Глава 51

Энергичный Гарри

Если вам довелось побывать в ультрасовременном гнезде Гарри Нильссона, расположенном в районе Бель-Эр, вас не придется убеждать в том, что хозяин дома богат. Но когда вы узнаете, что помимо сказочного имения, оборудованного к тому же великолепной студией звукозаписи, ему принадлежат еще и почти все окрестные участки земли, у вас вполне закономерно возникнет вопрос: «А откуда же этот парень взял столько денег?»

Ответ отнюдь не очевиден. В отличие от большинства знаменитых исполнителей, Гарри Нильссон никогда не выступал на сцене. Вся его карьера ограничивалась стенами студии звукозаписи. На его счету было не так уж много хитов. Ранние, изысканные альбомы, один из которых был посвящен памяти «Битлз», не имели коммерческого успеха. Последние альбомы были бомбами. Один из них, «Нильссон Шмальссон», все еще находился в верхней части хит-парадов. Гарри написал несколько хитов для других исполнителей, кое-что делал и на ниве кинематографа. Но даже сложенные вместе все эти успехи не могли обеспечить ему столь внушительного состояния. И только узнав, что Гарри всегда сам вел все свои дела, можно было начать догадываться о том, в чем разгадка его финансового успеха. Гарри всегда был очень удачливым бизнесменом, и самой большой его удачей стал Джон Леннон.

При чтении ряда книг, написанных о «Битлз», может сложиться впечатление, что Нильссон близко сошелся с Ленноном сразу после того, как в 1967 году вышел его первый альбом «Pandemonium Shadow Box»[205]. На самом деле, единственным Битлом, с которым дружил Нильссон в те давние времена, был Ринго. Они нередко гудели в Лондоне втроем, когда к ним присоединялся еще и Кейт Мун. Гарри не был близко знаком с Ленноном до тех пор, пока Джон не появился на Западном побережье. С этого момента ситуация изменилась.

К слову сказать, большая удача пришла к Гарри только после того, как в феврале 1974 года в нижней части апартаментов, которые занимали в «Беверли-Уилшир» Джон и Мэй, поселился Ринго Старр. То были времена, когда шумным успехом пользовался коньячный коктейль «бренди-Александер». Первым этот напиток открыл Ринго, а потом стал рекомендовать его всем друзьям. «Ты уже попробовал „бренди-Александер“? — спрашивал он, глядя на собеседника своими грустными глазами гончей собаки. — Это действительно вкусно. Только тут есть одна хитрость. Когда будешь его заказывать, сразу проси двойной „бренди“. Тебе надо будет сказать: „И еще один бренди“, потому что они никогда не доливают его столько, сколько надо. Затем отхлебываешь немного коктейля и выливаешь туда дополнительную порцию бренди. Вот тогда получится именно то, что надо».

Вскоре Ринго, Гарри и Джон — и все, кто еще оказывался в городе, например Терри Саузерн, Кейт Мун, Роджер Делтри или Мик Джаггер, — взяли за правило собираться вместе за центральным столиком в «Эль Падрино» и накачиваться тройными «бренди-Александерами» с такой скоростью, словно это были молочные коктейли.

Джон Леннон всегда испытывал тягу к сильным личностям, а Гарри Нильссон был человеком необыкновенно сильным. Несмотря на то, что он никогда не выходил на сцену, он превратил свою жизнь в одно сплошное шоу. Даже находясь на пике славы, Гарри вел себя так, словно отчаянно старался забыть обо всех своих проблемах. Ему быстро удалось завоевать внимание впечатлительного Леннона и приобщить его к собственному саморазрушительному стилю жизни, заключавшемуся в основном в круглосуточном пьянстве. По правде говоря, все звезды, собиравшиеся в те времена в баре отеля «Беверли-Уилшир», плыли в одной лодке: это были идолы молодежной культуры, которые уже начали ощущать тяжесть лет, женатые мужчины, у которых были проблемы с женами, или холостяки, которые вели беспорядочную интимную жизнь.

Джон Леннон издавна был подвержен постоянным приступам чувства вины. После того как рок-н-ролльный альбом сгинул в недрах погреба Фила Спектора, Джону было необходимо найти себе новое занятие. Однако его творческая сила, казалось, исчерпала себя. Последний оригинальный альбом «Mind Games» потерпел неудачу; да и все, что Джон записал после «Imagine», он сам называл «дерьмом собачьим».

Удрученный перспективой ежевечерне напиваться и тренькать на гитаре, Джон разродился новым проектом. Он предложил Нильссону сотрудничество в работе над новым альбомом, где Гарри должен был стать исполнителем, а Джон — продюсером.

Не теряя времени, собутыльники превратились в деловых партнеров, а остальные ребята тут же захотели вскочить на подножку того же поезда. Ринго должен был играть на ударных. Мун — тоже. Таким образом, включая Джима Келтнера, группа с самого начала насчитывала уже трех барабанщиков. Альбом явно должен был стать довольно шумным. Но это было лучше, чем ничего, — теперь они могли оплачивать свои счета из баров за счет бюджета по производству пластинки.

Как раз в это время Джон и Гарри устроили знаменитый скандал во время первого выступления «Смотерс Бразерс». Примерно за три недели до концерта Йоко позвонила Джону и сообщила, что после своего дня рождения провела королевскую ночь в объятиях Дэвида Спинозы. Джон сделал вид, что это известие не произвело на него впечатления, и даже сказал, обращаясь к Мэй Пэн: «А я уже начал волноваться, что ей так и не обломится». Однако сообщение Йоко включило в безумно ревнивом мозгу Джона часовой механизм бомбы замедленного действия.

Появившись около полуночи 13 марта в «Трубадуре» в обществе Мэй и Гарри, Джон был уже наполовину пьян и очень зол. Троицу проводили в ложу VIP, где уже собралось немало знаменитостей: Питер Лоуфорд, Пэм Гриер, Джек Хэйли Джуниор и известный продюсер Алан Сакс, и они начали с того, что заказали себе по тройному «молочному коктейлю». Когда напитки были доставлены, Джон залпом опрокинул бокал и предложил тут же принять еще по одному. Затем он принялся напевать мелодию «I Can't Stand the Rain», что само по себе не предвещало ничего хорошего. Вскоре к Джону присоединился Гарри, и друзья запели громче, стуча ложками и ножами по бокалам и солонкам. «Классно у вас получается, — пробормотал Питер Лоуфорд. — Вам бы выступить у „Смотерс Бразерс“ на разогреве!» В ответ на эту шутку Джон схватил стоявший перед Питером «молочный коктейль» и залпом выпил. Шумное поведение Леннона и Нильссона привлекло внимание репортеров, и Джон решил отправить Йоко небольшое послание в ответ на сообщение о полученном ею на свой день рождения подарке. Он схватил Мэй Пэн за шею, притянул к себе и смачно поцеловал в губы. Сцена озарилась сполохами фотовспышек, и журналисты закричали: «Кто она?!»

Джон улыбнулся Мэй и ликующе объявил: «С тайнами покончено!» После чего заказал еще пару коктейлей.

Когда на сцену вышли «Смотерс Бразерс», зрительный зал разразился овацией. Но когда приветственные крики и аплодисменты улеглись, все услышали, что Джон и Гарри все еще поют, причем все громче и громче, явно не собираясь останавливаться. «Они обожают тебя!» — крикнул Гарри, обращаясь к Джону.

Стало ясно, что Леннон решил оттянуться на полную катушку. Он стал перемежать свое пение непристойностями в адрес исполнителей, время от времени возглашая: «Я — Джон Леннон!» Его пытались урезонить, но он посылал куда подальше всех, кто к нему обращался.

Теперь уже со всех концов переполненного клуба слышались крики, обращенные к Джону: «Им и так уже досталось! А теперь и ты решил их обделать!.. Как же ты сам будешь спать сегодня ночью?»[206]

В конце концов к столику, за которым сидел Джон Леннон, подошел менеджер «Смотерс Бразерс» Кен Фриц. Он был вне себя от злости. «Послушай, ты! — закричал он. — Мы долго работали, чтобы подготовиться к этому концерту, и я не позволю тебе сорвать его!» С этими словами он схватил Джона за плечо.

Джон вскочил, опрокинув со страшным грохотом стол. Резко развернувшись, Леннон достал Фрица хуком в подбородок, Фриц ударил в ответ, и зал заревел. Однако прежде чем бойцы успели обменяться повторными ударами, на них налетела толпа барменов и официантов. Джона и Гарри вышвырнули на улицу, словно кучу грязного белья, но и здесь драка продолжалась. Джон схватился с охранником автостоянки, и повалил его на землю. Раздались женские крики.

Когда Джон, Гарри и Мэй, которой удалось незаметно выскользнуть на улицу, очутились, наконец, в своей машине, Гарри потребовал, чтобы водитель отвез их на вечеринку к одному из приятелей. «Я не поеду!» — процедил Джон, потерявший в свалке очки. «Тогда я поеду с Мэй!» — закричал Гарри и попытался ее обнять.

«Убери от меня свои грязные руки!» — завопила девушка. Гарри удивленно отшатнулся. И все же они поехали на вечеринку, где продолжали распевать перед изумленными гостями свои серенады. Когда вечер подошел к концу, Мэй Пэн не могла больше слышать этот дуэт, поэтому она отвезла обоих на квартиру Гарри и оставила их там вдвоем.

Следующее утро началось с того, что Иоко буквально оборвала все телефоны. Сообщения о последних приключениях Джона докатились до Дакоты. Иоко обрушилась с обвинениями на Мэй, которая была слишком измученной, чтобы оправдываться. Одна из утренних лос-анджелесских газет поместила фотографию с изображением Джона, целующего Мэй. Статья начиналась так: «Джон Леннон расстался со своей женой Иоко Оно и чудесно проводит время в Лос-Анджелесе».

А Джон с самого утра безучастно наблюдал за тем, как Гарри Нильссон — который в эту ночь не сомкнул глаз — всеми силами старался подлатать заметно испорченный образ Леннона. Гарри отправил «Смотерс Бразерс» букет чудесных цветов с запиской, которая гласила: «От Джона, с Любовью и Слезами». Затем он настоял на том, чтобы они лично отправились к хозяину «Трубадура» и принесли ему свои извинения.

О том, что произошло, когда два знаменитых вокалиста вновь собрались вместе после скандала, учиненного ими в «Трубадуре», рассказала Лил, одна из подружек Гарри, участница самого дикого эпизода «неудавшегося уик-энда».

"Джон и Гарри собрали всех этих ребят, чтобы они играли на записи альбома Гарри. Идея принадлежала Джону, но он не хотел брать на себя ответственность и рассчитывал на то, что Гарри все организует сам. А Гарри был слишком занят тем, что гробил собственный голос. (Нильссон страдал от ларингита, но, вместо того чтобы беречься, пил пуще прежнего и орал во всю силу легких.) В один прекрасный момент до них дошло, что они сами все портят, и тогда они решили поехать в Палм-Спрингз и привести себя в порядок. Мы остановились в гостинице, которая оказалась настоящим спортивным клубом. Просто кошмар! Нас привез туда Мэл Эванс, захвативший с собой подругу и ее малыша — и в первую же ночь они вдрызг разодрались.

Джон и Гарри не привезли с собой ни кокаина, ни кислоты, вообще ничего. Но оставался алкоголь. Стоило им начать прикладываться — и через два часа они уже нарывались на неприятности. Я не помню, чем мы занимались в первый вечер, по-моему просто надрались и отправились спать. Помню только, 4то они ни разу не выходили на свет. У них от света болели глаза. Обычно ребята спали до четырех дня, а потом надевали темные очки. Мы думали, чем бы заняться, когда кто-то посоветовал подняться на гору.

Мы приняли пивка и сели в фуникулер. Вообще-то мы собирались подняться и сразу же спуститься вниз, но в фуникулере мне стало плохо. Меня затошнило, колени затряслись, так что о том, чтобы сразу отправиться вниз, не могло быть и речи. Мы уселись в баре и пробыли там с семи и до закрытия. Публика в баре состояла не только из туристов с детьми. Было немало одиночек или тех, кто приехал сюда ради тайного свидания, так что в воздухе витали особые флюиды.

Джон всегда опасался того, что его могут узнать, но вместе с тем и он, и Гарри очень бы огорчились, если бы на самом деле остались неузнанными. Поэтому Джон подошел к музыкальному автомату, отыскал несколько пластинок «Битлз» и стал без конца гонять их одну за другой. Нас, конечно же, сразу узнали, и посетители то и дело подходили к нашему столику. Настало время уходить, но фуникулер еще не был готов к отправлению. На нас с Мэй были такие коротенькие шорты, что они почти полностью открывали ягодицы. Джон и Гарри на глазах у всех стали заигрывать с нами, то и дело шутя передавая нас друг другу.

В последний фуникулер набились все, кто еще оставался в баре. Было так тесно, что никто не мог пошевелиться. А Гарри и Джон все продолжали забавляться с нами. И мы довольно быстро поняли, что нас касаются уже не четыре руки, а значительно больше. Ситуация выходила из-под контроля. Фуникулер уже ходил ходуном, и все вели себя очень агрессивно, стараясь дотронуться до нас с Мэй. Внизу нас уже ждал лимузин с распахнутыми дверцами, и как только кабина остановилась, мы выскочили наружу и со всех ног помчались к машине — а все остальные бросились вслед за нами! Это было, как в той сцене из «A Hard Day's Night». Когда мы добрались до гостиницы, было уже слишком поздно, чтобы заказывать ужин в номер, и Мэй с Гарри отправились в магазин.

Мы с Джоном забрались в маленькую джакузи, расположенную на газоне перед отелем. Я уж и не помню, что там произошло, так как почти сразу отключилась, но когда наши друзья вернулись, Гарри был на меня очень зол, а Мэй осыпала Джона упреками. Тем не менее они залезли к нам в джакузи. Не помню, что Мэй сказала Джону, но она все время ныла и портила ему веселье. Внезапно он схватил ее обеими руками за горло и стал душить изо всех сил. Я просто не могла в это поверить! Прошло несколько секунд, прежде чем Гарри решил, что с Мэй довольно, и оторвал от нее Джона. В этот момент к нам подошел охранник и велел вылезать из джакузи.

Позднее, поднявшись в номер, Джон опять схватил Мэй и швырнул ее о стену! Причем он злился вовсе не на нее, он просто имел зуб на всех женщин. Я уверена, что раньше он проделывал то же самое и с Йоко. В каком-то смысле и Синтия, и Мэй раздражали его, поскольку ни у той, ни у другой совершенно не было характера.

Следующее, что мне запомнилось, это то, что Джон, Гарри и я оказались в одной кровати. Мэй в слезах убежала, потому что была избита в кровь. Но я этого ничего не помню. А на следующее утро Джон сказал: «Я не хочу быть влюбленным. От этого бывает больно!»

Мэл отвез всю компанию в Лос-Анджелес, где Гарри тотчас проводил Лил в аэропорт, а часом позже встретил свою вторую подругу — Уну, приехавшую к нему на пасхальные каникулы. Тем временем Джон получил от администрации отеля счет за март: 10 тысяч долларов! Несмотря на то, что эти расходы могли быть отнесены на счет новой пластинки, ему не доставляло особой радости платить за своих друзей. «Наверняка где-нибудь здесь неподалеку есть пансион для старых рокеров, — предложил он, — где каждого можно было бы запереть в отдельную обитую камеру — как раз то, что надо! Почему бы нам не арендовать целый дом и не поселиться всем вместе? Мы могли бы следить за Гарри, экономить деньги и быть уверенными в том, что никто из музыкантов не будет опаздывать в студию».

Гарри подхватил идею на лету и тут же арендовал ставший впоследствии знаменитым дом, в котором Мерилин Монро встречалась с Джеком и Бобби Кеннеди. Дому 625 по Пасифик-Коуст-Хайвэй, представлявшему из себя просторную виллу, построенную прямо на пляже к северу от Санта-Моники, суждено было стать рок-н-ролльным пансионом Доктора Уинстона О'Буги. Кроме Джона и Мэй, здесь поселились Гарри и Уна (розовощекая студентка колледжа из Ирландии, которая носит сейчас имя миссис Нильссон), Клаус Фурман и его чернокожая подруга Синтия Уэбб, Кейт Мун и Ринго Стар? со своим менеджером Хиллари Джерардом.

Как только Джон всерьез взялся за роль продюсера, ритм «неудавшегося уик-энда» резко изменился, поскольку Джон взял себя в руки и стал отказываться от ночных гулянок. По окончании сеансов звукозаписи на «Бербэнк Студио» (которые по-прежнему сопровождались обильными возлияниями) — около полуночи, когда Гарри и Кейт, Ринго и Хиллари обычно отправлялись в «Рэйнбоу» или в «Он зе Роке», Мэй отвозила Джона и Клауса домой. Поутру самые здоровые обитатели просыпались в положенное время и шли на завтрак, который им готовили муж и жена мексиканцы, нанятые присматривать за домом; затем, когда время уже переваливало за полдень, медленно, точно ходячие больные, начинали выползать жертвы предыдущей ночи. Наиболее забавным неизменно бывал выход Кейта Муна — он спускался по лестнице, вырядившись наподобие германского генерала в длинный коричневый кожаный плащ с белым шарфом, какие прежде носили авиаторы, и повесив на шею защитные очки. А когда он вдруг поворачивался спиной, открывался вид на его голую задницу.

По мере того как продолжалась запись альбома, Гарри Нильссон начал терять свой прежде прекрасный и неисчерпаемый голос. Поскольку традиционная медицина оказалась бессильна в борьбе со стилем жизни больного, Джон посоветовал ему обратиться к доктору Хону. Для того чтобы быть уверенным, что Нильссон не опоздает к началу записи, Кейту Муну было поручено сопроводить его в Сан-Франциско. Кейт был далеко не самой лучшей кандидатурой на роль ангела-хранителя. Когда вечером оба рокера с большим опозданием появились в студии, они были смертельно пьяны. Джон заорал на Кейта: «Ну ему хоть стало лучше?!»

«Нет, зато теперь он весь в дырках!» — ответствовал Мун. Когда все партии были записаны, Джон и Гарри занялись сведением альбома. Но всякий раз, когда они заканчивали работу над очередной вещью, Гарри оставался недоволен и требовал все переделать. И его не в чем было винить: голос звучал отвратительно, а музыка была никакой. В общем, «Pussy Cats»[207], таково было название альбома, обернулся катастрофой. А Джон был не таков, чтобы месяцами сидеть в студии и «делать что-то из ничего». Так что в конце концов он собрал пленки и повез их в Нью-Йорк, где рассчитывал быстро разделаться с этим проектом и навсегда избавиться от Гарри.

Как только Гарри увидел, что птичка упорхнула, он моментально протрезвел. Он тоже сел в самолет и отправился вдогонку за Джоном. Добравшись до офиса «Эппл», он схватил Джона в охапку и после нескольких тостов «за встречу» уговорил его помочь ему в одном деле.

О том триумфе, которого добился Гарри в день своего прибытия в Нью-Йорк, вспоминает Лил, та, кому обо всем поведал сам триумфатор: "Я встретилась с Гарри и Джоном около одиннадцати утра, сразу после того, как они вышли от Кена Глэнси, президента компании «Ар-Си-Эй». Они появились там примерно в девять часов — тогда же Гарри и позвонил мне, предложив встретиться у «Пьера». В «Ар-Си-Эй» он притащил с собой Джона, предварительно напоив его. Чтобы разобраться во всей этой истории, необходимо уяснить, что Рокко Лагинестра, бывший президент «Ар-Си-Эй», был для Гарри кем-то вроде дядюшки. Он его просто обожал. Незадолго до увольнения Рокко добился для Гарри контракта на пять миллионов долларов. Речь шла о пяти альбомах, и после каждого альбома компания должна была выплачивать ему порядка восьмисот тысяч долларов наличными! Но затем в руководстве начались перестановки. Сначала пришел Джил Белтрон, за ним был назначен Кен Глэнси. Контракт Гарри лег в долгий ящик и так и остался неподписанным. Так что тем утром Гарри безо всякого предупреждения ввалился в кабинет Кена Глэнси в сопровождении Джона. Кен никогда прежде с Гарри не встречался, да и вообще он только что вступил в должность, поэтому осмелюсь предположить, что, увидев эту парочку у себя перед носом, радости он не испытал.

«Мы тут записали три основные вещи, — начал Гарри. — Это будет альбом века». Затем он поставил пленку и врубил громкость до предела. У них было три барабанщика — стена грохота! У Кена отвисла челюсть. И тогда Гарри продолжил: «Этот альбом мог бы стать вашим успехом, но я ухожу из вашей компании! А знаете, почему? Потому что вы уже почти год покоите задницу на моем контракте и никак не можете его подписать! А теперь мне надоело! Надоело, понимаете? Если бы я остался с вашей компанией, то привел бы сюда и Джона. Его контракт с „Кэпитол“ скоро заканчивается». Гарри посмотрел на Джона, и тот, будучи совершенно пьяным, механически кивнул. «А еще я бы мог привести и Ринго! Но не буду, потому что вы не подписали контракт со мной». С этими словами Гарри развернулся и вышел, уводя с собой легендарного Джона Леннона.

Когда они приехали к «Пьеру», Джон бросился ко мне, упал на колени и зарылся лицом в мою юбку. Прямо в холле! Он был рад увидеть знакомое лицо, и ему было стыдно за то, что заставил его делать Гарри. Когда мы поднялись наверх, Джон рухнул на кровать. А Гарри принялся названивать своему адвокату Брюсу Грэкалу в Лос-Анджелес. Каким бы пьяным он ни был, когда дело доходило до бизнеса, Гарри всегда бывал как стеклышко. Он подробно рассказал Грэкалу обо всем, что произошло. «Дело за тобой, — сказал он в заключение, — потому что я уверен, что в этот самый момент они уже перечитывают мой контракт». Ну ясное дело! Контракт был подписан через два дня". Вот так Энергичный Гарри сделал себе состояние.

Глава 52

Свободное падение

В Нью-Йорк Джон Леннон вернулся без Мэй Пэн. Он отчаянно жаждал помириться с Йоко и хотел иметь для этого свободу действий. Домой к «мамочке» Джона тянула отнюдь не любовь, а страх. Джон был в панике, поскольку понимал, что, если не прекратит загул с Гарри Нильссоном, Ринго Старром, Джесси Эдом Дэвисом и Кейтом Муном, он очень скоро может опять потерять над собой контроль — и на этот раз совершить что-нибудь действительно ужасное. «Я не хочу окончательно сойти с ума!» — в отчаянии крикнул он, обращаясь к Мэй Пэн перед самым отъездом из Лос-Анджелеса.

Однако очень скоро Джон убедился, что Йоко не собиралась пускать его обратно в свою заповедную Дакоту. Она вообще отказывалась встречаться с ним наедине. Поэтому Джон обратился к Гарри и Лил с просьбой сопровождать его на встречу с собственной женой, но предупредил, чтобы они были готовы откланяться по первому сигналу.

Встреча началась в ледяной атмосфере. Йоко укрылась за маской невозмутимости. Гарри был, по обыкновению, пьян. Когда он понял, что Йоко замкнулась в себе, он окинул ее умоляющим взглядом и проворчал: «Ну чё ты хочешь, чтобы я те сделал, Йоко? Взял..?» И Великое Каменное Лицо не смогло удержаться от улыбки. А Джон и Лил скрючились от хохота, причем не столько от выходки Гарри, сколько от облегчения.

И тем не менее, когда смех утих, в доме вновь воцарилось Царство Льда. Джон сидел как на иголках, ожидая момента, чтобы подать условленный сигнал. Наконец время пришло, и Гарри с Лил извинились и откланялись. Но не успели они дождаться лифта, как услышали голос Джона, донесшийся до них через застекленную дверь: «Подождите! Я тоже ухожу!» Выйдя в холл, он состроил гримасу и признался, что Йоко его прогнала.

Отвергнув Джона, Йоко предоставила Гарри великолепную возможность вернуть его к распутному образу жизни, из которого Леннон пытался вырваться. Единственное отличие от Лос-Анджелеса заключалось в отсутствии Мэй Пэн, без которой Леннон вообще не знал удержу, так что в мае 1974 года «неудавшийся уик-энд» превратился в свободное падение.

Джон и Гарри обосновались в «Отеле Пьер» на Пятой авеню, как раз напротив гостиницы «Плаза», ставшей в свое время первым местом пребывания только что прилетевших в Америку «Битлз». Друзья-гуляки продирали глаза к часу дня, когда Гарри скатывался с кровати и заказывал в номер завтрак: два тройных «Александера» и блюдо с закусками. Часов до пяти ребята развлекались венскими сосисками, насаженными на пластмассовые шпажки, жареными креветками под соусом «беарнез» и постоянно пополняемым запасом «молочных коктейлей». Любому, кто стучался в номер, разрешалось зайти, и вскоре помещение превратилось в настоящий проходной двор.

Правда, некоторые из посетителей были знаменитостями, искавшими общения со знаменитостями.

По вечерам Джон и Гарри отправлялись на студию «Рекорд Плант Ист», находившуюся в доме 321 по 44-й Западной стрит, и продолжали работать над записью альбома Нильссона. Однажды здесь объявились Пол Саймон и Арт Гарфункел, пришедшие подпеть Гарри. Четыре года прошло с тех пор, как они перестали петь вместе, и в студию их привело желание поработать с Джоном Ленноном. Когда началась запись, у знаменитого в прошлом дуэта начались проблемы: они никак не могли попасть в тональность и начали портить дубль за дублем. Леннон повел себя очень вежливо и проявил ангельское терпение. Гарри Нильссон наконец не выдержал. «Да что же с вами происходит?! Вы изгадили нам всю работу!» — ворчал он. Саймон повернулся к Гарфункелу и стал во всем обвинять его. Гарфункел, в свою очередь, заявил, что во всем виноват Саймон. Поскольку творческая деятельность сопровождалась возлияниями, то очень скоро все музыканты дико переругались. В конце концов работа была закончена, но оказалась настолько плохой по качеству, что использовать ее не было никакой возможности.

Когда вечерело, Гарри неизменно тянуло за город. Из-за пристрастия к «молочным коктейлям» его нос приобрел красный оттенок, а живот оброс жировыми складками. Вечно небритый, одевавшийся незнамо во что, он смахивал на бродягу. Тем не менее он все еще обладал способностью бодрствовать по нескольку дней подряд, которую с годами начал утрачивать Джон Леннон.

Однажды вечером приятели забрели в гостиницу «Алгонкин», где остановились Дерек Тейлор и английский джазовый певец и поп-писатель Джордж Мелли. Войдя в номер, Джон с ходу чуть не опрокинул канделябры, затем у него с Мелли, такого же ливерпульского еврея, каким был и Брайен Эпстайн, чуть не дошло до драки. Незваных гостей убедили отправиться восвояси, тем не менее в два часа утра в номере пресс-секретаря Мелли раздался телефонный звонок. Это был Леннон. "Он потребовал, чтобы моя секретарь занялась с ним сексом, — вспоминает Мелли. — А она ответила: «Я сплю! Иди домой!»

Как-то утром, в час, когда люди обычно сидят за ланчем, Джон и Гарри очутились в Гринвич-вилледж.