— Постой! — сориентировался Шендерович, — Где ж тебя искать, если что?

— А ты меня не ищи, — дружелюбно посоветовала Алка, обернувшись, но не снижая темпа, — Я на теплоход, слава Богу, дорогу знаю… Доберусь.

— Когда? Через неделю?

— А хоть и через неделю. Не боись, без нас не уплывете.

— Да что ты о себе возомнила? — возмутился Шендерович, — что ты за птица такая?

— Не я а он, — пояснила Алка, — капитан он, ясно? Второй после Бога.

И, уже не оборачиваясь, двинулась прочь по мощеной кривой улочке, фигура ее дрожала и расплывалась в раскаленном сизом мареве уличных жаровен.

— Во… Видал, друг Яни, — сокрушенно произнес Шендерович. — И так всегда. А с другой стороны — капитан… паблик рилэйшн…

— Врет? — с надеждой спросил Гиви.

— Не-а… Алка не врет. В том-то и беда. Пойдем, брат мой греческий, пойдем, хоть барабульку попробуешь.

— Не хочется мне, — печально сказал Гиви.

Раскаленный комок денег слегка шуршал при каждом его шаге. Гиви поморщился.

Он хотел купить Алке кораллы. Лучшие во всем Стамбуле… Такие кораллы, зашибись… Ладно, капитан купит.

Толпа сгустилась. Теперь уже не лоточники огибали их — они огибали лоточников. И еще каких-то людей, которые сидели на ковриках, скрестив ноги. С прилавков свешивались пестрые ткани, маленькими солнцами сияли плоские медные блюда… Ковры переливались, точно стая бабочек, усевшаяся на цветочную клумбу. Ятаганы горели, точно крохотные, но очень свирепые молнии.

— Погоди, — сказал Гиви.

Не нужны Алке его кораллы. Не будет он угощать ее холодным вином на увитой виноградом террасе кафе…

Он сунул руку в карман и извлек мятый сверток.

Он вернется в Питер, расстелит многоцветный ковер в полутемраке сырой коммуналки и позовет друзей. Каких-таких друзей? Ну, найдет каких. Друзья будут восхищаться ковром, а он им расскажет, как один его хороший друг совершенно неожиданно и бескорыстно пригласил его проветриться в Стамбул, потому что его, Гиви, везде уважают. Даже в Одессе знают кто такой Гиви из Питерского параходства! главному бухгалтеру он подарит вон ту феску. А то у него вечно лысина мерзнет.

— Вот это… — он указал пальцем на ковер, потом в затруднении обернулся к Шендеровичу. — Как сказать, «сколько стоит»?

Шендерович напрягся. Без Алки он чувствовал себя неуверенно.

— Эта… Бу нэ кадара… — выдал он, наконец.

— Сколько стоит, красивый? — выкрикнул продавец из-за прилавка, — бери, хороший, даром отдаю! Почти даром!

— Почти даром — это сколько? Миша, повтори — как «сколько»?

— Да что ты меня мучаешь? — взвыл Шендерович, — Не видишь, они лучше тебя по-русски говорят! Да отпусти ты его (это он уже продавцу, который целеустремленно ухватил Гиви за рубашку), что вы его все лапаете?

Он тоже схватил Гиви и поволок его прочь. Какое-то время Гиви трепыхался, разрываемый меж двух мертвых хваток, но Шендерович победил.

— Ладно, ладно, — уступил Шендерович (и что это он со мной как с маленьким, подумал Гиви, впрочем, сам виноват… ) — ладно, я тебе сам рубашку куплю. Сам обещал, сам и куплю. А ты купи что хочешь. Ты прав. Иначе удачи не будет. Карма испортится. Так что иди, выбирай, что на тебя смотрит. Только, умоляю, ковер не покупай. Впрочем, черт с тобой. Покупай. Только сам тащить будешь.

Но Гиви уже расхотелось покупать ковер.

Чужой, равнодушный, мир вращался вокруг него, точно цветные стеклышки в калейдоскопе. Выклики разносчиков, гортанные крики чистильщиков обуви, воркование жирных голубей, треск жаровен, гудки автомобилей, пытающихся проложить себе путь сквозь толпу… Запахи — и почему-то все неприятные, горелым жиром пахло, бензином, раскаленным гудроном, птичьим пометом… И все почему-то казалось бесплотным, нереальным… Иллюзия, фата-моргана…

Кто— то вновь ухватил его. На сей раз за штанину.

Гиви вздрогнул.

— Лютдоен бэни… мисиниз…

«Надо же! — подумал он, — они тут все-таки говорят по-турецки».

Он осторожно попытался вытащить ногу, но сухая птичья лапка держала крепко.

Он глянул вниз.

Старик, сидевший на потрепанном коврике, таком вытертом, что узор едва угадывался, с надеждой вернул ему взгляд.

— Миша! — беспомощно позвал Гиви, — Миша! Чего он хочет?

— Чтобы ты купил что-нибудь, — пожал Шендерович плечами.

— А… что?

На крохотном коврике ничего не было. Кроме остроносых шлепанцев, чисто символически водруженных на заскорузлые бурые пятки. Еще имелись плотные черные… шальвары? — гадал Гиви — и выцветшая, когда-то красная жилетка, милосердно прикрывающая голую цыплячью грудь. В сморщенном ухе болталась потемневшая от времени серьга в форме полумесяца.

— Колоритный туземец, — уважительно сказал Шендерович. — Теперь таких уже не делают.

Старик с ловкостью бродячего фокусника извлек из ниоткуда потертую войлочную сумку и широким жестом вывалил ее содержимое на коврик у ног Гиви.

— Э? — Гиви вновь обернулся к Шендеровичу.

— Хлам, — махнул рукой тот. — Пыль веков.

На коврике материализовались несколько разнообразных кинжалов — старик ловким, каким-то очень профессиональным движением по очереди выдернул их из ножен и покрутил в воздухе. Металл тускло отблескивал на солнце — ничего общего с начищенными ятаганами на пестрых прилавках. Прежде, чем очередной кинжал вновь скрывался в ножнах, Гиви успел заметить, что все они подозрительно иззубренны, покрыты пятнами не менее подозрительной ржавчины.

— Он их что, из музея спер?

— Какой музей? Кто на это польстится?

— Мисиниз… эфенди… — повторил старик.

— Э? — Гиви вопросительно глянул на Шендеровича.

— Типа «купи, пожалуйста», — не совсем уверенно ответил тот.

— Настоящие? Эти — настоящие?

— Настоящие, — вздохнул Шендерович. — Уж не знаю, кого он ими резал…

Один кинжал был все-таки хорош — ножны в серебряной оковке, бело-голубое лезвие с дымчатым узором по клинку. Гиви невольно залюбовался. Таким кинжалом поражают врага в трусливое сердце, разрезают путы на запястьях прекрасной полонянки… что там еще, э?

— Дамаск! — гордо прокаркал старик. — Дамаск!

Ах Дамаск, благословенный город, где порою в ночи на скамье у фонтана можно встретить прикорнувшего Гаруна-Аль-Рашида, где бредут по раскаленным камням верблюжьи караваны, лелея в тяжелых тюках шелка и хну… наклонись ко мне красивым станом, о Лейли… и ты, о луноликая Зейнаб…

— Сколько? — не выдержал Гиви. — Эт-та… бука но дура? Хау мэни, короче?

Старик был, должно быть, прирожденным полиглотом, потому что тут же стремительно выбросил вверх три пальца.

— Это чего? — обернулся Гиви к Шендеровичу.

— Три, — пояснил тот.

— Чего — три? Доллара? Рубля? Чего? Э — обернулся он к старику, — сри бакс, э?

И тоже зачем-то выбросил три пальца.

Какое-то время они со стариком молча таращились друг на друга.

— Хаир сри бакс, — сурово отрезал старик. — лира… учюз бин лира…

— Учбин, — согласился Гиви, — ага…

— Учюз бин, — старик заскрипел зубами. Звук был страшный.

— Ладно-ладно, — испугался Гиви, — учюз так учюз. Миша, что он сказал?

— Три тысячи лир он сказал, — рассеянно пояснил Шендерович. На него, видно, накатил очередной приступ лысюкобоязни, потому что он нервно оглядывался и уже начал приплясывать на одном месте.

— Ско-ка? — переспросил Гиви.

— Дурень, это ж вообще один доллар. Инфляция у них.

— Тогда не понимаю, — усомнился Гиви, — послушай, чего он хочет?

— Чего ж тут не понять, — удивился Шендерович, — продает он… Ты предлагаешь больше, он просит меньше. Все ясно. Но ты торгуйся, торгуйся. Иначе он тебя за человека считать не будет. Торговаться угодно Аллаху.

— А чего он баксами не берет?

— А я знаю? Может, он их по жизни за деньги не считает… Может, когда он родился, Америку еще не открыли…

Гиви пожал плечами и выбросил один палец.

Старик поглядел на него с отвращением и выбросил два. Пальцы были узловатые и корявые.

— Ну? — обернулся Гиви к Шендеровичу.

— Что — ну? — нетерпеливо сказал Шендерович, — кончай эту волынку. Жрать охота.

Но на Гиви напал приступ азарта. Он снова выбросил один палец. Палец торчал даже как-то оскорбительно.

Старик вновь заскрипел зубами и потянулся к поясу. Корявая рука легла на рукоять кинжала.

Гиви на всякий случай отодвинулся.

Старик выхватил кинжал из ножен и начал вращать им в воздухе. Блеск лезвия образовал стремительную дугу.

«Смотри, батоно, какой кинжал! — казалось, говорил старик, — погляди, генацвале! Какой мужчина без кинжала? Врага зарежешь, друга спасешь! Женщину уведешь! Вот какой кинжал! Стыдно без кинжала мужчине! Сэрцхвиле сэрхвале!»

— Ага! — вслух согласился Гиви.

И вновь выбросил один палец.

Старик плюнул на землю. И, вновь заскрежетав зубами, вытащил из бездонного кармана еще один предмет. Предмет был так себе. Что-то маленькое, совершенно бесформенное. Старик бросил это на землю к ногам Гиви.

Гиви наклонился.

Кольцо было таким же древним, как кинжал. Или, даже, еще древнее. Пыль веков осела на нем, превратившись в черную патину.

— Э? — засомневался Гиви, поглядывая на Шендеровича.

— Да покупай ты скорее, — нетерпеливо сказал тот, — отличное кольцо. Сувенир! И таможня не отберет — на фиг ей такой… ну, в общем, не придетется. Придешь, почистишь абразивкой…

Гиви вновь обернулся к старику. Тот поспешно выбросил два черных пальца и теперь крутил ими под самым носим Гиви.

Гиви, кряхтя, выпрямился, сжимая кольцо в руке.

— Эх! — сказал он. — Ладно…

Он покопался в кармане, и вытащив смятый комок денег, при помощи Шендеровича отсчитал две тыщи лир. И тут инфляция, эх!

На пальце кольцо смотрелось как-то странно. Как влитое. Черный перстень, даже, вроде, печать какая-то на нем. Правда, затертая… Гиви посмотрел, покрутил…

— Э! — заорал старик, — эфенди!

— Черт, — удивился Гиви, — кинжал забыл.

Он осторожно принял кинжал из негигиеничных рук старика и аккуратно закрепил потертые ножны на поясе. Вид получился диковатый.

Солнце медленно опускалось за раскаленные купола; кресты и полумесяцы таяли в густой лазурной патоке небес… Вытянувшиеся глубокие тени придали корявой фигуре на коврике сходство с гигантским и не слишком дружелюбным пауком.

Гиви невольно поежился.

— Да пойдем же, — не выдержал Шендерович, — чего встал?

Гиви покорно двинулся за ним. Кинжал при каждом шаге похлопывал его по бедру. Ощущение было не слишком приятное. Тем более, что кинжал раскачивался как-то не в ритме. Вел себя, как инородное тело.

Гиви ему явно не нравился.

Сталь сама выбирает себе хозяина, думал Гиви. Интересно, как она избавляется от предыдущего?

Они проталкивались сквозь толпу, наступая на пестрые ткани, отмахиваясь от приставучих торговцев в ненатуральных этнографических фесках, с явно фальшивыми усами, от женщин в блестящих обтягивающих кофточках, под которыми колыхались мощные груди. Почему-то все женщины, как на подбор, были рыжими…

— Ковер все-таки не покупай! — умоляюще сказал Шендерович.

Сам он, не останавливаясь, что-то выловил из пестрой сутолоки, что-то швырнул обратно на прилавок, что-то придержал… Через несколько минут в руке его уже трепыхались на вечернем ветерке шелковые платки — красные, золотые, зеленые…

— На подарки, — пояснил он, встретив вопросительный взгляд Гиви, — Потом себе выберешь, какой понравится. Девочки у вас в бухгалтерии есть? Две? Выберешь два.

Он вновь подозрительно оглянулся.

Гиви на всякий случай оглянулся тоже.

— Миша! — шепотом удивился он, — куда он делся?

— Где? — вздрогнул Шендерович, — кто? Лысюк?

— Да какой Лысюк? Я ж его в жизни не видел! Я про старика… ну того, продавца на коврике… Он пропал! Только что сидел вот…

— Еще бы, — сумрачно проговорил Шендерович, — смылся от греха подальше. Впарил лоху, а вдруг лох-то и передумает, побежит обратно, бабки требовать… Тут, брат Яни, нужно ухо востро держать, а то наколют на все, пукнуть не успеешь. Они, турки, все такие… ушлые они… неверного обмануть не грех… Ладно, пошли. Барабульку порубаем. Вон там, под тентами… Я тебя, грек ты мой свободолюбивый, научу жить широко.

— Широко я и сам умею, — сухо сказал Гиви.

Зарплата у него была курам на смех, но в мечтах он очень часто жил широко. По крайней мере преставлял себе, как это делается.

Шендерович решительной походкой направился к столикам под полосатыми навесами. Из кармана у него игриво торчал хвостик шелкового платка.

— Две порции барабульки, — вещал Шендерович, откинувшись на гнутую хрупкую спинку пластикового стула, — и две ракии. Ту… Ту барабулька, ту ракия, андерстенд?

— Авжеж, — сухо сказал официант.

— Бутылку. — возвысил голос Гиви.

— Бутилку ракия? — удивился официант.

— Ноу. Коньяку. Армениан бренди, слышал такое?

— Гиви, — Шендерович укоризненно покачал головой, — ну какой коньяк? Ит из жара, андерстенд? Какой урод пьет коньяк в жару?

— Я пью, — мрачно отозвался Гиви.

— Вечером, — нежно сказал Шендерович, — я ж сказал — гуляем вечером. А сейчас пополняем

О белая, золотая, розовая Алка, небрежно стряхивающая с лепестковых ступней босоножки в полумраке капитанской каюты…

И Гиви шикарным жестом бросил на стол пачку мятых купюр…

— …Я тво-ою могилку искал, — выводил Гиви, — но ее найти нелегко. До-олго я томи-ился и… ик! Страдал!

— Где же ты, моя Сулико? — лояльно поддержал Шендерович.

И вправду, где?

Вечер над славным городом Константинополем сгустился как-то незаметно, словно вор, позарившийся на дневной свет. Вот еще недавно золотились на солнце купола и чернели на фоне желтого закатного неба минареты, а вот лишь полумесяц на башне горит, отражая невидимое уже с земли солнце, а вот и он почернел, погас и теперь кажется силуэтом, вырезанным из черной бумаги.

Орали цикады и муэдзины.

От воды несло гнилью.

Волны разбивались о сваи с еле слышным шорохом, влача на себе разнокалиберный мусор. Пришвартованные буксиры и рыбацкие суденышки мягко ударялись о мол просмоленными бортами, с притороченными к ним автомобильными камерами. Канаты удерживали их с видимой ленцой — чего стараться…

Картонными коробками-переростками возвышались пакгаузы, над ними, точно гигантские насекомые, застыли на растопыренных лапах подъемные краны.

— Гд-ее, — завел Гиви.

Он в ужасе понял, что не знает, как там дальше. То ли забыл, то ли никогда не знал… На всякий случай он повторил последнюю строчку, рассчитывая на вмешательство Шендеровича.

— Ну? — подбодрил Шендерович.

— Все, — сокрушенно сказал Гиви.

— Позор, — Шендерович покачал головой, на миг утратив равновесие, но тут же выровнял бортовой крен, — позор не знать вековую курту… культуру своего народа.

— Культур-мультур, — опечалился Гиви, — Эх!

Свежий воздух с моря ударил ему в лицо, он вздрогнул и огляделся.

— Миша, — сказал он почти трезвым голосом, — а где это мы?

— На складах, ессесно, — четко проговорил Шендерович. — Грузимся.

Он извлек из кармана карточку, полученную от Али в кофейне и, прищурившись, старался разобрать смутно видимые в полумраке координаты.

— Склад номер… какой же номер? Ага! Двадцать два. — пробормотал он, и на всякий случай пояснил Гиви, — Твенти ту.

— Арабскими? — тупо переспросил Гиви.

— А какие еще есть? — удивился Шендерович.

Он, по-прежнему щурясь, вглядывался во тьму, пытаясь разглядеть номера, черной масляной краской намалеванные на стенках пакгаузов.

— Восемь… — бормотал он, — одиннадцать… Ага, нам туда, брат Гиви…

Он решительно двинулся в узкий проем между контейнерами. Гиви плелся за ним.

— Заплутали маленько, — продолжал он бормотать на ходу, — а все из-за тебя, герой-любовник хренов. Пьешь как грек. Хуже Яни, ей-Богу…

Сухо кашлянула вспугнутая чайка.

Гиви стало неуютно.

— Миша, — произнес он шепотом, — почему так тихо?

— Потому что вечер пятницы, — пожал плечами Шендерович, — кто ж пашет вечером в пятницу?

— Мы — печально сказал Гиви. — А почему?

— Потому что Лысюк, — ответил Шендерович нервным шепотом. — Конспирация, знаешь такое слово? Ага, вот и наш…

Склад номер двадцать два стоял на отшибе, углом выдвигаясь к черной воде. Двери были широко распахнуты, открывая угрюмый проем, у порога застыл одинокий погрузочный кар.

Черные фигуры деловито передвигались на фоне проема.

— О! — оживленно воскликнул Шендерович, — уже грузят!

Гиви поежился. Благосклонный ангел, издавна опекающий хорошо поддавших грешников, нежно подул ему в затылок.

— Миша, — сказал Гиви неуверенным шепотом, — тут что-то не так… Миша…

Но Шендерович уже бодрым деловым шагом двинулся к складу и заглянул внутрь.

— А… это, — произнес он скучным и одновременно напористым тоном преуспевающего бизнесмена, — что, уже погрузились? Почему без меня? Я ж велел… Эй, что ты делаешь?

Гиви рванулся было на помощь другу, но с ужасом почувствовал, как между лопаток ему упирается что-то твердое и холодное.

Не менее холодный голос что-то проговорил, явно не по-русски.

— Чего? — услужливо переспросил Гиви.

— А, шайтан! — сказал голос, — Инглиздже бийор? Спик инглиш?

— Ага, — заторопился Гиви, судорожно шаря в потемках сознания. — Это… йес, э литтл…

— Стэнд стилл, — сказал голос. И на всякий случай посильней прижал к гивиной спине холодный предмет.

— Окей, окей, — не стал спорить Гиви.

Внутри склада, за его огромным алчным зевом происходил какой-то неясный шум, словно несколько человек, тяжело ухая, лупили во что-то мягкое…

Холодное продолжало прижиматься к позвоночнику, но этим тактильные контакты не ограничились — Гиви ощутил деловитое похлопывание по бокам.

Три руки у него, что ли? — изумлялся Гиви.

Некто нащупал кинжал на поясе — Гиви почувствовал, как ловкие пальцы отстегнули ножны.

— Ого! — сказал некто.

— Ага, — уныло согласился Гиви.

Затянутая в черную перчатку рука мелькнула у Гиви перед носом — ловко, точно женская, залезла в нагрудный карман и вытащила оттуда изрядно отощавший бумажник. Бумажник издевательски мелькнул перед носом Гиви и исчез.

О— ля-ля! -подумал Гиви.

Аналогичный трюк проделали два цветных шелковых платочка — подарки бухгалтершам Лилечке и Эллочке.

Быстрые руки прошлись по остальным карманам, залезли в карманы брюк, даже пошевелили там. Гиви это совсем не понравилось — он стиснул зубы, решив ответить на оскорбление, как полагается мужчине. Чего, понимаешь, лапает?

Он дернулся и наугад двинул острым локтем.

Локоть наткнулся на что-то по твердости напоминающее сосновую доску.

Реакции не последовало.

На всякий случай Гиви дернулся еще раз — на этот раз ногой. И опять во что-то попал.

За спиной кто-то охнул.

И в свою очередь врезал Гиви коленкой под зад. Не прибегая к оружию. Да так, что Гиви взлетел в теплом воздухе и даже слегка там подвис.

— Ах, ты! — возмутился Гиви и в полете обернулся — поглядеть в глаза невидимому обидчику.

И тут же с ужасом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. На него смотрела страшная черная харя без носа и рта, с черной гладкой головой и впадинами на месте глаз.

Господи Боже ты мой! Да это ж пришельцы! — пронеслось в голове у Гиви.

Грозные марсиане, или кто они там такие, как это у них обычно водится, исподтишка высадившиеся на Землю на своих летательных аппаратах.

Гиви даже почувствовал некоторый приступ гордости — сердце его замерло в предчувствии того чудесного и ужасного, которое, чтобы случиться, почему-то выбрало именно его, Гиви. И тут же поник от разочарования.

— Сан оф бич! — произнесло существо, хватаясь за промежность.

Голос звучал приглушенно, и Гиви с внутренней печалью понял, что причиной тому был всего лишь капроновый черный чулок, плотно облегающий заурядную человеческую голову.

Цепкая хватка разжалась и Гиви, петляя меж складскими бараками, как заяц, ринулся прочь, ежесекундно ожидая выстрела в спину и время от времени спохватываясь и покрикивая на ходу:

— Спасите! Миша! Убивают! Кто-нибудь! Миша!

«Миша» он выкрикивал в подтверждение того, что вовсе не забыл о печальной судьбе Шендеровича, не бросил его в беде, а наоборот, очень даже беспокоится и хочет помочь.

Неизвестно, были ли виной тому его вопли, вспугнувшие нападавших, или же неведомые люди в чулках уже сделали все, что намеревались, но неожиданно все завершилось — как-то очень буднично; где-то за ангаром заурчал мотор, встревоженное ухо Гиви уловило торопливую пробежку нескольких пар тяжелообутых ног, невидимая машина фыркнула, хлопнула дверца, машина взревела, промчалась мимо Гиви, обдав его теплым южным воздухом, смешанным с выхлопными газами, и умчалась, еще больше размазав по асфальту одинокую лужу мазута.

Гиви, в растерянности присев на полусогнутых, наблюдал за удаляющимися кормовыми огнями. Огни издевательски мигнули и скрылись за поворотом.

— Эх! — сказал Гиви.

Под ложечкой притулился тягучий стыд. Гиви понимал, что в очередной раз оказался не на высоте. Мужчина с кинжалом на поясе не должен так себя вести. Даже мужчина без кинжала. Настоящий мужчина воспользовался бы минутным замешательством противника не для того, чтобы позорно нарезать, бросив друга на произвол судьбы, а для того, чтобы, развернувшись, въехать противнику в челюсть носком ботинка… Или, например, ребром ладони по горлу и — порядок! Противник повержен, он, Гиви, бросается в черную пугающую пасть ангара, слышны четкие, профессиональные удары, камера наезжает, он стоит, окруженный неподвижными телами, подает крепкую ладонь Шендеровичу, Шендерович встает, взволнованный и благодарный, Гиви спрашивает «Ты в порядке?». Потом говорит «А ну-ка посмотрим, кто у нас тут» и наклоняется, чтобы стащить с одного из злодеев черную маску.

А и правда, кто же это был?

И что там, в конце концов, с Шендеровичем?

Ссутулив плечи, Гиви побрел к ангару. Может, они его убили, попутно размышлял он. Может, там уже труп… Бедный, бедный Миша… И что он, Гиви, тогда будет говорить турецкой полиции? И вообще, что будет делать, оказавшись в Турции один одинешенек… Ну ладно, предположим, он всегда может вернуться на теплоход. Интересно, выдаст ли Украина туркам не своего подданного даже если он и приплыл на украинском теплоходе. И вообще, с чего это он взял, что теплоход украинский…

Ему опять стало стыдно — и чем это только голова забита в такую трагическую минуту!

Бедный, бедный Миша, торопливо подумал он…

Ангар был пуст и темен. То есть какая-то лампочка светилась под перекрытиями, голая и одинокая, как покинутая кинозвезда, но, как и водится в подобных случаях, толку от нее было мало. Гиви потоптался перед входом, потом все же набрался мужества и заглянул внутрь.

— Миша! — тихонько позвал он.

— Ш-ша, — ответил ангар.

Потом за пустым, перевернутым контейнером что-то пошевелилось. Из-за жесткого ребра высунулась встрепанная голова. Даже в тусклом свете одинокой кинозвезды было видно, что глаз у Шендеровича стремительно заплывает синим, а наполовину оторванный воротничок рубашки бесстыдно свисает с мощного плеча.

— Миша! — чуть не всхлипнул Гиви, — ты живой!

— Черт его знает, — сумрачно ответил Шендерович.

Страдальчески кряхтя и морщась, он окончательно вылез из-за контейнера, одновременно осторожно похлопывая себя по бокам на предмет целостности организма.

— Это… — сказал он, — ну и ну…

— Ты в порядке? — машинально спросил Гиви.

— Еще чего, — ответил Шендерович.

— Кто это был, Миша?

— Сволочи, — сухо ответил Шендерович. И тут же приободрился. — Ну, я им и врезал!.

Гиви в глубине души усомнился. Но уточнять не стал.

— Они меня ограбили, — просветил он Шендеровича, — бумажник взяли, эх! Документы взяли! Даже платки шелковые взяли…

И горько заключил:

— Кинжал отобрали. Зачем кинжал отобрали? Кому он нужен?

— Кинжал! — фыркнул Шендерович. Он постепенно приходил в себя. — Два поганых бакса цена твоему кинжалу. Что кинжал? Пять тысяч зеленых у меня было! Пять тысяч! Вот что они отобрали! Товар! Где товар? Нету товара! Где шарики? Улетели? Куда он товар дел?

— Кто? — удивился Гиви. — Али?

— Причем тут Али? Али — мелкая сошка. Ему что — продал себе товар и сиди в кофейне со своим бардаком… Нет, это та падла вонючая! Большой змей! Добрался до меня все-таки! Это он, говорю тебе!

— Лысюк? — догадался Гиви.

— Лысюк, конечно, — буднично ответил Шендерович, — натравил на меня своих головорезов. Выследил, нанял каких-то сволочей, и натравил. Ну, я его! Ну я ему! Дай только вернуться…

Он запнулся, заморгал и сполз по стене ангара, охватив голову руками.

— Ох ты! Куда ж я вернусь? Меня ж тут же на счетчик поставят… Кранты мне!

— Так те пять тысяч, — сообразил Гиви, — не твои, да?

— А то, — мрачно подтвердил Шендерович, — откуда у меня свои. Я их под проценты… Я б за месяц втрое больше наварил… Там знаешь, какой оборот, у шариков? Знаешь, как они крутятся?

— Крутятся-вертятся, — печально сказал Гиви. — Чего волнуешься? Не вернемся мы домой. Не пустят нас. Покажите, скажут, паспорта, а где паспорта? Нету паспортов?

— Господи, — выдохнул Шендерович, — да причем тут паспорта? Не мы первые, не мы последние. Пойдем в посольство, скажем, так мол и так… Синяки покажем.

— В полицию надо заявить, Миша, — твердо сказал Гиви. — Без этого — никак. Полиция даст нам бумагу, мы с ней пойдем в посольство, они нам дадут другую бумагу…

— Подотрись ты своей бумагой, — отрезал Шендерович. Он медленно возврашался в исходное вертикальное положение, по прежнему упираясь спиной в стену ангара.

— Ты как хочешь, — твердо сказал Гиви, — а я пойду в полицию. Пускай они разбираются. Надоели мне, Миша, авантюры эти. Все путем, все путем, не боись, прорвемся… А вот оно, во что все вылилось…

— Ну иди, — вздохнул Шендерович, отряхивая колени, — иди в полицию. Расскажи им про Грецию, про свою историческую родину расскажи…

— И расскажу…

— Давай-давай. Турки знаешь как греков любят! До гроба!

Гиви на миг задумался.

— Миша, послушай, — сказал он наконец… — Ты Али этому задаток давал?

— А то, — горько ответил Шендерович, — треть суммы, все путем.

— Он товар отгрузил? Где товар? Пусть вернет деньги.

— С Али какой спрос? — вздохнул Шендерович, — говорю тебе, Лысюк это… Выследил нас и…

— Ага… Только они, Миша, склад очистили раньше, чем мы сюда подошли. А вот откуда они номер склада узнали? Кто его еще знал? Мы да Али, вот и все. Их Али навел. Так что пусть отдает задаток. Так дела не делают.

Шендерович напряженно задумался.

— А и верно, — сказал он наконец. — Ну я его, паршивца… Всю душу вытрясу. «Надежный человек, надежный человек»! Ну, Яни! Ну, Ставраки! Ну, сволочь!

— Где он живет, знаешь?

— Итальянская угол Канатной.

— Да не Ставраки! Али!

— Откуда? Ставраки, может, знает.

— В кофейню надо. Сам говорил, он туда как на работу ходит.

— Верно! — еще раз обрадовался Шендерович. — В кофейню. Прижмем его, гада ползучего. Пусть бабки отдаст! Все! А не отдаст, в полицию на него настучу. Пошли отсюда, брат мой мудрый, пока мы еще в какое-нибудь дерьмо не вляпались.

— Куда? — с надеждой спросил Гиви, — в полицию?

Шендерович вновь задумался.

— Не-а… с полицией погодим. Они приметы начнут спрашивать… Ты этого урода хорошо разглядел?

— Как тебя, — сказал Гиви.

— Ну?

— В черном чулке, понимаешь…

— Это, — сухо сказал Шендерович, — я и без тебя заметил. Еще что?

— Сам в черном…

— Это я тоже заметил.

— Машину видел.

— Цвет? — деловито спросил Шендерович, — марка? Номер?

— Зверь машина, — печально сказал Гиви.

— И все?

— Ага.

— Ну вот. А ты — полиция, полиция… Что мы им скажем?

— В луже отпечаток протектора остался.

— Это плюс, конечно, — согласился Шендерович. — Только мы вот как сделаем… Вернемся на теплоход, придем в себя, залечим нервы, а завтра, с утра, Алку под мышку — и в кофейню. На теплоход, так на теплоход, — покорно ответил Гиви, — расклад, в общем приемлемый. Толковый расклад. А нас пустят туда, на теплоход-то?

— А то, — пожал плечами Шендерович.

Ночь обнимала их, темная и горячая, точно смола. В черном далеком море мерцали огоньки стоявших ра рейде судов — точно драгоценные камни из рассыпанного ожерелья. Гиви вдруг очень захотелось оказаться там — как можно подальше от берега.

Он вздохнул и, насколько мог, расправил плечи.

— А я своему тоже оч-чень неплохо врезал, — сказал он Шендеровичу.

На теплоходе было тихо — так тихо, что Гиви различал слабый плеск ударяющихся о борт крохотных волн. Пассажиры — и беспечные туристы, и деловитые челноки разбрелись по Стамбулу в поисках относительно дешевых развлечений, пили кофе за белыми столиками на увитых виноградом террасах, поглощали кебаб и лукум, парились в хамамах, любовались на танец живота… Да мало ли чем можно заняться вечером в благословенном городе, столице благословенной страны, омываемой с трех сторон тремя морями…

Гиви вновь стало жалко себя.

Он с тоской поглядел на освещенные окна салона, потом горько махнул рукой — все выданные Шендеровичем командировочные исчезли в алчных лапах грабителей.

Каюта, к удивлению Гиви, была освещена — Варвара Тимофеевна, о которой Гиви успел напрочь позабыть, с деловитым видом выкладывала на койку какое-то пестрое барахло. Барахло струилось и сверкало в тусклом свете корабельного фонаря.

Она обернулась, расцвела, было, при виде красавца Шендеровича, но тут же всплеснула полными руками.

— Ой, голубчик! Да где ж тебя так?

— Да вот так, — неопределенно отозвался Шендерович, — а я-то думал, мамочка, что вы давно уж в Анталии. Бэбиситтерствуете.

— А я, золотко мое, подумала — когда я еще Стамбул увижу? — благодушно отозвалась Варвара Тимофеевна, — вот и позвонила в Анталию, дайте мне, говорю, еще пару денечков догулять. Понравилось мне тут. Люди приятные, вежливые. Не то, что наши.