Другие редакции - Миргород (сборник)

      Впрочем, одна особенность отличает повесть Гоголя: в сказках имеется "добрый советник" (дед, мать, другая ведьма), указывающий парню, чт? он должен делать, чтобы избежать гибели; у Гоголя "добрый советник" отсутствует. Это отмечают и В. Милорадович и К. Невiрова. Однако утверждение В. Милорадовича, повторенное К. Невiровой, что "все сказки, параллельные "Вию", кончаются благополучно, в чем заключается другое существенное отличие их от "Вия"" ("Киевская Старина", 1896, IX, стр. 48), что "всi вони виходять на добре" ("Записки Укра?нського наукового товариства в Ки?вi", 1909, стр. 49), ошибочно, потому что В. Милорадович и К. Невiрова берут все "параллельные "Вию" сказки" суммарно, не различая в них редакций. Благополучная развязка — необходимая черта сказок второй редакции, но не сказок первой редакции. Только сказки второй редакции кончаются освобождением девушки от власти демонических сил и женитьбой героя на девушке.
      Из сказок второй редакции наиболее раннюю запись дает на украинском языке А. Дыминский. У пана была дочка, которая внезапно умирает. Ее вывозят в церковь, чтобы она там пробыла целый год; каждую ночь кто-нибудь должен ходить на стражу. Каждого, остающегося в церкви на ночь, она душит. "Москаль" в корчме, узнавши об этом, вызывается переночевать около гроба. Пан обещает ему много денег. Баба, встретившаяся на улице, дает солдату ряд советов. Солдат становится в алтаре, и панночка, вставшая из гроба, не находит его. При пении петухов она опять возвращается в гроб. То же повторяется на вторую ночь. На третью ночь, по совету бабы, солдат, когда панночка встала из гроба, ложится в гроб и не встает, пока не запели петухи и панночка не сказала: "стань, не бойся". Он встал, и они обнялись. Сказка кончается женитьбой. ("Казки та оповiдання з Подiлля, 1850–1860 рр.", Киiв, 1928; стр. 52–53). Из русских сказок сюда относится сказка № 207 афанасьевского собрания: "Иван-купеческий сын отчитывает царевну". Ср. в собрании И. Рудченко сказку: "Упырь и Миколай" ("Народные южно-русские сказки", 1870, II, стр. 27–32); разница только в том, что герой на третью ночь, когда царевна выходит из гроба, ложится вместо нее в гроб; то же в сказках, собранных О. Раздольским в Галиции ("Галицкие народнi казки", "Етногр. Збiрник", 1899, VII, № 30, 48, 49).
      Западноевропейским образцом сказок второй редакции может служить сказка бр. Гримм: "Die Prinzessin im Sarge".
      Мы не знаем текста того "народного предания", какое могло быть известно Гоголю. Однако, это скорее мог быть один из вариантов сказок первой редакции, чем второй. Делая героя пьяницей-бурсаком, случайно очутившимся в корчме, а героиню — панночкой, Гоголь, возможно, шел за сказками второй редакции, хотя в целом "Вий" ближе к сказкам первой, а не второй редакции. В сказках первой редакции выступает только один герой; во второй появлению героя-избавителя предшествует гибель многих. Расчленение момента гибели многих, ранее проводивших ночь у гроба, и благополучного исхода для основного героя, включение мотива о том, что герой ложится в гроб, благополучный конец (освобождение девушки от демонической власти и женитьба героя на девушке) — всё это отличает вторую редакцию от первой, а также и от сюжетной схемы "Вия". Следует отметить, что сказки второй редакции в отличие от крестьянской бытовой окраски сказок первой редакции имеют некоторый оттенок церковной легенды: "добрым советником" тут является не дед или мать, но святитель Николай, апостол Петр и т. п.
      В литературе о Гоголе был поставлен вопрос, не следует ли народные сказки, обнаруживающие сходство с "Вием", считать фольклорным отзвуком гоголевского "Вия". Подобная постановка вопроса методологически вполне оправдана. Однако, с одной стороны, международное распространение сказок второй редакции, с другой, наличие записей, хронологически предшествующих появлению "Вия", должны убедить нас, что сказки даже и в более поздних записях, — в записи Дыминского, в публикациях Гринченко, Рудченко и др., — являются записями вариантов той самой сказки, бытовавшей в устной традиции, которой воспользовался как сюжетом для своей повести Гоголь. [А. Димiнський. "Казки та оповiдання з Подiлля в записах 1850–1860 pp." 1928, стр. 55–56, № 111, стр. 52–53, № 108; О. Роздольський. "Галицькi народнi казки", "Етногр. Збiрн.", 1899, VII, стр. 24, 30, стр. 90–93, № 48, 49; "Етногр. Збiрн." XII, стр. 767, № 170; М. Драгоманов "Малоросийские народные предания и рассказы", 1876, стр. 71. П. Чубинский. "Труды экспедиции", I, стр. 200; II, стр. 27, № 7; стр. 410, № 118; И. Рудченко. "Народные южно-русские сказки", 1870, II, стр. 27–32, № 12; И. Манжура. "Сказки, пословицы", 1890, стр. 60, 136–137; П. Иванов. Сб. Харьк. ист. — фил. о-ва, 1891, III, стр. 202–204; Летопись ист. — фил. фак. Новоросс. унив., 3, стр. 122, 184, № 5; Б. Гринченко, "Этн. материалы", II, стр. 323, № 232; I, стр. 66; Кравченко. "Этн. мат., собр. в Вол. губ.", Труды О-ва иссл. Волыни, т. V, стр. 46–49, № 60; Ястребов. "Мат. по этнографии Новороссийского края", стр. 64–66; Podbereski. "Materialy do demonologji ludu ukrajinskiego", Zbi?r wiadomos'c'ej do antropologji krajowej".]
      Из ранних публикаций фольклорных материалов нужно упомянуть стихотворную поэму, снабженную этнографическим комментарием-исследованием о ведьмах, А. Павловского "Ведьма и злодеи, или чудесное происшествие" (1803). Сама по себе поэма Павловского не представляет интереса, но его рассуждения о ведьме весьма любопытны (В. Сиповський, "Укр. в рос. письм.", 1928, стр. 263). По мнению А. Павловского, слово "ведьма" появилось на Украине и оттуда перешло в Россию (стр. 1). Иронизируя, автор замечает, что "в Киеве действительно водятся ведьмы, а особенно по кладбищам и в Шелковичной улице" (стр. 6). Ср. у Гоголя заключительную реплику Тиберия Горобца, которой заканчивается "Вий": "Ведь у нас, в Киеве, все бабы, которые сидят на базаре, все — ведьмы". А. Павловский, между прочим, пересказывает народное поверье, что если ведьму бить, то она оборачивается кошкой, свиньей, змеей, мухой, щукой, — "продолжая битье, можно принудить ее принять вид женщины" (стр. 5).
      Менее ясен вопрос о происхождении образа Вия. В работах о Гоголе высказывалась мысль о нефольклорном происхождении этого образа. (В. Милорадович, К. Heвipoвa, В. Гиппиус).
      До сих пор мы не имеем записей сказок с образом, который соответствовал бы гоголевскому Вию (укр. слово "вiй" — веко). Правда, сходный образ мы находим в сказке № 77 афанасьевского собрания "Иван Быкович". Ведьма схватывает Ивана Быковича и уносит его в подземелье, где на железной кровати лежит старик, ее муж, с такими длинными бровями и ресницами, что они закрывают ему глаза. Он позвал двенадцать могучих богатырей и стал им приказывать: "Возьмите-ка вилы железные, подымите мои брови и ресницы черные: я погляжу, что он за птица, что убил моих сыновей?" Богатыри подняли ему брови и ресницы вилами, старик взглянул. То же повторяется при второй встрече Ивана Быковича со стариком. Но сказочный старик с длинными веками не наделен чудесным и губительным взором. Сказка развязывается торжеством Ивана Быковича и гибелью старика. Сказка об Иване Быковиче у Афанасьева производит впечатление литературно обработанной, и образ старика, возможно, восходит к гоголевскому Вию. Таким образом, ссылка на сказку об Иване Быковиче не только не разрешает вопроса о фольклорных источниках образа Вия, но скорее подтверждает мнение, что образ Вия создан самим Гоголем.
      Гоголь назвал Вия "повелителем гномов". "Гномов" украинская демонология не знает. В данном случае Гоголь ввел термин, взятый из немецкой мифологии. Вводя его, Гоголь, конечно, допускал терминологическую погрешность, однако, само явление Вия в гоголевской повести не противоречит смене эпизодов сказочного сюжета. Отступление Гоголя от сказочной схемы заключалось в замене "старшей ведьмы" фольклорной традиции нефольклорным образом Вия.

IV

      Появление в повести образа Вия — "повелителя гномов" — приводит к более общему вопросу: об отношении повести к западной (в частности, немецкой) романтической традиции. Мысль о зависимости Гоголя от немецких романтиков Тика и Гофмана впервые была высказана С. П. Шевыревым в "Московском Наблюдателе" (1835 г., т. I, стр. 2). Против этой мысли Шевырева решительно выступил Н. Г. Чернышевский в "Очерках гоголевского периода" (соч. Чернышевского, 1906, т. II, стр. 100).
      Чернышевский ошибался, отрицая известность Тика в русской читательской среде и знакомство Гоголя с Тиком. Тик был неоднократно переводим на русский язык. Гоголь сам упоминает о Тике; в литературе о Гоголе был сделан ряд сопоставлений произведений Гоголя и Тика (Надеждин. "Телескоп", № 5, 1831; Тихонравов, Соч. Гоголя, I, стр. 516–535; А. К. и Ю. Ф. "Русская Старина", 1902, III, стр. 641–647; Ad. Stender-Petersen. Gogol und die deutsche Romantik, "Euphorion", 1922, XXIV и др.). Но Чернышевский был прав в том, что "пересказыванье" Гоголем фольклорного источника устранило фабульное сходство "Вия" с отдельными произведениями западноевропейских литератур. Для "Страшной мести" и для "Вечера накануне Ивана Купала" могли быть приведены параллели из Тика, для "Вия" — нет.
      Близость Гоголя к немецким романтикам сказывается не в сюжете, а в общем литературном колорите "Вия". В изображении переживаний и впечатлений Хомы Брута, когда он несется с ведьмой на плечах, Гоголь как бы намекает на "ночную сторону человеческой психики", которую пытался изобразить в цикле своих сказок Л. Тик. Появление Вия в конце повести соответствует развертыванью сюжета в народной сказке, но то, что в Вии и в гномах подчеркнута их близость к земле, к природе, — это сближает Гоголя с немецким романтизмом.
      Одна из деталей текста "Вия" позволяет обнаружить связь мрачного фантастического колорита повести не только с личными, но и с общественными настроениями Гоголя этой поры: с его своеобразной гражданской скорбью. Имеем в виду эпизод о впечатлении, произведенном покойницей-панночкой на Хому: "Но в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно-пронзительное. Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе". Слова "песню об угнетенном народе" введены в текст из рукописи. В подцензурном печатном тексте этот многозначительный намек был вытравлен (фраза заканчивалась словами: "запел кто-нибудь песню похоронную").

V

      В отличие от "Вечеров на хуторе", где фантастика окружена более или менее условными (чувствительными или комическими) сельскими сценами, фантастика "Вия" окружена сценами вполне реалистическими — изображениями бурсацкого быта и частично — быта сотниковой дворни, быта (на языке враждебной Гоголю критики) — "низкого" и "грязного" Бытовые страницы "Вия", осуществляя самостоятельное художественное задание, продолжая и совершенствуя начатую в "Вечерах" линию — демократизации "высокой" литературы, — вместе с тем даны как антитеза к фантастическим элементам повести, связанным с другим социальным материалом (поместье сотника, панночка).
      Как отметил И. Анненский ("О формах фантастического у Гоголя"). Гоголь "обывательской невозмутимостью" Хомы Брута резко оттенил "демоническую фантастику". Чем равнодушнее реальный dominus Хома, тем страшнее и трагичнее фантастические ночные ужасы, испытываемые Хомой Брутом в церкви у гроба панночки.
      В начальных эпизодах "Вия" с изображением быта киевской бурсы и бурсаков нужно видеть отражение как личных впечатлений Гоголя от разговоров и рассказов, слышанных на Украине, так и впечатлений литературных. Непосредственным литературным предшественником Гоголя в этом отношении был В. Т. Нарежный. О популярности на Украине "Бурсака" Нарежного (1824 г.) на ряду с "Малороссийской деревней" Кулжинского и "Монастыркой" А. Погорельского упоминает Царынный (А. Я. Стороженко) в разборе "Вечеров на хуторе" в "Сыне Отечества" 1832 г. "Описание бурсы" в "Вии" охарактеризовано Белинским в его статье 1835 г. "О русской повести и повестях Гоголя" как "немного напоминающее бурсу Нарежного". Впоследствии Ап. Григорьев в статье: "Русская литература в 1851 г." мимоходом высказал мысль, что "грубые, так сказать, сырые материалы" для бурсаков в "Вии" можно найти в произведениях Нарежного.
      Исчерпывающий анализ текстуальных совпадений "Вия" и "Бурсака" дал Ю. М. Соколов в статье "В. Т. Нарежный" (сб. "Беседы", 1915, I, стр. 96—109). Ср. начало "Вия" с такой картиной Нарежного: "но лишь только раздался звон колокола на семинарской колокольне, как в бурсе раздался басистый голос консула: "Ребята! на работу"". В "Бурсаке" Неон Хлопотинский упоминает о "праве" консула "пить вино, курить табак и носить усы" (гл. II). Ср. у Гоголя о риторе Тиберии Горобце. У Нарежного: "Богословы и философы образуют сенаторов" (гл. II). У Гоголя: "Сенат, состоявший из философов и богословов". Общая характеристика бурсаков, как "голодных" и "вороватых", всегда "стремящихся к насыщению", подсказана Гоголю, вероятно, Нарежным. Описание пения бурсаков под окнами у богатых переяславских мещан у Нарежного непосредственно использовано Гоголем. В "Бурсаке" Нарежного читаем: "Мы остановились под окнами одного видного дома… Вступили мы на двор и стали полукругом около стола сажени за две… Начался духовный концерт"… "Концерт кончен… Когда всё утихло, то ласковый хозяин поднес философу большую чарку водки и сунул в руку сколько-то денег; по приказанию доброй хозяйки в наш мешок высыпана мерка гороха, впущена часть свинины и оставшийся от полдника большой кус жаркой говядины" (гл. II).
      В той же второй главе "Бурсака" следует отметить эпизод похода бурсаков на огород. "По прошествии малого времени консул громко произнес: — Не правда ли, братцы, что для перемены в пище не худо было бы на вечер сварить кашу тыквенную? Все одобрили такое предложение. Тогда он возгласил: — Неон, Памфиль, Епифан и Аверкий залезут в ближайший огород и будут рвать там тыквы и что попадется, ибо всё устроено на потребу человека, а риторы Максим и Лукьян станут у забора с мешками для принятия добычи. Когда смерклось, то будущие мои товарищи в сем ночном подвиге начали приготовляться". Дальше Нарежный изображает сцену набега на соседний огород. Ср. сходный эпизод у Гоголя.
      Описание путешествия компании бурсаков, расходящихся на вакации, по хуторам, соответствует у Гоголя началу другого романа Нарежного, — "Два Ивана или страсть к тяжбам".
      С другой стороны, необходимо отметить у Гоголя ряд фактических деталей бурсацкого быта, которых нет у Нарежного. Так, у Нарежного бурсаков бьют по ладоням деревянными лопатками; по Гоголю риториков "по пальцам" били "розгами", богословов — "коротенькими кожаными канчуками", что же касается "деревянных лопаток", то они, как утверждает Гоголь, были предназначены специально для философов. Сюртуки, простирающиеся до пят, "по сие время", описание приготовления уроков, роль авдиторов и цензоров, кулачные бои — всех этих деталей у Нарежного нет. Ю. Соколов, указав, что "у Гоголя встречаем также семинарские должности авдиторов и цензоров, у Нарежного же нет… ни цензоров, ни аудиторов", замечает: "Некоторое сходство (в описании облика философа, в упоминании об авдиторах и кондициях, не отмечаемых Нарежным) с деталями "Вия" мы находим в "Федюше Мотовильском ", сочинении учителя Гоголя, Кулжинского, вышедшем в 1833 г.". Н. Белозерская ("В. Т. Нарежный", стр. 108) указывает как на общий источник в изображении бурсы и для Нарежного и для Гоголя — на описание бурсы в книге Шафонского, написанной в Чернигове в 1786 г. и хотя напечатанной только в 1851, но распространенной в списках. Впрочем, по мнению Н. Белозерской, совпадения у Шафонского и Нарежного объяснимы общим объектом описания. К мнению Н. Белозерской присоединяется и Ю. Соколов, отмечающий, что "описание бурсы Шафонского далеко не покрывает картин, данных Нарежным и Гоголем" (стр. 108).
      На желание Гоголя придать повести некоторый исторический колорит указывает характеристика отца панночки, как "именитого сотника". Гоголь этим отмечает специфическую особенность провинциального управления на Украине, в основе которого лежало полковое устройство, обратившееся впоследствии в территориальное. Хотя Гоголь называет "сотника" "именитым" и "одним из богатейших", однако должность "сотника" не принадлежала к высшим в полку. "Решительные пункты" 1728 г. устанавливали такой порядок замещения должностей: кандидатов на сотника выбирают сотенные казаки, кандидатов на должности полковой старшины — полковая старшина совместно с сотниками, представляя кандидатов на утверждение гетмана. Хотя замещение сотничьей должности должно было принадлежать казакам данной сотни однако очень часто сотники не выбирались, а просто назначались полковниками. Позднейшая инструкция Разумовского, подтверждая порядок выбора сотников, фактически передала их выбор старшине данной сотни, а не казакам. Сотнику подчинялись атаманы, стоявшие во главе сельских "громад" (общин); последние пользовались правами самоуправления, и атаманы были выборными. [А. Шафонский. "Черниговского наместничества топографическое описание" и пр., Киев, 1851, стр. 65, 67.]
      Вопрос о времени, к которому приурочено действие "Вия", не вполне ясен. Гоголь говорит в "Вии" о Киевской семинарии: "Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол,… висевший у ворот Братского монастыря"… "По приходе в семинарию вся толпа размещалась по классам"… "В торжественные дни и праздники семинаристы и бурсаки отправлялись по домам с вертепами"… "Самое торжественное для семинарии событие было — вакансии". Хома Брут именуется "киевским семинаристом". Умирая, панночка говорит отцу: "Пошли, тату сей же час в киевскую семинарию и привези бурсака Хому Брута". Киевская семинария была открыта в 1817 году (преобразована из "преждебывшей" Киевской академии, помещавшейся в Братском монастыре). Если считаться с тем, что у Гоголя фигурирует Киевская семинария, а не академия (в "Тарасе Бульбе" — академия), приходится отнести время действия "Вия" к 20-м годам XIX ст., между тем как общий колорит повести позволяет предположить, что Гоголь думал время действия повести приурочить если не к XVII, то к XVIII ст., отодвинуть его в более или менее неопределенное прошлое. Весьма вероятно, что Гоголь, говоря о "бурсе" и "семинарии", исходил из некоторого общего недифференцированного представления о духовном учетном заведении.
      Однако некоторые детали указывают именно на академию, а не на семинарию. Так, например, Гоголь называет в числе бурсаков — грамматиков, риторов, философов и богословов. Но грамматического отделения в курсе Киевской семинарии не было. В Киевской академии XVIII ст., существовавшей до основания Киевской семинарии, действительно были не только риторы, философы, богословы, но и грамматики. В Академии середины XVIII ст. были: нижний грамматический класс, средний грамматический класс, высший грамматический класс, класс поэзии, класс риторики, класс высшего красноречия, класс философский и богословский класс (В. Аскоченский. "Киев с древнейшим его училищем", Киев, 1856, ч. II, стр. 399–401, ср. стр. 251–254).
      Что касается самого слова "бурса", то оно в украинском языке обозначает: 1) общежитие, 2) толпа, гурьба, группа. У Гоголя в первом смысле общежитие. Слушатели Киевской академии жили по квартирам, снимаемым у мещан, "по приходам" в избах, "приходских школах" и в "сиротском доме". Жившие по приходским школам и в сиротском доме образовывали общежития на артельных началах, т. е. "бурсы" в собственном смысле слова. Нарежный в "Бурсаке" так объясняет слово "бурса": "Есть многие сельские и иногородние отцы, кои, охотно желая видеть сыновей своих учеными, по бедности не в силах содержать их в городе, где понадобилось бы платить за квартиру и пищу. Чтобы и таковым доставить посильные способы к образованию, то помощью вкладов щедрых обывателей и по распоряжению монастырей при каждой семинарии устроены просторные избы с печью или двумя, окруженные внутри широкими лавками; на счет также монастырей снабжаются они отоплением и более ничем. Сии-то избы и называются бурсами, а проживающие в них школьники — бурсаками".
      Различая "семинаристов" и "бурсаков", говоря о "наследственной неприязни" между семинарией и бурсой, Гоголь либо имел в виду антагонизм между беднотой, жившей в бурсе, и более обеспеченной своекоштной частью семинаристов, либо переносил в неопределенное время действия "Вия" современный ему антагонизм между семинаристами и учениками духовного училища — "бурсаками".

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

      Специальная литература о "Вии" незначительна. Статьи о "Вии" посвящены или вопросу о фольклорных источниках "Вия", или же вопросу об отношении повести Гоголя к повестям Нарежного.
      1. Н. Ф. Сумцов. Параллели к повести Н. В. Гоголя "Вий", "Киевская Старина", 1892, кн. III, ст. 472–479.
      2. В. И. Шенрок. Происхождение повести "Вий" и отношение ее к народным малороссийским сказкам", "Материалы для биографии Гоголя", II, М., 1893, стр. 69–78, дополнения на стр. 381–382.
      3. В. Милорадович. К вопросу об источниках "Вия", "Киевская Старина", 1896 кн. IX, стр. 45–48.
      4. Н. Петров. Южно-русский народный элемент в ранних произведениях Н. В. Гоголя. "Чтения в О-ве Нестора летописца", 1902, кн. XVI (упоминание о сходстве "Вия" с легендами о Шелудивом Буняке).
      5. К. Невiрова. Мотиви укра?ньскоi демонольогi? в "Вечерах" та "Миргородi" Гоголя. "Записки Укр. наук, т-ва в Ки?вi", 1909, кн. V, стр. 42–49, 52–54.
      6. Ю. М. Соколов, Нарежный и Гоголь, Беседы, "Сб. О-ва ист. лит.", М., 1915, стр. 96—109.
      7. Г. Чудаков. Отражение мотивов народной словесности в произведениях Гоголя, "Киев. Увив. Изв.," 1906, кн. VII, стр. 29–32.

ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК ПОССОРИЛСЯ ИВАН ИВАНОВИЧ С ИВАНОМ НИКИФОРОВИЧЕМ

I

      Публикуется по "Миргороду" 1835 г. с исправлениями по "Новоселью" и "Сочинениям" 1842 г. Предисловие публикуется по экземпляру "Миргорода" 1835 г., хранящемуся в Библиотеке Академии Наук СССР (Ленинград). Шифр IV6, 211.

II

      При жизни Гоголя "Повесть о том, как поссорился…" была напечатана трижды: 1) в альманахе Смирдина "Новоселье" (часть вторая, СПб., 1834, стр. 479–569), 2) в "Миргороде" (СПб., 1835, стр. 95—215) и 3) в "Сочинениях Николая Гоголя" (т. II, СПб., 1842, стр. 383–483). Рукопись повести до нас не дошла. В "Миргороде" повесть перепечатывалась, по-видимому, с текста "Новоселья", о чем свидетельствуют отдельные опечатки, перешедшие из "Новоселья" в "Миргород". В основу текста настоящего издания положен текст "Миргорода" изд. 1835 г., поскольку в "Миргороде" повесть печаталась вторично под наблюдением Гоголя, внесшего в текст ряд изменений и поправок. Издание 1842 г., печатавшееся под наблюдением Н. Я. Прокоповича, отличается довольно многочисленными, но малосущественными разночтениями, большая часть которых, несомненно, объясняется правкой Прокоповича. Поправки, внесенные Прокоповичем, сводятся главным образом к устранению грамматических неправильностей и лишь изредка дают варианты, имеющие стилистический характер. Явные опечатки, которые имеются в тексте "Миргорода" и возникли по недосмотру Гоголя, выправлены по "Новоселью" и "Сочинениям Н. Гоголя" 1842 г. Поправки издания 1842 г., которые по всем данным принадлежат Прокоповичу, в текст не вводятся. В издании 1855 г. (Трушковского) листы корректуры "Повести о том, как поссорился…" просмотрены Гоголем не были, а был перепечатан текст "Сочинений Н. Гоголя" 1842 г., поэтому в вариантах это издание не учитывается.
      Хотя в тексте "Миргорода" по сравнению с текстом "Новоселья" разночтений немного, тем не менее эти разночтения свидетельствуют о том, что текст "Миргорода" был целиком просмотрен и выправлен Гоголем. В ряде случаев исправлены некоторые опечатки, малоудачные выражения и обороты, допущенные при первом печатании; например: "и не смотря, что Иван Никифорович был несколько похож на сливу" исправляется на: "и не смотря, что нос Ивана Никифоровича был несколько похож на сливу". В "Новоселье" городничий "водное пространство", т. е. "лужу" "называет из амбиции озером", в "Миргороде" это переделывается на "называет озером"; вместо "конопляного масла", в "Миргороде" оставлено просто "масло".
      Появившиеся впервые в издании 1842 г. в конце главы 1-й слова "за то… веру" следует признать дополнением самого Гоголя. Оно выпадает из всей системы правок Прокоповича, который нигде не позволял себе дополнений, ограничиваясь лишь исправлением гоголевского языка. Очевидно, вставка эта сделана Прокоповичем по указанию Гоголя.
      В экземпляре "Миргорода" изд. 1835 г., хранящемся в Библиотеке Академии Наук СССР (шифр IV6, 211, ч. II, стр. 93) имеется предисловие к повести, отсутствующее во всех других экземплярах этой книги. Этим, вероятно, объясняется, что предисловие Гоголя к "Повести о том, как поссорился…" оставалось до сих пор неизвестным. Предисловие было впервые опубликовано в книге: "Н. В. Гоголь. Материалы и исследования" под ред. В. В. Гиппиуса, I, Изд-во Академии Наук СССР, М.—Л., 1936, стр. 5.
      Предисловие подчеркивает сатирический замысел повести, ее обличительную направленность и социальную обобщенность. Это заставляет тщательным образом рассмотреть вопрос о причинах изъятия предисловия из уже сверстанной и, вероятно, частично отпечатанной книги.
      В альманахе "Новоселье" (ч. II, СПб., 1834, стр. 479–569), где повесть впервые напечатана, предисловия не было, имелся лишь подзаголовок "Одна из неизданных былей Пасечника рудого Панька". Предисловие, по-видимому, было написано позже окончания повести, при подготовке "Миргорода" к печати в самом конце 1834 г. (цензурное разрешение датировано 29 декабря 1834 г.).
      Прохождение повести через цензуру при напечатании ее в альманахе "Новоселье" в 1834 г. повлекло за собой изъятие "некоторых непропущенных мест", как об этом сообщает цензор А. В. Никитенко, и к столкновению на этой почве с ним Гоголя. Об этом недовольстве Гоголя цензурой сохранилось свидетельство самого А. В. Никитенко, который записывает в своем дневнике от 14 апреля 1834 г.: "Был у Плетнева. Видел там Гоголя: он сердит на меня за некоторые непропущенные места в его повести, печатаемой в Новоселье" (А. В. Никитенко. "Записки и дневник", изд. 2, ч. I, стр. 242). Нам неизвестно, чт? именно в повести не было пропущено цензурой, но выражение Никитенко, "некоторые непропущенные места" заставляет предполагать, что он имел в виду представленный в цензуру текст самой повести, а не предисловие, состоящее всего из нескольких строк. Поскольку же Никитенко сделал запись в дневнике непосредственно во время прохождения повести через цензуру (цензурное разрешение "Новоселья" датировано "апреля 18 дня 1834 года", т. е. через 4 дня после записи в дневнике), здесь трудно допустить какую-либо ошибку.
      Предисловие к повести, по-видимому, было написано Гоголем в ответ на эти цензурные купюры. "Предуведомление" о том, что "происшествие, описанное в этой повести, относится к очень давнему времени" и является "притом" "совершенной выдумкой", имеет явно иронический характер. Якобы благонамеренное утверждение, что "теперь" "все сановники: судья, подсудок и городничий люди почтенные и благонамеренные" в соседстве с заявлением о том, что "лужа среди города давно уже высохла" заставляют подозревать в предисловии замаскированную полемику с цензурой, намек на какие-то обвинения в "неблагонамеренности", которыми, вероятно, мотивировано было цензурное запрещение "некоторых мест" повести. Некоторые обстоятельства, относящиеся ко времени прохождения через цензуру и печатания "Миргорода", отчасти проясняет историю появления этого предисловия.
      Прохождение "Миргорода" через цензуру совпало со временем отбывания цензором А. В. Никитенко заключения на гауптвахте (с 16 по 25 декабря 1834 г.) за пропуск перевода стихотворения В. Гюго в "Библиотеке для чтения". Цензуровал "Миргород" В. Н. Семенов; цензурное разрешение им подписано было 29 декабря 1834 г. Гоголь, вероятно, воспользовался отсутствием Никитенко и своим личным знакомством с цензором В. Н. Семеновым, которому "он читал свои произведения не только как хорошему знакомому, но и как цензору, спрашивая его о том, удобно или неудобно прочитанное к печати", ["Русский Мир", 1860, № 97, стр. 618–619.] и предпослал "Повести о том, как поссорился…" это предисловие. Это тем более вероятно, что Семенов мог и не знать о конфликте Гоголя с Никитенко при напечатании повести в "Новоселье" и не обратить внимания на замаскированную иронию предисловия.
      Возвращение Никитенко и привело, по-видимому, к изъятию предисловия. Возможно, что, узнав о возвращении Никитенко, Гоголь и сам изъял предисловие во избежание недоразумений. Письмо Гоголя к Никитенко от 24 января 1835 г., т. е. вскоре после освобождения Никитенко, может быть поставлено в связь с этими обстоятельствами. Гоголь в этом письме выражает сожаление о том, что не застал Никитенко лично и пишет: "мне бы нужно было о многом переговорить с Вами таком, что на бумаге как-то не может говориться". ["Н. В. Гоголь. Материалы и исследования", I, стр. 49.]
      Поскольку изъятие предисловия произошло, как с полной уверенностью можно полагать, по причинам цензурного порядка, мы вправе восстановить предисловие в основном тексте гоголевской повести. Невключение предисловия в издание 1842 г. может быть объяснено как неотпавшими цензурными соображениями, так и тем, что обстоятельства, которыми было вызвано полемическое предисловие, утратили для Гоголя значение.
      Наибольшие трудности вызывает вопрос о времени написания "Повести о том, как поссорился…". В альманахе "Новоселье" повесть подписана псевдонимом "Рудый Панько" и датирована 1831 г. В письме к М. А. Максимовичу от 9 ноября 1833 г. Гоголь, извиняясь в том, что не может ничего дать для его альманаха "Денница", писал: "У меня есть сто разных начал, и ни одной повести, и ни одного даже отрывка полного, годного для альманаха. Смирдин из других уже рук достал одну мою старинную повесть, о которой я совсем было позабыл и которую я стыжусь назвать своею; впрочем, она так велика и неуклюжа, что никак не годится в ваш альманах". На ряду с этим Пушкин в своем дневнике записывает 3 декабря 1833 г.: "Вчера Гоголь читал мне сказку как Ив<ан> Ив<анович> поссорился с Ив<аном> Тимоф<еичем> — очень оригинально и очень смешно" ("Дневник А.