— И какое у тебя впечатление о них, Делла?
      — В миссис Кемптон есть что-то загадочное. Она худощава, лет примерно пятидесяти и с совершенно непроницаемым лицом — как у игрока в покер. Можно сделать вывод, что жизнь не слишком ее баловала и она привыкла смотреть на все философски.
      — А Этна?
      — Он просто хороший, энергичный молодой юрист. Он ваш почитатель и не скрывает, что возможность встретиться с вами привела его в сильное волнение.
      — Ну что ж, давайте пригласим их, — сказал Мейсон, — и посмотрим, что они смогут нам рассказать.
      Делла Стрит вышла в приемную и вернулась вместе с посетителями.
      Джеймс Этна, мужчина лет тридцати пяти, стремительно бросился вперед и схватил Мейсона за руку.
      — Мистер Мейсон, я просто не в состоянии выразить, как много это для меня значит. Должен вам сказать, что, по моему мнению, прошлой ночью вы поступили просто замечательно, просто чудесно. После нашего разговора я осознал это в полной мере.
      — Ну что ж, я рад, что смог хоть чем-то помочь, — сказал Мейсон. — А это, как я понимаю, миссис Кемптон?
      Миссис Кемптон улыбнулась — улыбка у нее была усталой и мягкой:
      — Здравствуйте, мистер Мейсон.
      — Вы знаете, что произошло? — продолжал Этна, пуская пузыри от восторга. — Не успели вы повесить трубку, как позвонил Хардвик. Он сказал мне, что хотел бы извиниться за столь поздний звонок, но утром он будет очень занят, а информация, по его мнению, настолько важна, что, несомненно, вызовет у меня интерес.
      — Ну, разумеется, — кивнул Мейсон.
      — Совершенно верно, а затем он предложил мне пять тысяч долларов, чтобы замять дело, — пять тысяч долларов!
      — Вы согласились? — спросил Мейсон, понизив голос, поскольку разговор происходил в присутствии клиентки Этны.
      — Неужели я похож на дурака? — воскликнул Этна. — Вчера днем я бы замял дело и за полторы тысячи. Собственно говоря, я бы даже согласился замять дело, взяв с него обещание больше не писать писем, обвиняющих мою клиентку в воровстве, но вчера ночью, зная то, что я знал, я ни за что не принял бы первое же их предложение, даже если бы речь шла о пятистах тысячах долларов.
      — Молодец, — одобрил Мейсон. — И что потом?
      — Ну, потом он долго запинался и мямлил, пока не увеличил сумму до семи с половиной тысяч.
      — А вы?
      — Я отказался.
      — И что дальше?
      — Дальше он прямо спросил, не получил ли я от вас каких-нибудь сведений.
      — И что вы ему ответили?
      — Я сказал ему правду. Я ответил, что да, действительно, я получил определенные сведения от мистера Мейсона и что мистер Мейсон обещал дать мне знать, если обнаружит что-нибудь еще, представляющее для меня интерес в связи с этим делом.
      — И что потом?
      — Потом Хардвик сказал: «Отлично. Я, правда, считаю, что у мистера Мейсона нет никакого права вмешиваться в это дело. Я думаю, что все случившееся, если говорить прямо, вовсе его, черт побери, не касалось, но, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства и тот факт, что он уже вмешался, и поскольку мой клиент хочет поступить справедливо, я предлагаю вам двадцать тысяч долларов. Это максимум того, что мы можем вам предложить. В противном случае мы будем до последнего отстаивать тот факт, что речь идет о добросовестном заблуждении и мистер Эддикс искренне полагал, что сведения, сообщенные им, соответствуют действительности».
      — И как вы поступили? — спросил Мейсон.
      — Я ухватился обеими руками за это предложение, — сказал Этна. — Я ответил, что мы принимаем его.
      — Разумно, — одобрил Мейсон. — Я думаю, что Хардвик скорее всего говорил вам правду и это было действительно их окончательное решение.
      — Я тоже так прикинул. Ведь с точки зрения закона здесь действительно еще долго нужно разбираться. Возникает множество вопросов — о его искренности, отсутствии или наличии злого умысла, о том, является ли это добросовестным заблуждением, и много еще чего.
      — Да, но как вы сами мне сказали прошлой ночью, раскрыв передо мной все карты, — возразил Мейсон, — когда мультимиллионер, купающийся в деньгах и имеющий возможность удовлетворить любую свою прихоть, опускается до того, чтобы лично преследовать женщину, зарабатывающую свой хлеб трудом и пытающуюся найти хоть какое-то место… Ну, вы же сами знаете, как на это посмотрят присяжные.
      — Я, конечно, знаю, а главное, что и Хардвик знает. Я полагаю, что мог бы добиться большей компенсации по приговору Суда, но они вполне могли подать апелляцию, дело передали бы в новый Суд и… в конце концов, нас удовлетворили двадцать тысяч долларов. Верно, Джозефина?
      Миссис Кемптон улыбнулась своей терпеливой усталой улыбкой, но смотрела она при этом на Мейсона, а не на своего адвоката.
      — Вполне, вполне удовлетворили, — согласилась она.
      — Я полагаю, вам нужно знать, — сказал Этна, — что я выставил Джозефине счет на пять тысяч долларов, а пятнадцать остались ей.
      — Отлично, — одобрил Мейсон.
      — И из этих пятнадцати тысяч некоторую сумму я хочу выплатить вам, — сказала миссис Кемптон. — По-моему, я просто должна это сделать. Если бы не вы, мистер Мейсон…
      Мейсон покачал головой.
      — Но вы ведь много работали, занимаясь этим делом. Вы копались в дневниках, и благодаря вашей догадке…
      — Нет, нет, садитесь, пожалуйста, — сказал ей Мейсон. — Давайте-ка сразу перейдем на неофициальный и дружеский тон. Мне не нужно ни цента ни от кого из вас. Я рад, что вам удалось заключить выгодное соглашение. Я полагаю, что это заслуга вашего юриста. Я согласен с мистером Этной, что хотя вы и могли рассчитывать на большее по вердикту присяжных, но если уж вы привлекли бы Эддикса к суду, он сражался бы до последнего — вплоть до самых высших судебных инстанций. В конце концов, он больше всего боялся оказаться высмеянным в прессе — как богач, не дающий зарабатывать на жизнь простой женщине.
      — Я тоже так подумал, — сказал Этна.
      — А теперь, — продолжал Мейсон, — и вы можете кое-что сделать для меня, миссис Кемптон.
      — Все, что угодно.
      — Мне нужно узнать все, что только возможно, об Элен Кэдмас.
      — Ну, в общем, она была немного… я не знаю, как это выразить словами…
      — Ничего, рассказывайте, как сумеете. Если я правильно понял, она была немного странной?
      — В ее жизни была какая-то страшная сердечная драма, я в этом уверена.
      — Вы долго работали с ней вместе?
      — По-моему, около двух лет.
      — И вас уволили довольно скоро после того, как она исчезла?
      — Через два дня.
      — Было ли ваше увольнение хоть каким-то образом связано с Элен Кздмас или ее исчезновением?
      Миссис Кемптон покачала головой:
      — Он выгнал меня за воровство.
      — Постарайтесь хорошенько вспомнить, — сказал Мейсон, — давайте-ка попробуем пояснить этот вопрос. В конце концов, было ли случайным стечением обстоятельств то, что…
      — Нет, — сказала она, — мистер Эддикс был просто ужасно потрясен тем, что произошло с Элен. Мне кажется, он был влюблен в нее. И еще мне кажется, что…
      — Подождите-ка, — перебил ее Мейсон, — вы сказали, он был влюблен в Элен. Вы полагаете, между ними что-то было?
      — Ну… я не знаю. У них были в первую очередь отношения хозяина и служащей, а уж потом дружеские отношения. Но я не думаю… Бенджамин Эддикс не такой человек, чтобы откровенно проявлять свои эмоции.
      — Что ж, тогда давайте сначала поговорим об Элен.
      — Элен была очень красива и знала это. Она очень, очень гордилась своей фигурой. Она любила фотографироваться и любоваться на себя в зеркало. Уж я-то знаю. В ее комнате было зеркало в полный рост, и несколько раз я замечала, что она… ну, в общем, она гордилась своей фигурой.
      — А что вы там сказали насчет зеркала? — переспросил Мейсон.
      — Она довольно часто стояла перед ним и любовалась собой.
      — А вы откуда знаете?
      — Ну, мне доводилось иногда открывать дверь и входить в ее комнату, и я заставала ее перед ним.
      — Вы хотите сказать, что она любила наряжаться и любовалась в зеркале собой и своими туалетами?
      — Вся ее одежда была размером не больше почтовой марки, — улыбнулась миссис Кемптон.
      — Она была обнаженной? — спросил Мейсон.
      — Нет, не обнаженной. Но эти ее купальники… Ей нравилось взять два или три квадратика ткани и так их закрепить на себе, что они превращались в миленький купальник. Конечно, не особенно-то в нем станешь купаться, да и носить долго не сможешь.
      — А на яхте она их надевала?
      — Иногда.
      — И при посторонних?
      — Ну, во всяком случае, при тех, с кем она была знакома. Она не была… нет, скорее я бы выразилась так — для Элен не была характерна чрезвычайная скромность. Она была девушка без предрассудков и очень любила загорать. У нее было прекрасное тело — мне не доводилось видеть ничего подобного. Она загорала до тех пор, пока не покрывалась ровным бронзовым загаром.
      — Если не считать, разумеется, следа от купальника? — спросил Мейсон.
      — Это как раз беспокоило ее больше всего: чтобы у нее не осталось белых полосок на теле. Нет, мистер Мейсон, на крыше у нее было место, где она обычно загорала, и загорала она совсем обнаженной. Она хотела, чтобы у нее был равномерный загар по всему телу. Я думаю даже, что она больше гордилась своим загаром, чем своими… ну, в общем, своими формами. А формы у нее были в полном порядке — все как полагается.
      — Не находите ли вы весьма странным, что такая девушка покончила жизнь самоубийством?
      — Это в высшей степени странно.
      — Где находились вы, когда произошло самоубийство?
      — Я была на борту яхты.
      — На той самой яхте?
      — Да.
      — Я хотел бы знать об этом подробнее. Что вы можете мне рассказать?
      — Я расскажу вам все, что вспомню. Мистер Эддикс решил отправиться на Каталину. Он всегда брал с собой в путешествия Элен и очень часто меня.
      — Кто следил за домом, пока вас не было?
      — У нас был целый штат прислуги, приходившей днем. Я осуществляла общий надзор и руководила ими. Кроме того, я следила за порядком на яхте, и поверьте, мистер Мейсон, это работенка не из легких. Пусть на вашей яхте даже все моряки мира надраивают все до блеска снаружи, но вот внутри, в каютах, и в… Ну, короче говоря, приборка, вытряхивание пепельниц, выметание мусора, который остается в кают-компании после круиза. Окурки, рюмки, пустые бутылки из-под виски и все такое. Это была тяжелая работа.
      — Вам кто-нибудь помогал?
      — Нет. Я управлялась с этим сама. Вы, разумеется, понимаете, что даже на большой яхте не так уж много места и нет возможности брать на борт большой штат прислуги, особенно женщин. Мужчины могут спать все вместе в одном помещении, но с женщинами по-другому. У каждой из нас должна быть отдельная каюта.
      — Ну хорошо, давайте вернемся к событиям того дня.
      — Мистер Эддикс решил отправиться на Каталину. Он отдал по телефону необходимые распоряжения, и яхта была наготове. Он собирался отплыть в два часа дня, но его задержали какие-то неожиданно возникшие дела, и он не смог прибыть на яхту раньше пяти часов. Но в это время разразился один из этих ужасных ураганов и для небольших судов вывесили штормовое предупреждение. Мистер Эддикс тем не менее приказал выйти в море.
      — Что случилось потом?
      — Ну, начался настоящий шторм. Мы в конце концов вынуждены были лечь в дрейф и переждать его. Мы не смогли добраться до Каталины раньше следующего утра.
      — Теперь вот какой вопрос: вы добрались до яхты на машинах?
      — Да.
      — Вы приехали туда с мистером Эддиксом?
      — Да.
      — И Элен приехала вместе с вами?
      — Нет, она выехала… О, ну я не знаю точно, примерно на час раньше. Она отправилась туда на спортивной машине с откидным верхом и поднялась на борт одна. Ей нужно было что-то напечатать. Именно этим в первую очередь и была вызвана задержка. Возникли какие-то неотложные проблемы, и мистер Эддикс надиктовал ей целую кучу бумаг — мне кажется, речь шла о каких-то соглашениях и конфиденциальных письмах к ним.
      — Продолжайте.
      — Ну, она отправилась на яхту. Мистер Эддикс задержался, чтобы подготовить еще какие-то документы, затем мы отправились вместе с ним.
      — На борту были посторонние?
      — Нет. Мы собирались взять на борт несколько человек на Каталине, но при отплытии на яхте была только команда, Элен и я.
      — Когда вы видели Элен в последний раз?
      — В тот день… подождите-ка минуточку… я ее не видела. По пути туда мистер Эддикс решил внести какие-то изменения в письмо или договор, или что там он ей дал, — в общем, как только мы поднялись на борт, он прошел прямо в ее каюту. Он диктовал ей там в течение… ну, я не знаю точно… примерно с полчаса.
      — Откуда вы знаете, что он диктовал что-то?
      — Я слышала его голос. Каюта Элен находилась рядом с моей. Они были соединены общей душевой. Я припоминаю, что пошла умыться, и слышала, как мистер Эддикс диктует. И, очевидно, он не полагался на стенографическую запись, а диктовал прямо на пишущую машинку, потому что я слышала, как он диктовал, а Элен стучала на машинке.
      — Что произошло потом?
      — Там есть гавань и внешний рейд. Мы отплыли, но на море ужасно штормило, и мистер Эддикс приказал переждать на внешнем рейде, пока не стихнет ветер и море не успокоится. Но оно не успокоилось. Мистер Эддикс позвонил своим друзьям на Каталину. Те не могли больше ждать. Яхта мистера Эддикса — это большое морское судно, на котором можно отправиться даже в кругосветное путешествие, так что он решил выйти в море и идти средним ходом.
      — Сколько времени он диктовал?
      — Я полагаю, до тех пор, пока качка позволила Элен печатать. Это было ужасно.
      — Вы слышали, чтобы он диктовал уже после того, как яхта вышла в море?
      — О да.
      — И долго это продолжалось?
      — Не могу вам сказать. Моряк из меня никудышный. Я пошла спать.
      — Спать? — переспросил Мейсон.
      — Да. У меня есть таблетки, которые я обычно принимаю в сильную качку, и они прекрасно помогают, но от них хочется спать… Я…
      — Вы не ужинали в тот вечер?
      — Ужинала? Боже мой, конечно, нет! Я очень плохо себя чувствовала, но потом подействовало лекарство, и я отправилась спать, и думаю, что проснулась не раньше чем в полночь. Погода была по-прежнему скверной. Я приняла еще одну таблетку и заснула, и примерно… ну, точно я не могу сказать… примерно часов в семь или восемь утра проснулась и обнаружила, что на море спокойно. Мы в тот момент уже подходили к острову.
      — И что было потом?
      — Ну, вскоре после этого мы как раз и обнаружили, что Элен пропала. Мистер Эддикс спустился в ее каюту и… Ну, я полагаю, остальное вам и так известно. Постель ее так и осталась неразобранной.
      — Ее не могло случайно смыть за борт волной? — спросил Мейсон.
      — Да, конечно, могло.
      — Она могла, вероятно, выйти на палубу?
      — Она могла… Но сильно штормило, и, пока мы не легли в дрейф, была сильная качка. Сама-то я была внизу, в своей каюте, но потом матросы мне рассказывали. Я думаю, что волны захлестывали палубу. В проливе вообще сильно штормит.
      — Хорошо, — сказал Мейсон, — теперь вот что — Элен вела дневник. Вы об этом знали?
      — Да.
      — Так вот, — сказал Мейсон, — у меня четыре тетради этого дневника. Пятая тетрадь пропала. Элен должна была начать ее примерно недели за две до своего исчезновения. То есть четвертая тетрадь кончилась ровно за две недели до смерти Элен. Как вы считаете, могла она бросить вести дневник?
      — Нет, я абсолютно уверена в том, что она не бросила. У нее была сумка, и она обычно носила в ней дневник с собой. Я помню, пыталась как-то ее образумить.
      — Но почему? Что плохого в том, что она вела дневник?
      — Да нет, ничего такого нет, если человек просто записывает коротенько — где они были, что делали или что-нибудь в этом роде. Но Элен была так увлечена своим дневником, она тратила на него часы напролет. Часы, которые она могла провести более разумно — например, общаясь с другими людьми.
      — Вот это меня как раз особенно интересует, — сказал Мейсон, — об этом я хотел бы знать подробнее. Кто были ее друзья?
      — Мистер Мейсон, мне кажется, у нее их вообще не было.
      — Тогда для чего она так тщательно следила за своей внешностью, добивалась такого превосходного загара?
      — Она была честолюбива. Она хотела отправиться в Голливуд и стать актрисой и думала, что рано или поздно у нее появится такая возможность благодаря знакомствам мистера Эддикса.
      — У Эддикса были знакомые в Голливуде?
      — Нет, в том-то и дело, что не было. Конечно, благодаря своему положению он вполне мог бы завязать там знакомства, но дело в том, что мистер Эддикс… Мне не очень хочется обсуждать моего бывшего хозяина, мистер Мейсон, но мистер Эддикс очень, очень необщителен. Я думаю, что на его образ жизни в сильнейшей степени повлияло… Ну, я полагаю, вам известно, что стряслось с ним?
      — И что же с ним случилось?
      — Он совершил убийство.
      — Где?
      — Где-то за границей. Кажется, в Австралии.
      — Он был осужден?
      — По-моему, да. Мне точно известно лишь то, что мистер Эддикс совершил убийство и что он был очень, очень привязан к своему брату, и, по-видимому, мистер Эддикс… ну, если вас интересует мое мнение… Он боится.
      — Боится чего?
      — Боится самого себя. Боится, что это своего рода семейное проклятие, что у него нечто вроде предрасположенности к убийству, как и у его брата. Я думаю, он пытался каким-то образом это выяснить.
      — И поэтому он экспериментирует с обезьянами?
      — Да, в основном с гориллами. Он говорит, что гориллы ближе всего к человеку по особенностям психики, что шимпанзе слишком дружелюбны и все такое, поэтому его интересуют именно гориллы.
      — И он держит их в клетках?
      — Конечно. И разумеется, клетки для них должны быть очень прочными, потому что…
      — У них специальный дрессировщик?
      — Несколько дрессировщиков и психолог, который…
      — И где живут все эти люди? — спросил Мейсон. — Кто обслуживает их? Кто готовит им еду?
      — Они живут у себя дома. А работают в полностью изолированном крыле здания, выходящем на другую улицу. Они приходят туда и уходят, когда им заблагорассудится. Им категорически запрещено выходить в парк, окружающий особняк. В главное здание они могут пройти по коридору, но только если их вызовут.
      — Кто следит за гориллами ночью?
      — Никто. Они заперты в надежных металлических клетках.
      — А вдруг ночью случится пожар?
      — Об этом даже подумать страшно. Если уж на то пошло, подумайте, что будет, если пожар случится днем. Нельзя же просто открыть клетку с гориллами и сказать: «А ну-ка, выходи отсюда!»
      — Эти гориллы злые? — спросил Мейсон, прищурившись.
      — По-моему, очень. Я баловала только одну, самую маленькую. Она любила меня. Некоторые из них хорошо относятся к людям, а некоторые не очень… Отдельные эксперименты проводились специально для того, чтобы довести их до помешательства. Их приучали брать пищу из ящика, только когда звенит звонок. В другое время они получали удар электричеством, если пытались открыть ящик. Затем дрессировщики меняли абсолютно все сигналы — они это как-то объясняли — что-то вроде потери ориентации. Мне это не нравилось. И Элен тоже.
      — Ну ладно, — заключил Мейсон. — Как бы там ни было, но меня больше всего заинтересовало то, что вы сообщили о дневнике. Большое спасибо.
      — Элен была очень скрытной, мистер Мейсон, — сказала миссис Кемптон. — У нее были огромные амбиции. Ради них она была готова все принести в жертву, и, разумеется, когда-то в прошлом у нее была несчастная любовь.
      — Она вам об этом рассказывала?
      — Боже милостивый, конечно нет. Да и не было никакой необходимости. Все и так было ясно как божий день.
      — И в чем это выражалось?
      — Она была, очевидно, безответно влюблена в кого-то, кто… ну, иногда у меня мелькала мысль, что это был некто из высших слоев общества, считавший, что она ему не пара. И Элен, похоже, посвятила всю свою жизнь, чтобы доказать ему, что она сама может добиться успеха в жизни, а единственное, в чем она действительно могла бы преуспеть, так это… ну, что-нибудь вроде съемок в кино. Она была действительно красива.
      — Похоже, вы правы, — сказал Мейсон, — я видел несколько ее фотографий. Вы не знаете, кто ее снимал?
      — Наверное, мистер Эддикс. Он постоянно всех щелкал, и в общем у него получались довольно приличные снимки.
      — У него и на яхте был фотоаппарат?
      — У него и на яхте были фотоаппараты, и дома у него были фотоаппараты, и где их только не было. У него множество камер самых разных марок.
      — А вот насчет неудачной любви Элен — откуда у вас такая информация?
      — Это же просто как дважды два. Она была симпатичной нормальной девушкой, но, похоже, не слишком стремилась бывать в обществе. Она работала, вела дневник, загорала. У нее даже была кварцевая лампа специально для сумрачных дождливых дней.
      — И в этом заключалась вся ее жизнь?
      — Да, и еще работа. Конечно, у нее не было определенных рабочих часов. Она всегда была наготове, на случай, если вдруг возникнет в ней необходимость, и, само собой разумеется, она сопровождала мистера Эддикса, куда бы тот ни отправлялся.
      — И часто такое случалось?
      — О да. У него на плите всегда грелось много утюгов. Случалось, что ему звонили по поводу его рудников или чего-нибудь еще и он срывался с места, бросая вещи в машину и тут же отправлялся — иногда вместе с Херши, иногда с Фэллоном, иногда один — ну, если, конечно, не считать Элен. Она сопровождала его во всех поездках.
      — Позвольте напоследок задать вам еще один вопрос. Не кажется ли вам, что было нечто странное в обстоятельствах смерти Элен?
      — Ну конечно же.
      — Я имею в виду: не было ли у нас такого чувства, что она не могла покончить жизнь самоубийством?
      — То есть что ее случайно смыло за борт?
      — Я прошу вас ответить на мой вопрос, — настаивал Мейсон.
      — Мистер Мейсон, — ответила она, — я никогда не говорю того, что могло бы поставить кого-то в затруднительное положение. Мне слишком хорошо известно, как начинают ползти слухи и как они могут отравить кому-нибудь всю жизнь, но… в общем, на месте полиции я бы так просто это дело не оставила.
      — Почему?
      — Потому что… ну, потому, что я уверена, я просто абсолютно уверена — Элен не могла покончить жизнь самоубийством, и я знаю, что кто-то взял ее дневник и выбросил за борт.
      — Откуда вам это известно?
      — Потому что ее дневник пропал, а я точно знаю, что он всегда был при ней.
      — Откуда вы знаете, что он пропал?
      — Мне пришлось впоследствии побывать в каюте Элен — чтобы прибрать там и собрать вещи для судебного исполнителя. Мы пришли туда вместе с ним и тщательно все осмотрели. Он положил всю ее одежду и личные вещи в одну коробку, а книги в другую.
      — У нее не осталось родственников?
      — Никто не смог ничего о ней разузнать — ну, откуда она и все такое.
      — Натан Фэллон увернет, что он ее дальний родственник, — сказал Мейсон.
      — Натан Фэллон? — удивленно воскликнула миссис Кемптон.
      Мейсон кивнул.
      — Да она его люто ненавидела. Он скорее родственник не ей, а тем обезьянам в клетках.
      — А вам не показалось, что они, возможно, были знакомы еще до того, как она получила это место и…
      — Вы хотите сказать, что она устроилась на это место благодаря ему?
      — Ну, в общем, да.
      — Боже мой, конечно же, нет, Она ненавидела Натана Фэллона.
      — А вы как к нему относились?
      — Я считаю, что никого нельзя ненавидеть.
      — Но он вам не нравится?
      — Разумеется, нет.
      — Не пытался ли Фэллон ухаживать за…
      — Не пытался ли он за ней ухаживать? Конечно, пытался. Поначалу он просто прилип к ней — пока она не поставила его на место самым решительным образом. Он один из тех, кто так и будет ходить кругами, стараясь случайно коснуться, задеть локтем, притиснуться поближе. Он сперва дотронется до вашей руки, потом потреплет по плечу, а затем примется хватать за коленки. При удобном случае он вас тут же обнимет — руки его не знают покоя. Он какой-то… сальный. Иногда хочется просто плюнуть ему в физиономию.
      — Ну что ж, полагаю, я узнал от вас все, что хотел, — сказал Мейсон, — вы меня в высшей степени заинтересовали, рассказав об исчезнувшем дневнике.
      — Ну, меня это тоже… очень удивило. Ведь не могла же она прыгнуть за борт вместе с ним.
      — А еще что-нибудь удивило?
      — Да.
      — Что именно?
      — Ну, в общем, — проговорила она, — тот важный документ, который она печатала для мистера Эддикса. Меня это очень удивило, и я часто размышляла, что с ним могло случиться.
      — Что вы имеете в виду?
      — Его не было у нее в каюте, и я не думаю, что Эддикс забрал его с собой, уходя. Конечно, он мог его взять, но я сомневаюсь в этом. Она, по-моему, должна была перепечатать его к следующему утру. Они отложили работу, когда шторм усилился.
      — Ну хорошо, давайте предположим, что ее смерть не была самоубийством и что это не был несчастный случай, — сказал Мейсон.
      Она пристально посмотрела на него.
      — Тогда остается убийство.
      — Тогда остается убийство, — подтвердил Мейсон.
      Лицо ее по-прежнему оставалось совершенно бесстрастным, губы были плотно сжаты.
      — Что же вы молчите? — спросил ее Мейсон.
      — А я и не собиралась ничего говорить.
      Мейсон встал и пожал ей руку:
      — Ну что ж, я рад, что смог хоть чем-то быть вам полезным, и рад, что вы сумели добиться компромисса, миссис Кемптон.
      Джеймс Этна схватил Мейсона за руку и энергично принялся ее трясти:
      — Я просто не в состоянии выразить вам всей нашей благодарности — моей и моей клиентки. Я… ну, я просто не могу найти слов, чтобы сказать вам, насколько это было важно для нас обоих.
      — Ну что вы, о чем речь, — сказал Мейсон, — я был рад сделать это для вас.
      — Нет, нет, это было чрезвычайно любезно с вашей стороны.
      — Кстати, — сказала миссис Кемптон, — у меня у самой пропали там кое-какие вещи. Не могли бы вы сказать мне, что там было найдено в этой урне, если, конечно, вы в курсе? Не было ли там вот такой серьги с жемчугом?
      Она показала серьгу, и Делла Стрит выразительно кивнула.
      — Там была точно такая же серьга, — сказала она, — я отлично помню, что обратила особое внимание на то, каким образом жемчужины собраны в небольшую гроздь.
      — О, благодарю вас! — воскликнула миссис Кемптон. — Я так рада! Эти серьги достались мне от матери, и, в общем, я ужасно расстроилась, когда одна из них пропала. Я…
      — Вы кому-нибудь говорили о пропаже? — спросил Мейсон.
      — Нет.
      — Почему?
      — Ну, я думала… я сама не знаю почему. Живи сам и давай жить другим — вот мой лозунг, и я не хотела предпринимать ничего такого, что могло бы вызвать ненужные проблемы.
      — Вы думали, что потеряли ее?
      — Я знала наверняка, что не потеряла, так как обе серьги лежали в моей шкатулке, а когда я собралась их надеть, то на месте оказалась только одна.
      — То есть вы думали, что кто-то взял серьгу?
      — Ну, в общем, я… я не знала, что и подумать.
      — И вы никому ничего не сказали?
      — Нет.
      — Ну хорошо, — сказал Мейсон, — во всяком случае, она была среди барахла, высыпавшегося из урны. Я помню, что видел жемчужную серьгу, а мисс Стрит, похоже, совершенно уверена, что серьга парная вашей.
      — Я абсолютно уверена, — подтвердила Делла.
      — Огромное вам спасибо, — сказала миссис Кемптон и одарила их своей спокойной приветливой улыбкой.
      Джеймс Этна, казалось, и не собирается отпускать руку Мейсона:
      — Это один из самых интересных случаев в моей практике, мистер Мейсон. Я надеялся когда-нибудь в будущем познакомиться с вами, но не смел даже подумать что вы поможете мне в такого рода деле… Я очень высоко ценю это.
      — Рад, что смог хоть чем-то вам помочь, — сказал Мейсон.
      Они вышли из кабинета. Делла Стрит взглянула на адвоката.
      — Ну как? — спросила она.
      — И опять наша маленькая подружка вытворяет свои фокусы, — сказал Мейсон.
      — Ты имеешь в виду Судьбу?
      Мейсон кивнул.
      — А что в этот раз задумала Судьба?
      — Я полагаю, — сказал он, — что была некая причина, по которой меня вдруг так заинтересовали дневники Элен Кэдмас.
      — Ну что ж, — улыбнулась Делла, — значит, Судьбе было угодно, чтобы ты оказал добрую услугу миссис Джозефине Кемптон, и ты ее оказал. Если хочешь знать мое мнение, то могу поклясться, что гонорар в пять тысяч долларов немало значит для этого молодого адвоката.
      — Возможно, ты и права, — сказал Мейсон, — но, похоже, ответа мы так и не получили.
      — Но почему нет? Ты ведь во всем разобрался и… Хотя, мне кажется, ты всерьез озадачен исчезновением Элен Кэдмас.
      — Да, меня весьма беспокоит таинственное исчезновение Элен Кэдмас.
      — Ты полагаешь, это не было самоубийством?
      — Мне никак не удается в глубине души отделаться от мысли, — сказал Мейсон, — что это могло быть убийство.
      — Боже мой, шеф, но ведь ее мог убить только один человек — Бенджамин Эддикс.
      — Или ее приятель Натан Фэллон, — сказал Мейсон. — Не забывай о нем.
      — И… — Делла Стрит замялась.
      — Да, — кивнул, улыбаясь, Мейсон, — продолжай.
      Делла Стрит покачала головой.
      Мейсон улыбнулся еще шире.
      — О, Боже, — сказала она, — мне не хочется даже подумать об этом, но уж если начинаешь расследовать убийство — ну, тогда просто нельзя забывать о женщине, у которой была смежная каюта и прекрасная возможность пройти к Элен в любое время через общую ванную и которая уверяет, что приняла лекарство, усыпившее ее на всю ночь… Боже мой, шеф, мышление у меня становится просто извращенным — и все оттого, что я работаю у циничного адвоката.
      — Мышление у тебя становится упорядоченным и логичным, — поправил ее Мейсон.
      — Шеф! Но ты же не подозреваешь ее?
      — Если имеешь дело с убийством, — сказал Мейсон, — нужно подозревать всех.