Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Жизнь замечательных людей (№255) - Ушаков

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Ганичев Валерий Николаевич / Ушаков - Чтение (стр. 17)
Автор: Ганичев Валерий Николаевич
Жанр: Биографии и мемуары
Серия: Жизнь замечательных людей

 

 


— Подобные рассуждения, однако, ужасны и противны разуму нашему христианскому.

— Противны, но таковыми являются, и мы их не переделаем, да, кроме того, сами в подчиненном и угнетенном состоянии находимся. Нынешний султан сию темноту и невежество хочет рассеять, многое на европейский лад перевести. Но позволят ли ему обстоятельства и время сие сделать?

Федор Федорович рассуждал про себя, что время для изменения порядков султан выбрал неважное. Войны, раздоры, страхи всякие...

А перед мечетью происходило что-то непонятное. Вдруг закружились в вертушке черно-желтые живые столбы. Ушаков стал всматриваться и различил, что то люди, одетые в темные накидки и белые юбки. На головах у них возвышались темно-коричневые колпаки. Они приостановились и плавным шагом пошли за ведущим, наверное, старшим, что был в зеленой накидке и зеленом колпаке. Образовав круг и сделав поклон друг другу, они сбросили накидки и вознесли вверх руки. Зазвучали флейты. Ударили бубны.

— То танец пляшущих дервишей — мевлян. Секты божьих людей, как они себя называют.

Дервиши кружились все быстрее и быстрее, их юбки превратились в сплошные колокола. С места они не двигались и вращались, как запущенные чьей-то рукой волчки. Даже у Ушакова закружилась голова, а он-то всякие качки выдерживал не морщась. Дервиши же кружились бешено. Было удивительно, что они не спутались, не разорвались на куски, не разлетелись в разные стороны. Музыка стала утихать. Остановился и затих один дервиш, другой. Юбки, как лепестки цветов, опали. Кто-то что-то заунывно читал. Наверное, молитву. Снова музыка и снова круги, снова вращение. «Салям алейкум!» — выкрикивает один. Ему вторят: «Алейкум салям!»

— Поедем! Они еще долго танцевать будут. Но то не танцы, а они таким образом с их аллахом душой соединяются...

Каких только верований и обычаев не насмотрелся Ушаков! Каких только обрядов не попадалось ему на дорогах! И их уважать надо, не издеваться, не глумиться, ибо лишняя злоба появится, сопротивление возрастет.

— А вот еще заглянем в одно место, которое вряд ли где в другом мире свидите. То знаменитый константинопольский базар. Самый большой крытый рынок во всем мире.

Базар действительно представлял зрелище незабываемое. Тысячи лавочек, лотков, прилавков тянулись улицами под крышей. Горами лежали фрукты, высились лепешки, висели туши баранов, стояли в мешках горох, пшеница, фасоль, свешивались с крыш связки красного перца. Пахло табаком, брынзой, яблоками, пряностями и кофе. Кофе пили в маленьких кофейнях без сахара и молока, выкуривая одновременно длинные трубки. Блестели медные подносы и серебряные кинжалы, тускло отсвечивали керамические вазы, красной темнотой бархатились ковры. Но пуще всего поражали улочки золотых рядов, где рядом с каждой лавкой стояли по двое-трое охранников. Да и было что охранять. Связки золотых цепочек, колец, серег, медальончики и браслеты, броши и перстни ослепляли и завораживали.

Богата Османская империя, много собралось под ее крышей драгоценностей и сокровищ, но не спасало ее золото от ударов судьбы. Тут же рядом, в двух шагах, самая нищая нищета. Обезображенные, в коросте старики, искалеченные девочки, спящие прямо на мостовой, слепцы, калеки — все свилось в омерзительный клубок бедности и убогости. Шныряли тут и всякие подозрительные типы. Уворовать грехом не считалось, но попадись — пощады не будет. Вон идет по базару полицейская стража, и если обнаружит фальшь и некачественный товар, особенно у булочников и лепешников, — пойдут гулять палки по пяткам торговца. И вот уже и расправа. Прибивают за ухо гвоздем к стене проштрафившегося продавца.

— Бедняга будет так висеть день или даже два. Но в общем это наказание не жестокое, отеческое. Голова-то на плечах остается.

Ушаков покачал головой.

Носильщики по знаку драгомана повернули назад из этого шумного, сверкающего, грязного человеческого крошева.

— В базар далеко входить не надо. Там можно заблудиться и пропасть навеки, — намекая на разные тайны, сказал драгоман. — Однако посмотреть его надо. Здесь, на базаре, рождаются многие слухи и шумы городские. Тут богатеет богатство и оттачивает свои ножи разбой.

Носильщики потихоньку выносили носилки из-под крыши. Ушаков вглядывался во все внимательно, хотел запомнить, понять, разобраться. Многое же было ему совершенно непонятно и чуждо.

Потом ездили еще долго, пересаживались в карету, затем снова в носилки. Смотрели и великолепную Софию, Сулейманию. Ко многому вблизи удалось подойти, от другого держались подальше. Узнал он о великом зодчем Синане.

— А вот эти стены ужасны и зловещи для многий. То страшная Еди Куле — Семибашенная крепость. В ней исчезли навсегда многие султаны и знатные османы, а они себя только так и кличут: османами. Турки-то — простые крестьяне. А вельможи, янычары, знатные люди только османами зовутся. Дак вот в том самом Семибашенном замке вместе с османами и ваш знаменитый посланник Обресков сидел, а потом, убоявшись кары, его отпустили.

Опять думал Федор Федорович о превратностях человеческой судьбы, о долге, что для него и вот для Обрескова превыше всего. О том, что не отступил тот, не сдался, не склонился, не предал. Не знал, правда, сам, как судьба сложится у него потом. Могли ведь и не заметить, не отметить после войны. Награды-то нередко в Отечестве получают те, кто поближе к вельможным покоям, к высоким знакомствам. Ну да ладно, бог с ними, с наградами. Они придут.

— Ну что скажете, господин адмирал, про сей город? — Драгоман пытливо посмотрел в непроницаемое лицо. Ушаков молчал, думал. Отсюда, из этого города, будут исходить приказы и распоряжения его новых союзников. Тут будут утверждаться союзные договоры. Не все понятно и близко его сердцу здесь. Честно говоря, многое и противно его душе. Но это ныне союзники, а значит, с ними надо быть снисходительными, понимать их. И то, что он посмотрел этот город, вдохнул дым его костров, услышал молитву с минарета, увидел бешеный танец дервишей, постоял у разрушенной константинопольской стены, восхитился великим мастерством зодчего Синана, с трудом выбрался с базара, ощутил душевную свирепость янычар и какую-то обреченность в этой их показной неустрашимости, — наполнило его новым знанием и пониманием того, что он еще не знал.

— Хорошо, что подивились на великолепие и руины. Мыслей будет больше. Да и знать много, в этих краях находясь, следует. Спасибо тебе, поблагодари султана, ежели от него сие исходит. А я с нетерпением жду, когда в Адмиралтейство поведут смотреть. Я ведь по этой части больше... — И он, закашлявшись, отвернулся в сторону Босфора.

В Терсане

Федор Федорович ждал не дождался, когда пригласят посмотреть его турецкий флот. Одно дело, когда тебе с ним сражаться надобно, тогда высматриваешь все слабые стороны, думаешь, где щель найти, чтобы ее своими действиями расширить. А другое, когда он твоим союзником стал, да еще под начало становится. Тут уж надо все хорошее заприметить, чтобы в обстановке боевой использовать и применить.

1 сентября к «Святому Павлу» подгребла министерская шлюпка. Ушаков опустился в нее, тут его встретил уже знакомый адмиралтейский драгоман.

— Ждут вас на осмотр турецкого флота близ султанского дворца. Сам командующий хочет принять.

Ушаков кивнул и заторопился, забыл отдать распоряжение, чтобы его сопровождала русская шлюпка с адмиральским флагом.

Турецкий адмирал встретил Ушакова вежливо, но глаза все время опускал, чувствовалось, что ему непривычно общаться с тем, кто вчера был врагом. Федор Федорович тоже напрягся. Разговор не получался. Пошли смотреть артиллерийские учения. Турки стреляли споро, вполне прилично. Он их похвалил, и адмирал турецкий как-то оттаял, зарадовался, стал заглядывать в глаза Ушакову, спросил: «А что не понравилось?» Федор Федорович заметил, что ядра отлиты плохо, подходят к пушкам меньшего размера. Турок с досадой развел руками. «Говорит, что с ядрами непорядок. Скоро заменит их новыми, — перевел драгоман. — А господин адмирал зоркий глаз имеет. Благодарим за подсказку». Ушаков приготовился покинуть корабль, увидел, что турки засуетились у орудий. Салют будет! Насупился — шлюпку-то с флагом своим не взял. «Негоже салютовать безлошадному». Турок заупрямился. «То есть султанская воля. Всесильный и сиятельный просил оказывать русскому адмиралу всяческие почести». Ушаков настаивал, но турок был непреклонен: «Салют!»

Ушаков махнул рукой: «Бахайте!» Так и отъехал он от флагманского корабля командующего флотом в дыму салюта и почтения. А вот и знаменитая Терсана! Святая святых турецкого флота — адмиралтейские верфи. Их и сейчас охраняли зорко, а раньше-то русскому человеку и подумать было невозможно, чтобы попасть туда. Ушакова торжественно доставили в доки. Генерал-интендант Терсаны — Эмин был радушен и учтив. Повел на мощный стадвадцатипушечник, готовящийся к спуску.

— Наш новый линейный корабль. Начали строить французы, а сейчас хотят уехать к себе. Но мы решили отрубить им головы, чтобы неповадно было.

Ушаков нахмурился, быстро все-таки у турок все решается. Урезонивая, обратился к Эмину:

— Без голов-то они, наверное, совсем никудышные строители будут.

Турок задумался, быстро взглянул на русского адмирала и захохотал:

— Большой шутник, Ушак-паша. Ха-ха-ха, — заливался он. Вытер слезы. — Верно, верно, пусть с головами строят.

Ушаков видел, что все на корабле делалось толково. Палуба не повышалась от носа к корме, а была горизонтальной. То было новшество, что и на русском флоте вводилось.

— Сии корабли впервые английский кораблестроитель Финеас Петт стал делать. У него же медными листами обивать днища стали, предохраняя дерево от гниения и ракушек, нарастающих на него. Да тем самым и скорость усилили. Как у вас? С медными листами делаете?

Генерал-интендант закивал, позвал в нижнюю часть дока. Там раздетые до пояса мастеровые ухали молотами по листам, вгоняя в них большие болты. Эмин протянул руку, приглашая полюбоваться днищем. Почти все оно уже было обито и тускло мерцало в полумраке дока. Ушаков оценивающе посмотрел все и нашел, что строится правильно, а в чем-то и лучше, чем в Николаеве. Засопел от злости на мордвиновское окружение. Все хвастают, что у них порядок и они лучше корабли делают. А надо не надуваться в гордыне, а учиться у всех. Вот у турок тоже достойного немало. На глазок, правда, прикинул: узковат корабль. Высок и узковат. Не будет ли заваливать во время шторма?

Терсана-Эмин показывал все, ничего не скрывая, радовался одобрению ушаковскому, и расстались они довольные друг другом.

Отпустило сердце, легче становилось на душе, можно союзнические дела вместе с турками делать.

Главное направление

Ушаков каждый день справлялся у Томары о новостях, расспрашивал драгоманов, поручил офицерам своим беседовать с капитанами торговых судов, прибывших из архипелага и Леванта: хотел знать, где оставшийся флот французский, куда английская эскадра двинулась, какие по численности гарнизоны на венецианских островах, настроение у жителей. Сведения стекались разные, иногда не согласные друг с другом. Но Федор Федорович не любил впотьмах воевать, знать хотел побольше о противнике, о маршрутах предстоящих, об отмелях и рифах на своем пути. Долго изучал карту архипелага, Венецианского залива, Сицилии, Мальты, расспрашивал грека-лоцмана, капитан-лейтенанта Телесницкого, что воевал тут в последнюю русско-турецкую войну.

— Послушай, Сергей Михайлович, — посадил он возле себя Телесницкого. — Пришло твое время, расскажи про все здешние места, про крепости, про течения, про береговую линию, про нравы островитян. Я-то тут бывал, но пораньше.

Телесницкий уже в то время человек был легендарный во флотах, и о его храбрости, бесстрашии и особой наблюдательности в офицерских кают-компаниях много рассказывали. Бывал он в Средиземном море под видом английского путешественника, богатого грека, польского графа. То оказывался на торговом судне вблизи Мальты, то на венецианском шлюпе у Рагузы, то бесстрашно сражался вместе с каперами, поднявшими русский флаг на своих судах, у островов Архипелага.

— Знаю, батенька, что ты снял планы Сиракуз и Мессины, то нам, возможно, понадобится скоро. Знаю и что Мальту знаешь как свои пять пальцев. То нам тоже понадобится, но пуще прежнего еще хочу раз прослышать, что видел на Корфу, каковы наблюдения у берегов Морей.

Телесницкий память имел хорошую, перечислил все островки, проливы в архипелаге, показал неточности на карте, у острова Родоса, прочерчивая маршрут, хмыкнул, показал перышком: «Тут я уже с турками воевал».

— Сказывай! Знаю, что бывал и в этих местах.

— Вы знаете, ваше превосходительство, когда Швеция в войну вступила против России, то эскадры русские в Архипелаг послать уже не пришлось. Тогда-то и пришел в голову кому-то план снарядить корсарские флотилии под русским флагом. Первую такую флотилию грек Ламбро Качони, или Кацонис создал. Он уже бывал на русской службе, чин майора получил за храбрость в первой славной архипелагской экспедиции графа Орлова. Так вот, в 1788 году он вооружил в Триесте фрегат «Минерва Северная», а потом и другие корабли, топил турок, нападал на их арсеналы, не пускал провиант в Константинополь, даже взял крепость Кастель-Россо на острове у берегов малоазийских. А через год мальтиец Лоренцо Гильчельмо создал вторую флотилию и ходил у Дарданелл. Боевые были времена!

Телесницкий вначале Федору Федоровичу не понравился. Похож был на изнеженного юношу, тонкий какой-то, не мужественный на вид. Но потом, когда пригляделся, все больше и больше проникался стареющий адмирал уважением и доверием к этому не знающему страха офицеру. Страха не знал, а языки многие знал. Читать любил, историей древней интересовался.

— А ты-то, Сергей Михайлович, ведь и сам тоже в боях участвовал?

— А как же, Федор Федорович. Фрегат «Лобонданц» под моим началом был. Немало мы торговцев захватили, авизо перехватывали, дозорные корабли разгоняли. Но и нас полупили нещадно однажды. 14 судов турецких «Лобонданц» окружили. Стали «ковырять» ядрами, из ружей доставать, брандскугелем зацепили. 19 человек убили на фрегате. И когда подошли совсем рядом, приготовились к абордажу, закричали, чтобы сдавались, то я схватил факел и побежал к крюйт-камере, а турки увидели, что вместе с нами взорваться могут, и кинулись врассыпную. Скоро и темно стало, мы и выскользнули у них из лап.

— Храбрец ты отчаянный, Сергей Михайлович. Слава богу, что жив остался, теперь и нам помощь принесешь немалую. Как думаешь, окажут нам греки островные помощь при осаде крепостей?

Телесницкий как будто ждал этого вопроса, закивал и горячо ответил:

— Всенепременно, Федор Федорович. Они к российскому флоту очень расположены. Да там немало на островах и волонтеров, что еще со Спиридовым и графом Орловым ходили в походы. Они нас ждут...

Ушаков тоже ждал такого ответа. Укрепиться надо было во мнении. Сегодня с Томарой вместе наносили визит константинопольскому патриарху. Василий Степанович надежду имел, что он островным грекам воззвание подпишет, на республиканцев и их порядки обрушится. Ушаков на это тоже надеялся, но главное — хотел там союзника в боевых действиях заиметь.

Патриарх принял их ненадолго, должен был служить важную службу в церкви. Сидел важно, выслушал все слова и приветствия, недоверчиво стрелял из-под густых седых бровей острыми молодыми глазами.

— Богоугодное дело творите. Давно надо сих богохульников приструнить и наставить на путь истинный. И в сем деле союз российского императора и высокочтимого султана есть истинная мудрость.

— Ваше святейшество, — не очень учтиво перебил Ушаков, — мы еще к вам с делом мирским и духовным. На островах венецианских утвердилась безбожная власть французов. Имеем предписание от нашего императора вместе с турками атаковать их и освободить для истинной власти и божеского суда. Дабы жертв было меньше и кровопролития великого не допустить, надеемся мы на помощь населения. Но светская власть их до тех пор, когда французы пришли, была венецианскою. Ныне сей республики не существует. Император Павел I на владения права не имеет. О турецком правлении у жителей, вы знаете, свои соображения имеются. Токмо ваша милость может иметь там веское слово и призыв к освобождению от тиранов французских сделать.

Патриарх степенно помолчал после того, когда закончил переводчик, пошевелил губами, подумал и гордо ответствовал:

— Всемогущий сказал, что алтарь его на земле будет твердым и непоколебимым, и церковь, преследуемая и угнетаемая варварами, угрожаемая философами, существует неизменно, каковою создал спаситель наш и его ученики. Простой народ душевно убежден сиею истиною; иные, дабы убедиться в оной, могут со светильниками истории в руках осмотреть прошедшие века.

Ушаков не очень понял, о чем хочет сказать патриарх, нетерпеливо шевельнулся, но тот укоризненно взглянул и продолжил:

— Евангельская кротость, истинная мудрость, терпение и геройское постоянство должны отличать преемников апостольских. Сими качествами они приобретают уважение неверных и благословение верующих.

Патриарх замолчал. Прошло две-три минуты, и Ушаков обратился к драгоману:

— Значит ли сие, что воззвания молитвенного не будет? Или появится оно?

Драгоман перевел, патриарх медленно встал и сказал:

— Патриарх и его епископы благословляют вас на богоугодные дела.

Томара и Ушаков поклонились и чинно вышли из-за стола. Святейший перекрестил их, и они направились в дом посланника.

— Так что, Василий Степанович, будет послание, или чего-то боится патриарх?

— А черт его знает! — непривычно выругался сдержанный Томара. — Он не хочет, наверное, чтобы от нас сие исходило. Будет с султанским двором советоваться. — Еще поругался, повздыхал, потом примирительно закончил: — И то понять можно. Им тут жить продолжать. Не токмо их доходы и верования от Блистательной Порты зависят, но и головы...

Три последних августовских дня проходили в конференциях. То турки приезжали на корабль к русскому командующему эскадрой, то шли вместе во дворец посланника Томары, то ехали в Адмиралтейство — встречались с морским министром турецким, его чиновниками и с предосторожностью и подлежащей учтивостью вырабатывали планы, уточняли маршруты, достигали согласия на ход операции. Федор Федорович все больше понимал: морское дело, поход и бой одной сноровки требуют, а переговоры, беседы, конференции — другой. И тоже немалых усилий, да знаний, да слов, и точных, и не значащих ничего, но с намеком.

На конференции в Бебеке собрались 30 августа. Турки были торжественны, Томара хмур, английский министр Спенсер Смит внимательно всматривался в лица всех участников.

Рейс-эфенди усадил всех на низкие диванчики. Занесли шербет и кофе. Рейс-эфенди поклонился и хлопнул в ладоши. Два дюжих янычара занесли доски, на которых были прикреплены карты Средиземного моря.

— Мы просим победосносного Ушак-пашу изложить нам план действий русской и турецкой эскадр. Сообщаю всем высочайшее повеление султана и его просьбу к русским представителям о том, чтобы совместную экспедицию возглавил адмирал Ушаков.

Строгость

Русская эскадра подняла паруса и двинулась на соединение с эскадрой турецкого адмирала Кадыр-бея в Дарданеллах. Им вместе предстояло идти на штурм Ионических островов. Ушаков на первых милях провел смотр — обнаружил неполадки и учинил строгий разбор.

...Никогда он не был созерцателем, уповающим на Бога и на Адмиралтейство. Добивался всего, писал, жаловался. Ругался почем зря. И за это его не любили в кабинетах начальнических, в Адмиралтейств-коллегии морщились, на корабельных стапелях хмурились, когда он приезжал. Купцы, поставщики всякие руками разводили: «Ну несправедлив ты, батюшка адмирал». А он не несправедлив, а строг и требователен был, не любил, когда любое дело, малое или большое, спустя рукава делалось. А паче чаяния с обманом, нерадением постоянным, без попытки к улучшению, боролся. Столь же строг и даже беспощаден к своим командирам был, к помощникам ближайшим. Те иногда, хоть в плач кидайся, такие выговоры и слова резкие слышали. Нравилось ему строгим, что ли, быть? Или тогда важным мог показаться? Да нет, нравилось ему, чтобы был порядок, не тот мелочный порядок прусский, когда главное, какая пуговица где пришита да как долго может матрос вытянувшись и не шевелясь простоять. А тогда, когда все к бою и походу на кораблях готово было, каждый знал свой маневр, место свое. Когда все знают, за что, с кем и когда сражаются. Да! Все. И командиры, и простые моряки. Командиры, конечно, люди дворянского, высшего происхождения, образованные. И тем паче дело знать должны.

Вот и тут, на выходе в Дарданеллы, распек своего капитана Ивана Степановича Поскочина. Он старался неплохо, но, видно, всегда что-то чуть-чуть недоделывал, недоучивал своих матросов. По приходе в Босфор Федор Федорович заметил, что линейный корабль «Святая троица», коим командовал Поскочин, не сразу на якорь стал, отдрейфовало его далеко от общей стоянки. Подумал тогда: «Волнуется капитан. Долгое время на гребных судах служил. Первый раз такой поход». Не стал делать замечание. А сейчас, когда он эскадру начинал выводить в Дарданеллы, Поскочин снова с каната якорного сорвался, не смог сделать поворот к фордевинду. Отданный тут же другой якорь не удержал корабль на месте, и он дрейфовал к берегу. Вся эскадра задержалась на несколько часов. Ожидала. Ордер написал Поскочину: «...Крайне я всем оным недоволен и таково неудовольствие вам объявляю, и, если что-либо неприятное через сие последует, я отнесу оное к вашей неисправности».

Нет, еще раз убедился он, что ошибки и промахи замечать надо. Указывать на них. Требовать устранения. И показывать, как нужно действовать правильно. А если просмотреть, простить, то они снова повторятся, да еще и увеличатся. Строгость ко всем проявлял, но и заботился о каждом. Мешали и это делать. Что положено — не давали. По ордеру императора направляет Адмиралтейств-коллегия в поход, а жалованья не выдает, мундирных денег не подготовила. А ведь известно, что те, кто в плаванье, да еще зарубежное отправляются, тому повышенное жалованье выдается, на одежду и обмундирование дополнительно платят. На берег даже команду в Константинополе не мог отпустить. Одеты плохо, многие не обуты. Вот и начинай баталию, когда войско босо. Написал 2 сентября срочный рапорт в Адмиралтейств-коллегию. Знал, что обидятся — докучает адмирал, скажут. Но ведь дурь у них там в головах. Прислали из Ахтиярского порта ассигнаций на четыре с половиной тысячи. Но здесь же их никто не берет, не только за настоящую цену, но и «за великим уменьшением». Думал три дня и решил обо всем еще раз доложить Павлу. Знал, что в Адмиралтейств-коллегии из себя выйдут: императору жалуется! А он не жалуется, а просто сообщает, что с января денежных сумм не платили офицерам, порционных денег не выдали в августе за поспешностью действий. Конечно, он и сам решил не ждать денег и выкрутиться. Попросить у Томары 60 тысяч рублей и «кредитивы» через него получить, но на это «высокое разрешение» надобно. Чиновники сие дело начнут разжевывать, раздумывать, спихивать один на другого, а ему в поход уже надо, в бой надо. Или стой и жди, когда в адмиральствах решатся на эти растраты, или в рвении своем отправляйся в плавание без денег и одежды. Он не мог ни то, ни другое себе позволить. Ждать не мог — иначе не Ушаков был бы. Но и с голыми двигаться не хотел. В Европу все-таки эскадра идет. Да и гарантировать себя надобно: всегда ли турки снабдят. Потому и направил Павлу рапорт. Пусть император поморщится от столь незначительных для него просьб, но и решит. Тем более что Ушаков написал в рапорте, что о выдаче денег штаб— и обер-офицерам в Уставе военного флота значится: «в дальние вояжи отправляемым эскадрам и кораблям выдавать на шесть месяцев, по истечении коих они должны будут получить в том месте, где тогда флот находиться будет, по цене во что обойдется там обыкновенная матросская порция для заготовления вновь съестных припасов».

Император должен знать, что он не за прибылями и даровыми заработками гоняется, а требует то, что всеми регламентами и уставами определено.

Вот в этом, в исполнении необходимого и обязательного был строг Ушаков. А по этой причине каждый день у него были столкновения, споры, обиды. Утешал себя: не для нужд собственных, для Отечества стараюсь.

Единоверцы

Греки все чаще и чаще поворачивали голову в сторону России. Она была для них притягательным центром, местом, где их принимали как верных друзей, давали должности, земли, принимали на службу, пускали в церковные храмы, которые часто и назывались греческими.

Особую категорию составляли офицеры, моряки, состоявшие на русской службе.

Екатерина открыла для них специальный Корпус чужеземных единоверцев. На недавно освобожденных южных землях Новороссийского наместничества греки тоже чувствовали себя неплохо. Вместе с единоверными русскими, украинцами, армянами они составляли основную часть населения. Еще в 1778 году за несколько дней генерал-аншеф Суворов, чтобы лишить строптивого крымского хана денежной поддержки самой хозяйственной и богатой части населения, переселил всех христиан из Крыма в наместничество на северное побережье Азовского моря. Так и возникли тогда города с преобладанием греческого и армянского населения — Мелитополь, Мариуполь, Нахичевань у крепости св. Дмитрия Ростовского (ныне Ростов-на-Дону). Греки — отставные моряки и офицеры, селились в Херсоне, Николаеве. Николаев им очень нравился, и они щедро награждали его эпитетами, даже предсказывали ему будущее Афин. До Афин дело не дошло, тем более что новый южный порт с незамерзающей бухтой появился рядом. Он сразу привлек внимание купцов, торговцев всех мастей, моряков, искателей приключений, трудовых людей и авантюристов. В 1794 году на месте турецкой крепости Хаджибей стал возводиться порт, город и крепость. Прозорливый взор Суворова увидел здесь немало выгод и утвердил начало строительства. Талантливый архитектор Де-Волан предложил план строительства. Бурную деятельность по возведению и обустройству города развернул генерал русской службы Де Рибас, потомок испанских дворян, поступивший на русскую службу еще в период первой русско-турецкой войны. Он, говорят, оказал услугу графу Алексею Орлову, заманив на корабль небезызвестную княжну Тараканову (самозванку, объявившуюся в те годы в Европе и напугавшую Екатерину, после ЛжеПетра — Пугачева). Затем, порасспросив русских офицеров и узнав, кто вхож в царские дворцы, он очаровал вельможу Бецкого, бывшего в те годы довольно близким к Екатерине. Очаровал и его приемную дочку и сразу стал «своим» в коридорах власти. Повоевал на юге под началом Потемкина, участвовал под командованием Суворова в штурме Измаила. В общем, был довольно храбрым воином. Но вот проявил себя и в градостроительстве. Говорят, что он не гнушался запустить руку и в государственную казну. Но ведь не был пойман, а энергии в устройстве дел ему было не занимать. И поэтому наряду с мифами о его деяниях были и реальные успехи, которыми испанский сын России законно гордился. Главную же тяжесть строительства нового города вынес русский плотник, украинский землекоп, каменщик из Могилева, кузнец из Чернигова и корабел из Архангельска. Трудовые люди нашего Отечества. Им-то, первым строителям, и следовало бы поставить памятник в нынешней Одессе.

Тогда, в первые годы существования Одессы, в ней нередко слышалась греческая речь. Осели там после второй русско-турецкой войны многие отставники-греки, некоторые торговцы, плававшие под русским флагом, привезли в южный город свои семьи. С тех пор Одесса стала тем центром, который в немалой степени повлиял на будущее освобождение Греции из-под оттоманского ига.

Греки входили в состав экспедиции Ушакова. Там были боевые капитаны 1-го ранга, командир флагмана «Св. Павел» Евстафий Сарандинаки, командир корабля «Богоявление Господне» Антон Алексиано, капитан-лейтенант Христофор Клопакис, лейтенант Егор Метакса, поручик Егор Артакино и другие.

А на Ионических островах, как отмечали современники, была к тому времени большая «русская партия». В нее входили разные люди. Ведь еще в 70-х годах две тысячи жителей острова Закинф во главе с графом В. Макрисом участвовали в составе морской экспедиции Алексея Орлова, заходил сюда со своей эскадрой и адмирал Спиридов. Русский флаг жители выбрасывали над крепостью еще в 1797 году. А это означало, что они хотят перейти под покровительство России. Закинфцам не откажешь в мужестве, ведь французы только высадились тогда на Корфу.

Особенно сильны были прорусские настроения на острове Кефаллония, где под руководством графов Метаксасов был создан трехтысячный отряд поддержки России. Тридцать отставных офицеров русской службы были немалой и взрывающей силой. Имена лейтенанта Антона Глезиса, капитан-лейтенанта Спиро Ричардопулоса (штурмовавших Измаил), майора Андрея Ричардопулоса, лейтенанта Луки Фокаса, прапорщика Герасима Фокаса вошли в книгу освобождения островов.

На Корфу у России оказалось немало сторонников во главе с графом Н. Булгарисом, организовавшим двухтысячное ополчение. Но не только нобили, люди состоятельные, зажиточные оказались в главных помощниках и союзниках русской экспедиции. Нет, в соратниках и друзьях Ушакова оказался демократ Григорий Палатинос, арматол — доброволец с материка А. Глезис, священник-трибун А. Дармарос, какой-то аптекарь, поднявший русский флаг на Закинфе, жители этого же острова, на руках перенесшие солдат из лодок, крестьяне и рыбаки, ремесленники и отставные солдаты. Они-то все и сыграли важную роль, в немалой степени обеспечившей России симпатии, расположение и признательность, а значит, и победу на островах.

С чем пожаловали?

Необычное виделось в конце века на Средиземноморье. Христианский и мусульманский флаги шли рядом. Корабли злейших в прошлом врагов двигались к единой цели. Незримые нити тянулись от каюты русского вице-адмирала к кораблям объединенной эскадры, на острова Ионического архипелага, в константинопольскую квартиру русского посланника Томары, в Зимний дворец в Петербурге.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33