Шендерович погладил себя по животу и удовлетворенно откинулся на подушки, которые услужливо подсунуло ему под бок Отрицательное Чадо.

— Кормят тут неплохо, — заключил он. — А теперь удались. Дай Великим отдохнуть в уединении.

Чадо, склонив голову, которой в выпрямленном состоянии царапало свод пещеры, пятясь, выбралось наружу, но далеко не ушло, а присоединилось к Чаду Положительному, маячившему у входа…

— Поставили своих вертухаев, — констатировал Шендерович — Дрэк дело. Гiмно, говоря по нашему, по-русски.

— Куда мы попали, слушай, — сокрушался Гиви.

— Не в том дело, куда… дело в том — как!

— Тонкий астрал? Алтарь бубалонский? Пещеры?

— Астрал-шмастрал! Подумаешь, пещеры… наверное, туристов сюда возят. Процесс доставки меня интересует. Я ж помню, мы в этом паскудном доме были. И — на тебе.

— Не знаю, Миша. Магия. Ты ж слышал, что этот Мастер говорил.

— Доцент Кацюбинский с кафедры атеизма — ее потом в историю религий переименовали — мне еще на втором курсе политеха доступно объяснил, что магия есть порождение первобытного сознания и сплошное надувательство. Его, правда, обокрали вскоре. Коллекцию античных гемм увели. Что характерно, непонятно как, поскольку квартира на охране была… Все равно, о, потомок Шемхазайца, не в человеческих силах прорвать завесу пространства-времени. Иначе всякие уроды только бы и делали, что туда-сюда шастали. Нет, тут проще дело. Я так полагаю, запустили они в кладовку снотворный газ…

— Банджем обкурили… или травой Бадьян… я читал. Они на востоке всегда так делают.

— Пусть Баньяном… Нам и померещилось черт знает что. Связали, затолкали в грузовик, стелу эту чертову погрузили и газанули. Затащили в эту дыру, а когда мы в себя пришли, и начали нам головы морочить.

— Зачем, Миша? Зачем нам головы морочить?

— А кто их знает! Они ж тронутые, эти братья… ты, главное, меня держись, друг Гия. Делай, что говорю. Держись Шендеровича, он вытащит!

— Гиви меня зовут, — мрачно сказал Гиви, — слушай, мне надоело.

— Они определенно сказали — Гия.

— Сейчас! Их двое было — Гиви и Гия, этих исполинов.

— Может, недослышал. Все одно фи гня. Главное — делание они требуют. Ну, я им наделаю делание! Я как себе мыслю — с утра начинаем требовать черных невольниц…

— Лично я блондинку хочу, — робко высказался Гиви.

— Ты свое либидо могучее-то поумерь, потомок исполинов! Книжек не читал? Всегда требуют черных. И чтоб камень в пупке. Пока они невольниц снимать будут, пока то-се… погляжу я, где тут у них сердце мира!

— Прирежет он нас, Миша. На алтаре положит. Допрет, что мы самозванцы и уберет, как ненужных свидетелей. А заодно и эту… бабулонскую госпожу обиходит. Уж не знаю, кто она такая, но до чего ж паршивая баба. Змею в горшке живьем требует варить, жуков каких-то. Ох, зачем я в это дело ввязался… говорила мне мама — тряпка ты, Гиви. С тобой что хотят, то и делают!

— Цыц! Я спать хочу!

— Как ты можешь спать в такую минуту? Бежать надо!

— Как? Ты погляди, эти Чада проклятущие, они ж нас не выпустят… даже до ветру не выпустят. Вон, горшок поставили…

— Позор один. Я с детства на горшок не ходил.

— Да уж, — согласился Шендерович, сползая по подушкам. — Дикие нравы. Я так думаю, они все из дурки местной сбежали. Их, может, родственники разыскивают… брата Педро и Мастера Терьяна этого. Наверняка они в одной палате сидели. Повязали санитаров и чухнули в горы. У них тут в Турции психушки хлипкие, нашим не чета… может, тем, кто их сдаст, еще и бонус положен…

— Опять бонус? — застонал Гиви.

— Ничего, мы их тут пошерстим.

— Послушай, Миша… если они из психушки, откуда тогда демон этот взялся? Бауэр?

— Какой демон? Ты его видел?

— Видел, Миша. Неприятный такой, рожа зеленая.

— На понт нас брали, бедный мой потомок исполинов. Зеркала всякие понаставили — делов-то! Фокусы-покусы… а потом, черти всегда зеленые. Это их естественный цвет.

— Ну, раз ты так думаешь…

— Определенно. Я их, гадов бабулонских, выведу на чистую воду. А ты, главное, на меня смотри. И делай, что говорю.

— Я, между прочим, только так и делаю. И что в результате?

— А! — отмахнулся Шендерович, — Не боись, порвемся! И запомни — завтра с утра требуем черных невольниц. И это… корону царей земных…

— Не жирно?

— Размах тут нужен! Я царь или не царь?

— Ну…

— Хр-рр…

Гиви вздохнул. В проеме пещеры было видно, как над горами встает огромная багровая луна. На ее фоне отчетливо просматривались массивные силуэты Детей. Он подсунул под голову подушку. Подушка была жесткая и неудобная. Он попробовал подумать про Алку, но почему-то не получалось. Тогда он начал думать про черных невольниц. Невольницы призывно усмехались и играли драгоценными камнями, укрепленными в пупках. И чего тут хорошего в этих камнях, думал Гиви, царапаются же… Потом он заснул.

Кто— то тронул его за плечо.

Гиви вскочил, какое-то время пытаясь сообразить, где он, понимаешь, находится. Но вокруг было темно. Он пошарил по сторонам, попал по чему-то упругому и тут же отдернул руку. Но это была лишь туго набитая конским волосом подушка, которая откатилась в сторону.

Черная фигура высилась над Гиви. Он хотел закричать, но от страха ему перехватило горло.

«Приснится же такой кошмар», уговаривал он себя. Он пытался внушить себе, что он в худшем случае находится в своей каюте на теплоходе. В лучшем — в гостинице пароходства. А еще лучше — дома… Этот вариант был особенно привлекателен и Гиви решил остановиться на нем.

«Черт знает, что примерещится», мужественно пытался думать Гиви…

— Чш-ш, о, Потаенный, — произнесла фигура.

Рядом мощно храпел Шендерович. Впрочем, храп тут же прекратился и Шендерович сонно пробормотал.

— Эй, я же сказал — сначала невольниц!

— Проснись, о, Жеребец всех кобыл, — тем же шепотом сказала фигура. — Ибо времени у нас достанет лишь до рассвета.

— Кто достанет? — подскочил Шендерович.

— Кому надо, тот и достанет, ежли мы сейчас не примем соответствующие меры, — сурово донеслось из-под капюшона. — Не бойся, о, Бесстрашный, ибо я брат Пердурабо!

— Надо же! А Чада где?

— Чад я отключил. Изолировал в коконе…

— Доброе дело ты сотворил, брат, — дружелюбно проговорил Шендерович. — А где старшой?

— Этот интриган? Этот самозванец, именующий себя Мастером Терионом?

— Ну да… Начальник твой!

— Он? — возмущенно фыркнул брат Пердурабо. — Он — начальник? Ежли я ему потакаю, это еще не значит, что он — тот, за кого себя выдает! Ибо что бы он там ни рек, этот недоучка, прямой потомок Келли и его воплощение — это я. А ты, Средоточие Света, ему поверил?

— Он изложил свою версию вполне убедительно, — сурово заметил Шендерович.

— Еще бы! Хитрости у него не отнимешь! Нахватался по верхам, как всегда. Ибо не Келли он был, а Джоном Ди, который так возжаждал славы и начал мешаться в дела земные, что нам пришлось приставить к нему мое воплощение, дабы он не наделал бед. И что же — этот мерзавец, почуяв неладное, подставил меня в этой истории с философским камнем, а сам смылся. Так и сгнил я в тюряге, спасибо этому придурку Рудольфу. Так нет, мало ему! Воплотился в этого проходимца Кроули, да еще угораздило его развязать магические войны! Недоучка, самозванец! Жабу он, видите ли, распял, фу-ты ну-ты! Думаете, он посвященный? Как же! Его ни в одно приличное тайное общество впускать не хотели — так он сам себя посвятил! Вот так, ни с того, ни с сего, взял и посвятил! Нате вам! Пришлось приставить к нему Розу Келли, следующее мое воплощение, чтобы его хоть как-то контролировать! Так он довел меня, бедняжку, до белой горячки, этот деспот…

— Ага!

— И теперь — опять! Ну почему именно я? Что у меня за несчастный жребий такой — вечно таскаться за этим самодуром? Воплощение за воплощением! Говорил я братьям, устал я, подберите другую кандидатуру, так нет… ты его, мол, лучше знаешь, притерлись за столько веков… Притерлись! Я из-за него до зеленых чертей допилась!

— Ага…

— Ну, наконец-то, труды мои завершились. Ибо был я по воле братьев с этим честолюбцем до решающего часа! Теперь же ожидание наше исполнилось и Свет прольется на весь Великий Восток. Вставайте, высокие, пошли! И прости, о, Добрый кузен, — поклонился он в сторону Гиви, — что этот астральный слепой не распознал в тебе сущность могучую.

— Ничего-ничего, — поспешно сказал Гиви.

— А куда, собственно, пошли? — холодно поинтересовался Шендерович.

— На Делание, разумеется, — удивился брат Пердурабо,. — Ибо для того призвали вас сюда Великие Светила. Сейчас все и устроим. Раньше начнешь — раньше закончишь, не так ли?

— Да всегда пожалуйста, — Шендерович был на удивление покладист, — только потребен мне инструментарий соответствующий… ибо ты, умелый подмастерье, должен знать, что не бывает Каменщика без Мастерка, Плотника без Молотка и Кузнеца без Молота.

Во мраке пещеры он пихнул Гиви локтем и попал в солнечное сплетение. Гиви шумно втянул воздух. Получилось очень внушительно.

— Пощади неразумного, о, Избранник! — торопливо проговорил брат Пердурабо. — Нетерпение мое простительно, но непростительно небрежение. Разумеется! Я должен был позаботиться, прежде, чем налагать на тебя священную обязанность!

— Как говорят в нашем кругу — поспешишь — людей насмешишь, — заметил Шендерович.

— О, как верно! Что именно тебе потребно, о, Прозревающий Глубины?

— В саду нашего отдохновения, — неторопливо повел Шендерович свою речь, — оставили мы священные предметы. И было их числом четыре. Жезл укороченный, карманный, темного металла, изогнутый и раздвоенный на конце — атрибут мудрости; круг алмазный с коловоротом посредине — символ мироздания, атрибут жесткости; факел самосветящийся, переносной, в воде негаснущий — атрибут прозрения и якорь трехлапый, с тросом привешенным — атрибут… э… заякоривания… да шевели же мозгами, потомок Шемхазая!

— Атрибут соединения, — поспешно подсказал Гиви.

— Истинно так! Атрибут единения и удержания! И без этих предметов Делание будет неполным! Все! Я сказал!

Брат Пердурабо на миг задумался.

— Сие возможно, — сказал он, наконец. — Приманить сюда атрибуты — ничто по сравнению с теми трудами, коими привлек я сюда Скрижаль Силы… ибо, что бы там ни внушал этот ничтожный, это была моя заслуга, а не его…

— Истинно так…

— И если Брат Братьев, Кузен Кузенов соизволит подождать…

— Я подожду, — милостиво согласился Шендерович, вновь опускаясь на подушки.

— Ах, как ты прав был, Всеотец, когда скрыл от этого суетного, этого невежественного свою потребу в атрибутах! Как прав ты был, углядев под блестящей личиной черную суть самозванца и корыстолюбца! Как прав был, столь хитроумно отказавшись от Делания! И как ты прав, Утро Света, что доверился своему брату…

— А то! Мудрость моя безгранична. Михаил, сказал я себе, лишь только увидел этого человека, ему нельзя доверять! Ты погляди на его бегающие глаза, сказал я себе! Он замышляет недоброе! И погляди на Опору Силы, на Столп Правды, что высится рядом с ним, скромно скрывая свою личину под этим небогатым, неброским, выгоревшим одеянием!

— А, по-моему, это очень приличный халатик, — обиженно сказал брат Пердурабо. — Я носил его, еще будучи Розой Келли. На нем такие милые рюшечки…

— Под этим скромно, но со вкусом отделанным облачением!

— Так я пошел?

— Ступай, Кузен. Ибо недолго осталось ждать рассвета.

Брат Пердурабо сложил ладони, поклонился и скользнул во тьму. Шендерович тут же вскочил с подушек, раздраженно пнув их ногой, отчего они разлетелись в разные стороны, и как тень, заметался по пещере, то и дело натыкаясь на какие-то невидимые предметы. Гиви на всякий случай жался к стене — судя по печальному звону, ночной горшок стал одной из жертв бурной активности партнера.

— Да не стой же как столп силы, — раздраженно прошипел Шендерович, — шевелись! Там в углу стоит блюдо с финиками. Увязывай их в эту чертову скатерть. И бутылку туда же.

— Пробку никак не найду… ага, вот она!

— Готов?

— Готов!

— Пошли…

Они двинулись к выходу, но тут же наткнулись на брата Пердурабо, который, тяжело дыша, благоговейно нес на вытянутых руках объемистый сверток.

— Вот оно, о, Светоч! — произнес он, отдуваясь, — извлек я твои атрибуты силы и немало при том потрудился. Ибо если б ты знал, кто наложил на них руку, ты бы подивился моему могуществу!

— Ты воистину могуч, о, брат, — похвалил Шендерович, принимая сверток. — Так… так… все на месте. Порядок… Веди же!

Брат Пердурабо повернулся и, все еще задыхаясь и время от времени приваливаясь к каменной стене, пошел по тропинке. Шендерович следовал за ним, выжидательно замирая, стоило лишь адепту притормозить. Наконец, улучив момент, он коротко размахнулся и аккуратно врезал брату Пердурабо по затылку фомкой, обернутой для милосердия в пышную мантию. Брат Пердурабо зашатался и мягко сполз на руки Шендеровичу.

— Порядок, — еще раз удовлетворенно пробормотал тот.

Он аккуратно выпутал фомку, расстелил мантию на тропинку, уложив сверху беспамятного брата Пердурабо.

— Вот и ладненько, — деловито приговаривал он, стягивая на адепте узлы мантии. — Вот и хорошо… пошли, о, Кузен Кузенов, пока он не выпутался из кокона.

— Эк ты его! — восхитился Гиви.

— Я ж говорил, держись Шендеровича. Шендерович плохому не научит.

Он размахнулся, раскрутил якорь и с завидной ловкостью зацепил его за каменный выступ.

— Порядок, — сказал он в третий раз, спуская вниз веревку и дергая ее, чтобы проверить на крепость. — Бери харчи, брат Гиви, и спускайся. Я проверял, тут невысоко. А я понесу атрибуты. Похоже, этот Ленуар, кто бы он ни был, в атрибутах толк понимал. Хорошие атрибуты, пригодятся. Да не боись ты! — прикрикнул он, видя, что Гиви топчется на краю обрыва, не решаясь начать спуск. — Я еще сделаю из тебя мужчину, орел мой горный.

— Эх! — печально откликнулся Гиви, покрепче ухватился за веревку и осторожно полез вниз.

Солнце поднималось в зенит со скоростью камня из пращи, запущенного могучей рукой гиганта. От невысоких каменных глыб побежали по сухой земле, стремительно укорачиваясь, глубокие синие тени. Лучи, падая отвесно, с изощренной злостью лупили прямо в темя, отчего в глазах пульсировал багровый мрак.

Гиви вздохнул.

— Когда я читал про путешествия, это как-то иначе представлялось. Идешь себе и идешь. Хорошо, тепло, сухо… а тут жарко-то как…

— Нечем нам прикрыть главу от пылающего небесного ока, вот в чем проблема. А посему ждет нас вульгарный солнечный удар. Но я так полагаю, потомок исполинов, что потребно нам идти по следам этих гордых животных… ибо не идиоты же они совокупно с их кормчими.

— Кто их знает… они ж дикие совсем, Миша.

— Верблюды?

— Нет, кормчие.

— Дикие-дикие, а свою пользу знают. Гляди-ка, чего там!

Одинокая птица, промелькнув в раскаленном воздухе, уселась на обломок выветренной скалы. Нагло игнорируя путешественников, она, поглядывая в их сторону черным блестящим глазом, чистила пестрые перья, отливающие охрой и лазурью.

— Птица! — констатировал Гиви очевидное.

— Точно, — согласился Шендерович. — Я, о, мой истомленный друг, не силен в орнитологии, но готов поклясться этой… скрижалью Силы, что где птица, там вода. А где вода — там жизнь. Ну-ка, шугани ее, потомок исполинов!

— К-шш! — сказал Гиви и взмахнул руками.

Птица нагло поглядела на него и не тронулась с места.

Гиви нагнулся, отчего в глазах совсем потемнело, подобрал сухой ком глины и запустил в вестницу небес. Снаряд пролетел по касательной и упал где-то за скалой. Птица неохотно взмахнула крыльями и вспорхнула. Покружившись какое-то время, она медленно полетела по прямой, издевательски поводя из стороны в сторону многоцветным хвостом.

— За ней! — скомандовал Шендерович.

— А верблюды?

— Да хрен с ними! Что эти животные понимают? Они месяц без воды могут продержаться — на чистом самообеспечении.

— Миша, я больше не могу… Давай, вернемся!

Сейчас, в пылающем свете, прохладная пещера с ее клетчатым алтарем и сомнительной чистоты жертвенным камнем казалась Гиви даже уютной, зловещий Мастер Терион — просто безобидным чудаком, а уж брат Пердурабо — просто душкой. Зато там было полным-полно воды, хоть купайся…

— Вернемся. Ну что они нам сделают? Пусть хоть что, пусть хоть змею варят…

Шендерович мрачно заморгал воспаленными веками.

— Ты что, о, мой малодушный герой, совсем умом рехнулся? Они ж нас на куски разрежут!

— Пусть режут… Сначала пусть только попить дадут!

— Да не дойдем мы! — с досадой отозвался Шендерович, — Захотим, а не дойдем! Спечемся! Нет, страдалец, вперед и только вперед! Вон, птичка как чешет!

— Не могу больше, Миша! — повторил Гиви, опускаясь на песок. — Все.

— Вставай, дурень! Они ж нас наверняка хватились уже! Детей этих своих в погоню выслали!

— Вот и хорошо! Пусть догоняют. А не догонят, тоже ничего. Умру лежа.

— Вставай, — прохрипел Шендерович, склонившись над Гиви и, морщась оттого, что солнце било ему прицельно в макушку, — вставай ублюдок.

— Не встану! — пробормотал Гиви, выплюнув сухой песок.

— Встанешь! — угрожающе сказал Шендерович.

— Нет!

— Ты ж южный человек! Грузин, практически грек! Ты ж должен жару любить!

— Какой я южный, — вяло отмахнулся Гиви, не поднимая головы, — я в Питере родился, чтоб ты знал!

— А гены? А горячая кровь? А зов предков? Вставай, сукин сын!

— Пошел вон, — отчеканил Гиви, трепеща от собственной смелости. — Авантюрист недоделанный.

— Свинья малодушная, — отреагировал Шендерович, — аккуратно пиная Гиви носком ботинка под ребра, — я, что ли, тебя сюда притащил?

— Притащил. Ох, не надо!

— Надо! — холодно сказал Шендерович, отводя ногу для следующего пинка. — И учти, третий будет в морду.

Птица вновь уселась на ближайший бархан, поглядывая на них с благожелательным интересом.

— Ладно… встаю я, встаю. Ну что прицепился.

— Ну, вот и умница, — ласково сказал Шендерович. — Давно бы так.

Птица почистилась, аккуратно выдернула перо откуда-то из-под мышки и вновь взлетела, выжидательно оглядываясь на путешественников.

— Животного бы постыдился, — укорил Шендерович.

… Солнце палило уже и вовсе невыносимо. Тени от скал сократились до минимума, а черная крестообразная тень от птицы, колеблясь, скользила по невысоким песчаным дюнам, которых вокруг становилось все больше.

— Это она нарочно, — прохрипел Гиви пересохшим горлом.

— Птицам, о, мой недоверчивый спутник, злокозненность неведома. У них мозгу на копейку…

Птица вновь уселась на камень и принялась чистить перышки.

— Ишь ты, — прокомментировал Шендерович, — старается. Чистоплотная…

Он подобрал горсть песку и бросил ее в птицу. Та опять взлетела, что-то оскорбленно прокричав в сторону Шендеровича.

— Сама дура, — обиделся тот.

— Слушай, да отвяжись ты от нее, — устало проговорил Гиви, — что к животному пристал?

— Соображать должна, — пояснил свое поведение Шендерович, — Пускай к воде выведет.

Он приложил ладонь козырьком и уставился в раскаленный полдень. Воздух дрожал и переливался, дробился на блестящие зеркальца, пустыня вдали казалась вымощенной стеклом…

— Ох, — Шендерович вдруг резко остановился и схватил Гиви за плечо, — глянь-ка туда…

— Мамочка моя, — пробормотал Гиви.

В воздухе воздвигался город. Золотые, зеленые, бирюзовые купола отсвечивали на солнце, гордые белые башни дышали лунной прохладой, холодные искрящиеся струи фонтанов били высоко в небо, осыпая многоцветной радугой пышные пальмы.

— Вот это да! — благоговейно шептал Гиви, таращась на нестерпимый блеск золотых крыш. — Гляди, Миша, какой город! Вот куда нам бы надо!

— Мираж, — прозаично осадил его Шендерович, — типичный мираж… самый что ни на есть обыкновенный.

— Разве такая красота может быть обыкновенной? Ты ж погляди!

— Распространенное в таком вот климате явление. Пустыня, чего ж ты хочешь?

— Пить хочу, — вспомнил Гиви.

— Мираж бывает исключительно в условиях пониженной влажности. Где, кстати, эта чертова птица?

— Вот она…

Птица сидела на кромке очередной скалы и опять чистила перья. При виде Шендеровича она настороженно приподняла и вновь опустила хохолок.

— У-у, курица, — устало прошипел Шендерович.

Птица выразительно пожала плечами и отвернулась.

— Миша! — вдруг сказал Гиви, с трудом отводя глаза от белых стрельчатых арок, которые медленно таяли в голубоватой дымке — глянь-ка, на чем она сидит…

То, что поначалу казалось обломком скалы, обернулось выветрившейся каменной кладкой. Ее порядком присыпало песком, но почва вокруг была темнее по сравнению с окрестной, и сквозь нее там и сям прорастали тусклые зеленые кустики.

— Вода! — Гиви хотел закричать, но из горла вырвался лишь сиплый шепот.

— Ты гляди! — Шендерович был удивлен не меньше, — колодец!

Птица сидела на краю каменного желоба, время от времени ныряя грудкой вниз и поднимая крыльями тяжелые брызги.

— Животное, а тоже соображает, — одобрил Шендерович.

Он тоже замотал головой, как мокрая собака, стряхивая воду на песок.

— Может, они все-таки нас догонят? — со скрытой надеждой спросил Гиви.

Шендерович, опасно балансируя, взобрался на каменную кромку колодца и из-под руки посмотрел вдаль. Птица покосилась на него черным глазом и чуть отодвинулась, однако же, не взлетела, а вновь занялась своим блестящим оперением.

— Вроде, все чисто, — констатировал Шендерович, слезая.

— Что-то это странно, Миша…

— А раз так ты трепещешь, о, демон пустыни, — сказал Шендерович, иезуитски улыбаясь, — вставай! Пошли! Будем бежать погони, пока хватит наших слабых сил!

— Нет! — заорал Гиви, покрепче вжимаясь в песок.

— Ну, так не трепыхайся. Да не дрейфь ты, — сжалился Шендерович, наблюдая за противоречивой гаммой чувств на лице спутника, — они, небось, только к утру расчухались, братишки эти. А днем никакой дурак по пустыне добровольно не попрется. Потому пребудем мы тут до сумерек, переждав палящий зной, испускаемый огненным оком, а потом, когда падет на иссушенную землю благодатная прохлада, нальем воду в благословенный сосуд, в просторечье именуемый бутылкой и пустимся…

— Я ее выбросил, — виновато сказал Гиви.

— Что-что?

— Она тяжелая была, и я ее выбросил. Все равно воды не было…

— Ты что, о, мой неизлечимый друг? Ты, хранитель воды, коему был доверен сей жизненно важный предмет, взял и как последняя салага, выкинул бутылку? Ну и кто ты после этого?

Гиви виновато моргал.

Шендерович задумался, почесывая мокрый затылок.

— Ладно, чего там… Ближе к ночи омочим свои одеяния в этом источнике жизни и чухнем… Может, к утру куда-нибудь и выйдем…

— Куда?

Шендерович только молча пожал плечами. Он устроился в скудной тени колодца, подложив под голову мешок с жесткими и угловатыми атрибутами, и через минуту уже храпел. Гиви маялся — незагорелое тело было жестоко опалено солнцем. Вот Миша, ему хоть бы что! Он же загорелый, Миша. Тренированный. Что бы я делал, если б не Миша, думал Гиви… впрочем, если бы не Миша, меня вообще бы тут не было.

Он уселся поудобней, стараясь держаться крохотного клочка тени — остальное занял Шендерович. Все равно, уговаривал он себя, спать на такой жаре вредно. Мама всегда так говорила. А потому он моргал обожженными глазами, вглядываясь в колеблющийся воздух в надежде вновь увидеть что-нибудь эдакое. Но зной воздвигал вдали лишь ослепительные зеркала, огромные сверкающие линзы, распахнутые в охру и синеву. Рядом с храпящим Шендеровичем Гиви вдруг почувствовал себя последним бодрствующим человеком в мире…

Птица, которая сидела в самой сердцевине неприглядного колючего кустика, вдруг зашевелилась и выпростала голову из-под крыла.

— Эй, — сказал Гиви, — ты что?

Птица отряхнулась и взлетела. Сделав низкий круг над головой Гиви, она взмыла вверх и полетела по прямой, круто забрав на восток.

— Ну, вот… — опечалился Гиви.

Разумеется, птица создание бессловесное, но какая-никакая, а все ж компания.

Гиви стало совсем одиноко.

Он вздохнул и прикрыл глаза.

Потом вновь открыл их, потому что что-то изменилось. Тень какая-то набежала, что ли.

Он вновь прикрыл глаза, потом протер их ладонями, потом помотал головой.

Не помогло.

Ломаная темная линия на горизонте вдруг распалась на отдельные пятна, и эти пятна стремительно увеличивались в размерах, пока из дрожащего марева не выплыли огромные оскаленные пасти, гигантские бурые туши, мерно перемалывающие пространство мохнатыми голенастыми ногами. На скачущих чудовищах громоздились не менее огромные всадники; каждый — с башню, белые полотнища одежд развевались на ветру… ни звука не доносилось оттуда и оттого казалось, что призрачная кавалькада плывет по воздуху.

— Мамочка! — прошептал Гиви.

Он поднялся на слабеющие ноги и, подскочив к Шендеровичу, отчаянно затряс его за плечо.

— Миша! Проснись!

— А? — Шендерович приподнял голову, морщась оттого, что атрибуты порядком наломали ему шею.

— Миша! Там! Ужас что такое!

— А! — отмахнулся Шендерович, широко зевая, — Опять мираж! Нервы у тебя ни к черту, друг Гиви.

— Да, но…

— Бу-бум!

Гиви вздрогнул. Земля под ним тоже содрогнулась. Глухие удары сотрясали ее.

— Бу-бум… Бу-бум…

— Да, — признал Шендерович, почесывая шею, — не мираж. Опять мы с тобой влипли, о, скиталец, потомок скитальцев.

Всадники обступили Гиви и Шендеровича, заслонив собой солнце.

Гиви оглядывал новоприбывших со смешанным чувством страха и восторга. Свирепые загорелые лица, свирепые взоры, сверкающие из-под белоснежных тюрбанов, свирепые ятаганы и кинжалы, способные украсить любой кавказский ансамбль народного танца вызвали у робкого потомка Шемхазая естественный трепет. Не в меньший трепет повергала грозная красота могучих боевых животных, богато изукрашенных колокольчиками и горящими на солнце медными пластинами.

Бежать было некуда.

Гиви вздохнул и судорожно вытер ладони о штаны.

Шендерович одарил сгрудившийся вокруг них отряд благожелательно-рассеянным взором привычного ко всему землепроходца.

Верблюды лениво переступали мощными копытами и роняли пену с морд, в свою очередь, кидая в сторону Шендеровича презрительные взгляды.

Один из всадников, самый, как показалось Гиви, высокий и красивый, со смуглым свирепым лицом, затененным особенно пышным тюрбаном, спрыгнул с верблюда, звякнув при этом многочисленным вооружением, и ленивой походкой враскачку приблизился к путникам.

Гиви попытался расправить плечи.

Шендерович продолжал бросать по сторонам снисходительные взгляды.

Предводитель в свою очередь, скрестив руки на груди, уставился на беззащитных путешественников.

Гиви не выдержал первым.

— Б-исми-лляхи-ар-рахман-ар-рахим, — выкрикнул он, чувствуя, как распирает грудь незнакомый прежде язык, — Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Даруй нам облегчение, а не затруднение, о, владыка тысячи верблюдов, да благословит тебя Аллах и приветствует!

— Да пребудет Аллах и с тобой, чужеземец, — хладнокровно ответил предводитель, — ибо он — защитник всех путников и проводник всех путей.

— Что он говорит? — прошипел из-за спины Шендерович.

— Типа, привет, — пояснил Гиви.

— Скажи ему, что с нас нечего взять. Скажи, мы бедные путники.

Гиви вздохнул. С его точки зрения это было и так видно. Но покорно завел:

— Милостив будь к нам, о, шейх, ибо стеснены мы ради Всевышнего. А бедность, о, повелитель сотни всадников, достойная стоянка, бедность — плащ благородства, одеяние посланников, рубаха праведников…

— Верно, — согласился предводитель, — но бедность еще и крепость покорных…

— Добыча познавших, цель ищущих…

— Тюрьма грешников…

— Гиви, что он говорит?

— Типа, сам разберется.

Предводитель, озирая путников тем же задумчивым взглядом, медленно обошел их по кругу. Гиви и Шендерович поворачивались на месте, не желая подставлять незащищенные спины.

— Сдается мне, это они! — сказал, наконец, предводитель.

Он обернулся и лениво щелкнул пальцами. Несколько дюжих молодцов в свою очередь соскочили с верблюдов и кинулись к пленникам.

— Но мы воистину имеем только то, что на себе, о, Шейх Пустыни, — завопил Гиви. — С нас нечего взять.

— А мне от вас ничего и не надо, о, беспокойный путник, — ответил предводитель. — Не тревожься, я вас и пальцем не трону, ибо я дал такое слово, а слово мое крепко. Более того, скажу, с вами будут обращаться по-царски, ибо богатый выкуп за вас положили мне, коли я вас доставлю живыми и здоровыми.

— Куда? — взвыл Гиви, увлекаемый в сторону верблюдов, — куда доставят?

— Гиви, что он говорит? — орал Шендерович, которого уже затаскивали на верблюда, впрочем, пока без особого успеха.

— Что ему обещали бонус! Доставят нас кому-то.

— Кому? — бушевал Шендерович, — кому мы на фиг понадобились? Может, этот нас заказал… Педро… Или Мастер его. Спроси еще раз!

— Он разгневается!

— А ты вежливо спроси!

— Да уж куда вежливей! Тьфу ты! Куда ты нас намереваешься доставить, о, повелитель правоверных?

Предводитель, поставив ногу в стремя, обратил к нему мрачное лицо.

— Не к лицу тебе задавать подобные вопросы, ибо, как ты сам верно заметил, в бедственном положении находитесь вы, тогда как бедность предполагает стоянку терпения. Ибо, сказал аш-Шабли, когда его спрашивали о терпеньи, такие слова: