Растолкали Стаса на рассвете.
      — Тс-с-с… — сказал дружинник, приложив палец кусам. — Рядом уже…
      Тронулись в путь не евши и не пивши. Вскоре вышли к опушке леса. В утреннем тумане плавал небольшой вал, кое-где усиленный деревянным частоколом. Кричали петухи. Какая-то баба, зевая, прошла с кожаными вёдрами на речку. «Господи, да ведь это же Турьево! — поразился Стас, оглядев окрестности. — Здесь однажды устроят автобусную станцию. Я в это Турьево за три часа добегал! Если б не петляли целый день по реке, давно бы уже здесь были…»
      — Ну что, ребята, — сказал князь вполголоса, — порвём псов окаянных?
      Дружина глухо заворчала. Ондрий возвёл очи куда-то вверх и воскликнул:
      — Ну, Сусе-боже, нам поможи!
      — Погоди-ка, князь! — вдруг сказал Стас.
      — Что такое? — осердился Ондрий, оторванный от беседы с божеством.
      — Ты пошли кого-нибудь на ту сторону. Пусть крик поднимут, костёр, что ли, зажгут. Все туда кинутся, а мы в то время с зтой стороны нападём…
      Князю не понадобилось долго соображать над выгодами такого плана.
      — Ай, хорошо придумал! — удивился-обрадовался он. — Илейко, Прыгунок! Псть ко мне! Делать, как сей кнет сказал! Возьмите вот огниво…
      Спустя полчаса двое парней учинили шум метрах в двухстах от детинца; внутри частокола поднялась суматоха. В сторону подожжённого княжескими лазутчиками куста побежали мужики, бабы и воины.
      — Вперёд, ребята! — крикнул князь, и дружина ринулась на приступ.
      Стас не побежал вместе со всеми, а зашагал по полю спокойно, поигрывая дубиной. Дружинники князя Ондрия лезли на вал, сноровисто перескакивали через частокол. Когда Стас подошёл к стене, городок, можно сказать, пал; простые мужики в драку не ввязывались, а тутошних дружинников ребята Ондрия быстро взяли в дубьё.
      Он испытывал сложные чувства. С одной стороны, согласившись (а куда было деваться?) служить князю, он взял на себя определённые обязательства. С другой стороны, он не имел ровным счётом ничего против Лопотаря, про которого ему было известно только то, что он «блядий сын», привечавший ушкуйников, да и то знал он это со слов своего нового патрона. Опять же, имея в багаже семнадцать лет реальной жизни и столько же — во сне,он понимал, что остановить насилие и смертоубийства между человеками не в его силах, нечего и пытаться. Здесь этого не оценят, да и просто не поймут. А с третьей, так сказать, стороны, он же ни в первые, ни во вторые свои семнадцать лет никого не убивал, и сможет ли убить, даже если всё происходящее не более чем оживший синематограф, а он один из актёров-притворщиков? Вопрос.
      На убитого он наткнулся сразу за стеной. Парень в кожаном жилете валялся на земле, а из бороды у него торчал хвост стрелы. Войны без жертв не бывает, как учил Бисмарк! Стас аккуратно обошёл тело и двинулся дальше.
      Вскоре ему попались ещё двое недвижимых — то ли живых то ли нет. У одного была разбита молодецкой палицей голова другой валялся порезанный, весь в кровище, и у него дёргалась нога. Ясно, что звать сестру милосердия — дело бесполезное. Стас поспешил пройти мимо.
      В центре городища стоял довольно неказистый терем с крыльцом. С десяток воинов во главе с князем окружили его; несколько лучников держали под прицелом окна, закрытые ставнями. Остальная дружина «трясла», как сказали бы вдвадцатом веке, жилсектор: выволакивали наружу скотину, добро и людей. На оставшихся в живых воинов Лопотаря и мужиков накидывали тряпьё и вязали узлом; в полон берут, «в пелену», понял Стас. Несколько сопливых детишек, в большинстве даже без рубашонок, подняли рёв. На них, как и на баб, дружинники не обращали внимания. Детей, слава Богу, они тут не режут, подумал Стас и подошел к Ондрию.
      — Ну, что скажешь, княжич? — обратился к нему князь. — Пожечь их али измором взять?
      — А их там много?
      — А весь их выводок сучий!
      — Я что скажу… — Стас всё более входил в роль бывалого воина, инструктора, так сказать, по взятию средневековых крепостей, и находил в этом определённое удовольствие. — Сжечь-то их недолго…
      — Верно, — согласился князь.
      — Но хотелось бы понять: а ежели мы их спалим, то кого же ты, князь, поведёшь боярину на суд?
      Ондрий только крякнул с досадой: в самом деле, зачем боярину горелое мясо? Ему дознанье сделать надо…
      А Стас походил возле терема, примерился, оценил конструкцию… Доводилось ему в жизни своей, доводилось избы класть… И рушить тоже. Повздыхал, глядя в землю, шагнул вперёд и взялся за стойку крыльца. Было в этом что-то сомнамбулическое. Для начала, взревев по-медвежьи, принялся раскачивать сооружение, и менее чем через минуту крыльцо, ведшее к двери на втором этаже, под его натиском рассыпалось. Он расшвырял в стороны обломки; теперь дверь в терем оказалась на уровне его плеч. Он подошёл к ней вплотную и ударил обоими кулаками. Дверь загудела. Он ещё раз ударил. Из-за двери послышалась многоголосица бабьего плача. Тогда Стас просунул ладонь в узкую полоску трухи между брёвнами, скрывавшуюся ранее за верхними ступеньками крыльца, и, рванув, выворотил нижнее бревно наружу, так что оно повисло от углового крестца. Потом выворотил и второе.
      Больше делать ничего не пришлось. Дверь отворилась, и на пороге возник босой человек в белой шёлковой рубахе до колен. В руке он держал плеть кнутовищем вперёд. Наступила тишина. Человек присел на порожек, неловко спрыгнул вниз, и его тут же схватили княжьи молодцы.
      — Что, Лопотарь? — ухмыльнулся князь Ондрий. — Допрыгался?
      Лопотарь понуро молчал; он разок только глянул на Стаса. В глазах его застыл ужас.
 
      Назад дружина возвращалась на пяти челнах, набитых добрсм и скотиной, — так Ондрий покрывал свои военные расходы и потери, понесённые оттого, что пришлось оторвать от дела нескольких смердов. Но пограбили, как заметил Стас, «честно: последнее не отбирали. Реквизировав, к примеру, пять лодок. две оставили хозяевам. Себе, правда, взяли те, что получше а оставили что похуже и подырявей, но тут уж либо воюй, либо занимайся благотворительностью — компромиссы в этом деле губительны.
      К тому же Ондрий оставил на княжении в будущем Турьеве своего пятнадцатилетнего сына Иваку с тремя дружинниками и дядь кой —бывалым воякой с золотой серьгой в левом ухе и залихватским оселедцем; ему оставалось только согласовать это приобретениес боярином Огланом.
      Запелёнутых дружинников низложенного Лопотаря по одному развязывали и, так сказать, интересовались их дальнейшими планами. Что характерно, все, как один, поклялись служить новому князю не за страх, а за совесть, целовали юнцу запястье, двое даже жидкую слезу из себя выдавили в доказательство своей искренности.
      Насколько Стас смог понять, семья Лопотаря — дородная супруга и пятеро детишек мал мала меньше — тоже досталась юному Иваке. «Что он будет делать с женщиной в два раза себя старше? — подумал Стас. — В шахматы играть?.. «
      С собой дружина Ондрия, не считая низвергнутого Лопотаря, увезла одну-единственную полонянку. То была смуглая и гибкая девица лет шестнадцати, ни бельмеса не понимавшая по-русски. Ею, как трофеем, князь Ондрий наградил особо отличившегося новичка — Стаса, потому что без бабы воину жить нельзя, как известно.
      Девчонку эту Лопотарь выменял на ярмарке для себя, а из каких она была краёв, кто её увёз из отчего дома в глухие северные леса, сам не знал. Разумеется, Лопотарь нисколько не возражал против того, чтобы Ондрий забрал её для богатыря. Тем более что ревнивая супруга ему чуть бороду не выдрала, хоть он и покупал её не для утех, а ради хозяйственных нужд…
      Стасу дева, в общем, понравилась. Но он был тут всего второй день, и вот так сразу… Не-ет, он так не согласен… Да и языковой барьер имел место: Стас знаками пытался узнать хотя бы её имя, но безрезультатно.
      Что касалось общения с дружинниками и князем, то Стас понимал почти всё, что ему говорили. Не зря изучал он эсперанто, да и классическая гимназия дала неплохую языковую базу… Так что он из их речи быстро вычленял смысл. А вот его самого новые соратники понимали с трудом, он был для них вроде иностранца. Впрочем, это только добавляло ему авторитета.
      Плыли не спеша: гребли по двое, сменяясь каждые два часа. Ближе к вечеру причалили к песчаному пляжу. Воины принялись разжигать костры и готовить ужин. Девица, робко озираясь, нырнула в лес. Никто этим не обеспокоился: бежать отсюда было некуда, разве что к волку в зубы. Вскоре она вернулась, залезла в чёлн и сидела там, закутавшись в свои тряпки.
      Князю, пока суд да дело, поднесли кубок с вином. Он велел подать ещё один и подозвал к себе Стаса.
      — А ну выпей, сыне, за удачный наш поход!
      Стас поднял свой кубок. Князь с силой ударил о него своим, так. что жидкость из княжьего кубка выплеснулась к нему и на землю; Стас сделал то же самое.
      — Воюешь ты знатно, — сказал князь, когда они осушили кубки. — Назначаю тебя десятским, ведмидьська сила.
      Стас пожал плечами. Слишком быстрое карьерное продвижение — при том что он только вчера попал в этот сон — не то чти пугало, а настораживало.
      — Эй! — крикнул князь. — Налейте-ко нам ещё! И позовите Челубея с Непряшкой!
 
      На центральной усадьбе князь жил вместе с воинством, в одной: громадной избе. Но недалече, как бы на «переднем рубеже», был ещё один маленький посёлок, куда князь и наметил поселить нового десятского. Халупа, которая Стасу досталась, представляла собою полуземлянку два на три с низкими нарами из струганых брёвен в углу, без окон, с дверным проёмом, завешенным валяной кошмою. Глиняные плошки в сенцах выдавали наличие жильца, но князь, когда Стас, ещё не пришедший в себя после вчерашней жуткой пьянки, спросил об этом, посоветовал ему не беспокоиться. Стас всё же поинтересовался — чёрт его дёрнул за хмельной язык, — не коваль ли здесь жил? Уж очень сходились детали. В томсвоём сне он тоже начал с драки и немедленного получения жилплощади, с чужой девкой в придачу. Князя вопрос рассмешил.
      — Ты что, много здесь коней видел? — спросил он.
      Стас признался, что нет. Коней здесь он действительно пока не видел. Так зачем им коваль? С тем князь и ушёл.
      Как же здесь жить-то, подумал Стас. Печки нет. Справа от входа нечто похожее на глинобитный очаг: круг, обложенный плоскими камнями, угли внутри и палка сверху, одним концом прикопанная в землю; на другой конец можно вешать котелок. При наличии котелка, конечно.
      Колыхнулась кошма, и какой-то дружинник, ухмыляясь, втолкнул в халупу полонянку, про которую Стас — исключительно ввиду скверного состояния организма после принятия внутрь омерзительного пойла в количествах, непосильных для пришельца, — почти и не вспоминал. Вслед за нею был внесён узел с «приданым», со всем её нехитрым барахлишком.
      Стас сел на нары.
      — Ну, входи, — сказал он. — Располагайся.
      Девушка продолжала стоять у порога, кутая лицо в платок, Стас почувствовал, как откуда-то снизу по спинному мозгу поднялась нехорошая волна, как она достигла черепушки и взорвалась в башке гулкой невыносимой болью.
      — Ох, ох, грехи-то наши тяжкие… — застонал он и завалился на лавку. Ему уже было не до галантности и вообще не до женщин. Вообще ни до чего. Сколько же они вчера выпили? По пять кубков с князем, потом подошли те двое, десятские… Коллеги… М-мм…
      Померк свет в глазах. Нет, это кто-то опустил кошму и сделалось темно. Оно и лучше. Тем более что здесь, в полуземлянке, было прохладно по сравнению с жарой на улице. Затем Стас ощутил на своём теле лёгкие пальчики. Ему явно помогали освободиться от одежды. Он не стал сопротивляться, равно как и открывать глаза, всё одно ничего не видно…
 
      Ближе к вечеру, сладко выспавшийся в объятиях своей лишённой комплексов новой подруги, Стас проснулся от ритмичного стука снаружи. Не так далеко, за редким лесом, стучали скорее всего в бубен. Он аккуратно высвободился из объятий — дева мурлыкнула что-то на своём языке и свернулась как кошечка, — выполз из берлоги и пошёл к центральной усадьбе.
      Град князя Ондрия был поболе града Лопотаря — а впрочем, деревня деревней. Детинец был расположен на высоком берегу меж двух мелких речек, впадавших в Согожу с запада. По берегам речек насыпаны невысокие валы, со стороны леса поселение огорожено частоколом. Дальше версты на две — очищенные от леса поля, на которых весело колосились рожь и ячмень. Дома из сосновых брёвен расположены хаотично.
      Княжий терем стоял на самом высоком месте. Перед ним раскинулось гульбище, площадью в сажень земли . Посреди гульбища Стас с удивлением узрел лингам высотой этак метра в четыре, да не просто лингам, а с деревянной как бы мошонкой, прикреплённой на высоте в полтора метра. Присутствие этой подробности вызывало неприятные ассоциации с крестом, что заставило Стаса поморщиться.
      По периметру гульбища толпились человек тридцать. Возле лингама толстая баба в балахоне, приплясывая и подвывая, ритмично била в бубен. Вот те раз, подумал он. Что ещё за шаманизм на христианских-то территориях?
      Из терема вышел князь Ондрий в красных сапогах и светлом кафтане, расшитом золотой нитью. Удары в бубен ускорились. Князь вытер губы рукавом и принялся хлопать в ладоши в такт бубну. Тотчас к нему присоединились прочие толпившиеся на площади горожане. Подвалили ещё люди; появились горящие факелы. Заметив в их свете Стаса, князь весело подмигнул ему и продолжал хлопать в ладоши.
      Тут Стас обнаружил, что весь народ уже не стоит на месте, а потихоньку движется вокруг площади по часовой стрелке, и он сам движется вместе со всеми едва заметными шажками. Так продолжалось некоторое время, причём князь ещё раз подмигнул Стасу, будто говорил ему: не уходи, сейчас начнётся самое-то интересное!
      И точно: удары в бубен сделались громче, и в освещенный круг впрыгнул мужик в одной рубахе. Толпа встретила его появление радостными криками.
      Мужик, сделав круглые глаза, заплясал-заметался вокруг лингама, будто высматривая что-то. Несколько раз он делал вид, будто хочет убежать, но толпа, хохоча, преграждала ему путь. Потом из темноты вышел другой мужик — почему-то на ходулях. Подойдя к первому, который изобразил на физиономии ужас и присел, мужик на ходулях крикнул грозно:
      — Лопотарь, блядий сын!
      Первый мужик затрясся, встал на карачки и пополз куда-то под ходули. Второй достал из-за спины палку и знатно огрел первого по заднице. Толпа зашлась от хохота.
      Первый, жалобно поскуливая, подполз к князю и рухнул перед ним в пыль, протянув ему кнутовищем вперёд плеть, которую кто-то из толпы ему подбросил. Князь поставил ему на спину свою ногу в сапоге. На этом немудрящее представление окончилось.
      Станиславский отдыхает, подумал Стас.
      В освещённый круг внесли белого козлёнка. Князь вынул нож из-за пояса. В речи, с которой он затем обратился к идолу, Стас отчасти понял только её начало, где Ондрий благодарил некоего Сусе-бога за удачу в военном походе. Затем Стасу довелось отведать сырой печени принесённого в жертву козлёнка,
      — Вкуси-ко, сыне! — молвил князь, протягивая ему ритуальную пищу на конце своего ножа. — Се плоть Сусе-бога. Приобщись!
      Плоть божества была жёсткой и горькой на вкус. Стас проглотил кусок, который отчекрыжил ему князь, стараясь не морщиться, подавил рвотный позыв и уже без всякого сопротивления, а даже, напротив, с облегчением принял чашу с кислой брагой, которую ему, как и следовало ожидать, позиционировали в качестве «крови Сусе».
 
      За годы жизни в этом лесном краю Стастак и не определил, в каком он веке; его вопросов просто не понимали. Коней у местных жителей не было. Как показало проведённое им расследование, кроме князя и нескольких дружинников, этого зверя, коня, никто и в глаза никогда не видел. Соху таскали быки, а то и бабы. Колеса не знали совсем. Никаких письмён или книг здесь не водилось. Князь-то, видно, побывал в разных городах и в интеллектуальном отношении превосходил своихсоотечественников на голову и выше. Интересы остальных дальше удовлетворения естественных потребностей и несложной работы, не требующей особых умственных усилий, не распространялись.
      Некоторое недоразумение произошло с определением личного статуса. Стас полагал, что десятский — это такое воинское знание, вроде поручика, и что, раз оно ему присвоено, он на военной службе, и жизнь его теперь будет подчинена строгому воинскому регламенту, и будет состоять из учений и войн. То есть жизнь военного со всеми атрибутами: с одной стороны, тяготы и лишения, с другой — оклад жалованья и заслуженный отпуск. Ничуть не бывало: на той же неделе князь Ондрий уплыл куда-то в лодке с пятёркой ребят и пленным Лопотарём и вернулся только месяца через три.
      В его отсутствие делами управлял мир, во главе которого стоял Бачега, угрюмый, лет этак сорока пяти — возраст в контексте времени почти преклонный — тип, длинный и тощий, объяснявшийся не столько словами, сколько жестами. К новому десятскому он относился спокойно и уважительно. Отсыпал ему из княжеских кладовых зерна, сушёного мяса, каких-то кореньев и соли.
      Стас же, как и все остальные дружинники, вместе со смердами занимался выжиганием леса под новые пахотные угодья, а у дома развёл огородик. Он с головой окунулся в привычный крестьянский быт, и кто бы возражал против этого, но уж никак не он.
      После месяца работы в лесу Стас подошёл к Бачеге и объяснил, что неплохо бы ему как-то обустроить жилище к зиме. Бачега кивнул, выдал ему топор и прислал двух смердов — помочь привезти брёвна из лесу. Вскоре Стас срубил себе какую-никакую избёнку прямо над полуземлянкой, выделенной ему князем Крышу покрыл дранкой, чем вызвал немалое удивление среди горожан — те только цокали языками, осматривая сооружение. Но он потряс их ещё больше, когда, замучившись глотать. дым и смывать с лица сажу, налепил из глины кирпичей, кое-как обжёг их и сложил в доме печку с трубой наружу.
      Весь город приходил смотреть, но ни один не последовал его примеру. Топили по-чёрному, а крыши крыли соломой или сушёным камышом. Да и кирпичи, которые у него получились, говоря по правде… м-м-м… не вызывали желания немедленно перенимать опыт.
      Только зимой он сообразил, в чём тут дело: его архитектурные новшества обошлись большей, чем у соседей, потребностью в дровах. Впрочем, по ночам его грела полонянка, столь искушённая в искусстве нежной страсти, что можно было подумать, будто она лет десять стажировалась в лучших борделях Европы. По-русски говорить она так и не выучилась, но почти всё сказанное ей Стасом понимала. Зато без всяких затруднений щебетала с соседками; Стас обнаружил, что определить этническую принадлежность почти половины здешних баб совершенно невозможно. Его новая жена, как и они, русской, или даже славянкой точно не была; не помогало никакое эсперанто.
      Зато голос у неё был сказочный; бывало, как запоёт, так изо всех концов леса бабы подпевать начинают. А что поёт, о чём поёт — Бог весть.
      Он научил её собирать грибы, отличая дурные от хороших. А в травах и ягодах она сама разбиралась.
      Её имени он так и не смог выяснить, звал Кисой. Был у него соблазн дать ей привычное имя Алёна, однако что-то в душе его против этого восстало. Опять же в Алёну крестить надо — а кто же будет тут крестить, и по какому обряду? Даже кому молились, понять невозможно: «Сусе», «Сусе», — а тот ли это «Сусе»?.. Евангелий здесь не знали. Баба-шаман ещё, с бубном. Никого не крестили, молодожёны не венчались; все обходились без имён — одни прозвища. Его самого звали просто Кнетом.
      Однажды, в первый ещё год, он попытался привести местный культ в соответствие с теми представлениями, которые сам имел о православии. Народ выслушал его и молча разошёлся. А потом пришли причастные к культу лица и максимально вежливо (связываться с десятским — да к тому же Стас в этом снеоказался чрезвычайно большого роста и массы — никто бы не рискнул) объяснили: мы-де не берёмся указывать тебе, как драться, а ты не лезь в наши дела.
 
      Он прожил у князя Ондрия пять трудных лет и умер в чумную пору. Никаких особо дальних походов на его долю не выпало — князь предпочитал оставлять его за себя во граде, когда сам куда-либо уезжал или шёл воевать совместно с другими князьями под водительством боярина Оглана. Очень он ему доверял. А может, не хотел выводить Стаса «в свет» из опасения, что Оглан отнимет у него такого хорошего кнета, оставит его себе. В любом случае Стас не роптал: такая жизнь, да ещё с Кисой, к которой он искренне привязался, ему нравилась.
      В тех же случаях, когда князь брал Стаса с собою, приходилось им воевать с такими же точно бородачами, говорящими на таком же точно, как и они, языке — не важно, на каком расстоянии жили эти враги: в трёх днях или в трёх неделях пути от их града. А бывало, и до них добирались неведомо кто, и приходилось махать палками и мечами. Но до чего же редки были здесь военные утехи!
      Ни стратегии, ни тактики не знали вовсе. Стас пытался наладить учёбу — фехтование на мечах, изучение правил обращения с копьём. Нет, никому ничего не надо. Даже князь удивлялся — мы же, говорит, и так их побьём. Стас понял: учиться — это признать, что мы чего-то не знаем. А признавать такое нельзя Даже перед собою. Что ж, на фоне всеобщей неумелости в тех Драках, которые вели между собою все эти, с позволения сказать, бойцы, дружина князя Ондрия не выглядела хуже других. Хуже было некуда.
      А для боевой подготовки только одного нашёл Стас энтузиаста: это был тот самый пожилой дядька, которого князь Ондрий оставил поначалу опекать своего сына Иваку, занявшего вакантное место Лопотаря. Княжонок подрос, и что-то у них с дядькой не сложилось — опекун вернулся к Ондрию. Оказалось, что он крупный спец по дракам на бунчуках, длинных палках.
      Кем был тот дядька — турком ли, казаком, Стасу понять не удалось. В молодые года тот служил у какого-то Аладдина Сулеймана; во время войны того Аладдина с Грузией попал в плен; от грузин ушёл на север, там бегал от аваров и зихов, потом с купцами-тезиками поднялся вверх по Волге, и так попал к Ондрию.
      Имя его оказалось для местных непроизносимым; Стас, по созвучию, звал его Гарбузом. Вот с ним он отводил душу — и поговорить было о чём, и подраться грамотно. Они, бывало, такое отчебучивали — народ со всего леса сбегался посмотреть. То на мечах машутся, то палками друг друга подковыривают, с ног валят — Гарбуз, в бытность свою у турок, очень здорово это дело освоил. В бою им равных не находилось, но тутникто не связывал их учебные игрища с их же успехами в сражениях. Просто все знали: эти двое в состоянии отметелить хоть двадцать, хоть тридцать человек. Может, и сорок — но таких больших армий ни у одного из окружающих князей не было.
      Вспоминать о людях, покалеченных им в боях, Стас не любил. А до смерти убил, к счастью, только двоих. При его-то способностях мог и больше.
      А однажды жарким августом напал на их городок враг, против которого оружие бессильно: чума. Занесли её купцы, пришедшие с Запада. Помер князь, куда-то подевался Гарбуз. Он так любил смотреть на звёзды — может, отправился на одну из них?.. Или опять рванул на юг.
      Стаса очень удивляло, что сам он, заболев, мог трезво фиксировать происходящее. Потом понял: ведь это сон; больное тело разделено с его разумом, а в реальности он вполне здоров, спит себе у стеночки в Николинской церкви. А потому даже с некоторым юмором воспринял санитарную акцию, проведённую дружинниками боярина Оглана: они прискакали на конях (!) и сожгли весь Ондриев град. Вместе с ними: со Стасом и ласковой Кисой.

* * *

      … Проснулся он там же, где и уснул. Открыл глаза и увидел Маргариту Петровну и Анжелку, то есть Ангелину Апраксину, вполголоса обсуждающих какие-то фотографические премудрости. Когда он зашевелился и закашлялся — хотя уже не было вокруг него никакого дыма и огня, — они на секунду отвлеклись, глянули на него без интереса и продолжили беседу как ни и чём не бывало. Так что на этот раз он своей «отключкой» никого не переполошил.

Оксфорд, 2057 год