В третьих, хотелось выпить чего-то горячего. Желательно кофе.

Впрочем, дело обстояло не так уж плохо, потому что какие-то деньги Шендерович нашел. В кармане алкиного пиджака, оставленного за ненадобностью. Нашел и спрятал. Кофе выпить не дал — сказал, в кофейне выпьем. Спокойно и хладнокровно выпьем в кофейне кофе, пока будем глядеть Али в его бесстыжие глаза. Потому что Лысюк не Лысюк, а продал-то нас именно Али. Вот я и хочу посмотреть, в каком интимном месте он укрывает свою запятнанную совесть.

Выглядел Шендерович внушительно — даже Гиви мороз по коже продрал. В чистой, непорваной рубашке, мудрый, мрачный и хладнокровный как змей.

— А что скажет Алка? — на всякий случай спросил Гиви, потому что со всех точек зрения по чужим карманам лазить неловко. — Она ж совсем останется без денег, а?

— Пусть придет сначала, — отмахнулся Шендерович, — мы ж не навсегда взяли. Мы ж у нее одолжили. Заберем у Али аванс, вернем.

Он мечтательно зажмурился.

— Хорошо бы купить что-то такое на этот аванс… что-то такое… что в Одессе еще лучше, чем шарики идет!

— Миша, это беспочвенные иллюзии.

— Шубы, например, — прикидывал Шендерович. — В Одессе, понятное дело, шубы так себе расходятся, да и рынок забит. По всему седьмому километру шубы так и валяются — чисто тебе стойбище первобытного человека. А может, в Питере твоем толкнуть?

— Не может, — твердо сказал Гиви. — Кстати, а вообще, — он неловко покрутил головой, — тебе не кажется, что Алка уже вернуться бы должна?

— Кажется, — угрюмо согласился Шендерович, — придет — врежу. Итак, какова наша диспозиция, друг Гиви? Идем к Али, трясем его, забираем аванс и выясняем, на кого он, этот шпион Гадюкин, работает… имена, явки. Если надо — очень жесткими методами. На крайние меры пойдем!

— Миша, это нехорошо, — укорил Гиви.

— А морду мне бить — хорошо? А на счетчик меня вешать — хорошо? Нет уж, пусть сдает Лысюка, если жить хочет. А то я его… я его… дискредитирую я его, это уж по меньшей мере! На всю Одессу опозорю. Мне, друг Гиви, терять нечего. Я человек вне закона! Типа Зорро! Без паспорта, без роду, без племени!

— Без денег, — тихонько добавил Гиви.

— Деньги, — отрезал Шендерович, — не проблема!

— Да? — удивился Гиви.

Ленивый утренний Стамбул лежал перед ними. Лениво хлопали створки ставень, скрипели засовы открываемых лавок, свирепый солнечный свет еще не до конца расправился с ночными тенями и воздух над мостовой был чистым и прохладным, как только что промытое стекло.

— А мы не слишком рано? — забеспокоился Гиви,

— А мы лучше его внутри подождем, — зловеще отозвался Шендерович.

Гиви почему-то ожидал, что кофейня в лучшем случае будет заперта на глухой замок. В худшем — вместо двери с многообещающей вывеской вообще окажется сплошной кусок стены, покрытой вялотекущими трещинами. Сбежит кофейня. Но дверь оказалась на месте и даже слегка приоткрыта. Из темной щели пахнуло раскаленным песком, железом, ароматом прожаренных кофейных зерен…

Шендерович отстранил Гиви и величаво вошел под прокопченные своды.

Несколько человек, сонно коротавших утро за столиками, лениво подняли головы, потом вновь уткнулись кто — в свою чашку, кто — в утреннюю газету.

Шендерович откашлялся.

— Салям алейкум, — вежливо произнес он. — Э… нэрэде Али?

Бармен из полумрака пожал плечами.

— Очень хорошо, — милостиво согласился Шендерович, хотя все было не так уж хорошо. — Мы его тут подождем, велл? Это… ики тюрк кавеси, — ага?

Он по-хозяйски расположился за столиком, и, явно подражая капитану, начал постукивать пальцами по скатерти.

Бармен принес два кофе, без улыбки поставил на середину стола и продолжал, что было, в общем-то, против всех приличий, маячить перед Шендеровичем, пока тот не сунул ему мятую купюру. Гиви обратил внимание, что несколько человек за соседними столиками почему-то пересели подальше. Вокруг постепенно образовалось пустое пространство.

— Миша, — шепотом сказал он, — мы им, по-моему, не нравимся.

— И правильно делаем, — согласился Шендерович.

— А если он не придет?

— Придет. Это его рабочее место. Офис.

— Бывают же у людей выходные?

— Я ему устрою выходной, — сквозь зубы выдавил Шендерович. — Не придет, я ему и будни обеспечу. Каждый день являться буду. Мерцать тут во мраке. Как тень отца Гамлета. Домой не вернусь! Тем более, — закончил он на пониженной ноте, — что мне дома, в общем-то, без денег появляться не рекомендуется.

— А тут нас что, даром будут кофе поить?

— Выцарапаем, — уверенно ответил Шендерович, — что-нибудь придумаем…

— Миша, — твердо сказал Гиви, — я банк грабить не буду.

— Кто сказал про банк? — удивился Шендерович, — мы же интеллигентные люди! Мы их из Али выбьем. Ага! Вот он, голубчик.

Черноусый красавец уверенно вступил в темное чрево кофейни. Шендерович мягко, точно опытный десантник, выплыл из-за стола, и, не дожидаясь, пока глаза Али привыкнут к полумраку, положил ему руку на плечо.

Али вздрогнул.

— Что ж это ты, сын нехорошей матери, вытворяешь? — укоризненно вопросил Шендерович, — ты зачем нас подставил?

Али одним коротким движением плеча сбросил дружелюбную руку. На лице у него отразилось глубокое недоумение.

— Бэн ме русча… — сказал он.

— Чего? — удивился Шендерович.

— Бэн ме русча, — раздельно повторил Али. — Эфендим? Анламадым.

— Где деньги, гад? — вопил Шендерович. — Где товар?

— Текрар сейлер мисиниз, — любезно предложил Али.

— Какой сейнер? Какой мизинец? Что ты тут лопочешь?

— Миша, пойдем, это бесполезно!

— Под турка косит, сукин кот! Да он вчера по-русски лучше нас с тобой! Ну, погоди, я тебя заставлю вспомнить язык Пушкина!

— Пушкин! — восторженно сказал Али, — О, Пушкин! Русум!

— Русум-русум, — обрадовался Шендерович.

— Бэн мэ русча, — в третий раз пояснил Али.

И вежливо добавил:

— Хошчакалын.

— Что «хошчакалын»? — подпрыгнул Шендерович, — какой-такой «Хошчакалын»?

Почему вдруг у Шендеровича прорезался грузинский акцент, для Гиви осталось загадкой.

— Ийи гюнлер, — пояснил Али.

— Убью, — прохрипел Шендерович. — Гиви, ты слышал, чего он сказал?

Али заморгал великолепными черными ресницами и на миг задумался. Потом обрадовано выдал:

— Бай-бай!

— Какой «бабай-мабай»? — надрывался Шендерович, — я сейчас тебе тут такой «бай» устрою!

Боковым зрением Гиви заметил, что несколько посетителей кофейни, которые до того вяло медитировали, прихлебывая кофе, отставили свои чашки и начали медленно выбираться из-за столиков.

— Миша, — прошептал он, — пошли отсюда.

— Еще чего? — возмутился Шендерович.

Он ухватил Али за грудки, подпрыгнул и врезал ему коленом в подвздох.

— Ах ты, змей тугарин! — орал он тем временем. — Ах, ты, бусурман беспросветный!

Али отлетел к стене, жалобно взывая к публике на чистом турецком языке.

Посетители приблизились, образовав за спиной Гиви и Шендеровича аккуратное полукольцо.

— Миша! — уже в полный голос завопил Гиви.

— Ступайте отсюда, господа хорошие, — на не менее чистом русском языке предложил бармен, выбравшись из-за стойки.

— Сволочи! — вопил Шендерович, отступая к двери. — Они сговорились! Это одна шайка!

Полукольцо любителей кофе приблизилось еще на шаг.

Гиви в отчаянии повернулся.

— Парам чалынды! — завопил он.

— Да я копейки лишней с вас не взял, — холодно возразил бармен. — А чаевые ваши…

Он извлек из кармана горсть мелочи и швырнул ее в лицо, почему-то Шендеровичу.

— Подавитесь вашими чаевыми. Жмоты!

— Да нет! — втолковывал Гиви, — Хайыр! Черт, бунун туркчеси нэ… Дюн ашкам!

— Мы-то тут причем? — удивился бармен.

— Сообщники! — вопил Шендерович. — Банда!

— От бандита слышу, — лениво ответил бармен.

— Ах, так! — сказал Гиви, — ну ладно! Эн якын полис караколу нереде?

— Да забога ради, — равнодушно сказал бармен. — За углом.

Он с видимой неохотой выдвинулся вперед и неожиданно оказался на целую голову выше Шендеровича, не говоря уж о Гиви.

— Шантажисты! — говорил он, подталкивая обоих одновременно мощной грудью к двери, — валите отсюда, пижоны!

Шендерович отчаянно вытягивал шею, пытаясь разглядеть Али, но тот исчез за спинами соратников. Полукольцо сомкнулось, выставив вперед бармена, как особо эффективную боеголовку.

Гиви к собственному удивлению вдруг как-то сразу очутился на улице.

С раскаленных небес на него обрушился такой яркий свет, что он невольно зажмурился.

— Это ты их разозлил, — укорил Шендерович.

Он поднимался с колен, отряхивая ржавую пыль. Воротничок рубашки у него почему-то опять был полуоторван и свисал, точно галстук.

— Да что ты, Миша, — робко возразил Гиви, — при чем тут я? Они ж сами. Я уж потом. После тебя…

— Как же — сами! Как шакалы вцепились! Что ты им впарил?

— Сам не знаю, — удивился Гиви. — Хотел прояснить ситуацию.

— Что ж ты врал, что турецкого не знаешь? Вон как шпарил!

— Я и не знаю, Миша, — неубедительно пояснил Гиви, — само как-то вышло.

Он напрягся, пытаясь вернуть внезапное лингвистическое просветление, но новоявленная способность к языкам исчезла столь же внезапно, как и появилась. Он слегка втянул голову в плечи, ожидая новой вспышки гнева, но Шендерович глядел на него с каким-то непонятным уважением.

— Ты что-то, кажется, про полицию излагал, — сказал он.

— Да я не помню, Миша.

— Говорил-говорил, я сам слышал. На пушку их брал. Полис, мол, курлы-курлы… а только пустой это номер, с полицией, брат Гиви. Они своего не сдадут, орлята эти, мальчиши-кибальчичи!

— Я так думаю, Миша, — твердо сказал Гиви, — что это они… они нас и ограбили. Не причем тут твой Лысюк. Сговорились и ограбили. А товару на деле никакого и не было.

— Ты так думаешь? — Шендерович в затруднении покрутил головой.

— Сам посуди. Кто еще знал.

— Точно! — выдохнул Шендерович. — Они! Сговорились, верно ты сказал. Вот кто, получается, меня подставил… ну, Яни! Ну, змей подколодный! Погоди, я до тебя доберусь!

Гиви на всякий случай попятился, но Шендерович явно имевший в виду настоящего, аутентичного Яни, лишь похлопал его по плечу.

— Хороший ты друг, друг Гиви! — убежденно сказал он. — Не то, что этот Ставраки недоделанный!

Гиви вздохнул. Вот Шендерович и признал его наконец-то хорошим человеком и своим другом. Но почему все мечты сбываются именно тогда, когда от этого мечтавшему уже и нет никакого удовольствия? Не иначе, как по воле Аллаха милостивого, милосердного, связующего и развязующего узлы… только почему у него такой черный юмор?

— Что делать будем, Миша? — спросил он.

— А что делать… — задумался Шендерович, сморщив высокий лоб, — в полицию обращаться, друг Гиви, все же не будем. Без толку это. Что полиция? Кто им в лапу сунет больше, тот и прав. И эти шакалы наверняка им регулярно отстегивают. А мы что? Можем мы их порадовать хоть каким-то подобием материальных благ? Не можем! Ну, придем, скажем, так мол и так. Они нам — а чем докажете? А где свидетели?

— Я свидетель, — Гиви стукнул себя кулаком в грудь.

— А ты — кто? — мрачно спросил Шендерович.

Гиви поник.

— Алка свидетель, — наконец робко предположил он.

— Ну… — Шендерович задумался, — может и так. Как мы договаривались, как задаток давали, она точно видела. А как побили — соврет. Да она лучше любого свидетеля, она такое расскажет… а все-таки интересно, кого ж она встретила такого, что бросила нас на произвол судьбы бездушного рока?

— Где эта мерзкая, — подхватил Гиви, — эта скверная? Где эта похитительница сердец, госпожа грез, о, где она, эмир подстрекательства, о, луноликая, с тяжелыми бедрами и стройным станом, втянутым животом, о, сребротелая, о, каменосердная…

— Стоп, — велел Шендерович, — хорошо излагаешь, круто, эротично, но стоп. Если ее не будет на теплоходе…

— То — чего? — насторожился Гиви.

— То я ей не знаю, что сделаю!

* * *

На теплоходе Алки не было. Каюта была пуста. Вообще, если честно, никого не было — ни Варвары Тимофеевны, дай ей бог здоровья, ни самого даже капитана. Никто, никто не остался на теплоходе, пуст был теплоход как «Мария Целеста». Наверное, праздно размышлял Гиви, с «Марии Целесты» тоже все в Стамбул сбежали. Угрюмый Шендерович натянул последнюю рубаху — интересно, гадал Гиви, сколько эта протянет… была, похоже, у Шендеровича с рубашками какая-то особая несовместимость.

В салоне тоже никого не было.

Скучающая девушка у стойки слегка оживилась при виде посетителей и молча поставила перед ними две пластиковые плошки с салатом оливье и две бутылки пива.

— Это… — засмущался Шендерович, — мы это…

— Денег нет, — проницательно заметила девушка, — ладно уж, жрите. Все равно испортится. Ни одной живой души, все по городу шляются. А пиво я на бой спишу.

— О, гурия, щедрая, как соты, — возрадовался Гиви, — о, источник утешения, приносящий блаженство измученным душам…

— Да ладно уж, гурия, — смутилась девушка, застенчиво поправляя наколку.

— А еще пива не будет, ласточка? — поинтересовался Шендерович.

— Нет, — сухо сказала девушка. Развязный Шендерович явно нравился ей меньше Гиви. Она развернулась, вновь отошла к стойке и включила телевизор.

Телевизор что-то квакал.

— Миша? — забеспокоился вдруг Гиви, — ты слышал?

— Что я должен слышать? — холодно спросил Шендерович.

— Они что-то про музей говорят. Там что-то случилось, понимаешь… ограбили музей.

— Они, что, по-русски говорит? — насторожился Шендерович.

— По-английски, кажется, — неуверенно отозвался Гиви.

— Это Си-Эн-Эн, — пояснила из-за стойки девушка.

— А ты с каких пор английский знаешь? — подозрительно спросил Шендерович.

— Так понятно же все, Миша… перед закрытием, когда уже посетителей не было, ворвались грабители в черных масках… нет, в чулках черных… скрутили охранника… ах, нет, не скрутили… снотворным газом… перерезали проводку и унесли… что они унесли… ага! Стелу! Ключевой экспонат, гордость музея.

— В чулках? — оживился Шендерович. — В черных? Ты смотри, прям как те, наши. У них тут что, мода такая? Тоже мне, мулен руж!

— Ага. Эта стела вообще-то… ничего не стоит? Ага, бесценная… то есть бешеные деньги стоит эта стела, кто сообщит о местопребывании или ага… наведет на след… получит вознаграждение…

— Ты слушай-слушай…

— Предположительно из Иерусалимского храма… датируется… ого! Очень древняя штука, Миша. Первый храм, это что?

— Ну, — в затруднении отозвался Шендерович, — они уступами такими стояли. Первый, второй…

— Что ты врешь? — обиженно сказала девушка из-за стойки. — Темный как масай, ей-богу! Их строили не параллельно, а последовательно. Первый храм — это как раз Соломонов, Второй уже при персах строили. А Третий — он вообще мистический.

Но Шендерович уже поднимался из-за стола.

— Ты чего? — забеспокоился Гиви.

— Алка, — пояснил Шендерович. — Пропала наша Алка. Бай-бай! Это… кошачий калым!

— Убрали ее, друг месопотамский. Что-то она там в музее разнюхала, ее и убрали.

— Брось, Миша, — неуверенно отозвался Гиви, — что она могла там разнюхать? Она ж в этом ничего не понимает. Ну, зашла в музей… подумаешь, пыль веков!

— Алка? — удивился Шендерович, — Алка не понимает? Да Алка самого профессора, я извиняюсь, Зеббова-старшего любимая аспирантка. Сам профессор, я извиняюсь, Зеббов-старший был ею побит в научной дискуссии. Что и признал публично. Засекла их Алка, говорю тебе. Расколола. Они ее схватили, скрутили…

— Да что ты такое говоришь, Миша? — ужаснулся Гиви, тоже вскакивая из-за стола.

Ах, никого не обманула Алка, ни бравого капитана, ни друга своего и партнера Мишу Шендеровича. Пропала Алка, похищена коварными злодеями, ох, лежит она на дне залива, зашитая в мешок, с каким-нибудь там колосником, привязанным к стройным щиколоткам… Лежит она на дне залива и волна лениво колеблет ее белокурые волосы. И маленькие серебристые рыбки проплывают сквозь легкие пряди, ныряют в них, точно в морскую траву…

Или нет… лежит белокурая Алка в каком-нибудь мрачном подвале и связаны руки у нее за спиной грубой веревкой, и связаны ее стройные щиколотки веревкой не менее грубой и подходит к ней, подходит, играя кривым кинжалом какой-нибудь Ахмед-паша, зловеще ухмыляясь в черные усы…

Гиви зажмурился и заскрипел зубами.

— Р-разорву… — выдавил он.

— Зверь-мужик! — уважительно подтвердил Шендерович, торопясь вслед за Гиви по крутому трапу.

Но Гиви уже вырвался вперед и рванул через порт к площади, игнорируя едва поспевавшего за ним партнера.

— Эй, — отчаянно закричал ему в спину Шендерович, — постой! Куда ты!

— Дурак! — орал Гиви, распугивая редких прохожих.

— Ты полегче, слушай, — угрожающе прохрипел Шендерович. — За такое и приложить могут!

Гиви только мотал головой.

— Дурак автобуса! — выкрикнул он вновь, так, что здоровенный грузчик, катящий навстречу тележку с какими-то загадочными тюками, испуганно шарахнулся в сторону. — Нэреде! Дурак! Автобуса!

Грузчик испуганно махнул рукой куда-то в сторону площади.

— Бежим! — вопил Гиви, оборачиваясь на ходу, чтобы проверить, держится ли в кильватере Шендерович.

— Во дает! — ошеломленно бормотал Шендерович, наращивая темп, — вот он, Кавказ! Вот она, кровь горячая! Ишь, как играет!

Автобус лениво полз им навстречу по раскаленному гудрону, пуская струйки сизого дыма.

За проезд не заплатили.

Сэкономили на билеты в музей.

Но тут вышла накладка — когда они, распугав горлиц, пронеслись по парку, безжалостно топча хрупкие кружевные тени акаций, отдыхающие на брусчатых дорожках, вожделенная цель так и осталась недостижимой. Музей оказался закрыт.

Надпись на трех языках внаглую лгала о том, что музейный комплекс закрыт на профилактику. Профилактика была какая-то уж очень специфическая, потому что внутрь, подныривая под бархатные канаты, то и дело проходили деловитые люди в гражданских костюмах. У некоторых пиджаки заметно оттопыривались под мышками.

— Ишь, какой шухер поднялся! — восхищенно прошептал Шендерович.

Гиви заскрипел зубами.

— Спокойней, джигит! — пробормотал Шендерович, рассеянно оглядывая местность. — Нам что надо? Нам определиться надо. Эх, старушку бы!

— Извращенец, — сухо заметил Гиви.

— Я ж не для удовольствия. Я ж для дела. Старушек, крыс музейных опросить — может, видел ее кто. Свидетели, свидетели нужны! А эти суки всех разогнали. Где сторожа? Где билетеры? Где музейные работники?

Гиви поник в безнадежности. Пропала! Пропала надежда выйти на след белокожей, луноликой, золотоволосой гурии, чьи бедра, как снопы пшеницы, уста, что медоносные соты, глаза — что прохладные горные озера… О, эмир обольщения, о, ханым сладострастия, о, госпожа моя, растаявшая во мраке…

— Миша, — застенчиво спросил он, отводя глаза от двух спаривающихся горлиц, — а в Турции с гаремами — как?

— У нас — никак, — печально отозвался Шендерович, — нет у нас денег на гарем. У нас даже, извиняюсь, на полиандрию не хватит… простым русским языком выражаясь, мы одну на двоих и то не снимем.

— Да я не то имею в виду! Может, слушай, Алку не потому похитили? Может, ее за красоту похитили? В гарем спрятали?

— Алку? — удивился Шендерович, — Это ж надо быть полным идиотом, чтобы похищать ее, на свою голову! Он же потом локти кусать будет! Да она от гарема камня на камне не оставит.

Он с тоской проследовал взглядом к распахнутым дверям, где лениво обретались два дюжих охранника. Гиви вздохнул. Эх, подумал он, зажмурившись, ладно уж, пусть бы лучше гарем…

— Мишенька! — раздалось у него над ухом.

Он открыл глаза.

Пересекая площадь, перебирала по брусчатке полными ножками, одетыми в лаковые черные туфельки, Варвара Тимофеевна.

— Мишенька! — вновь обратилась она к Шендеровичу (Гиви подозревал, что его собственное имя так и осталось для нее тайной, покрытой мраком), — ты тоже Аллочку ищешь?

— А то! — угрюмо согласился Шендерович.

— Вот и мы ее ищем. Юрочка беспокоится.

Капитан, доселе укрывавшийся в неверной тени акации, выплыл на свет, неприязненно покосившись на Шендеровича. Поздоровался, однако, вежливо.

— Слышали уже? — спросил он, кивнув в сторону деловито сновавших у дверей сыщиков. — Стелу украли.

— Слыхали, — не менее неприязненно отозвался Шендерович. Почему-то появление капитана ему явно не понравилось. — Эти… в чулках.

— Из не очень достоверных источников сообщают, что это курдская рабочая партия была, — не уступал капитан. — Что они таким образом решили привлечь внимание к бедственному положению национальных меньшинств. А заодно и партийную кассу пополнить. Говорят, вчера по городу волна аналогичных ограблений прокатилась. Они таким образом от музея внимание отвлекали.

И, сменив гнев на милость, заметил.

— Вас тоже наверняка курдская рабочая партия ограбила. Почерк везде один.

— Курдская, да? — холодно переспросил Шендерович, — интересно, почему не Серые Волки?

— Сущности, как сказал старина Оккам, — пояснил капитан, — не следует умножать без необходимости. Серые Волки пока отдыхают.

Он вздохнул.

— Я вот что думаю. Алла Сергеевна скорее всего случайным свидетелем оказалась. Они и устранили ее. Я уже в полицию обратился.

— Да? — насторожился Шендерович.

— Разумеется. А что толку? Тело не найдено, свидетелей похищения тоже нет. Они говорят, закрутила она с кем-то, увлеклась, с кем не бывает…

— Вы ж и сами… — вставил, было, Шендерович.

— Я? — удивился капитан. — Никогда! Алла? Сергеевна? Нет, Михаил, как вас там, по отчеству — Аронович?

— Абрамович.

— Нет, Михаил Аронович, это на нее не похоже. Не тот она человек, Алла. Образованнейшая девушка, исключительно порядочная, это же сразу видно. Нет-нет, я вам говорю. Опишите еще раз, как оно было, Варвара Тимофеевна. Подошел он к ней? Как выглядел? Из местных, говорите?

— Да вроде из местных, — задумалась Варвара Тимофеевна. — Сам смуглый такой, нос крючком, глаза горят.

— А одет как, мамочка? — спросил Шендерович. — Прилично одет?

— Я ж говорю! Белый такой пиджак, навроде вашего, Юрочка, и на шее платок красный. А вот говорил он с таким проноунсом…

— А! Так он говорил что-то? — заинтересовался капитан, — а что именно?

— Да я уж точно и не помню. Они у этого срако… у гроба стояли, а он ей и говорит, мол, как я счастлив, что вас увидел, нежданно-негаданно… вот, мол, как Аллах пути сплетает и расплетает. Профессора какого-то поминал, Москву, семинарию какую-то. Говорит что-то, улыбается. И вышли. Вдвоем и вышли.

— Он главарем был, этот тип, — предположил капитан, — а под профессора наверняка маскировался. Легенда у него такая. И к нам он приезжал исключительно с подрывными целями. Пойдемте, Варвара Тимофеевна, голубушка. Поможете следствию. Полиции нужен словесный портрет.

И он решительным шагом двинулся по направлению к охраняемому входу, увлекая за собой растерянную Варвару Тимофеевну. Вид у капитана был очень внушительный — охранники расступились, пропуская его в здание. На ходу, обернувшись, он сухо бросил:

— Ждите здесь.

И исчез в прохладном чреве музея.

Наверное, ему там виски с содовой нальют, — с завистью произнес Шендерович. — Со льдом.

— Ах, брось, Миша, — устало вздохнул Гиви, — не до того.

И подпрыгнул на месте — ему на плечо легла чья-то смуглая сухая рука.

— Эфендим, — сказал тихий голос!

Гиви обернулся.

Человек, маячивший у него за спиной, вполне мог сойти за очень загорелого европейца. И одет он был вполне по-европейски — в приличную черную пару, при узком галстуке. Единственным экзотическим дополнением к костюму служила красная феска с лихой кисточкой.

— Эфендим, — повторил человек. — Месье… э…

Он вновь окинул внимательным взглядом партнеров и неуверенно предположил:

— Господа?

— Во-во, — мрачно подтвердил Шендерович, — Типа того.

— Ох, как мне повезло, — произнес их новый знакомец по-русски, но с явным акцентом.

«С проноунсом» — вспомнил Гиви характеристику Варвары Тимофеевны.

Он опустил взгляд, подозрительно разглядывая обувь незнакомца, но на ногах у него были черные блестящие остроносые ботинки — новенькие.

Эх, не тот, подумал Гиви.

— Господа, — уже увереннее повторил человек. — Пардоне муа… я бы хотел поговорить с вами… тре импотан… очень важное дело. Очень серьезное.

— Короче, — подтолкнул Шендерович.

— О нет, — незнакомец помотал головой так, что взметнулась кисточка на феске. — Это серьезное дело. Иль деманде… как это… оно требует… ле ланг… долгого разговора, да? Беседы. Вот-вот! Беседы! Не соблаговолите ли вы… пройти авек муа… тут, неподалеку.

Шендерович подобрался.

— С кем имею честь? — чопорно вопросил он.

Человек хлопнул себя по бедрам.

— Ах, же не сюи па репрезенте муа… не предоставился. Ун моман!

Он вновь захлопал себя, на сей раз по груди и извлек из кармашка блестящий прямоугольничек.

— Ленуар, доктор археологии, — пояснил он, вручая карточку Гиви.

— Член-корреспондент… международной асассин… ассосьон… ассоциации археологов. — расшифровал Гиви, моргая на ярком свету.

— Вот-вот, — доброжелательно закивал незнакомец, — я занимаюсь… ансьен рарите… Это очень… тре интерессант… увлекательно, да? Раритеты. Древности по-русски. Мон мэр… мама была русская. БабУшка рефьюжи… бежала во Францию — революсьон руж, да? Сначала Стамбул — потом Париж… везде корни… марше господа, марше!

Он нетерпеливо притопнул лаковым ботинком.

— Мон апартман тут! Недалеко!

— Э нет, — хищно сказал Шендерович, — погоди! Тут у нас серьезное дело…

— Дело! Травай! О, но у меня тоже для вас есть большой травай! Гран травай!

Он вновь огляделся по сторонам, потом склонился к уху Шендеровича и негромко проговорил:

— Речь идет о деньгах, господа! Гран аржан! Тре гран аржан.

— Ну-ну? — с видимым равнодушием поторопил его Шендерович.

— Хотите, — Ленуар вновь нервно огляделся, — хотите найти стелу?

Воздух дрожал, сухой и раскаленный, точно в кузнице, и это впечатление еще усиливалось за счет стука крохотных молоточков — повсюду, вплоть до поросшего сухой травой обрыва, за которым, переливаясь, точно голубиная грудка, ярко синело море, трещали, скрипели и царапались миллионы кузнечиков. В колючем кусте над обрывом свистела какая-то птица.

— Эй, друг Гиви, ты спишь?

Гиви протер глаза, ослепленные блеском бесчисленных переливчатых зеркал.

— Так, понимаешь… — осторожно сказал он.

— Не спи, — озаботился Шендерович, — замерзнешь…

Волна кокетливо повернулась, подкинув яркий лучик света, который попал Гиви прямо в глаз.

— Эх! — сказал Гиви.

— Мы, между прочим, — с достоинством проговорил Шендерович, — ведем наблюдение.

Вилла укрылась в глубокой фиолетовой тени долины. Отсюда видна была лишь глухая стена, огораживающая дом по периметру, да черепичная крыша. Через стену перекинулись плети вьющейся розы.

— За кем? — тоскливо спросил Гиви, — за этими козами?

Бело— серые грязноватые клубки, лениво, сами собой бродящие по оврагам, были единственным подвижным элементом пейзажа.

— А хотя бы и так. Если бы древние греки лучше смотрели за своими козами, — угрожающе произнес Шендерович, — они бы до сих пор тут марафоны бегали. А то недоглядели, козы раз — и съели Элладу!

— Как, съели? — ужаснулся Гиви.

— Молча, — сухо сказал Шендерович — козлы, чего с них взять! Погубили древнюю культуру. Ты все понял, что он сказал?

— Да вроде бы, Миша…

— Проясни. Насчет собак. И охраны. А то мы туда — а на нас две овчарки! Три! И бугаи с автоматами «Узи».

— Он, Миша, сказал, что профессор боится собак. И он там до рассвета просидел. А на бугаев у него, Миша, денег нет. Этот Морис говорит, он всю свою коллекцию раритетов продал, только чтоб заплатить этим… курдам. Кого он на охрану поставит? Наемников? Так он их и сам боится — такие бабки! Он сам от них скрывается, про эту виллу только Морис и знает! Они ему только в грузовичок ее погрузили во дворе музея, а дальше он сам. И следы путал.

— А что, если они его вычислят?

— Тогда все, Миша. Тогда аллес. Этот Морис и говорил — вит, мол, вит! Типа, быстрей надо… а то уйдет драгоценный раритет в чужие темные руки.

Чело Шендеровича на миг омрачилось, но природная беспечность взяла верх, и он небрежно отмахнулся.

— Не боись, — сказал он, — прорвемся. Кстати, откуда ты так здорово по-французски лопочешь?

— Слушай, — с тоской проговорил Гиви, — не знаю! У нас в школе немецкий был. А в институте — английский. Я ни одного не учил.

— Может, чакры какие открылись? Под влиянием благоприятной геомагнитной обстановки?

— Может, Миша…

Молоточки и пилочки кузнечиков постепенно стихли, уступив место воплям цикад, заунывных, как муэдзины. На востоке появилась первая, зеленая нежно дрожащая звезда.

Гиви тихонько, чтобы не потревожить Шендеровича, вздохнул. Он думал об Алке. И где она теперь, тосковал он, может, плохо ей делают, и бьется она в чужих руках, и зовет — Гиви! Гиви! Не приходит на зов Гиви, продался за бонус…

Темнело.

— Гиви, а Гиви, — окликнул его Шендерович, который уютно лежал в жесткой траве, положив руки под голову. — Глянь-ка, там свет горит?

Гиви отчаянно тянул шею.

— Не-а…

— Вот странно. Что он в такой темнотище расшифровывать собирается?

— Да ничего не странно. Боится он, Миша.

Шендерович вздохнул.