Приступая к "Тарасу Бульбе", Гоголь имел за собою ряд попыток создания исторической повести и даже романа. И "Страшная месть" и "Гетьман" написаны на тему казацко-польских войн. В самом облике украинского магната и полководца Данила Бурульбаша можно обнаружить черты, впоследствии развитые Гоголем в облике Тараса. Правда, собственно исторический элемент играет в обеих повестях второстепенную, подчиненную роль. В "Страшной мести" отдельные исторические детали совершенно заслонены легендарно-сказочною основою повести и лишь кое-где неясно намекают на какие-то исторические события (ср., например, в начале повести: "Приехал на гнедом коне своем и запорожец Микитка прямо с разгульной попойки с Перешляя поля, где поил он семь дней и семь ночей королевских шляхтичей красным вином"); в сохранившихся отрывках романа "Гетьман" исторический фон лишь намечен. Но в отрывках "Гетьмана" видно уже стремление автора к историческому бытописанию. "Гетьман" творчески связан с "Тарасом Бульбой", и отдельные детали воспринимаются как предварительные наброски позднейшей повести. В "Гетьмане" мы встретим и прообраз будущего описания усадьбы Бульбы, и детальное описание угнетения православных крестьян евреями-арендаторами, и ряд запорожских типов, эскизных набросков того собирательного типа запорожца, который впоследствии также был развернут в гоголевской повести. Даже историческая датировка событий "Гетьмана", — насколько можно судить по сохранившимся отрывкам, совпадает с авторской хронологией событий "Тараса Бульбы".
      Что касается исторической основы "Тараса Бульбы", то следует иметь в виду большую неопределенность сообщаемых в ней самим Гоголем хронологических данных. В начале повести он говорит о Тарасе как об одном из характеров, "которые могли только возникнуть в грубый XV век"; несколько дальше, однако, упоминается уже XVI век. Указание на возникновение характеров, подобных Бульбе в XV веке еще не означает датировки действия XV веком; существеннее другое: ряд данных (обучение сыновей Бульбы в Киевской Академии, гетман Николай Потоцкий, Остряница) заставляет относить действие не к XVI, а к половине XVII века. И. М. Каманин видел в самом Тарасе Бульбе некоторые черты исторического Богдана Хмельницкого (у которого два сына были убиты поляками), а в словах Гоголя: "Тарас гулял по всей Польше со своим полком … и уже доходил до Кракова" — прямое указание на войны времен Хмельницкого, когда некоторые полковники (Богун, Перебийнос) действительно были почти совершенно независимыми в своих действиях. Ко времени Хмельницкого повесть Гоголя может быть приурочена и по изображению неудачной осады Дубна (до того времени летописи не дают никаких сведений об осаде города запорожцами).
      Но связывать личность Тараса с каким-либо определенным историческим лицом не обязательно. Гоголь, очевидно, и не стремился к портретному и биографическому сходству, предпочитая дать собирательный образ казацкого героя. С неменьшим основанием можно было бы, например, отыскивать в Тарасе Бульбе черты "гетьмана Тараса", — Тараса Федоровича Трясила, предводителя восстания реестровых казаков (1630 г.), разбившего на голову польское коронное войско во главе с Конецпольским. Столь же необязательно и точное хронологическое приурочение событий "Тараса Бульбы", поскольку и сам Гоголь, очевидно, не заботился о хронологической точности.
      В конце февраля или в начале марта 1834 г. Гоголь получил от молодого харьковского ученого И. И. Срезневского первые два выпуска "Запорожской Старины" — собрания украинских исторических песен (дум) и преданий. В своем ответном письме к Срезневскому Гоголь формулировал свой взгляд на современное состояние источников для украинской истории, которою в то время он усердно занимался: "Вы сделали мне важную услугу изданием "Запорожской Старины"", — писал Гоголь (6 марта 1834 г). "Где выкопали вы столько сокровищ? Все думы, и особенно повести бандуристов, ослепительно хороши. Из них только пять были мне известны прежде, прочие были для меня все — новость! Я к нашим летописям охладел, напрасно силясь в них отыскать то, что хотел бы отыскать. Нигде ничего о том времени, которое должно бы быть богаче всех событиями"… Только Конисского (т. е. "Историю Русов") выделял Гоголь из общей массы, ибо Конисский "выхватил хоть горсть преданий и знал, о чем он пишет". Мысль, выраженная Гоголем, о народных песнях как живой иллюстрации бытовой (а отчасти и политической) истории, была развита Гоголем в статье "О малороссийских песнях", включенной в "Арабески".
      Итак, две группы источников своих исторических увлечений отмечает Гоголь: с одной стороны, летописные и мемуарные источники, дававшие ему фактические исторические сведения, с другой — народные песни, помогавшие ему усвоить и осознать "дух века" и "быт народа". Обе эти группы источников нашли свое отражение и в "Тарасе Бульбе".
      В приведенном письме к Срезневскому, говоря о собственно исторических источниках, Гоголь просит своего корреспондента сообщить ему выписки из рукописных летописей, прибавляя: "Печатные есть у меня почти все те, которыми пользовался Бантыш-Каменский"; перед тем он упоминает о "летописях Конисского, Шафонского, Ригельмана" и замечает, что из летописей, названных в "Запорожской Старине", ему неизвестны лишь две. Ознакомление с библиографическими сведениями в трудах Д. Н. Бантыша-Каменского ("История Малой России", ч. I; мы пользовались изд. 3-м, М., 1842, стр. XI–XXIV) и И. И. Срезневского ("Запорожская Старина", ч. II, Харьков, 1833, стр. 9—12) убеждает во всяком случае в том, что часть этих источников если и была известна Гоголю, то в "Тарасе Бульбе" никак не была использована. Так например, в гоголевской повести нет непосредственных отражений чтения "Летописца Малой России" Ф. Туманского или "Исторического известия о возникшей в Польше унии" Н. Бантыша-Каменского, на чем настаивают Н. С. Тихонравов, И. М. Каманин, С. Родзевич и др. Н. С. Тихонравов указывает, например (Соч., 10 изд., т. I, стр. 570), что именно у Туманского ("Российский Магазин", 1793, кн. II, стр. 39) мог прочитать Гоголь ответ казаков султану, пожелавшему знать о числе их: "Кто их знает! У нас их раскидано по всему степу; что байрак, то козак". Однако с этим же ответом (и притом в форме, более близкой к гоголевской), Гоголь мог познакомиться по менее редкой и несомненно читавшейся им "Запорожской Старине" (ч. I, вып. 2, стр. 23).
      Из исторических источников наиболее значительными и реально ощутимыми в первой редакции "Тараса Бульбы" были две книги: "История Русов или Малой России", приписывавшаяся архиепископу Белорусскому Георгию Конисскому (1718–1795), но составленная, по-видимому, Григорием Андреевичем Полетикою (1725–1784) или его сыном Василием (в конце XVIII или начале XIX в.), и "Описание Украины" Боплана (СПб, 1832).
      "История Русов" была опубликована лишь в 1846 г., но до того в течение нескольких десятилетий ходила по рукам в большом количестве списков. Эта книга пользовалась громадной популярностью среди украинских читателей (см. напр. Коhl, Reisen im Inneren von Russland und Polen, 1841, II, 321 и др.). Широкая популярность "Истории Русов" выходила и далеко за пределы Украины (вспомним, что "Историей Русов" в начале 30-х годов интересовался и Пушкин, посвятивший ей статью в "Современнике" и подготовлявший на основании ее свои заметки по истории Украины). Гоголь, очевидно, был знаком с одним из ее многочисленных списков.
      Именно "История Русов" дала Гоголю материал для немногочисленных исторических намеков и экскурсов первой редакции "Тараса Бульбы". Так, рассказ бежавших на Сечь казаков — в главе III редакции "Миргорода" 1835 г. (ср. гл. IV окончательной редакции) — основан на рассказе "Истории Русов" о польских притеснениях 1597 г. (см. "История Русов или Малой России. Сочинение Георгия Конисского архиепископа Белоруссии", М., 1846, стр. 40–41, 53, 56). Мы здесь найдем и "духовенство римское, разъезжавшее с триумфом по Малой России для надсмотра и понуждения к униятству", которое "вожено было от церкви до церкви людьми, запряженными в их длинные повозки по двенадцати и более человек в цуг", и пресловутое сообщение об аренде евреями церквей. [Сведения об аренде евреями церквей, почерпнутые автором "Истории Русов" из старинных казацких летописей, являлись в свое время одним из агитационных аргументов в борьбе с Польшей. В исторических документах нет подтверждений этих сведений, и их поэтому нужно считать вымыслами. ] Оттуда же — подробности о том, как евреи используют церковную утварь и облачения. Из "Истории Русов" в том же рассказе заимствованы также подробности о том, что "правительство польское… повелело… старшинам отрубить целиком головы и их… отослать на позор в города малороссийские", и что "чиновное шляхетство малороссийское… не стерпя гонений от поляков и не могши перенесть лишения мест своих, а паче потеряния ранговых и нажитых имений, отложилось от народа своего и разными происками, посулами и дарами закупило знатнейших урядников польских и духовных римских, сладило и задружило с ними и, мало-помалу, согласилось, первее на унию, потом обратилось совсем в католичество римское".
      Из "Истории Русов" мог Гоголь почерпнуть сведения о набегах казаков на Синоп, Трапезунд и Анатолийские берега, а так же апокрифический рассказ о взятии в плен польского гетмана Лянцкоронского (у Гоголя — Потоцкого) под Полонным (ср. "Тарас Бульба": "Не буду описывать тех битв, где отличились козаки, ни постепенного хода всей великой кампании: это принадлежит истории. Там изображено подробно, как бежали польские гарнизоны из освобождаемых городов… как слаб был коронный гетман Николай Потоцкий с многочисленною своей армиею против этой непреодолимой силы…"; а во второй редакции еще определеннее: "Нечего описывать всех битв, где показали себя козаки, ни всего постепенного хода кампании: всё это внесено в летописные страницы"; "В летописных страницах изображено подробно…"); в других украинских летописях этого рассказа нет. Там же мог Гоголь найти ряд мелких историкобытовых сведений, вкрапленных им в свою повесть, о том, что "решились… козаки оставаться навсегда безженными" о выборе специально для похода "всех чиновников высших и низших", о реестровых козаках, о построении запорожского войска в походе и об укреплении стана козацкого и т. д.
      В описании казни гетмана Остряницы с его "штатом" можно видеть сырой материал для сцены казни Остапа в "Тарасе Бульбе". Автор "Истории Русов" замечает, что "казнь оная была еще первая в мире и в своем роде, и неслыханная в человечестве по лютости своей и варварству, и потомство едва ли поверит сему событию, ибо никакому дикому и самому свирепому японцу не придет в голову ее изобретение; а произведение в действо устрашило бы самых зверей и чудовищ"; и дальше он подробно исчисляет все роды казней, придуманных для запорожского гетмана и его полковников (среди казней было и колесование, при котором казнимым, "переломивши поминутно руки и ноги, тянули из них по колесу жилы, пока они скончались"). [Ср. также с заключительной сценой повести — расправой с пойманным Тарасом — указание "Истории Русов" на то, что "обозные Кизим и Сучевский пробиты железными спицами насквозь и подняты живыми на сваи".]
      Эпизод о попытке Тараса освободить пленного Остапа с помощью Янкеля также восходит к "Истории Русов", где рассказывается о том, как гетман Перевязка, взятый под стражу казаками за приверженность к Польше, с помощью крамаря Лейбовича, "очаровавшего якобы стражу проданным от него для караульных табаком", бежал из-под стражи.
      Этими фактическими заимствованиями не исчерпывается, однако, использование "Истории Русов" в "Тарасе Бульбе". Автор "Истории Русов" покорил Гоголя художественной убедительностью нарисованных им исторических картин; по выражению Пушкина, автор "сочетал поэтическую свежесть летописи с критикой, необходимой в истории".
      Ряд историко-бытовых сведений для своей повести Гоголь мог почерпнуть и из известного сочинения Боплана "Описание Украины", русский перевод которого незадолго перед тем вышел в свет (СПб., 1832, в переводе Ф. У., то есть Ф. Г. Устрялова). Не без основания связывают некоторые исследователи (Каманин и др. упоминание о "французском артиллеристе и инженере, служившем в польских войсках, большом знатоке военного дела" в "Тарасе Бульбе" с личностью самого Боплана, который, по словам предисловия к русскому изданию "Описания Украины", служил королям польским Сигизмунду III и Владиславу IV в звании старшего капитана артиллерии и королевского инженера. Из Боплана мог почерпнуть Гоголь сведения о внешнем виде домов в старом Киеве, о набегах казаков, о характере запорожцев и, в частности, о присутствии среди них весьма образованных людей, о пьянстве запорожцев и о воздержности их в походах, о запорожском таборе, о съестных запасах запорожцев в походах, в частности, о саламате, а также — о вооружении польской шляхты, о чем неоднократно упоминается в "Тарасе Бульбе". Русский перевод "Описания Украины" сопровождался обширными комментариями переводчика, которые также могли дать Гоголю кое-какие фактические сведения для повести. Так сообщается о набегах запорожцев на Анатолию, приводится выписка (из Крейса) о характере запорожцев и о поведении их в походах, о том, что "козаки болезней почти не знают. Большая часть их умирает в сражениях с неприятелем, или от старости". Также по Крейсу, рассказывается о выборах казаками своих атаманов.
      Как видно из отмеченных мест, Боплан дал Гоголю значительно меньше материала, чем "История Русов". Если из "Истории Русов" Гоголь черпал исторические факты и сюжетные положения и даже испытывал воздействие ее идейного содержания, то "Описание Украины" Боплана дало ему на первой стадии работы лишь несколько историко-бытовых деталей.
      Совершенно очевидно, что исторические источники Гоголя не исчерпывались этими двумя названиями, и что Гоголь, в пору своего серьезного увлечения историей Украины, читал и многие другие источники, и так или иначе отразил это свое изучение в "Тарасе Бульбе". Однако, в большинстве случаев источники эти не поддаются раскрытию или же раскрываются по отдельным намекам с некоторой долею сомнения.
      На ряду с источниками историческими необходимо отметить фольклорные источники повести и прежде всего — народные песни. При этом наиболее важны не отдельные заимствования, а отражение в повести фольклорных впечатлений и увлечений Гоголя, особенно сильных в 1833–1834 гг. В статье Гоголя "О малороссийских песнях" уже можно угадать отдельные намеки зарождавшейся повести (разлука с матерью, "поэзия битв", "узы братства", образ убитого казака и т. п.). Эта лирическая статья основана на общем впечатлении Гоголя от украинских песен, преимущественно по сборнику Максимовича ("Малороссийские песни, изданные М. Максимовичем", М., 1827). Почти без изменений эти впечатления отражены в столь же общей форме и в "Тарасе Бульбе"; эта общая форма затрудняет (да и делает, в сущности, ненужным) указание точных фольклорных источников для каждого отдельного случая.
      Если сборник Максимовича мог отразиться в эмоционально насыщенных, лирических страницах и бытовых подробностях повести, то другой сборник — "Запорожская Старина" И. И. Срезневского (ч. I, вып. 1–2, Харьков, 1833), мог дать некоторый собственно исторический материал для первой редакции "Тараса Бульбы". "Песня и думы о лицах и событиях до Богдана Хмельницкого" в первом выпуске "Запорожской Старины" содержат несколько дум (стр. 42–48 "Отступник Тетеренко"; стр. 49–50 "Убиение Тетеренка"; стр. 60–73 "Подвиги Савы Чалого"), в которых некоторые авторы (И. Каманин и др.), — видели даже рудиментарную основу сюжета "Тараса Бульбы". Сами по себе эти сюжетные сопоставления мало убедительны, тем не менее значение "Запорожской Старины" как одного из источников, первой редакции "Тараса Бульбы" бесспорно. Тезис Гоголя о значении украинских народных песен как художественных иллюстраций к "пыльным летописям", как ключа для познания прошедшего, практически осуществлен в "Тарасе Бульбе", и основным источником в данном случае была именно "Запорожская Старина", так как ни сборник М. Максимовича, ни более ранний сборник Н. А. Цертелева ("Опыт собрания старинных малороссийских песней", СПб., 1819), ни отдельные случайные публикации [Например, "Украинская песня о Богдане Хмельницком" — "Северный Архив", 1822, № 3, стр. 274–278; "Две малороссийские песни" — "Русский Зритель", 1830, 6, стр. 20–22; "Народные малороссийские думы и песни" "Московский Телеграф", 1831, ч. 38, № 5, стр. 32–35; "Малороссийские думы" — "Украинский Альманах", Харьков, 1831, стр. 119–131 и др.). ] далеко не дают того количества материала и исторической его систематизации, как сборник Срезневского. [Кроме песенного материала, Гоголь мог почерпнуть в "Запорожской Старине" кое-какие сведения для "Тараса Бульбы" из опубликованного Срезневским "Сказания, откуду козаки запорожане и чем славны" (вып. 2, стр. 15–33) и из обширных примечания издателя. Впрочем, примечания Срезневского основаны, в большинстве, на источниках, знакомых Гоголю и непосредственно (Шерер, "История Русов", Боцлан). ]
      Исторические и фольклорные источники первой редакции "Тараса Бульбы" относительно скудны и случайны. Крайняя схематичность развития сюжета в первоначальной (рукописной) редакции повести не была преодолена и в редакции "Миргорода" 1835 г. — историческими документами и народными песнями Гоголь воспользовался преимущественно для второстепенных деталей и аксессуаров, не отразив их сколько-нибудь существенно ни в сюжетной схеме повести, ни в характеристике действующих лиц.
      Совсем иное видим мы в работе Гоголя над новой редакцией повести. В период новых исторических и фольклорных увлечений в 1838–1839 гг. Гоголь не только извлекает из старых источников новые детали, но и привлекает к делу ряд новых источников. Так например, повторное чтение "Истории Русов", по-видимому, дало Гоголю (в речи Богдана Хмельницкого к реестровым казакам) материал для речи Тараса к казакам перед решительным боем с поляками.
      По новому мог Гоголь оценить и Боплана и, заново перечитывая его, извлечь кое-что новое. Отсюда, например, появление во второй редакции упоминания о том, что Остап и Андрий "переплывали Днепр" против течения — дело, за которое новичок принимался торжественно в козацкие круги" (ср. у Боплана, 21: "У казаков есть обычай принимать в свои круги только того, кто проплывает все пороги против течения"), или речь кошевого к казакам перед походом, вся составленная из отдельных разрозненных замечаний Боплана — об одежде и снаряжении казаков в походе, о самолечении казаков во время походов (ср. у Боплана стр. 109 и стр. 116), или, наконец, упоминание об удивлении "иноземного инженера" "никогда им невиданной тактике" запорожцев (ср. Боплан, 68).
      Центральное место среди новых источников занимает "История о козаках запорожских, как оные из древних лет зачалися, и откуда свое происхождение имеют, и в каком состоянии ныне находятся" князя Мышецкого. "История" была опубликована значительно позже (М., 1847 и Одесса, 1852), однако ходила по рукам во многих списках и могла быть известна Гоголю через Погодина, Бодянского или Максимовича; мог он познакомиться с нею и по книге Шерера ("Annales de la Petite-Russie, ou l'Histoire des Casaques Saporogues et les Casaques de 1'Ukraine, etc." A Paris, 1788), из первых страниц которой, как упоминалось выше, он делал в 1838–1839 гг. некоторые выписки, и которая в первой своей части является в сущности пересказом "Истории" кн. Мышецкого (см. Соч., изд. 10, т. I, стр. 573–574). Тихонравов, впрочем, приходит к правдоподобному выводу, что с "Историею" Гоголь мог познакомиться непосредственно. На рассказах "Истории о козаках запорожских" основан ряд существенных вставок второй редакции повести и прежде всего — вся новая сцена избрания кошевого, пересказывающая главу "Истории", которая носит название: "Каким образом и в какие времена у запорожских козаков бывают рады или собрание всего их козачества и для чего оные чинятся".
      Из Мышецкого Гоголь мог заимствовать и сведения о пополнении запорожского войска различными пришельцами (8–9), о "мастеровых людях, какие имеются при Запорожской Сечи" (21–22), о беспрерывном веселии и пьянстве в Сечи, "в чем и жизнь свою до конца тако провождают" (24–25), о проступках и наказаниях казаков (25–26). Наконец, из "Истории" же взяты Гоголем и названия куреней: у Мышецкого — Дядковской, Незамайлевской, Татаровской, Переяславской, Тымошевской (16–17).
      На ряду с "Историей" кн. Мышецкого использовал Гоголь при переработке "Тараса Бульбы" еще два сборника украинских песен — М. Максимовича [Хотя этот сборник Максимовича вышел еще до появления "Миргорода" (цензурное разрешение помечено 23 марта 1834 г.) и сообщался Гоголю еще в листах (см., например, письмо его к Максимовичу от 20 апреля 1834 г.), однако явных следов использования сборника мы в ранней редакции "Тараса Бульбы" не найдем. Лишь впоследствии, возвратившись к сборнику Максимовича, Гоголь мог по новому оценить его, извлечь из него необходимый историко-бытовой и лирический материал. ] ("Украинские народные песни, изданные Михаилом Максимовичем". Часть первая, М., 1834) и Пл. Лукашевича ("Малороссийские и червонорусские народные думы и песни", СПб., 1836), в особенности последний, откуда, например, заимствован весь вставной эпизод с историею Мосия Шила, попавшего в турецкий плен, обусурманившегося и затем освободившего всех казаков-невольников и с ними вместе вернувшегося обратно на родину (Дума про Самiйла Кiшку). Гоголь довольно близко следует думе и в описании самого Шила (в думе — Кiшка), который
 
Потурчився, побусурманився
Для панства великого
Для лакомства нещасного…
 
      и в развитии сюжета. Новым, по сравнению с думой, явилась в передаче Гоголя дальнейшая судьба Шила — по возвращении его на Сечь (в думе Кiшка погибает в бою) и позднейшая его смерть в бою под Дубном.
      Другая дума сборника Лукашевича — про Ивася Коновченка — послужила Гоголю источником нескольких деталей второй редакции повести. По-видимому, отсюда заимствован клич есаулов на рынках и площадях: "Эй, вы, пивники, броварники! полно вам пиво варить, да валяться по запечьям, да кормить своим жирным телом мух" и т. д. (39). В думе Корсунский полковник "кликне-покликне":
 
"Ви грубники, ви лазники,
Ви броварники, ви винники:
Годi вам у винницях горiлок курити
По броварнях пив варити,
По лазнях лазен топити,
По грубам валятися. —
Товстим видом мух годувати,
Сажi витираги;
Ходiмте за нами на долину Черкень погуляти!" (37)
 
      ] Несколько дальше Ивась Коновченко говорит, что, если он не откликнется на зов есаулов, то — Будут менi козаки прозванiє прикладати / Гречкосiєм, полежаєм називати (38). ]
      Пример более сложного использования Гоголем песенного материала дает лирическое отступление о старой матери, ищущей среди прохожих "одного, милейшего всех" (137). В той же думе про Ивася Коновченка упоминается о матери Ивася — вдове, которая
 
На базар выхожала,
 
      и которая в надежде встретить сына бежит навстречу войску.
      Однако, эта реминисценция тесно переплетается с реминисценциями других украинских песен, точнее — отдельных стихов из них. Так, слова Гоголя: "Не по одному козаку взрыдает старая мать, ударяя себя костистыми руками в дряхлые перси; не одна останется вдова в Глухове, Немирове, Чернигове и других городах" — сотканы, примерно, из следующих песен:
 
У Глуховi, у городi стрiльнули з гармати,
Не по однiм козаченьку заплакала мати
 
      (М. Максимович, "Украинские народные песни" стр. 111)
 
Не по однiм ляху зосталась вдовиця.
 
      (Там же, 96)
      Отзвуки народных песен — одна из существенных особенностей второй редакции повести. По большей части реминисценции эти весьма беглые, как в последнем примере. Аналогичный случай — слова есаула Товкача Бульбе: "Пусть же, хоть и будет орел высмыкать из твоего лоба очи…" (150); ср. в народной песне:
 
Тогдi орли налiтали
3 лоба очи висмикали.
 
      (Там же, 12)
      В других случаях реминисценции эти используют отрывок одной песни, соответственно его видоизменяя, как например, в лирическом заключении главы VIII. Эта концовка отдельными своими выражениями восходит к думе о походе на поляков:
 
Самко Мушкет думає, гадає, словами промовляє:
— "А що, як наше козачество, мов у пеклi, Ляхи спалять,
Да з наших козацьких костей пир coбi на похмелля зварять!..
А що як нашi голови козацькi по степу-полю поляжуть, и т. д.
 
      (Там же, 28 29)
      Если в источниках первой редакции Гоголь искал прежде всего деталей, которые позволили бы ему сделать изображаемую картину рельефнее, то, перерабатывая повесть, он стремится к исторической верности изображаемых событий, стараясь даже в мелочах возможно точнее восстановить эпоху.
      Говоря о работе Гоголя над "Тарасом Бульбою", необходимо иметь в виду эволюцию в процессе работы идейного содержания повести.
      Подготовляя и обрабатывая вторую редакцию повести, Гоголь частично попадает под влияние славянофильских тенденций. В несомненной связи с этими новыми для него тенденциями он наново пишет вторую речь Тараса к запорожцам — о товариществе; основной мотив этой речи: особые свойства "русской души", "русского чувства". Этим новая редакция "Тараса Бульбы" перекликается с высказываниями Гоголя в письмах того же времени: см. напр. письма к К. С. Аксакову (5 марта 1841 г.), Н. М. Языкову (17 сентября 1841 г.) и др. Одновременно Гоголь работал над римской редакцией "Мертвых душ", где уже появляется известное обращение к Руси-тройке.

      Интерес к историческому роману из прошлого России (и Украины) наметился в русской литературе уже к концу 20-х годов и выразился не только в литературной практике, но и в некоторых теоретических заявлениях.
      Еще в 1823 г. Орест Сомов ("О романтической поэзии", СПб., 1823) указывал на новые, свежие темы для романтического писателя, называя среди них "малороссиян" "с сладостными их песнями и славными воспоминаниями" и "отважных переселенцев Сечи Запорожской": "все они, соединясь верою и пламенною любовию к отчизне, носят черты отличия в нравах и наружности".
      Несколько лет спустя Н. А. Полевой в обширной рецензии на "Историю Малой России" Д. Бантыша-Каменского доказывал, что "под рукою живописца искусного Малороссия представит картину самую занимательную, самую живописную", ибо "никакая швейцарская, никакая нидерландская революция не покажет нам явлений, столь диких, столь прекрасных!". "Изобразите, — писал Полевой дальше, — постепенное сближение казаков с литовцами, поляками и гражданственностью, заселение их по обе стороны Днепра; новых врагов казацких, крымцев; отделение запорожцев, образование украинских казаков; их предводителей, от Дашковича до Хмельницкого; странное ученое образование киевского духовенства под владением Литвы и Польши; что-то рыцарское и ученое в малороссийской аристократии, что-то дикое, литовско-азиятское, в простом народе Малороссии; эту пеструю смесь Азии и Европы, кочевой и оседлой жизни, покорности и независимости, твердости и слабости, и наконец взаимных отношений, взаимной политики, в одно время, Польши, Литвы, Турции, Крыма. Конечно, не предмет будет виноват, если ваш рассказ не увлечет душ и умов!" ("Московский Телеграф", 1830, т. 35, стр. 272).
      В следующем 1831 г. Н. Маркевич в предисловии к "Украинским мелодиям" (М., 1831, стр. XXVII–XXVIII) набрасывал проект большого художественно-исторического сочинения, обещая: "Если станет на то сил моих и времени, быть может, я решусь принесть моим соотечественникам и земле, кормившей некогда наших праотцев, а ныне хранящей остатки их, — подробное описание красот исторических, прелестей природы, обычаев, обрядов, одежды, древнего правления малороссийского. Приятно было бы вспомнить, каков был Батурин, Чигирин или Глухов во времена предков наших, каковы были нравы, язык; приятно представить себе отечество в дни его протекшие".
      Во всех этих предложениях и обещаниях сказалось недовольство преподносившейся в художественной литературе условной историей, сказались требования большей исторической документальности и убедительности.
      Те же требования начинала ставить себе и русская историческая беллетристика (в частности, и с украинской тематикой), начиная со второй половины 20-х годов XIX века, — беллетристика, имевшая своим источником романы Вальтер Скотта (см. многочисленные факты, приведенные в книге И. И. Замотина "Романтический идеализм в русском обществе и литературе 20—30-х годов XIX столетия", СПб., 1907, стр. 323–328).
      Современниками влияние Вальтер Скотта на автора "Вечеров" и "Миргорода" ощущалось весьма явственно (отзывы Полевого, Булгарина; замечание Пушкина, что начало "Тараса Бульбы" "достойно Вальтер Скотта").
      Гоголя роднит с Вальтер Скоттом общая манера исторического повествования, основанная на изучении исторических и фольклорных источников и в то же время на глубоко-личном отношении к прошлому. Гоголь далек был от механического пересказа немногочисленных в то время общих исторических работ и от механического нанизыванья историко-бытовых деталей, как это нередко у М. Н. Загоскина, Н. А. Полевого, особенно же — в исторических романах Ф. Булгарина, а также у многочисленных "Вальтер Скоттиков" 20—30-х гг.