Жизнь замечательных людей (№255) - Джон Леннон

Пит Шоттон, приехавший в то утро на Монтегю-сквер, был крайне удивлен, когда застал Джона, ползавшего по коврам с пылесосом в руках. Леннон объяснил Питу, что с минуты на минуту ожидает прихода полиции и что у нее неплохие шансы что-нибудь здесь обнаружить, поскольку до него в этой квартире жил Джимми Хендрикс. Шоттон, служивший в свое время в полиции, умело пробежался по карманам, ящикам и осмотрел домашнюю аптечку. Занятый этим делом, он услышал, как между Джоном и Иоко начал разгораться спор. Йоко требовала, чтобы Пит немедленно ушел. Шоттон откланялся, не забыв тем не менее прихватить с собой пакет с мусором из пылесоса.

Без пяти двенадцать раздался звонок. Йоко спустилась и открыла дверь, ведущую в прихожую. Стоявшая снаружи женщина сообщила, что она принесла заказное письмо. Приоткрыв входную дверь, Йоко сразу поняла, что эта женщина — не почтальон. Она захлопнула дверь и бросилась наверх предупредить Джона, который как раз спускал в унитаз остатки героина. «Вызывай адвоката!» — закричал он.

В это время другой полицейский, назвавшийся Найджелом, прокричал через подвальное окно, чтобы его впустили. «Что вам надо?» — спросил Леннон. «Это полиция!» — закричал фараон. «Вы не можете просто так врываться ко мне в дом», — ответил Леннон, стараясь выиграть время.

«Откройте, или я буду ломать дверь! — опять закричал офицер полиции. — У нас есть ордер!»

«Я хочу его увидеть», — потребовал Джон, который кое-чему научился у своих друзей-наркоманов.

Женщина-офицер любезно развернула документ и прислонила его к окну спальни. Джон сделал виДд что внимательно изучает его содержание. Тем временем Йоко удалось связаться с адвокатом, который пообещал немедленно прибыть на место действия. Тогда Джон попросил, чтобы им дали время одеться. Но трое полисменов уже принялись ломать дверь, а Найджел сумел открыть окно и протиснулся внутрь дома. Мгновение спустя в комнату ворвался сержант Пилчер с криком: «Отлично! Вы арестованы за сопротивление правосудию!»

Когда Николас Кауан, адвокат Леннона, прибыл на Монтегю-сквер, он застал в доме полицию, которая проводила тщательный обыск с помощью двух собак, специально натасканных на наркотики. В результате обыска были обнаружены следующие улики:

1. 27,3 грана[151] гашиша в незапечатанном коричневом конверте, лежавшем в синем чемодане в спальне.

2. Портсигар со следами гашиша — на полу у окна в спальне.

3. Машинка для скручивания сигарет со следами конопли на зеркале в спальне.

4. 191,8 грана гашиша в футляре от бинокля в гостиной.

5. Два флакона с таблетками амфетаминов..

6. Полграмма морфина.

Когда Питер Браун, разбуженный звонком из «Эппл», прибыл на Монтегю-сквер, он застал Леннона «посеревшим от страха и судорожно курящим одну сигарету за другой». Браун увидел, как полицейские вывели Джона и Йоко, проталкиваясь сквозь толпу журналистов. В тот же самый момент Пол Маккартни уже разговаривал по телефону с сэром Джозефом Локвудом, который согласился позвонить в полицейский участок на Пэддингтон Грин и объяснить Джону, как ему следует себя вести. Когда сэру Джо удалось наконец пробиться к Джону, тот уже успел прийти в себя. «Алло! — ответил он. — У аппарата сержант Леннон. Чем могу быть полезен?»

Джона и Иоко освободили под залог и проводили к машине сквозь собравшуюся на улице толпу зевак.

На следующее утро Джон и Иоко предстали перед мировым судьей Мэрилбона. Когда они появились в зале суда, их уже ожидала толпа зрителей, разделившаяся на два противоборствующих лагеря: хиппи и домохозяйки. «Удачи вам! И да благословит вас обоих Господь!» — закричал кто-то из хиппи, на что хриплый женский голос тут же ответил: «Лучше пойди постригись!»

Стоя у скамьи обвиняемых, Джон и Йоко являли собой удивительную картину. Леннон был одет в черную униформу военного образца: узкие черные брюки и черную куртку, застегнутую на все пуговицы. Длинные каштановые волосы раскинулись по плечам. На Йоко были брюки, меховое манто и теннисные туфли. Заседание длилось не более пяти минут. Оба обвиняемых были отпущены под залог до 28 ноября. Когда они вышли из здания суда, то обнаружили, что их машину отогнали от подъезда, возле которого они ее оставили. Пока «бобби» пытались подогнать ее назад, растерянная парочка подверглась нападению толпы. Йоко прижалась к Джону. Позже она заявила, что кто-то ударил ее камнем по голове.

7 ноября Йоко была помещена в больницу Королевы Шарлотты. У врачей возникло опасение, что она может потерять ребенка. Джон устроился в той же палате на надувном матрасе и в течение двух недель практически не покидал здания больницы. Когда стало очевидно, что ребенка спасти не удастся, Джон раздобыл стетоскоп с вмонтированным микрофоном и записал последние удары сердца своего нерожденного ребенка, которого он нарек Джоном Оно Ленноном II. (Эта запись вошла в «Жизнь со Львами».) Глубокое беспокойство Джона о Йоко и горе от потери ребенка были усугублены еще и чувством вины. Много лет спустя Йоко рассказала своей помощнице Арлин Рексон, что этот выкидыш случился у нее в результате побоев, которые она получила от Джона. Через пять дней после вынужденного аборта Йоко и Джон вновь предстали перед судом в Мэрилбон.

Джон решил признать себя виновным в хранении гашиша, так как опасался, что, если они с Йоко станут отвергать все предъявленные обвинения и проиграют, ее могут депортировать из страны. Решение это оказалось в высшей степени ошибочным, поскольку, учитывая его огромные финансовые возможности и уникальную социальную позицию, у Леннона были огромные шансы на оправдательный приговор, что помогло бы ему избежать бесконечной войны, развернувшейся позднее между ним и американскими иммиграционными властями. Защитив своими признаниями Йоко, Джон рисковал быть приговоренным как к уплате относительно небольшого штрафа, так и к девяти месяцам тюрьмы, как это было в случае с основателем «Интернэшнл тайме» Джоном Хопкинсом или с группой «Пинк Флойд».

Защитник Мартин Полден обратился к суду с просьбой о снисхождении, аргументируя свое заявление тем, что Леннон окончательно отказался от наркотиков после того, как стал адептом трансцендентальной медитации. Конопля, обнаруженная у него дома, заявил он, валялась в этих футлярах уже больше года. В конце своего выступления адвокат напомнил о том, что его клиент «доставил удовольствие миллионам людей». Судья отклонил обвинение в сопротивлении правосудию и приговорил обвиняемого к уплате штрафа в размере 150 фунтов плюс 21 фунт судебных издержек. Затем он предупредил Леннона, что в следующий раз, когда его признают виновным по аналогичному обвинению, ему будет грозить год тюремного заключения.

Не успели Джон и Йоко разобраться с правосудием, как их выгнали из квартиры на Монтегю-сквер. Домовладелец добился решения, в соответствии с которым Ринго запрещалось уступать свою квартиру «некоему Джону Леннону и/или некоей Йоко Оно Кокс». Джон и Йоко решили вернуться в Кенвуд, где уже давно никто не жил. Синтия заявила, что ей тяжело жить в доме, полном воспоминаний о семейной жизни, и уехала, но прежде они с матерью вывезли все, что могло представлять какую-либо ценность: столовое серебро, посуду, мебель и даже сильно перепачканный многочисленными кошками Джона ковер, который был постелен в гостиной. Сюда вернулись Джон и Йоко, свалив в одной из комнат все ее творения.

«Они поселились в спальне, — рассказывает Лес Энтони, — а наверху оборудовали маленькую кухоньку. Нельзя сказать, чтобы Йоко когда-нибудь занималась готовкой. Она даже ни разу не вымыла за собой чашку. Вначале они ели много риса, но даже он у нее подгорал. Когда я заезжал за ними, они всегда просили помыть посуду, а учитывая кучу пригоревших кастрюль, это оказывалось не таким простым делом».

Подобно большинству наркоманов, Джон и Йоко предпочитали вести постельный образ жизни. Они забирались в огромную кровать Джона, а вокруг плескалось Саргассово море книг, журналов, газет, пленок и пластинок, грязного нижнего белья и других предметов одежды. В комнате был цветной телевизор и кинопроектор, а на стене в качестве украшения висели их собственные фотографии в обнаженном виде, обрамленные парой презервативов, наполненных мочой. В таких условиях они зимовали вплоть до Рождества.

За день до Рождества в штаб-квартире компании «Эппл» как всегда проходила вечеринка с участием «Битлз», технических служащих и их детей. Учитывая то, что в течение двух последних месяцев никто не видел Джона и Йоко, их появление в костюмах Санта-Клауса и его подруги произвело сенсацию. Несмотря на бледность и истощенный вид, Джон спокойно руководил раздачей подарков, тихо посмеиваясь в искусственную бороду.

В новогоднюю ночь «Битлз» по традиции собирались дома у Силлы Блэк на Портланд-плэйс. В том году праздник получился грустным, поскольку на нем не было Брайена Эпстайна, Синтии Леннон и Джейн Эшер, которая разорвала свою помолвку с Полом после того, как однажды, внезапно вернувшись домой, застукала его с американкой Френси Шварц. Джона и Иоко тоже не было среди гостей. Они предпочли отмечать торжество в компании новых друзей. В преддверии Нового года у Джона Леннона было немало причин для грусти. У него появилась зависимость от героина. Его доброе имя было опорочено. Его сын получил тяжелейшую моральную травму. Его отношения с остальными членами «Битлз» и компанией «И-Эм-Ай» были поставлены под угрозу. В течение долгих лет, когда Джон Леннон находился на вершине славы, он мечтал о настоящей любви и о том, чтобы испытать те чувства, о которых пел в своих песнях. И вот теперь он воспылал страстью к Иоко и пожертвовал ради этой любви всем, что имел. «Я действительно верил в то, — признался он позднее, — что все, что мне нужно — это любовь». И тем не менее стоило ему начать поступать в соответствии с этим убеждением, как его стали преследовать одна беда за другой.

Глава 34

«Get Back!»

2 января 1969 года около полудня «Битлз» по очереди начали подъезжать к зданию студии Твикенхем, расположенной за пределами Лондона, где в свое время было отснято немалое количество сцен из фильмов «A Hard Day's Night» и «Help!». Однако те четверо молодых людей, которые собрались здесь сегодня, мало чем походили на себя прежних. Согласно последним требованиям моды, все отрастили волосы до плеч. Ринго обзавелся длинными усами торговца из фруктовой лавки, а Пол — густой черной бородой жителя гор. Однако необычность внешнего вида была несравнима с теми изменениями, которые произошли за последнее время у них в голове.

Джон, появившийся вместе с Йоко, которая так вцепилась в его руку, словно только что его арестовала, был по уши накачан наркотиками и, казалось, всем своим видом говорил: «А плевать мне на все!» Джордж был напряжен и зол, так как предчувствовал, что группа на пороге того, чтобы совершить гигантский шаг назад. Ринго, в свою очередь, пребывал в полной депрессии: Пол настолько замучил его во время последних сеансов в студии, что он чуть было вообще не ушел из группы. Единственным из всех, кто не претерпел особых изменений, был Пол, который явился с получасовым опозданием, поскольку добирался до студии городским транспортом, во-первых, из экономии, а во-вторых, чтобы лишний раз продемонстрировать свою принадлежность к простому народу.

Причиной, по которой все музыканты собрались в столь необычном месте в столь неурочный час, стало решение Пола предпринять последнее усилие, чтобы вновь собрать «Битлз» вместе после того, как каждый из них пошел своим путем во время записи «Белого альбома». Первой мыслью Пола было попытаться убедить партнеров отправиться в турне, так как он считал, что это поможет группе сплотиться. Но поскольку никто не был готов к возобновлению гастролей, Полу пришла другая идея: дать один-единственный концерт, который можно было бы превратить в телевизионное шоу. Однако время шло, а благоприятного случая для такого концерта все не представлялось. Тогда Пол и его режиссер Майкл Линдсей-Хогт предложили на выбор целый ряд экзотических мест, таких, как оазис в Сахаре или римский амфитеатр в Триполи. «Мне было бы приятнее сыграть в сумасшедшем доме», — не удержался от сарказма Джон.

Тем временем музыканты договорились о начале записи музыкального материала для нового весеннего альбома, основной темой которого должна была стать идея возрождения рок-н-ролла. Предполагалось, что в этом альбоме «Битлз» вернутся к своим корням в Ливерпуле и Гамбурге, вспомнят старые хиты и некоторые ранние песни, которые так и не были записаны. Пол убедил ребят приступить к работе в Твикенхеме, с тем чтобы съемки рабочих моментов могли позднее войти в фильм-концерт или стать материалом для документального фильма о группе.

Тем не менее общеизвестно, что никакая рок-группа — и меньше всех «Битлз» — не может допустить того, чтобы публика стала свидетелем работы в студии. Сомнительные шуточки, постоянные наркотики, язвительные комментарии в адрес общих знакомых, взаимные подкалывания могли вконец испортить ревностно охраняемый имидж группы. Кроме того, их безумно раздражал предложенный график работы: если раньше никто из музыкантов не заявлялся в студию раньше семи — десяти вечера, где затем все работали до рассвета, то теперь они были вынуждены начинать работу в полдень, при этом постоянное присутствие съемочной группы выбивало музыкантов из колеи.

Однако эти проблемы оказались цветочками по сравнению с тем, что произошло, когда в дело включилась Иоко. С самого начала она ясно дала всем понять, что не собирается сидеть вместе с другими из окружения «Битлз» у стенки. Если этот фильм будет показан по телевидению, она будет принимать в нем участие. Она ни на минуту не отпускала от себя Джона, дойдя до того, что садилась с ним на один табурет перед фортепьяно, постоянно вмешиваясь в обсуждение, словно была членом группы, особенно когда дело доходило до того, чтобы давать указания обслуживающему персоналу. У нее хватило нахальства даже на то, чтобы давать музыкантам советы относительно исполнения музыки.

Несколько лет спустя Джон и Йоко рассказали журналистам о свинском отношении членов «Битлз» к бедной Иоко — те якобы были не в состоянии смириться с тем, что женщина может вести себя с ними на равных. На самом же деле «Битлз» не прибили Йоко на месте только потому, что не хотели провоцировать Джона. Они порхали вокруг нее, как беспомощные маленькие птички, старающиеся защитить свое гнездо от хищной кошки. Джон жаловался: "Пол то и дело подходил к Йоко и говорил: «Слушай, не могла бы ты отойти в сторонку?» Совершенно очевидно, что это было неспроста.

Для того чтобы закрепить свою власть над Джоном, Йоко прежде всего надо было удалить Пола. Соперничество, с самого начала существовавшее между Ленноном и Маккартни, всегда было слабым местом «Битлз», теперь оно непосредственно угрожало существованию группы, и Йоко не собиралась упускать такую возможность. Однако Пол также отдавал себе отчет о деликатности создавшейся ситуации: съемки фильма показывают, что все это время он вел себя чрезвычайно осторожно. Но, подобно Иоко, Пол Маккартни также был рожден, чтобы быть лидером. Более того, в отличие от Иоко он обладал талантом и опытом, которые давали ему право командовать. Пол был автором тех песен «Битлз», которые пользовались наибольшим коммерческим успехом и приносили львиную долю дохода от радиотрансляций и отчислений за использование авторских прав. У него в голове рождались чудесные мелодии, и он обладал всем необходимым, чтобы превращать их в законченный продукт. Кстати, Джон как-то признался, что, когда дело доходило до записи, ему каждый раз приходилось заново учить расположение клавиш на клавиатуре. Поэтому неудивительно, что Пол все чаще срывался на Ринго (который с годами стал играть только хуже) или терял терпение с Джорджем, который так и остался довольно средним гитаристом. Что же касалось Джона, то он вообще превратился в апатичного наркомана, на которого Пол уже не мог полагаться, как прежде. В конце концов несколько лет группа держалась на плаву только благодаря Полу, а теперь он наблюдал, как она медленно, но верно идет ко дну. Естественно, порой наступали моменты, когда он набирал в легкие побольше воздуха и очень вежливо, но с едва заметным оттенком угрозы в голосе, говорил Йоко: «Назад!»

К сожалению, в отношении Джорджа Пол явно переборщил. Но опять-таки поведение Пола было вполне объяснимо: в эпоху, когда на рок-сцене появилось много виртуозных гитаристов, Джордж Харрисон явно оказался не на высоте. Тем не менее однажды Джордж взбрыкнул и, хлопнув дверью, уехал домой в Эшер. Переступив порог, он громко объявил: «Я ушел из группы. „Битлз“ больше не существуют!» Несмотря на то, что Джордж довольно скоро вернулся, его уход послужил сигналом для Джона и Ринго, которые наложили вето на планы Пола относительно телевизионного шоу. Когда, вернувшись, Джордж привел с собой Билли Престона, молодого негритянского пианиста из оркестра Литтл Ричарда, группа решила ограничиться выпуском альбома и документального фильма.

В этот самый момент Джон отважился предпринять плохо подготовленную контратаку. Он предложил, чтобы Пол взял на себя работу над фильмом и оставил запись пластинки ему. Он задумал пойти путем, обратным тому, который избрал Пол, когда выпускал такие диски, как «Сержант Пеппер», решив вернуться к тому, что он называл рок аи nature![152]. «Джон решил исключить любые звуковые эффекты, такие, как эхо, постсинхронизацию, все мои маленькие хитрости, — рассказывал Джордж Мартин. — Это должен был быть „честный альбом“, и если первая запись оказывалась неудачной, то они записывали еще и еще, до тех пор, пока у них не получалось то, что они хотели. Это было ужасно. Мы делали одну пробу за другой, а Джон периодически интересовался, какая запись была лучше — номер шестьдесят семь или номер тридцать девять». Такой подход был заранее обречен на неудачу, поскольку группа слишком давно отказалась от живой записи в пользу всяких студийных премудростей.

Проведя в Твикенхеме десять ужасных дней, «Битлз» решили продолжить свою работу в таком месте, которое они считали лучшей студией в мире: речь шла о великолепном семидесятивосьмидорожечном микшерском пульте, который вот уже несколько месяцев монтировал в подвальном помещении штаб-квартиры «Битлз» в доме 3 по Сэвил-роу Мэджик Алекс. Каково же было их удивление, когда они обнаружили, что работа по монтажу студии только началась! Дорогостоящее оборудование, доставленное из Германии, не было еще даже распаковано. Такое потрясение, по идее, должно было бы навсегда вычеркнуть Мзджик Алекса из жизни «Битлз», но Леннон упорно продолжал верить в то, что этот «волшебник» и впрямь был гением.

Грустная эпопея, продолжавшаяся в течение шести недель, завершилась 30 января 1969 года. В полдень все члены группы забрались на крышу здания на Сэвил-роу, чтобы сыграть свой последний концерт. Пол настаивал на том, чтобы в фильм вошли кадры хотя бы символического концерта. Так что «Битлз» придумали, каким образом можно было выступить на публике, одновременно оставаясь от нее на почтительном расстоянии. Музыканты, окруженные членами своей команды и ближайшими друзьями, заняли свои места среди труб и начали отсчет, предшествующий вступлению к «Get Back». Стоило первым звукам вырваться из динамиков и разнестись по всему кварталу, как разверзлись врата ада.

Местные клерки и секретарши в мини-юбках повыскакивали из офисов и наводнили крыши соседних домов. Высыпавшая на улицу толпа перекрыла движение перед домом 3, все задирали головы вверх и озирались, пытаясь увидеть музыкантов. Закройщики и портные многочисленных ателье, расположенных по соседству, бросились названивать в местное отделение полиции. В своем последнем бесстыдном и издевательском приступе самоутверждения «Битлз» нарушили повседневный покой обывателей.

Вдобавок ко всему они по-настоящему загорелись своей игрой. Джон выкладывался, словно какой-нибудь рок-Паганини: порывы ветра растрепали длинные волосы, а длинное худое тело, облаченное в коричневый меховой жакет, извивалось, точно змея, когда музыкант боролся со своей гитарой, выкрикивая в микрофон слова очередной песни. Подпрыгивая и счастливо улыбаясь, он, казалось, вновь на какое-то мгновение обрел на этой крыше свою прежнюю энергию, стремясь даже больше, чем Пол, завершить фильм взрывом былого неистовства.

Когда умолкли последние отголоски музыки, Джон обернулся и сказал, обращаясь ко всем присутствовавшим: «Я хотел бы поблагодарить вас всех от имени группы — и я надеюсь, что прослушивание было удачным!» Неплохо. Но и не грандиозно. Чуть-чуть иронии, но в целом довольно грустная эпитафия тому, что было самой сказочной карьерой за всю историю шоу-бизнеса.

Глава 35

«Битлз» разорены

«У нас нет и половины тех денег, что нам приписывают... Мы теряем деньги. Если так пойдет и дальше, через полгода мы разоримся». Такое заявление Джон Леннон сделал 18 января 1969 года. Но подобно тому, как три года назад никто не откликнулся на его крик о помощи, прозвучавший в песне «Help!», финансовое SOS Леннона также не было воспринято всерьез. И это неудивительно. В течение стольких лет пресса уделяла так много внимания финансовым успехам «Битлз», что все считали «великолепную четверку» самыми богатыми молодыми людьми на свете. Что, кстати, было чистой правдой, если говорить о валовом доходе. К декабрю 1968 года «Битлз» заработали в общей сложности (согласно аудиторскому заключению компании «Артур Янг») 154 миллиона долларов. И в то же время Леннон ничуть не преувеличивал: у «Битлз» практически не оставалось ни гроша.

Единственным человеком, который правильно отреагировал на сигнал бедствия Джона Леннона, оказался Аллен Кляйн, менеджер «Роллинг Стоунз», «Кинкс» и Донована. Будучи бухгалтером по образованию, Кляйн по собственному опыту знал, что даже самые великие звезды шоу-бизнеса нередко сталкивались с серьезными финансовыми трудностями, связанными с собственными экстравагантными поступками, плохим менеджментом или жульничеством. Начиная разбираться в бухгалтерии некоторых знаменитостей, он обнаружил, что зачастую те, кто купается в роскоши так, будто им позволено все на свете, на самом деле находятся на грани банкротства. Так случилось с Элвисом, который, проживи он еще хотя бы год, полностью бы разорился.

Помимо всего прочего, Кляйн откликнулся на призыв Леннона еще и потому, что менеджер «Роллинг Стоунз» давно мечтал стать менеджером «Битлз». «Все, они у меня в кармане!» — воскликнул он, когда услышал сообщение о смерти Брайена Эпстайна. Но он жестоко ошибался. Прошло еще восемнадцать месяцев, а он ни на шаг не приблизился к «Битлз». Подругой Пола стала Линда Истман, дочь нью-йоркского адвоката Ли Истмана (не имевшего никакого отношения к компании «Истман-Кодак»), который имел тесные связи с музыкальными издательствами и миром искусства. По настоянию Пола «Битлз» пригласили сына и партнера Истмана — Джона представлять их интересы в вопросах, связанных с бизнесом. Однако стоило Полу заикнуться о возможной женитьбе на Линде, как Джон сразу начал подыскивать менеджера, который не был бы родственником одного из его партнеров. Эти поиски вскоре привели его к Кляйну, который вспоминает о том, как был поражен, когда впервые набрал номер Джона и услышал, как знакомый голос напевает на мотив песенки «Три слепых мышонка» следующие слова: «Нас нет дома! Нас нет дома! Оставьте свое имя! И может быть, мы вам перезвоним!» Вечером 27 января Кляйн встречал Джона Леннона и Йоко Оно на пороге своего роскошного номера в отеле «Дорчестер».

Аллен Кляйн был одним из тех, к кому окружающие относятся с опаской. Недаром кто-то из журналистов окрестил его «самым крутым заправилой поп-джунглей», а британская пресса не раз обвиняла в махинациях на бирже, нарушении налогового законодательства, а также в том, что он ведет нечестную игру с «Роллинг Стоунз». В Англии Кляйна всегда воспринимали как коварного и безжалостного нью-йоркского еврея, поставившего себе целью растащить национальное достояние Великобритании. Но в действительности все эти обвинения почти не имели под собой оснований.

Джон Леннон, вероятно, был немало изумлен, когда впервые встретился с человеком, окруженным такой зловещей аурой; по правде говоря, и менее чувствительные, чем Леннон, люди приходили в замешательство, когда знакомились с Алленом Кляйном, поскольку вместо саблезубого тигра с телефонными трубками в каждой лапе и убийственным взором перед ними оказывался невысокий, небрежно одетый коренастый мужичок, отдаленно напоминавший Бадди Хэкетта, который всем своим видом давал понять, что ему не терпится выбежать из дома и погонять мяч на аллее в саду. По сравнению со стилем Джона Истмана, стремившегося во всем походить на блестящего Джека Кеннеди, Аллен Кляйн был, скорее, олицетворением отважного защитника рабочего класса.

«Я вовсе не так умен, как говорят, — говаривал Аллен, отрицая самое очевидное из своих достоинств. — Я просто умею хорошо подготовиться». И как же он подготовился к этому историческому событию? Чтобы разрядить обстановку, он предложил гостям вместе поужинать. Ведь очевидно, что за столом беседовать гораздо приятнее. Как оказалось, на ужин была предложена вегетарианская пища, как нельзя лучше отвечавшая требованиям привередливого Джона Леннона. Но еще лучше удалась Кляйну застольная беседа. "Первое, чем поразил меня Аллен, — рассказывал Леннон, — и это, безусловно, было лестным, так это тем, что он прекрасно знал все наши старые песни. Он даже мог отличить песни Пола от моих. Он говорил: «Вот эту фразу написал не Маккартни, верно?» И я отвечал: «Точно!» Именно это меня заинтересовало — он понимал, каков вклад каждого из нас в успех группы. А то все считали, что делом занимались только Пол и Джордж Мартин. Он знал мои тексты и понимал их-не то чтобы там было много чего понимать, — но ему они нравились. И тогда я подумал: «Если этот человек сумел узнать меня так хорошо, ограничившись тем, что послушал мои пластинки, он, наверное, вообще неплохо соображает».

В общении с Йоко Оно Кляйн оказался таким же ловким, как и в беседе с непредсказуемым Джоном. В его речах ни разу не промелькнуло и намека на ту снисходительность, с которой к Йоко относились мужчины из окружения «Битлз» и которая буквально сводила ее с ума. Кляйн обращался к ней так же уважительно, как и к Джону, подчеркивая, что принимает их за равных, и за это Джон был ему очень признателен. А вознаграждение не заставило себя долго ждать.

Прошло не больше двух часов, как Джон сказал: «Слушай, Аллен, а ты не хотел бы стать нашим с Йоко менеджером?» В ту пору Леннон уже не мог говорить от лица остальных членов группы. «Ты не сможешь быть менеджером „Битлз“, — предупредил он Кляйна, — потому что они уже подписали договор с Истманом».

Это известие не испугало Кляйна. «Адвоката всегда можно уволить», — ответил он, не давая вместе с тем немедленного согласия, несмотря на то, что его финансовое положение было немногим лучше, чем у Джона. Кляйн был прирожденным транжирой — и прирожденным оптимистом. Подобно игроку в покер, он умел пасовать и знал, когда поднимать ставку. Он решил не торопиться и ответил, что будет счастлив работать с Леннонами.

«Хорошо, так что же нам теперь делать?» — сразу взял быка за рога Джон.

«Я думаю, вам лучше отправиться спать», — ответил Кляйн.

«В чем дело? — возмутился Леннон. — Ты отказываешься?»

«Вовсе нет», — улыбнулся Кляйн. «Тогда скажи, что я должен делать», — повторил Джон. «Я считаю, — решился, наконец, Кляйн, — что вам надо написать своим партнерам и поставить их в известность о том, что вы предложили мне вести ваши дела. Но прежде чем сделать это, вам следует позвонить им — это будет более по-дружески».

С этими словами Кляйн вышел в соседнюю комнату и вернулся с пишущей машинкой, которую поставил на пол, заправив в нее чистый лист бумаги. К трем утра Йоко отпечатала уведомления, которые были адресованы сэру Джозефу Локвуду из «И-Эм-Ай», Дику Джеймсу из «Норзерн Сонгз», Клайву Эпстайну из «НЕМС Ентерпрайзис» и Харри Пинскеру из «Брайс энд Ханмер». Текст послания гласил: «Я обратился к Аллену Кляйну с просьбой взять на себя ведение моих дел. Прошу Вас предоставить ему любую необходимую информацию и полное сотрудничество. С любовью, Джон Леннон».

Выталкивая Аллена Кляйна на ринг против Джона Истмана, Джон на самом деле готовил атаку против Пола. 3 февраля «Битлз» провели совещание, на котором тремя голосами против одного решили нанять Аллена Кляйна в качестве менеджера группы, преодолев таким образом протест Пола. Затем ребята встретились с Кляйном и Истманом. Истман предложил Аллену сопровождать его во время встречи с сэром Джо, на что Кляйн ответил резким отказом, мотивировав его тем, что хочет чувствовать себя свободным в плане ведения дел «Битлз», точно так же как Истман должен иметь свободу, как их адвокат. На следующую встречу с Кляйном Истман пригласил своего отца. Но и в этот раз Аллен Кляйн хорошо подготовился.

Не успел Ли Истман усесться рядом с сыном и будущим зятем, как у него буквально выбили почву из-под ног. Аллен Кляйн с дразнящей улыбкой на устах начал совещание с того, что огласил результаты небольшого расследования, в ходе которого выяснилось, что настоящее имя Ли Истмана Леопольд Эпстайн! Джон Леннон разразился жестоким смехом, и до конца совещания они с Кляйном обращались к Истману не иначе, как «Эпстайн»: «Да, мистер Эпстайн» или «Нет, мистер Эпстайн», или «Если бы меня звали Эпстайн...» — так продолжалось до тех пор, пока обычно вежливый адвокат не взорвался. «Он обзывал меня самыми последними словами, — вспоминал Кляйн. — А я просто сидел и слушал, как он отводил душу. И всем стало ясно, каким он был на самом деле: вспыльчивым, педантичным, высокомерным». В конце концов Истман вылетел, хлопнув дверью, вместе со своим сыном и все тем же будущим зятем.

Но гнев Истмана был ничем по сравнению с яростью Джона Леннона. «Да он просто свинья! Глупая, поганая буржуйская свинья! — бушевал Леннон. — Он решил, что может навешать мне хреновой лапши своими разговорами о сраном Кафке, Пикассо и Кунинге, черт их всех дери! Да плевать мне на них!» Так началась затяжная война, которая привела к распаду «Битлз».