Глава IX

«До Нанта уже всего ничего. Еще ночь, день – и к вечеру увидим город во всей своей красе. Только удастся ли нам в него попасть? И насколько при этом опустеет кошелек госпожи Жанны?» – Такие тревожные мысли все чаще возникали в голове Большого Пьера, самого опытного из четверки беглецов. Остальные безгранично в него верили, и поэтому подобных вопросов себе не задавали.

Но когда идет война, все кому не лень, у кого есть хоть мало-мальски ощутимая сила, будь то чугунной крепости голова и налитые мускулами плечи, или шайка дружков за спиной, или доброе оружие с конем в придачу – все стараются сколотить себе состояние за счет грабежа других сограждан.

С каждым обворотом колеса, приближающего к занятому королевским гарнизоном Нанту, дешевела жизнь плохо вооруженного человека. Час назад только убедительные доводы копья уговорили двух лихих молодцов отказаться от ненужного желания остановить экипаж. Третьего, зашедшего сзади, снял кнутом Ришар. Им повезло еще, что нападавшие не имели другого оружия, кроме ножей и старой алебарды, и, видимо, впервые вышли на большую дорогу, стремясь заполнить пустоту в своих домах, образовавшуюся после разграбления их деревни проезжавшим отрядом, вещами случайных путников. Но долго ли будет длиться такое везение?

Впереди на дороге замаячила движущаяся точка. Большой Пьер поднапряг глаза и сумел разглядеть медленно катящийся фургон. «Похож на купеческий. Может, удастся к нему пристроиться? – подумал он. – Обозом-то куда надежней.»

И, подъехав к окошку кареты, сказал Жанне:

– Госпожа, там впереди повозка едет. Если люди честные да попутные, пристанем к ним.

Жанна и Жаккетта тут же высунулись с двух сторон кареты, с любопытством рассматривая возможных попутчиков.

Через полчаса они нагнали повозку. Фургон с парусиновым верхом неторопливо вдавливал в дорожную пыль широкие, окованные железом колеса. Из его чрева раздавались нежные звуки флейты и отрывистые буханья бубна.

Очень толстый и очень тощий субъекты сидели на задке фургона и угощались из оплетенного кувшина вином, на закуску пожирая взглядом окрестности. Тощий поглаживал пальцем крохотный гребешок лысой квочки в цветастом балахончике, примостившейся у него на коленях.

– Привет, Франсуа! – звонко крикнула Жаккетта. – Расскажешь, как ты оживляешь жареную курицу?!

Фургон бродячих артистов и экипаж Жанны стояли в ложбинке у ручья. Распряженные и стреноженные кони пытались щипать позднюю травку. Ярко горел костер. Темнело.

– Вот уж не думала, что когда-нибудь увижу тебя, да еще здесь! – заметила Жаккетта, блаженно подставляя пятки теплу костра.

– Я тоже никогда не думал, что окажусь в такой дыре – возмущенно сказал Франсуа. – А кто виноват? Вот он! – И обвиняюще ткнул пальцем в толстяка. – И ради чего?! Рыцарь, пригласивший нас, – скряга! Замок его старый и маленький, винный погреб пустой, служанки страшные, а его супруга прилипучая, как свежий коровий навоз! Играли себе в убыток, только ради высокого искусства! А имей кое-кто хоть капельку ума, сидели бы себе в Нанте и в ус не дули!

– Уж ты-то не прибедняйся! – насмешливо отпарировал толстяк. – Только благодаря твоим усилиям винный погребок в этом замке опустел, и господин рыцарь правильно рассудил, что уж если ты отведал и его вина, и его жены, то не он остался в долгу у тебя, а ты у него! Молись, что цел… А вас, госпожа, что заставило в такую опасную пору путешествовать по неспокойным дорогам? – обратился он к Жанне. – Не в обиду вам будет сказано, но охраны у вас маловато. Для такой красивой дамы это большой риск.

– Очень серьезные обстоятельства вынуждают меня как можно скорей добраться до Нанта и отплыть оттуда домой, – уклончиво ответила Жанна, тоже сидевшая у огня, как и простые смертные, но на раскладном стульчике. – Я бы тоже хотела иметь эскорт посолиднее, но, увы, приходится довольствоваться тем, что есть.

– Если вы не против, мы бы доехали до Нанта в вашем фарватере, – неожиданно щегольнул морской терминологией Большой Пьер.

Толстяк задумался:

– Раз уж наш, разговор поплыл по волнам, то скажу, что быстроходной галере тяжело держаться кормы медлительного селандра[30]. У меня, госпожа графиня, есть предложение получше. – Он поворошил угли веточкой, повертел ее в руках и кинул в костер. – И уверен, что в своем экипаже вы попадете в город с куда большими трудностями, чем в нашей колымаге. Мы ведь в Нанте долго выступали, нас знают и пропускают беспрепятственно.

– То есть я отправляю Большого Пьера с конюхом домой, а сама с камеристкой поеду с вами? – быстро сообразила все выгоды предложения Жанна.

– Ну да, – подтвердил толстяк. – Если госпожа не сочтет это путешествие недостойным своего положения.

– Госпожа не сочтет! – Жанна развязала кошель, достала несколько монет и вложила в ладонь толстяку. – Я поеду с вами.

Всем сразу стало легче от такой удачной развязки проблемы.

К этому моменту подоспел ужин. Непринужденное веселье согрело сердца и развязало языки. Уплетая жаркое, актеры вспоминали представление в замке, где они были, и вся поляна тряслась от дружного хохота.

Жанна не отставала от остальных, начисто забыв, что ей в принципе не полагается веселиться в компании подобной публики, а надлежит хранить гордое молчание, обозначая разницу в положении бродяг-актеров и знатной дамы.

«Пусть тетя Аделаида его хранит! – отмахнулась она от слабых укоров совести. – А то интересно получается: веселиться с ними нельзя, а смазливых актеров по ночам принимать можно!»

– А где вы прекрасного Ливистра потеряли? – сквозь смех спросила Жанна у толстяка.

– О! Он остался в замке одной дамы, страстной театралки. Помогает ей устроить театр из сарая и актеров из вилланов. Скоро вернется муж той дамы, и Ливистр приползет в родную труппу весь в синяках и кровоподтеках. А пока я – прекрасный Ливистр! – опередив толстяка, сообщил Франсуа перемалывая крепкими зубами жесткое мясо.

– Ты?! – фыркнула Жаккетта. – Ну и Ливистр, за палкой не видно!

– А мне нашили столько пакли в костюм, что на сцене я толще его! – махнул в сторону толстяка костью фокусник.

– Только благодаря этому костюму ты и вызвал интерес у хозяйки замка! – заметил один из жонглеров. – А как только ты очутился в ее постели в костюме Адама, то был с позором выгнан возмущенной обманом дамой.

– Наглая ложь!!! – заорал Франсуа, кидая обглоданную кость в обидчика. – Она рыдала у меня на груди и говорила, что если я отвергну ее, то она уйдет в монастырь. Или переоденется в рубище и пойдет, босая, за нашей повозкой, подставляя распущенные волосы ветру, дождю и снегу, пока я не смягчусь и не соглашусь приласкать ее!

От хохота многие повалились на землю.

– Нo я отказался! Да-да, отказался! – патетически продолжал Франсуа. – Потому что столь бурные забавы опасны для моего юного организма и могут привести к его истощению. Я убедил прекрасную сеньору, что ее христианский долг любить законного супруга и заботиться о нем!

– А тот, в благодарность за вправление мозгов жене, спустил на тебя собак! – простонал толстяк, дрыгая короткими ножками и утирая бегущие слезы. – В роли Ливистра ты опасен для труппы, и я молю Господа, чтобы поскорее вернулся муж увлеченной театром дамы.

Наевшись и насмеявшись, Жанна пошла в свою карету устраиваться на ночлег. Дорога быстро приучила ее к спартанским условиям, хотя до смерти хотелось выспаться в нормальной постели.

Сменив госпоже обувь, и укрыв ее плащом, Жак-кетта удалилась. Жанна поудобнее устроилась в тесном пространстве и заснула.

Понемногу и актеры отправились на ночлег. Кто в фургон, кто под фургон, кто около фургона.

У костра остались Жаккетта и Франсуа.

– А ты мне что-то обещал – заявила Жаккетта, бросая щепочки в огонь.

– Ночь любви, я помню, пойдем! – охотно отозвался Франсуа.

– Нет, не это! – возмутилась Жаккетта.

– Разве? А-а, вспомнил… Конечно, не это! Ты должна мне ночь любви!

– Эй, молодежь! Любезничать и лежа можно! Торчите тут у костра, как два столба, рождая у честных людей укоры совести! – прорычал из-под фургона толстяк.

– Рядом с этим Голиафом невозможно устроить личную жизнь, будь ты хоть трижды Давидом! – возмутился Франсуа. – Пойдем, маленькая красавица, и продолжим наш интересный разговор в другом месте. Только тихо!

Схватив Жаккетту за руку, он вместе с ней подошел к повозке и бесцеремонно стащил с кого-то лоскутное одеяло. Нацепив его на манер плаща, фокусник повел Жаккетту за экипаж Жанны.

Выйдя на дорогу, они прошли немного по ней, а затем спустились к речке и долго блуждали там в кустарнике.

– Мы чего, всю ночь бродить будем? – забеспокоилась Жаккетта.

– Тс-с… Тихо! Со следа сбиваю! – шепотом объяснил Франсуа.

Еще немного потоптав кусты, он вывел Жаккетту к небольшому, хорошо спрятанному стожку. По-видимому, его схоронил местный житель из близлежащей деревни, не сумевший вовремя вывезти сено, но и не пожелавший бесплатно кормить им лошадей проезжающих путников.

Франсуа разгреб ямку в боку стожка, умял, кинул туда покрывало и рухнул в уютную норку.

– Ну, если мы плохо замели следы, то сейчас сюда явится целая вереница лежебок, желающих провести ночь в тепле и уюте. Я этот стог сразу заприметил. Такие вещи нюхом чую! – довольно сказал он. – А ты, малышка, почему не ложишься? Замерзнешь на ветру, а здесь тепло. Так что я тебе обещал?

– Ты обещал рассказать, как оживляешь жареную курицу! Помнишь ту пирушку у, нас в замке? – Жаккетта примостилась на краешек покрывала, соблюдая пока приличную дистанцию.

– Конечно! – уверенно ответил Франсуа, и стало ясно, что он ничегошеньки не помнит.

– Вот мы и встретились второй раз. Рассказывай! – пристукнула кулачком Жаккетта.

– А-а… Вспомнил! – захохотал Франсуа. – Кто бы мог подумать, что такое надежное условие даст осечку! Ладно, раз обещал, расскажу. Я все вспомнил: ведь, несмотря на мои страстные уговоры, вы, госпожа Маленькая Аквитанка, не согласились тогда разделить со мной, ложе любви. Так что за вами тоже должок!

– Там видно будет… – уклончиво ответила Жаккетта.

– Значит, так. Оживление жареной птицы вещь небывало сложная! Поклянись, что никому не откроешь этого секрета!

– Пресвятой Девой клянусь! – округлив глаза, серьезно сказала Жаккетта.

– Нет, просто рассказывать неинтересно, я лучше буду рассказывать и показывать! – продолжал диктовать условия Франсуа. – Согласна?

Жаккетта кивнула.

Франсуа рывком сел, притянул девушку поближе к себе и, глядя пристально ей в глаза, тихо и медленно начал говорить:

– Чтобы курочка ожила, сначала ее надо превратить в жареную. Я снимаю с птички все перышки, обнажая ее нежное тельце.

Ловкие руки фокусника начали раздевать Жаккетту. Она не сопротивлялась, лишь немного надула губы.

– Затем, когда ни одной пушинки на ней не осталось, я гипнотизирую ее и укладываю на блюдо – совсем как неживую!

Франсуа уложил Жаккетту на одеяло и принялся раздеваться сам.

В сенной пещерке было теплее, чем на свежем воздухе, но все равно Жаккетта покрылась «гусиной кожей». «Теперь я и правда похожа на ощипанную курицу!» – со смехом подумала она.

– А потом я беру яичный желток и нежно обмазываю ее со всех сторон! – не дал ей заскучать Франсуа.

Под его ласковыми ладонями Жаккетта ежилась от удовольствия и холода!

– Когда желток засыхает – курочку не отличить от жареной! В нужный момент она оживает, вызывая бешеный восторг зрителей! Я свое обещание сдержал, очередь теперь за вами, моя прекрасная дама! – Франсуа прижался к Жаккетте, шепча последние слова ей на ушко. – Вы принимаете мой вызов?

Оказывается, Франсуа не врал, когда еще в замке Монпеза утверждал, что является опытным и искусным бойцом в любовных турнирах. Жаккетта даже почти поверила, что неизвестная госпожа умоляла его остаться, как болтал фокусник за ужином.

В своей «табели о рангах» Жаккетта поставила Франсуа наравне с мессиром Марчелло – и это была очень высокая оценка его талантов. Судя по всему, фокусник тоже высоко оценил ее достоинства.

Вот так, довольные друг другом, они довольно долго общались, пока их теплые отношения не прервало сопение, донесшееся из кустов.

С треском раздвинув ветки, к стожку вывалился толстяк с одеялом в руках.

– Ага! Нашел! – довольно прогудел он. – Так и знал, что тут можно устроиться помягче, чем на голой земле. Меня не проведешь! И почему девушки предпочитают тощих, костлявых дохляков, которых, того и гляди, унесет ветром, нам, солидным людям? Что-то незаметно, чтобы этот наглый фигляр боялся надорвать свой юный организм?!

– Иди отсюда! – посоветовал Франсуа. – Это – старый должок! Ишь, налетел, толстый филин, все удовольствие из-за тебя набекрень!

– Язык у тебя неплохо подвешен, а вот как все остальное – не знаю! Может, и вправду набекрень! А ты как считаешь, красавица? – Толстяк устраивался с другой стороны стожка, пыхтя и ворочаясь, как поросенок в луже.

– Все в порядке! – фыркнула Жаккетта, выбирая из волос сухие стебельки. Давно ей не было так хорошо, просто и весело, как в эту ночь.

– Благодарю тебя, небесное создание, за то, что ты засвидетельствовала перед этим ехидным бочонком нормальное состояние моих мужских статей! – оставил последнее слово за собой Франсуа в опять прильнул к Жаккетте, не обращая больше никакого внимания на присутствие в стогу соседа.

Еще оставался порядочный кусок ночи и для любви, и для сна.

Глава Х

Наутро повозка и карета разъехались в разные стороны.

Большой Пьер и Ришар спешили в Ренн. Там Большой Пьер собирался твердой рукой держать на плаву Аквитанский отель вплоть до возвращения госпожи. Старый солдат не сомневался, что оно состоится. Ришар просто рвался домой всем сердцем, чтобы наконец повести Аньес под венец.

Фургон актеров медленно двинулся в сторону Нанта. Им спешить было некуда, вся жизнь в пути.

Жанна с интересом разглядывала сложенные декорации, реквизит, костюмы – словом, все то, что так ярко и притягательно выглядит на сцене. И так убого, аляповато и грубо – вблизи.

Актеры занимались кто чем. Франсуа обучал Жаккетту жонглировать разноцветными шариками, и Жанна с легкой завистью слушала их веселый смех. Шарики, так красиво порхавшие в руках Франсуа, почему-то пролетали мимо растопыренных ладошек Жаккетты, раскатываясь по всему фургону. Два шарика Жаккетте покорились, но на этом ее успехи закончились.

Побившись с неумелой ученицей часа два, Франсуа посадил ее к себе на колени, и жонглирование в четыре руки пошло куда веселее и быстрее.

– Какое счастье, что ты хоть ростом не вышла! – сказал Франсуа. – Не то не видать бы мне белого света из-за твоей спины. Как доберетесь домой, передавай привет той чудесной бочке, второй по счету справа в подвале!

Актриса, играющая Родамну, робко присела рядом с Жанной и завела с нёй беседу, почтительно, но жадно выспрашивая про этикет, манеры и привычки придворного общества.

Сначала Жанна отвечала не очень охотно, но потом сама увлеклась и пустилась в длинные воспоминания, рассказывая про жизнь двора герцогини Анны.

– Война не война, а город-порт всегда будет жить своей жизнью. Вроде бы вот он, крепко стенами в землю врос, ан, нет! Какой-нибудь далекий Танжер или Левант ему куда ближе, чем соседняя деревня в двух лье. Лицо его всегда смотрит в морскую даль, а к земным проблемам он повернут, простите, тылом: кормой или задом – кому как больше нравится именовать эту часть тела. Да и война войне рознь. Нынешняя, можно сказать, уже даже не война, а так – охота на козочку! Не то, что два года назад: тогда бы мы со своим хрупким ремеслом и близко носа сюда не показали. А теперь пожалуйста, хоть до Сен-Мало с представлениями кати себе по холодку. Ну куда, скажите на милость, Бретонскому герцогству деваться? Хорошенький кусочек у него уже оттяпан, дело за малым… А госпожа регентша что – то задумала, помяните мое слово! Она Бретань из рук не выпустит, что бы там австрийский император ни воображал. Да будь ты хоть трижды супруг, коли уж Нант и Фужер в руках Анны Французской – Бретань все равно что удавкой стянута. Ну а Нанту все едино, король ли его суверен, герцогиня ли Бретонская Анна. Он морем живёт, а на море Господь Бог правит, да тот, кто сильней! Вы сами, госпожа Жанна, сейчас увидите: как шумел порт, так и шумит, Кораблей – тьма! Вы правильно делаете, что домой спешите. Я ваши благословенные края, не поверите, со слезой вспоминаю! А сборы какие были! – философствовал толстый директор труппы. Фургон уже ехал по тёмным улицам Нанта.

– Робер, правь к «Золотой Гусенице» – приказал он. – Мы, госпожа Жанна, в ней останавливаемся: недорого, и кормят отменно. Рекомендую вам! Даже для знатной дамы там пара приличных комнат есть. И от порта недалеко. Или вас в другую гостиницу отвезти? – Да нет, не надо. «Золотая Гусеница» подойдет, – решила Жанна. – Я же не жить в городе собралась, а на корабль попасть побыстрее.

За этим разговором повозка вкатилась в просторный, ухоженный двор «Золотой Гусеницы».

Жанна отказалась от ужина, решив сначала отоспаться за все путешествие. С наслаждением она, чисто вымытая, растянулась под свежими простынями. Тело блаженствовало после ночевки в карете, тряски и тревожного напряжения дороги. Душа ликовала: самый главный этап бегства преодолен, теперь ее не так просто найти. Кто может подумать, что девица в здравом уме ринется без хорошо вооруженного эскорта на территорию военных действий.

«Пусть считают, что я сижу в Бресте и жду оказии. А главный сюрприз для них всех будет на днях, хотя многие о нем и не узнают никогда! Нет, все-таки насколько разнообразнее идет жизнь, когда перемещаешься в пространстве! Цыгане по – своему мудрые люди, хоть и дикари… – сонно думала Жанна. – Жаккетта ускакала опять к актерам, вот мерзавка! А рожа у этого ее фокусника довольно смазливая. Интересно, почему же удается жонглировать тремя шариками – руки-то две? А эти мячики мелькали как колесо… Колесо повозки больше колеса моей кареты… У госпожи Беатрисы было платье из такой же ткани, что и обивка в моей карете, вот умора! Госпожа Беатриса тоже беглянка, только ей не привыкать… Госпожа Беатриса сдала королю Нант, шпионка… Нант стоит задом к проблемам… Чьим задом? Госпожи Беатрисы? Ну нет, тогда не задом, а кормой… Кормой, разукрашенной флагами… Такими же, как обивка кареты… Моей…»

Как всегда, ей не удалось уловить тот момент, когда сознание мягко окутал сон.

Пузатый, неуклюжий корабль солидно продвигался по эстуарию Луары к Галльскому океану[31]. Грубоватому хольку по внешнему виду было далеко до красавицы каракки, не так давно увозившей отсюда же Абдуллу. Неказистый, но крепко сработанный, он был дорог своему владельцу главным качеством: своим объемным чревом, вместительным трюмом, куда входила уйма талантов груза. При крещении судно получило красивое имя «Санта Маргарита». Но из-за характерной внешности к нему намертво прилипла кличка «Пузо». И как ни старались все его хозяева смыть с холька обидное прозвище, заменив его на худой конец, хоть «Толстухой Марго», но во всех портах от Копенгагена до Генуи никто не ведал о судне «Санта Маргарита», но все прекрасно знали «Пузо».