Глава 10

Дверь открылась, и в комнату неслышно проскользнула маленькая тоненькая девушка с оливковой кожей, и лучезарно улыбнулась Элизабет из-под вуали. Она была одета в свободно ниспадающее сари яркого алого цвета, в середине лба у нее был нарисован какой-то красный знак. Девушка стояла на расшитом золотом персидском ковре босая. На руках позванивало множество браслетов из отполированного до блеска металла, пальцы рук украшены медными и латунными кольцами. Она держала в руках серебряный поднос с чаем и пирожными.

Служанка поднесла этот поднос Элизабет, полулежавшей среди горы взбитых подушек на мягком ложе, и поставила на резной столик возле ее кровати.

— Спасибо, — улыбнулась ей Элизабет.

Она не знала, понимает ли девушка ее слова, но та в ответ робко улыбнулась, поклонилась и попятилась назад к двери. Элизабет снова осталась одна в этой очаровательной желтой комнате, глубоко вздохнула и взялась за серебряный чайник.

Был полдень, когда она приехала в Калькутту. Элизабет прибыла на одном из трех британских фрегатов, которые спасли ее от каперов. В их сопровождении торговый корабль «Красный снег» и «Молот ветров» под командованием капитана Милза шли в Калькутту. Захваченный «Шершень» плыл поодаль, руководимый командой британцев, Это была очень гордая процессия, и когда они вошли в Бенгальскую гавань, то на всех кораблях для всеобщего обозрения был поднят британский флаг. День был удручающе жаркий, а влажность была такая высокая, что Элизабет почувствовала, что ее волосы намокли и свалялись в жгуты. Однако она все равно выбежала на палубу, чтобы посмотреть, когда на горизонте наконец показалась Калькутта.

При первом знакомстве город показался ей ненормально разросшейся деревней, беспорядочно застроенной глинобитными хижинами, заросшей пальмовыми деревьями и заполненной странно одетыми мужчинами и женщинами. Но как только корабль пришвартовался, она позабыла о самом городе, и ее охватило внезапное, лихорадочное нетерпение увидеть дядю Чарльза — теперь, когда наконец это на первый взгляд нескончаемое путешествие подошло к концу.

Капитан Маори, красивый молодой офицер, тот самый, который арестовал Бурка и захватил в плен «Шершень», отправил ее прямо к военному коменданту города, в форт Вильям, расположенный на берегу широкой коричневой реки Гугли. Вместе они узнали, что Чарльз Трент жив, хотя и серьезно болен. Расспросив, где находится дом генерала Трента, капитан Мабри настоял на том, чтобы сопровождать ее туда. Через некоторое время Элизабет оказалась в одной из роскошных гостиных дядюшки, где ее приветствовал доктор Шифнел — личный врач дяди Чарльза. Она хотела увидеть дядю немедленно, но доктор с сожалением объявил ей, что Чарльз Трент спит после приема болеутоляющих и не проснется по крайней мере в течение ближайших нескольких часов. Хорошо бы ей подождать немного, чтобы его не беспокоить, но, разумеется, к обеду…

— Конечно, — с готовностью ответила Элизабет, — я не хочу беспокоить дядюшку. Но скажите мне, доктор, как на самом деле обстоит дело с его здоровьем? Он поправится?

Прогноз доктора не был обнадеживающим. Здоровье Чарльза Трента неумолимо и быстро ухудшалось, и сейчас единственная задача окружающих его людей состояла в том, чтобы сделать оставшиеся дни как можно более спокойными и тихими. Доктор Шифнел занимал комнату, смежную со спальней Чарльза Трента, чтобы быть всегда под рукой. Специально нанятая сиделка находилась при нем неотлучно. Ну, разумеется, сердечно заверил ее доктор, встреча с любимой племянницей должна поднять его настроение, если уж не прибавить ему сил. После короткого совещания доктор Шифнел предложил ей отдохнуть в оставшееся до обеда время и посетить дядю около пяти часов. Элизабет с благодарностью приняла этот совет, распрощалась с капитаном Мабри, который все еще ожидал в кабинете, и последовала за управляющим, тучным индусом по имени Фрила, по мраморной лестнице в очаровательную желтую спальню, где и прилегла на широкой кровати.

Элизабет медленно допивала чай, наслаждаясь его изысканным ароматом и вкусом. Небольшой отдых, чай и вообще новизна окружения — все это значительно подняло ее настроение. Еще совсем недавно она даже поверить не могла, что однажды снова испытает почтительное внимание к себе и окажется в привычной обстановке. Элизабет прекрасно помнила последнюю ночь на Мадагаскаре, когда надежда окончательно оставила ее и она почувствовала всю безвыходность ситуации. Все это, казалось, было давным-давно. С того момента, как британцы появились на острове, она вновь стала мисс Элизабет Трент, леди из Лондона, и заняла подобающее ей место. Элизабет вздохнула и вновь откинулась на подушки, поставив пустую чашку на блюдечко. Только одно теперь беспокоило ее: надо вернуть Александру Бурку долг вежливого обращения и сделать так, чтобы это произвело на него впечатление.

Все события, последовавшие после отчаянного крика Симса о том, что приближаются британцы, теперь казались ей совершенно нереальными. Безумный бег вместе с Бурком обратно на корабль, его отрывистые, лающие приказания команде. Потом он грубо втолкнул ее в каюту, велел упаковать свои вещи и надеть лучшее платье. Не раздумывая, с замирающим сердцем она повиновалась ему и облачилась в шелковое фиолетовое платье, которое было на ней в то самое первое утро после ее пленения и которое предназначалось для того, чтобы произвести впечатление на Александра Бурка.

На палубе творилось нечто невообразимое. Люди безумно носились вокруг, поднимали паруса, закатывали в трюм бочонки, кричали охрипшими, сорванными голосами. Элизабет нашла Бурка на верхней палубе, он стоял, скрестив руки, и щурился на солнце, пытаясь разглядеть четыре больших корабля, плывущих в их направлении.

Сердце Элизабет билось, как молот. Спасение — нежданное, негаданное — было перед ней. Для Александра Бурка все пути отрезаны, его небольшое судно не могло противостоять трем тяжело вооруженным фрегатам. Более того, он не мог спастись бегством, ибо «Шершень», только собиравшийся отчалить этим утром, был захвачен практически врасплох. Торопливые приготовления, сделанные накануне, еще не были закончены, множество необходимых вещей, припасов и инструментов еще предстояло упаковать и погрузить на корабль, починенные паруса не были поставлены. И хотя команда работала в сумасшедшем темпе, но уже не было времени выйти в море. Алекс оказался в ловушке. Выражение его лица говорило, что он все понимает. И как бы читая ее мысли, Бурк посмотрел в ее сторону и холодно улыбнулся.

— Да, это значит, что ты скоро будешь на свободе, — сказал он. Его голос звучал твердо. — Сопротивление или бегство бесполезны в нашем положении. У нас остается единственный выход.

— Сдаваться?

Он кивнул.

— Как не похоже на тебя, — заметила она с издевкой, с удовлетворением изучая его лицо. — Ты ведь столь высокомерен, что, кажется, не способен сдаваться.

Бурк пожал плечами:

— Надо покоряться обстоятельствам. Глупо подвергать корабль риску быть потопленным, а людей — быть раненными или убитыми ради красивого, но бесполезного жеста. Может быть, я и высокомерен, Лиззи, но в такой же степени и практичен. Мое решение вполне реалистично.

Ее глаза злобно засверкали.

— Капитан, я испытываю величайшее удовольствие, зная, что очень скоро вы окажетесь в британской тюрьме. Вы проведете оставшуюся часть своей жизни в какой-нибудь грязной дыре. Надеюсь, вам полагается лишний год тюрьмы за каждое обращение ко мне «Лиззи». Клянусь небом, вы будете жить, сожалея об этом.

— Возможно. — Он засмеялся, несколько смутившись, и посмотрел на нее тем особым взглядом, который она ненавидела и который заставлял ее пульс биться учащенно. — Но есть некоторые области наших взаимоотношений, моя сладкая, о которых я никогда не пожалею. — Он погладил ее по щеке, потом дотронулся до шеи. — Ты великолепная женщина, Лиззи. В облике испорченной, извращенной аристократки живет чувственная, страстная женщина — настоящая, способная не только на жеманный флирт в парадных гостиных и легкое кокетство. Ты живая — ты просто огонь! Но обманываешь себя, уверяя, что ты леди — ах нет, принцесса, — нечто вроде мраморной статуи, неспособной на глубокие чувства. Мне ведь лучше известно, не правда ли? Я видел тебя неистовой, как эти тропические штормы…

— Довольно! — оборвала она его, голос ее дрожал от гнева, щеки горели. — Вы заплатите за это, Александр Бурк, и очень дорого. Клянусь вам.

Он снова пожал плечами:

— Как хочешь. Но мне кажется, что скоро ты будешь думать по-другому.

— Что вы имеете в виду?

— Надеюсь, в твоих интересах сохранить твою… потерю невинности в секрете. Ты согласна со мной? Я не думаю, что известие об этом может повысить твое положение в британском обществе.

Элизабет часто задышала, стараясь скрыть возмущение.

— Тебе хорошо известно, что это меня погубит! — крикнула она. — Правда, теперь уже немного поздно об этом думать!

— Вовсе нет. Между прочим, я все продумал. В данный момент капитан Милз перемещен из отдельной каюты, которую занимал последние месяцы, и подготовлен ко всему. Он сможет поклясться, что все путешествие провел в цепях внизу вместе с остальной своей командой. Капитан Милз настолько восхищается тобой, между прочим, что имеет горячее желание помочь. Когда британцы захватят корабль, они найдут тебя прекрасно одетой и причесанной, занимающей отдельную каюту. Ты им скажешь, что с тобой обращались весьма почтительно, согласно твоему рангу, и оставляли тебя в одиночестве во время путешествия. Мои люди тебя не выдадут, а я подтвержу всю историю. Так что ты видишь, моя прелесть, твоя репутация будет спасена, и на ней не останется ни единого, даже самого незначительного пятнышка.

Сердце Элизабет забилось сильнее. Это был ее шанс — единственная надежда спасти имя и репутацию — ее будущее! Он должен сработать. Алекс так прекрасно все спланировал, что наверняка британские офицеры не найдут повода ни в чем усомниться, если она встретит их, как он и предполагал, прилично одетой, спокойной, хорошо отзываясь о своем содержании. Никому не нужна будет правда! Во всем этом плане была только одна прореха. Он лишал ее удовольствия представить всему свету Александра Бурка настоящим чудовищем, отомстить ему за все те оскорбления, которых она от него натерпелась, увидеть его наказанным по закону. Элизабет сжала кулаки. Это была очень дорогая цена за репутацию.

— Как предусмотрительно с твоей стороны повернуть дело в мою пользу! — ядовито бросила она ему. — Извини меня, если я воздержусь от изъявлений тебе благодарности! Думаю, нам обоим очень хорошо известно, что ты устроил дела таким образом вовсе не из сострадания или симпатии ко мне. Ты хотел всего лишь спасти свою собственную проклятую шкуру! Ты прекрасно знаешь, что с тобой будет, если я расскажу о твоем обращении со мной!

В его глазах появилось странное, тяжелое выражение — то, от которого она так терялась. Элизабет совершенно была не способна прочитать, что у него на уме. Затем Бурк чопорно поклонился и сказал с холодной иронией:

— Как вам будет угодно, мадам.

Затем быстро повернулся на каблуках и пошел от нее прочь.

Последний раз Элизабет видела его, когда он был уже в цепях. Стоя позади молодого капитана Мабри, она с бьющимся сердцем наблюдала, как Алекса грубо загоняли в трюм вместе с Симсом, Беном и всеми остальными членами команды. Каждый день во время путешествия в Индию Элизабет вспоминала его лицо, мрачное и застывшее, как гранит. Она предусмотрительно избегала появляться на палубе, куда водили на прогулку пленников, и, таким образом, даже мельком не видела Алекса, пока они были в море. Но тем не менее эта последняя, глубоко потрясшая встреча никак не могла изгладиться из ее памяти и каждый раз заново заставляла мучительно биться ее измученное сердце. Да, теперь ее злоключения закончились, она была на свободе, но покоя при этом не обрела.

Усилием воли Элизабет вернулась к действительности. Время уже наверняка подходило к обеденному. Наконец-то после всех этих месяцев волнений и ожиданий она увидит дядю Чарльза. С новой энергией соскочила с кровати и начала одеваться, стараясь выбросить из головы все мысли об Александре Бурке.

Доктор Шифнел открыл ей дверь в ответ на робкий стук.

— Войдите, — улыбнулся он. — Я рассказал ему о вашем приезде, и он горит желанием вас увидеть.

Она прошла мимо него в затемненную комнату, освещенную только слабым мигающим светом свечи. В комнате стоял тяжелый затхлый запах болезни, наподобие того, который источают мертвые листья, смешанный с едким и горьким запахом лекарств. Когда глаза привыкли к слабому освещению, она увидела дядюшку в дальнем конце комнаты. Он лежал на большой тахте красного дерева, под спину его было подложено множество подушек. На губах играла приветливая, хоть и слабая улыбка. Он приветствовал ее распростертыми объятиями.

— О дядя Чарльз!

Она бросилась и обняла его, всхлипывая от радости. Но когда наклонилась, чтобы поцеловать в щеку, то с болью почувствовала лихорадочный огонь, пылавший у него внутри. Дядя был очень бледен. Тот, кто когда-то был крепким, красивым мужчиной, теперь оказался изможденной, измученной тенью, с водянистыми, бесцветными глазами, совершенно утратившими былой блеск. Его руки безжизненно падали, не способные долго удерживаться на весу.

Тем не менее он постарался произнести со всевозможной сердечностью:

— Что за непослушная девчонка, проделала весь этот путь ради больного старика! Тебе следовало вести себя лучше, моя дорогая, гораздо лучше!

Но в голосе безошибочно угадывалась глубокая радость, а предательские слезы неудержимо текли по щекам.

— Дядюшка! — Элизабет смеялась, обнимая его. — Уверяю, мое путешествие было очень приятным, тебе совершенно не о чем беспокоиться. И видишь, все обернулось к лучшему, и мы снова вместе!

— Невозможный ребенок! — он слабо улыбнулся, но быстро замолк, и лицо его исказила гримаса боли.

— Что случилось, дядя Чарльз?

— Ни… ничего, моя дорогая. Небольшой приступ. — Он говорил с усилием. — Надо полагать, доктор уже все рассказал тебе о моем состоянии.

— Да… — Элизабет колебалась. Она не знала, в какой мере дядя осведомлен о серьезности своего положения. Однако его следующие слова все поставили на свое место.

— Кажется, выздоровление мне не грозит, — начал дядя, но Элизабет сделала непроизвольный протестующий жест. — Ну, ну, — торопливо продолжал он, похлопывая ее по руке. — Нам обоим следует смотреть правде в глаза, моя дорогая. Я никогда не верил в то, что можно избежать смерти, ты же знаешь.

Элизабет кивнула, не в силах говорить. Она сжимала его руку, слезы капали из глаз. Ее удивляли то мужество и сила духа, которые позволяли ему с такой простотой говорить о неминуемой смерти. Она была бессильна изменить его судьбу, однако могла скрасить последние дни, сделать их по возможности приятными и легкими и мысленно дала себе обет выполнить это. Чарльз Трент улыбнулся усталой улыбкой.

— Ну а теперь, моя дорогая, когда между нами никаких тайн больше нет, мы можем просто… очень мило побеседовать. Расскажи мне все о своем путешествии и о том, что происходит в Лондоне. Ты не можешь себе представить, насколько я тосковал без вестей о тебе.

И тогда она принялась ему рассказывать, с веселым видом перечисляя вечера и балы, которые посещала, занимательно болтала об общих знакомых и под конец перешла к своему путешествию.

— Да, моя дорогая Анна меня сопровождала и всячески заботилась обо мне, — оживленно лгала Элизабет. Она заранее решила, что дядя Чарльз никогда не должен узнать правду. Он уже никогда не покинет пределы своей спальни, а все посторонние, имеющие к нему доступ, ее тайну не выдадут. Доктор Шифнел согласился, что правда может доставить ему ненужные и опасные огорчения. Поэтому совершенно сознательно Элизабет выдумала занимательную историю о приятном, беззаботном путешествии на борту одного из фрегатов Его Величества, где у нее были все удобства, какие только можно себе вообразить.

— А капитан Мабри — истинный джентльмен, дядя, — сказала она. — Я нашла его совершенно очаровательным.

— Почему бы и нет? — спросил он, и в голосе его прозвучали нотки обычной сердитости. — Любой мужчина, который не попытается тебя очаровать, не мужчина, и у него, должно быть, нет головы. Джентльмен должен узнать настоящую леди с первого взгляда, тем более если леди прекрасна.

Элизабет опустила глаза. В ее мыслях внезапно и пугающе пронесся образ Александра Бурка, стоящего перед ней, уперев руки в бока, и его холодные серые глаза как будто медленно ее раздевали, точно так же, как он это делал множество раз в действительности. Вот этот человек как раз не относился к ней, как к леди, отметила она про себя с горечью. Но в таком случае он, должно быть, не джентльмен.

С некоторым усилием она попыталась вернуться к разговору. Но пока веселые, бодрые слова автоматически слетали с ее языка, мысли непроизвольно устремились совершенно в другом, тревожном для нее направлении.

Почему она неизменно продолжает думать об Алексе Бурке? Ведь наконец от него освободилась, получила именно то, о чем мечтала все эти долгие месяцы. Ей следует думать о дяде Чарльзе, о грядущих днях, когда ей придется собрать все свое мужество и силу, чтобы облегчить его страдания. Следует думать о Роберте Мабри, оказывавшем ей столь лестное внимание на всем протяжении их плавания в Калькутту и обещавшем посетить ее завтра, чтобы осведомиться, как она поживает. А вместо этого совершенно необъяснимо мысли постепенно возвращаются к человеку, которого она больше всего на свете хотела бы забыть. Все это с трудом укладывалось в голове. Почему вопреки здравому смыслу она думает о его лице, его прикосновениях, его голосе? Через некоторое время дядя Чарльз настоял, чтобы Элизабет спустилась вниз и пообедала. Она нехотя согласилась, обещав снова зайти к нему сразу после обеда. Он едва кивнул и в изнеможении прикрыл глаза, она тихонько вышла из комнаты, спустилась по лестнице. На ее лице лежала тень беспокойства и озабоченности, но причиной тому был не только дядя, забывшийся сном от боли, но и нечто другое, что не давало покоя. Несмотря на все усилия, она никак не могла избавиться от своих бесконечных, безжалостных дум.

Глава 11

Через несколько дней жизнь в Калькутте вошла в размеренное, привычное русло. Элизабет по просьбе дяди взяла на себя ведение домашнего хозяйства, наблюдала за деятельностью Фрилы, индуса, управляющего домом, Клода, французского повара, которого дядя Чарльз в свое время сманил вместе с собой из загородного поместья Трентов, а также целого штата слуг, садовников, грумов, лакеев и горничных. Справлялась она со своими обязанностями с легкостью, руководила всеми твердо, но дипломатично, ибо приобрела большой опыт в этом деле за многие годы обитания в огромном доме, имеющем сложное хозяйство и многочисленную прислугу. Ниоми, та самая девушка, которая принесла чай в день ее приезда в Калькутту, стала личной горничной, и ее преданности и расторопности мешали только трудности с языком. Но Элизабет проявляла неустанное терпение и даже пыталась выучить несколько слов по-бенгальски, хотя одновременно заставляла свою очаровательную горничную заучивать английские слова. Несмотря на все ее усилия, общение с помощью жестов оставалось пока главным развлечением дня.

Каждое утро она проводила несколько часов с дядей Чарльзом в его большой спальне, разговаривала, читала ему вслух и получала от этого общения чрезвычайное удовольствие, ибо могла наконец множеством мелких услуг как-то облегчить его страдания. Однако к полудню дядя обычно засыпал под воздействием лекарств, ибо в это время его боли усиливались и становились почти невыносимыми. Он мог существовать только благодаря лаудануму. В эти часы Элизабет частенько занималась тем, что читала или шила, однако несколько раз ей привелось принять некоторых жен английских служащих, проживающих в Калькутте. К ее удивлению, она нашла Калькутту весьма цивилизованным городом, и английское общество в ней было так же погружено в развлечения, сплетни и скандалы, как и в Лондоне.

Здесь устраивались прогулки на экипажах по главной улице и вокруг ипподрома, вечерние выезды по набережной, пешие прогулки, введенные лордом Гастингсом специально для леди и джентльменов. Проводились очаровательные пикники на реке Гугли, пышные балы в здании Лондонской таверны на улице Ванситарт, с танцами, вистом и другими азартными играми, продолжавшиеся ночи напролет. Был также театр, который помещался в новом, специально построенном для него здании, открытый в 1772 году. В нем играли даже Шекспира.

Такое обилие развлечений удивляло Элизабет: Калькутта была местом драматических контрастов. Индусы жили в ужасающей бедности, в примитивных соломенных мазанках, поддерживая свое нищенское существование тяжелой работой. Единственную радость их жизни составляла религия. Однако среди всей этой нищеты вырастали вдруг блистательные белые виллы с мраморными лестницами, ухоженными садами, в которых цвели орхидеи, били фонтаны и разгуливали удивительные птицы с ярким оперением. Улицы, пропитанные запахом коровьего навоза, были заполнены рикшами и запряженными волами двухколесными повозками; по ним проносились роскошные экипажи, представляющие собой в совершенно невообразимом сочетании смесь простоты и вычурности. В то время как британцы, объединившиеся вокруг Ост-Индской компании, занимались приемами, игорными домами и были одеты в изысканные шелка, атлас и кружева, индийцы с тюрбанами на голове толпились на улицах в свободных бедных одеждах, курили кальян или меланхолично бренчали на струнах ситара.

Днем в городе царила суматошная атмосфера, но по ночам нельзя было забывать о том, что рядом джунгли. Голодные тигры, отвратительные гиены в поисках жертвы заходили иногда на грязные и безлюдные ночные улицы. Бродяги, разбойники и воры вместе с хищниками выползали из своих нор. Это была дикая, экзотическая страна, полная несообразностей, и Элизабет с жадностью впитывала ее терпкие ароматы.