Зона сна
ModernLib.Net / Научная фантастика / Калюжный Дмитрий Витальевич / Зона сна - Чтение
(стр. 25)
Автор:
|
Калюжный Дмитрий Витальевич |
Жанр:
|
Научная фантастика |
-
Читать книгу полностью
(826 Кб)
- Скачать в формате fb2
(400 Кб)
- Скачать в формате doc
(373 Кб)
- Скачать в формате txt
(357 Кб)
- Скачать в формате html
(397 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28
|
|
— Получается, что запад наползал на Россию, — пояснила Ксения Алексеевна. — А Рюрик… Голландская история начинается с того, что в 862 году был приглашён туда варяг Рюрик, который создал им государство! Как вам нравятся такие параллели? — А мне как-то раз во Львове жаловались, что с Запада тащат и тащат перемены, и происходит замена власти, верований да и состава самого населения… — Я про это и говорю, — воскликнул Морозов. — Происходят перемены, организованные пришедшими извне людьми. Те, кто тут живёт в момент перемен, могут быть недовольны. А их внуки не помнят перемен, они полагают, что так, как оно получилось, было всегда! А было-то иначе… — Но этот процесс вечен, — пожал плечами Стас. — Когда-то вот в этих местах жили люди, слыхом не слыхавшие ни о каком Христе. Потом произошли перемены… Они сопротивлялись… Потом забыли о прежней жизни, приняли некое первичное православие, бога Сусе. При Иване Грозном — перемены. Сопротивлялись… Забыли… При Никоне — опять перемены; этот Никон, пожалуй, Ивана-то Грозного спалил бы на костре как старовера. Эволюционный закон, кто кого… — Очень правильно, молодой человек! И как же этот эволюционный закон отражается в официозной истории хотя бы «ига»? Никак. Когда я, читая русские летописи, впервые попал на эту мысль, то уже не мог оторваться от документального изучения этого «ига» со всех сторон. Книги брал из библиотеки Академии наук; и что же? Моя версия полностью подтверждается. — Получается совсем другая история Руси? — Да… Вот послушайте, почему произошла подмена в истории: папистам в Риме захотелось создать унию Восточной и Западной церквей против турок. А у нас, на востоке, никто не то что не помнил, а и не знал географически, откуда было нашествие. Поэтому, когда перед Флорентийским униатским собором были выпущены подложные путешествия на Восток от имени Марко Поло, Плано Карпипи, Рубрука и других, где
татарскоеиго крестоносцев было выдано за татарское иго монголов, никто не возражал. И это вошло в учебники, по которым учили меня. — И меня, — сказал Стас. — И меня, — отозвалась Ксения Алексеевна. — Короче говоря, всех, — заключил Морозов. Они брели среди полей и перелесков, и Стас думал: ведь ему восемьдесят лет реальной жизни! И никаких
снов,чтобы проверить свои версии и удлинить жизнь. Может, ему осталось меньше года… И мы никогда больше не увидимся… До чего это печально
. И как интересно: вчера я рассказывал об истории крестьянам, чувствуя себя ну просто эрудитом. А сегодня, раскрыв рот, слушаю рассказы об истории из уст Морозова!.. — …Свойство человеческой психики таково, — говорил учёный, — что, однажды выучив некие правила или постулаты, человек уже не может перешагнуть через них. Мои исследования шли бы значительно быстрее, если бы часть работы можно было поручить профессионалам в различных областях, особенно в астрономии. Но мои друзья-астрономы сопротивлялись проведению этой работы, саботировали ее, некоторые прямо отказались участвовать в моем предприятии. — Это когда ты занимался хронологией Древнего мира? — спросила Ксения Алексеевна. — Верно… И не так им уж этот мир оказался древним… Кстати, эту ситуацию — как происходит обновление и деградация в общественных отношениях — я описал еще в 1880-х годах, когда анализировал процесс образования новых политических партий. Хотите послушать? — Конечно! — Допустим, существует некоторая партия. Упорным трудом своих членов она добилась определённого авторитета и признания в обществе. Принадлежать к ней стало престижно. И большое количество конъюнктурщиков начинает заполнять её ряды, но при этом это большинство требует, чтобы партия следовала уже оправдавшим себя курсом. Но наряду с большинством в ней есть члены, которые примкнули к ней не потому, что это престижно, а искренне разделяя её стремления. Они начинают выступать против мнения большинства. Становятся внутренней оппозицией, и в результате их изгоняют из партии. Но они организуют новую. Своими искренними действиями добиваются признания и авторитета для своей новой партии. В неё опять устремляются те, кто хочет быть при авторитетном деле, и, чтобы это дело продолжало быть авторитетным, требуют её окостенения. Опять появляется внутренняя оппозиция. Их изгоняют, и так далее. — А знаете, я так и думал, что в эволюции нет разумного начала… — Нет, и мы наблюдаем это даже в науке истории! Огромная армия конъюнктурщиков требует канонизации того, что в ней достигнуто, и с жестокостью изгоняет всех, кто собирается что-то изменять. Но в данном случае не возникает новой «партии»… Они дошли до некоего, известного только Морозову, пункта в своём пути и повернули обратно, к усадьбе. — Что вы думаете об эсерах, Николай Александрович? — спросил Стас. Он помнил, что к этой партии принадлежит Матрёна. — Эсеры… — задумчиво произнёс тот. — Партия социалистов-революционеров… Я знаю почти всех из видных её членов. Ведь она создалась из моей «Народной воли», пока я сидел в тюрьме. Но сам я, после тюрьмы, оставил всякую партизиозность, предпочтя науку. Что я о ней думаю? Если бы она стала правительствующей партией, то прошла бы весь путь окостенения, о котором я вам только что рассказал. А сейчас, при запрете партийной деятельности вообще, о ней ничего не слышно. Верочка Фигнер в тюрьме… Наверное, раз партия действует подпольно, в ней — достойные люди.
Около девяти вечера вернулись домой. Последовал лёгкий ужин и чай. Если бы не было гостя, Морозов ушёл бы работать в свой кабинет, — а так он заговорил о том, что его волновало: о возможном создании водохранилища. — Если ставить плотину в Романове-Борисоглебске, то затопление будет высокое, но неширокое. А если строить выше Рыбинска, то затопит Мологу. Оказывается, к нему уже приходили специалисты: хотели измерить, куда дойдёт вода. Морозов сразу показал им куда; из самого визита следовало, что выбрали «широкий» вариант, с затоплением Мологи. И причина — в жажде рекорда: так получится самое большое в мире рукотворное «море»! А что из-за мелководья вода будет гнить, им наплевать… — Но я думаю, вообще никакой плотины строить не будут, — сказал Морозов Стасу. — У этой власти одна болтовня, никаких дел. Например, говорят: мы увеличили валовой продукт, прилавки полны товара! Прилавки-то полны, но ведь это всё импорт, купленный за счёт продажи древесины, руд, угля, нефти, то есть продукта, добытого малым числом людей. А наши крестьяне не знают, куда сбыть урожай и на какие средства купить детям ботинки! Вы догадываетесь, почему власти не переходят от продналога к денежному? А потому что крестьяне не смогут платить: денег нет. Какие уж тут водохранилища! Какие ГЭС! Построить их можно только рабским трудом…
Стасу предложили место для ночлега, но прежде чем направиться в свою комнату, он воспользовался тем, что остался с Морозовым с глазу на глаз, и задал-таки вопрос о путешествиях во времени. Возможны ли они в принципе? Учёный тут же процитировал Державина:
Река времён в своем теченье
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что-то остаётся
Под звуки лиры иль трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы,—
а потом продолжил: — Какие стихи! Как сформулировано: забвение! Понимаете? Всё дело в
памяти людей.Забыто, и будто не было ничего… Но прав ли поэт? — Так можно или нет вернуться в прошлое?.. — воскликнул Стас, размышляя, как подойти в их беседе к своему опыту. Ведь если
невозможно,то не мог бы и он. А раз он мог, то, значит, возможно — но как? Морозов опередил его: — Когда вы глядите ночью на звёздное небо, ведь вы глядите в глубину прошлого! Ни одной звезды вы не видите в том месте и состоянии, в которых она находится теперь. Взглянув, например, на звезду, от которой лучи доходят до нас в десять лет, мы видим её такой, какой она была в момент их отправления! Если бы мы имели возможность рассмотреть ее жителей, то погрузились бы, так сказать, в их прошлое на десять лет и увидели бы наяву то, о чем многие из них уже позабыли… Точно так же и они видят нашу Землю не такою, какова она теперь… Ксения Алексеевна пришла и увела Стаса. — Николаю Александровичу пора спать, — с упрёком сказала она. — Учитывайте же его возраст. О чём вы говорили? О путешествиях по времени? У него есть об этом водной из книг, я дам вам её. И Стас долго ещё не спал, обдумывая то, что было написано великим учёным в девятнадцатом веке:
«… Представим себе, что мы изобрели такой корабль, который может чрезвычайно быстро летать по мировому пространству. Ведь мы видим рассматриваемые нами предметы только потому, что волны света, идущие от каждой их точки, бьют по сетчатой оболочке внутри нашего глаза. Значит, если б мы разогнали наш корабль, улетая от Земли, до скорости световых волн (а это будет при быстроте полета около 300 тысяч километров в секунду), то лучи света уже не могли бы бить по нашей сетчатой оболочке, и Земля со всем, что сзади неё, сделалась бы для нас невидимой. Затем, при достижении нами скорости вдвое большей, чем скорость света, т. е. около 600 тысяч километров в секунду, сетчатка наших глаз уже сама стала бы биться по перегоняемым ею волнам, и притом совершенно с тою же быстротой, с какой они бились по ней прежде. Теперь мы снова увидели Землю и всё, что находится на ней и за нею, но только в противоположном направлении, как будто бы отражённую в зеркале. С каждым мгновением мы догоняли бы при этом волны света, летящие от более ранних событий…
Отлетев в ту область пространства, куда лучи доходят во сто лет, мы увидели бы наяву, как Ньютон и Коперник делали свои гениальные открытия. Еще далее — мрачные дела инквизиции и, наконец, самого Христа, умирающего перед нами на кресте за проповедь равенства и братства. Мы могли бы сфотографировать все эти события, восстановить их истории в первобытной истине и убедить наглядно человечество, что ни одно из них не исчезло бесследно, но все существуют и в настоящем времени, в картинах света и лучистой теплоты на различных расстояниях мирового пространства…
И если мы вполне усвоим эти представления не только своим умом, но и сердцем, они заставят нас относиться серьёзно ко всему, что мы делаем и чувствуем: ведь каждое наше чувство, каждое желание уносится в вечность и никогда не умирает».
Молога, куда в одном из
сновСтас почти ежегодно хаживал с обозом на ярмарку, теперь соединялась с Ладогой через Тихвинский канал. Замыслил его строительство ещё Пётр Первый, ведь по этой трассе издревле шёл торговый путь с Волги в Прионежье и Балтику, но через водораздел грузы возили гужом. В 1712 году Пётр сам приезжал сюда, чтобы познакомиться с трассой. После его смерти идею забыли; император Павел её возродил, но строить начали уже после его убийства. И теперь Стас мог сам видеть, как множество маленьких пароходов, взяв плоские баржи на буксир, сворачивали с Волги на реку Мологу, чтобы доставить в Петроград и дальше на север дары знойного Нижнего Поволжья в трюмах своих и на палубах. Город примерно на треть был застроен каменными домами, в основном одноэтажными, но попадались и двухэтажные. Народу было много; дела здесь шли всё-таки побойчее, чем в заштатном Мышкине. Запах! Он его сразу вспомнил.
Там,на прежнем Холопьем поле, триста лет назад, пахло точно так же. Это была сложная смесь лошадиных и человечьих ароматов, задах земли: так пахли груды овощей; запах пыли: его источали зерно и улица; свежий запах со стрелки рек — Молога в месте впадения в Волгу разливалась на 130 саженей; запах навоза, конечно. Долетал и запах свежего сена. В отличие от Мышкина здесь был рынок: масло, сыры, мясо и птица, мёд, мука, патока, репа, брюква… Но появились и новые товары: местный картофель, привозные помидоры и дыни… Увидев апельсины, Стас подумал: каким образом китайский апельсин появился в этих краях позже вьетнамского жителя, огурца? Ведь огурцы он ел даже при дворе князя Ондрия!.. Потом сообразил: огурец везли в семечках, и он распространялся во все края рассадой. Апельсин же не приживался ни здесь, ни даже в Византии, а везти плоды никто бы не стал: сгниют. В лавках купцов рулоны с полотном, гусь-хрустальненское стекло, нарядная нижегородская хохлома, подмосковная гжель, павловское железо, богородские кожи, скобяные товары. Чего у нас тут только не производят… По улице Корнилова, главной в городе, пропылил полуторатонный грузовик «ЗИК»; за ним с воплями бежали ребятишки. Увидев Стаса, они с теми же точно воплями побежали за ним. Да и весь город провожал взглядом мотоциклиста, затянутого в кожу, оседлавшего мощную машину, какой в этих краях, пожалуй, и не видывали. Стоило Стасу остановиться на ярмарочной площади, как к нему подбежал, придерживая саблю, молодой околоточный и козырнул — на всякий случай. — Что ярмарка, скоро? — спросил Стас, снимая шлем. — Ярмарка? — поразился чин. — Да ведь ярмарки тут уже сто лет как нету! — Вона как, — сказал Стас, будто ему это было всё равно, и попросил: — Присмотри за машиной. Где тут можно умыться и где почта?.. Он обошёл ярмарочную площадь, отбил телеграмму маме: «Всё в порядке тчк целую тчк сын», — и вышел к стрелке. Внизу два десятка мужиков спускали на воду только что построенную барку; Молога всегда славилась своими корабелами, хотя кораблики тут делали маленькие, скорее лодки. Вдоль берега, там, где во время оно стояли гулящие дома, теперь вели какое-то строительство: возводились каменные стены; окружённая лесами, торчала в небо красная кирпичная труба. — Любезный! — обратился Стас к проходившему мимо мастеровому. — Скажи-ка, что это у вас тут за стройка? — Это? — Парень опустил на землю ящик с инструментом, оглядел непривычно одетого Стаса с ног до головы. — Это будет промкомбинат! Мельница, маслобойня, крахмалопаточный завод и, само главно, баня! — Да ну?!! — поддержал Стас восторженный тон местного жителя. — А как же! — сказал тот, гордясь. — Индустриализация, панимашь! Не тока ж Москве всё лучшее! — А говорили, скоро тут затопят всё… — сказал Стас, удивляясь, что простую мануфактуру, даже для времён Петра Первого мелкую, тут считают за индустриализацию. — Да ходят слухи-т, про плотину и прочие гадости, — протянул мастеровой. — Только мы не верим. Да и не строили б, если затапливать… — А кто строит? — Известно кто: англичане. У кого ещё деньги-т есть?.. Слышь, а ты не с Москвы, часом, будешь? — С Москвы. — Просьба к тебе. — Парень понизил голос. — Вернёшься в Москву, скажи там, что пущай даже и не думают нас топить. Мы из своих домов не уйдём. Скажешь? — Скажу. — Ну, бывай. Мастеровой поднял с земли свой ящик с инструментом и свернул за угол. Стас подумал, что Морозов прав: не будут строить никакой плотины. Он побродил по городку ещё с полчаса. Нашёл примерно то место, где стоял дом его тестя, Миная Силова. За добротным забором теперь возвышалось приземистое каменное строение. Стас толкнул калитку и тут же отступил назад: здоровущий лохматый пёс бросился к нему со злобным лаем. На шум вышел сонный пузатый дядька в засаленной майке и нелюбезно спросил: — Что надо? — Хозяин, — сказал Стас. — Здесь когда-то Минай Силов жил… — Чё?.. Не жило здесь никакого Миная Силова. — Ну очень давно. Дядька нахмурил лоб, произвёл трудную мыслительную работу и уверенно сказал: — Не. Никакого Миная здесь не жило. — А до тебя кто жил? — Никто, — отрезал дядька, — я всегда тут жил. И ушёл в дом. Стас с досадою плюнул ему вслед. Но досадовал не на него, а на себя: кто здесь будет помнить Миная? Старик Державин ещё вон когда заметил, что река забвенья утопит царства и царей, а я ищу какого-то Миная… Но всё же тоска жила в его сердце. Возвращаясь на ярмарочную площадь, заглянул на минутку в древний Афанасьевский монастырь. Четыре храма на его территории радовали глаз и душу основательностью и красотою росписей. Очевидно, туризма тут ещё не знали, досужие путешественники глаза аборигенам не намозолили, и потому к Стасу вышел местный служка из братии — поздороваться. Стас у него спросил, не осталось ли в городе архивных записей конца семнадцатого века. Сожгли архив-то, сказал служка. В войну ещё. Эх, река забвенья!
На площадке за монастырём две команды пацанов гоняли мячик длинными битами. Стас пригляделся: игра напоминала известную ему лапту, но биты, которыми они орудовали, показались ему более симпатичными. Зрителями были нескольких активно болеющих мальчишек; недалече от поля сидела, подстелив под себя какую-то тряпицу, нестарая тётка, возле которой стояла длинная сумка, — Стас решил, родственница одного из игроков. Не рискнув приставать к беснующимся мальчишкам, он подошёл к ней, присел рядом, спросил: — Что это за игра такая? Биты у них интересные. — Это баловство, сынок, называется бейсбол, — сказала она и отстегнула клапан сумки. Там лежало десятка два длинных бит. — У нас-от лапта, городки, а заграничные играют инако, вот этими битами… — Неужели из-за границы везут? — Зачем? Наша фабрика режет. — А ты чего их принесла, играть, что ли, будешь? — Смеешься над бабкой старой? На продажу. — Почём? — Бери за трояк. — Да ладно, трояк! За палку! Рубль дам. — Дешевле нигде нет, — обиделась она. — Американцы, хозяева наши, в лавке своей по тридцатке продают. Да только у них-от никто не покупает, у меня берут. — А у тебя они откуда? Небось с той же фабрики? — Знамо дело, с фабрики. Качественные! А знаешь как трудно их вынести? Надзиратели что звери…
Бензоколонок в стране было не так чтобы много, а скорее мало. И чем дальше от Москвы, тем меньше. Поэтому мотоцикл Стаса был снабжён дополнительными кронштейнами сзади — слева и справа, в которых укреплялись канистры с бензином и маслом. А к правому кронштейну были приварены три кольца: сверху, снизу и посерёдке, для удочек и прочих круглых предметов. В эти-то кольца Стас и пристроил свою новую биту. Князь де Грох от неё, может, и отказался бы, но в душе Стаса на этот раз победил старшина десятских дружины князя Ондрия. Удобная штуковина бита: правда, хуже бунчука — никаких подковырок не сделаешь, зато для удара приспособлена идеально. Он покрутил её в руках, вспомнил, как однажды, давно, сломал дома хорошую швабру ради палки… И взял. А когда пристроил биту на место, из-за угла вынырнул молодой околоточный. Он тут и околачивался два часа, за мотоциклом присматривал. Стас глянул по сторонам — не видит ли кто, — сунул в ладошку парня полтинник: — Спасибо за заботу…
* * * От Мологи махнул он сразу на Бежецк и Тверь. В Москву его совершенно не тянуло. Дело, наверное, в пейзажах, решил он, и задумчиво произнёс вслух: paysage. Дословно — вид местности. Что мы тут имеем? Ровная как стол равнина, и над нею небо. Уж если облака, то от края до края. Уж если солнце, то его отовсюду видно. Уж если улетать душою, так на все четыре стороны. Никаких вихляний вроде фьордов. Никаких загромождений вроде гор; как же они угнетали его в Баварии! Простор, вот в чём дело! Душе простору хочется! А в городе? Таком, как Москва?.. То-то же… Ещё когда ехал к Морозову, ассоциации тянули одна другую — простор, небо, душа, Бог, — и этот свободный полёт мысли сам собою вызвал из памяти имя крёстного. В наше время крёстные родители не имеют уже того значения, как раньше. И сами они забывают о своих обязанностях, и крестники тоже не помнят о духовных узах. Но некоторые — вот вроде как он, Стас, — хотя бы помнят, кто их крёстный. Князь Юрий Афанасьевич Юрьев. Он был дядей мамы Стаса, Елены Эдуардовны, а его именьице на берегу Волги — Иваниши — семья Гроховецких в былые годы использовала как летнюю дачу. Хотя, признаться, место было сырое: речка Иванишка и ручеёк Тьмака да ещё болотце в придачу поставляли комаров в ба-альшом переизбытке. Направив мотоцикл свой в сторону Твери, Стас, так ли, эдак ли, попадал к нему в гости.
Князь Юрьев был того же возраста, что и Морозов. Но настолько же, насколько Морозов был погружён в науку, князь Юрьев был погружён в религию. Насколько Морозов стремился избегать догм, настолько князь Юрьев был им привержен. Насколько Морозов желал молодёжи раскрепостить свой ум, настолько князь Юрьев желал закрепостить ум любого живого существа, оказывавшегося в пределах достижимости. Стас оказался в этих пределах. Юрий Афанасьевич выпал из реалий бытия уже лет десять как, и с тех пор прореха в его памяти только увеличивалась. Но то, что выучил в юности — а именно Священное Писание и поучения отцов Церкви, — он помнил преотлично. Зато забывал, о чём говорил пять минут назад, и съезжал на повторы. А поскольку он был при этих качествах чрезвычайно гостеприимен и навязчив, у того, кто попадал в его лапы, было только два выхода: или стать религиозным фанатиком (вариант: повеситься с тоски), или бежать без оглядки (вариант: взбеситься и убить князя). Поскольку он дожил до преклонных лет и отнюдь не был окружён толпой почитателей, Стас сделал вывод, что большинство или повесилось, или сбежало. Оставаться здесь в добром расположении духа мог бы только второй такой же — выживший из ума, в пять минут забывающий, о чём говорит ему старый надоеда. Вдвоём они были бы просто счастливы: а как же, духовная жизнь! Но и Стас устроился у крёстного вполне сносно. Он уже в семнадцать лет входил в число тех неисправимых книгочеев, которые, увидев буковки даже на клочке бумажки в туалете, немедленно начинают их читать. И в бытность свою крестьянином в Рождественском монастыре, страдая без чтения, перечитал по много раз всё, что мог найти. А других книг, кроме духовных, там не было. Теперь он быстро нашёл окорот на крёстного. Когда тот надоедал ему своими божественными текстами, Стас просто перехватывал инициативу: шпарил на ту же тему или прямо тот же текст. Юрий Афанасьевич выпучивал глаза, раскрывал рот и, пуская слюнку, прислушивался, пытаясь понять, откуда, без его участия, истекают святые речи. И даже по окончании сеанса князь ещё полчаса-час был невменяем и молчал. Благодать!
Однажды сидели они на веранде; Стас попивал молоко, а князь надтреснутым своим голосом медленно излагал некоторые соображения о чувственном видении духов: — Когда руководит Бог, тогда отделяются призраки истины; тогда даруется подвижнику духовное видение духов, с точностию обнаруживающее пред ними свойства этих духов. Уже после этого даруется некоторым подвижникам чувственное видение духов, которым пополняются познания о них, доставленныя видением духовным…
… А если принимать заказы на изготовление копий картин великого Эдуарда де Гроха, думал под его журчание Стас, то можно обеспечить себе сносный доход и отказаться от денег отчима. Снять квартиру и жить отдельно. И даже лучше не в Москве, а в пригороде… — Желая узнать, какой исход будет иметь сражение, в которое он намеревался вступить с филистимлянами, Саул просил волшебницу, чтоб она вызвала из ада душу почившаго пророка Самуила для совещания с ним. Волшебница исполнила это. Явившийся на призыв ея пророк предсказал царю поражение и смерть в битве. Саул впал в отчаяние; явление пророка и предузнание будущаго вместо пользы принесли ему величайший вред… Да не мнят о себе что-либо те, кто увидел чувственно духов, даже святых ангелов: это видение нисколько не служит свидетельством о достоинстве видевших: к нему способны и самыя бессловесныя животныя. Ибо сказано: «И увидела ослица ангела Господня, стоящего на дороге с обнажённым мечом в руке…» — … и своротила ослица с дороги, о чём смотри «Числа», двадцать два, стих двадцать третий, — тем же заунывным тоном подхватил Стас. Старик заткнулся. И тут Стас почувствовал:
тянет… Он покрепче вцепился в плетёный стул, и…
Верховья Волги — Литва — Польша — Московия,
1406-1448 годы
Он, голым, рухнул на спину прямо в мелкий ручей, а рядом практически одновременно — лишь с небольшой задержкой — появился столь же голый, но старый и маленький бородач, стоящий на ногах. Это был лес; недалече была слышна река: ручей, в котором мокла его спина, с плеском втекал в неё. Не стесняясь своей наготы, бородач наклонился над Стасом, вгляделся в его лицо и вскричал с некоторым весельем: — А вот и опять ты, Эдик! Как дела? — Потрепал его по волосам: — Повзрослел! Но что ж ты кувыркаешься? Я же учил: когда
тянет, упрись в стеночку иди к дереву какому прижмись, чтобы на ногах быть. Забыл, чай? Деда этого Стас уже видел, и тоже на фоне леса. Детские, смутные воспоминания… Что-то ужасное… Ну конечно! — А я тебя знаю, старик! — воскликнул он. — Меня медведь ел, а ты не помог! — И он вскочил на ноги, оказавшись на две головы выше деда. — Так ты другой? — задрал голову бородач. — Другой! — передразнил его Стас и пошёл выламывать палку. — Ну и вопросец. Как на это ответить? А? Он выломал палку, дал её деду. Выламывая вторую, размышлял вслух: — Ведь это здесь и было. Я приехал к крёстному и увидел свой первый
сон.Тут был медведь и ты. Он меня ел, а ты помалкивал! — Хе-хе-хе! Помалкивал! Он потом и меня сгрыз. — Ладно, дело давнее, — вздохнул Стас. — Зовут меня Станиславом, можно — Стасом. Рассказывай, собрат по несчастью, что тут, собственно, происходит. Каким чудом мы тут встретились? Кто такой Эдик? Кто ты? — А меня зовут Кощеем, — весело посверкивая глазками, сказал дед, одновременно начиная сбор трав и веток для изготовления юбочки. — Оп! Кощей? Неужели в сказках про злых духов правда изложена? Хотя… Понятно! Бессмертный! — С того же самого мы и с Эдиком начинали. Он пугался моего прозвища и полагал бессмертным. Нет, отрок Стас, не бессмертен аз, атакой же, как ты. — А почему тогда Кощей? И кто такой Эдик? — Кощей — потому что кочую. Ты займись делом-то, одеваться надо да идти. Нам тут жить, поговорить успеем.
* * * …Избушка имела вид совершенно неухоженный. Провалы маленьких окон, упавшие рассохшиеся ставни и дверь, сгнившая деревянная крыша. Старик огорчился: — Ну вот, придётся всё чинить. В прошлый-то раз на век уходил и не вернулся. Вот оно всё и пропало… — Как?
Век?— поразился Стас. — Век, — подтвердил старик. — Там, где жил тогда — в Ливии
, — у жителей дети выросли, и внуки народились. — Да ведь век — это же сто лет. — Сто лет? Вряд ли кто живёт столько… Обычно ухожу отсюда, и возвращаюсь сюда же, и складываю в месте сем речь и рухлядь, чтобы на следующую ходку было, а в тот раз не получилось вернуться. Пришли пастыри с воями, учинили в Ливии насилие во имя Господа. А я, отрок, слишком много о Господе знаю, чтобы в споры вступать. Ушёл в свой истинный облик прямо там. Прожил дома до нового сенокоса, а сего дня, накосив копёнку, прилёг соснуть в тени, да и чувствую:
тянет.Обрадовался: не молод уж, не пройтись ли по знакомым местам? Вдруг да боле Господь не попустит? — А как мы оказались в одном месте и в одно время? — Чтобы встретиться с другим, надо к нему прийти. Вот и попробуй пойми его… А Кощей вытащил из-под гнилья каменный топор и какие-то железки, и они начали латать избушку. Дед говорил: — Было, поселил я тут семью, бежали они от крымчаков. Семь поколений жили, сохраняя домус. Меня, когда являлся им, почитали за… ты не знаешь. А потом вымерли. Ваши,
дальние,поведали, что род их пресекся по генечим… генетичим — правильно?.. — причинам. — Прости, дед, я не понимаю. — Стас никак не мог заставить себя произнести «Кощей». Знал, что это глупый предрассудок; помнил слова Морозова: люди вызубривают правила и не могут потом их перешагнуть, — и что-то его самого тормозило…
Зимовать остались в этой избушке. Кощей объяснил, что есть
дальниеходоки, которые его зачем-то ловят. А отсюда только две дороги: через Старицу к Вязьме и на Тверь. Эти зловредные
дальниеловили его и там и там: выставляют свои дозоры — никуда не денешься. Поэтому лучше и не соваться, ограничившись походами по здешним лесным деревням; в них есть всё необходимое. Действительно, в редких деревушках — как выяснил Стас, независимых ни от какой власти из-за своей изолированности, — хоть и побаивались Кощея, почитая за духа лесного, легко шли на обмен. Брали приносимые Стасом шкуры и меха животных, давали зерно. А овощи, мясо, рыба, мёд, орехи и грибы у них были свои. Говорили долгой зимой обо всём; Кощей полагал своим долгом обучать неопытного отрока. Он действительно знал и понимал невероятно много. Он живывал во всех временах и по внутреннему своему возрасту был чудовищно стар. Между ними, людьми разных эпох, разумеется, возникали непонимания, но что интересно, Стас не понимал старика гораздо чаще. В чём-то глубинном Кощей был человеком иной, что ли, породы. Он был частью этого леса и мира, а Стас не ощущал себя такой частью.
Однажды Стас спросил его: — Кошей, я не в первый раз в прошлом. Всегда попервоначалу было мало понятного в разговоре людей старых времён. А твоя речь мне понятна — хотя, кажется, ты родился раньше царя Алексея Михайловича. — Tempora mutantur
, и говор тоже, — ответил Кощей, — но кто ведает многих, ведает многое. Так же, как ты, говорил Эдик — я освоил его разговор. Те,
дальние,увязавшиеся с нами, говорили на аглицком, и я стал понимать язык сей, но здесь такого нет — нигде не нашёл. Они не такие суть, как ты и аз, грешный, они
ходятпри помощи
машины,и Господь их — другой. Сие странно мне. Ибо истинно знаю, Господь един и неизменен. И опять ушёл от ответа, когда он реально родился. Стас уже несколько раз вопрошал об этом, но старик был скрытный. Вот и теперь: — Меня часто пытывали об истинном времени моём дальние люди — аглицкие, и другие; шестирукие тож; но не мог я ответить им, и тебе не смогу. Раньше даже не понимал, о чём спрос. Теперь-то понимаю. Из учёных галльских схоластов из города Париса цифры времени знаю, и древнее гречество, и старинное еврейство, и новомодное латинство познал, но всё же ответить не могу.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28
|