20

Я уже знал это чувство — темноту вокруг и падение, — только на сей раз оно продолжалось дольше и сознание вернулось ко мне быстрее.

— Добрый день, Лаури, — сказал я, моргая от яркого света. Она вынула руки из перчаток и сняла сетку с головы.

Потом повернулась, и у меня перехватило дыхание.

— Спасибо за чудо, — сказал я. — Похоже, спасать меня вошло у тебя в привычку.

Она криво усмехнулась.

— На этот раз ты не оставил нам выбора.

Она была в голубой кофточке и свободной юбке, маскировавшей ее формы, но я хорошо помнил их. Мои руки безвольно повисли, когда я вспомнил, как когда-то держал ее в объятиях. Будь у меня карманы, я спрятал бы руки в них, но у рясы карманов нет.

Я отвернулся.

— Этого я и хотел. Где Архиепископ?

— Сегодня ты не сможешь встретиться с ним. Он отдыхает — в последнее время здоровье его ухудшилось. Может быть, завтра или послезавтра.

— Это не страшно.

Я осмотрелся. Комната была небольшой, с мягким резиновым полом, металлическими стенами и низким металлическим же потолком. Вдоль стен стояли различные аппараты, половину из которых я знал.

— Мы на корабле Архиепископа, — сказала Лаури. — Он совершает одну из своих инспекторских поездок. Это официальная причина. Сейчас мы находимся на орбите, слишком высоко, чтобы угрожать Бранкузи, но зато вне досягаемости ее ракет. Поэтому трудно было установить контакт с залом суда. Чуть дальше — и у нас ничего бы не вышло. Даже подтягивая, я не была уверена, что захватила тебя и что ты попадешь сюда живым.

— Ты могла оставить меня там.

— И позволить тебе раскрыть тайну камня?

— Значит, вы еще не знаете ее?

Она покачала головой.

— Ты здорово рисковал: ведь ты не мог быть уверен, что Архиепископ замешан в это и сможет тебя вытащить.

— Да, уверенности у меня не было, но я знал, что он недалеко от Бранкузи. Мне сказал Силлер, да и Сабатини говорил об этом Аббату, но я вспомнил, только когда пытался угадать, кто может действовать анонимно. Я откинул все и всех, и осталось только одно — Церковь. Ты должна была работать на Архиепископа и располагать этим устройством, ибо можно было пробраться в старую крепость, где держал меня Сабатини, но не выбраться оттуда, когда я потерял сознание. Тебе могло помочь только это. — Я указал рукой на машину. — И это сообщение для Фалеску. Я долго не мог понять значения колечка над «i» и только потом сообразил, что это символ Церкви, ваш знак.

— И все же ты рисковал. — Она нахмурилась. — Ты мог ошибаться, или Архиепископ мог решить, что не стоит вмешиваться в это дело. Знаешь, он даже хотел так поступить. Демонстрация деятельности и власти Церкви противоречит его принципам и политике.

— Потому я и организовал это представление. Приходилось действовать открыто и решительно, иначе я бы не полез. Риск был не очень велик: моя жизнь имела значение до тех пор, пока я не нашел ответы на вопросы.

— Ты и вправду расшифровал камень или просто блефовал?

— Всего понемногу, — ответил я. — Я мог рассказать Императору все, что знаю о кристалле, но это не дало бы ему ничего. Не поможет это и Архиепископу, по крайней мере не в той степени, как он рассчитывает. Все страдания и смерти были напрасны.

— О, Уилл! — воскликнула она, и глаза ее потемнели.

Мне очень хотелось подбежать к ней, обнять и прижать так крепко, чтобы боль никогда больше не коснулась ее, но я не имел права этого делать, да и память о происшедшем между нами стеной окружала меня. Я не мог двинуться с места.

Вместо этого я разглядывал машину, почти такую же, как в контрольном зале Собора.

— Странно, — сказал я, — что у нее такой большой радиус действия.

— Архиепископ располагает специалистами и техникой тысяч миров. Они увеличили мощность и поменяли сносившиеся части. Та, что стоит в Соборе, использует лишь небольшую часть своей силы.

— А другие?

— Тоже действуют. Архиепископ — глава Церкви, хранитель ее чудес. Образы, которые он может вызывать, удивительны и необычны.

— И он не может помочь разрозненной, кровоточащей Галактике?

— Это не его обязанность, — тихо сказала Лаури. — Он охраняет наследие людей. Эти вещи нельзя раздавать, как игрушки детям: они слишком опасны. Представь только, что они окажутся в руках людей вроде Сабатини, Силлера или Императора Бранкузи.

— Возможно, — пожал я плечами. — Я поговорю об этом с Архиепископом.

Она хотела что-то сказать, но промолчала. Я с болью в сердце смотрел на нее.

— Лаури… — сказал я. — Лаури…

Девушка подняла голову.

— Да?

— Нет, ничего.

Мы помолчали.

— Что такое этот кристалл? — спросила она наконец. — Ты скажешь мне, Уилл?

— За определенную цену.

— Какую?

— Я скажу Архиепископу. В этом нет ничего особенного и ничего плохого, но я скажу только тогда, когда увижу его.

Она задумалась.

— Не проси у него жизни или свободы. Он добрый человек и даст их тебе просто так. Но не мог бы ты рассказать мне о камне сейчас?

Я заколебался, зная, что могу лишиться единственного, чего желал, того, что мог теперь получить.

— Расскажу, если ты пообещаешь не говорить этого никому, даже Архиепископу… особенно Архиепископу, пока я не договорюсь с ним.

Она вздернула голову, и я увидел ее великолепную белую шею.

— Обещаю.

— Я не буду говорить тебе. — Лаури погрустнела. — Ты увидишь сама. Принеси камень.

Она повернулась и вышла, я остался один и еще раз внимательно оглядел комнату. На всех стенах были металлические плиты; я подошел к одной, покрутил маховичок, и плита отошла в сторону. Это оказался ставень, и за ним я увидел бархатно-черное поле с блестящими огненными точками, переливающимися различными цветами. Это не было зрелищем ужасающей бесконечности, просто картина, без глубины и перспективы. Пространство, которого можно было коснуться рукой, драгоценные камни, а за ними — туманное мерцание, как гигантский мост через Галактику, ждущий стоп гиганта. Однако гигантов уже давно не было, только карлики ползали среди звезд.

Звезды были так близко, что я мог сорвать одну из них для Лаури. Впрочем, ее блеск не мог сравниться с блеском глаз девушки.

Я закрыл металлический ставень и сильно закрутил. Потом подошел к другому окну, открыл его и вскрикнул, провалившись в бесконечную ночь.

Не сразу удалось мне успокоиться. Постепенно мои побелевшие пальцы разжались, я выпустил поручни на стене и заставил себя взглянуть еще раз. Голубовато-зеленый шар Бранкузи плавал в черной пустоте, солнце отражалось от больших океанов, мелких озер и ледовой шапки на полюсе. Половина планеты была в тени, и на ней слабо светилось пятно города. Интересно, не Королевский ли это Город?

Справившись с головокружением, я восхитился этим сказочным зрелищем, совсем не похожим на предыдущую картину, холодную и равнодушную. Эта картина была теплой, полной жизни. Это был дом, планета, на которой рождались люди, которая их кормила и на которой они жили до самой смерти, не зная, как она выглядит. Потому они ее и уничтожили.

На мгновение я увидел ее такой, какой сделали планету люди, — холодной, серой и угрюмой крепостью. Горстка людей сидела в комнатах наверху, обогреваемых светом солнца, остальные внизу, в сырости и холоде, теснились как черви на тухлой рыбе. Ничего удивительного, что они были бедны, тупы и бесчувственны.

Я знал, что наступит день и крепость падет. Придет день, когда серые стены рухнут, когда солнце дойдет до самых темных подземелий. И я постараюсь сделать все возможное, чтобы приблизить этот день.

— Уилл… — позвала Лаури.

Я вздрогнул и обернулся. Она стояла посреди комнаты, держала камень в вытянутой руке и смотрела на меня. Я закрыл ставень.

— Положи его на пульт.

Девушка осторожно положила. Камень лежал, невинный, прозрачный; мы взглянули на него, а затем посмотрели друг другу в глаза.

«Я люблю тебя, Лаури», — подумал я, но мысль эта была насыщена горечью и сомнением.

Девушка покраснела и отвела взгляд.

— Ты знаешь, о чем я думал. Ты ведь можешь читать мысли.

— Иногда. Если разум человека открыт.

— Как мой сейчас?

— Да.

— Попробуй сделать то же с камнем. Попроси, чтобы он заговорил с тобой.

Она вгляделась в камень, нахмурилась, потом вздохнула и загадочно посмотрела на меня.

— Что ты слышала?

— Ничего. Может, какой-то далекий шум, вроде жужжания пчелиного роя. Что это такое, Уилл?

Я глубоко вздохнул — еще одна надежда не сбылась.

— Надень наушники и попробуй еще раз.

Она надела их, нажала кнопку, взглянула на камень, а затем посмотрела на меня. Глаза ее были широко распахнуты, и я понял, что она приняла решение.

— О, Уилл… — прошептала она. — Как это печально! Как удивительно и печально.

— А самое грустное, что их дети еще не появились на свет.

— Может, это произойдет скоро? Я умею читать мысли, а ты…

Я покачал головой.

— Умеешь, — настаивала девушка. — Один или два раза, — она покраснела, — я чувствовала, как твои мысли касаются моих. И ты всегда знаешь, когда человек говорит правду, а когда лжет. Поэтому я и не пыталась обмануть тебя. Ты безошибочно определяешь чувства, если они достаточно сильны. Может, это даже помогает тебе определить, кто где находится.

— Да, — сказал я, вспомнив схватку с Сабатини. — Но я думал, что это все умеют.

Лаури покачала головой.

— Я бывала во многих местах и видела разных людей, но никто не обладал твоими способностями.

Она помолчала, первый восторг прошел.

— Но из этого ничего не следует, правда? Он нам не поможет. — Она указала на камень.

— Не прямо. Скажи, ты знала, кто я, когда увидела меня впервые?

— Нет, — ответила она. Это была правда, и я обрадовался.

— А потом ты узнала и вытащила меня от Сабатини при помощи вот этого устройства.

Лаури кивнула.

— Понимаешь, мы искали Фриду, но когда нашли, было уже поздно. Зато там оказался ты, и мы узнали, кто ты такой. Тебя нужно было забрать оттуда, и я вызвалась добровольно.

— Фрида работала для вас?

— Да. Граждане думали, что Фрида их агент, но она работала для нас. Она должна была принести мне камень, но попала в ловушку и не добралась до меня.

— Значит, ты была связной, — сказал я.

Она кивнула.

— И потому пела свои песенки. Если кому-то нужно было передать информацию или получить сообщение, он ходил от бара к бару, пока не находил тебя.

— Да, — ответила Лаури, спокойно глядя на меня.

— Фалеску тоже работал на вас?

— Да. Он доставил бы тебя сюда, на корабль. Но Агенты Императора забрали его на допрос, а потом отпустили, так ничего не узнав. Ты, наверное, устал. Пойдем, я покажу тебе, где ты будешь спать.

Узкими коридорами мы направились в кормовую часть корабля, встретив по пути несколько человек в серебристо-черных мундирах. Они уважительно кланялись Лаури. Наконец девушка остановилась перед дверью и отодвинула ее. Мы вошли в небольшую комнатку с койкой, стулом и умывальником.

— Здесь тесновато, — словно извиняясь, сказала Лаури.

— Да?

— Сабатини и вправду умер? Я слышала об этом и никак не могла себе представить.

— Да, умер, — со вздохом ответил я и рассказал, как это произошло.

Девушка задумалась.

— Страшный и несчастный человек, — сказала она потом. — Но зачем ты заманил его в склад? Ты не говорил, но я знаю, что ты не собирался мстить.

— Мне не хотелось лгать — я пошел к тебе домой, узнал, что ты исчезла, подумал, что он схватил тебя.

— О-о! — Она отвернулась к двери.

— Лаури?

— Что?

Я заколебался.

— Ты пришла ко мне в камеру только из-за камня?

— Нет.

— Лаури?

— Что?

— Извини за то, что я написал. Это было зря.

— Конечно.

— Ты простишь меня? — спросил я, подойдя к ней совсем близко.

Взглянув на меня, она улыбнулась.

— Я уже давно тебя простила.

— Лаури, — быстро сказал я, чтобы покончить наконец с этим вопросом, пока не передумал. — Почему ты это сделала? Почему вмешалась в это дело?

— Потому что так хотела, — медленно ответила она. — И потому, что это был мой долг.

— Перед кем? — спросил я, и это прозвучало почти как стон.

— Перед людьми. И перед Архиепископом.

— Ты не должна была этого делать.

— Это не так уж и много, Фрида сделала больше.

— Но… — начал я и умолк. Слова звучали безнадежно. «Я люблю тебя, Лаури».

«Я люблю тебя, Уилл».

Ее ответ прозвучал в моей голове отчетливо, как колокольчик. Сердце мое учащенно забилось. Между нами больше не было стены, крепость рухнула. И все же, когда я взглянул на ее лицо, оно было бледным и несчастным.

— Это ужасно, правда? — тихо сказала она.

— А могло бы быть чудеснее всего в мире. Мы двое, наделенные такими способностями, могли бы стать счастливее всех в мире, если не считать тех, чей голос дошел до нас через века и расстояния.

— Да…

— Скажи, Лаури, — слова давались мне с трудом, — скажи, что я ошибся, что ты только играла роль…

Но она покачала головой, а в глазах ее были печаль, усталость и жалость.

— Я не смогла бы, Уилл, и ты знаешь это. Такова уж судьба женщины. Я просто делала то, что требовалось. Иногда это было неприятно, но другим приходится делать вещи и похуже. Это был единственный способ что-то узнать. Тогда я узнала, что наемники Императора не схватили тебя. Я не жалею ни себя, ни тебя, это что-то другое, правда?

— Да, — глухо ответил я.

Она помолчала, печально глядя на меня.

— Спокойной ночи, Уилл.

Я не ответил. Стена вновь разделила нас, и была она толще, чем когда-либо прежде. Любовь разрушила ее, но слова воздвигли снова.

Я лег на койку и повернулся к стене. Ворочался я долго, потом все же заснул.

21

…и пока я лежал, вспоминая, как исчез камень и как я познал, что такое страх, не ведая, ночь сейчас или день, за мной пришла Лаури.

Она постучала в дверь, я встал и впустил ее.

— Архиепископ хочет тебя видеть.

Она не смотрела на меня. Может, так было лучше, ведь я был небрит и не выспался.

Вновь мы шли по коридорам корабля, и я думал о трех делах, которые мне предстояло сделать: одно для людей и два для себя. Потом игра закончится.

— Почему он так тебя ненавидит? — спросила Лаури.

— Кто?

— Аббат.

— Это тщеславный человек, — ответил я. — Кроме того, он сказал, что я его сын, и я верю ему.

Она быстро взглянула на меня.

— Несчастный человек.

Это были странные слова, но я знал, что она имеет в виду, и согласился с ней.

Остановившись перед какой-то дверью, Лаури осторожно постучала.

— Входите, — пригласил тихий голос.

Лаури отодвинула дверь, и мы вошли в помещение немногим больше каюты, в которой я провел ночь. Посреди него сидел в кресле старик, бледный и совершенно седой. Присмотревшись, я увидел, что он калека, и понял, что стариком его сделали болезнь, страдания и заботы; они проложили морщины на его лице и вырыли глубокие ямы под глазами.

А глаза у него были мудрые и добрые; я знал, что могу ему верить.

— Итак, — сказал он, — мы наконец встретились, сын мой.

— Наконец?

— Я часто интересовался, что с тобой происходит и чем ты занимаешься.

Склонив голову, я промолчал.

— Садись.

Мы взяли стулья у стены и сели — я напротив него, Лаури рядом. Когда она взяла его за руку, я понял, что они вдвоем против меня.

— Итак, камень оказался бесполезным и ничего не стоящим… — начал он.

Я посмотрел на Лаури.

— Ты проболталась! ?

Она воинственно подняла голову.

— Да. Я не могла позволить, чтобы ты с ним торговался. Ты мог попросить такое, что было бы ему неприятно.

— И твое обещание ничего не значит?

— Ничего. Я жертвовала и большим.

— Но ведь ты обещала искренне, почему же изменила свое решение? Из-за того, о чем мы говорили потом?

Архиепископ поглядывал то на меня, то на нее, потом поднял почти прозрачную руку.

— Дети!.. — сказал он.

Мы умолкли, испепеляя друг друга взглядами.

— Она рассказала мне, — признал он и грустно улыбнулся, — но, по-моему, сделала это скорее ради тебя, чем ради меня. Теперь у меня нет выхода и я не могу отказать тебе.

Я быстро взглянул на Лаури. Она была бледна и во все глаза смотрела на Архиепископа.

— Чего ты хочешь, сын мой?

— Об этом потом, — сказал я. — Ты говоришь, что камень бесполезен и ничего не стоит. Но если бы ты был с ним связан так, как я, то думал бы иначе. Это лишь половина правды.

— Для нас разница невелика.

— Но она существенна. Да, мы никак не можем использовать его, ибо не имеем достаточно власти, чтобы выполнить указания, адресованные не нам. Но он не совсем бесполезен, поскольку предлагает то, что могло бы изменить Галактику и подготовить ее к созданию Третьей Империи. Собственно, есть два варианта.

— Я не понимаю тебя, сын мой.

— Тогда я объясню и заранее прошу прощения, если повторю уже известное тебе, отче.

— Я слушаю тебя.

— Галактика разделена на тысячи отдельных миров, и каждый борется с остальными, каждый является крепостью, которую можно завоевать лишь ценой, значительно превосходящей ее ценность. Главным образом потому, что все гораздо лучше готовы к обороне, чем к нападению.

Старик кивнул, соглашаясь.

— В результате, — продолжал я, — мы имеем дело с психологией крепости, которая искажает все. Она означает обособленность, страх, ненависть к другим. Означает сильные правительства, концентрацию власти, богатств и силы. Означает угнетенных, бездумно смотрящих на своих начальников в надежде, что те обеспечат им безопасность. Означает застой, деморализацию и уничтожение человеческой цивилизации по мере уничтожения техники и науки и разрыва коммуникаций между мирами.

— Это правда, — сказал Архиепископ, — но исключением тут является Церковь. Это сокровищница наук и технологий.

— Пока существует порочный круг обороны, централизации невежества и страха, надежды для Галактики нет, а знания Церкви не имеют никакой ценности, ибо никто не может их понять.

— Значит, ты предлагаешь, — сказал Архиепископ, подняв белую бровь, — чтобы мы усилили наступательные силы, дали оружие тщеславным владыкам и так разорвали порочный круг?

Я покачал головой.

— Это одно из паллиативных решений, но и оно могло бы дать какие-то результаты. Правда, разрушения и резня были бы ужасны, и даже если бы кто-то из владык сумел объединить Галактику, от нее мало что осталось бы. Нет, вооружение не выход из положения.

— Тогда что же?

— Не так быстро, — ответил я и задумался, стараясь четче сформулировать свои мысли. Я знал ответ и не сомневался, что он верен, но нужно было еще убедить в этом Архиепископа.

— В крепости важнее всего невежество людей. Интеллигентных, образованных людей невозможно удержать за стенами, знания — это сила, которая легко разрушит их изнутри. Владыкам это хорошо известно, и первый принцип их политики — не допустить, чтобы подданные стали сильными, а второй — держать их в невежестве. Первый касается физических аспектов, второй — духовных, но фактически это одно и то же.

Я взглянул на Архиепископа, но по его морщинистому спокойному лицу невозможно было определить, понимает ли он меня.

— Продолжай.

— Все зависит от возможности общения.

— Но именно этого добивались Граждане, — запротестовала Лаури. — И это ничего не решало.

— Идея может быть хорошей независимо от того, кто ее предложил, — вставил старик. — Продолжай, сын мой.

— Они знали решение, но не представляли, как взяться за дело, и пытались использовать книги. Это понятно, потому что книги были единственным неподцензурным каналом информации, доступным для них, а писаное слово побуждает мыслить логически. Но для этого требовалось заставить людей читать, да и тексты не могли быть слишком умны — владыки не согласились бы на это.

— Может, им следовало печатать математические трактаты? — язвительно спросила Лаури.

— Нет, — серьезно ответил я, — хотя даже они были бы лучше. Но такой метод не принес бы желанного результата, потому что, во-первых, написанное можно контролировать, а во-вторых, люди должны уметь читать. Существует лишь один способ общения, не зависящий ни от кого.

— Какой? — спросил Архиепископ.

«Я люблю тебя, Лаури».

Она покраснела, глаза ее заблестели.

— Мысль! Ну конечно!

— И ты думаешь, это возможно? Лаури говорила мне, что настоящих телепатов давно нет.

— Телепаты?

— Так мы их называем. Когда-то я читал о них.

— Телепаты… — повторил я и поднял голову. — Мы делаем это ежедневно.

— То есть? — Архиепископ поднял брови.

Лаури оживилась.

— Ну разумеется! В Соборах. Службы передаются мысленно, с помощью машин. Мы все время занимаемся этим, но почему-то это не пришло нам в голову.

Я кивнул.

— Превосходный метод общения. И никакой цензуры. Но Архиепископ покачал головой.

— Ты хочешь, чтобы Церковь будоражила народ? Это невозможно. Наш долг — беречь наследие людей, пока не придет время.

— А если оно никогда не придет? — тихо спросил я. — Человек никогда не станет лучше, если Церковь ему не поможет. Он будет все глубже увязать в варварстве. Невежество, как и знания, усиливается. Знания действуют изнутри, а невежество засасывает человека снаружи, и чем глубже он погружается, тем труднее выбраться обратно.

— Нет-нет, — повторил Архиепископ. — Это невозможно.

— Церковь не выполняет своей миссии. Она должна готовить человека к принятию наследия, а сейчас Церковь лишь одна из сил Галактики и ничем не лучше владык. Владыки дают людям хлеб и зрелища. Церковь дает чудеса и утешение. Первые успокаивают тела, вторая — души, и разница между ними невелика. Успокоившиеся люди довольны своей судьбой.