Сентябрь был аномально тёплым: будто лето решило повториться. Кое-где по второму разу цвели плодоносные деревья; малина и земляника дали второй урожай. Лягушки квакали будто в мае; птицы призывно пели — хотя некоторые, повинуясь своему внутреннему календарю, тронулись уже на юг, подальше от зимней бескормицы.
      Стас пересекал среднерусские пейзажи на мощном своём «звере», мотоцикле BMW-R11. Он ехал в Борок, к Николаю Александровичу Морозову.
      В Москву вся их делегация вернулась 31 августа. Для него возвращение порождало проблему: что ему теперь делать? Производственная практика закончилась, и в училище с 1 сентября начинались занятия, на которые, как он сам это понимал, ходить ему теперь совершенно незачем. Он хотел бы заняться изучением истории, например, в МГУ, но вступительные экзамены уже прошли, а если б и не так, нужен аттестат о среднем образовании… А сдавать на аттестат экстерном рано. Может, идти вольнослушателем?.. Да, пожалуй…
      Но предварительно решил он встретиться с Морозовым. Понятно, что корифей всех наук просто так его не примет, надо заручиться рекомендациями. Поговорил с мамой, позвонил отчиму в Петроград; тот нашёл бывшего сотрудника лаборатории, коей руководил Морозов; сотрудник отбил в Борок телеграмму с просьбой принять юного С. Ф. Гроховецкого для консультации; наконец, пришёл ответ: «Согласен». На всё про всё ушла неделя.
      И вот — едет, всё-таки едет! Хотя события последних дней прямо вели к тому, что застрянет он в Москве…
      Денёк отоспавшись после возвращения и обдумав перспективы дальнейшей здесьжизни, он выкатил из гаража мотоцикл. Думал, что забыл всё, с мотоциклом связанное, но рука сама взялась за ручку газа, а нога проверила, на нейтралке ли стоит сцепление, поднялась на нужную высоту и крутанула кик-стартёр. Оказывается, умение ездить на мотоцикле сродни умению ходить, плавать и скакать на коне: если один раз научился, уже не забудешь! Оставалось вспомнить пропорции заправки бензином и маслом, потренироваться на примосковских шоссейках, и в путь!
      И опять, как в прошлый раз, его планы поломал полковник Лихачёв. Стас в квартиру зашёл на минутку, переодеться и взять канистру с маслом; но только успел вытащить из шкапа кожаный костюм, высокие ботинки и краги, как зазвонил телефон:
      — Станислав Фёдорович? Умоляю, приезжайте немедленно, Нет, лучше я вышлю машину, спускайтесь вниз. Нет, я сам за вами приеду…
      — Что случилось-то, Виталий Иванович?
      — Марина узнала про Мими, у неё депрессия. Думаю, вы сможете…
      — Выезжайте, жду.
 
      Въехав в Мышкин, Стас подумал, что свалял дурака: надо было от Углича плыть на барже, а не переправляться на левый берег. Мало что здешние жители, как в каменном веке, передвигаются исключительно по реке, из-за чего сухопутные дороги ужасны, так ещё и Мышкин оказался дыра дырой. Нет не только рыночной площади, но и хоть какой харчевни, а он с утра не ел.
      Всё, что здесь было приметного, так это пустая, полуразвалившаяся пристань и очень красивый, но обшарпанный кафедральный собор. Здесь он и остановился: дело было к вечеру, народ тянулся в собор на службу. Выключил двигатель, слез, с натугой задрал мотоцикл на сошки и чуть было не подумал, что оглох, — такая была вокруг тишина. Но причина тишины была не в его ушах, измученных многочасовым рёвом «зверя», а в том, что все, кто только ни был на площади — не так уж много и людей-то, — застыли на месте, уставившись на него.
      Народ был вопиюще бедный даже с виду: ни на ком нет новой вещи; пусть не рванина, а всё же выцветшее от многочисленных стирок старьё. «Пожалуй, один мой английский ботинок стоит больше, чем одежда и обувь на всех присутствующих», — сообразил Стас. Вдоль улицы видны были три лошадки и два раздолбанных древних авто — не иначе весь тутошний транспорт.
      — Ух ты! — завистливо крикнул какой-то пацан.
      — Здравствуйте, люди добрые, — с максимальной теплотою в голосе сказал Стас, поняв, что в своей коже и металле кажется им просто марсианином; улыбнулся и снял шлем. — А нельзя ли у вас где пообедать?
      — Нет у нас тут ничего, батюшка, — жалостливо сказал старушечий голос.
      — А еды у кого купить можно ли? Или магазин какой?
      — Ой, ой, касатик, — всполошилась баба в платочке. — А идёмте ко мне, я вам и яблочек, и хлеба своего продам!
      И тут до всех дошло: покупатель приехал! Все позабыли про церковь и надвинулись на него:
      — Ко мне идёмте, господин!..
      — Пирожки у меня вку-усныя!
      — Ко мне идём, ко мне, у меня лучше!
      — С малиной пирожки!
      — Огурчики!
      — Квас!
      Стас поднял обе руки вверх и крикнул:
      — Тихо!
      Все смущённо замолчали. Он бросил шлем на багажник, сам сел на седло боком, оказавшись выше всех на голову, огляделся нахмурившись и, понимая в душе, что в обычных условиях суровость на его юном лице должна выглядеть комично, вопросил:
      — Что с вами, сограждане? Торговля, что ли, не идёт?
      — Да откуда у нас тут торговля, — с мучением произнесла бабка, предлагавшая яблоки. — Денег-то нет ни у кого. Что с урожаем делать? Самим, что ли, всё съесть?
      И народ опять загомонил в перебивку.
      — Продналогом половину отымут, а с остальным крутись как хочешь, — жаловался мужик в картузе.
      — Закупщик даёт таку цену, что дешевле выбросить, — вторила баба, вцепившаяся в его руку, видимо жена.
      — Самим везти на рынок — тоже разорение, — жаловался ещё один мужик. — Пароходы у нас не пристают. На машине ехать — бензина нет. На лошади — так в города подводы не пускают.
      — До чугунки двадцать километров, но много ли увезёшь в руках? — кричал первый мужик. — В Москву ехать — ссаживают по пути! «Нам в Москве таких не надоть», — передразнил он кого-то. — А и прорвёшься ежели, там своё возьмут! За всё возьмут: за въезд, за место, за санитарную проверку, за весы, за «охрану»…
      — Да ещё и кавказцы изобьют! — крикнул кто-то.
      — Счастье, если удаётся выменять продукт на соль… Тем и живём, барин, прям хоть помирай…
      — Иностранцы захватили российский рынок! — кипятился старик, с виду учитель. — Молоко голландское, срам один! Наша волость молоком всю Европу поила!..
      — Нашим бы объединяться надо в кооперативы, как при царе-батюшке, а начальники, наоборот, заставляют переделываться в фермеров.
      — Какие у нас тут фермеры? Сроду не было никогда! Вы скажите там, в Москве…
      — Расходись! Расходись! — От угла бежал перепуганный околоточный надзиратель, на ходу пихая людей и пытаясь нащупать свисток на шее. — Зачем собралися?
      Все снизили голоса, забурчали, стали отодвигаться от Стаса. Пожилой околоточный добежал, оглядел его и мотоцикл, спросил встревоженно:
      — Оскорбления? Рукоприкладство?
      Стас произнёс холодным тоном:
      — Вы зачем, уважаемый страж, мешаете торговле?
      — Ежли торговля тута, я извиняюся, — растерялся околоточный. — А я подумал, бьют… или вдруг митинг. — Отошёл в сторону, снял фуражку и активно зачесал голову.
      Селяне оживились, разулыбались, опять подтянулись к Стacy — а он ещё раньше решил, как поступит.
      — Я хочу кое-что купить, но купить быстро, — громко объявил он. — У кого есть бумага и карандаш?
      Разумеется, ни у кого не было. Стас заметил, что околоточный навострил уши, среагировав на просьбу, и позвал:
      — Уважаемый! У вас, конечно, есть бумага и карандаш. Будете нам помогать? Так. Чья вон та корзинка?
      — Моя! Мы тут такие корзинки плетём, барин, что хоть на парижскую ярмарку…
      — Давай сюда. Сколько стоит?
      — Пятьдесят копеек.
      — У-уу! — загудели все. — Вломил цену, ирод!
      — Записывайте: пятьдесят копеек… Как тебя зовут?
      — Николаем.
      — Пятьдесят копеек Николаю. Теперь: кто мне предлагал яблоки?
      — Я, я!
      — Идём.
      Он двинул по улице в сопровождении бабы и околоточного, а вся публика метнулась по домам: за едой. Баба вынесла ему яблок и положила в корзину, он спросил:
      — Как зовут?
      — Дак Татьяной, — и показала на околоточного.
      — Точно, Татьяна, — подтвердил тот.
      — Пишите: Татьяна, яблоки… Сколько?
      — А сколько не жалко… Десять копеек.
      — Пишите: десять копеек…
      Со всех сторон бежали люди с кульками.
      — Огурцы!
      — Давай. Как зовут, сколько?..
      — Сыр с дырочками!
      — Рыба!
      Рыбы вообще натащили много. Речной город… Один приволок жареную курицу без ноги, видать, прямо со своего стола. Запросил рупь с полтиной.
      — Как зовут? — спросил Стас.
      — Курицу?! — вытаращил глаза продавец.
      — Тебя, дурень!
      — Сидоров.
      — Грибки солёные!
      — Имя!
      — Дрон… Андрей Вторый, то ись. Даром бери.
      За десять минут набили Стасу корзинку; он брал понемногу, но по возможности у всех. Сколько было радости и смеху! Спросил помидоров — так не вызревают здесь помидоры, ответили ему… Предложили пива тёмного, самодельного: молодое пивосладкое, постоявшее — горькое. Околоточный очень рекомендовал, но Стас, припомнив, чтосам пивал примерно в этих же местах тремя сотнями лет раньше, отказался. Взял яблочного сидра.
      Пока подсчитывали, сколько он всего должен, старик, похожий на учителя, и какой-то молодой парень шептали ему в оба уха одновременно:
      — Вы там передайте, безобразия творятся… Жизни нет никакой… Никто не понимает, что происходит… Вовик Данько совсем пропал… Поля стоят пустые… Надо бы расследование назначить… Быть беде…
      Когда подбили окончательный итог, «купцы» ожидающе уставились на Стаса. Он вытащил пачку денег, отсчитал требуемое с запасом и передал околоточному:
      — Ну, делите по списку, страж. Сдача вам за работу.
      Привязал корзинку к багажнику и, довольный собою, на ходу кусая яблоко, неспешно затарахтел в сторону церкви. Навстречу ему бежали поп с попадьёю; она несла в руке туесок ягод. Стас притормозил, достал десятку, дал попу; сказал со значением:
      — На нужды храма.
      Сзади звенел крик: народ делил деньги.
      Он устыдился своего довольства. Что стало с Россией, Господи! Отпустил сцепление и крутанул ручку газа.
 
      Все нуждаются в Утешителе, каждый в отдельности и все в совокупности. В детстве в таковой роли выступает, конечно, родная мамочка — которая, как правило, сама ищет, на чьём бы плече выплакать горькую свою судьбину; в юности и старости — по обстоятельствам. «Вот приедет барин, барин нас рассудит» — каждый полагает, что именно его, сирого, барин пожалеет. А у барина у самого проблем выше крыши. Или вот эти мышкинские граждане: «Скажите там, в Москве…» Кому сказать-то! Кому в Москве они интересны?! Там сами не знают, к чьему плечу припасть.
      … Когда Стас приехал в Кремль, ему сообщили, что Марина, узнав про Мими, сначала будто оцепенела, потом заявила, что ей теперь свет не мил, и замолкла надолго. Понятно: потеря близкого человека; он такое видел не раз. Слава Богу, без истерик и визгов… Но когда к ней пришёл Стас — она была в садике, сидела там, тупо глядя на лейку, — Марина вдруг закричала, наговорила ему всякого, вроде того, что это он во всём виноват. А не прошло пяти минут, как уже тихо плакала у него на груди: «Я отправила её на смерть, хны, хны, бедная Мими».
      Да, девушка, гордыня наказуема…
      Утешив несчастную дочь Верховного, он дал совет Лихачёву: немедленно отправить её выспаться. Впрочем, это и без него сообразили. Потом пришлось ждать в приёмной у её папы. Потом выслушивать, что он занят и надо прийти утром… «Эх, застрял я в Москве», — думал Стас.
 
      Антон Иванович Деникин не сразу начал разговор. Смотрел на Стаса, постукивая пальцами по столешнице. Стас сидел напротив него совершенно спокойно, рассматривал Верховного и обдумывал маршрут будущей поездки к Морозову в Борок. Останавливаться или нет в Угличе? Там вроде бы убили наследника Рюриковичей, сына Ивана Грозного Дмитрия —что привело в дальнейшем к Смуте и перемене династии; это большая тема, уделять ей два часа — просто зря потратить время. Хорошо, отложим… Тем более Верховный, кажется, дозрел до разговора.
      — В первый и последний раз мы с вами виделись около месяца назад, — начал Деникин с таким выражением лица, будто его мучила зубная боль.
      — Совершенно верно, Антон Иванович, — улыбнулся Стас, отметив в уме, что полсотни с лишком лет его жизни тамосталисъ за скобками.
      — И вы мне тогда понравились.
      — Вы мне тоже, Антон Иванович.
      — Потом, как мне доложили, вы неплохо проявили себя в качестве консультанта Марины Антоновны в Париже. Казалось бы, всё в порядке, однако вне официальных дел произошли некоторые события, требующие пояснений. — И он выжидательно уставился на Стаса. Тот молчал, изображая внимание во взоре; незачем помогать человеку, если он запутался в поисках твоей вины. Пусть сам выпутывается, открывая свои карты.
      Деникин встал, прошёлся до окна и обратно, снова сел:
      — Вчера я отменил встречу с вами, потому что ждал визита нашего посла в Казахском султанате. Он супруг особы, которую вы шали под именем Мими. — И Верховный опять остро подсмотрел на Стаса. Тому не оставалось ничего иного, как скорбно покачать головой; это было в рамках приличий и соответствовало моменту.
      Деникин поджал губы, помолчал и продолжил:
      — Он спросил меня, что случилось с его женой. Мне пришлось ограничиться констатацией факта; я честно ответил ему: «Она утонула». Назвав мой ответ издёвкой, он был прав. Итак, я вынужден назначить расследование причин гибели Мими. Но поскольку в деле замешана моя собственная дочь, я хочу сам получить объяснения от некоторых лиц, причастных к событию. В том числе и от вас, Станислав Фёдорович. Слушаю вас.
      Стас удивился:
      — Объяснения по поводу чего, Антон Иванович? В последний раз я видел Мими ещё до нашего прихода в Париж, то есть задолго до, как вы сказали, «события». А о том, что её больше нет здесь,я узнал от полковника Лихачёва на девятом дне её трагической гибели.
      — Я от полковника Лихачёва тоже узнал много интересного… о вас. По свидетельствам, разумеется косвенным, ваши отношения с Мими вышли далеко за рамки просто дружеских. Вы поддерживали с ней… м-мм… к ней… чувства значительно, значительно более… м-мм… скажем, высокие. Разве это не могло послужить причиной её самоубийства?
      — Простите, Антон Иванович, но сколько ни живу на свете, никогда не слышал, чтобы высокие чувства к кому-либо толкнули этого кого-либо на самоубийство. Это нелепо. Мне кажется, вы в своём расследовании направились не в ту сторону. Тем более, дополнив факт «она утонула» другим фактом — на который вы тут намекаете, — вы отнюдь не утешите горе уважаемого посла.
      — Точно, — покивал Деникин. — Прав полковник. О том, как лихо вы владеете языком, он мне тоже сообщил.
      — Это, Антон Иванович, тоже факт, который никакого отношения к расследованию «события» не имеет.
      — Ну так помогите мне. Ведь вы были рядом с нею много дней. Что, на ваш взгляд, имеетотношение к расследованию?
      — Да ничего, кроме рокового стечения обстоятельств и неустойчивости характера покойной. Расспросите Марину, когда она отоспится. Не далее как вчера она сказала мне: «Я послала Мими на смерть». Если сочтёте нужным, сообщите об этом послу, её мужу, но вообще-то я не советую, На мой взгляд, никакого расследования не надо; оставьте мёртвых мёртвым и займитесь живыми.
      — Хорошо, я подумаю… А кстати, если заняться живыми, то у меня к вам ещё один вопрос. Полковник Лихачёв сообщил мне о некоторых подозрениях в отношении вас — нет-нет, не в том смысле подозрениях… Он говорил о вашем аномально быстром взрослении. Теперь я сам вижу, что он прав. Месяц назад вы стояли передо мной навытяжку и ели меня глазами, а при появлении господина Савинкова едва в обморок от восторга не хлопнулись. А сегодня? Просто другой человек! Это-то вы не откажетесь мне объяснить? Если можете.
      Теперь уже Стас призадумался, как вести разговор. Вилять, прикинуться непонимающим? Но перед ним всё-таки Деникин, а не полковник Лихачёв…
      — Правда в том, — медленно начал он, — что я непонятным образом приобретаю знания о прошлом. О некоторых делах давно минувших дней…. так, будто я там присутствовал.
      — То есть не из книг, а напрямую?
      — Да.
      — Посредством гипноза?
      — Ой, уж этот мне полковник с его фантазиями! Нет никакого гипнотизёра. Это моё собственное, внутреннее свойство. Мими о нём не знала. Полковник ничего не понял. Да и вы, если честно, не поймёте.
      — А как оно происходит?
      — Да вроде сна. Внешне — как глубокий обморок. На час, полтора. Просыпаюсь, и уже знаю кое-что новенькое.
      — Так-так. — Было видно, что Верховный поверил ему сразу и всерьёз; в конце концов, верил же он в спиритизм. — А вы не могли бы узнать для меня… Как много надо всего узнать, вы не представляете!.. Не могли бы узнать хотя бы о том покушении на Савинкова в 1919-м… когда, кстати, погиб ваш отец… Кто организовал его?
      — Простите, но ничего не выйдет, Антон Иванович, — грустно улыбнулся Стас. — Я бы этого хотел, тем более отец… Но Божиим соизволением я получаю знания только о существенно более далёких временах — шестнадцатый — восемнадцатый века. И отнюдь не по своему выбору…
      Верховный опять задумчиво постукал по столешнице пальцами. Но теперь у него было совсем другое выражение лица: светлое, мечтательное.
      — Счастливый вы человек, — сказал он. — Уходите от нашего мрачного настоящего, с его неопределённостями и опасностями, туда, где всё ясно и понятно. Из-за чего всполошился полковник Лихачёв? Это, как вы назвали, ваше свойствоне имеет никакого практического смысла.
      — Не имеет, — согласился Стас. — За исключением того что позволяет проследить эволюцию человечества в динамике и понять, куда мы катимся.
      — То есть?
      — А к примеру: многих ли вам приходилось хоронить?
      — О, да. Я ведь всё-таки боевой генерал.
      — И каково соотношение между убитыми в бою, умершими по возрасту или в результате эпидемий?
      — Соотношение, дорогой Станислав Фёдорович, в пользу убитых. Но я не понимаю, при чём тут ваши исторические сновидения…
      — Сейчас объясню. Наблюдая прошлое, я обнаружил, что большинство тех, кто не дожил до старости, умирали вследствие болезней, прежде всего эпидемических. А в нашем настоящем со многими эпидемиями покончено или вот-вот будет покончено. Теперь вспомните, что послужило причиной нашего знакомства? Подготовка к некой художественной выставке.
      — Да, так.
      — Чему она была посвящена?
      — Годовщине начала войны. Ясно… Ваш вывод очевиден: чем успешнее человечество борется с болезнями, тем успешнее оно уничтожает себя само.
      — Да, Антон Иванович. Вернее, даже так: чем быстрее человечество избавляется от природных причин смертности, тем быстрее порождает новые причины для вымирания. Берусь предсказать: когда люди смогут продлевать свою жизнь до бесконечности или, например, научатся делать точные копии умерших, они создадут и условия для мгновенного своего уничтожения.
      — Ха! — воскликнул Деникин. — Это взгляды ретрограда и консерватора. Что ж нам теперь, закрыть биологические лаборатории? Я, как Верховный, обязан думать об интересах России, о здравоохранении.
      — Прошу извинить меня, но люди всегда и во всех странах создавали одновременно и мечи и орала. Теперь производят химические средства уничтожения крыс и тараканов — разносчиков опасной для людей заразы — и химические газы для отравления этих же людей. Завтра будут массово производить вакцины для спасения больных и биологическое оружие для их истребления. Это признаётся за прогресс; если же кто-то напоминает об опасности такого «прогресса» — в том числе и для интересов России, — его называют врагом и ретроградом.
      — Я не называл вас врагом.
      — Спасибо, я вам признателен. Однажды я слышал такую сентенцию: свобода человека есть выживание в коридоре между разумом и законом. Так вот, разума в нашей эволюции нет ни на грош, а национальные законы защищают право государства вести войны. В таком случае где свобода? И есть ли надежда на выживание?
 
      Дорога здесь была фунтовая и малоезженая. Мощному мотоциклу все её неровности были, в общем, безразличны, а вот седоку приходилось несладко. Руки от постоянной дрожи руля онемели, спина с непривычки болела. Глаза видели потрясающие вечерние пейзажи, но мозг уже отказывался их анализировать, а чувства — восторгаться ими.
      «Зверь» с рёвом пёр его в сторону темнеющего неба, а Стас, вспоминая беседу с Деникиным и под влиянием безлюдности этих мест сообразил вдруг, что в разговоре забыл ещё одно своё открытие. Города! Не только войны, но и города превращаются в уничтожителей людей. Однажды, в Петровские времена, он оказался недалече от Москвы, и надо ему было пересечь реку. Никого не было вокруг!!! Он почти весь день прождал хоть какого-то лодочника. И ему хватило времени, чтобы догадаться: это как раз то место, где будет построен Крымский мост.
      Ныне это центр Москвы!
      Он проезжал по этому мосту два дня назад. Безумное количество пешеходов; машины, изрыгающие сизый дым; набитые до отказа автобусы. Люди сами создали себе такие условия, чтобы гибнуть под колёсами транспорта, гореть в неминуемых пожарах, сокращать свою жизнь от скученности и миазмов.
      Мотоцикл прыгал на ухабах, и вместе с ним прыгали мысли Стаса. Как удивилась мама, что он уже взрослый! Бедная мама… Пугалась отпустить его «покататься на этом ужасном монстре» по Подмосковью. А что он прокатился по всей Европе, и не раз, и без всякого мотоцикла, среди войн и эпидемий, даже не знает. А ведь он теперь старше её едва не в три раза. Но своих денег здесьпока не имеет. Хорошо, что она его снабдила в достатке. А ей деньги даёт отчим. А его зарплата… Интересный вопрос…
 
      — Господа! Как проехать в Борок?
      Группка крестьян расположилась на ужин. Они тут строили… нет, скорее латали, какую-то ферму. Судя по доносящемуся мычанию и запахам, коровью. На ужин у них была варёная картошка и молоко. На Стасов крик никто из них даже головы не повернул.
      Толпа, которой от тебя что-то нужно, как в Мышкине, и сплочённая группа занятых общим делом людей, которым от тебя ничего не нужно, — это разные вещи.
      — Ишь, господами нас назвал, — отметил один из них.
      Стас рассмеялся, заглушил мотор, слез, вздёрнул машину на сошки и стал отвязывать свою корзинку со снедью. Закончив это дело, сказал:
      — Я назвал вас господами, господа, ибо воистину считаю за таковых. И если не откажетесь, готов присоединиться к вам со своими припасами.
      — Ишь, говорит красиво, — сообщил тот же мужик.
      Надо бы с ними попроще, подумал Стас. Он обычно легко переходил на тот стиль общения, который был принят в кругу собеседников, но ныне уж очень устал.
      Их было пятеро, и они без возражений приняли его вклад в трапезу. Порвали курочку, разделили рыбу, огурцы, хлеб и прочее; подвинули Стасу картошку и кулёчек соли. Ему вспомнилась плосковская поговорка: «Одной рукой собирай, другой раздавай». Так накормил Христос поверивших в Него пятью хлебами и двумя рыбами: ученики Его отдали свои хлеба и рыбу пришедшим, а те добавили к этому своё. Общая трапеза, основа мира! Все были сыты, и объедков набралось двенадцать корзин.
      У этих пятерых мужиков, правда, объедков не осталось. Всё смолотили, включая куриные косточки. Насытившись, разлеглись на травке, раскурили самокрутки, и старший завёл такую речь:
      — До Борка путь нехитрый, когда днём едешь и дорогу знаешь. А ты, барчук, дороги не знаешь, и дело к ночи.
      — Повечеряли, пора перед сном за беседушку, — поддержал его второй. — Ты нам сегодня скажешь, что в мире деется, а мы тебе с утра, как до Борка добраться.
      — Только уговор, барчук: говори красиво, как давеча, — попросил третий.
      — А зачем же зовёте вы меня барчуком? — спросил Стас. — Я богомаз, и зовут меня Станиславом.
      Мужики рассмеялись, а старший объяснил их смех:
      — Богомазов мы знаем, они на таких машинах, как у тебя, не ездят.
      — Значит, я богатый богомаз.
      — Вот и получаешься барчук. Ведь не бывает богатых богомазов! Кто у Бога, тот беден. Кто богат, тот не у Бога.
      И весь вечер они трепались о том о сём. Стас им рассказывал о выставке в Париже, о Рождественском храме и его росписях, о проблемах времён Раскола, а они ему — о сложностях сельской жизни. Никому они не могут продать своё молоко. Кто виноват: налоговые комиссары? Закупщики? Молокозаводчики? Верховный?
      — Всем нужны деньги, никому не нужен наш труд…
 
 
       Оксфорд — Лондон — Саарбрюккен,
       1760-1773 годы
 
      Эх и причудливы же судьбы человеческие! Мог ли ожидать блестящий студент университета Оксфорд-Брукс, спортсмен и сердечная мечта всего женского (и доброй трети мужского) университетского населения Элистер Маккензи, что жизнь свою закончит русским помещиком, в пасхальную ночь, и вокруг будет сплошной девятнадцатый век!.. Нет, ничего подобного ему в голову не приходило, когда однажды осенним утром его попросили зайти в кабинет декана.
      Элистер — которого чаще звали Эл, с деканом дружил, поскольку входил в команду чемпионов Великобритании по quidditch'y . Он изучал менеджмент книгоиздательского дела, а факультативно — германские и славянские языки и литературу, много занимался историей. К четвёртому курсу имел уже пакет предложений от будущих работодателей, но к детальному их рассмотрению пока не приступал. Других дел хватало.
      Поэтому зашёл он в кабинет декана с лёгким сердцем и обнаружил, что там его дожидается вовсе никакой не декан, а высокий плотный джентльмен, назвавшийся полковником Хакетом. Наружность он имел не весьма располагающую, можно сказать, страшную, но когда улыбнулся, Эл в ту же секунду почувствовал к нему доверие и без колебаний согласился проехаться «в одно место» для небольшого разговора. Потом ему пришлось подписать бумагу о неразглашении всего, что услышит и увидит. Бланк был мидовский. В разведку будут вербовать, догадался Эл. Надо ухо держать востро.
      Полковник Хакет усадил его в крытый микроавтобус без окон, и они поехали, безбожно вихляя по кривым и узким улочкам древнего университетского города.
      Недооценили разведчики чемпиона по quidditch'y: Эл, знавший Оксфорд как свои пять пальцев, без труда вычислил, что привезли его на Джордж-стрит, и скорее всего в Oxford University Engineering Laboratory. Он услышал, как закрылись за их микроавтобусом тяжёлые двери, и полковник выпустил его наружу. Тускло освещённое помещение заканчивалось дверцами лифта. Он вошёл в кабину вслед за полковником, и они поехали вниз.
      Оксфорд чем дальше, тем глубже закапывался в землю — достаточно вспомнить двадцать подземных этажей знаменитой Бодлейнской библиотеки прямо под Брод-стрит!.. Но здесь они опустились от силы на три этажа.
      Там, куда они наконец попали, Эла заставили подписать ещё одну бумагу, потом усадили за тяжёлый стол чёрного дерева (настоящего!) и принесли кофе в самоподогревающемся стаканчике.
      Полковник, к немалому изумлению Эла, закурил толстую сигару. К счастью, системы кондиционирования в подземелье работали отменно: дым мгновенно всасывался в вентиляционные отверстия, оставляя только лёгкий запах — не такой уж и противный, как оказалось.
      Эл успел сделать не более двух глотков кофе, как в помещение вбежал растрёпанный мужчина в. белом халате. Схватив кофе, который был вообще-то принесён для Эла, он выдул его одним глотком и представился:
      — Привет! Я доктор Глостер, директор всего этого… — И он помахал рукой. — С полковником Хакетом вы уже знакомы, сейчас придёт мой зам по технике, Сэм Бронсон. И другие полезные люди. Понятно?
      — Пока не очень, сэр, — удивился Эл. Заведующий не был похож на офицера разведки.
      — Полковник, вы что-нибудь уже рассказывали парню?
      — Что вы, — ухмыльнулся Хакет. — Чтобы он принял меня за сумасшедшего и сбежал?
      — Хорошо. Бумаги о неразглашении и всё такое — подписано?
      — Всё сделано как надо, сэр.
      — Отлично. Тогда я вкратце введу вас в курс дела. Вам приходилось читать о путешествиях во времени?
      — Приходилось… — несколько растерялся гордость Оксфорда.
      — Как бы вы отнеслись к визиту в средневековую Европу, чтобы сделать кое-что для нас, а потом вернуться?
      — Но разве это возможно, сэр?
      — Всё возможно, и Сэм Бронсон вам это докажет. А я могу пообещать, что за это сногсшибательное приключение вам хорошо заплатят.
      — Соглашайся, парень, — пробасил полковник.
      — Тогда, значит, это страшно опасно… — пробормотал ошеломлённый Элистер Маккензи.
      — Не опаснее, чем выкурить сигару, — ухмыльнулся полковник. — А я их курю с детства, и вполне здоров.
      — Но мне надо закончить кое-какие дела, — промямлил Эл. — С родными попрощаться. Вообще подумать…
      — Да он фантастики начитался! — воскликнул полковник Хакет, а директор дружески потрепал парня по плечу:
      — Ничего такого не надо, мой друг. Сейчас утро, к обеду вас введут в курс дела, на файф-о-клок проведём экзамен, потом погружение в прошлое, которое займёт у вас примерно час. До конца рабочего дня вернётесь — мы уважаем трудовое законодательство. Ужинать будете у себя в кампусе . Ну что, согласны?
      Эл вцепился обеими руками в свой стул: голова закружилась, и реальность приобрела какие-то странные очертания. «Сколько же сюрпризов припасла для нас эта жизнь? — подумал он. — А я-то полагал, что знаю всё на свете!.. Но ведь риск… Это так увлекательно».
      — Эх! — махнул он рукой. — Согласен.
      Доктор Глостер ушёл оформлять бумаги…
 
      Всё вышло так, как сказал ему директор. Сэмюэль Бронсон объяснил технические подробности. Полковник Хакет провёл занятия по «практическому внедрению», перемежая рассказ байками из собственной жизни — оказывается, попасть в прошлое Элу предстояло голым, без шпаргалок и конспектов… Затем Историк Второй — странное имя для серьёзного учёного! — просто и доходчиво объяснил, что, собственно, надо будет в этом прошлом сделать. Ничего себе: Россия, восемнадцатый век, Екатеринбург, ликвидация темпорального шпиона!
      — Ну не обязательно ликвидация, — скептически оглядев Эла, сказал полковник. — Можешь просто уговорить его, чтоб не валял дурака. Но задушить было бы надёжнее. Ты, главное, помни, что на самом делеон останется жив, только в другом, в своём настоящем времени. А если выяснишь, когдаоно, это его настоящее время, я его сам задушу.