будто у него не было никаких забот. Я слушала его удаляющиеся шаги, затем стук копыт его лошади. Он уехал, будто любовь и страсть ничего для него не значили. Он уехал, потому что он глуп. Я отдала мое сердце глупцу.