На горизонте виднелись острые пики Друагских гор, стоящих на страже земель риганте. Почти дома. Он улыбнулся. Его первой родиной был Каменный город, раскинувшийся на пяти холмах в Тургони, за восемнадцать сотен миль отсюда. Почти всю свою жизнь он считал, что там живет его сердце. Теперь все изменилось. Душа его навек привязалась к Друагским горам. Он любил их так сильно, что даже сам удивлялся. Бануин провел шестнадцать лет среди племен кельтонов: риганте, норвинов, гатов, остров, паннонов и кердинов. И многих других. Он восхищался ими и простотой их жизни. Стоило ему задуматься о своем народе, как мороз пробегал по коже. Бануин знал: однажды они придут сюда со своими армиями и каменными дорогами, победят этих людей и навсегда изменят их жизнь. Так же как они поступили с племенами, живущими за морем.

Иноземец думал о Коннаваре одновременно с любовью и печалью. С тех пор как мальчик прибежал к нему с кинжалом сидов, прошло пять лет. Конн становился мужчиной, уверенным в том, что он — часть народа, который пребудет вечно. Сколько же ему, пятнадцать, шестнадцать?

За морем Бануин видел завершение великого сражения, когда тысячи тел молодых кельтонов — таких, как Коннавар и Руатайн, — сбрасывали в огромные ямы. Многие были захвачены в плен и проданы в рабство, а их вождей прибили за руки и за ноги к жертвенным столбам, чтобы они медленно умирали у обочин дороги, глядя, как их народ уходит в небытие.

Бануина спросили, не хочет ли он принять участие в организации торговли рабами, и он отказался, хотя на этом мог хорошо заработать.

«Как долго они еще не придут сюда, — думал он, — лет пять, десять? Не больше».

Спустившись с холма, Бануин подвел лошадей к переправе и спешился. На столбе висел старый медный щит, а возле него лежал деревянный молоток. Бануин дважды ударил в щит, и звук поплыл над водой. Из хижины на другом берегу вышли два человека, и первый из них приветствовал торговца. Бануин помахал в ответ.

Паром медленно переплыл реку. Причалив, старый Каласайн открыл воротца, перекинув их как трап на причал, затем, проворно спрыгнув на берег, одарил приезжего беззубой улыбкой.

— Все еще жив, Иноземец? Должно быть, ты родился под счастливой звездой.

— Боги милосердны к праведникам, — ответил Бануин, тоже улыбаясь.

Сын Каласайна, Сенекаль, низкий, коренастый человек, также сошел на берег, подошел к лошадям и развязал веревку. Паром был невелик, за раз он мог перевезти только восемь лошадок. Бануин завел на паром первую партию животных, закрыл за собой дверцу и помог Каласайну тянуть веревку. Он не оборачивался, поскольку знал, что Сенекаль обязательно стащит что-нибудь из тюков. Потом Каласайн найдет это и как всегда при следующей встрече возвратит хозяину с извинениями.

Когда они причалили к северному берегу, жена Каласайна, Санепта, принесла чашу с травяным отваром с медом. Бануин поблагодарил ее. В молодости она, наверное, была красивой женщиной, но годы и тяжелая жизнь лишили ее былой привлекательности.

Через час, когда все лошади были на северном берегу, Бануин с Каласайном сели на причале, прихлебывая отвар и любуясь сверкающими на воде лучами солнца.

— Неприятности в дороге? — спросил паромщик, указывая на рану.

— Не без того, зато это скрасило монотонность пути. Что произошло за последние восемь месяцев? Были набеги?

Старик пожал плечами.

— Набеги бывают всегда. Молодежи надо проверять свою силу. Умер только один человек. Он схватился с Руатайном. Глупец… А что ты везешь?

— Крашеные ткани, яркие бусы, серебряные и золотые нити. Ткань мгновенно разойдется. Она обработана особой пурпурной краской, которая не линяет. А еще специи и слитки — железные, серебряные и два золотых для Риамфады. Все должно легко продаться.

Каласайн вздохнул и слегка покраснел.

— Я извиняюсь за моего сына. Непременно верну все, что он украл.

— Знаю. Ты не отвечаешь за него, Каласайн. Некоторые просто не могут не воровать.

— Мне постоянно приходится позориться из-за него. — Они посидели несколько минут в согласном молчании. Затем паромщик снова заговорил: — Как дела на юге?

— Среди норвинов на побережье вспыхнула болезнь. Лихорадка и обесцвечивание кожи. Умер каждый шестой.

— Мы слышали. Ты был за морем на этот раз?

— Да. Я ездил на родину.

— Они все еще сражаются?

— Не дома. Их армии двинулись на запад. Они покорили многих соседей.

— Зачем? — удивился Каласайн.

— Создают империю.

— Зачем? — снова спросил паромщик.

— Наверное, чтобы всеми править. Разбогатеть за счет других. Не знаю. Может быть, им просто нравится воевать.

— Тогда они глупцы.

— Руатайн не воссоединился с Мирней? — спросил Бануин, желая сменить тему.

— Нет. С другой стороны, прошло шесть лет, а он так и не отрекся от нее. Странный человек. Совсем стал невеселый, редко улыбается и никогда не смеется. Люди обходят его стороной. Он поспорил с Наннкумалом-кузнецом и ударил его так сильно, что тот проломил загородку спиной. Почему они с женой разошлись? Она что, была ему неверна?

— Не знаю, — пожал плечами Бануин. — Так или иначе, это печально для них обоих. Они мне нравятся, хорошие люди…

— Они риганте, — улыбнулся Каласайн. — Мы все хорошие. Добро пожаловать домой, Иноземец.

Через четыре часа, когда заходящее солнце окрасило вершины гор алым огнем, Бануин поднялся на последний холм и увидел деревню Три Ручья. На сердце стало легко, стоило увидеть дома и фермы, мостики через ручьи, пасущийся скот. И огромный дуб в центре поселения, называемый Старейшим Древом. Его нижние ветви были увешаны фонариками.

«Дома, — подумал Бануин, наслаждаясь этим словом. — Я дома».

Коннавар любил лазить по деревьям и теперь, сидя на верхних ветвях Старейшего Древа, пытался разобраться в том, что было недоступно его пятнадцатилетнему разуму. Он любил Руатайна и мать, и его очень огорчало, что родители по-прежнему живут порознь. Мирия оскорбила Большого Человека, несправедливо обвинив его в подлости. Она знала, что не права, однако гордость не позволяла ей извиниться. Конн был уверен, что мать понимает свою ошибку, но не сделает ничего, чтобы примириться с мужем. Это казалось юноше очень глупым. Иногда по ночам он слышал, как Мирия тихо плачет, стараясь заглушить звук рыданий мягкой вышитой подушкой на кровати, сделанной Руатайном. Коннавар ее не понимал. Всю жизнь она была холодна с мужем, а теперь горевала, будто у нее умер ребенок. И все же, несмотря на свои страдания, не могла заставить себя признаться, что была не права.

Большой Человек тоже изменился. Он стал угрюмым и гневливым. Вспоминая драку с отцом Гованнана, Наннкумалом, Конн поежился. Юноша шел с Руатайном и Браэфаром, и кузнец неожиданно вышел им навстречу. Между ним и отцом не было большой любви, потому что история разрыва началась с Наннкумала, который рассказал Гованнану об отце Конна. Кузнец был крупным человеком, хорошо сложенным, с массивными мышцами.

— Держи мальчишку подальше от моей кузницы, — сказал он, указывая на Коннавара.

— Почему это? — Руатайн посмотрел на него в упор.

— Потому что он вор! Украл у меня гвозди.

— Неправда! — Конн, сжав кулаки, шагнул к кузнецу, но Руатайн остановил его.

Наннкумал презрительно усмехнулся.

— Они исчезли после того, как ты вертелся тут возле моей дочери… Держи своего парня подальше, — снова обратился он к старшему мужчине. — Если я его здесь застукаю, уши оборву.

— Уши оборвешь? — угрожающе спокойным голосом спросил Руатайн. — Ты угрожаешь моему сыну при мне? Тебя нельзя назвать мудрым человеком, Наннкумал.

— Он не твой сын, — грубо ответил кузнец. — Он выродок труса!

Воин шагнул вперед. Его противник вскинул руку, чтобы защититься, но удар был слишком быстрым. Правая рука Руатайна врезалась в челюсть кузнеца, и тот отлетел в сторону, упал на забор. Наннкумал попытался подняться, но снова рухнул на землю. Несколько людей собрались, чтобы посмотреть на драку, которая уже закончилась. Руатайн подошел к лежащему человеку и перевернул его носком сапога. Глаза кузнеца были открыты. Большой Человек холодно сказал:

— Отец Коннавара отправился на бой и сражался спина к спине со мной целый день. Тебя я там что-то не видел, ты вроде животом маялся… Собственно говоря, кузнец, я никогда не видел тебя в битве, так что не спеши обвинять других в трусости.

Воспоминание доставляло Коннавару некоторое удовольствие, но и боль тоже. Наннкумал заслужил удар. Он знал, что Конн ничего не крал, просто был недоволен дружбой юноши с его дочерью, Ариан.

Ариан… Со времени драки она избегала товарища, а Конну не хватало ее общества, улыбки и аромата золотых волос. Закрыв глаза, он припомнил день в начале весны, когда гнался за ней. Ариан, ее сестра Гвидия и другие девушки из деревни собирали цветы на краю леса. Коннавар гулял неподалеку и случайно их увидел. Ариан, приподняв подол желтого платья, переходила быстрый и мелкий ручей. Конн поприветствовал ее. Она наклонилась и обрызгала его водой. Он хотел подойти к ней, смеясь, но девушка выскочила из ручья и побежала к лесу. Он последовал за Ариан и поймал за талию. Они упали в траву.

— Зачем ты меня обрызгала? — спросил Конн.

— Чтобы остудить пламя в твоих глазах, — ответила Ариан. Он обнимал ее правой рукой. Солнце ласкало нежную кожу босых ног девушки. В горле у Конна пересохло, сердце бешено забилось. Зрачки ее голубых глаз расширились, и он отражался в них, будто медленно тонул… Не в силах сопротивляться желанию, Конн поцеловал девушку. Рот Ариан был теплым. Она коснулась языком его губ. Коннавар застонал. Его рука скользнула к ее бедру… Неожиданно девушка высвободилась и села, поправляя растрепавшиеся золотые волосы.

— Вижу, вода недостаточно тебя остудила!

Конн не мог и слова выговорить. Внезапно Ариан хихикнула, прикрыв рот рукой. Юноша проследил за ее взглядом и увидел, как вздулись его штаны в промежности. Покраснев, он попытался встать. Ариан бросилась к нему и обхватила за шею.

— Не сердись на меня, — сказала она, принимая краску стыда за другое чувство.

Конн притянул ее к себе.

— Я не сержусь. Я люблю тебя. На будущий год, в праздник Самайн, я поговорю с твоим отцом, и мы поженимся.

Отстранившись, Ариан рассмеялась.

— Может быть, я соглашусь, а может быть, и нет.

Конн не знал, что ответить, его глаза сузились.

— А вот теперь ты начинаешь злиться, — весело проговорила девушка, снова подходя к нему и гладя его лицо.

Он попытался обнять ее, но она убежала прочь, к подругам.

Сидя на дереве, Коннавар вспоминал жар ее кожи. Ему стало как-то не по себе. Вдруг его внимание привлекло движение на юге. По склону спускалась вереница лошадей. Сердце Конна обрадовано дрогнуло. Бануин вернулся!

Юноша быстро соскользнул с дерева, спрыгнул на землю и отправился к дому купца. Услышав стук копыт по деревянному мосту, он окликнул Иноземца.

Торговец улыбнулся, увидев его. Казалось, Бануин стал ниже, и в коротко постриженных волосах блестела седина. Конн знал, что ему много лет, почти пятьдесят, но силы и ловкости ему было по-прежнему не занимать. Иноземец спешился. Теперь пятнадцатилетний юноша был на несколько дюймов выше своего старого друга.

— Как у тебя дела, Коннавар? — спросил Бануин.

— Баниас тол вар, — ответил мальчик. Торговец захлопал в ладоши.

— Хорошо, Конн. Значит, ты помнишь мои уроки.

— Я ничего не забываю, — серьезно ответил юноша. — Рад снова видеть тебя. Давай я помогу тебе разгрузить лошадей, а ты расскажешь о своих странствиях.

Бануин отправился к складу и открыл дверь. Они с Коннаваром сняли тюки с лошадей, отнесли их внутрь, а расседланных животных отправили в загон.

Дом Бануина, как и все дома риганте, построили из дерева, но в основной комнате был мозаичный пол, три ложа и никаких стульев. Там оказалось чисто — ни единой соринки.

— Вижу, ты присматривал за моим домом, — заметил Бануин, — спасибо тебе.

— Я принесу еды, — сказал Конн, вставая и направляясь к двери.

Торговец хотел возразить, но юноша уже скрылся. Пробежав четверть мили до своего дома и обратно, он вернулся с полотняным мешком с едой. Там был большой кусок пирога с мясом, несколько яблок и кувшин с хорошим подсоленным маслом. Когда они поели, Бануин зажег две лампы и вытянулся на ложе.

— Чего мне не хватает здесь, — начал он, — так это чудесной ароматной бани после долгого пути. У нас каждый город такого размера имеет баню, да и во многих домах есть собственные бани.

— Твой народ часто моется? — спросил Коннавар.

— Каждый день.

— Зачем? Они плохо пахнут?

— Если не купаются, то да.

— Не везет им, — заметил Конн.

— Странное дело, — рассмеялся Бануин. — Чем больше ты моешься, тем больше это нужно. Я принимал ванну два месяца назад, в Тургони. Потом я отправился домой. Через три дня от меня воняло. Через десять я с трудом мог выносить собственное общество. А потом запах исчез сам собой.

Бануин поднялся, снял плащ и швырнул его на ложе. Коннавар увидел на его левой руке окровавленную повязку.

— Где тебя ранили?

— Четыре дня назад на меня напали грабители. Трое изгнанников-норвинов. Один из них умудрился полоснуть меня ножом. Пустяковая рана.

— Ты убил их?

— Нет, юный кровожадный варвар. Я сломал руку человеку с ножом. И они убежали.

— Тебе следовало их убить. Они будут поджидать тебя следующей весной.

— Коли так, я воспользуюсь твоим советом. А теперь расскажи мне, что происходит в Трех Ручьях.

— Браэфар выиграл гонку на солнцестояние две недели назад. В наших землях нет парня счастливее, — сказал Конн. — Он расхаживает гордый, как павлин.

— А ты?

— Я пришел вторым.

Бануин сел. Судя по хитрому блеску в глазах мальчика, все было не так просто.

— А Гованнан? Я думал, что он самый быстрый среди молодежи.

— Он тоже так думал, — ехидно заметил Коннавар. — Но ветер повернул один из указателей. Гованнан и другие забежали в болото. Правда, в нем осталось достаточно сил, и он пришел третьим. Ариан говорит, что почти весь вечер он отдирал от задницы пиявок. Может быть, на будущий год ему повезет больше.

— И почему я не верю, что ветер повернул указатель? — спросил Бануин.

Конн рассмеялся.

— Потому что ты очень подозрительный. Прямо как Гованнан.

— Это точно, — согласился Иноземец. — Ты упомянул Ариан. Все еще собираешься жениться?

— Она самая красивая девушка на свете. Я ее очень люблю.

— В придачу к ней ты получишь Гованнана в качестве шурина.

— Да, прискорбно. А еще есть ее отец… но любовь все побеждает. Женщина риганте имеет право выбрать себе мужа. Ты будешь танцевать на моей свадьбе?

— Я не слишком хороший танцор, однако непременно приду, и с радостью. А теперь беги домой. Я устал, мне не помешает поспать в мягкой постели.

— Можно я приду завтра? Ты поучишь меня своему языку? Расскажешь о каменных городах?

— Я всегда рад видеть тебя, Конн. Но разве у тебя нет работы?

— Только до полудня.

— Тогда приходи, когда освободишься. Передавай привет матери. Скажи ей, что я привез зеленое атласное платье, как и обещал.

Коннавар направился к двери.

— Твой народ по-прежнему воюет и побеждает?

— Боюсь, что да, Конн.

— Ты должен мне все рассказать.

Ариан не знала, что хуже — страх или избавление от него. Они переплетались причудливым образом, мешались у нее в голове. Страх накатывал неожиданно, когда она шла, лежала в постели или стирала одежду в мелких водах ручья. Пальцы начинали дрожать, а в душе рождалась темнота, заслоняющая свет солнца.

Она помнила ужасный день, когда родился этот страх. Ее младшая сестра, пятилетняя Бариа, которая спала вместе с ней, кашляла и горела в жару. Мать напоила ее травяным отваром, подслащенным медом, и девочка прижалась к Ариан. Старшая сестра, которой в тот год исполнилось тринадцать, оттолкнула ее, поскольку было жарко и душно. Бариа перевернулась на другой бок и обняла тряпичную куклу. Она покашляла еще, а потом заснула. В середине ночи Ариан проснулась, тщетно пытаясь вспомнить сон. Ее ноги касалась совершенно холодная ножка Барии.

— Иди сюда, малышка, — прошептала старшая, — я тебя согрею.

Ариан пододвинулась к девочке и обняла ее. Некоторое время она прижимала сестру к себе, потом ее напугала неподвижность девочки. В комнате царила тьма, и она не видела лица сестры. Поднявшись с кровати, Ариан спустилась с чердака и пошла к очагу. Тот почти погас. Подбросив немного растопки, девочка раздула горячие угли. Пламя начало разгораться. Ариан поднесла к пламени свечу, дождалась, пока та зажглась, и поднялась обратно на чердак. Подойдя к кровати, она поднесла свечу к лицу Барии. На нее посмотрели спокойные мертвые глаза. На щеку ребенка упала капля воска.

— Прости, — сказала Ариан, не думая. Ответа не было. И не могло быть.

Девочку начало трясти. Некоторое время она сидела на краю кровати, и горячий воск тек по ее пальцам. Потом она разбудила родителей. Мама плакала и причитала, и даже отец, угрюмый и неразговорчивый кузнец, пролил слезы. Гованнан подошел к Ариан, обнял ее, гладя по золотым волосам. Он молчал, потому что слова были излишни. Чудесный ребенок ушел в ночь и никогда не вернется. Что еще можно сказать.

На следующий день, когда Ариан шла по лесу, ее охватил страх. Ноги не слушались, и она села на землю, рыдая.

— Не хочу умирать, — всхлипывала она. — Никогда. Не хочу быть такой же холодной.

Страх, появившись, начал разрастаться. Она сидела под деревом, и ужас сжигал душу.

Ариан услышала звук копыт и, не желая более оставаться одна, вскочила на ноги и рванулась навстречу ему. Всадник оказался мужчиной средних лет с круглым, добрым лицом. Он не принадлежал к племенам риганте; скорее всего был посланником или торговцем, направляющимся в дом Длинного Князя. Всадник натянул поводья и остановил лошадь.

— Что случилось, юная леди? — Судя по акценту и манере говорить, он приехал с юга.

— Ничего, — сказала она, вытирая слезы. — Я просто… немножко испугалась.

— Тебя напугал какой-то зверь?

— Нет. — Ариан почувствовала себя глупой. — Я задремала, и мне приснился кошмар.

— Да ты дрожишь, — произнес он, спешиваясь. Незнакомец не был высок — всего на дюйм-другой выше, чем она. Подойдя к девочке, он обнял ее и успокаивающе проговорил. — Ну, ну. Не бойся. Чудесный, яркий день… в здешних лесах не таится опасностей.

Страх начал исчезать, но она знала, что он по-прежнему стоит за плечом, выжидая. Ариан прижалась к мужчине, позволяя ему гладить ее по спине и волосам. Ей становилось все лучше и лучше. Потом его рука скользнула на ее ягодицы.

— Я помогу твоим страхам уйти. Принесу тебе радость, и солнце снова будет ярко светить. Верь мне. — Он поцеловал ее в щеку, потом приподнял ее лицо и склонился сам. Коснулся ее губ. Правая рука скользнула по бедрам и животу. Ариан вздрогнула. Незнакомец оказался прав. Страх исчез. И солнце снова светило ярко.

Ей больше всего запомнилось касание тел, человек над ней, его плоть, мокрая от пота, ее тело, полное жизни и отвечающее на каждое его движение. Никакого страха, никакой пугающей пустоты, никаких мыслей о могиле.

— Тебе хорошо со мной? — спросил он потом, когда они лежали рядом на траве.

—Да.

— Сколько тебе лет?

— Тринадцать, почти четырнадцать.

— Значит, ты не дочь земли?

— Нет. Мой отец — кузнец в Трех Ручьях.

— Ты славная девочка, — сказал он, натягивая штаны и рубаху. Сунув руку в кошелек, незнакомец достал серебряную монетку. — Пусть эта маленькая встреча останется нашим секретом. Тайным чудом радости.

Она молча кивнула, глядя, как он садится на лошадь и уезжает.

Через два месяца она пришла за советом к Эриате, рыжеволосой дочери земли, которая коротко сообщила Ариан, что та беременна. Девушка испугалась и просила Эриату помочь ей. Старшая женщина напоила ее особым отваром. Он оказался тошнотворным, и от него было больно и плохо, но в результате беременность окончилась, и Ариан дала дочери земли серебряную монету, полученную от незнакомца. Потом они сидели в маленьком круглом домике, в котором Эриата развлекала клиентов. Молодая женщина налила Ариан чашку травяного напитка, подслащенного медом, чтобы отбить вкус зелья.

— Ты слишком молода для таких игр, — твердо сказала Эриата. — Зачем ты сделала это?

Ариан нерешительно, запинаясь, рассказала ей о смерти сестры и о страхе, поселившемся в ее сердце, — холодном страхе, прогнать который помогло горячее тело торговца. Эриата слушала терпеливо, и в ее голосе не слышалось осуждения, когда она сказала:

— Мы все справляемся со страхами так, как можем. Но — я прошу тебя поверить мне — валяться в траве с незнакомцами слишком опасно. Я знаю. Когда мне было тринадцать — кажется, с той поры прошло сто лет, хотя на самом деле только десять, — я тоже открыла для себя все прелести этой игры. Моим любовником стал женатый человек — друг отца. Когда нас застали, семья выгнала меня за порог, и племя отвергло меня. Теперь я сплю с кем попало, за деньги, и живу одна. Но я приспособлена к такой жизни, а ты нет. Подумай еще вот о чем. Стараясь избавиться от страха смерти, ты убила ребенка внутри себя. Это не шутка, девочка.

— Это был не ребенок. Ребенку я бы никогда не повредила.

— Попытайся бороться со страхом иначе, — вздохнула Эриата.

— Теперь страх ушел. Я больше никогда не буду делать таких глупостей.

Однако страх не ушел, и три раза за этот год она давала серебряные монеты Эриате. Монеты, которые получала от людей на дороге. Теперь ее мучил и другой страх. Что, если один из этих купцов приедет в Три Ручья и узнает ее? Что, если отцу станет известно, что его дочь живет как шлюха? Ее исторгнут из рода, как Эриату.

Ариан выкинула эти мысли из головы. Скоро страхи исчезнут навсегда. Близится Самайн, Коннавар обещал посвататься. Тогда ей больше не придется сидеть, как теперь, у дороги. Скоро Конн прогонит все ее страхи, прижмет к себе и согреет, как она должна была согреть Барию. Смерть не подберется к ней, пока Коннавар рядом. Он сильный, храбрый и полный жизни.

Пока Ариан сидела на траве, размышляя о Конне, показались два человека, ведущие нагруженную повозку. Ее руки задрожали. Поднявшись, она тряхнула золотыми волосами и вышла им навстречу.

Эриата открыла дверь и поманила молодого человека за собой. Конн пригнулся, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, и вошел в маленький и круглый домик. В нем не было окон и верхних комнат. Только очаг, окруженный камнями, дым которого выходил в отверстие в крыше. У западной стены стояла огромная кровать, прикрытая пуховым одеялом. Рядом два стула с высокими спинками и коврики на земляном полу. Конн знал, что Эриата не живет здесь, а только принимает гостей. Руатайн рассказал ему, что она из племени паннонов, и именно он дал Конну денег, чтобы пойти к ней.

— Обращайся с ней с уважением, — сказал ему Большой Человек. — Она хорошая женщина и честно отдает часть дохода деревне. А в прошлом году, когда настало время паводка, она работала с утра до ночи, укрепляя берег реки.

— Мне не нужна шлюха, — ответил Конн.

— Всем искусствам надо учиться, мой мальчик. Любой человек, как и собака, может совокупляться без обучения, но если ты любишь свою жену, то захочешь доставить ей удовольствие. Эриата покажет тебе как. Тогда первая брачная ночь станет волшебной и незабываемой.

— Ты бы мог научить меня.

Руатайн рассмеялся.

— Я мог бы объяснить тебе. А она научит.

И теперь он стоял в ее доме, стараясь не глядеть на кровать.

— Благодарю за ласковую встречу, — довольно равнодушно произнес он.

Эриата ответила профессиональной улыбкой и поклонилась. Это была маленькая женщина, стройная, но без чрезмерной худобы. Рыжие волосы рассыпались по плечам. Синее шерстяное платье не могло похвалиться богатой вышивкой или брошью. Она сидела напротив него, так близко, что их колени соприкасались. Конн заглянул ей в лицо. Дочь земли оказалась старше, чем он думал, может быть, ей все двадцать пять. Издалека она казалась гораздо моложе. Эриата была совершенно спокойна, но Копну становилось все более и более не по себе. Он потянулся к кошельку.

— Рано, — проговорила она. — Сначала скажи, зачем ты пришел ко мне. — Голос у нее был довольно низкий для женщины и довольно чувственный.

— Я собираюсь жениться, и Большой Человек… мой отец… — Конн замолчал, чувствуя все большее смущение.

Эриата наклонилась и взяла его за руку.

— Твой отец хочет, чтобы ты был хорошим мужем и смог удовлетворить жену в брачную ночь.

— Я смогу это сделать, — заявил Конн.

— Конечно, дружок. Но скажи мне, ты хорошо владеешь мечом?

Конн вздохнул свободнее. Такой разговор нравился ему куда больше.

— Да. Я быстрый и сильный, и Бануин говорит, что у меня хороший баланс.

— А когда ты взял оружие в руки в первый раз, так ли хорошо у тебя получалось?

— Конечно, нет. Но я быстро учусь.

— Искусство любви ничем не отличается от фехтования в этом смысле. Возлюбленные — как два танцора, двигающиеся в унисон слышимой только ими музыке. Совокупляться могут все люди. В этом нет искусства, но в любви скрыта большая радость.

Она плавно поднялась, расстегнула платье, и оно соскользнуло на пол. Потом она встала на колени и сняла с него сапоги. Поднявшись, дочь земли взяла Конна за руку. Он встал рядом с ней, жалея, что пришел. Подняв его руку, она прижала ее к своей груди. Ладонь коснулась набухшего соска. От ее волос пахло духами. Эриата придвинулась ближе, обнимая юношу за шею одной рукой.

— Думаю, мне следует уйти, — сказал он. — Это была ошибка.

— Ты боишься?

Вопрос был задан шепотом, но ему показалось, что едва ли не грянул гром. И вместо того чтобы напрячься еще сильнее, Конн неизвестно почему расслабился. И улыбнулся.

— Наверное, да. Тебе это кажется глупым?

— Нет, — ответила Эриата, расстегивая на нем рубашку, лаская его грудь. Наклонив голову, Конн поцеловал ее. У нее были теплые и нежные губы. Молодая женщина расстегнула его ремень, и юноша почувствовал теплые руки на своих бедрах, прикосновения, жгущие, как огонь. Она снова опустилась на колени и прижалась щекой к набухшему пенису. Взяв его в руку, она поцеловала головку, коснувшись языком ее кончика. Конн застонал и услышал ее негромкий смех.

— Все еще боишься, Коннавар?

— Нет.

Наклонившись, он поднял ее на ноги. Эриата отвела его к постели, и они легли рядом. Она обвила его ногами, и он вошел в нее. Приятное тепло дарило радость, но оно было ничем по сравнению с чувством гармонии, охватившим его. Такого он никогда не испытывал и даже не представлял, что так бывает. Сплетенные тела, касающиеся губы… Он двигался все быстрее и быстрее, и все сознание сосредоточилось на одном — движении и тепле. Вселенная сузилась до размеров этого домика, а то и кровати. Ничто не имело значения, кроме острой нужды — двигаться быстрее и быстрее. Тело взмокло от пота. Приподнявшись на локтях, Конн сделал последний толчок, приглушенно вскрикнул и рухнул на кровать, тяжело дыша.

Они полежали в молчании несколько минут. Потом Эриата принялась гладить его грудь и живот. Возбуждение вернулось довольно скоро, и он попытался снова влезть на нее, но она нежно остановила его.

— Нет, милый, теперь пришло время твоего образования. Ты показал мне, что можешь спариваться, и делаешь это очень хорошо. А теперь посмотрим, как быстро ты умеешь учиться.

— А чему я должен учиться?

— Обращаться с телом возлюбленной, как со своим. Доставлять ей столько же удовольствия, сколько она доставляет тебе, руками, губами и телом. Терпению и контролю над собой. Ты сможешь сделать то, о чем я говорю?

— Посмотрим, — улыбнулся Коннавар.

— Тогда мы немного полежим рядом, просто касаясь друг друга. И я научу тебя всем секретам искусства.

Весь вечер и половину ночи Эриата обучала его. Он так никогда и не узнал, что первый оргазм она лишь изобразила, тем более что, к ее собственному удивлению, второй и третий получились по-настоящему.

Потом они сидели на кровати и пили сидр.

— Мне хотелось бы научить тебя большему, Коннавар, — сказала она, — но ты научишься и без меня. И доставишь своей жене радость. Скажи, кто счастливая избранница?

— Ариан, дочь кузнеца. Ты ее, наверное, видела. У нее золотые волосы и лицо, как у богини.

— Да, видела. Она очень хорошенькая, — ответила Эриата, вылезая из кровати и надевая выцветшее синее платье.

Конн почувствовал, как изменилось ее настроение.

— Что-то не так?

— Все в порядке, просто тебе пора идти, уже поздно.

— Я что-то не так сказал? — спросил он, поднимаясь и подбирая одежду с пола.

— Глупый мальчик, — ответила Эриата, нежно глядя на его лицо. — Ты не сделал и не сказал ничего такого, что могло бы оскорбить меня. Скорее наоборот. Иди домой и дай мне отдохнуть. Ты утомил меня, мне надо поспать.

Конн оделся и направился к двери. Внезапно остановившись, он взял ее за руку и поцеловал.

— Я никогда не забуду эту ночь.

— Я тоже. Иди домой.

Уже на пути домой под мелким моросящим дождем он вспомнил, что не дал ей денег. Конн возвратился и собрался постучать, когда услышал звуки плача, доносящиеся из темноты.

Юноша молча достал три серебряных монеты из кошеля и положил их возле двери. Потом, надвинув капюшон, отправился домой.

Когда лето подошло к концу, зерно было собрано и убрано в амбары, деревенские ребята отправились в лес вместе с отцами, чтобы запасти дров на зиму. Мальчики помладше собирали ветки для растопки в большие полотняные мешки и относили в деревню. Несколько команд взрослых выбирали деревья и валили их. В округе оставалось довольно много высохших деревьев, и их срубили первыми, а потом очистили от веток, чтобы старшие мальчики могли распилить стволы на чурбачки, которые потом скатывали с холма вниз.

Коннавар и Браэфар распиливали такое дерево четырехфутовой двуручной пилой. Когда зазубренное лезвие вошло в ствол наполовину, они совсем взмокли. Правая рука Крыла, покрытая волдырями, была обмотана тряпкой, промокшей от крови.