Итальянская кампания

Ушаков переходил ко второй своей задаче. Он должен был помочь очистить Южную Италию от французских войск. Там, на самой модельной части Аппенинского сапожка, расположилось Неаполитанское королевство. Только в 1734 году обрело оно свою независимость от Испании. Королевство объединило территорию шести областей Южной Италии — Кампании, Калабрии, Базиликаты, Апулии, Абруцци, Молизе и Сицилии. После Карла Бурбона, первого владетеля королевства, престол занял его сын Фердинанд IV, женившийся на 16-летней Марии-Каролине — дочери австрийской императрицы Марии-Терезии. Фердинанд был человек безвольный и недалекий, Мария же Каролина была необычайно энергична, честолюбива, экспансивна. Двор короля был роскошен, аппетиты королевы неограниченны, подданных не жалели, богатство приобреталось быстро и с такой же скоростью пускалось по ветру. При всем при этом Мария-Каролина последовательно отсекала испанские связи и традиции, что объективно усиливало итальянские начала в королевстве. Находясь между поглощающей лакомые итальянские кусочки Австрией, дряхлеющей Испанией, новой динамичной Францией, тушей Оттоманской империи, соприкасаясь с запустившей щупальца морского флота в Средиземноморье Англией, Неаполитанское королевство постоянно искало себе союзников. Таким союзником неаполитанцев, не только в силу монархических симпатий императора, а по причине объективной заинтересованности двух стран в дружбе, политических и экономических связях, стала Россия. Дипломатические отношения между Королевством обеих Сицилии18 и Россией были установлены в 1777 году. Они сразу же характеризовались обоюдным вниманием. Первый неаполитанский посол Муцио да Гаэта герцог Сан-Никола, по словам Екатерины II, «говорил по-русски как русский» и даже перевел на итальянский язык «Россиаду» Хераскова, а также поучения Екатерины своему внуку Александру. Ему передавались, по указанию императрицы, лучшие русские книги. Значит, был интерес. Продолжал его дипломатическую миссию при Екатерине и при Павле Антонио Мареска герцог Серракаприола, отличавшийся умом, политическим опытом, умением находить контакты с многочисленными русскими людьми19 и ставший одним из известных и авторитетных европейских дипломатов.

Россия тоже посылала в Неаполь своих достойных представителей, людей образованнейших и умных. Первым из них был Андрей Кириллович Разумовский, племянник фаворита Елизаветы. Человек он был способностей необычайных, окончивший привилегированное учебное заведение в Петербурге и Страсбургский университет, побывавший на службе в английском флоте, вдохнувший запах победы в Архипелагском походе в 70-е годы. В Петербурге души не чаяли в Разумовском, сделали камер-юнкером при наследнике престола, он многое постиг от всезнающего и мудрого Никиты Ивановича Панина. Но его попытка влиять на наследника престола, вдохновлять того на далеко идущие планы окончилась крахом. Вначале, обнаружив какие-то компрометирующие бумаги, его сослали в Батурин, а потом Екатерина, учитывая «несомненные таланты», хотя и решила держать Разумовского вдали от двора, но «не лишила при этом ни себя, ни Отечества (его) службы».

Он и был творцом, или, вернее, умелым оформителем русско-неаполитанских отношений долгое время. В этом ему усердно помогала Мария-Каролина, обвороженная красивым русским посланником. Однако интриги вышибли Разумовского из кресла посланника, туда сел Павел Мартынович Скваронский, один из богатейших людей России. Этот богатей был человек с принципами и со странностями. Он был придирчив к почестям, которые должны были оказывать русскому флагу, имени императрицы, России. Особо он любил музыку и пение. Во дворце посланника в Неаполе слуги, подавая кушанье или докладывая, пели. Да что слуги, даже гости, если желали понравиться, должны были говорить речитативом. Но и он «не пропел» дипломатические связи, а укрепил их. При Скваронском в дальнее путешествие для ратификации «Трактата дружбы, мореплавания и торговли» отправился маркиз Галло. Будучи неаполитанским посланником в Вене, он получил важное задание и попал в пышную процессию Екатерины II, следовавшую по дорогам Малороссии и Крыма.

Нет, не только празднеству было предназначено путешествие. Здесь свершались закулисные переговоры, проводились дипломатические демарши, утверждалась и закреплялась дополнительными ассигнованиями южная политика России. Австрийские, французские, английские, прусские дипломаты отнюдь не были сторонниками и поклонниками этого движения России на юг, ее стремления открыть новое, южное окно в Европу. Везде распространялись слухи, сплетни об эфемерности строительства городов, сел и флота в Причерноморье, о беспомощности новой администрации, о баснословных затратах и отсутствии какой-либо пользы и тем более экономической прибыли, которую можно получить от этих земель в Новороссии. Это была ложь и дезинформация, придуманная в кабинетах западных посланников и услужливо поддержанная российскими тугодумами и недальновидными политиками, предпочитающими слоняться в дворцовых коридорах, улавливать там славу и почести, а не пребывать в дальних походах и не заниматься обустраиванием Отечества, хотя бы и на лад того времени.

Конечно, капитала к рукам вершителей судьбы Новороссии пристало немало, пыль пустить в глаза Григорий Потемкин умел не хуже, а может, и лучше других современников. Было. Все было. Но вот если бы было одно это, одни «потемкинские деревни», то откуда взялись Херсон, Николаев, Мариуполь, Ростов, Екатеринослав, Елизаветград, Севастополь, Симферополь, откуда взялись верфи, мастерские, заводы, тысячи деревень и хуторов на юге, как появился несуществовавший дотоле Российский Черноморский флот, как оказался во главе его Ф. Ушаков?

Галло все это увидел воочию. В Херсоне его любезно принимала Екатерина II, да и не только принимала, а он был награжден 3 тысячами золотых рублей и бесценным кольцом с бриллиантом. Договор был ратифицирован. Он осмотрел укрепления Очакова и Кинбурна, обследовал Севастопольский порт, объехал все крымское побережье, проявляя интерес к военным укреплениям. Для него то, что произошло на юге России, было реальностью, а не выдумкой и миражем. Поэтому-то, возвращаясь через Константинополь, он стал испрашивать у правительства Абдул-Хамида разрешение на свободный проход кораблей Неаполитанского королевства через Босфор и Дарданеллы, ибо это сулило солидные прибыли Неаполю.

Русско-турецкая война 1787-1791 годов прервала намечавшиеся торговые связи. А затем весь установившийся порядок взорвала французская революция. Она же вызвала перегруппировку сил в Европе. Неаполитанские правители заметались, пытаясь спасти королевство от разрушений. Фердинанд IV в страхе сделал ряд уступок Франции. Екатерина была недовольна, рассчитывала на порты Неаполя в борьбе с республикой. Она резко отказалась от свадебных предложений неаполитанского двора и написала, что «весьма некстати наградить нас одним из своих уродцев, потому что все их дети дряблы, подвержены падучей болезни, безобразные и плохо воспитанные». За этими строчками проглядывает недовольство четой неаполитанских правителей.

В это время в Неаполе был назначен новый посланник России граф Федор Головкин. Граф был особой экстравагантной, сумбурной, дерзостной, славился своим острословием и непредсказуемыми поступками. За некоторые из них, связанные с защитой местных якобинцев, хотя он был убежденный монархист, был отозван Екатериной II в Петербург и даже заключен под стражу.

Донесения же из Неаполя шли регулярно. В Коллегии иностранных дел привыкли, что, независимо от посланников, информация из королевства обеих Сицилии поступала своим чередом. И этим были обязаны секретарю российского посольства Андрею Яковлевичу Италинскому. Это тоже была выдающаяся фигура в русской дипломатии конца XVIII века. Мелкопоместный малороссийский дворянин, окончивший Киевскую духовную семинарию и получивший медицинскую подготовку, Андрей Яковлевич послужил в госпиталях, принимал участие в войне с Турцией и, выйдя в отставку, поселился как частное лицо за границей.

А. Италинский был человек чрезвычайно любознательный. В Лондоне и Париже он занимался медициной, археологией, восточными языками, сделался членом нескольких ученых обществ. Известный политик, дипломат и государственный деятель, посол России в Лондоне С. Р. Воронцов был крайне внимателен к интересным людям. Он, по-видимому, протежировал Италинского перед Безбородко. Будущий канцлер выбрал сего ученого мужа в воспитатели для своего племянника В. Кочубея, находившегося тогда за границей. Затем последовало его произведение в коллежские асессоры, в 1783 году Италинский был определен при неаполитанской миссии. Здесь и пригодились его системность, научная аналитичность и умение излагать мысли. Италинский внимательно наблюдал за бурбонскими интригами, информировал о действиях против Марии-Каролины и премьера Актона, фиксировал обиды неаполитанцев, прогнозировал возможные последствия. В донесениях своих он не кривил душой. О Фердинанде был мнения невысокого и писал: «Его величество, проводя знатнейшую часть времени своего в упражнениях, которые никак не могут указывать ему стезю к истинному подданных его благу, не может быть довольно тверд в дружбе...»

В Марии же Каролине видел «остроту разума», «особую недремленность», но видел он и опасность от «болтливости и несдержанности» королевы, ее «крайнюю откровенность» в разговорах, что позволяло ее врагам наносить упреждающие удары по политике двора.

В общем, Италинского ценили в ведомстве иностранных дел, и он вправе был рассчитывать на пост посланника. Но и после Головкина этого не произошло. Мало было родовитости у способного дипломата. Во главе русской дипломатической миссии в Неаполе с 1797 года встал граф Василий Валентинович Мусин-Пушкин. Происходил он из древнего дворянского рода, его дед, Платон Иванович Мусин-Пушкин, долго жил во Франции, получил блестящее образование и был известный библиофил, собравший одну из самых лучших библиотек в России в первой половине XVIII века. Отец в 1797 году получил звание генерал-фельдмаршала. Сам Василий Валентинович был человеком с острым и гибким умом, хорошей подготовкой, за что был определен камергером при великом князе Александре в 1793 году. Но вот в 1797 году неожиданно получил назначение в Неаполь. В. В. Мусин-Пушкин-Брюс20 довольно быстро разобрался в обстановке и увидел, что двор короля трепещет перед Директорией, ищет союзников (8 мая был заключен союз с Австрией, обсуждались варианты договора с Турцией, мольбы посланника Неаполя в Лондоне маркиза Чирчелло о присылке эскадры). Мусин-Пушкин-Брюс делает вывод: «Опасность, предстоящая государству сему, столь велика и в таком приближении находится, что все видят и ощущают ее. Сие рождает разные рассуждения и разговоры, которыми все изъявляют не только желание пришествия помощи от России, но и полное уверение в том, что без содействия вашего императорского величества не может освобождена быть Италия от ига порабощения... и спастись королевство сие от зияющих на оное челюстей Франции».

Французский посол Гара вел себя вызывающе и наступательно. Фердинанд убеждал его в своей дружбе и миролюбивых намерениях. Гару обмануть было невозможно, да тут еще в водах появилась английская эскадра. Гара предупредил, что Директория начнет действия. Фердинанд трусил, и только разгром французов при Абукире и вход русской эскадры в Босфор толкнули его на войну с Францией. 12 ноября Неаполитанское королевство объявило войну Директории. Все это окончилось плачевно для королевской власти. Дело в том, что в стране давно были антикоролевские настроения. Были они в средних слоях общества, были в низших. Либерально настроенные реформаторы объединялись в масонские ложи. Следует сказать, что Неаполь был довольно мощным центром масонов в Европе. Главой итальянских масонов — великим магистром — был князь Диего Назелли. Он расширил рамки ложи «Витториа» за счет видных общественных деятелей, дипломатов, ученых, писателей. И, что на первый взгляд странно, в неаполитанских ложах немало иностранных граждан. Так, в их списках 1782 и 1784 года числятся русские полковники Василий и Яков Ланские21, а также небезызвестный Фредерик Цезарь Лагарп, рекомендованный Екатерине известным масоном бароном Гриммом. Посещали Неаполь с тайными целями для встреч с масонами и другие русские представители22. В общем, масонам там жилось вольготно, ибо Мария-Каролина рассчитывала на них в борьбе с консервативным испанским влиянием. Одно крыло неаполитанских масонов образовало тайную организацию Иллюминантов23 с целью постепенного создания государства на новой рациональной основе, при тайной работе «Свободных каменщиков». Однако французская революция перечеркнула все планы «братьев». 3 ноября 1789 года деятельность всех масонских лож в королевстве была запрещена. Наиболее радикальные из них вошли в республиканские клубы. Один из них («Республика или смерть») попытался организовать восстание, но был разгромлен.

Италинский в первых своих донесениях после начала французской революции писал: «Имеются... в Неаполе зараженные французскими мыслями люди, которые делают покушение произвести в народе мятеж... в разных местах найдены красные колпачки с надписью „вольность или голод“. Они несправедливо внушают народу, что двор — причина дороговизны хлеба, которая действительно есть и несколько тягостна для недостаточных».

Было кому возмущаться порядками в Неаполитанском королевстве. Ведь еще А. К. Разумовский доносил в 1780 году: «Вся здешняя нация, будучи заражена дворянством и военнослужением, пренебрегает всякое другое состояние и состоя почти большая половина оной из дворян, военнослужащих, полудворян..., пильеттов (или приказных), духовенства и прочей сему подобной праздности, но и вообще не только что ни к чему не прилежат: ни же могли быть к сему способными... Здешнее земледелие находится в большом несовершенстве, в презрении... и напоследок недостает еще здесь и довольного числа людей к образованию всего хорошего; а притом большая половина земель находится за помещиками, пребывающими беспрестанно в Неаполе, не имеют об оной должного попечения... и многие запущают немалую часть для звериной и птичьей охоты. Остаток оных обрабатывается поденщиками... кои трудятся из дневной только пищи. Земля же, находящаяся за духовенством, принадлежащие к конфискации им напоследок дворцовые, обрабатываются еще хуже... Имя крестьянина сделалось здесь поносным... художества находятся здесь в почти совершенном невежестве... и самая нация, предпочитая и желая иметь всякую вещь иностранную» (донесение А. К. Разумовского А. И. Панину 24 ноября — 5 декабря 1780 г.).

В общем, государство хирело, и искры французской революции падали на подготовленную почву.

Фердинанд, объявив войну французской Директории, надеялся убить двух зайцев: отодвинуть опасность от границ, поспеть к столу при дележе французского наследия. А второе — это уничтожить внутреннюю республиканскую оппозицию. Во главе неаполитанского воинства вступил он 29 ноября 1798 года в Рим. Шампионне, командующий французскими войсками в бывшем папском государстве, генерального сражения не давал, а предпочел отступить на удобные позиции, откуда наносил удары. Удары были ошеломляющи. Заносчивый и ограниченный австрийский генерал Мак, который был приглашен Фердинандом для командования его армией, растерялся, и через несколько дней от неаполитанских побед не осталось и следа. Французы перешли в наступление и двинулись на Неаполь. В городе, подогретые вином и воинственными речами, забушевали лаццарони — низшие слои неаполитанского населения24. Они требовали дать бой солдатам Директории! Но Фердинанд и Мария-Каролина уже замысливали побег. Фердинанд еще демонстрирует бодрость духа, отдает распоряжения. Своим указом он назначает наместником в Неаполе князя Франческо Пиньятелли, объезжает войско своих сторонников под восторженный их рев и, чтобы не осталось никаких сомнений в его уверенности, закатывает бал. Горят огни, сверкают бриллианты, гремит музыка во дворце короля — он говорит этим, что непоколебима его власть, верны ему подданные, а он не оставит их в беде. Но в том-то и дело, что вот уже несколько дней заколачивали в бочки бриллианты королевы и золотые монеты из королевской казны. На них писалось: «Припасы для Нельсона», и они тихо переправлялись на корабль английского адмирала. Звучала музыка, по парку и дворцу кружился карнавал, и в этой суматохе Фердинанд IV и Мария-Каролина «вытанцовывали» на «Вэнгард», на котором вместе с Горацио Нельсоном, английским посланником сэром Уильямом Гамильтоном, его супругой и любовницей Горацио Эммой, ближайшими приближенными бежали в Палермо на Сицилию.

Наутро подданные были ошеломлены. Франческо Пиньятелли попытался организовать сопротивление французам, но дезорганизованная армия не смогла сопротивляться. Войска Шампионне пошли в наступление, и тогда Ф. Пиньятелли заключил с ним перемирие, обещая выплату контрибуции. Вот тут-то и сказали свое слово лаццарони. Десять дней бушевала анархия, лилась кровь, сводились счеты под видом верности королю. Местная буржуазия, республиканцы обратились к Шампионне с просьбой ввести войска. Тот начал штурм, а республиканцы объявили о создании Неаполитанской республики.

В. Мусин-Пушкин-Брюс честно информировал Павла I о событиях и писал тому, что королевство «потеряно», «...нарочитая часть обывателей преклонность имеет видеть у себя учрежденным распространяемый французами образ политического бытия. Двор не имеет сил отвратить зло такое. Как во всем королевстве Неапольском, так и в Сицилии Франция господствовать будет, ежели ко избавлению их от такого жребия не прислано будет в скором времени войско от дружественных и приближенных держав».

Действительно, неаполитанцы «имели склонность» к новым порядкам, откликнулись на близкий их сердцу призыв республиканцев стать вольной и свободной страной, получившей новое устройство. В Неаполе толпы жгли родовые книги, посадили Древо Свободы, кричали: «Смерть роялистам!» До последнего, правда, не доходило. Просто разграбили несколько дворцов, покинутых наиболее ненавистными аристократами. Королевские дворцы не трогали. Страх и почитание были велики. Покуситься на монарха, еще вчера бывшего полубогом, тронуть его богатство было святотатством и безумием. Однако французские комиссары — это уже не яростные честные якобинцы, а выкормыши Директории, прибыли из Парижа и, провозгласив лозунги о свободе, равенстве и братстве, удобно расположились на королевских креслах и кроватях, раскупорили бутылки с шамбертеном и бургундским, заманили под кружевные покрывала самых смелых неаполитанских красавиц. Комиссары потребовали ввести новые налоги взамен королевских, экспроприировали собственность, сбежавших с королем придворных, стали поощрять погромы противников республиканцев, ограничили власть местного республиканского правительства. Попытавшийся возражать против подобного диктаторского курса командующий французскими войсками романтический республиканец Шампионне25 был смещен. Бывшее Неаполитанское королевство втягивалось в новый хаос.

Вылезли из трущоб и те, кто не особенно различал лозунги и не отличал иноземцев от хозяев родины, кто не видел особой разницы между королевской властью и республиканским режимом. В их поведении была свирепость, которую порождали нужда и невежество. Полилась кровь, которая еще больше возбуждала жестокость. Партии или чаще шайки плодились одна за другой, выдвигали из своей среды жестоких вожаков, которые быстро все забыли о высоких идеалах провозглашенной республики. В числе тех, кто громче других кричал о республике, были и королевские агенты. Особенно прославился один из вожаков, некий Гаэтано Мамоне, наведший ужас на современников своими зверствами. Говорили, что он находил забаву в мучениях своих жертв и с наслаждением пил из черепа человеческую кровь. Гибли и правые, и виноватые, междоусобица разъедала бывшее королевство. Невыносимые налоги, жестокости, полное бесправие размывали республиканские иллюзии. Население хотело защиты, какого-то сильного покровительства, длительного спокойствия.

Англия, Турция, Россия, Австрия — вот силы, которые могли отринуть французов, их новую деспотию. Эскадра Нельсона защищала королевскую власть в Сицилии, вела безуспешную осаду Мальты, блокировала французскую армию Бонапарта в Египте. Одной ей было не по силам остановить войска Директории. Австрия дрожала за Альпами перед лицом республиканской Франции, взывала о помощи к России. И Суворов своим молниеносным движением завязал все ее силы на североитальянский фронт. К туркам неаполитанцы всех лагерей ни за что бы не обратились, они были их вечными врагами на морских путях, жестокими соперниками, не щадившими при встрече. Правда, они тоже были союзниками России, но их нравы от этого не изменились. Передавали достоверный слух, что Ушаков взял первых французских пленных на острове Цериго и обещал отпустить их на родину при условии, что они дадут слово не сражаться в течение года против России. Кадыр-бей просил Ушакова употребить против пленных военную хитрость. «Какую же?» — спросил русский адмирал. «По обещанию вашему, французы завтра надеются отправиться в отечество свое и спят спокойно в своем лагере. Позвольте же мне подойти к ним ночью и тихо вырезать их». Кадыр-бей был крайне удивлен и долго раздумывал, почему Ушаков отказал ему в этом акте.

Неаполитанцы знали о подобных представлениях о войне, обращении с пленными не только у турецких командиров, но и рядовых. Кровь «неверных», по их мнению, ничего не стоила, а неаполитанцы были «неверными».

Оставалась Россия. До Суворова было далеко, но до эскадры Ушакова совсем рядом. Порядок, организованность, дисциплина, которые хотел внедрить командующий русским флотом, были долгожданны в истерзанной стране. От королевского двора на Корфу был послан министр Антониу Мишеру. Ему было поручено в срочном порядке добиться, чтобы в Мессину было срочно послано 9 тысяч человек для охраны королевской четы, надобно было помочь и кардиналу Руффо, находившемуся во главе калабрийской Вандеи, где он создавал «христианское королевское войско». «Только немедленное прибытие русских может спасти нас», — писала 19 февраля 1799 года Мария-Каролина кардиналу Руффо. Добиться скорейшего русского десанта — таковы были инструкции Мишеру от Фердинанда и премьер-министра королевства Актона26.

К Ушакову потянулись делегации жителей городов: купцы, священнослужители: «Спасите! Защитите! Окажите помощь!»

Русский адмирал, как казалось при королевском дворе, не спешил. Фердинанд и особенно Мария-Каролина взывали к Павлу. Они после бегства из Неаполя в Палермо находились все время в кошмарном состоянии. Павел же еще не разочаровался в своих целях и союзниках и был полон монархических иллюзий о своем высоком предназначении. В конце года в Санкт-Петербурге был подписан договор о совместных действиях Неаполитанского королевства и России против Франции. По договору оказывалась конкретная военная помощь королю обеих Сицилии. Флот и 9 батальонов пехоты с казаками переходили под общее командование неаполитанцев. Эскадра Ушакова и войска Суворова решали судьбу завоеваний Директории в Италии.

Конечно, действия войск коалиции служили консервативным целям, но следует помнить следующие обстоятельства. Динамичная французская буржуазия на этом этапе захватила Мальту, Египет, Сирию, развязала войну в Европе и Средиземноморье, предполагая расширить свои владения. Республики, которые создала тогда Франция в Европе (Гельветическая, Цизальпинская, Лигурийская, Батавская), были просто марионетками, да, кроме того, Директория отнюдь не предполагала развивать их национальное самосознание и экономику. Фактически это были полуколонии, придатки Франции.

В то же время следует отметить, что многое из реформ французов, направленных против абсолютистских режимов, было объективно-прогрессивным (отмена сословных привилегий, земельные, судебные реформы). Однако контрибуции, колоссальные налоги, пренебрежение к национальным чувствам поднимали население занятых ими стран на борьбу. Поэтому и естественной реакцией народов было их выступление против оккупантов.

В Италии же в это время возрождались идеи воссоединения страны, что вносило свой элемент в события конца XVIII века. Роялисты вплетали свои лозунги в народное движение и пользовались его победами. Об этом точно сказал Ф. Энгельс: «Всем войнам за независимость, которые велись против Франции, свойственно сочетание духа возрождения с духом реакционности» (т. 10, с. 436).

Усилия коалиционных войск в Италии были направлены на поддержку отживших режимов, но у действий России был свой оттенок. Русское правительство не ставило перед собой захватнических целей, как это было у австрийцев, не стремилось завладеть итальянскими землями, как австрийцы в Пьемонте, Венеции, Ломбардии. Оно выступало за восстановление независимости итальянских государств, правда, возрождая их архаизм.

Неаполитанская резня

В апреле 1799 года корабли под командованием капитана 2-го ранга А. А. Сорокина подошли к югу Италии. Республиканское правление тут держалось недолго. Над городом Бриндизи был поднят флаг коалиции. Отсюда, с побережья, пересек Апеннинский полуостров отряд русских моряков и солдат капитан-лейтенанта Г. Г. Белли. Французы еще раньше почувствовали, что теряют социальную базу, и вывели основные свои войска из Партенопейской республики (Партенопея — древнее название Неаполя). Кровавая монархия возвращалась. Фердинанд IV и особенно его половина, Мария-Каролина, отнюдь не были заботливыми пастырями народа, они скорее хотели быть его надзирателями и палачами. И помогал им в организации кровавой бани для неаполитанцев контр-адмирал Нельсон. Пишущие о нем иногда, рассматривая этот отрезок жизни Горацио Нельсона, склонны погрузить адмирала лишь в любовные утехи с дамой его сердца леди Гамильтон. Да, сердце его было заполнено чувством к жене английского посланника сэра Уильяма Гамильтона, но храбрый английский адмирал не потерял головы в то время. С матросской прямотой, не особенно украшая свои действия дипломатическими вензелями, отстаивал он интересы королевской Британии. Надо было — и он не допускал корабли Директории в Неаполитанский залив. Пришлось — и он спасал от гнева народа королевскую чету, отправив ее из Неаполя в Палермо. И тут же произвел бессмысленную на первый взгляд операцию. 12 недостроенных кораблей королевского флота Нельсон на глазах оторопелых неаполитанцев приказал сжечь. А ведь корабли уже были спущены на воду, на них уже поставили мачты, укрепили бушприты, недоставало только верхнего рангоута. Казалось, чего проще, взять 74-пушечники на буксир или, снабдив их стакселями и кливерами, увезти в Палермо. Однако Трубридж, по указанию Нельсона, сжигает их при появлении французских республиканцев. У вице-адмирала было четкое представление о чужих кораблях: если они не под английским флагом, то представляют потенциальную опасность для английского флота, кому бы ни принадлежали. Королю Фердинанду IV было не до флота, речь шла о собственной шкуре, но неаполитанцы, и особенно их адмирал Караччиоло, запомнили этот разрушительный ход англичанина.

Второй ход Нельсона, запятнавший его имя, был более жестокий и кровавый. Войска Директории отступали весной и летом 1799 года по всей Италии. Блестящие победы Суворова привели к тому, что весь Север был очищен от французов. По просьбе неаполитанского двора и указанию Павла Ушаков направляет отряд капитана Белли (англичанин на русской службе), который стремительным броском прошел по всему югу и вышел к Неаполю. Неаполитанский министр Антониу Мишеру, сопровождавший отряд Белли, пишет Ушакову: «Я написал вашему превосходительству несколько писем, чтобы уведомить Вас о наших успехах. Они были чудесными и быстрыми до такой степени, что в промежуток двадцать дней небольшой русский отряд возвратил моему государству две трети королевства».

Следует сказать, что русские войска проявляли образец дисциплинированности и организованности. Не было отмечено ни одного случая грабежа и насилия с их стороны. Один образованный итальянец, видевший занятно Неаполя, писал:

«Конечно, не было никогда примера, подобного сему происшествию. Но лишь российским войскам возможно было сотворить такое чудо. Какое мужество, какая дисциплина, какие кроткие, любезные нравы! Их (русских) здесь боготворят, и память о них пребудет запечатлена в роде родов, во всех сердцах обитателей нашего отечества».

Конечно, этот отзыв не принадлежал перу республиканца, но вот пламенный композитор республики Чимарозе был спасен от растерзания клерикалами в русском военном лагере. «Вы не похожи на победителей, общаетесь с побежденными, выслушиваете их», — можно было слышать на улицах Неаполя в то время. Русские солдаты и моряки и не считали себя таковыми — они просто исполняли свои обязанности, их храбрость шла рука об руку со строгой дисциплиной и уважительным отношением к населению той страны, на территории которой воевали. Немалая заслуга была, конечно, в этом ее командующих Суворова и Ушакова.

Наступала на Неаполь и армия фанатика монархии кардинала Руффо. Когда объединенные силы русского отряда капитан-лейтенанта Белли, кардинала Руффо, турок и англичан блокировали Неаполь, то вокруг крепостей Кастель Нуово и Кастель д'Ово завязалась жестокая схватка, республиканцы отчаянно сопротивлялись. Тогда Белли высказался за заключение перемирия и такие условия капитуляции, чтобы избежать кровопролития и дать возможность отойти республиканцам во Францию.