В паре с 'сотым'

      В тот же миг вижу, что на нас устремилась четверка "мессеров". Фашисты заметили, что наперерез им идет пара Труда, тут же изменили курс и с набором высоты пошли туда, где, казалось, легче одержать победу.
      Выполнив небольшой маневр, мы заходим "юнкерсам" в хвост. Фашистские стрелки открыли яростный огонь, но трассы прошли мимо.
      Я иду в правом пеленге пары и вижу, как запылал один из "юнкерсов", и тут же из его люков посыпались бомбы на свои же войска.
      Расстояние быстро сокращается. Покрышкин учил нас открывать огонь с самой короткой дистанции, чтобы сразить врага наверняка.
      Вдруг что-то промелькнуло, и слева от меня я заметил полоску черного дыма. Накренил истребитель - и увидел, что к машине командира устремился "мессершмитт". Его камуфлированное тощее тело хищно устремилось в атаку. Там - фашист. Сейчас он, зло прищурившись, впился взглядом в "сетку". А в ней мой командир, сосредоточивший сейчас все свое внимание на прицеле, в который уже вписывался тяжело груженный "Юнкерс-88".
      Александр Иванович знал, что хвост его истребителя надежно прикрыт - он надеялся на меня, верил, что какой бы сложной ни была обстановка, я его не подведу. В этом он уже не раз убеждался.
      А теперь?.. В первое мгновение я даже не поверил своим глазам, но тут же представил себе, что пройдет еще секунда - две и...
      "Нет, сам погибну, но командира должен спасти!" - решил я и бросил истребитель на врага.
      Огромная тяжесть перегрузки навалились на меня, в глазах потемнело. И тут же неожиданно почувствовал резкий удар. Ручка управления вырвалась из туго сжатой ладони, самолет вздрогнул, стал с правым креном стремительно переворачиваться на спину. Я поймал ручку, с трудом вывел машину в горизонтальное положение. В центроплане зияла пробоина, уже разгоралось желто-красное пламя, за самолетом тянулась сероватая струйка дыма.
      Нет, о себе я не думал. Мозг сверлила мысль: "Командир в опасности!..."
      Успел вовремя. Моя машина выросла перед "мессером", и в тот же миг очередью, предназначавшейся "сотке", гитлеровский летчик прошил мой истребитель. Самолет горел, но жил. Мотор работал без перебоев. С левым креном я ухожу домой, пытаясь скольжением сбить пламя. Тщетно. Бросил взгляд на приборную доску: все показания пока нормальны. Запоминаю время: 6 часов 10 минут.
      Все труднее управлять машиной. Радиосвязь прекратилась. По моим подсчетам, до линии фронта - километров двадцать. Тяну на свою территорию. В кабине еще ни дыма, ни огня нет, и я снимаю кислородную маску. Осмотрелся. Вижу, как сзади левым разворотом на меня заходят два "мессера": значит, решили добить.
      Обстановка складывается сложная. Горящий самолет плохо управляем.
      Теперь все мое внимание приковано к этим двум вражеским истребителям. Уже началось сближение, и я стараюсь определить дистанцию, с которой противник откроет огонь. Кажется, сейчас! Даю правую ногу и приотпускаю ручку управления. Самолет резко бросило вправо. В тот же миг трасса прошла левее и где-то впереди вспыхнули шапки разрывов.
      "Мессеры" левым боевым разворотом ушли вверх. Значит, будут атаковать еще. Занял такое же положение, как и прежде. Главное внимание сосредоточил на задней полусфере. В кабине уже пахнет гарью, появился дым. Мной овладело тревожное беспокойство: в любую минуту самолет может взорваться. А прыгать с парашютом рано: до линии фронта еще не дотянул. Решаю так: пока работает мотор, пока машина мне послушна - буду тянуть домой!
      Под приборной доской замечаю оранжевые язычки. Вот уже пламя достает правую ногу, и я снимаю ее с педали, поджимаю к сиденью. Усилием левой ноги и ручкой управления удерживаю самолет, но вскоре вынужден убрать под себя и левую ногу.
      Кабина быстро заполняется едким дымом, стало жарко. Дышать трудно, давит кашель.
      Самолет со снижением на большой скорости идет прежним курсом. "Мессеры", решив, очевидно, что моя песня спета, больше не атакуют.
      Пристально всматриваюсь вниз, но из-за дыма землю плохо вижу, не могу распознать местность, над которой пролетаю. Вот-вот вспыхнет на мне одежда. По времени чувствую, что линия фронта позади. Надо прыгать! Аварийно сбрасываю дверцу кабины. Руками закрываю от огня лицо и ныряю вниз.
      Нахожусь в свободном падении. Но меня подстерегла новая беда: штопор. Раскрыть парашют в этом случае нельзя - мое вращающееся тело закрутят стропы, и парашют не раскроется полностью. А скорость падения возрастает.
      Как в подобном случае выйти из критического положения? Мгновенно вспомнилась рекомендация инструктора: надо остановить вращение, принять нормальное положение. А земля стремительно приближается.
      Движениями рук и ног прекращаю вращение, падаю "крестом", лицом вниз. Скорость падения снизилась, но до земли не так уж много. С силой дергаю вытяжное кольцо. За спиной чувствую движение. И тотчас же последовал рывок.
      Парашют раскрылся!..
      До земли осталось метров 150-200. Внизу людей не видно - ни своих, ни немцев.
      Приземлился удачно, и освободившись от подвесной системы, отбежал в кустарник. Огляделся. Прислушался. Пытаюсь разобраться в обстановке.
      Где-то идет перестрелка. Достал пистолет, приготовился ко всяким неожиданностям. Решение возникло такое: отойти от места приземления, замаскироваться и, если позволит обстановка, переждать до ночи. А с наступлением темноты продвигаться к своим. По солнцу определил направление движения. Вот только одно и самое главное для меня не было ясно: перетянул ли Я линию фронта или нахожусь в тылу у противника? Все это требовало утроенного внимания. Напрягая память, попытался определить, когда меня подбили и сколько времени я "тянул" к фронту на горящем самолете. Получалось, что я должен приземлиться на своей территории. И все же осторожность и еще раз осторожность!
      Пополз, стараясь не задевать ветки кустарника.
      "Наша пятерка теперь, наверное, возвратилась с задания, -думаю я. Говорят обо мне, может, мол, еще вернется. Во всяком случае будут ждать: так в полку заведено! А мой техник Павел Иванович Ухов, наверняка, покачает головой и вспомнит, как я говорил, что меня не собьют. И вот, пожалуйста, я на земле".
      Успокаивало одно: главное - цел, невредим, а значит - еще встретимся! Волновало: не напрасен ли был мой риск, успел ли я прикрыть командира? Это досадное "успел ли?" настолько заслоняло все остальное, что я даже как-то отвлекся от наблюдения за близлежащей местностью.
      Однако разворачивающиеся события быстро возвратили меня к реальности: прямо на меня ползли два солдата в касках. Ясно вижу, как шевелятся кусты. Замечаю даже, что каски обвязаны травой для маскировки. Кто они?
      Я замер, притаились и они, но вскоре солдаты разделились, и один пополз правее с явным намерением обойти меня. Что делать? Стрелять пока не имело смысла - слишком велико расстояние. Да и кто эти солдаты? А вдруг свои?
      Солдаты, как я вскоре понял, избрали довольно хитрую тактику: один лежал напротив меня, метрах в тридцати, другой подполз с тыла, и таким образом мы все трое оказались на одной линии. Я навел пистолет и решил: взять меня живым им не удастся! В это время солдат, что лежал впереди, негромко окликнул меня:
      - Эй, фриц, хенде хох! Подними руки! - И даже показал, как это следует делать.
      Сзади затрещали кусты, я обернулся, увидел рядом второго солдата и обрадовался: лицо-то уж очень у него русское - широкое, нос курносый.
      - А ну, бросай пистолет! - угрожающе произнес курносый, наставив на меня автомат.
      Сомнений не оставалось: наши. Да и форма на бойце была советская. И автомат - я теперь ясно видел - отечественный ППШ.
      - Да свой я! Летчик с подбитого самолета!
      - Свой не свой, а пистолет брось! - предупредил боец.
      Тем временем, пока я вел с ним переговоры, другой солдат продвинулся еще метров на двадцать.
      - Васька, обожди маненько! Сейчас мы его скрутим вместе. - Слово "маненько" окончательно убедило, что это свои. Я подчинился, сдал пистолет второму бойцу, и вскоре мы трое поползли в обратном направлении.
      Оказывается, я приземлился на нейтральной полосе, но ближе к нашим, которые почему-то решили, что подбит был немецкий самолет. Этим и объяснялась осторожность, с которой бойцы обходили меня. Но надо бойцам отдать должное: действовали они со знанием дела. Я даже подумал, что пехота - и та летчика берет с "хвоста".
      Вскоре мы прибыли в землянку командира стрелкового полка, который, проверив мои документы и позвонив куда-то, переправил меня в тыл. Меня передавали, что называется, с рук на руки. На вторые сутки потрепанный газик привез меня на родной аэродром.
      Увидя стоянки, родные самолеты, техников, махавших руками, я с трудом сдержал слезы радости.
      Подъехали к КП полка, и я доложил командиру о прибытии и о том, что со мною произошло. Командир пожал руку капитану-пехотинцу, привезшему меня на газике, и попросил передать командиру стрелкового полка большую благодарность.
      Минут через сорок прилетел Александр Иванович Покрышкин с нашими товарищами и крепко пожал мне руку. Сказал всего два слова:
      - Молодец, спасибо!
      На следующий день на разборе Покрышкин отметил мою и Березкина самоотверженность, но, как всегда, сказал он об этом просто, скупо: все сделанное нами входило в рамки покрышкинских заповедей воздушного бойца. А это значит, что действовал я так, как надо.
      Часть IV. В БОЯХ ЗА УКРАИНУ
      ТАРАН - ОРУЖИЕ СМЕЛЫХ
      Мы действуем на юге Украины, поддерживаем войска, наступающие в направлении Амвросиевки. На нее и нацелено острие клина нашей ударной группировки.
      Полк перебазировался в Дьяково, только что освобожденное от противника. Замаскированные самолеты стоят прямо в населенном пункте - между домами и сараями. Перед вылетом на боевое задание моторы запускаются на месте стоянки и по команде ведущего группы по порядку выруливают по улице на окраину села, на небольшое поле, служившее взлетно-посадочной полосой.
      Помню как сейчас - это было 24 августа 1943 года. По главной улице Дьяково, оставляя за собой клубы пыли, быстро выруливала пара истребителей с хвостовыми номерами "21" и "7". Это старший лейтенант Вениамин Цветков и младший лейтенант Вячеслав Березкин спешили на боевое задание.
      К линии фронта они подошли на высоте 4000 метров. Связались с радиостанцией наведения.
      - "Двадцать первый"! Ниже вас, на высоте тысяча пятьсот метров идет "рама". Атакуйте ее... - приказал командир.
      Цветков положил самолет на крыло, присмотрелся. "Рама" шла без прикрытия, параллельным курсом.
      - Внимание, атакуем. Прикрой! - передал ведущий Березкину и полупереворотом ввел истребитель в пикирование.
      Березкин, как это и положено в подобной ситуации, осмотрел воздушное пространство. Вражеских истребителей не видно. Немного приотстал от ведущего, последовал за ним. Пара стремительно падала на "раму". Стрелка прибора скорости прижалась к краю шкалы. Самолет начал вздрагивать, управлять им стало очень трудно.
      Наши летчики хорошо знают "раму": машина не скоростная, но маневренная, ее геометрические размеры невелики. В силу всего этого сбить "Фокке-Вульф-189" очень трудно.
      Силуэт "рамы" быстро увеличивался в размерах. Высота падает: 3000, 2500, 2000 метров...
      Еще несколько напряженных секунд - и Цветков открывает огонь. "Рама" тут же сманеврировала, и трасса на большом расстоянии проходит мимо цели.
      - "Седьмой", атакуй! - почти кричит по радио Цветков Березкину, проскакивая "раму" и уходя левым боевым разворотом вверх.
      Березкин к этому времени снизился и атакует цель с нижней полусферы под одну четверть. Переведя истребитель в небольшой угол набора высоты, Вячеслав пытается поймать в прицел силуэт вражеского самолета. Но при большой скорости истребителя сделать это нелегко. Дистанция сокращается. Можно открывать огонь!
      Истребитель дрожит, как в лихорадке, перекрестие. прицела прыгает, мечется по силуэту "рамы". Наконец, улучив момент, Березкин нажимает гашетку. Кабина наполнилась пороховым дымом. Видно, как рассеянная трасса, почти касаясь "рамы", проносится мимо и взрывается вдали белыми облачками.
      "Не сбил!" - мелькнуло в голове. Березкин тут же переводит свой истребитель на "горку" и, набрав высоту, кладет его на крыло под 90o. "Рама" продолжает полет. Значит, она на боевом курсе и, по всей вероятности, производит аэрофотосъемку наших боевых порядков. "Надо сбить, во что бы то ни стало сбить! Чтобы ударить наверняка, надо погасить скорость".
      "Семерка" зависает, затем начинает падать вниз. Сейчас истребитель уйдет под "фокке-вульф", чтобы занять наиболее выгодное положение для атаки. Левый крен - чтобы видеть, не выпускать "раму" из поля зрения... "Семерка" нацелена прямо на нее.
      И вдруг Березкин всем телом ощущает удар, странную тряску. Секунду-две он еще не видит крови, не чувствует боли. Но вот он уже понял: ранен. Не подчиняется воле левая рука, отяжелела левая нога.
      А "рама" идет прежним курсом, и фашистский стрелок снова поднял стволы.
      - Не уйдешь! - цедит сквозь зубы Березкин и снова направляет истребитель на вражескую машину. Он слился со своей "семеркой" воедино всем телом и сердцем. "Рама" на сей раз не увернулась, не сманеврировала.
      Удар!..
      Встречный поток подхватил самолет Березкина и бросил в бездну. Аварийно отброшена дверца. Прыжок!
      Березкин нащупал вытяжное кольцо, с силой потянул его. Парашют раскрылся. Сверху хорошо виден передний край. Он идет зигзагообразно, упирается в лесок, тает, исчезает в дымах, плывущих за горизонт.
      Наконец, под ногами земля. Упал, с трудом погасил парашют. Но подняться не в состоянии. В чьих руках этот опаленный войной участок? Совсем близко слышатся шаги. Из кустов кто-то выглянул. В пилотке. В серой, выгоревшей пилотке. Со звездочкой. Свои!..
      Березкин понял, что приземлился как раз на острие того клина, что нацелился нашими наступавшими частями на Амвросиевку.
      Утром следующего дня санитарная машина увозила раненых в тыл. Березкин узнал: дорога пролегла рядом с Дьяково. Подозвал медсестру. Убедил завернуть. Дорога показалась долгой. И вдруг послышался рокот самолетных моторов. Дьяково! Машина остановилась. Кто-то из летчиков заглянул внутрь кузова и узнав Березкина, закричал:
      - Березкин! Да он жив, ребята! К санитарной машине бежали техники, механики, летчики.
      - Дальше Березкин с вами не поедет! - твердо сказали они растерявшейся медсестре, бережно подняв крепкими руками носилки. - У нас ведь свой госпиталь есть, авиационный. Там и вылечится.
      Новость дошла до командира полка. А вот и он, Александр Иванович Покрышкин. Сам направляется сюда, к машине.
      Увидел его Березкин - стал лежа докладывать про то, как фашистский самолет "срезал".
      - Как чувствуешь себя? - с беспокойством спросил Покрышкин. И оба они сейчас думали об одном: разрешат ли летать после такого тяжелого ранения?
      Прошло время. Залечил Березкин свои раны. Величайшим усилием воли разработал кисть левой руки, натренировал раненую ногу - и вернулся в боевой строй. И летали мы вместе до самого конца войны. Помню, как в районе Львова, защищая раненого ведущего, вступил Березкин в неравный поединок с четырьмя "фоккерами" и сбил два из них. Как на следующий день наш командир вручил младшему лейтенанту Березкину орден Славы и по-отечески поцеловал его. Помню, как сбил Березкин еще два "Фокке-Вульфа-190" в последние дни войны в берлинском небе. Все подробности его двенадцати побед над фашистскими асами помню! Но особенно четко представляется мне таран, что совершен был двадцатилетним летчиком в небе Донбасса.
      ДИВИЗИЯ СТАНОВИТСЯ "МАРИУПОЛЬСКОЙ"
      Трудная военная осень 1943 года застала 9-ю гвардейскую истребительную авиадивизию в боях за Донбасс.
      Войска Южного (впоследствии 4-го Украинского) фронта, прорвав сильно укрепленную линию обороны противника на реке Миус и развивая наступление, сокрушительными ударами стали громить фашистских захватчиков. На левом фланге механизированные части, тесно взаимодействуя с кавалерией и пехотой, стремительно продвигались к Азовскому морю - в направлении Таганрога и Мариуполя.
      Противник пытался любой ценой задержать успешное продвижение наших войск. Фашисты отчаянно сопротивлялись, цеплялись за каждый оборонительный рубеж, за каждое село, превращая его в опорный пункт.
      В Приазовье развернулись жаркие бои на суше, в воздухе и на море. Нашей дивизии была поставлена задача прикрыть наступающие наземные войска от ударов вражеской авиаций. Мы действовали группами по четыре, шесть, а нередко и по восемь самолетов - буквально висели над головными частями продвигающихся вперед советских войск. Особенно яростные бои развернулись на Мариупольском направлении.
      Взломав последний рубеж вражеской обороны на реке Кальмиус, наши передовые части устремились к городу металлургов и машиностроителей Мариуполю. Завязались бои за город. Не в силах задержать натиск наших войск, враг стал творить свое черное дело: специальные команды подрывников уничтожали культурные ценности города, жгли жилые дома, разрушали фабрики и заводы, превращая все в груды развалин.
      С яростью обреченных бросали фашисты свои эскадрильи против наступающих советских войск, стремясь задержать их, но тщетно: господство в воздухе было за нами.
      Ясным осенним днем с высоты птичьего полета земля отлично просматривалась, каждый ориентир отчетливо был виден. Отливают желтизной поля, яркой зеленью обозначились луга, голубеют извилистые жилки речушек. Узкими сероватыми ленточками протянулись в разных направлениях шоссейные дороги. От города на север, в направлении Волновахи, двумя тоненькими параллельными ниточками, уходящими вдаль, за горизонт, протянулась железная дорога.
      Над Мариуполем стоит тяжелое темно-серое облако дыма, полыхает пламя. Больно видеть, как враг терзает город. Мои однополчане, группа за группой, чередуясь с летчиками других полков, уходят на боевые задания - прикрывать наземные войска, на разведку, на свободную "охоту",
      Пара наших "охотников" - Речкалов и Чистов - вылетела в район Мариуполя с задачей: уточнить сложившуюся на 6 сентября 1943 года наземную обстановку, которая после последнего прорыва вражеской обороны была не совсем ясной. В указанный район эта пара пришла на высоте около 3000 метров на большой скорости. И тут же Чистов доложил Речкалову:
      "Шестьдесят шестой!" Справа ниже - пара "мессеров"!..
      - Вижу! - ответил Речкалов. - Внимание! Атакуем! Расстояние между самолетами быстро сокращалось. Враг - в прицеле. И тут же из ствола вырвалась трасса и вонзилась в осиное тело "мессершмитта". Он вздрогнул и сразу же задымил. Еще один фашист отлетался!
      С земли тем временем враг открыл плотный зенитный огонь, стремясь отогнать пару наших истребителей от второго "мессера", который переворотом пытался уйти от преследования. Чистов внимательно всматривается вниз и вдруг сообщает:
      - Вижу танки!
      Так вот почему здесь рыскали "мессеры"! Они, оказывается, прикрывали колонну. Наши истребители снизились и на бреющем проскочили над местом скопления вражеских танков. Затем круто стали набирать высоту. Слева, как на ладони, виден длинный железнодорожный состав. В хвосте - два пассажирских вагона, все остальные - теплушки.
      - "Тридцатый"! Бей по пассажирским вагонам. Я беру паровоз!
      И пара снова идет в атаку. Все ближе и ближе змеей ползущий внизу состав.
      - Спеши не спеши, все равно не уйдешь! - говорит про себя Речкалов. Он приник к прицелу, выбирая момент, когда лучше всего нажать на гашетку. Вот сноп огня сорвался с передней кромки крыльев, и секунду спустя паровоз, окутавшись клубами пара, враз лишился всех своих лошадиных сил. Эшелон теперь двигался только по инерции. Чистов пулеметно-пушечным огнем изрешетил вагоны. Истребители пронеслись над самым составом и пошли на "горку".
      - "Тридцатый"! Делаем еще заход!
      - Понял! - ответил Чистов. И летчики стали заходить на повторную атаку. Пикируют. Эшелон уже неподвижен. Видны мечущиеся фигурки фашистов. Дистанция открытия огня. Палец привычно ложится на гашетку - огонь!
      Истребители с ревом пронеслись над эшелоном. Возле разбитых классных вагонов валялись трупы в серой форме.
      В тот же день другая пара истребителей - Бабак и Гучек - из 100-го гвардейского истребительного авиаполка летала на разведку наземного противника в этом районе. Обойдя Мариуполь со стороны Азовского моря, летчики развернулись и обнаружили усиленное движение поездов в северном направлении.
      Прилетели, доложили командиру. Тот по инстанции - командиру дивизии. Так мол и так. Фашисты, очевидно, вывозят награбленное добро.
      Комдив уже располагал подобными данными и распорядился действиями нескольких пар "охотников" остановить движение вражеских эшелонов.
      Пара за парой взлетали истребители. Первой на штурмовку поездов ушла пара Бабака, за ней - пары Глинки и Лавицкого. "Охотники" быстро находили вражеские эшелоны, поражали паровозы, уничтожали грузы.
      10 сентября 1943 года наши войска с боями освободили Мариуполь. Авиаторы вновь прославили боевое знамя своей 9-й гвардейской дивизии. И Родина высоко оценила их подвиг, их ратный труд: Москва салютовала доблестным освободителям города, а приказом Верховного Главнокомандующего нашей дивизии было присвоено наименование Мариупольской.
      Вскоре развернулись бои за Бердянск. Еще одно усилие - и город будет наш. Но противнику удалось приостановить наступление советских войск. Тогда наше командование принимает решение взять Бердянск совместными действиями наземных войск и Азовской военной флотилии.
      Задача нашего истребительного авиаполка - прикрыть высадку десанта и защитить корабли от вражеской авиации. В управление дивизии прибыли представители Азовской флотилии во главе с начальником штаба. Детально рассматривались вопросы взаимодействия. С летным составом все было проиграно на земле. Каждый имел представление о расположении кораблей и транспортов при высадке. Мы ждали только сигнала.
      И вот он поступил. Истребители группами идут на задание. В Бердянске уже завязались бои. Наступают наземные войска, успешно развивают операцию десантники.
      Парой с Покрышкиным присоединяемся к летчикам второй эскадрильи. Группа теперь состоит из восьми самолетов: одна четверка ударная, другая прикрытия.
      Вылетели часов в одиннадцать. Пришли в район Бердянска. Вражеских самолетов не видно. Правда, промелькнула пара "мессеров", потом четверка. Бой они начали пассивно.
      В составе группы прикрытия был лейтенант Виктор Примаченко. Знал я его еще по школе в Цнорис-Цхали. В войну встречался с ним на аэродроме бомбардировщиков Пе-2, которых мы тогда прикрывали.
      В нашем полку Примаченко уже давненько. Дважды его сбивали. Не повезло ему и теперь.
      Как все случилось - до сих пор загадка: то ли зенитный снаряд его машину достал, то ли "мессеры" по ней ударили - не знаю. Только никакой атаки мы не видели. И вдруг самолет Виктора Примаченко задымил и круто пошел вниз.
      Однажды он уже загадку предложил нам: все диву давались, как можно было посадить подбитый самолет с выпущенными шасси на ограниченных размеров площадку, окаймленную лесом? Посадить - и не поломать при этом машину!..
      На этот раз самолет при посадке ударился колесами о землю около оврага, подпрыгнул, перелетел на другую сторону оврага (а это метров пятьдесят), прокатился немного и остановился.
      Примаченко выбрался из кабины, огляделся. Никого. Но вот спешит к самолету пожилой человек. Странный какой-то, взгляд плутоватый...
      - Давай-ка быстрее, побежали! Вас вон "тигр" ожидает...
      Примаченко посмотрел на старика - в своем ли он уме? Какой такой "тигр"?.. И догадался: немцы приняли его за... своего и послали старика "на связь".
      Поодаль, действительно, стоял танк.
      - Никуда я не пойду! - отрезал Виктор старику. А тот, услышав русскую речь, тоже сообразил, что получилась неувязочка. И только теперь, присмотревшись, дед увидел на крыльях красные звезды и... бросился бежать в ту сторону, откуда пришел.
      - Гад проклятый, продажная шкура! - закричал ему вслед Примаченко. Не успел он отойти и нескольких метров от самолета, как воздух потряс взрыв. Примаченко упал. Когда дым рассеялся, Виктор увидел, что самолет его осел, пылает. Сидевшие в "тигре" фашисты, оказывается, держали его под прицелом и как только заметили, что старик убегает, все поняли и ударили по самолету из танковой пушки. Гитлеровцы думали, что советский летчик погиб и уехали. Но Примаченко был жив. Еле держась на ногах, он побрел на восток, туда, где ждали его боевые друзья. И он пришел на свой аэродром.
      Вскоре Бердянск был освобожден. Противник не устоял перед мощным натиском наших войск с моря, суши и с воздуха - отступил.
      "ХЕЙНКЕЛИ" НАД АЭРОДРОМОМ
      Четвертый день сидим близ хутора Розовка. Самолеты хорошо замаскированы: до переднего края каких-нибудь пятнадцать километров - не больше. Отчетливо слышен гул войны. Идут напряженные бои на земле и в воздухе. Нам приходится делать по три, а то и по пять вылетов в день. Вражеская авиация буквально висит над передним краем. Не успеет скрыться одна группа истребителей или бомбардировщиков, как появляется другая.
      Идут упорные бои за Мелитополь. Гитлеровское командование стремится любым способом сдержать натиск наших войск, не пустить их в город. Врагу ясно, Мелитополь - это ворота в Крым. Бои идут тяжелые, изнурительные. Город пылает.
      От хутора Розовка тоже остались одни развалины да пепелища. Чудом уцелело лишь несколько домишек, и мы, летчики, разместились тут. Собственно, в домиках мы проводим только ночь, а все светлое время суток находимся либо в кабинах, либо где-нибудь близко, рядом со своими самолетами.
      Площадкой служит открытое поле, мало-мальски пригодное для взлета и посадки. Здесь же, на краю аэродрома, в тени, на траве или в наспех оборудованной землянке отдыхаем в перерывы между вылетами, досыпаем. Здесь же и наша "столовая": на траве раскладываются клеенки, салфетки, присаживаемся и кому как удобно - на корточках или полулежа - принимаемся за еду. И снова спешим к самолетам: все подчинено боеготовности!
      ...Восемь утра. По распорядку - завтрак. Но с ним что-то опаздывают. И мы все чаще поглядываем в сторону Розовки, откуда должна подойти машина. Часов около девяти наши "кормильцы" появляются. Официантка быстренько раскладывает "скатерть-самобранку", ставит тарелки с едой. Приступаем к трапезе.
      Не опоздали на завтрак и наши четвероногие общие любимцы - Киттихаук и Кобрик. Неунывающий народ - летчики! Вот и дали они собачкам имена по названиям американских самолетов. Друзья наши тут как тут. Ведут себя не назойливо: лежат в стороне, вытянув вперед лапы, и повиливают хвостом, ждут. Знают, что их не обидят, поделятся съестным.
      Вдруг Киттихаук насторожился, навострил уши, прислушивается. Забеспокоился и Кобрик, поднял мордочку вверх, залаял.
      Мы тоже сосредоточились. Издали, со стороны линии фронта, плыл тяжелый гул. Он все нарастал и нарастал. Присмотрелись сквозь просветы в листве скрывавших нас от чужого взора деревьев - и увидели самолеты. Определили: бомбардировщики. Сосчитали: девять. Высота примерно 3000 метров.
      - Наши, что беспокоитесь! - послышался чей-то голос. - Отбомбились и возвращаются домой.
      За первой девяткой следовало еще две. Потом появилось две четверки истребителей.
      - "Мессеры"! - безошибочно определили мы. Всем стало ясно, что самолеты - вражеские. Три девятки "Хейнкелей-111" строем "клин" под прикрытием восьми "мессершмиттов" шли бомбить наш аэродром. Они уже были на боевом курсе. Что-либо предпринять сейчас поздно. Правда, несколько летчиков, метнулись к своим истребителям. Но тут раздался "властный голос командира:
      - Стой! Всем - в щели!
      ...Томительно тянутся секунды. Гул уже над головой. Тяжелый, нудный. Распластав широкие эллипсообразные крылья, тяжело груженные смертоносным грузом "Хейнкели" подходят к границе нашего аэродрома. Пятьдесят четыре мотора заунывно воют: "Везу, везу, везу-у-у"...
      Укрытие в лесопосадке - стоят неподвижные наши истребители. Будь они сейчас в воздухе, врагу несдобровать!
      Но что сейчас поделаешь?..
      Из укрытий наблюдаем за воздушной армадой. Кажется, что мы видим открывающиеся бомболюки. Вот-вот посыплется оттуда "горох". Вначале бесшумно, потом с воем и пронзительным свистом начнут падать бомбы.
      Сердца отсчитывают секунды. Но происходит что-то непонятное: бомбардировщики проходят мимо, разворачиваются на север и идут дальше. Истребители прикрытия свободно маневрируют между девятками бомбардировщиков. Вот ведущий одной из четверки положил свой самолет на крыло, очевидно, обнаружил нас. Затем он выровнял свой "мессер" и пошел вслед за "хейнкелями". Строй развернулся почти на девяносто градусов, стал удаляться.
      Мы же нисколько не сомневаемся в том, что враг обнаружил нас. Почему же он оставил цель? Видимо, какая-то ловушка: вот-вот немцы выполнят энергичный маневр и нанесут удар!..
      Но ничего подобного не происходит. Самолеты уже удалились на такое расстояние, что нам можно взлетать. Быстро покидаем цели и что есть духу мчимся к истребителям. Мгновение - и я в кабине. Включаю радиостанцию, надеваю парашют, пристегиваюсь, докладываю, что к вылету готов. Скорее бы в воздух!
      С КП командир полка приказывает шестерке Федорова догнать и атаковать группу бомбардировщиков, а шестерке Трофимова объявляет готовность номер один. Остальным готовность номер три, ждать вылета на прикрытие войск на переднем крае - в соответствий с графиком.
      Тем временем в воздухе происходили серьезные события. Шестерка майора Федорова настигла врага, но предотвратить бомбежку соседнего нашего аэродрома, на котором базировалось два полка штурмовиков и один полк прикрывавших их истребителей, уже но успела.
      Шестерка атаковала заднюю правую девятку бомбардировщиков и сразу же два из них подожгла. Но в ту же минуту с "хейнкелей" посыпались бомбы на аэродром штурмовиков. Завязался воздушный бой с "мессерами". Три вражеских самолета были сбиты. В конце концов, и этот внезапный налет не прошел для фашистов безнаказанно.
      АСКАНИЯ-НОВА
      Остались позади Большой Токмак, Скелеватая, Гоголевка, где мы базировались, ведя бои на подступах к Крыму.