Воздух во храме сделался будто пустым,и нечем стало дышать. В наступившей тишине было слышно, как потрескивают свечи перед образами. А может, это потрескивали, вставая дыбом, волосы на головах прихожан? Ни скрипа, ни слова, ни шороха не вплеталось в этот треск, жуткий сам по себе. Стоявший ближе всех к амвону поп Ферапонтий выронил кадило из ослабевшей руки и как-то вяло закрестился. Затем попятился и опрокинулся прямо на сосновый пол.
      Во всей церквушке, набитой остолбеневшим народом, один лишь старый помещик Алексей Иванович Макк не потерял присутствия духа. Только слёзы — гость в последние годочки нередкий — предательски выступили из глаз, испещрённых красными прожилками, потекли вниз по глубоким морщинам, по дряблой коже подбородка.
      — Дожил, слава тебе, Господи! — шептал он, не отрывая взгляда от Царских врат. А в них стоял он — Прозрачный Отрок: расплывшееся дрожащее тело, нечёткое лицо, а главное — глаза без век, в свете свечей страшные…
 
      Вскоре после того, как Элистер, то есть Алексей Иванович, выполнил первую часть своего задания — отловил и изолировал темпорального шпиона, — его желчная супруга, с которой детишек они так и не нажили, скоропостижно скончалась от болей в желудке. И он, оставшись одиноким, жил в Екатеринбурге ещё почти десять лет, до нашествия на страну Наполеона.
      После победы над супостатом Алексей Иванович, находясь уже в весьма почтенном возрасте, купил имение у Михаила Александровича Лапыгина, отставного майора артиллерии, героя Фридланда и Аустерлица, трижды раненного в сражениях за Отечество. Имение располагалось в селе Плоскове на реке Согоже.
      И вот теперь он стоял в сельской церкви, посреди всеобщего остолбенения, единственный тут здравомыслящий человек, понимавший, что происходит.
      — Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!!! — прорезал тишину истошный вопль.
      Толпа пришла в движение.
      Кто-то рухнул навзничь, ударив черепом в сосновые доски, кто-то бил поклоны. Кто-то — таких было большинство — бросился к выходу, и там началась давка. Иные истово крестились, не отрывая от Прозрачного Отрока вытаращенных глаз. Со звоном пали наземь светильники, утыканные горящими свечками. Дряхлый Ферапонтий лежал недвижим, шепча про «грехи наши тяжкие». Уголья из кадила просыпались на епитрахиль, и тяжёлая материя затлела, но священник этого даже и не заметил.
      Заметались огоньки в паникадиле, пречудным образом отражаясь на теле Прозрачного Отрока. А он всё стоял под иконостасом, страшный своим взыскующим взором.
      Вот уже кто-то от дверей захохотал диким образом; кто-то, придавленный до полусмерти, взвыл; кто-то истошно затянул «Аллилуйю». Ветхие церковные двери трещали под натиском людских тел, грозясь рухнуть и всех перекалечить.
      Наконец Прозрачный Отрок пошевелился, поднял руку. Копошившаяся в дверях толпа снова замерла. А он обвёл страшным взглядом опустевшие интерьеры храма, и тут махом полыхнуло пламя — огоньки, побежавшие от упавших свечей, добрались до бутыли с нефтью, которую Алексей Михайлович давно уже держал здесь в ожидании события.
      О, страх Господень…
      Толпу как вымело из храма Божьего: огонь — это для крестьянина не шутки. Даже те, кого придавили в дверях, уползли прочь.
      Алексей Иванович придвинулся к Прозрачному Отроку вплотную.
      — Кто ты? Откуда?
      — Бустс, бзы, дзынныкк, — забулькал призрак…
 
      Студенту на лекции стало плохо! Затяжной обморок! Ладно бы девица — мало ли что у них, девиц, бывает… А тут парень. Ни с того ни с сего закинулся назад, упал на пол. Вынесли из аудитории, позвали врача. Как зовут? Элистер Маккензи зовут. Университет Оксфорд-Брукс, колледж Санта-Клары. Ой, смотрите, зашевелился!
      — Эй, парень! Парень! Ты как?..
      — Бумагу… Карандаш…
      Он записал на листке русскими буквами слово «Деникин» и снова потерял сознание.
 
      …Эл второй час маялся у дверей Oxford University Engineering Laboratory, в недрах которой, как он доподлинно знал, скрывалась лаборатория ТР — Tempi Passati, что значит прошлое. Внутрь его не пустили.
      Только полковника Хакета смог бы он узнать в лицо из всех сотрудников лаборатории. Но уже полных два часа прошло, а его нет… впрочем, вот он, и даже не один! «А я ведь и того, кто с ним, тоже видел, — мелькнуло в голове Эла… А Хакет-то, Хакет! По-прежнему выглядит страшилищем. Но мне ли не знать, какой он милый человек!»
      — Господин полковник!
      — Вы меня?.. С чего вы взяли, что я полковник?
      — Неужели вам наконец дали генерала? Ха-ха-ха! Скажите, кто такой Деникин?
      — Какого чёрта я должен знать?..
      Но тут вмешался спутник Хакета — Эл вдруг вспомнил, что его звали Историком Вторым. Он ответил:
      — Деникин — неудачливый русский диктатор начала двадцатого века. После поражения России в войне 1939 года бежал в Америку. Умер больше ста лет назад.
      — А вы кто такой, чёрт вас побери? — рыкнул Хакет.
      — Я Элистер Маккензи. — И Эл погрозил Хакету пальцем. — Вы что, хотите зажилить мою зарплату? Не советую. Я дожил почти до девяноста лет в ужасных условиях, а теперь вы прикидываетесь, будто меня не знаете?.. Да я с вашей лаборатории ещё и пенсию стребую.
      Полковник Хакет крепко схватил Эла за рукав и оттащил подальше от уличной толпы:
      — Не надо кричать. И пугать меня не надо. Излагайте.
      — Вы отправили меня в прошлое. Вы лично, и вот этот господин, и ещё несколько, не помню, как зовут. И вы же встретили меня там, в явочном доме, снабдили документами и посадили на корабль в Европу.
      Хакет стоял как громом поражённый.
      — Точно! — вскричал он, хлопая себя по лбу. — Вот что нужно сделать — явочный дом! Гениально!
      — Ну, вы артист, Хакет. Я бы взял вас в труппу своего крепостного театра… К сожалению, не имею при себе договора, поскольку хоть и отправляли меня вот отсюда, с первого этажа Engineering Laboratory, и ваш главный показывал мне договор, очнулся я почему-то на лекции…
      — Теперь понятно. — Хакет улыбнулся Элу и опять стал совсем не страшным, а очень милым. — Я не прикидываюсь, а действительно вижу вас впервые, и это значит, что ваша миссия была успешной. Что вам поручили?
      — Встретить в определённое время Николауса фон Садова в Екатеринбурге и ликвидировать.
      — И вы его ликвидировали?
      — Ну… Можно сказать, что да.
      — Так «да» или «можно сказать»?
      — Я загнал его на русские рудники. Ликвидировал.
      — А зачем? — спросил Историк Второй.
      — Откуда же мне знать?! Мне велели, я сделал! А потом дожил до 1822 года, и вот только что там сгорел, побеседовав с Прозрачным Отроком в селе Плоскове.
      — О, про него я слышал! — обрадовался Хакет.
      — К этому типу мы давно ищем ключи, — подтвердил Историк Второй.
      — Рассказывайте, — распорядился Хакет.
      — А договор? А деньги?
      — Не беспокойтесь, всё вам будет. И даже больше…

      У министра юстиции были горячие деньки: Анджей Януарьевич безвылазно сидел в Петрограде, разбираясь с бунтовщиками, устроившими беспорядки, и матушка отправилась его навестить. Стас вернулся в пустую квартиру. Сев за свой стол, он первым делом посмотрел на полку, куда поставил перед отъездом книгу «Фон Садов, которого не было» писателя Букашкова, и поставил не торцом, а обложкой наружу, чтобы сразу была видна. Теперь там стояли совсем другие книги.
      Ах ты ж!.. Опять пропала! Жаль, поучительное было чтиво… Следовало хотя бы выписки из той книги сделать. Вдруг бы они уцелели?
      Взял учебник, пролистнул до главы об императоре Павле. В марте 1801-го воцаряется его сын, Александр I: «Папенька умер апоплексическим ударом… Всё будет как при бабушке… » Не упомянут никакой Степан: ни солдат, ни фельдфебель, ни вахмистр.
      Позвонил в московское представительство Министерства юстиции, попросил Мишу, хорошо ему известного секретаря отчима, связаться с российским посольством в Париже, чтобы узнали телефон галереи Palais-Royal. Говорил Стас медленно, стараясь, чтобы голос звучал внятно. После побоев дикция всё-таки была не очень хорошей.
      Мише понадобилось всего тридцать минут — великое изобретение телефон!
      Уже вскоре Стасу отвечали из Парижа:
      — Аллоу!
      — Несколько дней назад я был в вашей галерее и видел портрет «Незнакомка» Эдуарда де Гроха.
      — Оу, мсьё! Ведь вы звоните из Москвы? Этот портрет теперь тоже в Москве.
      — Я знаю, мадам. Я присутствовал, когда мадам Саваж вручала его мадемуазель Деникиной. Но мне хотелось бы поговорить с прежними владельцами картины. Не могли бы вы сообщить их телефонный номер?
      — Сейчас посмотрю… Бывший хозяин картины — господин Вильгельм фон Садов, город Харрисвилл, штат Пенсильвания, Североамериканские Соединённые Штаты. А привёз картину в Париж и оформлял договор по доверенности его сын Отто. Вы записываете?..
      — Да, конечно.
      Он записал номер и, прежде чем попрощаться с любезной дамой, спросил:
      — Когда-то инженер Эйфель построил в Париже башню… Высокую. Вы знаете о ней? Она стоит?
      — Мсьё! — расхохоталась парижанка. — А что ей сделается?! Конечно, стоит!..
 
      — Слушаю, Садов, — раздалось в трубке минут через пять после того, как телефонистка сказала «соединяю».
      — Вильгельм фон Садов? — спросил Стас.
      — Отто фон Садов. А вы правда звоните из Москвы?
      — Правда. Я узнал номер вашего телефона в галерее Palais-Royal в Париже. Вы продали им картину.
      — Да, «Незнакомка» Эдуарда де Гроха.
      — Это моя картина.
      — Прошу прощения, вы ошибаетесь, — произнёс далёкий голос. — Эдуард де Грох наш предок, и эта картина принадлежала нашей семье на законных основаниях.
      — Я не спорю. Но моё имя — Эдуард де Грох.
      На том конце провода надолго замолчали. Потом тот же голос осторожно сказал:
      — Это очень интересно.
      — Я звоню вам, чтобы предупредить. Ваша семья в опасности. За вами охотится английская темпоральная разведка, они уже убили одного моего прадеда. Не суйтесь в старую Россию. Не пытайтесь влиять на события. Вы должны это знать, я же учил Эмануэля! Неужели он не передал потомкам?..
      — Прошу меня извинить, но во избежание ошибки сообщите имя лица, которому служил Эмануэль.
      — Императора звали Карл Альбрехт.
      — И вы лично знали императора?
      — Разумеется, знал!
      — Ещё раз извините. Я искренне рад слышать вас. Нет, я в восторге! Конечно, мы сделаем всё, как вы говорите!.. Но нельзя ли поподробнее? Нельзя ли нам встретиться?..
 
      В тот же вечер ему позвонила Марина. Сказала, что звонила и вчера, и позавчера. Голос её был спокоен.
      — Я был в отъезде, — объяснил он.
      — Да, мне Елена Эдуардовна говорила. Но знаешь, я подумала: вдруг ты приедешь и не позвонишь мне?.. Ведь я на тебя накричала…
      — Господи! Когда? Я ничего такого не помню.
      Она засмеялась:
      — Знаю, ты добрый. Только, Стасик, не пропадай. Хватит одной Мими… Мне так её жалко…
      — Раз и ты, и я помним её, значит, жизнь Мими имела смысл, — бодро отозвался он.
      — Смысл? — воскликнула она. — А в чём он, смысл жизни?
      — Умереть, оставив по себе добрую память, — ответил он, ни секунды не задумываясь.
      — Смысл жизни — умереть? — удивилась Марина.
      — Оставить добрую память, — пояснил Стас. — Никакого другого смысла в ней нет…