Гиви и Шендерович

— О! — Зейнаб приподняла насурьмленные брови, — А я думала, ты не из таких!

— Слушай, — сурово спросил Гиви, — каких таких?

— Да бабушка рассказывала, был в незапамятные времена один… ну… немножко странный царь, и то не в Ираме, так он помешался просто на этих сказках… но ты не думай, повелитель, нас и этому обучают… Нас вообще обучают всяким тонким штучкам. Истинно царским развлечениям. Так про что тебе рассказать, о, жаждущий? Про горбуна и красильщика? Или Далилу-хитрицу? Или, может, про царя Сулеймана и его гарем? Ибо то, что удовлетворяет одного, не удовлетворяет другого…

— Во! — обрадовался Гиви, — про Сулеймана…

— Ну, тогда ложись вот сюда, повелитель, закрой глаза, и отрешись от земных забот. А я расскажу тебе о том, как жил некогда в земле Израиля царь Сулейман…

История о ложном и истинном величии, Или о том, что мудрость бессильна против коварства, рассказанная Зейнаб-лютнисткой в сердце мира, Ираме многоколонном

Жил некогда в земле Израиля царь Сулейман. И был он мудрее всех людей. Восседал он на изукрашенном престоле и судил согласно собственной мудрости и людской справедливости. И небывалого могущества достиг он. Над всеми царями был страх его. Народы и племена становились его данниками, враги и ненавистники — друзьями его. Разумел он язык птиц и животных, и зверей полевых, олени и газели были его скороходами, барсы и леопарды — оруженосцами его. Повелевал он и над джиннами, благодаря которым проникал в глубины морские и чертоги небесные, и на самый край земли, за горы Мрака проникал он…

И вот решил Сулейман восславить Господа и построить храм великий, Дом Господен, где были бы окна с откосами, и деревья из чистого золота, и розовый мрамор, просвечивающий на солнце, и кедр ливанский, и яспис, и открытые залы, и потаенные чертоги…

И возгордился Сулейман, ибо повиновались ему духи пустыни и создания вод, и муравьи в подполе и птицы под стрехой, и Левиафан, играющий в морях… и решил, вот, построю я храм, какого ни у кого нет… И будет этот дом из цельных, обтесанных камней, ни молота, ни топора, никакого другого орудия не будет слышно при строении его. И тогда пошел Сулейман в хранилище наилучших сокровищ своих, и велел вынести оттуда Скрижаль Силы. А скрижаль эта была сделана еще во времена незапамятные, допотопные, и одни говорили — сотворил ее сам Шемхазай для своих потомков, а другие — что архангел Разиэль по его просьбе и повелению. И была выбита на этой скрижали вся мудрость земная и небесная, и никто не мог ее прочесть, кроме Сулеймана великого, многознающего, ибо владел Сулейман всеми сущими языками. И увидел Сулейман в скрижали червя Шамир, что разрушает камни и создает их заново, поскольку обладает свойствами тесла и гранила. И был тот червь Шамир величиной с просяное зерно, и самые твердые предметы не могли противостоять его чудесным свойствам.

И сказал Сулейман — вот этот подойдет.

И вновь углубился он в Скрижаль Силы, и увидел, что местонахождение червя Шамир известно одному только Азаилу, князю дьяволов. И что Азаил по сю пору замкнут, по повелению Господа, в колодце, каковой находится пустыне в Дудаеле, что в горах Мрака, и запечатан камнем, и погружен во мрак…

И призвал Сулейман тогда Бенаю, сына Иегоиады, себе в помощь, и дал ему цепь, выкованную духами земли, а сам надел свой перстень, на котором был начертан Шем-Гамфорош, каковой иудеи числят за имя Бога, а еще взял руно овечье и мехи с вином и поручил духам воздуха перенести все это на край земли, в горы Мрака, в пустыню Дудаеля. И прибыли они в пустыню Дудаеля, в горы Мрака, и видят, вот, во мраке высятся столпы, и меж столпами лежит огромный черный камень, каковой прикован цепями, и под этим камнем зев колодца, и пламя бьется оттуда, алое и зеленое, так что над горами стоит завеса сияния. Но Сулейман мудрый, многознающий, не испугался, а повернул кольцо с Шем-Гамфорошем, и вновь позвал духов земли, и сотрясли они землю и уронили столбы. И позвал Сулейман духов воды, и пролили они потоки вод над пустыней Дудаеля, и полилась вода в колодец, и погасила пламя. И погасло сияние над горами Мрака, и люди, которые увидели это, сказали — вот, срашное что-то делается на этом краю земли! Не иначе как Азаил вырвался на свободу! И позвал Сулейман духов воздуха, и сняли они цепи, и отодвинули камень, и стало слышно, как стонет и ворочается Азаил в своей пещере… Тогда Сулейман велел Бенаю спустить в пещеру овечий мех, наполненный вином — и Азаил, мучимый вечным голодом и вечной жаждой, выпил его, опьянел и заснул. И тогда вновь позвал Сулейман духов воздуха, духов воды и духов земли, и все они вместе (а поодиночке боялись они Азаила) связали его цепью Могущества, и вытащили на поверхность. И предстал Азаил пред Сулейманом.

И вышел он из сна, и начал бушевать. Ибо, хотя и выбрался он на поверхность, но страшнее огня земного жгли его цепи Могущества, а пуще того было обидно, что хитростью поймал его человек, сын человека…

— Укротись! — сказал тогда Сулейман, — имя Владыки твоего над тобою! Имя Владыки над тобою!

И узрел Азаил перстень с Шем-Гамфарошем, и покорился Сулейману.

И взял его Беная и повел. И Азаил, скованный цепью Могущества, тем не менее, был огромен и страшен — он почесал плечо о пальму, и рухнула пальма. А как вступили они в границу обитаемых земель, задел Азаил о дом — и рухнул дом.

— Не годится так, — сказал тогда Сулейман. Шем-Гамфарошем заклинаю тебя — укроти свою плоть! Умались!

И покорился Азаил, и укротил свою плоть, и умалился, и стал как сыны человеческие. Но затаил он на Сулеймана зло за свое унижение и решил хитростью порвать узы и освободиться от цепей. И вот вошли они в град Ерусалима, и был полон Азаил запретным знанием и гордился Сулейман, что ведет такого… и встретился им по дороге заблудившийся слепой и помог ему Азаил выбраться на дорогу. Попался им шатающийся без пути пьяный — и того Азаил на дорогу вывел. Встретился им свадебный поезд, шумный и веселый — заплакал Азаил. Прошли они мимо колдуна, который, сидя на земле, колдования свои производил — и засмеялся Азаил.

Спрашивает его Сулейман: — Почему ты помог слепому?

— Да потому, — отвечает Азаил, — что об этом слепом оповещено в небесах, что праведник он великий, и тот, кто доставит ему хоть временное облегчение и сам получит временное облегчение и хоть на гран, но спасет свою душу вечную.

— А почему ты пьяному помог тогда? — спрашивает Сулейман.

Да потому, отвечает Азаил, что нечестивец он неисправимый. Вот я и доставил ему минутное удовольствие, чтобы еще пуще погубил он свою душу грешную.

— А почему ты заплакал, когда увидел свадебный поезд? — спрашивает Сулейман.

Да — потому, — говорит Азаил, — что жениху не прожить и тридцати дней после свадьбы, а невесте — тринадцать лет ждать, пока подрастет малолетний деверь ее.

— Почему же над колдуном засмеялся ты? — спрашивает Сулейман.

— Да потому, — говорит Азаил, — что на том месте, где сидел этот колдун, клад богатейший зарыт. А он ворожит себе, пыжится, а о кладе и не ведает…

— Мудрый ты, Азаил, и хитрый, — говорит тогда Сулейман, — однако ж не мудрей и не хитрей меня. Сильный ты, однако ж, я сильнее.

Тогда взял Азаил с земли тростину, отмерил четыре локтя и бросил тростину перед Сулейманом.

— Вот, — сказал, — все твое пространство, которое останется у тебя после смерти. А ты весь мир захотел покорить, но и этого мало тебе — еще и меня покорить захотел!

— Ничего я от тебя не домогаюсь, — сказал тогда Сулейман. — Кроме одного. Я собираюсь построить Храм Господень, и мне нужен для того червь Шамир.

— Но у меня нет Шамир, — говорит Азаил, — он не у меня, но у духа морского и дух морской не доверяет его никому, кроме как петуху Бар, да и то под присягой.

— А зачем Шамир петуху Бар? — спрашивает Сулейман.

— А он его посредством города строит. Берет в клюв Шамир и приносит его в пустынную местность, необитаемую. Кладет Шамир на скалу, скала раскалывается. Бросает Бар в расщелину семена древесные, вырастают маслины и смоквы и кедры ливанские, приходят люди, да и селятся там. Сегодня, глядишь, селенье, завтра — уже город.

— Хорошо, — говорит тогда царь Сулейман. — Шем-Гамфарошем заклинаю, отведи меня на гнездо петуха Бар

И вызвал Сулейман искусных мастеров из земли Египетской, и повелел им изготовить особый колпак из непрозрачного стекла. И таким крепким был этот колпак, что даже ударом молота нельзя было разбить его. И, когда Азаил отвел его на гнездо петуха Бар, Сулейман взял, да и накрыл гнездо колпаком. А сам скрылся в укрытие. Прилетел петух Бар, смотрит, а гнездо-то закрыто. Ох, ох! — застонал петух Бар. Ударил по стеклу клювом, но выдержало стекло. Взял он тогда червя Шамир, и положил его на стекло, чтобы его расколоть. Тут Сулейман выскочил из укрытия и бросил в петуха Бар комом земли. Петух взлетел, выронил Шамир, тут Сулейман с Азаилом подобрали червя и унесли.

Так, посредством ума своего и хитрости, и могущества, и по совету Азаила Сулейман завладел червем Шамир. И обтесывал Шамир строевой камень для Храма и Дома Сулейманова, а хранил его Сулейман по совету Азаила завернутым в шерстяную вату в свинцовом сосуде, наполненном ячменными отрубями.

А петух Бар, когда увидел, что не сдержал клятвы своей, и нарушил присягу духу морскому, и не может возвратить червя Шамир, пошел и удавился.

И вырос Храм Сулеймана, где были окна с откосами, и деревья из чистого золота, и розовый мрамор, просвечивающий на солнце, и кедр ливанский, и яспис, и открытые залы, и потаенные чертоги… и говорят, что не было при его постройке поломано ни топора, ни заступа, ни какого другого орудия — ибо строился он без их посредства. А еще говорят, пока строился сей храм, никто в земле иудейской не заболел и не умер. А еще говорят, что свет лился в окна с откосами не снаружи, но изнутри, и освещал весь Израиль, ибо был то свет Божественный…

И прослыл Сулейман самым мудрым под небом и на земле, и служили ему духи морские, и саламандры огненные, и силы земли, и червь Шамир, и сам Азаил ходил у него в помощниках. И постигал он сокровенное, и проведывал тайны глубины беспредельной. Имя его гремело среди властелинов, среди мудрых — подвиги его. И к нему, праведному и чистому, посылали сыновей и дочерей своих в слуги и служанки и вельможи, и цари земные…

И самые прекрасные женщины мира были наложницами в гареме его. И сама царица Савская из града-Китора, где деревья посажены еще в первые дни творения и орошение получают от вод Едемских; где серебро, что мусор, валяется на улицах, прибыла почтить его — со всеми своими сокровищами и со слугами, и со служанками красоты небесной. А фараон Писебханин дал ему в жены дщерь свою Бифию со всяческим приданым, в числе которого был постельный полог, усыпанный самоцветными камнями так, что изнутри напоминал он ночное небо, а в придачу к тому восемьдесят дев из страны Едомской, черных как ночь, тяжелогрудых, с розовыми ладонями, искусных в пении и девяносто дев из страны Ефебской, смуглых, как закат и гибких, как лоза, высокогрудых, с ладонями крашеными хной, искусных в пляске. А всего жен было у Сулеймана девяносто девять, а наложниц без числа, и все они сверкали, точно звезды в ночи, и радовали пеньем и музыкой, и любовными утехами, и Сулейман днем судил со своего престола, а ночью ублажал себя в гареме и дни текли как лунные месяцы, а лунные месяцы, как годы, но Азаил все лелеял свою месть, и, наконец, придумал, как отомстить Сулейману.

Предстал он пред Сулейманом (а пока строился храм, Сулейман держал его при себе) и рек:

— Мудрый ты царь, и хитрый, а все ж не все тебе ведомо. Хочешь, покажу тебе то, чего ты никогда не видел?

— Нет такого, — отвечал Сулейман.

— А все ж есть!

— Покажи!

Простер руку свою Азаил к стране Тевель — и пред Сулейманом появился человек с двумя головами и двумя парами глаз. И объял Сулеймана страх, однако ж он не подал виду и сказал:

«Благословен Господь, Царь вселенной, давший мне дожить и досуществовать до сего времени! Слышал я от Ахитофеля, что где-то там, под нами люди живут, однако ж не верил! Ведь глубина земли нашей — пятьсот лет пути, да между той землей и этой землей тоже пятьсот лет пути!»

Однако ж, рек Азаил, вот он!

Стал тогда Сулейман расспрашивать того человека.

— Какого ты роду-племени?

— Из рода Адамова я, — отвечал двуглавый человек, — из потомков Каиновых!

— Где обитаете вы?

— В стране Тевель.

— Есть ли у вас солнце и луна?

— Есть.

— С которой стороны восходит у вас солнце и куда заходит оно?

— Восходит с Запада и заходит на Востоке.

— Чем занимаетесь вы?

— Пашем, сеем и жнем, стада пасем…

— Молитесь ли вы?

— Да.

— Какова же молитва ваша?

— Как многочисленны и благословенны дела твои, Господи! Все премудро содеяно тобою!

— Ничем вы не отличаетесь от нас, похоже, — сказал тогда Сулейман, — кроме, разве что, вида. А раз так, то не могу я удерживать тебя силой. Хочешь, верну тебя в страну твою?

— Нет у меня большего желания, о, царь!

Вызвал тогда Сулейман Азаила и говорит:

— Отведи его обратно, человека этого.

— Не в моих то силах, — отвечает Азаил, а сам донельзя доволен, ибо близится час его мести.

Заплакал двуглавый человек. Сразу из четырех глаз пролил он потоки слез.

Говорит тогда Сулейман Бенаю, сыну Иегодиады:

— Вечно так с этим Азаилом. Ибо нет ничего, что он, начав, смог бы завершить достойно. Видно, постоянство не в природе бесов. Ступай, друг мой, устрой этого несчастного так, чтобы ему было хорошо и не тосковал он об утраченной родине.

Тогда Беная, сын Иегодиады, велел отворить сокровищницу и выдать двухголовому человеку шестьдесят сиклей серебра, и выделить ему участок земли с виноградником и колодцем, и масличной рощей, и тот потосковал-потосковал, а потом поселился там, и построил дом, и занялся землепашеством, и стал под покровительством Сулеймана одним из богатейших людей на свете, обжился, а потом взял себе и жену, ибо, хотя и был он двухголовый, но чтил Господа и жил праведно, и народил он семерых сыновей, а потом взял и умер…

И оставил он семерых сыновей. И шестеро из них были вида обыкновенного, а седьмой же уродился в отца — о двух головах и о двух парах глаз. И видя то, Азаил потирал руки и хихикал, ибо близился час его мести.

И возник спор меж наследниками того пришельца из страны Тевель. Шестеро из них говорят:

— Нас семеро братьев, следовательно и наследство должно быть поделено на семь равных частей.

Седьмой же говорит:

— Не семеро нас, а восьмеро, ибо считают по головам да по ртам. А раз так, то я имею право на две доли в наследстве!

— Не иначе как Сулейман рассудит нас, — говорят тогда братья.

Вот, пришли они во дворец к Сулейману, и сказали:

— Государь наш, то-то и то-то, семеро нас, а брат наш двуглавый говорит, мол, восьмеро! Как наследство делить?

Сидит Сулейман в диване и Азаил тут как тут.

— Как рассудить их, о, подданные? — спрашивает царь?

— Не знаем, — отвечают они, — и не ведаем. Ибо не под силу нам такое.

Решили отложить дело до утра.

А вечером предстал пред Сулейманом Беная, сын Иегодиады. Коварное дело, говорит, задумал Азаил, о, царь времен! Мутит он людей! Ходит меж везирей, говорит, мол, хвалится Сулейман своей мудростью, а не так уж мудр — такого простого дела рассудить не может. Нет больше у царя мудрости. А без мудрости — какой он царь? Как он рассудит теперь тяжущихся? Беда пришла в город, нет больше справедливости! Что делать, о, царь времен!

— Ладно, не тревожься, завтра дам ответ — говорит Сулейман.

А у самого сердце замирает.

Вот ровно в полночь пошел он во храм, пал на лицо свое, и воззвал к Господу:

— Владыка мира! Открывшись мне в Гаваоне, не ты ли сказал — прости, что дать тебе? Не просил я тогда ни серебра, ни золота, одну лишь мудрость просил, чтоб судить людей правдиво. Неужто теперь откажешь мне в своем даре? Неужто допустишь, чтоб торжествовал неправедный?

Сказал — и слышит Глас Божий, сильнее грома, мягче дуновения ветерка:

— Просвещу тебя. Ступай, а как солнце взойдет, выйди из дворца и обратись к первому встречному. Все тебе будет по слову Моему.

Обрадовался Сулейман, пошел во дворец, да и заснул с легким сердцем. А чуть свет встал, и пошел в поле. Ветром легким потянуло, запели птицы, никого поблизости… ждет Сулейман. Слышит — кто-то песню поет. И голос такой звонкий — словно жаворонок сыплет свои трели с небес! Смотрит, идет по дороге девушка, совсем еще юная — ни красоты, ни стати… Смуглая, хрупкая, точно цветок полевой. Идет, кувшин несет, песню поет.

И это, думает Сулейман, источник моей мудрости?

Однако ж, делать нечего. Подходит к ней, кланяется, однако ж себя не называет.

— Чем помочь тебе, — спрашивает, — о, девушка?

— Ничем, — отвечает девушка, — все у меня есть. Сыр овечий, оливы и смоквы, и небо над головой и виноградник в саду. Вот, разве камень отвали от колодца! Ибо нечем мне поить моих овечек.

Отвалил Сулейман камень, наполнила она кувшин, и говорит тогда Сулейман.

— Я помог тебе, о, девушка, помоги и ты мне! Не поможешь ли ты мне разгадать одну загадку?

— Братья мои зовут меня дурочкой, — смеется девушка, — а все ж говори свою загадку! Одна голова хорошо, а две — лучше.

— Кстати, — говорит Сулейман, — насчет голов! Жил некогда в земле Тевель двуглавый человек…

И рассказал ей всю историю.

— Ой! — говорит девушка, — да это ж проще простого!

— Что ты нашла простого там, где сам царь Сулейман испытал затруднения, о, девушка? — несколько раздраженно говорит Сулейман.

— Да ты послушай, — говорит девушка.

И поведала она ему, как можно разрешить это дело.

И понял Сулейман — то, что говорит ему девушка, истинно и верно.

И пришел он в радость великую, и засмеялся, и сказал:

— Чем тебя наградить, о, девица? Хочешь, золотом осыплю, хочешь, серебром? Хочешь, камнями драгоценными! С головы до маленьких твоих запыленных ножек осыплю! Погреба дома твоего наполню заморскими винами, и сосудами с душистыми смолами, амброй и ладаном, маслом и миррой.

Девушка смеется.

— Или ты сам царь Сулейман, что сулишь такие богатства? Хватит и того, что ты помог мне наполнить водою вот этот кувшин. А хочешь, помоги мне донести его до дома!

И, когда наступило утро, оно застало царя времен Сулеймана у скромного дома неведомой девушки. Поклонился он ее рослым братьям, которые как раз собирались гнать овец на пастбища, наполнил поильницу, попрощался с мудрой девушкой и заспешил в диван. Успел только крикнуть:

— Как зовут тебя, мудрейшая из дев?

— Суламитой меня прозвали отец и мать мои, — ответила девушка.

И с этим ответом царь Сулейман пошел во дворец.

А в диване уже народу собралось видимо-невидимо. И все войско, подстрекаемое Азаилом, стояло на площади, с копьями и щитами, блистающими на солнце, дабы услышать, так ли справедлив справедливый царь. И все горожане, побросав свои дела, собрались у дворца, чтобы выслушать решение, которое выкрикнут глашатаи. И шум стоял такой, точно под окнами сулейманова дворца волновалось море. И тогда вошел Сулейман в диван и вошел на свой престол, украшенный львом и ягненком, и ястребом, и голубкой, и повелел вскипятить воду и налить ее, горячую, в узкогорлый кувшин с изогнутым носиком.

Вскипятили воду, налили ее в кувшин и принесли в диван.

Тогда Сулейман вновь привести двуглавого человека и одноглавых братьев его.

Привели их.

— Вот, — сказал Сулейман, — сделаем испытание. Если у этого человека одна его голова воспринимает и чувствует то, что происходит с другой его головой, тогда он должен быть сочтен за одного человека. Если же нет — тогда это два отдельных человека. А теперь лейте воду на одну из его голов!

Взяли кувшин, да и вылили немного воды на макушку левой головы.

— Государь! Государь! — завопили обе головы сразу, — нам больно! Мы умираем!

— Одна доля наследства полагается ему, — сказал тогда царь Сулейман, — по праву и по справедливости, ибо это один и тот же человек.

И когда огласили приговор, ликованием преисполнились придворные в диване, и войско Сулеймана начало стучать копями о щиты, выражая тем свою радость, и люди на дворцовой площади кричали: «Воистину велик Сулейман, царь народов!».

И все хвалили мудрость царя Сулеймана.

Один только Азаил был мрачен

— Не иначе как кто подсказал тебе отгадку, — сказал он.

— Господь мой был со мною, — ответствовал Сулейман.

А в полдень собрал он богатые дары и пять повозок с маслом и миррой, и шестьдесят сиклей серебра и пять белых волов с вызолоченными рогами, и сел на лучшего своего коня в золотой попоне и серебряной сбруе и поехал во главе поезда к дому отца и матери Суламиты. И когда увидела все это Суламита, то всплеснула она руками, и от смущения убежала в дом. Но доверенные женщины вошли туда и убрали ее лучшими шелками и умастили душистыми маслами и заплели ей косы и вывели ее, и поставили перед царем Сулейманом. И взял ее Сулейман за руку и поставил перед людьми. И стала она, смущенная, сияющая, как нарцисс Сарона, чиста и благоухающая, подобно лилии долин… и посадил ее Сулейман в повозку под алым балдахином и велел трубить в серебряные трубы, и осыпать повозку розами, и так доставили ее во дворец, и стала она сотой женой царя Сулеймана, самой любимой, самой мудрой. И все радовались, и пировали три дня и три ночи, и площадь перед дворцом была усыпана зерном и лепестками роз, и только Азаил был мрачен.

А Сулейман так радовался и гордился, что на радостях возьми и скажи Азаилу:

— Ну и чем вы, скажи на милость, сильнее нас, людей?

И отвечал Азаил:

— Освободи меня от цепей да передай мне перстень свой, и тогда сумею я показать тебе, чем мы сильнее людей.

Снял тогда с него Сулейман цепи и дал ему свой перстень. И наступил Азаил на Сулеймана, и проглотил его. Уперся одним крылом в землю, другим — в небо и, низвергнув Сулеймана, размахнулся и закинул его за четыреста парса.

И сказал Азаил — это тебе за петуха Бар!

И пропал Сулейман, ибо обрек его Азаил скитаться по землям людей и по временам Господа. И так наказан был Сулейман за свою гордыню — за то, что вознамерился он не человеческими руками строить Храм Господень, но посредством беса, которого обуздал хитростью и обманом. И выпало Сулейману скитаться, не зная ни времен, ни расстояний, покуда не умалится он и не станет равен с малыми, и не постигнет мудрость истинную, а не ложную, и покуда весь мир не станет для него одним храмом…

А что Азаил? А Азаил принял облик Сулеймана, однако ж, боясь взойти на Престол, который одного лишь Сулеймана возносил на себе, все дни и ночи пропадал в гареме. И, будучи бесом, он так ловко ублажал цариц и наложниц, что они лишь дивились, да радовались, что царь наконец-то предпочел гаремные утехи государственным делам. Одна лишь Суламифь мудрая удалилась в свои покои и сказалась больной, ибо кое-что показалось ей странным в сем самозваном царе. Однако ж про свои подозрения она пока никому не сказала.

А что Сулейман? Очнулся он в стране египетской, у своего тестя фараона, и решил попасть ко двору, дабы обратиться за помощью. Однако стража не пустила его дальше порога.

— Я, — говорит Сулейман, — был царем над всем Израилем, а вы не пускаете меня к моему тестю, негодные…

— Царь Сулейман, — отвечают ему, — и по сей день восседает в Ерусалиме.

Понял тогда Сулейман, что Азаил принял его облик и горько зарыдал.

Над утерянным царством своим он плакал, и над былым могуществом, а пуще всего плакал он, ибо скучал по прекрасной Суламифи, которую успел полюбить пуще жизни своей.

И побрел он по земле и, плача, говорил так: «Что пользы человеку при всех трудах его под солнцем? И это и было всею долею от трудов моих? Был я царем над Израилем, а нынче — царь я только над посохом моим!»

И скитался царь Сулейман по странам и народам, и потерял им счет, и помогал людям мудрым советом, и утешал их притчами, и складывал свадебные песни на свадьбах и плачи для похорон, и слово его всегда было к месту и ко времени, а за это люди давали ему подаянье, и тем он кормился, отчего и прозвали его в народе «Когелет», что означает «проповедник».

И набрался Сулейман мудрости великой, каковая неведома царям. И вот что было с царем Сулейманом.

А что же Азаил?

А Азаил веселился во дворце, и пил дорогие вина, и ел дорогие яства, и забросил государственные дела, и не стало более справедливых судов, и разогнал он диван, и не держал совета, и смущал умы народу, поскольку, говорят, поставил он в Вефиле и в Дане двух золотых тельцов, и вместо того, чтобы обращать своих жен в истинную веру, сам стал поклоняться их идолам, и входил он к женам своим и наложницам во всяческое время, не зная ни пятницы, ни субботы, ни иных запретных дней, и люди начали тревожиться, а в Израиле зрела смута.

И тогда Суламифь мудрая позвала Беная, сына Иегодиады, и сказала ему — сомневаюсь ли я, истинно ли Сулейман сейчас царит в Израиле? Сидит ли он на престоле?

— Нет, — сказал Беная, — не сидит он на престоле.

— Судит ли он справедливо?

— Нет, — сказал Беная, — он судит несправедливо.

— Блюдет ли он субботу?

— Нет, — сказал Беная, — не блюдет он субботы.

— Тогда это не царь Сулейман, — сказала Суламифь мудрая.

— Так кто же это у нас царствует вместо царя? — в ужасе воскликнул тогда Беная.

— Ума не приложу и того не ведаю, — отвечала Суламифь, — ибо ко мне он не входил со дня свадьбы. Но я спрошу у цариц и наложниц. Ибо на это темное дело пора пролить свет.

И пошла тогда Суламифь к женам и наложницам, и принесла сладостей и притираний, и душистые масла и украшения, и так сказала:

— Сердце мое тревожится, ибо вот уже год, как не вижу я царя, господина моего. Что с ним? Не заболел ли?

— Нет, — отвечают жены (а они в глубине души рады были, что позабыл Сулейман Суламифь мудрую, и не входит больше к ней), — наш владыка бодрый и здравый, и бывает у нас каждую ночь и каждый день!

— И по пятницам? — спрашивает тогда Суламифь мудрая, — и по субботам?

— И по пятницам, — отвечают жены, — и по субботам! И трудится он на любовном ложе так, как не трудился смолоду, дай ему Бог здоровья! А что к тебе не ходит, так это оттого, что разлюбил он тебя, ибо ликом ты смугла, а бедрами хрупка, простушка ты эдакая!

— Ох, ох! — сказала тогда Суламифь мудрая, — видно поделом мне царская немилость! Но скажите мне, девушки, не изменился ли царь? Светел ли он лицом? Мудр ли он взором?

— Для нас он всем хорош, — отвечают жены.

— Пышно ли его одеяние? Роскошны ли его шелка?

— Роскошны как никогда, — отвечают жены.

— А скажите мне, простушке, носит ли он ножной браслет, что подарила я ему в знак нашей любви? Ибо из собственных кос сплела я его!

— Не знаем мы того и не ведаем, — смеются жены, — ибо не снимает он обуви.

— Что, все время? — спросила Суламифь.

— Ну и что с того? — смеются жены.

— Ах, вот оно что! — сказала Суламифь мудрая, и, поклонившись, удалилась.

И вызвала она к себе вновь Беная, сына Иегодиады, и сказала — вот, вызнала я все у этих куриц: и не царь Сулейман это вовсе царит у нас в Израиле, а бес Азаил, потому как не снимает он обуви, когда входит к женщинам — во-первых, потому что бесы не как люди, и делают все, что людям противно и извращают обычаи и сотрясают устои, а во вторых, потому прячет он ноги, что, хотя и в силах он изменить свой облик, есть у него качество, ему неподвластное — говорю тебе, там у него копыто козлиное!

— Ох, ох! — заплакал тогда Беная. — Что же нам делать?

— Предоставь все мне, — сказала Суламифь мудрая.

И вот позвала она рабынь и евнухов, поваров и музыкантов и велела устроить пир, и приготовить всякую рыбу и птицу, все, что плавает и летает и бегает на четырех ногах, и принести наилучшие вина и зажечь курильницы с благовониями и послала к мнимому царю, и велела передать так: истосковалась твоя Суламита без ласки твоей, хочет она устроить пир, чтобы ты, светоч земли, возрадовался и развеселился. И, как взойдет луна, окажи своей служанке милость великую, приди в ее чертог, ибо ждет она…

И возрадовался Азаил, ибо до сей поры Суламифь мудрая скрывалась от него. И оделся в дорогие царские одежды и, только лишь взошла луна, в радости и предвкушении проследовал в чертог жены Сулеймановой. И увидел, что в чертоге курятся благовония и сияют самоцветы и Суламифь мудрая, в светлых нарядах и звенящих браслетах встречает его с поклоном у входа.

И поглядела на него Суламифь, и увидела, что совсем он как возлюбленный ее Сулейман, однако ж обуви с ног не снимает. Но она не подала виду, а провела его в покои, и нежно улыбнулась и усадила его на подушки, и села рядом.

И склонился он к ней, желая обнять ее, но она, отстранившись, сказала — услади себя сначала вином и освежи яблоками, о, мой любимый, изнемогающий от любви!