Прощай, гардемарин! Здравствуй, мичман!

На покрытом чистым песком плацу перед зданием Морского кадетского корпуса оркестр и все три роты будущих мичманов и констапелей выглядели зеленой волной. Моряки, а вернее, царствующие особы, что задавали тон в одеждах подчиненным им войскам, питали тогда пристрастие к зеленому цвету полей и садов, потому и кафтаны, штаны весело перекликались с зеленью, пышно разросшейся вокруг сухопутной базы морских кадет. Белое знамя первой роты хлопало на ветру, то скрывая, то заволакивая орла со скипетром и державою, желтые знамена других рот лишь слегка трепетали, как бы признавая верховенство старшего собрата.

Барабаны выдали дробь, присоединившиеся флейты и трубы наполнили всю площадь боевой, задорной музыкой. Стоявший на возвышении «черномундирный» капитан махнул рукой, и все мгновенно стихло.

— Достойные высокой чести быть морскими офицерами — шаг вперед! — громко и торжественно скомандовал он.

Из первой роты вперед шагнула почти треть, несколько человек шагнули из второй.

— Только что вступившие на стезю морскую, встаньте рядом!

Недружно и робко умостились у локтей лихих гардемаринов юные новички в топорщившихся и неприглядных камзолах.

Федора еле тронул за руку сжавшийся слева новичок:

— Кто сию команду дал?

— Эка ты, сухопутчик! Да это же сам Иван Логинович Голенищев-Кутузов.

— Сам директор?

— И директор, и командир, и заботчик. Без него нас бы с вашим братом — сухопутными и артиллеристами — слили в один корпус под началом графа Шувалова.

— А как же остановили сие слитие?

— Императрица, едва на престол взошла и в Сенате присутствуя, потребовала отделить Морской корпус от сухопутного. И быть ему отдельно. Тогда же, в августе, принял Иван Логинович Морской корпус как старший по званию среди корпусных морских офицеров.

Перестройка на плацу завершилась, и Иван Логинович, взявшись одной рукой за борт мундира, переждал порыв ветра и наполнил голосом всю площадь:

— Любезные мои соратники по делу морскому, а також и те, кто на сию нелегкую стезю вступает! Наша служба морская есть многотрудная, и посему охотников к ней весьма малое количество. Вы же на свои плечи сию ношу взяли, ибо ведаете, что Россия наша — держава морская и ей верные служители на просторах морских нужны. Великий Петр постановил: «Быть Морских и Навигацких, то есть мореходных хитростно наук учению». С тех пор, можно считать, наш Корпус свое рождение ведет.

Россия издревле была морской державой, однако позднее владения прибрежные свои потеряла, и, кроме Белого, у ней морей не осталось. Петр сией заботой о создании флотов и возвращении земель отчич и дедич был озабочен. Однако, потерпев неудачу у Прута, он отказался от Черного и Азовского морей. Но здесь, — голос Ивана Логиновича становился все гуще, — на берегах Балтики, снискал он славу себе, создал сильный и могучий флот русский. Здесь прозвучали виваты в честь викторий под Гангутом и Гренгамом. Тогда и сказал он сии многозначительные слова о смысле морских походов:

«Господь Бог посредством оружия возвратил большую часть дедовского наследства, неправильно похищенного. Умножение флота имеет единственно целью обеспечение торговли и пристаней; пристани эти останутся за Россией, во-первых, потому, что они ей принадлежали, во-вторых, потому, что пристани необходимы для государства, ибо через сих артерий может здравее и прибыльнее сердце государственное быть».

Первая наша Навигацкая школа была в Москве расположена в знаменитой Сухаревой башне, ибо на том пристойном и высоком месте можно видеть было горизонт далеких морских просторов, а начертание и чертежи в светлых покоях творить. Оттуда, с Сухаревки, и из державной Москвы узрели мы первые победы под Гангутом и Гренгамом. И кто на Сухареву башню посягнет, тот на всю славную морскую историю Отечества размахнется.

В 1715 году в Петербурге учреждена Морская академия, чьими продолжателями и мы были. Из того знаменитого Кикиного дома в Петербурге и Сухаревки в Москве вышло немало славных адмиралов, капитанов кораблей и фрегатов, геодезистов, нанесших на карты многие начертания берегов России, Сибири и Америки.

При императрице Елизавете Петровне учрежден из академии для «государственной пользы» Морской шляхетный кадетский корпус, в коем вам надлежит учиться, а его выпускники успешно закончили тут курс науки. Многие из выпускников ходили уже в далекие плавания, другим сие еще предстоит сделать. Держава наша не свободна от угроз, с запада, юга и севера творимых. Пред вами всеми новые дальние походы предстоят. От сих полнощных краев до далекой Америки российские сыны добрались. Русские корабли плавают с коммерческими целями в море Средиземное. А по какому праву наше, в дальние времена прозванное Русским, Черное море без флота отечественного пребывает? Не вам ли, выпускникам сих лет, его снова в наше, славянское, море превратить!

Многие в строю подумали: «Не миражные ли цели ставит капитан первого ранга? Не ворошит ли давно забытое в нашей памяти, не взывает ли он к тем далеким мифам, кои у древних греков процветали, а в наш век не наблюдаются...»

— Гардемарины, уже опытные моряки, выпускники наши, производятся в чин мичмана, сие офицерского ранга звание. Вам же, новичкам, их заместить надобно, в звании гардемарина утвердиться. Сие звание Петром Первым взято у французов, у которых был морской страж — морской гвардеец. Так и вы должны сие звание оправдать умением, рвением и мастерством, чтобы явить из себя подлинного гвардейца моря!

Господа гардемарины знают, что их обязанности определены Морским уставом следующими словами: «В бой, как солдаты, в ходу, как матросы». На них ложились нелегкие обязанности, кои они перекладут ныне на своих подчиненных. Будьте же терпеливы и зорки, блюдите устав, применяйте науки, служите государыне и Отечеству самоотверженно и безоплошно под сенью славного Андреевского стяга!

Шеренга перестроилась. Новичок с робостью и нескрываемым восхищением глядел на позументы и ружье в руках обветренного уже не в одном морском походе Ушакова. А Федор окончательно понял — он выходит в большое плавание, в самостоятельную жизнь, где отвечает сам за себя, где от его умения зависит жизнь многих. Прощай, гардемарин, здравствуй, мичман Ушаков!

— Буду служить честно, не дам себе покою ни в чем, всю жизнь свою без остатка отдам морю. Я буду его слугою, и оно отзовется. Мне не надо ни богатства, ни орденов, ни чинов.

Новобранец с удивлением и недоверием глядел на своего уходящего в дальние плавания собрата. Федор отмахнулся от каких-то видений и, уже обратившись к новичку, подтвердил:

— Да, отдам всего себя морю! Сможешь сделать то же?

— Ну неужто так можно? А жизнь-то как? Ведь семья будет, веселье всякое надо. А друзья? А наука? А хворь вдруг нападет?

Федор неуступчиво покачал головой, черты лица его заострились, сделались четкими, как на высеченной из камня скульптуре.

— Хочешь быть морским офицером — отдай все от себя. Не держи, не придерживай. Учись кажен час. Будь собран, как кулак. У тебя богатства великого нет, наверное. Море — твое богатство. А если бы и было у тебя другое богатство, вспомни про Великого Петра. Он ведь всего себя отдал России.

Молодое лицо его раскраснелось еще больше, глаза расширились, глубокие морщины пересекли широкий и открытый лоб.

— Смирна-а!

Дробь барабана возвестила: Российский флот получил новое пополнение офицеров. В их числе был мичман Ушаков.

Вокруг Скандинавии

Волна мягко шлепнула в борт пинка «Наргин», на который получил назначение на свою первую офицерскую должность Федор Ушаков. Резко зазвучала, почти заскрипела боцманская дудка. Боком, выставляя плечо вперед, навстречу начинающему крепчать ветру выбегали морские служители. Некоторые сразу становились у свисающих фалов, другие бестолково бегали по палубе, не зная, куда пристроиться. Крепкие боцманские подзатыльники расставили всех по местам. Усатый матросский начальник покровительственно взглянул на мичмана Ушакова и подмигнул ему. Наверное, следовало обидеться, прикрикнуть за такое панибратство, но Федор, который должен был сегодня по распорядку осуществлять все экзерциции с парусами, не подал виду, что заметил снисходительность, и, прибавляя себе баса, крикнул: «Паруса ставить! Марсовые к вантам!»

Несколько моряков стали карабкаться вверх, потом их босые ноги заскользили по нижнему канату. Подтянувшись одной рукой к рее, они свободной рукой отвязывали шкоты, те, падая, попадали в руки стоящих внизу, а парус, высвободившись, начинал тревожно волноваться от ветра. На грот-мачте матросы тоже приготовились растянуть полотнище. Боцман свистнул два раза и махнул рукой долговязому беспалому матросу: «Давай!» Долговязый схватил фал, потянул его и, не глядя, передал стоящему за ним. Со следующим рывком из-за его спины вырвалась песня:

Десять матросов потянули фал и в такт подхватили:

Долговязый неутомимо травил фал и высоким голосом выбрасывал за спину новые куски песни:

И опять моряки продернули под припевку толстый канат, подтянули еще немного парус. Левый край его отстал, и ветер наполнил его правую половину.

— Лешие! Тяните как следует! — закричал боцман другой группе матросов. Те и так старались изо всех сил, но то ли блок был неподатлив, то ли перекосились фалы, то ли нестихающий ветер не пускал.

— Ну, будет вам сегодня дёрка! Дёрка отменная! — сипел боцман. Его никто не слушал, а парус дернулся и пополз. Долговязый как будто ждал этого и решительно вел:

Теперь уже матросы проворно и слаженно тянули канет и песню.

Парус почти распрямился, и долговязый еще раз продернул канат.

Осталось еще немного, и можно было вязать. Федор видел, как покрылись потом лица моряков, напряглись жилы, мокрые пятна выступили на спинах. «Перевели бы дух, — подумал он, — а то слабеют руки, не закрепят». Долговязый же был неугомонен. Он слегка качнулся вперед и, казалось, разрезал налетевший ветер. Тот, натыкаясь на него, обозначал бугристые мускулы и подчеркивал выступающие широкие кости. За спиной долговязого ветер как будто рассыпался на мелкие осколки, даже не раздувая рубахи стоящих следом моряков. А те, уже заведенные на четкий и размеренный рывок, раскачивались в такт и пели:

Развернутый парус весь распрямился и забрал ветер.

— Вяжи! — крикнул боцман. — За шкаторину. Есть! Трескают, то есть тянут вместе с песней, а без песни тяжче, господин мичман, — вроде бы извиняясь, повернулся боцман к Ушакову, и вытер пот со лба, будто и он тянул шершавый канат. — Я-то не знаю петь, а Тимофей у нас мастак, знает всякие — работные, палубные, плясовые, молодецкие, печальные, чужедальные, войсковые, солдатские, моряцкие. Откуда только берется?

Парус, прикрепленный к рее, затрепетал и стал уже частью корабля. Частью, которая вела пинк по серовато-зеленым волнам вблизи Норвегии.

— Отменно, мичман! — похвалил бесшумно показавшийся за спиной и наблюдавший за постановкой парусов, капитан. — Бывает и быстрее, но редко. К берегу близко не подходите, тут хоть и глубоко, но туманы оползают с фиордов. Я по этому пути вокруг Скандинавии ходил часто. Нелегкий путь. Холодный и коварный. Но вот придем в Архангельск, отдохнем!

Ветер гнал белые барашки волн, закудрявив ими море до горизонта.

— Пойдемте вниз, мичман, выпьем «ерша», — позвал капитан Глебов, — а вы следуйте строго на норд, — кивнул он штурману.

Тот криво усмехнулся.

— Про Архангельск опять будете рассказывать господину мичману. А я этот город не люблю. Ревель, вот где порядок и уважение к морякам.

— Зря, зря, штурман, — миролюбиво отозвался капитан. — Сей город уже сотни, а может, и более тысячи лет существует и до Петербурга славу русского флота поддерживал, а может, и составлял ее. Вам-то все остзейцы да чудь по душе. Они и мне не противны, но Архангельск своим прошлым тоже славен.

— Петр Петрович, я сии побасенки о крае знаю. Легенды хороши, когда они правда, хоть и далекая. А бедность готова приукрасить себя несуществующими подвигами.

Капитан начинал сердиться.

— Да я не о подвигах мнимых хотел бы напомнить господину мичману, что здесь впервые, а об истории этого края. Пойдем, Федор Федорович! — уважительно позвал он Ушакова.

Каюта капитана была оформлена без всяких лишних затей. На стене висела карта Севера Российской империи и Скандинавии. Зашел вестовой и, медленно ступая, поставил на стол два высоких бокала с напитками.

— Не пугайтесь, мичман, я не на попойку вас позвал. Сие брусничный сок с медом. Он кровь заставляет быстрее двигаться и от простуды бережет. В Архангельске научили. Там все умеют.

Ушаков уловил какую-то гордость в его словах и спросил:

— А вы сам архангельский, наверное, будете?

Капитан помешал палочкой напиток и покачал головой:

— Нет, просто сей город обожаю. Меня не прельщает жить в нем постоянно. Но бывать там люблю. Да и наш пинк построен год назад корабельным мастером Ямесом. У города, да и у всей поморской земли история славная. Вы сим интересуетесь?

— Да и историей и нынешним состоянием морского дела никак не могу не интересоваться. Ведь я себя на всю жизнь к морю причислил, — ответил Федор.

— Похвально, похвально сие стремление. Оно может способствовать вашему преуспеванию в морском деле и доставит вам пользу и удовольствие, а любезному Отечеству достойного и знающего, ко всему способного человека. Дак вот вся земля вокруг Архангельска раньше называлась Великой Пермией. Была она довольно населена и славилась своим богатством, благодаря изобилию драгоценных пушных продуктов. Новгородцы давно освоили это северное поморье и из устья Северной Двины, где они поставили монастырь Михаила Архангела, — Глебов провел по карте от Колы до Обдорска, Новой Земли и до Урала, — они проникали в Печору, на Матку, что ныне Новой Землей зовется, в дальние северные моря. Морские, звериные, рыбные промыслы вели их еще дальше, на восток. А к ним явился достопамятный английский капитан Ченслер, что установил постоянные торговые связи Англии и России. Торговля с Европой пошла беспошлинно, стали строиться торговые дворы и школы. Однако славу и гордость Архангельску, — капитан Глебов встал и торжественно посмотрел на Ушакова, — принес Петр Великий. Здесь он изучил морское дело и, имея в виду, что через торговлю можно принести пользу своему Отечеству больше, нежли через войну, начал создавать на Севере торговый флот, приучая народ к постройке новоманерных судов и занимая там много народа. При нем овладели искусством вождения и плавания на кораблях больших.

— А где учили? В Петербурге? — поинтересовался мичман.

— Для строителей и судоводителей были открыты школы ремесленные и навигационные тут же. А в городе самые большие производства были корабельные. Петербург, Олонец да Архангельск — вот где Российский флот строится, вот откуда все наши корабли.

— Сдается мне, что тут нашего флота военного нету, один торговый.

— Нет, есть и корабли защитные, но ты прав, Федор, торговые — основа Северного флота. Знаешь, что Петр I, желая возвысить русское купечество, и сам решил вступить в его ряды под фирмой купца Соловьева, заведя двадцать собственных торговых судов?

Причем, мой друг, он посылал в Европу не сырье, как ныне, а обработанные продукты, как, например, поташ, лен, рыбу, икру паюсную, осетровый клей, на что нужно было иметь по крайней мере двести тысяч штук осетров. Многие старые моряки и поныне помнят, как ходил он по Архангельску под ручку с корабельщиками и купцами. Тогда в Архангельске до ста — ста пятидесяти кораблей на рейде стояло. Говорят, что полтора миллиона рубчиков купцы и город выручали за торговлю. Петербург славу сию затмил, но слух есть, что при новой императрице город снова свои привилегии вернет...

Лишь через два часа отпустил капитан молодого мичмана, который внимательно слушал бывалого моряка. Миражный северный город становился ему все ближе и родней.

Через несколько дней показалась суровая Кола, здесь высадили на берег в наскоро сооруженный шалаш затрясшегося в лихоманке матроса, что за болезнь, подлекарь не установил; по ногам пошли язвы, заболел и умер второй матрос, и капитан, опасаясь, что болезнь скосит весь экипаж, сделал то, что по морским законам того времени делали почти все капитаны.

«Безжалостный, однако же, он оказался», — угрюмо подумал Ушаков. А Глебов, как бы почувствовав неодобрение мичмана, резко сказал:

— Спасать надо не одного, а всех, — и уже миролюбиво добавил: — Мы ему ружье оставили, порох, еду. Жив будет, заберем на обратном пути! Или рыбаки снимут, коли жив останется.

— Зачем же от берега оттащили так далеко? — с тоской спросил Федор.

— А как же? Смотри, горловина у бухточки узкая какая, набируха тут как тут появится.

— Что за зверь такой?

— Да то не зверь, — уже потеплее объяснил капитан, — то волна океанская, что в узкой горловине еще выше становится и смывает все. Понял?..

К Архангельску подходили утром, когда клочья тумана отлетали от фасада города и он сам выплывал навстречу кораблю. Корабль стал на карантинном рейде, спуская один за другим паруса. Подзорная труба, которую подарил Федору сам капитан, медленно двигалась вдоль набережной. Вдали клубились дымы, вспыхивали огни кузниц, вверх и вниз ходили пилы, сохла парусина, протянулись вдоль берегов лесопилки, канатные, парусные, якорные железные мастерские. То был город северных корабелов, который не хотел терять эту славу.

...Бессонные ночи на вахте, выворачивающая нутро качка, шквалы холодного норд-оста, сбивавшие корабль с курса, затхлая вода, солонина с воньцой, казалось, могли отвратить от плавания любого морского волка. Но Федору Ушакову этот первый дальний переход вокруг Скандинавии был в радость. Нет, он ощущал и трудности, но как что-то мимолетное, неизбежное в стремительном полете своего белопарусного корабля, в освежающем морском ветре, без которого ему уже плохо дышалось. И там, где другого качка укладывала напрочь, он стоял крепче и устойчивее. Архангельск отныне для него тот город, который ему дорог, ибо достиг его Ушаков вместе с командой в своем первом зарубежном плавании, преодолев дальние пространства, невзгоды путешествия, обретя уверенность и опыт. Здравствуй, северный город, город, сохранивший нам флот, корабелов, морские навыки у моряков.

Свежий ветер

Народы, армии и флоты меряются победами и поражениями, годами упадка и годами подъема. Гангут и Гренгам объявили о появлении мощного Российского флота. В послепетровские годы славу изгнали с кораблей. Снова стали забывать о русских эскадрах, Европа до Семилетней войны просто не принимала их в расчет. Да, собственно, и принимать не надо было, ибо флот России середины века «больше боялся свежего ветра, чем неприятеля».

С болью и тревогой смотрели на его состояние лучшие морские командиры. Но не только смотрели. Григорий Спиридов, Семен Мордвинов, Иван Голенищев-Кутузов, Алексей Сенявин, Федор Милославский, Федот Клокачев, Степан Хметевский и другие поддерживали петровскую традицию, поднимали матросскую выучку, вели постоянное обучение приемам ведения морского боя. В Адмиралтейств-коллегии было отписано:

Честолюбивые устремления Екатерины II не осуществились бы, не будь создана усилиями этих командиров благоприятная почва для преодоления отсталости отечественного флота. Екатерина прекрасно понимала, что без опоры на внутренние силы, на патриотическую идею, на наиболее талантливых и образованных во всех сферах россиян ей на престоле не удержаться. Нет, она отнюдь не отделяла себя от европейских веяний, но там, в Европе, она хотела иметь один облик: гуманной, просвещенной, широко мыслящей императрицы. А здесь, в России, она должна была предстать рачительной, заботливой хозяйкой, защитницей Отечества. Кроме того, боясь, что крутые повороты окончатся для нее плачевно, Екатерина старалась изучать предмет всесторонне и, воспользовавшись моментом, выждав удобное время, без особой ломки приступала к реформам. Знала она и то, что безоглядное служение зарубежной идее и интересам закордонной династии окончились плачевно для Анны Леопольдовны и для собственного злосчастного супруга Петра III. Этим-то и была продиктована ее повышенная склонность к укреплению начал патриотических, начал русских, конечно, это был сословный патриотизм, в интересах дворянства и правящих кругов. Дворянство тоже включалось в общественный круговорот. Становилось ясным, что намечавшиеся контуры будущей политики невозможно осуществить без флота. Стали разрабатываться проекты по восстановлению его мощи, опробовались корабли в дальних походах. Екатерина II заявила: «Что флотская служба знатна и хороша, то всем известно, то насупротив того столь же трудна и опасна, почему более монаршью милость заслуживает». Это уже было покровительство и внимание. Зашевелилась и призванная управлять флотом Адмиралтейств-коллегия.

Старшим членом Адмиралтейств-коллегии оказался в это время адмирал Иван Талызин (других Петр III уволил «за старостью»). Адмирал знал лишь портовое хозяйство да и посылался-то в свое время Петром Великим за границу освоить «экипажское дело». Ведал он Адмиралтейств-коллегией только по старшинству, а заправлял ее делами и докладывал императрице адмирал Семен Иванович Мордвинов. Известный историк флота Ф. Ф. Веселаго так характеризовал Семена Мордвинова: «Он имел ясный ум и глубокое морское образование, как научное, так и практическое. Он много плавал на иностранных и на русских судах, командовал различными судами, отрядами и вообще по службе занимал самые разнообразные административные и хозяйственные должности. Зная иностранные языки, он перевел много полезных книг и немало написал и оригинальных по морским наукам. ...Если к этому прибавить энергию, опытность, приобретенную полувековою службою, некоторый придворный лоск и умение применяться к обстоятельствам, то можно с уверенностью сказать, что он мог быть весьма полезным сотрудником императрицы по улучшению флота».

Так оно и было. Мордвинов с необычайной резвостью взялся за разработку предложений по улучшению состояния флота. Его тщательно проработанный отчет был рассмотрен императрицей, и состоялось учреждение «Морской Российских флотов и адмиралтейского правления комиссии для приведения оной знатной части к обороне государства в настоящий постоянный добрый порядок».

Председателем Морской комиссии был назначен ее организатор адмирал Мордвинов, а членами: граф Чернышев, контр-адмирал Милославский, вице-адмирал Спиридов. Права по преобразованию флота комиссии предоставили большие. Правда, все в рамках годового бюджета, 1 миллион 200 тысяч рублей. Екатерина большое значение придавала разработке четкого плана, по которому предстояло действовать в будущем, так, в инструкции комиссии по поводу кронштадтского канала и других сооружений она считала, «что прямое домостроительство того требует, чтобы сделать основательный план, который хотя бы и при самых поздних потомках в совершенство приведен быти мог». Мысль разумная, и мы должны отдать должное создателям целенаправленного плана возрождения русского флота С. Мордвинову, Г. Спиридову, Ф. Милославскому, И. Чернышеву. Комиссия провела целый ряд преобразований, наметила важные меры по строительству флота, управлению им и укомплектованию штатов. Установила она также штат корабельного флота, решено было содержать флот «не только равносильный каждому из соседних флотов» (датскому и шведскому), но «чтобы наш флот в числе линейных кораблей оные еще и превосходить мог». Определен был штат судов: для мирного и военного времени. Имелся в виду и третий вариант: «Усиленный». Была установлена строгая аттестация при переходе от одного офицерского звания к другому. Вновь учреждалась «Комиссия для разобрания во флоте служащих флагманов штаб— и обер-офицеров», «для баллотировки», после которой баллотирующийся производился в следующий чин. Баллы «достойные», «сумнительные» и «недостойные» давали довольно точное представление о качестве подготовки того или иного офицера. Считалось, что проходит в ранг выше тот, кто получит не менее одной трети «достойных» баллов. «Недостойные» баллы в зачет не шли, но служили хорошим предостережением для баллотирующегося, обращали его внимание на недостатки в знаниях и навыках. Особое внимание было уделено обучению нижних чинов или, как тогда писали, «служителей». Оказалось, что на большинстве кораблей их не хватает, а на других они не обучены. Сказалась «экономия» предыдущих лет, когда в дальние плавания не ходили. Как можно было овладеть навыками постановки парусов, принятия сигналов, вождения кораблей, не выходя в плавание? Поистине экономия на главном — разрушение этого главного.

В моряки зачислялись в основном жители Архангельской и Олонецкой губерний, там с молодых лет учили ходить в море, работать веслами, управлять парусом. Но сейчас этих служителей не хватало, забирали в моряки сухопутных солдат, превращая их в морскую пехоту, которая составляла на линейных судах до четверти состава, а на галерах и до 40 процентов служителей. К построению новых кораблей только приступали, старые же обросли ракушками, рассохлись, расходились в пазах. К дальним походам флот еще не был готов, это отметила с горечью в письме к Н. Панину императрица, поприсутствовав на учениях: «Надобно сознаться, что корабли походили на флот, выходящий каждый год из Голландии для ловли сельдей, но не военный, так как ни один корабль не умел держаться линии». Императрица считала линию основой военно-морского искусства. Но дело было не в линии. Екатерина присутствовала на маневрах старого послепетровского флота. Время было новое, а порядки и организация еще были старые. Русскому флоту еще предстояло возродиться, свежий ветер уже наполнял паруса первых новых его кораблей.

Пламя с четырех углов

Российский рынок неестественно «флюсовал», тяготея к Петербургу и Балтике. А ведь к началу второй половины XVIII века большие территории, массы населения были ближе к южным торговым путям, Черному и Азовскому морям, Кавказу и Балканам.