Ночная дума

Константинополь отступал во тьму. Корабли входили в Черное море. Ушаков вышел на палубу незаметно, остановился в лунной тени. Солдаты суворовского батальона, посланного им еще для штурма Мальты, рассказывали забавные истории из заграничных походов. Матросы отвечали тем же. Один из них с удивлением и восхищением приговаривал:

— Красота-то какая! Красотища. Эхма-а, братцы, ничего этого мы бы не видали и не знали, если бы не наш Федор Федорович. Вот уж победы умеет ковать-то. Ажио страшно, куда забрались. А с ним не боязно.

— А и нам с Александром Васильевичем стало ничего не страшно. Он все дела свои вершит по божьим законам. Господь дал ему чудесную мудрость, и знал он все на свете, что было раньше, что будет потом. Ангелы божьи руководили им. Они слабые стороны его врагов указывали, а русскую солдатскую силу удесятеряли.

— А ты знаешь, — перебил другой, — он хоть и телом хлипок, не чета вашему адмиралу, но бог дал ему здоровье наикрепчайшее, хворь его не одолевала.

— Да что хворь, он с самими звездами речь вел и волны слушал, шелест листьев разумел. Бают, что по ночам он видел всех, кто погибший, и скорбел всегда сердцем, зная их. Дьявол, сказывают, — продолжал седоусый гренадер, — со всеми его врагами союз заключил, но Суворов дьявольских чар не боялся и наваждения всегда отводил от себя и солдат. Но однажды, — гренадер оглядел слушателей, достал трубку и, набивая ее табаком, продолжал, — дьявол таки одолел его солдат. Сила врага человеческого велика, и войско стало роптать. Дело еще было во время перехода через ущелье Сен-готардово, где и гнездился дьявол. «Не пойдем дальше! — кричали солдаты. — Мы голодны, не обуты, веди нас назад!» — «Хорошо!» — сказал Суворов. Гренадер высек искру, и трубка его задымила, распространяя запах пахучего турецкого табака. — Так вот: «Хорошо, — он говорит. — Я позволю вам возвратиться назад, но прежде заройте меня в землю! Копайте могилу!»

— Так и сказал? — недоверчиво спросил крепкий, коренастый, молодой моряк.

— Так и сказал: «Копайте мне могилу!» А у солдат сердце встрепенулось. «Отец наш! — заливаясь слезами, говорили они. — Веди... Веди нас! Умрем за тебя!» Так что и на сей раз дьявольские козни не удались. Я ведь с Александром Васильевичем из-под самого Кинбурна воевал, и под Очаковом был, под Измайловом, две дырки от фузеи в ноге, по голове шашкой турок полоснул, француз в грудь штыком уколол, а жив все. А он, наш отец родной, уже на том свете, но, сказывают, — гренадер снова понизил голос, — что лежит он в гробнице в глухом темном лесу, среди необитаемых трясин. В том лесу есть скала, а вход в эту скалу скрыт под болотом, про которое в народе ходят недобрые слухи...

Трубка у гренадера иногда вспыхивала ярче, и тогда из темноты выплывали части лиц моряков и солдат: то нос с усами, то чье-то ухо с серьгой, то полуоткрытый рот застывшего во внимании молодого еще воина.

— Так вот, говорят, по ночам слышатся там чьи-то горькие стенания, синие потаенные огни загораются то там, то сям под скалой, какая-то бледная тень носится над ней, да слышится пение заупокойное и звон погребальный.

— Что то такое? — не выдерживает молодой.

— Да то тайна. Но говорят, в середине скалы есть оконце, и видно в него, как горит там внутри его неугасимая лампадка и кто-то замогильным голосом произносит поминовения старому князю, рабу божьему Александру. А он сам, батюшка наш Суворов, спит тут же, положив голову на каменную плиту. Тишина мертвая кругом, лес не шелохнется, ветерок не прошумит в листве, ни птица, ни зверь сюда не заглядывают, только черный ворон каркает над скалою да высоко в небе вьется орел, что другом его и спутником был в небе.

— Да-а, история, — протянул кряжистый, полувопросительно подтвердил: — Может, и найдется волшебник какой, что живую воду найдет.

— Спит мирно русский богатырь, — закончил гренадер. — И долго еще спать будет, пока не покроется русская земля человеческой кровью по щиколотку бранного коня. Тогда и воспрянет от смертельного сна могучий старец, выйдет из темного могильного заключения и освободит свою Родину от злой напасти.

Над кораблем проносились морские ветерки, тихо шуршала волна, а солдаты и матросы задумались над судьбой уже ставшего легендарным, недавно водившего в поход русские войска непобедимого воина и командира. Ушаков шагнул вперед, солдаты и моряки вскочили.

— Сидите! Сидите! Славно сказывал про Александра Васильевича. Может, и песни какие споете про него?

Солдаты переглянулись.

— Да вот есть у нас тут один, Максим из Малороссии. Он много знает.

Максим не отнекивался, сел на подсунутую кем-то скатку и попросил подсвистывать. Потом начал лихо:

Максим закончил куплет на высокой ноте, опустил голову, набрал воздуху и снова с удалью продолжал:

— Хорошая песня, боевая, — похвалил Ушаков. — Ну а еще что знаешь?

— Я много знаю: и про Кинбурнскую косу, и про польского короля, и про то, как цесарский царь просил спасти его Суворова отрядить, и про их спор с Потемкиным. Но вам вот спою смутную, печальную:

Вышла луна, по берегу тянулись огоньки, и русская протяжная песня зажимала суровое солдатское сердце в тоске, вызывала в нем сладостные и грустные воспоминания.

Моряки вспоминали штурм Корфу, солдаты — последние битвы при Требии и Нови. И там пали многие их товарищи. А Максим продолжал как-то сдержанно и легонько:

Песня затихла, а все кругом молчали. Было грустно, жаль солдата, его невесту, да и себя немного. Ушаков тоже пожалел себя. Некому отдать было обручальное кольцо. Да и не было его у него. Обручили его с морем, с дальними походами, ласкали его удачливые ветры, и не семейный, а самый настоящий боевой корабль был под ногами у него всю жизнь.

— Ну, спать, братцы, пора. В России будем скоро. Своих встретим. Обрадуются.

Его капитаны

Русский морской флот во времена Ушакова был густо населен опытными морскими командирами, принимавшими участие во многих кампаниях и сражениях. Г. А. Спиридов, А. Н. Сенявин, А. И. Полянский, Ф. А. Клокачев, Е. В. Елманов, П. А. Круз, С. П. Хметевский, Т. Г. Козлянинов, С. К. Грейг, И. Т. Овцын, Я. Ф. Сухотин, А. И. Борисов, П. И. Баскаков, В. Я. Чичагов, И. Л. Голенищев-Кутузов, Е. С. Одинцов, И. М. Одинцов, Н. С. Мордвинов, Ф. Макензи, П. И. Ханыков, А. П. Алексиано, А. В. Мусин-Пушкин, П. Алексиано, П. К. Карцев, В. В. Пустошкин, Г. К. Голенкин, П. И. Пущин, В. П. фон Дезин, Д. Н. Сенявин, А. А. Сорокин и др. А рядом менее способные, но более пронырливые и нахальные — Г. Кушелев, Поль Джонс, М. Войнович, Д. Эльфинстон, Мазини, Траверсе, П. В. Чичагов. Нелегко было пробиться через этот строй к высшим военно-морским званиям, орденам, признанию. Следует сказать, что в этом продвижении был свой строгий порядок. Присуждение высших званий происходило после успешного завершения плавания, выигранного сражения, других испытаний, выдержанных кораблем, эскадрой, флотом. Немало, конечно, и при этом зависело от благосклонности двора, от влияния знатных родственников, фаворитов. Ушаков этого дополнительного коэффициента продвижения не имел. Он был обязан своему таланту, опыту, упорству, знаниям, человеческим качествам. И еще он был обязан в этом своем продвижении, в утверждении своего авторитета своим друзьям-капитанам, своим помощникам по боевому братству, своим подчиненным офицерам, своим сотоварищам. Он им обязан. Но и они ему обязаны своей славой, приобретенным опытом, высочайшим умением.

Ушаков не подбирал себе командиров. Адмиралтейств-коллегия их назначала сама по старшинству, выслуге, успехам. Офицеры обязаны уметь повиноваться и подчиняться. Они и умели. Но через небольшой промежуток времени почти все они исполняли команды своего командира не только по уставному требованию, а по внутреннему убеждению в его правоте, по вере в его знания, опыт и удачу. С Ушаковым они прошли крещение в соленой купели моря. Беспокойную, нелегкую, но возвышенную жизнь. Все они были высокие патриоты, все были люди духовные, одни из самых образованных представителей державы, все десятки раз покидали Родину и, если не погибали, всегда возвращались к ней.

«Чести образец» являл сам Ушаков. И его окружали люди, для которых честь была, может, и внеуставным, но самым высоким понятием.

Возьмем храбреца Ивана Андреевича Шостака. Он в блестящем шлейфе на судне «Лебедь» сопровождал Екатерину II по Днепру, а в первом бою с турками в Лимане сражался на шлюпке. В устье Дуная на дубель-шлюпке появлялся в самых неожиданных местах, нападал на противника, взял в плен два речных судна, участвовал во взятии крепости Тульчи и Исакчи. «Георгий» 4-й степени появился у него тогда на груди. Казалось, человек этот был создан для подвигов. Указ о его награждении только появился, а вслед за ним без паузы — за бесстрашие при штурме Измаила с отрядом гребного флота он был награжден при похвальном листе золотым знаком с сокращением на три года срочного времени для получения военного звания. В 1791 году на полном ходу на своих, не очень устойчивых гребных и иных судах подгребал к Гальцу и Браилову и, разворачиваясь, устраивал артиллерийский обстрел. Известны случаи, что такие обстрелы оканчивались печально для стреляющих — пушки разрывались, лодки от отдачи переворачивало. Но Шостаку везло — все были целы. Везло потому, что был храбр, настойчив, четок, умел подготовить к бою всю команду. Второй «Георгий» вне очереди засиял на его груди. После войны с турками его искусство шлифовалось под началом Ушакова. Доверие вице-адмирала окрыляло. Иван Андреевич провел блестящую операцию по взятию Цериго и Занте. Ушаков ценил достоинства своих командиров. Павел I особо отметил эти победы. Шостак стал капитаном 2-го ранга и получил «Анну» на шею. Затем осадные работы вокруг Корфу, дерзкие рейды по Адриатике и Генуэзскому заливу. Восьмиконечный крест Иоанна Иерусалимского — знатная награда того времени — присоединился к другим у стремительного и бесстрашного для капитана 1-го ранга. Он погиб-то по-морскому геройски, не оставив корабль «Тольскую богородицу» при крушении уже в начале следующего века.

А Сарандинаки (Стамати) Евстафий Павлович? Известно, как любил Ушаков греков. И не случайно он избрал своим флагманом корабль «Святой Павел», капитаном которого был Сарандинаки. Этот не знавший страха волонтер Архипелагской кампании Спиридова приехал с русской эскадрой в Кронштадт и поступил на русскую службу. Ее он проходил по ступенькам, ничего не переступая, начав в 1775 году с артиллерийского унтер-офицера. Еще раз с эскадрой контр-адмирала Борисова обогнул Европу, вздохнул с грустью у родных берегов Греции и в лейтенантском звании оказался с другой стороны своего отечества в Азовской флотилии. Не пренебрегает ничем в деле службы (да, собственно, и пренебрегать изгнанникам с родины было нечем), командует транспортным судном. Яростно сражается в Лимане. Замечен. Получает капитана 2-го ранга. Под началом Ушакова на фрегате «Кирилл Белозерский» сражается у Керчи и Гаджибея. На «Св. Андрее» участвует в судьбоносном для русского флота сражении у Калиакрии. Не мог не поднять свой флагманский флаг на «Святом Павле» Ушаков, ибо не раз испытывал он четкость команд, понимание, слаженность экипажа, умение канониров на этом корабле, ибо не случайно стал на нем с 1798 года капитаном этот бесстрашный русский грек, с детства знающий все бухты и заливы Архипелага. И он ушел в отставку сразу же после похода. Может, не хотел служить под другим началом?

Через десять лет после Ушакова закончил морской кадетский корпус Александр Андреевич Сорокин. И сразу дальний и сложный переход к «Английскому каналу». На этом школа морских переходов не завершилась. В 1781-1782 годах на «Памяти Евстафия» в эскадре Я. Сухотина прошел он от Кронштадта до Ливорно и обратно. Тут-то и познакомился он с четким, упорным, скрупулезным командиром корабля «Виктор», отсюда и пошла их многолетняя и братская дружба. Судьба свела их снова на Черном море, где он ежегодно плавал и одно лето ходил для обозрения Константинопольского пролива. В войну храбро сражался в «Очаковском лимане» — стал капитан-лейтенантом, командуя дубель-шлюпкой, ходил в устье Дуная. Поверил окончательно в мастерство своего старшего собрата в сражениях у Керчи и Гаджибея. Там был награжден «Георгием» 4-й степени. Затем знаменитая Калиакрия. После этого можно было Александра Андреевича больше на храбрости не испытывать — он полностью прошел морскую академию Ушакова. Думаю, что Федор Федорович радовался, когда с ним на «Св. Михаиле» шел в Ионическое море капитан 2-го ранга Сорокин. Не опасаясь нерасторопности, неумелости, простоватости, Ушаков доверял ему крейсировать от Александрии до Неаполя, действовать с английской эскадрой в совместной блокаде Египта. Ну и когда наступил час Корфу, он без него тоже не обошелся. Капитан 1-го ранга Сорокин, осыпанный наградами, остался после ухода Ушакова в Неаполе, крейсирует в Средиземном море до 1806 года, исполняет добросовестно поручения русского двора (спас даже сардинского короля). Один из немногих после великого адмирала получает Золотую шпагу с благодарностью от Сената Ионических островов.

С 1807 года он в России, командует эскадрой на Балтийском море, тогда же и уволен от службы (что за поветрие было в эти годы на ушаковских капитанов?). И лишь в год смерти Ушакова его опыт вновь понадобился, и он был возвращен во флот, стал членом Адмиралтейств-коллегии.

А вот еще два его замечательных друга, подписавших завещание Ушакова. Нет, панибратства у него с ними не было, но был совместный, боевой, не усыпанный розами путь, была крепкая мужская дружба, была уверенность в порядочности и честности, была вера в высокую судьбу русского флота. С Гавриилом Голенкиным и Петром Карцевым они учились почти в одно время в Кадетском корпусе. Карцев инспектировал его в 1797 году в Севастополе, в 1800 году пришел на подмогу из Кронштадта в Палермо. Гавриил плавал по тем же маршрутам, что и Федор: Кронштадт — Архангельск — Ливорно. Сражался при Чесме. Хозяйствовал в Херсоне, его усилиям город и порт обязаны в немалой степени своему расцвету. На корабле «Св. Магдалины» сражался у Керчи, Гаджибея и Калиакрии, был членом правления Черноморского флота, и до Ушакова уже в звании вице-адмирала командовал галерным флотом Балтики. Уволен от службы почти одновременно с Ушаковым. Победители в прошлом всегда неуместны для новых правителей.

Ушаков не был противником иностранного, как пытались иногда представить его ретивые почитатели. Он всегда глубоко изучал иностранный опыт, знал иностранные языки, с почтением относился к зарубежным обычаям. Он был противником невежества, которое не имеет национальных границ, но умеет хорошо рядиться в престижные и высокочтимые у нас в Отечестве зарубежные одежды. Он умел хорошо распознавать его, за напыщенностью, многозначительностью и горделивостью увидеть пустоту и никчемность. И в то же время он умел перенимать у иностранцев все хорошее, умел дружить с самыми умными и благородными капитанами-иностранцами, пребывающими на русской службе. И действительно, под его началом находились люди разных национальностей, с которыми он быстро находил общий язык, если они добросовестно и усердно служили русскому флоту. Вот, например, швед Бакман, нареченный при переходе в наш флот Иваном Яковлевичем. В войне с турками он командовал дубель-шлюпкой. Хладнокровный и расчетливо храбрый, он участвовал в штурме острова Занте, сражении при Цериго и в десантной высадке при взятии Корфу, где и был контужен. Не успел поправиться и ринулся на фрегате «Григорий Великая Армении» к Неаполю, где участвовал в высадке десанта. Три ордена получил за эту кампанию Иван Яковлевич. Ясно, что не без представления Ушакова. Столь же организован был и голландец Карл Даре на «Св. Марии Магдалине», сражавшийся в Архипелаге. Или грек Дмитрий Бальзам, окончивший Корпус чужеземных единоверцев, в его Ионической экспедиции избороздил весь Архипелаг, участвовал в овладении островами Цериго, Св. Мавры, крепостью Корфу, Анаконой. Получал награды, спасал королевскую фамилию, перевозя ее в Триест, патрулировал в южных морях.

С почтением относился он и к англичанам. Англичане-волонтеры Роберт Вильсон и Белли. Вильсон сражался при Фидониси и Керчи, а стремительный капитан Белли (Белле) был одним из любимцев Ушакова. Его звали то Генрихом Генриховичем, то Григорием Григорьевичем. Он появился в Донской флотилии в 1783 году с английской службы. Плавал на Азовском и Черном морях, сражался под началом Ушакова во всех сражениях: при Фидониси, Тендре, Гаджибее, Калиакрии. На фрегате «Счастливый» участвует в штурме Цериго, в экспедиции с десантом русских моряков проходит из Манфредонии весь юг Италии и завершает поход в Неаполе. Победоносное шествие небольшого отряда потрясает Петербург, Палермо, Константинополь. «Белле думает меня удивить!» — воскликнул тогда Павел I и пожаловал ему орден «Анны» 1-й степени, что было явно не по чину. Морская закваска передалась, кстати, в семье по наследству, его внук Владимир Александрович Белли начал службу в 1900 году на «Авроре», перешел в 1917 году на сторону Советской власти, командовал эскадренным миноносцем, названным в честь его деда «Капитан Белли», служил в штабе ВМФ и преподавал в академии.

Следует сказать, что Ф. Ф. Ушакова вообще окружали интересные люди, ответственные, умные, наблюдательные. Историограф его эскадры в Средиземноморье Телесницкий был, может быть, одним из самых замечательных и легендарных разведчиков XVIII века. Под чужим именем сухопутным путем пробрался он в Италию. Снял планы Сиракуз, Палермо, Корфу. Нащупал связи с инсургентами и противниками режимов на Балканах и в Италии. На свой страх и риск организовал отряд корсаров и начал совершать нападения на турецкие корабли, в дальнейшем чудом спасается от окруживших его турок и становится в эскадре Ушакова ценным осведомителем, наблюдателем и историографом.

А Иван Осипович Салтанов, лихой боец со шведами, где только не побывал он. Избороздил Северные моря, несколько раз ходил в Архангельск, Копенгаген, Лондон. В последнем он и стал волонтером английского флота. Достиг Вест-Индии и Америки. Это и сейчас-то кажется далеко, хотя вполне достижимо, а тогда-то из Ярославля, например, сущий край земли. Ушакову такие бывалые капитаны были очень нужны, и Салтанов становится с ним рядом. На корабле «Св. Михаил» он в эскадре Пустошкина штурмует Видо и Корфу, ведет блокаду Анаконы и Генуи. За разгром военных транспортов у генуэзского побережья награждается орденом Иоаннитов. Он и позднее бывал тут в эскадре Сенявина, проявляя лихость и безукоризненную исполнительность. С новыми порядками на флоте, уходом в отставку своего адмирала ушел из жизни.

Или возьмем мичмана Федора Сабова, окончившего более чем через тридцать лет после своего кумира Кадетский корпус, да не в Петербурге, а в Херсоне и сразу же попавшего в огнище войны, принимавшего участие в штурме Цериго, Занте, Кефаллонии. Ушаков разглядел в нем человека смелого, ответственного, везучего. И поручает ему на поляке «Экспедицион» курсировать до Туниса и обратно. Капитаны некоторых хорошо вооруженных фрегатов не решились бы на столь рискованные рейды под носом у французов, а Федор Сабов не усомнился ни в себе, ни в экипаже. Умел воевать и быть неуязвимым.

А умница, зоркий и наблюдательный капитан-лейтенант Егор Метакса. Тоже из греков, из второго поколения, после окончания Корпуса чужеземных единоверцев мичманом был направлен на Черное море, участвовал в бою при Калиакрии, и, как он писал, «имел счастье служить при великом адмирале», с которым и направился в Ионический поход. В Константинополе был переведен как знающий турецкий язык на флагманский корабль Кадыр-бея «для истолкования сигнальной части и движения эскадр». Участвовал в десантных операциях на Цериго, ездил с особыми поручениями в Превзу и другие места.