Жизнь замечательных людей (№255) - Ушаков

Оставался при адмиралах Сорокине и Сенявине в Средиземном море и лишь в 1811 году возвратился в Россию и ушел в отставку. Он-то и написал прекрасную эпитафию к памятнику великого адмирала «Записки флота — капитан-лейтенанта Егора Матаксы, заключающие в себе повествование о военных подвигах Российской эскадры, покорившей под начальством адмирала Фед. Федоровича Ушакова Ионические острова при содействии Порты Оттоманской в 1798, 1799 годах». К сожалению, вышли они уже после смерти учителя и ученика.

Его капитаны не были когортой, не были кастой, они были объединены духом высокого служения Отечеству, у них было высоко развито чувство долга, они были опытные профессионалы и духовно родственные души. «Сочувственники», «общники» — такими старинными словами можно обозначить капитанов Ушакова. Они обладали желанием превосходить друг друга, но это не порождало коварства, а искало выхода в повышении мастерства. Все они были искусны в управлении кораблем, некоторые старались это делать с особым шиком. Ушаков не препятствовал дерзостному лихачеству, но и не раздувал это в ревность. Для него высшим смыслом было исполнить заданное дело с наименьшими потерями людей, экономной затратой средств и сил в эскадре.

Его капитаны были людьми разных темпераментов, стилей, положений в обществе. Ушаков с их помощью тщательно разрабатывал все операции и походы, а затем решительно действовал. В этой его железной системе действия невозможно было быть боязливым, робким, нерешительным. «Все за одного, один — за всех».

Ушаков видел и ощущал всех своих капитанов, их чувства, их состояние, их реальную готовность. Он сдерживал до полного вызревания вулкан страстей в натуре Дмитрия Сенявина, чтобы дать ему восторжествовать и вернуться с победой, а не с шумом скандальной славы. Он уважал печальную надежду Евстафия Сарандинаки на освобождение родины и оказывал ему полное доверие, порождая ответное чувство благодарного служения России. Он восхищался боевой дерзостью Шостака и поручал ему самые рискованные операции, он знал неусыпную бдительность и умение блюсти честь державы Сорокина и без сомнения отправлял его в дальние крейсирования в составе английской эскадры. Он знал железную непоколебимость в строю Голенкина и ставил его в авангарде у Калиакрии.

Он знал и их слабости и поэтому перекрывал возможность оступиться соседом, честолюбием, твердым словом. Они стояли насмерть, и это был его главный резерв, позволявший создавать перевес там, где хотел адмирал.

И еще. Ушаков и его капитаны опирались на великолепную боевую традицию морского флота России, на петровскую школу мореходов. Нет, они не слепо следовали ей, а опирались на нее, шли дальше. Воссоединение знания и вдохновения, профессионализма и идеи было характерно для флота Петра, оно было чертой русских морских офицеров и в последующие годы. Блестящая плеяда капитанов и командиров, окружавших Ушакова, сама по себе выдающееся явление, и она только подчеркивает гениальность и вершинность великого русского адмирала.

Его корабли

Ушаков любил осмотры корабля. Внизу шуршала волна, вверху бился в парусину ветер, а здесь был мир, от которого зависела жизнь всего того, что именовалось кораблем.

Начинал он осмотр с трюма, где придирчиво осматривал расположение балласта.

— Не близко у вас к бортам сии грузы расположены?

В насыпной балласт были поставлены в три ряда обложенные дровами водяные бочки — верхнего, среднего и нижнего лага. Он требовал согласно всем правилам, чтобы они равномерно заполнялись и опорожнялись, дабы остойчивость не терялась. Особо придирчиво осматривал он крюйт-камеры, щупал уголья, насыпанные для предохранения пороха от сырости. Нередко выставлял возле крюйт-камер специальных часовых. Осматривал фонарь, который зажигался с другой стороны камеры, медленно и осторожно обходил бочки с порохом, проверяя их подвижность, пробуя рукой разложенные на решетчатых полках картузы, приготовленные для орудий разных калибров. Чуть повыше на выходе хранились разного рода артиллерийские припасы: кожи, кокора, роги, фальшвееры, палительные трубки, блоки. Артиллерийский припас был в основном в каюте возле крюйт-камеры — там лежали фитили, армяки, запасные колеса, оси, клинья, ломы, банники, бумага. Ядра были в ящиках с переборками в ячейках для соответствующего калибра. В шкиперских каютах трюма пахло горьковатой парусиной. Свернулись в аккуратные тюки тенты, брезентины, лежали разные тросы, парусные нитки, сало, смола, кожа, котлы, гвозди, фонари, обыкновенные сигнальные свечи, мелкие блоки и разные нужные для корабля железки и деревяшки.

В ящиках лежали готовые вкрутиться в дерево гаки, остроголовые топоры, палубные скребки, свайки, долота, болты. В трюмах было влажно, улепетывали завидевшие фонарь крысы. Ушаков с ними боролся, но не всегда успешно. На нижней палубе днем было людно. У пушки находились баталеры. Федор Федорович всегда пробовал, как прикреплена пушка. Дергал тали, особо придирчив был к брюкам — толстым смоленым веревкам, которые пропускались в рымы, прикрепленные к бортам. Помнил, как кружила однажды сорвавшаяся в Северном море пушка, как покалечило матроса, как и его чуть не придавило.

В каютах для сухой провизии все лежало в кулях или ларях, куда и высыпаны были крупа, горох, тут же хранятся канистры, котлы, ендовы, кружки, чарки, ливера, веса. Сверх них лежали решетчатые перегородки для воздуха. В скрученные из веревок кольца, что назывались у моряков кранцы, были положены ядра, другие ядра были положены вокруг грот-мачты. На нижней палубе, начиная от носа, жили служители — канониры, матросы и солдаты. В подвесных койках всегда спала часть команды, другая была на вахте.

В корме в констапельской каюте живут артиллерийские солдатские офицеры и штурмана. Тут же корабельная канцелярия. Хранятся все абордажные оружия — мушкетоны, пистолеты, пики. Впереди бизань-мачты мерно просвечивали выстроенные в три ряда ружья. На верхней палубе в корме отделяется переборкой кают-компания, рядом с которой помещаются капитан-лейтенанты и лейтенанты, над шканцами живут мичман и гардемарины. На правой стороне живет священник, где поставлен корабельный образ для совершения молитв. Посреди верхней палубы во время похода стоит барказ. Тут же место для всякой живности — вверху в клетках куры, утки, гуси, внизу бараны, телята, свиньи.

В носу под баком на середине находится корабельная кухня — камбуз. Впереди нее корабельный лазарет, с другой стороны зажженный фитиль, что позволяет курить служителям над кадками, наполненными водой. С ними рядом труба, что восходит из кухни, и тут же гальюн, то есть уборная. Между грот — и фок-мачтой прикреплены запасные стеньги, реи, помпы, дубовые доски.

Потом Ушаков шел на шканцы, где была каюта капитана. Тут же всегда на шканцах у компаса вахтенный, что командует в рипер, то есть медную трубу. За шканцами хранятся всякие припасы штурмана: флаги, лоты, лаги, лини.

Вдоль всего корабля проходы — называются колидоры, чтобы плотники и конопатчики могли осматривать его борта, перегородки, ладить и конопатить. В колидорах развешивались блоки, бугели, голики и стояли ружья.

А на юте и шканцах вокруг корабля сделаны сетки, где хранятся служительские чемоданы и койки, что не раз спасали от картечи и пуль моряков.

Сколько бурь, штормов, грозных валов обрушивалось на корабль Ушакова. Казались неизбежными крушения, катастрофы. Но их у него не было. А ведь крушения кораблей в то время были не редкость. Так, в 1773 году в Архипелаге гибнет со всей командой 59-пушечный корабль «Азия». Лишь сундук с платьем и офицерскими эполетами да бизань-мачта остались у него. В 1774 году наскочил на камни и разбился вблизи Ревеля фрегат «Миневра», взорвался в Керчи фрегат «Третий», погиб линейный корабль «Слава России», сгорел корабль «Преслава» близ Тулона.

Следует сказать, что причины каждого крушения изучались комиссией и докладывались Адмиралтейств-коллегии, которая принимала строгие решения.

Войновича, капитана «Миневры», допустившего упущения «из-за лености и покою», лишила чинов и разжаловала в матросы (через год Екатерина восстановила его в чинах).

Капитан-лейтенанта Козленинова, показавшего, что он ходил в караул, хотя, как оказалось, сказал «облыжно», то есть соврал, ибо сам на вахте проспал, поставив дежурить часового, списали на два месяца в матросы, лейтенанта Сакена, ушедшего раньше со службы, решено было при производстве обойти чином один раз, а фурьера Колесова «за ложный рапорт о том, что якобы... и помнил то, что было признано», наказали еще более жестоко, пропустив через тысячу шпицрутенов два раза.

Сурово наказывала Адмиралтейств-коллегия провинившихся. К Ушакову такие меры не применялись ни разу. И не потому, что к нему кто-то чрезмерно благоволил, а потому, что денно и нощно проводил он свою жизнь на корабле, потому что знал он его досконально, осматривал постоянно, предупреждал возможные поломки, имел необходимый запас досок, канатов, реев, стеньг. Он знал каждый свой корабль досконально, чувствовал его, любил его нежной любовью.

На первых порах он был сам членом команды, постигал корабль, приживался к нему, готовился к началу над ним. «Евстафий», «Наталия» в 1764 году, фрегат «Ульрика» в 1765 году, пинк «Наргин» в 1766-1768 годах, «Три иерарха» в 1768 году — приобщили Федора Федоровича к морскому братству, к нуждам, возникающим на корабле, их особенностям, характерам и недостаткам.

Азовско-Донской поворот в жизни предоставил Федору Федоровичу возможность познакомиться с невиданными доселе кораблями. Надо было преодолеть мели и перекаты, провести вооруженных солдат, различные припасы, и русские судостроители создали новый тип судов. Управляться с «новоизобретенными» кораблями приходилось нелегко. Прам № 5 в 1769-1770 годах, «Дефеб» в 1770-м, фрегат «Первый» в 1771-1772 годах, бот «Курьер», «новоизобретенные» корабли «Морея» и «Модон» — находились уже под его командованием, выходили в Черное море, помогали овладевать ему искусством морехода, дали практику прибрежного кораблевождения, показали всю сложность существования южного флота.

На Балтийский флот возвращается уже испытанный, жаждущий дальних экспедиций капитан. Фрегат «Северный Орел» стал первым большим кораблем, которым командовал Ушаков. Поход же вокруг Европы по трудности вполне мог быть отнесен к походам первой сложности. Такой же был и «Виктор», полностью подчинившийся воле капитана. Адмиралтейские чины признали за ним это качество — умение покорить, приручить корабль, сделать его объезженным, изучив все его сильные и слабые стороны. Недаром в его руки вручали для проверки корабли, которым суждено было определять будущее российского судостроения.

К его отзыву о фрегате «Проворный» прислушиваются «Во время вояжа примечно...» — писал он в вахтенном журнале тогда. Эта приметливость и зоркость к своему другу-кораблю была характерной для него всегда.

Флаг командующего Севастопольским флотом Ушаков поднял на 80-пушечном линейном корабле «Рождество Христово». Командовал кораблем капитан 2-го ранга М. М. Елчанинов. Этот флагманский корабль был для Ушакова счастливым. Недалеко от Керчи, где турки решили высадить десант, встретился он впервые в должности командующего со всем турецким флотом. Превосходство турок было очевидным. 1110 пушек против 860 русских. Но Ушаков бросает в жаркий бой авангард во главе с Г. К. Головкиным, который и вызывает всю силу турецкого флота. В решающий момент в бой вступает «Рождество Христово», на котором поднимается сигнал сблизиться с противником на картечный выстрел. Командиры на корабле были отменные, они и сокрушили мощь турок. Капитан-паша бежал.

У Тендры Ушаков атаковал трехкильватерной колонной турецкий флот Гуссейна. И опять «Рождество Христово» сыграл ключевую роль в битве, разгромив своими орудиями второй флагман адмирала Саит-бея.

Звездный час линейный корабль «Рождество Христово» пережил 31 июля 1791 года. Блестяще пройдя между берегом и флотом, Ушаков оказался на ветру и устремился на флагманском корабле к адмиралу Саит-Али, успевшему построить кильватерную колонну. Возможно, легендой было то, что Саит-Али перед походом обещал султану привести Ушак-пашу с веревкой на шее в Константинополь, возможно, легендой был и громовой восклик Ушакова с дистанции сто метров: «Саид, бездельник! Я отучу тебя давать такие обещания!» Но не легендой было великое мастерство канониров с «Рождества Христова» и других кораблей, не легендой была развороченная позолоченная корма турецкого флагмана, перебитая мачта, уничтоженный такелаж и абордажные лестницы. Корабль Саит-Али затонул на виду у Константинополя, а «Рождество Христово» вошел в историю как наиболее победоносный флагманский корабль Черноморского флота.

Нет сомнения, что Федор Федорович пылко любил и другой свой черноморский корабль — «Святой Павел». Он наблюдал за его достройкой в Херсоне, приглядывался к команде, спасал от чумы, закалял в переходе из Лимана в Севастополь. Именно на «Св. Павле» он отработал знаменитое взаимодействие, которое превращало капитана, команду и корабль в единый слаженный организм. Его «старанием и искусством» быстрее всех выбегали по команде моряки «Св. Павла» на свои места, быстрее всех они освоились со сложным такелажем, хорошо знали команды и сигналы, быстрее других ставили паруса, быстрее всех перестраивались на другой галс, точнее и скорее всех стреляли там артиллеристы, метко поражали врага стрелки. И еще моряки там были всегда аккуратны, хорошо и сытно накормлены. Много времени отводил Ушаков постижению команд и сигналов. Поэтому-то столь блестяще, как на учениях, опередил «Св. Павел» турецкие корабли при Фидониси, «сбив с немалым повреждением капитан-пашинский корабль. Тож особо один за другим сбил из своих мест сначала поставленных капитан-пашою против его трех кораблей, из коих один большой семидесятый, — писал в донесении Ушаков, — потом сбил же из места пришедшего в помощь им из передовых кораблей одного, причиня всем оным немалое повреждение, фрегат, спустившийся с ветра, один потопил напоследок».

Три часа длился бой, турки не привыкли еще проигрывать на Черном море, но мастерство командиров и моряков «Св. Павла», других русских кораблей превзошло их. Когда рухнула бизань-мачта у флагмана турок, капитан-паше стало ясно, что сражение проиграно, и он поспешно вышел из себя, устремившись к берегам Турции. Так победоносно вошел в историю русского флота «Св. Павел». Ушаков за победу на нем стал контр-адмиралом. Однако список побед и экспедиций корабля на этом не закончился.

Новый «Св. Павел» был флагманом в Средиземноморской экспедиции Ушакова. Наверное, это было не случайно. Вокруг него создавалось какое-то поле уверенности, мужества и честности. Отсюда, со «Св. Павла», шли указания на корабли русской эскадры, донесения в Петербург, Константинополь, Вену, здесь ковалась стратегия победы.

Достаточно вспомнить февраль 1799 года.

По сигналу с флагманского корабля эскадры объединенный русско-турецкий флот выдвинулся к Видо и после артиллерийского обстрела «истребил и обратил в прах французские батареи». «Св. Павел» стрелял по самой крупнокалиберной батарее противника и в короткий срок подавил ее. На мачте взвился сигнал «Начать высадку десанта». Видо был взят, взяты штурмом были внешние форты, и тогда судьба Корфу была решена. Генерал Шабо 20 февраля 1799 года на борту «Св. Павла» подписал условия капитуляции. Командование осажденных прибыло на корабль к Ушакову.

Капитан-лейтенант Е. Метакса свидетельствует:

«Французские генералы, выхваляя благоразумные распоряжения адмирала и храбрость русских войск, признавались, что никогда не воображали себе, чтобы мы с одними кораблями могли приступить к страшным батареям Корфы и Видо, что таковая смелость едва ли была когда-нибудь видана... Они еще были более поражены великодушием и человеколюбием русских воинов, что им одним обязаны сотни французов сохранением своей жизни, исторгнущие силою от рук мусульман».

Можно привести и отзывы самих французских пленников о впечатлении встреч с Ушаковым и кораблем «Св. Павел».

«Русский адмирал принял нас в кают-компании (на корабле „Св. Павел“)... Он оказал очень ласковый прием всем нашим начальникам. После обычных приветствий вице-адмирал Ушаков велел подать нам кофе. Ушакову около пятидесяти лет. Он кажется суровым и сдержанным. Он говорит только по-русски... Московский флаг на корабле начальника напомнил о враге, которого должно опасаться, но который знает законы войны, не то было с флагом оттоманским... Адмиральский корабль „Св. Павел“ хорошо построен и вооружен бронзовыми пушками, так же как и прочие суда. Это судно содержится очень чисто и в хорошем порядке».

Ушаков возвратился из Средиземноморской экспедиции в Россию на «Св. Павле» 26 октября 1800 года. Через несколько дней он донес главному командиру Черноморского флота В. П. фон Дезину, что «Св. Павел» вместе с другими кораблями «подлежит большому исправлению». Все они «введены в гавань, поставлены на места и разоружены, „и из них к исправлению килеванием и за червоядием к перемене верхней обшивки наипервее приуготовляться“ (31 декабря 1800 г.). Это была его последняя встреча со „Св. Павлом“, в будущем году Ушакова перевели в Санкт-Петербург. Там он и ходил несколько раз в море, взыскивал за порядок. Но душа его уже никогда так не радовалась и не возвышалась, как в дальних походах на своих лучших кораблях.

Его моряки

Морской служитель, моряк, мореплаватель, мореход, матрос, чин нижнего звания — сколько названий имел тот, на чьих мускулах, усилиях, ловкости, храбрости и умении держался парусный флот. А жизнь его была лишена какой-либо романтики и прочности. Зыбким было море, зыбкой была жизнь. Сухари в походе превращались в пыль, порошок, в котором копошились черви, вода протухала, солонина сгнивала. Цинга, шатающиеся зубы, распухшие десны, вонь сопровождали моряка на его корабле.

В западных флотах моряками на корабле часто были обыкновенные арестанты, каторжане, авантюристы, случайные люди. Их захватывали всякими правдами и неправдами в приморских кабаках, на городских окраинах, на пыльных дорогах и грязных трущобах. Сборище последних бродяг и пожизненных профессионалов, боязливых сельских парней и авантюристов, убегающих с берега от наказания.

Русский флот был несколько иным. Моряки в него набирались в основном из рекрутского набора и из солдат, а также из небольшой части вольных людей, однодворцев, мелких торговцев, бывших иностранных подданных. Рекрут воспринимал свою тяжкую повинность как исполнение желаний общины, всего сельского схода, и поскольку общинные настроения были сильны среди русских крестьян, рекруты в основном не считали возможным протестовать против жестких порядков, а свой долг, свою обязанность видели в добросовестном исполнении общинной обязанности. В этом было преимущество русского моряка, которым командовал Ушаков. Они приходили в неведомое для них дело и с крестьянской основательностью овладевали им. А освоить его было нелегко, неимоверно тяжко для того времени. Как разобраться во всем сложном корабельном устройстве? Для них это был целый мир, который постепенно усилиями таких капитанов, как Ушаков, становился понятным и близким. Но не сразу...

В книге известного немецкого мариниста Хельмута Ханке «Люди, корабли, океаны» пишется о кораблях того времени: «Для обслуживания парусов на фрегате имелось около 140 различных тросов. Среди них были фалы для подъема реев, бегущие кверху по эзельгофтам или блокам; ракстали для поднимания или опускания раксов, брассы для поворота парусов на ветер; шкоты для притягивания нижних узлов паруса к борту, палубе или ноку нижележащего рея; гитовы для подтягивания кверху нижних углов паруса во время взятия рифов или при уборке; гордени для подтягивания паруса к рее и многие другие снасти. Эти тросовые джунгли были еще гуще, так как, исключая фалы и ракстали, у каждой из снастей был свой двойник для противоположного борта. Попробуй разберись во всем этом хозяйстве! Да еще такие трудности, зачастую иноязычные, „птичьи“ названия... Но куда сложнее, чем овладеть подобной тарабарщиной, было научиться „играть на этой канатной арфе“. Чего, например, стоят такие команды, как: „Брамсели и бомбрамсели на гитовы! Кливер и бом-кливер долой! Фок и грот на гитовы! На грот-брассы!“

В хорошую погоду еще сносно. Когда же налетал шторм и рангоут начинал скрипеть и охать, когда верхушки мачт кружились, а палуба, окатываемая забортной водичкой, становилась скользкой, будто смазанная мылом, когда промерзшие канаты деревенели, а судно после нескольких прыжков в этой дьявольской чехарде вдруг давало резкий крен — тогда начиналась битва с морем не на жизнь, а на смерть! Для того чтобы суметь в неистовстве урагана взять рифы на гроте, нужны были нечеловеческие силы. И барахтались люди в хлещущей их, словно плетьми, путанице такелажа, как мухи в паутине... и раскачивались между небом и землей на этих сатанинских качелях отчаянные ползуны по вантам, цепенея от ужаса и выкрикивая прямо в тучи богохульные проклятья... Но никто не покидал своих постов, если только ураган не распоряжался по-иному. За трусость полагалась смерть. Таков был суровый закон палубы».

На русском флоте порядки были несколько иные, но в целом почти такие. Ибо ничто не могло изменить характер моря, урагана и корабля. Ибо не придуманы были тогда еще двигатели, заменявшие паруса и автоматы, исполняющие команды.

Наказание на флоте было жестоким — цепи, кошки, линьки (короткие пеньковые тросы с узлом на конце, которыми избивали провинившегося), порка на палубе в присутствии команды, шпицрутены. Жестоко по нынешним меркам. Ушаков был строг к прегрешениям на службе, отклонений от требований не терпел. Наказания за прегрешения были уставные, и, возможно, мы в наше время ужаснемся некоторым из них. Но таково было время, да и нынешние наказания, может быть, для потомков тоже будут выглядеть ужасными. Главное, о чем говорили сослуживцы Ушакова, наказания за проступки и преступления были справедливы и неотвратимы. Адмирал не упускал нарушений без наказания. Вот, например, один из его суровых приказов от 4 октября 1782 года:

«§1. Явившегося из бегов корабля „Рождество Христово“ клерка унтер-офицерского чина Ивана Батагова за самовольную от команды отлучку, за пьянство, в котором он обращается весьма часто, и дурное поведение, написал я в матросы по 2-ю статью и рекомендую к воздержанию впредь от таких предерзостей наказать его при команде по рассмотрению.

§2. Пойманного из бегов находящегося на Глубокой пристани штурманского ученика Герасима Федора во исполнение присланного ко мне из Черноморского Адмиралтейского правления от 18 числа сентября указа, ежли и подлинно он так объявляет и имел так от командира притеснения для чего... не принес жалобы, а отлучился. Рекомендую господину премьер-майору Говорову наказать его жестоко при разводе фрунта и определяю его на корабль «Сошествия святого духа» в комплект, куда приняв, внести в список и довольствовать чем следует.

§3. Явившегося из бегов корабля «Богородица казанская» писаря Ивана Шершнева и пойманного каторжного невольника Ивана Михайлова рекомендую первого за пьянство и 5-дневную от команды отлучку наказать при команде по рассмотрению, а невольника господину премьер-майору Говорову наказать при собрании, прочих нещадно кошками и, освободив из-под караула, отослать куда надлежит.

§4. По рапорту господина командующего кораблем «Рождество Христово» матроса 1-й статьи Абрама Петрова за утрату самовольно всего казенного мундира, кроме тулупа парусинового, за пьянство и воровство и весьма худое поведение, написал я по 2-ю статью и рекомендую наказать его при команде шпицрутенами через 1000 человек один раз и из-под караула освободить, вместо ж утраченного мундира выдать ему из имеющегося при команде оставшего после умерших, а за прежний, что следует, взыскать из его жалованья, о чем дать знать конторе Севастопольского порта...»

Да, не ангельская жизнь была в Морфлоте, совершались там проступки, преступления, действия, продиктованные бесправием, жестокостью командиров, темнотой и невежеством. Надо было научить матросов, помочь им преодолеть страх, полюбить море и корабль, через это возвести их туда до служения Отечеству и царю, как выразителю высшей власти. Все это было трудно, требовало кропотливой работы, постоянного пребывания рядом с командой. Ушаков не мог опираться на просвещение, на ученые звания своих матросов — у них этого не было. Но в них была жива традиция стойкой борьбы их предков с иноземными захватчиками, традиция веры в предназначение «служить народу православному», воспитанное в них традицией мужество, стойкость, практическая сметка, умелость в рукодельничанье, вера в командира. В иную пору это могло и зло принести, Ушаков извлекал из такого реального состояния русского моряка XVIII века Добро. Добро для моряка, для флота, для державы.

Строг, но справедлив был адмирал. Справедлив и заботлив. Питание, состояние здоровья моряка постоянно в центре внимания Ушакова. Больной морской служитель службы не исполнит — и требовал адмирал от командиров, лекарей, подлекарей, их учеников и аптекарей бдительно следить за возникающими болезнями.

«О состоянии больных, — в 1792 году требует он, — присылать еженедельно рапорты, означая в них число каждой болезни порознь». И дальше: «Постелей, подушек и одеял сделать потребное число...» «По недостатку прачек нужно оных умножить, почему и нанять их достаточное количество на сей случай число, даже белье почасту переменять».

«Рекомендую всем господам командующим корабли, фрегаты и прочие суда в палубах, где должно для жилья поместить служителей, привесть в совершеннейшую чистоту, воздух даже в интрюмах кораблей очистить, а потом здоровых служителей перевести на суда и исполнять все, как выше в повелении означено, — пишет он в одном из своих приказов. — ...Больных служителей, которые не могут помещаться в госпитале, содержать... при командах, поместя их свободно в казармы, в которых соблюдать всевозможную чистоту и рачительный за ними присмотр и попечение самих господ командующих». Также и я не упущу иметь... и собственный мой присмотр за всеми».

Вот это уже новый и абсолютно выпадающий за пределы кастовой морали господствующего слоя принцип Ушакова. Этому еще предстояло научиться многим лучшим и передовым командирам того и будущего времени. А Ушаков уже исповедовал эту высокую гуманистическую мораль истинного человека, и не имеет значения, что пришла она к нему не от радикалов века Просвещения, а из глубин человеческого сострадания, от духовной сути высокоодаренной личности, от отца Федора и других ее носителей, обладавших и не обладавших священническим саном.

* * *

Ежедневно в гавани Севастополя объезжает Ушаков корабли и казармы. Следил, чтобы каждый матрос подвесил в каюте свою койку, разложил постель, одеяло, одежду перед окуриванием корабля.

— Пойми ты, братец, — увещевал он молодого моряка, — одежда и койка просушены быть должны. Из них гнилость и хворость пороховым и табачным дымом изгоняется, а лучше березовым дымком, лучше всего, а ты кафтан свой под барказ спрятал, боишься, дабы он у тебя запах не потерял. Пачуали аль на него вылил?

Матросы незлобно смеялись, а новобранец, смущаясь, унес свой кафтан в каюту, у входа в которую боцман тихо показал ему увесистый кулак. И это не ускользнуло от Ушакова.

— А ты, Петрович, опять только кулаком командуешь? Скажи лучше, гребни у всех есть?

— Так точно, ваше превосходительство! — неуверенно ответил боцман.

— А ну давайте доставайте, посмотрим, каковы они у нас.

Началась кутерьма, кое-кто достал из кармана сразу, кто-то сбегал в каюту, достал из верхней одежды, кто-то из чемодана, другие растерянно разводили руками. Офицеры переглядывались: «Нашел что проверять командующий?»

— Вот что, братцы, без гребня матросскому служителю нельзя. Голова должна быть аккуратна, прибрана, чиста, мерзости ни в волосах, ни в мыслях иметь не должна. Петрович, я больше проверять не буду, то твое боцманское упущение. А вы, господа, — поворотился он к офицерам, — сие тоже в регламент своих дел занесите. У командира мелочей нет, от бушприта до кормы все его заботой содержится, а главное на корабле — моряки!

— Понял, — с уважением к себе покачал головой новобранец. — Главное — моряки!

— Какой ты у черта моряк, ты еще помпа водоносная. Вот поплавай с нашим адмиралом, повоюй, тогда он и тебя Петровичем называть будет, — не злобясь, ответил боцман. — На гребень и не теряй, помни, что он сказал.

При спуске по трюму с корабля бросил последние слова капитану:

— Поставь, Гавриил, курительницы в каютах офицеров, но чтоб не загорелось. Ничего, прокашляются, здоровее будут, — и, махнув рукой, спустился в шлюпку.

Особенно тщательно Ушаков следил за питанием морских служителей. Могло показаться иногда, что не морские искусства, не мастерство кораблевождения, не заботы порта беспокоили его больше всего, а еда. И не его личная, об этом он почти не говорит и не пишет никогда, а еда моряков. И не такая, чтобы просто насытить, а чтобы была она полезная, вкусная, здоровая и регулярная.

В условиях оторванности от Адмиралтейств-коллегии, даже от Ясс, где была ставка «Предводителя» Черноморского флота Потемкина, в условиях жестокого режима и экономии, отсутствия лишних средств сделать это было нелегко. Но Ушаков один за одним издает регламенты, приказы, распоряжения. Он шлет письма, просьбы, иногда кажется ноющим жалобщиком и унижающимся просителем. Но в том-то и дело, что он просит для моряков, для флота. Просит он губернатора Каховского, обер-кригс-комиссара Фалеева, контр-адмирала Мордвинова, правителя военно-походной канцелярии Потемкина полковника Попова и самого светлейшего князя, Адмиралтейств-коллегии, да и императора Павла он не боялся обременить разного рода хозяйственными просьбами. Надоедал, наверное. Надоедал, но матрос был сытым. Сытым даже тогда, когда никто не откликался на его просьбы и не присылал продовольствия и денег. Он взывал тогда к своим капитанам.

Обучая свою эскадру в 1797 году, он издает приказ «О снабжении больных свежей провизией во время плавания». Понимая, что таковой может не быть, он твердо утверждает: «Ежли господа командующие покупкою или из собственной своей провизии сколько чего на содержание больных служителей издержат на сколько суммою денег по окончании кампании в зарплату кому что следовать будет, деньги отпущены быть имеют».