Семейный стриптиз

– Ну-ну, детка, все будет хорошо, – нежно, как ма­ленькой, сказал отец.

Этому голосу Энджи всегда доверяла, слушалась его. Именно таким голосом отец когда-то обещал, что она ста­нет лучшей в классе, получит стипендию, поступит в юридическую школу. Конечно, папуля не идеален, но он ее очень любит.

– Слушай-ка, детка. Вот как мы сейчас поступим. Прежде всего ты вешаешь трубку, затем топаешь прочь из этого гадюшника и ловишь такси. Последний самолет «Дельты» на Нью-Йорк отправляется из Логана через сорок пять минут. Ты успеваешь. Запросто. А здесь я тебя встречаю. Заметь, не кто-нибудь из моих водителей. Твой папуля собственной персоной!

– Не знаю, получится ли. Рэйд может…

– Ни черта твой ублюдок не может! И не думай даже возвращаться и вести с ним беседы.

– То есть… просто взять и уйти? Но я… у меня даже су­мочки нет, на кресле осталась. Ни денег, ни паспорта…

– Подумаешь, проблема! Я сам закажу билет. Назо­вешь девичью фамилию матери и номер карточки соци­ального страхования. А насчет документов… Не страшно. Соврешь, что твоя любимая бабуля при смерти, а ты вне себя от горя.

У Энджи снова слезы полились ручьем.

– Спасибо, папуля. Боже, как мне стыдно.

– Стыдно? Тебе-то чего стыдиться?

– Глупости своей, будь она проклята. Ты ведь никогда ему не доверял.

– А-а-а! Что да, то да, – согласился отец. – Ладно, за­будь, детка. Женщины по природе своей слепы, иначе че­ловечество вымерло бы. Главное, сейчас будь умнее и брось этого подлеца. Пусть торчит там и гадает, не смыло ли тебя в унитаз. – Энтони Ромаззано помолчал в ожидании, что она усмехнется на его шутку. Не дождавшись, вздохнул: – Ладно. Обещаешь уйти сразу же, как пове­сишь трубку?

– Да.

Так она и сделала: повесила трубку и развернулась. Хо­рошо бы пройти в туалет, привести себя в порядок… хотя какой смысл? Расплачется опять, только и всего. Пока Энджи шагала к выходу, ей казалось, что все на нее смот­рят и понимают всё, что с ней произошло. Боже правый, неужели она больше никогда не увидит Рэйда? И все-таки она его увидела – в последний раз, мельком, проходя ми­мо двери обеденного зала. Ее пока еще муж, вальяжно раз­валившись в кресле, беседовал с официантом. Спокоен, собран, неизменно уверен в себе. Как ему это удается?

Энджи отыгралась на ни в чем не повинной дверной ручке, вложив в толчок всю накопившуюся ярость, и по­качнулась, едва не сбитая с ног злым порывом ледяного ветра.

– Аэропорт Логан, пожалуйста. – Она рухнула на зад­нее сиденье такси. – Рейс «Дельты». – Остановить слезы уже не было сил.

Лишь когда они добрались до туннеля в Каллэне с его вечными заторами, Энджи сообразила, что может и опоз­дать на рейс. Но выхода не было. Выскочив без единой монеты в кармане, она не могла даже пообещать таксисту двойную плату за скорость.

– Прошу вас, побыстрее! Водитель взглянул на нее в зеркальце.

– «Дельта», вы сказали? – уточнил он с ирландской певучей интонацией.

«На заработки приехал, – мелькнула у Энджи мысль. – Совсем как папуля в свое время». Только отцу быстро улыбнулась удача: он бросил руль, стал совладельцем фирмы проката лимузинов и женился на милой еврейской девочке.

Энджи представила себе Тони, встреча с которым ждала ее в конце пути, и вздрогнула. Она была благодарна ему за помощь и все-таки не могла забыть, что в свое время он точно так же предал жену, как и Рэйд. Вся разница в том, что отец сотворил это после двадцати лет супружества и не признавался до последнего – то есть пока не был пой­ман с поличным. Он до сих пор клялся и божился, что его связь на стороне не должна была разрушить брак.

– Тьфу ты! Прошу прощения – пропустил дорогу на Логан. Придется искать разворот.

Отлично. Шанс упустить рейс и застрять в аэропорту на ночь увеличивается. Хотя, если подумать, – какая раз­ница, где страдать бессонницей? О том, чтобы заснуть, не может быть и речи – вернуть бы способность нормально дышать. Энджи казалось, что грудь ее набита острыми ос­колками или металлической стружкой, которая при каж­дом вдохе вонзалась в легкие.

Господи, ну как такое могло случиться с ней, при ее-то осмотрительности?

В колледже и почти до самого окончания юридической школы Энджи не позволяла себе даже думать о замужестве. Далеко не глупая и очень независимая, она хотела стать хо­рошим юристом и своими знаниями помогать людям. С мужчинами, конечно, встречалась, но особенно им не доверяла, частенько предпочитая свиданиям возможность подработать. Она до сих пор жертвовала существенные суммы в фонд «Спасите детей», участвовала во всех акциях против СПИДа и раз в месяц бесплатно трудилась на благо «Помощи инвалидам». Достойный гражданин и сильная личность – это про нее, Энджи. Она всегда считала себя умной, упорной и осторожной.

Кроме всего прочего, мать в свое время засыпала ее рассказами о несчастных судьбах своих замужних подруг, и дочь вняла советам. Избегая алкоголиков, психопатов и прочую шушеру, она наконец напала на человека, который сам искал встреч с ней, а не наоборот. Рэйд к тому же вырос в семье, не знавшей мужских измен: его отца можно было обвинить в холодности, но уж никак не в излишнем пыле. Энджи опасалась, что Рэйд на ней не женится из-за пропасти в социальном статусе. Но предательства она никак не ждала.

Такси уже подъехало к аэропорту. Круто вырулив к самому терминалу «Дельты», ирландец затормозил и вылез из машины – акт невиданной вежливости среди таксистов Северного побережья! – чтобы открыть дверцу для Энджи.

– Сорок один доллар, мисс, – певуче проговорил он. Ситуация была бы безвыходной, если бы Энджи не вспомнила про коробочку фирмы «Шрив, Крамп и Лоу». Она быстро открыла ее и вынула перстень.

– Вот, возьмите. Я забыла кошелек, но это стоит боль­ших денег.

Сунув пустую коробочку в карман, она двинулась к электронным дверям терминала – прочь от Рэйда, прочь от их рухнувшего брака.

ГЛАВА 4

Джада взглянула на приборный щиток и чертыхнулась сквозь зубы. Половина девятого, черт побери! Ладно, если очень повезет, к ее приезду дети будут накормлены и даже – может быть – отправлены кто в кровать, кто за уроки. Но Джаду ждал еще один неприятный сюрприз: стрелка манометра приплясывала в максимальной близости к нулю. Трижды черт побери! Теперь без заправки не обойтись. Какого дьявола Клинтон себе думает?! Мало того что бездельничает день-деньской, так еще и бак пус­той оставляет! Куда его, спрашивается, вообще вчера черти носили?

Джада отлично понимала причину собственного него­дования. В последнее время – а вернее, всегда – Клинтон плевал на интересы жены.

Свернув направо, Джада остановилась на островке авто­заправки и заглушила мотор в ожидании полного – впрочем, на данный момент любого обслуживания. Опыт пос­ледних лет научил ее ценить собственное время больше денег, но какой смысл платить за полный сервис, если приходится тратить у колонки столько драгоценных ми­нут?

В ответ на ее нетерпеливый сигнал преклонных лет служащий неохотно покинул свое стеклянное укрытие.

– Полный бак! – бросила ему Джада и со вздохом включила отопление, от которого, впрочем, при выклю­ченном моторе все равно не было толку.

Приблизив к зеркальцу лицо с неестественно яркими в темноте белками, потрескавшимися губами и уже просту­пившими симптомами зимы – неровными дорожками об­ветренной кожи под глазами и вокруг губ, – Джада снова вздохнула. Не так давно перешагнув тридцатилетний порог, она все еще была поразительно красива, но… На­долго ли этой самой красоты хватит, при здешних-то не­милосердных зимах?

Старый дурень наконец взялся за «пистолет», но дело не продвинулось: похоже, возникли проблемы с крышкой бензобака. Матерь божья и все святые угодники! Синдром спешки в действии: если торопишься, все так и норовят вставить тебе палки в колеса. В банке этот недуг особенно свирепствует. Ну почему идиоты вокруг тебя ползают сон­ными мухами именно в тот момент, когда время поджима­ет? Загадка природы!

Джада рывком распахнула дверцу, выскочила из маши­ны, одной рукой вмиг отвинтила крышку, другой вырвала у старикана «пистолет» и сама сунула в бензобак.

Старый хрыч, похоже, ее помощь не оценил. С ума сойти – платишь за сервис, сама делаешь всю работу, и тобой же еще и недовольны! Похоже на ее жизнь в миниа­тюре: вечно ей приходится рассчитывать только на себя.

Джада едва сдерживала слезы.

В последнее время ей все чаще случалось сомневаться в милосердии божьем. Родители Джады, островитяне, были людьми глубоко верующими, но им ведь куда как проще. Теплый климат располагает к вере, а в ледяном Нью-Йорке поневоле усомнишься в любви всевышнего. Джаде частенько думалось, что господь создал браки исключи­тельно для того, чтобы проверить, до какой степени раз­дражения могут дойти супруги. Если ее теория верна, то супруги Джексоны исполнили план божий на все сто. В последнее время они почти не общались, но что самое ужасное – это необщение устраивало обоих больше преж­них ссор. Сегодня тем не менее их ждет серьезный разговор. Джада твердо решила поднять давно назревший между ней и Клинтоном вопрос.

Она нырнула на свое место. Кажется, вечность прошла, прежде чем старикан сунул ей в окно подносик с карточ­кой и квитанцией. Джада быстро нацарапала роспись, ото­рвала свою копию и ткнула поднос обратно. Вместо того чтобы забрать его и отпустить клиентку, старик пригнулся к окну:

– Славная машинка, – отметил он развязно. Здрасьте! Очень ей интересно выслушивать мнения всяких там…

– И дамочка в ней очень даже славная, – тем же па­нибратским тоном продолжал престарелый олух.

Джада открыла рот, чтобы сказать спасибо и отвязать­ся, когда он добавил:

– Только уж больно чванливая.

Джада треснула по кнопке на дверце, наглухо отгора­живаясь стеклом от нахала, но преграда оказалась слиш­ком тонка, чтобы избавить от неминуемого оскорбления:

– Чернож… – прошипел трухлявый пень и плюнул на дверцу, будто точку поставил.

Ах ты, недоумок паскудный! Джада крутанула ключ за­жигания, вдавила в пол педаль газа и рванула с заправки на Пост-роуд, даже не проверив левую полосу. На трассе она яростно подрезала бензовоз и получила по заслугам, на миг оглохнув от громогласного гудка. Щурясь от застилаю­щих глаза злых слез, она едва не проскочила поворот на Уэстон.

Скорость, сумерки и относительная пустота дороги ус­покаивали. «Сама виновата! – твердила она про себя. – Тебе ли не знать цену жизни в округе Уэстчестер? Неусып­ная бдительность и неизменная вежливость плюс заоблач­ная плата за недвижимость и школу». Пусть существова­ние черных в богатом белом пригороде уже не столь невы­носимо тяжко, как в прежние времена, но легким его тоже не назовешь. Несмотря на все усилия, семья едва-едва дер­жалась на плаву; зато детям Джада обеспечила жизнь, из­вестную всему миру по словосочетанию «американская мечта». Однако и платила за это прилично.

Гнет финансовых неурядиц давил на них постоянно. Кроме того, в округе не нашлось больше ни единой черно­кожей семьи, и цветных детишек в школе тоже раз, два и обчелся. У Шавонны все приятели – белые, Кевон обща­ется только с соседским Фрэнки, да и у самой Джады в лучших подругах теперь Мишель. Белая. Конечно, она хо­рошая, Мишель, очень хорошая. И все же временами Джаде было очень одиноко. Если бы еще не отчуждение Клинтона…

Иногда у Джады опускались руки и одолевали сомнения – а стоила ли эта жизнь затраченных на нее усилий? Когда Клинтон только начинал столярничать, они снима­ли двухкомнатную квартирку в Йонкерсе и жили, как все. Но вскоре Клинтон получил работу, перевернувшую их привычный уклад. Весьма состоятельный бизнесмен, об­ратив внимание на искусство Клинтона, предложил ему переоборудовать гараж на три машины в гостевой коттедж. Не слишком выиграв от этого заказа в финансовом отно­шении, Клинтон тем не менее использовал его как трам­плин для получения более выгодных заказов. Всплеск экономики и либерализация расовой политики обеспечили его достойной работой.

Хорошее было время! Правда, Клинтон был просто по­мешан на оборудовании и ухлопывал все средства на буль­дозеры, ковшовые погрузчики, экскаваторы. На всех его футболках красовалась надпись «Строительная фирма Джексона. Мы не работаем, только когда спим». Что он на­верняка и делает в данный момент – то бишь спит. А все почему? Да потому, что прошляпил и фирму, и работу!

Поначалу и сам Клинтон, и Джада считали, что у него божий дар. Оба были уверены в его способности сколотить состояние и обеспечить им безбедную жизнь. Забавно: сто­ило ей увидеть Клинтона на объекте – и она не могла от­казать себе в удовольствии присоединиться к нему, будь он хоть в котловане, хоть на крыше. Классный парень, Клин­тон Джексон. Просто потрясающий.

Джада верила в него безгранично, но оказалось, что это была слепая вера. Ни один из них и не догадывался, что на тот момент они случайно попали в денежную струю. Со спадом производства бизнес Клинтона постепенно заглох. Белые вновь возводили расовую стену и отнимали работу. Клинтон не мог больше выплачивать кредит за оборудова­ние, на зарплату рабочим тоже не хватало, и их пришлось распустить. Года четыре еще он пытался удержаться на плаву, но его моральный дух вместе с бизнесом пришел в упадок.

В конце концов ушло все – и его спесь, и ее вера, и деньги семьи, а кредиты по-прежнему требовали выплат. Джада умоляла мужа подыскать хоть какую-нибудь работу. Сама она занималась хозяйством с момента рождения пер­вого ребенка, но, убедившись, что он не может или не же­лает работать, поняла, что работать придется ей. Она вы­нуждена была согласиться на единственное доступное для нее место банковского клерка. Жалованье ей положили минимальное, но без помощи Мишель Джада не получила бы и этой смехотворной должности – уж слишком много в Уэстчестере было прозябающих без работы домохозяек. Заработка Джады едва хватало на овощи, зато и платила она теперь наличными, не обращаясь в зеленной лавке к кредитной карте.

Клинтон тем не менее особой радости не выражал. Скорее, наоборот, работа жены морально его убила. Он только и делал, что дрых в промежутках между жалобами, брюзжанием и жратвой. Канючил, что ее вечно нет дома, что платят слишком мало и что она достойна лучшего. С последним Джада спорить не стала бы, но выбора-то не было. Не в их положении привередничать – вот с чем Клинтон не смог смириться. Так и жил, замкнувшись, ожидая, «когда сменится ветер». Набрал добрых фунтов сорок, орал на детей и во всем винил свою вторую половину.

В сравнении с домашними сложностями дела в банке у Джады шли на удивление успешно. Работа приносила удовлетворение, к тому же справляться с ней оказалось куда как проще, нежели с проблемами в семье. Джада уди­вилась, что ее почти сразу же назначили старшим клерком, дав тем самым в подчинение трех чернокожих служащих и одну белую! С ума сойти – она ведь в жизни никем не ко­мандовала, кроме собственных детей. Чуть позже, заняв место начальника отдела, Джада была поражена не меньше остальных. Но она нравилась мистеру Фринею, заведую­щему отделением, они прекрасно ладили, и Джада остава­лась помощником зава вплоть до его выхода на пенсию. Ну а когда мистер Фриней ушел на покой… Джаду, собствен­но, уже не удивило, что он предложил ей занять его место; только вот Клинтону не хотелось об этом сообщать.

Изо всех коллег только Анна, старая секретарша мисте­ра Фринея, упорно презирала заменившую его Джаду. Ну и ладно. Считая саму Анну и Мишель, в подчинении у Джады было теперь – подумать только! – две дюжины чело­век. Дружбе с Мишель, слава богу, это обстоятельство не повредило: Мишель ни капельки не завидовала Джаде – ее вполне устраивала работа до трех часов, и на большее она бы не согласилась.

Джада тоже не отказалась бы от нескольких свободных часов в день… в любых обстоятельствах, кроме нынешних. Банк платил ей ровно вдвое меньше, чем ее предшествен­нику на посту, но начальство по-прежнему требовало крови. На днях сверху прислали двоих проверяющих – взглянуть, нельзя ли как-нибудь «сократить накладные расходы за счет рационализации движения документов и более эффективного использования штатных единиц». В переводе на нормальный язык это означало желание уволить еще пару человек, несмотря на то, что через отделе­ние Джады проходило больше кредитных договоров, чем через любое другое подобное отделение банка средней руки.

Разумеется, все отделение затрясло – потерять работу боялись все до единого, кроме разве что Мишель. Джада, само собой, паниковала вместе с подчиненными. Ей не раз случалось недоумевать и изумляться тому, как ведет дела сильная половина человечества. Сукины дети. Горазды че­сать языками по поводу «высокой морали, улучшающей деятельность трудовых ресурсов» (хоть бы раз произнесли по-человечески – «работников»!), а между тем не упуска­ют случая загнать эту самую мораль в угол.

Отчет проверяющих пришел две недели назад. Работа отделения, хвала господу, получила высшую оценку. Но в сердцах сотрудников угнездились страх и недоверие, справиться с которыми теперь и предстояло заведующей.

Джада вздохнула, выруливая на ведущую к крыльцу до­рожку. И снова вздохнула при виде цветочной клумбы, где поздние георгины погибали под натиском сорняков. Ма­муля, великий садовод, сгорела бы со стыда… Ч-ч-черт! Еще секунда – и наехала бы на велосипед Кевона, бро­шенный у гаражных ворот. Джада крутанула руль и вдавила педаль тормоза. Черт, черт, черт! К дьяволу обещание не чертыхаться! Выскочив из машины, она открыла ворота (почему бы Клинтону не поменять замок на автоматичес­кий? Толку от мужика, как от козла молока!), поставила в гараж сначала велосипед, потом машину, заперла ворота и двинулась через лужайку к крыльцу.

В доме творилось черт знает что. Сущий бедлам, иначе не скажешь. С дивана в гостиной Клинтон послал жене красноречивый взгляд: «Я делаю всю работу по дому!» Свежо предание. Помнится, на прошлой неделе полотенце на крючок повесил, на том его помощь и закончилась. В дан­ный момент он болтал по телефону, а Шавонна перед телевизором хрустела печеньем. И то и другое было под запре­том, пока она не сделает уроки и не прочитает хотя бы одну главу. Кевона же, с ужасом отметила Джада, и вовсе не было в поле зрения. Оставалось надеяться, что хотя бы ма­лышка уложена – если, конечно, Клинтон не бросил у ворот гаража и младшую дочь заодно с велосипедом.

– Где твой брат? – спросила Джада у старшей.

– Откуда мне знать? – буркнула та, не отрывая взгляда от экрана. – Есть скоро будем?

– Как?! Вы еще не ужинали?

Бросив на мужа убийственный взгляд, Джада метну­лась к холодильнику. Вынула молоко, схватила пачку ма­карон с сыром «Пять минут – и готово», последнюю банку тунца и, подумав, решила добавить остатки стручковой фа­соли. Этого сушеного добра у них навалом – к чему, спра­шивается, тратить время и деньги на покупку свежих ово­щей?

Через четверть часа стол был убран, приборы расстав­лены, телевизор выключен, Шавонна отправлена в ванну, Кевон обнаружен в детской и, наконец, макаронная запе­канка на четверых подана. Жизнь вошла в нормальное русло, что оценил, судя по его относительно довольному взгляду, даже Клинтон. Любовь к уюту да дети – вот и все, что еще держит отца семейства у этого очага. Однако у хра­нительницы очага заканчивается терпение. Поговорить все-таки придется, и серьезно.

Джада подняла глаза на мужа. Тот поспешно отвел взгляд. Прекрасно выглядит, нужно признать. Выбрит до синевы, шевелюра с приятной проседью уложена по-ново­му… «Строит из себя жертву, – думала Джада. – А жер­тва-то здесь я!» Она прекрасно понимала, что, несмотря на зверскую усталость, все вечерние дела ей придется де­лать самой: и Кевона с Шавонной уложить, и Шерили, ко­торая наверняка скоро проснется, снова убаюкать. Но главное – ей предстоит самой начать неприятный разго­вор с мужем и добиться решения, которое он не желает принимать.

ГЛАВА 5

Фрэнк Руссо появился в спальне незадолго до один­надцати. Мишель, в белоснежной шелковой рубашке, из низкого выреза которой соблазнительно выглядывали мо­лочно-белые полушария, распустив волосы, устроилась с книгой поперек супружеской кровати. Она перевела взгляд со страницы на мужа. Ухмыльнувшись, тот немед­ленно напустил на себя бесстрастный вид. Как же, знаем мы вас! Мишель сморщила губы в улыбке. Аромат ее духов – тех самых, что каждое Рождество дарил ей Фрэнк, а она приберегала для таких вечеров, – струился от нее к мужу. Не произнося ни слова, Мишель просто улыбалась и ждала. Ждала, поглядывая на брюки Фрэнка чуть пониже пряжки ремня. У ее мужа выработался определенный реф­лекс на запах этих духов. Интересно, сегодня тоже получится?

Фрэнк опустился рядышком на кровать, взглядом обвел жену.

– И чем же мы вечером занимались? – шепотом поинте­ресовался он. – Гараж красили?

Ах ты!.. С наигранным безразличием Мишель качнула головой – по плечам и спине заструился каскад золотых волос – и вновь уткнулась взглядом в книжку.

– До гаража руки не дошли, – протянула она. – Но масло в «Лексусе» сменила.

– Умница. – Фрэнк начал расстегивать ремень на брю­ках. – Раз уж речь о технике зашла… моему мотору тоже женские ручки не помешали бы.

Мишель наконец не выдержала. Расхохотавшись, она отбросила книгу, взяла руку Фрэнка, медленно поднесла к губам и прошлась самым кончиком язычка по ладони.

Притворное безразличие покинуло и Фрэнка. Он за­стонал, откинув голову назад, и вмиг избавился от рубаш­ки. Брюки и трусы полетели на пол. В голубых озерах глаз Мишель плескалось обещание, но Фрэнк, нырнув в по­стель, быстренько натянул на себя одеяло, повернулся к жене спиной и издал тяжкий вздох:

– Ну и вымотался же я!

Он затих и засопел глубоко, равномерно.

– Ну Фрэнк! – жалобно простонала Мишель. Фрэнк рассмеялся, резко повернулся к ней и раскрыл объятия.

Годы брака не обесцветили для Мишель секс с мужем. Скорее, наоборот, добавили красок, глубины, напряже­ния. Любовь их временами была сладкой, нежной, медлен­ной, а могла превращаться в акробатический постельный этюд. Но – всегда-всегда! – Мишель чувствовала себя обожаемой и защищенной.

Сегодня Фрэнк был настроен на нежный лад. Накрыв собой Мишель, он приподнялся на локтях и заглянул ей в глаза.

– Знаешь, как ты прекрасна? – шепнул он. Мишель качнула головой:

– Расскажи.

– Рассказать о тебе? Ладно. Только когда буду в тебе.

– Шантажист! – отозвалась она, призывно приподни­мая бедра. – Ты не оставил мне выбора.

Одна ладонь Фрэнка удерживала руки Мишель над го­ловой, а вторая скользнула под подол ночной рубашки. Мгновение спустя ее влажное, жаждущее лоно приняло в себя его жаркую плоть.

– Ты вся как шелк, – выдохнул он. – Везде… везде! Смотрю на тебя и изумляюсь твоей красоте. – Один мяг­кий толчок – и Фрэнк замер. – Может быть, хватит?

– М-м-м-м… – Мишель снова замотала головой. Его дыхание обжигало.

– Хочешь еще? Еще? Она кивнула.

– Какая ненасытная девочка! – Он оторвал взгляд от глаз Мишель. – А твои губы. Любой мужчина жизнь от­даст, лишь бы прикоснуться к ним хотя бы кончиком ми­зинца.

Мишель улыбнулась. Волна предвкушения прокати­лась по ее телу.

– А ты? Чем бы ты хотел к ним прикоснуться?

– Ладонью, малышка. – Фрэнк накрыл ее рот ладо­нью и тут же отнял. – Языком, любимая. – Кончик языка прикоснулся к уголкам ее губ. – Зубами, радость моя…

Взяв в плен ее пухлую нижнюю губу, он на мгновение сжал зубы и вобрал в себя вырвавшийся стон Мишель. Со следующим толчком, на этот раз глубоким, властным, Фрэнк отпустил руки Мишель, чтобы она могла обнять его покрепче. Мишель не заставила себя ждать.

Утром за окном было белым-бело. Зябко ежась, Ми­шель немножко потешилась мыслью о том, чтобы нырнуть обратно в теплую постель, под бок к Фрэнку. Увы, не вый­дет. На крыльце вот-вот появится Джада и силком выта­щит из дому.

Мишель натянула два свитера вместо одного, сменила шлепанцы на кроссовки, завязала «конский хвост» и через несколько минут уже сбежала вниз по ступенькам. Терпеливо дожидавшийся у двери Поуки встретил ее умоляю­щим карим взглядом.

– Ладно-ладно, – согласилась Мишель не слишком охотно, зная, что Поуки будет их тормозить, а Джада всю дорогу ворчать.

Мишель любила Джаду, хотя сама не сразу привыкла к тому, что подружилась с негритянкой. Чернокожих семей в округе было немного. Мишель втайне гордилась собственной расовой терпимостью, но у Фрэнка и его родни в разговорах об афроамериканцах нередко проскальзывали презрительные словечки. Единственное, чего добилась Мишель, – категоричного запрета употреблять подобные выражения при детях.

Теплая, тесная дружба – разве это не роскошь в наше время? Мишель эту роскошь ценила, однако между ней и Джадой случались и напряженные моменты. Джада, к при­меру, одновременно и обвиняла, и оправдывала своего мужа, что Мишель казалось по меньшей мере нелогичным. Джада травила семью полуфабрикатами, что Мишель уж и вовсе не могла понять. Программы по телевизору они смотрели разные, по-разному оценивали кинофильмы. Словом, различий хватало, но подруги научились уходить от скользких тем.

Защелкнув замок поводка на шее Поуки, Мишель шаг­нула за порог. Девственный снежок заскрипел у нее под ногами, и по спине сразу побежали мурашки. Не сказать, чтобы очень холодно, однако мороз явно грядет. Поклон­ница чистоты, Мишель обожала свежесть утреннего зим­него воздуха и нетронутость первого снега. Могла бы – полетела б над улицей, чтобы не нарушать совершенство серебристо-белого покрова отпечатками своих ботинок и крохотных лап Поуки. Других следов на нежном, будто са­харная пудра, снеге не было.

Подняв взгляд от белой ленты тротуара, Мишель уви­дела выходящую из дома Джаду. Наверняка будет в дурном настроении – здешние зимы Джада ненавидит. Не страш­но. Мишель была готова выслушать жалобы на погоду, а заодно и новости о семейной жизни Джексонов.

Джада натянула капюшон куртки до самых бровей. «Ну не создана моя кожа для этого климата! – думала она, по­туже затягивая узел шнурка под подбородком. – Всю жизнь здесь живу, но так и не привыкла». Вот у родителей на Барбадосе – совсем другое дело; там кожа ее никогда не подводит, и волосы становятся послушными, упругими, «правильными», как говорит бабушка. «Правильные» – значит волнистые, а не скрученные в безнадежно тугие спирали и не требующие услуг парикмахера, чтобы их вы­прямить. Джада отлично понимала, что все это только слова, а на деле «правильные» в бабушкином понима­нии – больше похожие на волосы белых, чем на кучерявые шапки соплеменников. Сама Джада подобного рода уверт­ки ненавидела, но тем не менее была довольна, что Шавонна унаследовала ее волосы. И презирала себя за это. Шевелюра Кевона, который пошел в отца, такого значе­ния для нее не имела – мальчик все-таки. Что добавляло к угнездившемуся в ней расизму еще и склонность к поло­вой дискриминации. О волосах младшей дочери Джада старалась не думать. В конце концов, все в руках господа.

Выскочив на улицу, Джада первым делом вспомнила о вазелине. А заодно – снова – и о Барбадосе, где ее сочные губы никогда не трескались и не шелушились. Вытащив из кармана куртки тюбик, она толстым слоем смазала не только губы, но и все лицо, и руки. Без этой предосторож­ности на нее уже вечером без ужаса не взглянешь.

Боже, как она измотана! И выглядит, наверное, соот­ветственно. Мишель же – Джада подняла глаза на прибли­жающуюся быстрым шагом подругу – словно и не спала вовсе. Свежа, бодра, розовеет от мороза. Кончик носа чуть покраснел, а в остальном – само совершенство!

Джада любила эти утренние прогулки с Мишель. Ко­нечно, было бы еще лучше, если бы не проклятая собачон­ка, которая вечно замедляла темп. Топтаться на холоде Джада терпеть не могла. Вот и сейчас, дожидаясь, пока псина обнюхает очередной столб, она едва сдерживала раздражение. Шаг – остановка, шаг – остановка. И зачем Мишель эта чертова собака?!

– Скажи своему псу, чтобы топал вперед, иначе я его придушу и отдам скорняку на муфту, – пригрозила она.

Несмотря на теплые отношения с Мишель, временами Джаде казалось, что их разделяет непреодолимая пропасть. Возможно, дают о себе знать расовые различия, а может, все дело в немыслимо счастливом браке Мишель. Она обо­жает своего Фрэнка, а тот – по крайней мере, так выгля­дит со стороны – отвечает ей той же страстью. А еще он души не чает в детях плюс каждую неделю приносит в дом деньги, черт возьми! Но Джада любила Мишель и от души желала ей счастья. Пусть уж хоть союз Мишель и Фрэнка, единственный во всем Уэстчестерском графстве, сохра­нится в незыблемости лет десять-двадцать. В конце кон­цов, если они обе начнут пилить друг друга – что станется с их дружбой?

– Поуки, милый, пойдем, – пропела Мишель.

У Джады в голове не укладывалась манера белых сюсю­кать с животными, словно с малыми детьми. А детей они, если судить по Мишель, немыслимо баловали. На взгляд Джады, подруга растила будущих преступников. Игрушки ее дети за собой не убирали, посуду не мыли, а о «спасибо» или «пожалуйста», похоже, слыхом не слыхивали. Ми­шель, впрочем, и сама грешила некоторой, с точки зрения Джады, невоспитанностью. Джада в ее доме не посмела бы даже подумать о том, чтобы залезть, к примеру, в холо­дильник или в посудный шкафчик за стаканом. Мишель же в гостях у подруги хозяйничала запросто. Словом, ше­роховатостей хватало, но Джада ни разу не высказала вслух удивления или недовольства. Все это, если подумать, ме­лочи в сравнении с дружбой. Очень может быть, что у Ми­шель тоже есть претензии к Джаде, о которых она молчит.

– На вот, возьми. – Джада протянула подруге тю­бик. – Держу пари, среди белых девиц не найдется больше ни одной такой губастой. А мы с тобой часом не родствен­ницы, нет? Уверена? А то мне не хотелось бы кокнуть со­бачку своей сестренки, хоть и пятиюродной.

Мишель с хохотом приняла и вазелин, и упрек.

– Не сердись на него, Джада.

Щедро намазав лицо, Мишель отдала тюбик подруге и энергичным шагом двинулась вперед. Она снова посерьез­нела, что означало близость нешуточного допроса, а его-то Джада как раз и хотела оттянуть.