Фидониси, взошедшая звезда

Ушаков знал, что Потемкин засыпал Войновича требованиями выйти в море для решающей схватки с турецким флотом. Тот тянул, ссылался на недоделки, благо и корабельники говорили об этом... Катастрофу флота у Калиакрии в прошлом году объяснил Потемкин дурными качествами своих судов. «Не было никаких недостатков в рачении, ни в усердии, ни в осторожности, ни в искусстве; а все произошло от слабости судов и снастей». И уже осмелев, заявлял везде: «Хоть шторм прежестокий был, но если бы все крепко было и качество судов лучшее, все устояло бы». Однако чувствовал, что второй раз светлейший его не простит, не оправдает, и явно трусил, выискивал причины, чтобы оттянуть выход эскадры. Неуверенность передавалась экипажам, необстрелянным офицерам. И лишь Ушаков времени не терял, дни и ночи проводил на корабле — учил, учил, учил.

Особенно требователен был к канонирам, ко всем, кто с порохом и ядрами имел дело.

18 июня Войнович решился. Осторожно вывел эскадру в море, последовал с ней к северо-западу, чтобы напасть на турецкий флот, находившийся у Очакова. В эскадре было два линейных корабля и десять фрегатов. Ушаков понимал, что фрегаты маломощны. В европейском флоте мало кто решился бы поставить их в линию против настоящих боевых линейных кораблей. Да еще шлейф малых шебек, корсарских судов, кирлимгачей сопровождал русскую эскадру. Кораблей вроде бы и немало, но ясно, что их огневая мощь скудна.

Ушаков возглавлял авангардию, за ним на «Преображении» (после конфузливого штурмового погрома «Славу Екатерины» было приказано переименовать), граф Войнович. Он фактически передоверил командование и принятие решений Ушакову, приглашая того для совета.

1 июля Войнович пишет: «Любезный товарищ. Мне нужно было поговорить с вами. Пожалуйста, приезжай, если будет досуг. 20 линейных кораблей насчитал!»

Русская эскадра при неблагоприятном ветре проследовала в отдалении от Очакова и после Гаджибея у острова Фидониси увидела усиленный турецкий флот. 17 линейных кораблей, 8 фрегатов и масса малых судов заставили Войновича уже просто взывать к Ушакову.

2 июля: «...Я думаю, друг мой, что ввечеру нам поворотить через контрмарш8 к берегу. На сие согласимся после. Авось Бог даст ветру от берега и взять бы у него с наветра — так и сомнения бы не было. Тут только три корабля хорошо снабжены людьми; а прочее все у них сволочь. На абордаж у нас не возьмешь — люди хороши и подерутся шибко. Наши храбростью им не уступят. Сегодня, думаю, он не подойдет, ибо будет поздно, но завтра рано надобно быть готовым, да и ночью осторожным. Если подойдет к тебе капитан-паша, сожги, батюшка, проклятого! Надобно нам поработать теперича и отделаться на один конец. Если будет тихо, посылай ко мне часто свои мнения и что предвидишь? Будь здоров и держи всех сомкнутых, авось избавимся».

Ушаков, однако, избавиться от боя не желал. Видя, что турки выстраивают линию боевых кораблей, прикинул в уме: у них 1110 орудий, у нас всего 550. Да и калибр наш меньше, металла в русские корабли турки будут посылать почти в три раза больше. По всем статьям — силе кораблей, мощи артиллерии — русская эскадра уступала противнику. В случае же абордажной схватки десять тысяч человек с турецких кораблей имели неоспоримое преимущество перед четырьмя тысячами человек русского экипажа.

И тем не менее утром 3 июля Ушаков решительно повел авангардию на сближение. Дул тихий северо-восточный ветер. Турецкий флот лежал на ветре у Ушакова, и он решил выиграть ход у передовых турецких судов. «Святой Павел» и два его передовых фрегата отнюдь не держали строй, а шли как бы в авангарде у неприятеля. Ушаков решил обойти голову колонны и поставить турок в два огня. Гасан-паша был человек опытный: поняв грозившую ему опасность, тоже приказал прибавить паруса. Турецкие корабли оказались легче в ходу, и передовые из них сблизились с авангардней Ушакова. Другие суда вытянулись в длинную рассыпанную линию. Началась канонада.

— Стрелять ближними прицельными выстрелами! — приказал Ушаков. Артиллеристы старались отменно: рвались снасти, летели ошметки полотна, в бессилье обвисали паруса у турецких кораблей. Три первых из них сделали оверштаг — поворот на другой галс и пошли прочь. Гасан-паша был вне себя, когда увидел сей позорный маневр своих капитанов. Он отдал им приказ: повернуть снова в бой и для выражения своих чувств велел ударить по своим бежавшим кораблям ядрами. Не помогло! Да и не до бежавших было, сам Гасан уже вступал в схватку с Ушаковым. Он еще не знал тогда, что это будущий могильщик турецкого флота, и с яростью набросился на корабль капитана русского авангарда. Ушаков недаром обучал своих моряков и артиллеристов: они творили чудеса, держа скорость и прицельно поражая ядрами флагман турок. Вся корма у того была разворочена: ход падал. Он вынужденно устремился на юг от молниеносного корабля русских. Его флот сделал это еще раньше, уйдя в темноту южной ночи. Ушаков еще преследовал турок, потопил шебеку, затем повернул к своим. Войнович был в восторге.

«Поздравляю тебя, батюшка Федор Федорович. Сего числа поступил ты весьма храбро. Дал же ты капитан-паше порядочный ужин. Мне все было видно! Сим вечером, как темно сделается, пойдем... к нашим берегам. Сие весьма нужно, вам скажу после. А наш флотик заслужил чести и устоял против этакой силы! Мы пойдем к Козлову: надобно мне доложить князю кое-что. Прости, друг сердечный, — будь, душенька, осторожен, чтобы нам сей ночью не разлучиться. Я сделаю сигнал о соединении: тогда и спустимся».

Ушаков подсчитывал потери, их почти не было. Ни одного убитого! Такое редко бывает в выигранном сражении.

А наутро вдали замаячил турецкий флот. Ушаков готовился к новому бою, и Войнович запричитал: «Друг мой, Федор Федорович, предвижу дурные нам обстоятельства. Сегодня ветер туркам благоприятствует... Дай мне свое мнение и обкуражь! Как думаешь, дойдем ли до гавани? Пошли к фрегатам, чтобы поднимались к ветру. Да сам не уходи далеко очень — сам ты знаешь!»

Турки же, однако, сочли за благо уйти в сторону Варны. Эскадра возвратилась в Севастополь, и уже никакие просьбы Потемкина не заставили Войновича вывести ее в море. То он жаловался на болезни экипажа, то на повреждение судов, то на волнения в Крыму, то на ветры неблагоприятные. Не спешил встретиться с противником командующий Севастопольской эскадрой.

Победа же Ушакова взбудоражила Потемкина — можем сражаться и выигрывать!

Выбирая командующего

Дело Азовско-Черноморского флота начал Алексей Наумович Сенявин, первым командующим Черноморского флота стал вице-адмирал Федор Алексеевич Клокачев, что умер в 1783 году в Херсоне от гнилой горячки. После Клокачева главным командиром Черноморского флота стал Яков Филиппович Сухотин с производством его в вице-адмиралы. Необжитые края, необустройство городов, однако, ему не нравились, и он стремился на Балтику и с удовольствием написал И. Г. Чернышеву 3 ноября 1785 года:

«Я сего же месяца, 1-го числа имел счастье получить от князя Григория Александровича, через прибывшего сюда определенного в Херсонское черноморское адмиралтейское правление старшим его членом флота г-на капитана Мордвинова повеление, чтобы мне сему правлению перепоручить все вообще команды адмиралтейские, в Херсоне находящиеся, а потом возвратиться к С. Петербургской команде, то есть к прежней моей питомице Государственной Адмиралтейской коллегии...»

В Севастополе в то время занимался обустройством Мекензи, англичанин, служивший на русском флоте с 1769 года. Потемкин и к нему приглядывался, но уж больно суеверным был этот строитель Севастопольского флота, оттого и умер скоропостижно.

Сенявин рассказывал:

Да и Потемкину жаль было весельчака адмирала. Содрогнулся от торжества приметы, сам бывал суеверен, но власти суеверию над собой не давал. Внимателен был Потемкин и к Мордвинову. Этот педантичный офицер «отличнейших познаний» был приглашен им в 1785 году в Херсон и назначен старшим членом Адмиралтейского правления. Отца его, известного адмирала, хорошо знали во флоте как создателя книг по навигации, специальных каталогов и таблиц для мореплавателей. Его особый компас со стрелкой, натертой искусственным магнитом, применяли на многих отечественных кораблях. Отец был яростный поклонник Петра, непреклонный сторонник российских обычаев и традиций. Сын же, после того когда побывал в Великобритании, стал страстным англоманом. Англия поразила его. Оттуда он вывез жену, которая покоряла его сердце, книгу Адама Смита «Исследования о природе и причинах богатства народов», которая покорила его разум, и веру в превосходство английских порядков, покоривших его воображение. Его возвышенные общественные устремления не соответствовали российской действительности, не привели к изменениям во флоте, да он втайне и чувствовал, что флотоводцем большим не являлся. Его чопорность и английский педантизм нередко выглядели пренебрежением к сотоварищам и коллегам по службе, вызывали раздражение, а столкновения с неблизкими его сердцу российскими порядками привели к унылости и нервозности. Рассорился с екатеринославским губернатором Каховским, принцем Нассау-Зягеном, командиром Лиманской и позднее Дунайской флотилии Де Рибасом.

Когда секретарь Потемкина посоветовал Мордвинову быть более выдержанным, тот пришел в раздражение и резко ответил ему: «Не научайте меня притворству... у меня врагов много». Почувствовав, что с флотом и порядками не управляется, подал в отставку. Потемкин снисходительно его увещевал: «Вы еще молоды, а потому и споры. Поступок ваш меня постращать был излишний, и если бы я не столь к вам доброхотен, то смеялся угрозою отставки», пообещал даже ему командование над флотом в Греческом Архипелаге. Однако в Архипелаге русского флота не предвиделось, и Мордвинов ушел в отставку (как оказалось, ненадолго).

В Севастополе командующим над наличным или действующим флотом и портом стал старший из судовых командиров капитан 1-го ранга Марк Иванович Войнович, серб на русской службе. В мае 1787 года он и Мордвинов были произведены в контр-адмиралы.

Марк Иванович верность российской короне высказывал постоянно, но командир он был нерешительный, нерасторопный, да и неудачливый. Всем понятна его авантюрная вылазка к Варне, окончившаяся чуть ли не катастрофой для флота. Винили небывалой силы шторм, но только ли ветер виноват был? Войнович и Мордвинов больше в бой не рвались. При Фидониси его авторитет спас Ушаков. Три часа сражался авангард, турки были разбиты. Победа?! Да, победа, И ясно, кто победитель. Однако Войнович в море выходить никак не хотел. А Потемкин и Екатерина требовали «ударов» по неприятелю да победоносных сражений.

В октябре 1789 года светлейший с раздражением и неудовольствием отчитывал Войновича: «Из последнего вашего рапорта вижу, что вы еще не соединились с Севастопольским флотом по причине противных ветров. Но если бы для соединения предписаны были точные меры, то бы противный ветер одному был способным другому. И вместо чтоб искать на малом море друг друга, соединяясь, ударили бы на неприятеля. Вы в конце изъясняетесь, что хорош был теперь случай, а я вам скажу, что были случаи и будут еще, но все пропустятся. Турки везде биты, боятся имени русского, отдают города казакам, тот же страх в них и на море. Флотилию привел я к Анкерману... со всем тем взять пять лансонов и на них до тридцати пушек, еще одно транспортное с большим числом хлеба да два судна под Гаджибеем — весь триумф нынешний, да и то не от флота».

Потемкину стало ясно, что Войнович и Мордвинов в командующие не годятся, кого выбрать, если не Ушакова? А может, Карла-Генриха-Николая-Оттона Нассау-Зигена? Потемкину принц Нассау-Зиген был по душе. Оборотист, хваток, храбрец отчаянный. Вспомнил, как принял того в 1786 году в Крыму, присмотрелся и увидел натуру родственную. Высокого роста, хорошо сложен, энергии поразительной, смерть презирает, действует прямо и твердо. Чего только не повидал принц, в каких только авантюрах не участвовал и духом оставался бодрым. Германский принц, но внук и сын француженки, он соединил в себе лучшие и худшие черты сих наций, Порывист и легковесен, упорен и педантичен. В юности Карл-Генрих служил во французской армии, был капитаном драгунов, участвовал в Семилетней войне. Затем его привлекли романтические дали, он вдруг пересел на фрегат «Вудес» и совершил вместе с Бугенвилем кругосветное путешествие. Князь Таврический любил его рассказы о многочисленных дуэлях, покорении сердец дам белого, смуглого и желтого цвета. Ступив на сушу, принц сразу же ввязался в войну на стороне испанцев и, командуя артиллерией против англичан под Гибралтаром, проявил себя смелым и мужественным воякой, получив чин генерал-майора, став испанским грандом, чем очень гордился. Но снова с военного пути его увлекла женская улыбка, он с первого взгляда в городе Спа влюбился в белокурую польскую красавицу Шарлотту Санегу. Поляки ожидали от него подвигов, и Станислав Понятовский, польский король, поднес ему право гражданства Речи Посполитой. В ответ на это Нассау решил отблагодарить свое новое отечество — идеей утвердить судоходство по Днестру и организовать сбыт польской продукции в портах Средиземноморья. Тут уж без содействия устраивавшего Новороссийский край Потемкина обойтись было нельзя. Тогда-то, в 1786 году, он и попал к «великолепному князю Тавриды». Дружба «склеилась» сразу. Екатерина удивлялась. «Странно, как тебе князь Нассау понравился, тогда как повсюду имеет репутацию скверную». Но затем и сама во время путешествия по югу проявила благосклонность к Нассау и приняла его на русскую службу капитаном. В марте 1788 года принц был уже контр-адмиралом, командиром гребной флотилии на Днепровском лимане.

С первых же дней войны успешно отражал атаки турок, 57 неприятельских кораблей которых подошли к Очакову, — не застали врасплох. Да он и не дремал, был быстр на атаку, рвался в бой и скоро учинил у Кинбурнской косы немалый погром турецкому флоту, выведя из строя 13 малых кораблей. «Георгий» 2-й степени засиял на груди у принца. Неплохое начало. Но Нассау-Зиген признавал, что тут не все его искусством добыто. Жене отписал: «Нет большего удовольствия, как содействовать успеху сражения, но с русскими я часто буду иметь это удовольствие. Офицеры, солдаты, матросы — все они дрались героями. Нет никого храбрее русского». От германского принца, французского капитана, испанского гранда, гражданина Речи Посполитой — это было ценно услышать.

Потемкин высоко его оценил, написал Екатерине: «Матушка, будьте щедры к Нассау, и сие дело его трудов и усердия. За сие нужно щедро его наградить имением и так привлечь навсегда. Сколько он сделал и сколько подвергался смерти».

И после этого Нассау-Зиген снова рвался в бой, получил три тысячи душ в Могилевской губернии, золотую шпагу и разрешение поднять флаг вице-адмиральский за новые победы. Быстро прошагал по лестнице принц, без труда взял награды. А хватит ли этого, думал Потемкин, для командира всего флота Черноморского? Есть ли расчет? Выдержка? Знания морского искусства? На веслах шхуны и мелкие суда двигаются, — то одно, а на просторах под парусами, как перестраиваться, как на ветру держаться? Сможет ли командовать? Сможет маневр произвести?

Люб, люб был ему отвагой и авантюрностью своей Карл-Генрих-Николай-Оттон (вона сколько имен насобирал), но... флот Черноморский возглавить?

Думал, думал светлейший, отпустил его командовать Балтийским гребным флотом — с веслом, абордажной схваткой, пожалуй, у принца лучше выйдет, чем с парусным флотом. Тут нужен муж хладнокровный, в морском деле досконально разбирающийся, да и свой, морскими экипажами признанный и любимый. Кто? Наверное, этот сдержанный Ушаков? Храбр. Умен. Молчалив, правда. Но в морском-то бою безупречен, бесстрашен и не беспечен. Да, он.

14 марта 1790 года Потемкин подписывает ордер Черноморскому правлению, в котором написал: «Предположа лично командовать флотом Черноморским, назначил я начальствовать подо мною господину контр-адмиралу и кавалеру Ушакову. Господин контр-адмирал и кавалер (граф) Войнович отряжен в командование морских сил каспийских... бригадиры Голенкин и Пустошкин имеют быть начальниками эскадр при флоте».

В другом ордере, направленном в этот же день Ушакову, Потемкин твердо предписывает: «Не обременяя вас правлением Адмиралтейства, препоручаю Вам начальство флота по военному употреблению (выделено мною. — В. Г.), а как я сам предводительствовать оным буду, то и находиться вам при мне, где мой флаг будет». В ордене светлейший князь предложил рассмотреть с обер-интендантом Афанасьевым все, «что нужно для снабжения судов на кампанию», расписал порядок ремонта кораблей и определил новые назначения и назидательно закончил: «Препоручаю наблюдать в подчиненных строгую субординацию и дисциплину военную, отдавать справедливость достоинствам и не потакать нерадивым; старайтесь о содержании команды, подавая всевозможные выгоды людям, и удаляться от жестоких побои».

Ушаков же «отдавал справедливость достоинством» и подавал «всевозможные выгоды» людям уже давно без позволений и ордеров, спущенных сверху.

Фидониси, Керчь, Тендра, Калиакрия — блестящие победы. Рождение новой тактики...

Именно в этих боях при Фидониси, у Керчи, Тендры и особенно при Калиакрии утвердился флотоводческий гений Ф. Ушакова. Его умелое «опережение» при Фидониси, обход фрегатами неприятельских кораблей заставили дрогнуть турок и удалиться. Ушаков тогда умело соединил маневр с ведением быстрого и точного артиллерийского огня.

Уже будучи командующим корабельным Черноморским флотом, он под Керчью применил против турецкого флота несколько совершенно новых приемов, которые сами по себе уже были нарушением установленного порядка боя. Но применение этих приемов обеспечило Ушакову победу. Во-первых, он выделил легкие фрегаты в особый резервный отряд командующего и бросил их для развития успеха, для отражения ударов противника. В морской военной практике это было невиданно. На суше, в боевых действиях резерв — да. Но на море резерв не полагался. Здесь же он, выиграв ветер, сконцентрировал огонь, включая мелкие калибры, на ближайших турецких кораблях и на флагмане. У турецкого вице-адмирала был сбит кормовой флаг. Это вызвало замешательство у неприятеля, а когда Ушаков сделал неожиданный поворот и приказал своим кораблям сделать то же, «ступить ему в кильватер по способностям», «без соблюдения порядка номеров», турецкий флот, почувствовав угрозу расчленения, бежал.

«Стремясь завершить удар, — указывается в „Истории военно-морского искусства“, — Ушаков приказал спешно выстроить линию баталии, не соблюдал назначенных мест. Здесь Ушаков снова отказался от установившегося обычая занимать место в строю в порядке своих номеров. Преследуя противника, он занял место впереди своих кораблей, а не в центре, рак того требовали правила формальной линейной тактики». Так происходило прощание с незыблемой до сих пор знаменитой «Линией», определяющей всю маневренную тактику военно-морских флотов. Но не только в линейной тактике проявил себя новатором русский адмирал. Особо энергично атаковал Ушаков корабль главнокомандующего противника, понимая, что вывод из боя флагмана турок дезорганизует их, внесет сумятицу и разброд. Турецкий флот был быстроходен, подвижен, но его личный состав был плохо организован, быстро предавался панике при признаках неудачи. Таковые признаки и надо было создавать. В результате Керченской победы попытка высадить десант в Крыму была сорвана. А ведь неизвестно, как протекала бы вторая при Екатерине война с турками и чем бы она закончилась, если бы хорошо вооруженные отряды десанта соединились с мятежно настроенными ватагами крымских мурз. Зачтем же эту победу контрадмиралу Ушакову, ставшему во главе Черноморского флота, как главную заявку на победоносную маневренную тактику, на боевитость, на неукротимый напор, которые с этих пор сопровождали всю его морскую жизнь.

При Тендре он действовал совершенно раскованно и дерзко. Перед его волей все отступало. Не следует думать, что турецкий флот готов был капитулировать и скрываться от русского. Нет, он накапливал силы, совершенствовался, сам искал выгодного сражения. Кроме того, он активно участвовал в обеспечении действий сухопутной армии.

Ушаков тоже следил за его перемещениями. Одним из постоянных принципов его военных действий было: знать, где находится противник, в каком количестве, каковы его намерения. Так было и перед Тендрой, когда посылались гонцы во все концы Крымского полуострова, в Херсон, Очаков и к Гаджибею, когда фрегаты Ушакова стремительными тенями проносились вдоль берегов Крыма, появлялись у лимана, таились за островом Тендра, подходили к устью Дуная. 6 августа он пишет в Херсон: «Сего дня было 29 судов... Весьма нужно узнать их предприятие, дабы не только воспрепятствовать, но и воспользоваться оным... Не можно ли, милостивый государь, через какие-либо средства от Дуная узнать, где ныне главный их флот, в котором месте соединяются ли они в одном месте или будут эскадрами, дабы потому располагать наши действия» (выделено мною. — В. Г.).

Собрав сведения о противнике, проанализировав их (ибо нередко это были противоречивые известия), он к началу операции знал больше о противнике, чем тот о нем. И «располагал свои действия» сообразно обстановке. Так было и у Тендры, где он внезапно появился перед стоявшей на якоре турецкой флотилией. У турок было 14 линейных кораблей, 8 фрегатов, 4 мелких корабля. У Ушакова же линейных кораблей было почти в три раза меньше. Атаковать или отступить? Для русского главнокомандующего двух мнений не было. Но атаковать, не дожидаясь всех перестроений, не вытянувшись в столь многозначащую линию, а с ходу, внезапно, не перестраиваясь из походного порядка в боевой.

Турки спешно рубили якорные канаты. Сколько они оставили якорей в ту кампанию вдоль побережья Черного моря? Эскадра противника стремительно бросилась уходить к Дунаю. И тут Ушаков решил перехватить «концевые» корабли. Капитан-паша повернул на обратный курс, но этим равновесие боя не удержал. Наступили сумерки, но утром следующего дня атака повторилась. Турки потеряли два корабля, две тысячи человек, на русской эскадре потери были незначительны. Особую досаду в Константинополе вызвала гибель 74-пушечного корабля «Капудание» с грузом сокровищ и драгоценностей, вывозимых из Крыма, и пленение контр-адмирала Саит-бея. Это была блестящая виктория. Суворов откликнулся на победу русского флота: «Виват Ушаков!» Да, пальма первенства на Черном море прочно переходила к русскому флоту. Он надежно перекрыл вход и устье Дуная, где неприступной глыбой высился Измаил. Здесь, в его штурме, окончательно утвердилась воинская слава Суворова. Надежное плечо со стороны моря подставил ему Ушаков, выделив Лиманскую флотилию для совместных боевых действий. Резервы морским путем к турецкому гарнизону не подошли, а почти двести мелких и средних русских судов приняли участие в штурме крепостных стен со стороны реки.

«Впервые в истории военного и военно-морского искусства речная военная флотилия, взаимодействуя с армией, действовала столь большим количеством кораблей, с массой десантных войск, принявших непосредственное участие в штурме такого сильно укрепленного приречного пункта, каким был Измаил. Взятие Измаила представляет поучительный пример организации взаимодействия между речной флотилией и эскадрой Черноморского флота под командованием Ф. Ф. Ушакова, которая охраняла устье Дуная от проникновения туда турецких морских сил. Взятие войсками Суворова Измаила и действия эскадры Ушакова в тот период на Черноморском театре имели в основе единый стратегический военный замысел» (История военно-морского искусства). Через девять лет это блестящее содружество столь же победоносно повторится. А тогда, после Тендры и Измаила, была битва при мысе Калиакрия. Она развеяла надежды Оттоманской Порты на военный успех, явилась непререкаемым аргументом к миру.

Совершенная победа

Такого маневра капитан-паша турецкого флота и его вдохновитель алжирский паша Саит-Али не ожидали. Между берегом и турецкими кораблями проходил последний корабль русской эскадры. Артиллеристы береговой батареи, опешив, побежали к пушкам, но посланные вдогонку ядра вреда принести уже не могли. А русские корабли, обойдя противника, отрезав его от берега, разворачивались, становились на ветер и стремительно атаковали турецкий флот. Это был блестящий маневр, обессмертивший имя русского контр-адмирала Ушакова. Правда, об этом многие зарубежные историки и тактики флота парусного постарались позабыть, не вспоминать, приписать его адмиралу Нельсону, совершившему подобный маневр лишь в 1798 году у мыса Абукир. То, что маневр был блестящим и неожиданным, доказывают результаты битв у Калиакрии и на Абукире. Обе они закончились катастрофическим поражением эскадр, допустивших противника взять их в клещи. Но факт остается фактом: первым применил этот маневр Федор Федорович Ушаков.

В тот последний день июля 1791 года русский контрадмирал, отправившийся из Севастополя на поиски противника, увидел его у румелийского берега стоящим на якорях в линии при Калиакрии против мыса Калерах-Бурну, под прикрытием береговой батареи. Вот и бросил он тогда в просвет между берегом и линией расположения турецкого флота свои корабли.