В понедельник утром, без пяти минут десять, Перри Мейсон, держа под мышкой упакованный в коричневую бумагу сверток, свободной рукой снял шляпу и запустил ее в сторону бюста Блэкстоуна, венчавшего собой книжные полки позади его рабочего стола.
      Шляпа, лениво заложив несколько виражей, шлепнулась прямо на мраморное чело великого юриста, придав тому нелепо залихватский вид.
      Делла Стрит, личная секретарша Мейсона, вскрывавшая за своим столом утреннюю почту, восторженно захлопала в ладоши.
      — Да, в этот раз действительно неплохо получилось, — с мальчишеской гордостью согласился Мейсон.
      — Блэкстоун, — заметила Делла, — наверное, в могиле перевернулся.
      Мейсон улыбнулся:
      — Он давно уже привык. Последние пятьдесят лет адвокаты только и делают, что водружают свои шляпы на благородное чело Блэкстоуна. Это вообще характерно для нашего времени.
      — Что именно?
      — Бросание шляп.
      — Боюсь, я не вполне улавливаю.
      — Пару поколений назад, — объяснил ей Мейсон, — юристы были на редкость занудными людьми. Заложив руку за борт пиджака, они произносили высокопарные речи по всем правилам ораторского искусства. Их офисы были обязательно украшены бюстами Блэкстоуна. А вот молодых юристов, унаследовавших бюсты вместе с конторской мебелью и грудами кодексов, просто выводило из себя напыщенное самодовольство, застывшее на каменной физиономии этого старикана.
      — Тебе, наверное, нужно сходить к психоаналитику, шеф, — сказала Делла Стрит. — Блэкстоун, вероятно, символизирует для тебя нечто, против чего ты неосознанно пытаешься бороться. А что это за сверток у тебя?
      — А черт его знает, — ответил Мейсон. — По-моему, я пытаюсь бороться с дремучими предрассудками. Я заплатил за него пять долларов — я имею в виду этот сверток.
      В голосе Деллы за показным возмущением скрывалась нежная снисходительность:
      — Я надеюсь, ты не собираешься записать это в служебные расходы?
      — Конечно, собираюсь. А иначе, по-твоему, что такое «общие расходы»?
      — И ты даже не знаешь, что там внутри?
      — Я купил его не разворачивая.
      — Трудновато мне будет вести отчетность, если придется занести в графу расходов пять долларов за пакет, в котором неизвестно что лежит… Как это тебя угораздило?
      — В общем, — произнес Мейсон, — дело было так…
      Он улыбнулся.
      — Ну а дальше что? — спросила Делла Стрит, тоже не в силах удержаться от улыбки.
      — Помнишь некую Элен Кэдмас? Тебе ни о чем не говорит это имя?
      — Несколько странное имя, — сказала она. — Мне кажется… Постой, не та ли это девушка, что покончила жизнь самоубийством, прыгнув в море с яхты какого-то миллионера?
      — Да, да, именно она. Бенджамин Эддикс, довольно эксцентричный миллионер, отдыхал на своей яхте. В открытом море его секретарша, Элен Кэдмас, бесследно исчезла. Предположили, что она прыгнула за борт. А в этом свертке… давай-ка взглянем, что тут написано.
      Мейсон перевернул сверток и прочитал:
      «Личные вещи Элен Кэдмас. Офис судебного исполнителя».
      Делла Стрит вздохнула:
      — Я уже столько лет работаю твоей личной секретаршей… и мне даже порой кажется, что я достаточно хорошо тебя знаю, но тут случается что-нибудь в этом роде, и я вновь осознаю, что ты остаешься для меня загадкой. Господи, где ты это взял и чего ради выложил пять долларов?
      — Судебный исполнитель довольно частенько выставляет на торги разное барахло, скопившееся в его конторе. Вот и сегодня в здании суда был аукцион, а я случайно оказался неподалеку. Там шли довольно азартные торги, все бились за ювелирные изделия, редкие холсты, столовое серебро и все такое прочее. А потом выставили на аукцион этот сверток, и никто не стал даже торговаться. Ну, ты ведь знаешь судебного исполнителя — он мой хороший приятель. Вот я, подмигнув ему, и предложил начальную цену в пять долларов, чтобы расшевелить публику, И что же? Не успел я опомниться, как мне всучили пакет, а в бумажнике у меня стало на пять долларов меньше.
      — А что там внутри? — поинтересовалась Делла Стрит.
      — Давай посмотрим, — предложил Мейсон. Он открыл перочинный ножик, перерезал бечевку и развернул бумагу. — Ну-ка, ну-ка! Похоже, нам досталась английская грамматика, словарь, пара пособий по стенографии, несколько дневников и альбом с фотографиями.
      — И за это — пять долларов! — воскликнула Делла Стрит.
      — Заглянем в альбом с фотографиями, — сказал Мейсон. — Ого! Да тут такая карточка, что за нее кто хочешь отвалит пятерку.
      Делла подошла и заглянула ему через плечо.
      — Если это называется купальником, — заметила она, — то я…
      — Похоже, однако, что так оно и есть, — ответил Мейсон. — Купальник из трех квадратиков ткани, по-моему, каким-то чудом удерживался на плавных изгибах весьма симпатичной фигурки. Я полагаю, что это и есть Элен Кэдмас.
      — Она не слишком-то много скрывала от посторонних глаз, — сказала Делла Стрит.
      — Вряд ли фотографировал кто-то посторонний — скорее всего, какая-нибудь ее подружка, умеющая обращаться с фотоаппаратом, сумела поймать эффектный кадр. О, да тут еще целая пачка фотографий обезьян.
      — Теперь я вспоминаю, — сказала Делла Стрит. — У ее босса, Эддикса, было целое стадо человекообразных обезьян, и он проводил с ними какие-то психологические эксперименты.
      Мейсон кивнул, продолжая рассматривать фотографии.
      — Тут есть очень неплохие снимки, — заметил он. — Кто бы ни был этот фотограф, он свое дело знал хорошо. Каждый выстрел в десятку.
      — И что он снимал? — спросила Делла Стрит, перелистывая четыре толстые тетрадки — дневники Элен Кэдмас.
      — В основном одно и то же — Элен купается в море, Элен на яхте и все такое, — ответил Мейсон. — Фотографий обезьян и прочих приматов здесь совсем немного.
      — А чем, по-твоему, обезьяна отличается от примата? — спросила Делла.
      — По-моему, кто-то из них крупнее, — ответил Мейсон. — Ну, в конце концов, откуда мне знать? Если тебя это интересует, можешь взять фотографии и попробовать разобраться на досуге.
      — Послушай, шеф, что написано в дневнике! — воскликнула Делла Стрит.
      — Читай, — ответил Мейсон, — я внимательно слушаю.
      Он повернул альбом к свету — так, чтобы удобнее было разглядывать фотографию Элен Кэдмас, снятой в позе, гарантирующей повышенный интерес любого мужчины.
      Делла Стрит вырвала альбом с фотографиями у него из рук:
      — Потом сможешь на это полюбоваться. Слушай, что она пишет.
      И Делла зачитала отрывок из дневника:

      «…Не знаю, смогу ли я выносить это и дальше. Бедняга Пит, похоже, догадался, что с ним собираются что-то делать, и невольно ищет у меня защиты. К остальным я более или менее равнодушна, а вот за Пита волнуюсь. Если они попытаются разрушить его разум или искалечить нервную систему, я буду вынуждена вмешаться. Другого выхода нет. Я скопила немного денег и попробую выкупить Пита, если, конечно, мистер Эддикс захочет его продать. Он не продаст, я абсолютно уверена в этом, если догадался, что я хочу избавить Пита от участи всех остальных. Не знаю, сможет ли вмешаться Общество защиты животных, но, если мне не удастся его купить, я буду вынуждена что-то предпринять».

      — Все ясно, — подвел итог Мейсон, — какие-то домашние проблемы. Сильно сомневаюсь, что нам удастся извлечь из этого хоть какую-то пользу.
      — Нужно попытаться выяснить, — сказала Делла Стрит.
      Мейсон нахмурился.
      — Вообще-то, если копнуть поглубже, — задумавшись, проговорил он, — то вполне могут возникнуть сомнения, действительно ли девушка покончила жизнь самоубийством. Насколько я помню, тело ее так и не было найдено. Когда яхта попала в шторм, они находились в открытом море, неподалеку от острова Каталина. Накануне вечером Эддикс продиктовал ей что-то, она обещала все перепечатать и принести к нему в каюту в восемь утра на следующий день. Шторм крепчал, и, когда она не пришла, Эддикс подумал, что ей, возможно, нездоровится. Он отправился в ее каюту проверить, все ли с ней в порядке, и обнаружил, что постель даже не разобрана. После этого осмотрели всю яхту — Элен нигде не было. Тогда возникло предположение, что ее или смыло за борт волной, или она покончила с собой. Эддикс приложил все силы, чтобы замять дело. По официальной версии, это самоубийство.
      Неожиданно раздался телефонный звонок.
      Делла Стрит подняла трубку.
      — Алло, — проговорила она, — да, Герти, это я… Ладно, соедини меня с ним. Алло, — повторила она через какое-то время, — это Делла Стрит, личная секретарша Перри Мейсона. Все, что вам нужно, вы можете передать через меня. Кто?.. О, понятно… — Она слушала еще минуту, затем сказала: — Подождите немного, я попытаюсь связаться с мистером Мейсоном. Он сейчас на важном совещании, но, если вы настаиваете, я попробую ему все передать.
      — Что там такое? — спросил Мейсон.
      Делла Стрит прикрыла ладонью трубку.
      — Это из редакции «Инквайера», — сказала она. — Они хотят прислать сюда фотографа и репортера, чтобы подготовить небольшой материал для завтрашнего номера.
      — О чем?
      — Об истории с покупкой дневников Кэдмас. Похоже, судебный исполнитель сболтнул об этом кому-то из репортеров, и в редакции решили, что смогут сделать броскую статью. Они хотят подать это в виде захватывающей истории на подлинном документальном материале.
      — Передай им: пусть приходят, — сказал Мейсон. — Я охотно снабжу их первоклассным материалом. Это же отличная возможность оправдаться перед налоговым управлением. Ты сможешь с чистой совестью заявить, что пять долларов были вложены в рекламу.
      — В газете, по всей видимости, считают, что ты купил дневники, преследуя вполне определенную цель. Речь шла о каком-то судебном процессе, начатом миссис Кемптон против Эддикса. Тебе что-нибудь известно об этом?
      — Первый раз слышу, — признался Мейсон. — Но пусть они об этом даже и не подозревают. Нужно казаться таинственным и загадочным. Если подогреть интерес публики, то может получиться неплохой материал.
      Делла кивнула и сказала в трубку:
      — Мистер Мейсон сейчас на совещании, после этого у него деловая встреча, но он сможет уделить вам немного времени ровно через пять минут, если вы успеете сюда подъехать. — Она положила трубку. — А я-то надеялась, что мы сегодня сможем хоть немного расчистить эти почтовые завалы.
      Мейсон улыбнулся:
      — Ну кто же мог знать? Если бы не история с дневниками, мы вполне могли бы этим заняться. Вот что, Делла: пусть Джексон сходит в секретариат суда, просмотрит картотеку намеченных процессов и выяснит, что за иск, черт побери, возбудила Кемптон против Эддикса. И пусть сразу же позвонит мне. В общем-то, честно говоря, не больно нужно мне это интервью, ну да уж ладно — пускай они подготовят материальчик для своей газеты. Они имеют на это полное право, к тому же нипочем заранее не угадаешь, когда вдруг понадобятся дружеские связи с газетчиками.
      Делла кивнула и, подойдя к бюсту Блэкстоуна, произнесла:
      — Доброе утро, мистер Блэкстоун. Если вы не имеете ничего против, я позволю себе снять с вас эту шляпу, которую вы носите со столь неподражаемой лихостью. Мы ожидаем прибытия фотографа из газеты, и нам хочется, чтобы кабинет выглядел подобающим образом.

      Во вторник утром Мейсон открыл дверь своего кабинета, снял шляпу и застыл на какое-то время с ней в руке, задумчиво уставившись на бюст Блэкстоуна.
      — Ты уже читал сегодняшние газеты? — спросила Делла Стрит.
      — Нет, только на заголовки взглянул, а что? — Мейсон медленно опустил шляпу.
      — В иллюстрированном разделе «Инквайера» ты сможешь полюбоваться на собственные фотографии. А еще советую обратить внимание на торчащий у тебя в приемной оловянный доллар, который каждые пятнадцать секунд пялится на свои часы и с нетерпением ждет твоего прихода, чтобы побеседовать о «пакете с личным имуществом Элен Кэдмас».
      — Вот как? — спросил Мейсон, подходя к стенному шкафу и устраивая свою шляпу в более подходящее место. — А при чем тут оловянный доллар?
      — Я хочу сказать, что он такой же насквозь фальшивый, как оловянный доллар, — ответила Делла Стрит.
      — А в чем это выражается?
      — Зовут его Натан Фэллон. По его словам, он, я цитирую, является «в некотором роде компаньоном» мистера Бенджамина Эддикса, а также, как он уверяет, дальним родственником Элен Кэдмас. Он был просто шокирован, видите ли, когда узнал, что ее мемуары были проданы с торгов. Он такой весь елейный, сладкоречивый, утонченный, самодовольно ухмыляющийся, и у него якобы даже в голове не укладывается, как можно было поступить подобным образом. Ну, он-то, конечно, привык, что ему достаточно дать руководящие указания: «Эй, там, — сделать то и то».
      — Ну, хорошо, — проговорил Мейсон. — А что выяснил Джексон о тяжбе Кемптон с Эддиксом?
      — Он ведь вчера уже рассказал тебе в самых общих чертах об этом деле — предъявлено обвинение в клевете. Вот, можешь взглянуть на копию искового заявления.
      Она вручила Мейсону копию жалобы, зарегистрированной в секретариате суда, и Мейсон бегло просмотрел ее, кивая головой и улыбаясь.
      — Сюжет усложняется, — заметил он. — Насколько я понял, миссис Джозефина Кемптон была уволена при обстоятельствах, которые сочла совершенно неприемлемыми для себя. Она не смогла добиться от своего работодателя каких бы то ни было объяснений, а позже, когда она пыталась устроиться в другое место, оказалось, что если обращались за отзывом к мистеру Эддиксу, он письменно обвинял ее в воровстве.
      — А как это можно квалифицировать с точки зрения закона? — спросила Делла Стрит. — Можно это представить как добросовестное заблуждение?
      — Ты имеешь в виду письма Эддикса?
      — Да.
      Мейсон улыбнулся:
      — Дорогая моя Делла. Ты позволяешь себе посягнуть на прерогативы защиты в процессе «Кемптон против Эддикса». Что касается того, как этот случай можно квалифицировать с точки зрения закона, то пусть уж они сами доведут тяжбу до конца; а вот что касается некоторых подробностей дела, то они меня весьма заинтересовали. И мне очень хотелось бы знать, почему мистеру Фэллону так нужны дневники Элен Кэдмас.
      — Ну, он, конечно, не признается, — сказала Делла Стрит, — что его в первую очередь интересуют дневники. Ему просто хотелось бы получить личные вещи, оставшиеся после — я опять цитирую — «бедной, несчастной девочки».
      — Ах ты Боже мой! — сказал Мейсон.
      — Так что? — спросила она. — Ты примешь мистера Фэллона, или будешь дожидаться, пока он протрет дыру в ковре у нас в приемной, расхаживая взад-вперед?
      — Я приму его, — ответил Мейсон, — но мистер Фэллон, который, очевидно, является не только напыщенным ничтожеством, но и скверным актером, должен увидеть нас во всей красе, Делла. Он, вероятно, привык иметь дело с самодовольными юристами, улаживающими делишки мистера Эддикса и дающими ему советы, как превратить доход в капитал, уплатив как можно меньше налогов. Я думаю, что как раз сейчас мистер Фэллон начинает постепенно осознавать, что столкнулся с совершенно другой породой кошек, — с этими словами Мейсон достал из шкафа свою шляпу, подошел к бюсту Блэкстоуна и, лихо заломив ее, водрузил ему на голову. — А теперь, Делла, ты можешь пригласить ко мне мистера Натана Фэллона.
      Делла Стрит улыбнулась эксцентричному поступку Мейсона и поспешила в приемную. Вернулась она оттуда вместе с человеком, которого назвала оловянным долларом.
      У Натана Фэллона был огромный выпуклый лоб, маленький курносый нос, на котором сидели очки с толстыми стеклами без оправы, и большой улыбающийся рот, придававший лицу дружелюбное, хотя и несколько заискивающее выражение. На макушке у него была лысина, да и надо лбом волосы заметно поредели, зато оставшиеся он отрастил насколько это только было возможно и зачесывал снизу вверх, закрепляя лаком, чтобы лысина блестела не так ярко.
      — Мистер Мейсон! — воскликнул он. — Мистер Перри Мейсон! Я просто не в состоянии выразить все мое удовольствие от личного знакомства с вами. Я ваш искренний и давний поклонник. Я следил за отчетами в прессе о ваших судебных триумфах. Я уже давно решил, что если вдруг окажусь в каком-нибудь затруднительном положении, то обращусь за помощью именно к вам.
      — Отлично, — сказал Мейсон, пожимая ему руку и незаметно подмигивая Делле Стрит. — Стало быть, насколько я понял, вы попали в затруднительное положение?
      — Нет, нет, нет, отнюдь! Ну что вы, дорогой мой мистер Мейсон! Я боюсь, вы меня не так поняли. Со мной все в полном порядке.
      — О, прошу прощения, — сказал Мейсон, — значит, я просто неверно вас понял. Садитесь!
      Мейсон уселся за большим столом. Делла Стрит, с блокнотом наготове, заняла свое место.
      — О, дорогой мой мистер Мейсон, я просто не могу выразить мои чувства от встречи с вами и с вашей прелестной секретаршей — мисс Стрит! Это подлинное удовольствие — видеть ее очаровательную фигуру.
      — От ваших слов может создаться впечатление, что она раздета догола, — произнес Мейсон.
      — О, нет, нет! Ну что вы, дорогой мой мистер Мейсон! Ну что вы, ради Бога!
      Делла Стрит, оторвавшись от своего блокнота, бросила на него озорной взгляд.
      Фэллон поспешил оправдаться:
      — Я всего лишь имел в виду, что раньше только читал о ней и она была для меня чем-то неосязаемым, неопределенным. А теперь она стала для меня вполне определенной и очень даже осязаемой.
      — И к тому же, — добавил Мейсон, — готовой застенографировать ваше обращение, чтобы зарегистрировать его по всей форме, как это полагается в нашем офисе.
      — Да, да, конечно! Извините меня, мистер Мейсон! Разумеется, я понимаю, насколько ценно ваше время. Я и сам отношусь к тем, кто привык брать быка за рога.
      — Вот и давайте.
      — Я компаньон Бенджамина Эддикса и, как это ни странно, к тому же еще и родственник Элен Кздмас.
      — И кем же вы ей приходитесь? — поинтересовался Мейсон.
      — О, вообще-то я довольно дальний ее родственник, но она всегда называла меня дядюшкой. Это я помог ей получить место у Бенни.
      — У Бенни? — переспросил Мейсон.
      — Прошу прощения, у Бенджамина Эддикса. Мы называем его обычно Бенни.
      — Понятно.
      — Бедняжка Элен, милая моя девочка. Представить не могу, что заставило ее пойти на это, да еще совершить все столь ужасным способом. Ведь даже если она и решила покончить с собой, то намного проще было бы принять смертельную дозу снотворного, и не только намного проще, но и… позвольте мне говорить откровенно, мистер Мейсон, намного приличней.
      — Я полагаю, — заметил Мейсон, — когда девушка находит свои жизненные проблемы непереносимыми и решает уйти в вечность, она менее всего озабочена приличиями.
      — Да, да, конечно. Я понимаю, понимаю. Бедняжка. Я лично все это прекрасно понимаю, и тем не менее, мистер Мейсон, едва ли можно было совершить это более… если позволите мне так выразиться, более неподходящим способом.
      — Что вы имеете в виду?
      — Ну, поднялась вся эта газетная шумиха, у Бенни — Бенджамина Эддикса — было много неприятностей, вот что я имею в виду. Мистер Эддикс был к ней очень привязан. Как к своей служащей, вы понимаете меня, мистер Мейсон, только как к своей служащей. Он сделал бы все возможное, чтобы облегчить ее страдания, если бы он, конечно, знал о них. Мне кажется, я могу заверить вас со всей определенностью, что если бы проблемы несчастной девушки были хоть каким-то образом связаны с деньгами, то мистер Эддикс сделал бы все возможное, оказал бы любую необходимую помощь…
      — А в чем заключались проблемы? — спросил Мейсон.
      Фэллон развел толстыми короткими руками:
      — Я и сам этим озадачен, мистер Мейсон. Не могу вам сказать ничего определенного, Я просто не знаю.
      — Она ни с кем не делилась своими переживаниями?
      — Делилась, мистер Мейсон. Она делилась ими со мной, а я, к несчастью, не отнесся к этому достаточно серьезно. Мне казалось, что это всего лишь обычные женские разговоры, навеянные минутой уныния. Она говорила мне, что порой не в силах выносить груз возложенной на нее огромной ответственности, что часто жизнь становится для нее непереносимой, что она…
      — О какой ответственности шла речь?
      — Она не сказала мне, мистер Мейсон. К сожалению, я вынужден признать, что не сумел приободрить девушку. Я… Но в конце концов, к чему теперь об этом. Все уже в прошлом, и ничего нельзя изменить. Не смею больше отнимать ваше драгоценное время. Я, собственно, вот по какому поводу: сегодня утром я с удивлением прочел в газете, что вы купили личные вещи Элен. Я даже понятия не имел, что они где-то хранятся. Как ее ближайший родственник…
      — По-моему, вы сказали, что приходитесь ей довольно дальним родственником?
      — Относительно дальним, мистер Мейсон. То есть я имею в виду, что наше родство действительно довольно дальнее, но поскольку более близких родственников нет, то я могу считать себя ближайшим. Звучит это не слишком складно, но я абсолютно уверен, что вы меня прекрасно понимаете.
      — Едва ли я могу разделить ваш оптимизм, — сказал Мейсон. — Однако какое у вас ко мне, собственно, дело?
      — Но это же совершенно ясно, мистер Мейсон! Естественно, мне хотелось бы получить личные вещи несчастной Элен, на память о моей бедной крошке. Я прекрасно понимаю, что вы стали торговаться на аукционе только чтобы оказать услугу вашему приятелю, судебному исполнителю, и в результате были вынуждены купить вещи, не представляющие для вас никакой ценности. Вы уплатили, насколько мне известно, пять долларов. — Мистер Фэллон вскочил на ноги, вытащил из кармана хрустящую пятидолларовую бумажку и протянул ее Мейсону. Поскольку тот даже не шевельнулся, чтобы ее взять, Фэллон в некоторой растерянности повернулся к Делле Стрит и сказал: — Я полагаю, что именно на вас возложены обязанности по ведению финансовых расчетов, мисс Стрит?
      Делла Стрит вопросительно взглянула на Мейсона.
      Адвокат незаметно покачал головой.
      Фэллон продолжал стоять с пятидолларовой купюрой в руке, переводя взгляд с Мейсона на Деллу Стрит, и на лице его было написано недоумение от полученного недвусмысленного отказа.
      — Но я, откровенно говоря, не понимаю, — промолвил он. — Может быть, я выразился недостаточно понятно?
      — Я купил пакет, — ответил Мейсон. — В нем было несколько тетрадей — ее дневники, альбом с фотографиями и некоторые другие вещи. Я полагаю, что не зря потратил пять долларов.
      — Дневники, мистер Мейсон?
      — Вот именно, — ответил Мейсон, не сводя глаз с посетителя, — и довольно пространные дневники.
      — Но, дорогой мой мистер Мейсон, они, конечно же, не могут представлять для вас никакого интереса, и я уверен, что вы, извините за выражение, не собираетесь совать нос в секреты погибшей девушки.
      — А почему бы и нет? — спросил Мейсон.
      — Почему бы и нет? — переспросил шокированный таким ответом Фэллон. — Почему? О боже мой, мистер Мейсон, то есть как — почему?.. Вы, разумеется, шутите!
      — И не думаю даже, — сказал Мейсон. — Мне ведь удается добыть себе средства к существованию только потому, что я немного разбираюсь в законах и немного в человеческой природе. Мне приходится выступать перед Судом Присяжных. Я занимаюсь перекрестным допросом свидетелей. Я просто обязан знать о человеческой природе немного больше, чем средний человек.
      — Да, да, да. Я понимаю, мистер Мейсон. Это, конечно, само собой разумеется.
      — Нельзя научиться понимать человеческую природу, — сказал Мейсон, — если слушать только то, что вам говорят.
      — В самом деле? — удивился Фэллон.
      — Да, — кивнул Мейсон. — Ведь люди всегда стараются представить себя в самом выгодном свете. Чтобы изучить человеческую природу, нужно наблюдать за людьми, когда они об этом не догадываются; нужно слушать их разговоры, когда они не знают, что их подслушивают; нужно копаться в их мыслях, если вы уверены, что мысли подлинные. Нужно изучать людей, когда их души обнажены от страдания.
      — Честное слово, мистер Мейсон, вы меня просто поражаете.
      — Взять, к примеру, вас, — продолжил Мейсон. — Абсолютно ничего нельзя узнать ни о вас, ни о ваших мыслях, ни о мотивах, приведших вас сюда, ни о том, что вам на самом деле нужно, если слушать только то, что вы мне говорите.
      — Я… мистер Мейсон… Вы что, обвиняете меня в лицемерии?
      — Позвольте задать вам вопрос, — сказал Мейсон. — Вы рассказали мне всю правду?
      — Ну конечно же! Да, да, разумеется, всю!
      — И дневники нужны вам только по чисто сентиментальным мотивам?
      — Ну да, совершенно верно.
      — В таком случае, — сказал Мейсон, — я должен сообщить вам, что мне они нужны для дела. Они помогают мне лучше понять человеческую природу. Так что давайте на этом закончим нашу беседу, мистер Фэллон, и разойдемся, не испытывая друг к другу неприязненных чувств.
      — Но я, честно говоря, не понял, мистер Мейсон.
      — Я постарался вам объяснить.
      — Может быть, вы хотите сказать, что эти вещи представляют для вас более существенную ценность в денежном выражении?
      — Совершенно верно.
      — О, — произнес Фэллон, лучезарно улыбаясь, — в таком случае я полностью готов учесть ваши интересы. Я полагал, поскольку обращаюсь к вам как джентльмен к джентльмену, что компенсации в размере пяти долларов будет вполне достаточно, но раз вопрос упирается в финансовую сторону дела…
      — Отнюдь, — сказал Мейсон, — просто выяснилось, что я не желаю расставаться с вещами, приобретенными мною в собственность.
      — О, я понимаю, но если речь идет исключительно о финансовой стороне проблемы, о конкретной сумме, то я, мистер Мейсон, готов подойти к рассмотрению этого вопроса с принципиально иных позиций.
      — Ну что ж, давайте, подходите.
      — Прекрасно, мистер Мейсон… С точки зрения денежных интересов, исходя из того, что сделка должна быть выгодна для вас в финансовом отношении… Позвольте, я следующим образом сформулирую свою мысль: вы приобрели некое имущество за пять долларов и желаете получить прибыль от его продажи в размере по меньшей мере пяти долларов. Верно?
      — Верно.
      — Я бы даже сказал — больше пяти долларов.
      — Совершенно верно, и намного больше.
      Лучезарная улыбка неожиданно сползла с лица Фэллона. Он запустил свою коротенькую руку во внутренний карман пиджака, извлек бумажник из свиной кожи, раскрыл его, отсчитал пять стодолларовых купюр и бросил их на стол перед Мейсоном.
      — Отлично, мистер Мейсон, — сказал он. — Будем говорить начистоту. Вот ваша прибыль.
      Мейсон отрицательно покачал головой.
      Фэллон удивленно поднял брови.
      — Прошу прощения, — сказал Мейсон, — но едва ли меня сможет удовлетворить подобная компенсация.
      Короткие пальцы Фэллона вновь раскрыли бумажник из свиной кожи. На стол легли еще пять сотенных бумажек.
      — Отлично, Мейсон, — холодно произнес он, — итого здесь тысяча. И прекратим, черт возьми, этот фарс.
      От добродушия его не осталось и следа, Теперь он напоминал игрока в покер, сделавшего ставку и внимательно наблюдавшего за своим противником, пытаясь угадать, чем тот ему ответит и какие у него на руках карты.
      — Эти дневники не продаются, — сказал Мейсон.
      — Но, мистер Мейсон, ситуация становится просто абсурдной!
      — Мне она таковой совершенно не кажется, — возразил Мейсон. — Я купил некий товар, потому что он был мне нужен. И он по-прежнему мне нужен.
      — Мистер Мейсон, — сказал Фэллон, — давайте говорить начистоту. Мне не хочется больше темнить. Я не могу предложить вам больше тысячи долларов. То есть я получил инструкцию остановиться именно на этой сумме. Мне кажется, однако, что… Мистер Мейсон, не согласились бы вы переговорить лично с Бенджамином Эддиксом?
      — О чем?
      — О документах, имеющихся в вашем распоряжении.
      Мейсон покачал головой:
      — По-моему, нам не о чем с ним разговаривать.
      — Я полагаю, есть о чем, мистер Мейсон. Мне кажется, что если вы встретитесь с мистером Эддиксом лично, то поймете… В конце концов, мистер Мейсон, давайте прекратим пустые препирательства и подойдем к делу трезво.
      — Ну, тут все в ваших силах, — ответил Мейсон. — Вперед, пойдите, закажите себе что-нибудь безалкогольное. Я полагал, что вы интересуетесь пакетом сугубо по сентиментальным мотивам, как родственник Элен Кэдмас.
      — Вы что, серьезно?
      — Но вы же сами мне это сказали.
      — Боже мой, мистер Мейсон, нужно же было хоть что-то вам сказать! Вы ведь юрист. И разумеется, осознаете, что обсуждаемая проблема требовала такого подхода, который позволил бы нам обоим сохранить лицо в данной ситуации.
      — Я не уверен, что мое лицо нужно сохранять, — возразил Мейсон.
      — Нет, нет, прошу вас, не нужно шутить, мистер Мейсон! Давайте говорить друг с другом серьезно и откровенно.
      — Что касается меня, то я говорил с вами совершенно откровенно.
      — Ну хорошо, в таком случае и я буду говорить с вами откровенно. Исчезновение Элен Кэдмас породило множество нелепых догадок. Газетные писаки, живущие за счет того, что выплескивают публике, жаждущей сенсаций, всякие помои, просто набросились на эту историю. Мистеру Эддиксу пришлось на какое-то время уединиться и принять тщательно продуманные меры предосторожности, чтобы не оказаться затравленным до смерти этими любителями сенсационной ерунды. А теперь вдруг выясняется, что Элен вела дневник. Не понимаю, как получилось, что следователи ничего об этом не знали.
      — Ходят слухи, — сказал Мейсон, — что Эддикс использовал все свое политическое влияние. В результате следствие взяло огромную кисть и торопливо замазало дело толстым слоем побелки. Следствия, как такового, и не было.
      — А по-моему, мистер Мейсон, ваше утверждение, не имеет под собой никаких оснований. Вы и сами едва ли в это верите. Мистер Эддикс всего лишь хотел оградить себя от некоторых неудобств личного плана, и не более того.
      Мейсон усмехнулся.
      — Прекрасно, — воскликнул Фэллон, — давайте говорить начистоту! Дневники эти всплыли совершенно случайно. Боже мой, мы ведь даже не имели представления, что они вообще существуют. Очевидно, их нашли в какой-нибудь коробке, о которой не было известно. Последний дневник, разумеется, был…