Герцогиня (№1) - Неукротимая герцогиня

Она не успела еще объехать и половины намеченных для беседы жертв, как Пьер, с утра уйдя в город, к обеду уже вернулся. И на кухне Аквитанского отеля (как прозвали их особняк соседи) рассказывал своим:

– Вперлись мы прямо в заварушку. Принц Орлеанский попытался украсть короля, да сестра, госпожа регентша, не дала. Увезла его подале. Здешний герцог принца поддержал, еще пара-тройка государей присоединилась – об этом на всех улицах судачат. Да пусть хоть языки протрут, а я вот что скажу: дурак герцог Франсуа, хоть и в летах уже! Орлеанскому-то что! Он как был принцем да зятем короля, так им и останется, что бы ни случилось. А вот герцог свою Бретань потеряет, это как пить дать! Госпожа Анна, дочка покойного короля, баба серьезная и спуску всем им не даст. Разобьют ихнюю лигу или коалицею – как уж они в этот раз обозвались, не знаю! К чертовой бабушке расколошматят!

Чуть позже вернулась с рынка Аньес, вся в слезах.

Отшвырнув пустую корзинку в угол, она села за стол, обхватила голову руками и заревела в голос.

Те, кто находился в кухне, испуганно столпились вокруг нее, пытаясь успокоить и дознаться, что же случилось. Услышав рев подруги, со второго этажа прибежала Жаккетта. Бесцеремонно распихав всех мешающих, она пробралась к столу и обхватила Аньес.

Прижав головой к своему фартуку, принялась гладить по волосам.

Прорыдавшись в Жаккеттин передник, Авьес постепенно затихла и успокоилась настолько, что смогла рассказать, что же произошло.

– Ни в жизнь в этот треклятый город не выйду, пропади он пропадом! – всхлипывала она. – Только на рынке к луку прицениваться начала, как подвалила толпа солдат. Человека три. И да-а-авай пристава-а-ать! И не наши вовсе – говорят, будто лают!

– Это немецкие наемники, – авторитетно пояснил подошедший Большой Пьер. – В городе много всякого отребья собралось.

– Вот-вот – кивнула Аньес. – Один меня как ухватит за талию – мол, пойдем с нами… А дружки его гогочут во все горло! Ну, все, думаю, пропала: сейчас за угол заведут и… Я со страху как вцеплюсь ногтями в его щеку! Этот изверг от неожиданности руки-то и разжал! Я бегом – куда глаза глядят! В такое место забралась – никогда, думала, не выберусь! А кого ни спросишь, все не по-нашему бормочут!

– Так то ж бретонцы! – опять пояснил Большой Пьер. – У них язык не наш, совсем чудной.

– В общем, пока дорогу домой нашла, натерпелась страху! – Аньес совсем успокоилась и почти не плакала. – А все потому, что матушкин амулет не взяла от лихих людей! Но теперь даже спать в нем буду!

– Ну и правильно! – подытожила Жаккетта. – А на базар, к амулету в придачу, Большого Пьера бери. Или вон Ришара: парень здоровый, у любых лиходеев охоту лезть отобьет. А то вместе давай ходить будем.

Аньес вытерла слезы и, почему-то засмущавшись, тихо сказала:

– Тогда уж лучше пусть Ришар нас охраняет, чего Большого Пьера от дел отрывать!

– Ришар так Ришар. Вот повезло парню! И почему я не такой молодой! – засмеялся Большой Пьер.

Не одна Аньес, а вся челядь графинь де Монпеза чувствовала себя в Ренне неуютно: все было чужим, не похожим на родину.

Аквитанский отель казался осажденной неприятельскими войсками крепостью. Одна Жаккетта да, пожалуй, еще Большой Пьер не ощущали неудобств. Большой Пьер потому, что был старым воякой и привык чувствовать себя как дома в любом месте, где были еда, питье и охапка соломы для ночлега, тем более что в Бретани он бывал в молодости.

Жаккетте же было просто некогда отвлекаться на такие пустяки, хотя кроме родной деревни и замка Монпеза она ничего больше не видела. Со дня приезда Жаккетта ломала голову над новой проблемой: как извлечь Абдуллу из повозки и поместить его в безопасное место и где это самое место найти.

Пока что экипаж неразгруженным стоял во дворе. Мессир Марчелло, не тратя время на переезд в дом, быстро составлял заказанный трехмесячный гороскоп. Жаккетта кусачим цербером охраняла его покой, никого не подпуская к повозке и самолично выдавая Аньес и Шарлотте нужные для графинь платья и сопутствующие мелочи. Жаккеттой руководила конечно же не любовь к мастеру, ею владел голый расчет: так Абдулла был в относительной безопасности. Но это положение должно было вот-вот кончиться: мессир Марчелло дописывал последние листы.

От частых теперь упражнений по раздумью голова Жаккетты натаскалась по части разумных идей и, поднатужившись, выдала вариант: надо осмотреть чердак – идеальное место для духов, призраков, разноцветных дам и беглых нубийцев.

Чердак оправдал ожидания Жаккетты: там было пыльно, паутинно и темно. Кругом валялась какая-то старая рухлядь, наверняка еще с тех времен, когда отель принадлежал не графу де Монпеза, а другим хозяевам.

Стоя по щиколотку в бархатно-пушистой пыли, Жаккетта прикидывала, в каком углу поселить нубийца и как всю эту многолетнюю грязь хоть частично убрать.

Вошедшая во вкус думания Жаккеттина голова неожиданно родила сразу две умные мысли. Для начала надо на чердаке устроить место, где будут сушиться травы для кудрей Жанны – под это святое дело госпожа мигом прикажет вычистить чердак и запретит соваться туда посторонним. А Абдуллу можно обрядить в женские тряпки – и готова Черная Дама Абонда!

Спускаясь вниз, Жаккетта отчаянно чихала от набившейся в нос пыли и сильно уважала свою умную голову.

По времени драматический визит со счастливым концом оказался не столь долгим, и к полудню дамы вернулись домой.

Баронесса, сославшись на неотложные дела, тут же куда-то уехала. Судя по всему, она наконец-то почувствовала себя в родной стихии.

Мадам Изабелла, вконец расстроенная ужасным утром, даже не пообедав, отправилась спать, заказав мессиру Ламори успокоительный настой.

Так что итальянцу пришлось бросать недоконченный гороскоп и переквалифицироваться в лекаря.

Довольная победой Жанна поела в своих наспех обставленных покоях и занялась хозяйством: приказала отправить вино госпоже де Меньле.

Тут, в разгар хозяйственной деятельности, подоспела Жаккетта с претензиями на чердак. Дело действительно было стоящее, и шестеро молодцов, громко чихая, принялись скрести многолетнюю грязь.

Только к вечеру трио путешественниц опять собралось вместе на вечерней трапезе, но мысли и желания у всех были совершенно разными.

– Ах, мои дорогие, что я узнала! – со страшно загадочным видом щебетала баронесса. – Оказывается, красавчик Луи Орлеанский тайно обручился с герцогиней Анной! Это при живой-то жене! Надеется, что папа согласиться расторгнуть его брак с Жанной Французской… Вот почему герцог так охотно ему помогает! Завтра я вас, к сожалению, покину. Мне надо ехать дальше. Личные дела должны отступить перед общественным долгом, а коалиции нужны и мои слабые руки! Через несколько месяцев я вернусь в Ренн. Надеюсь, к тому времени наша Жанна будет чувствовать себя в герцогском дворце как дома!

У мадам Изабеллы тоже с каждой минутой крепло убеждение, что надо ехать домой.

Причины? Да сколько угодно!.. Война. Суматоха. Живот болит от здешней пищи. А главное, эта герцогская подстилка осмелилась недоуменно воззриться на ее любимый «кораблик», мерзкая шлюха!

– Дочь моя! – нервно вертя тонкими пальцами ложечку, обратилась она к Жанне: – Война – дело не женское и очень скучное. Госпожа Меньле, хоть я и не одобряю скандального поведения этой особы, была права: надо вернуться домой и переждать досадную заваруху!

– Ах, что вы, матушка! – церемонно ответила Жанна. – Я не могу столько ждать! «Не за горами и старость», – добавила она про себя. – Но вы правы. Вы должны выехать обратно немедленно! Мы не можем подвергать наши земли риску, столь долго оставляя их без госпожи, раз уж началась новая усобица. Да и ваше здоровье, я вижу, заметно пошатнулось в здешнем климате. Мессир Ламори был, как всегда, прав. И пока военные действия не развязаны, вы должны как можно скорее вернуться в Гиень.

Мадам Изабелла очень растрогалась и чуть не прослезилась от неожиданной чуткости дочери.

– Но Жанна, как же я вас оставлю? – спросила она.

– Раз я теперь, фрейлина Анны Бретонской, то большую часть времени я буду проводить во дворце, так что волноваться за меня нет абсолютно никаких причин. Завтра мы будем представлены герцогу и герцогине, а послезавтра вы покинете Ренн, – рассудительно сказала Жанна, внутренне ликуя: «Война – это же здорово! Это множество кавалеров, множество интриг! Вихрь событий, пьяные от побед мужчины! Матушка со своим глупым „корабликом“ была бы только помехой!»

– И запомни, cara mia, как настанут холода, смазывай лицо госпожи маслом из лилий или нарциссов. Если же летом на солнце долго пробудет и кожа станет сухой и шершавой, смешай розовое масло, яичную муку и выжимку из дыни. Намажь на вечер… Если же госпоже Жанне приспичит совсем белокурой стать, возьми смолы сосновых шишек и розового масла по одной мере. И две меры осадка старого вина. Смещай хорошенько и нанеси на волосы. Пусть три дня так ходит, не стонет. Правда, потом отмывать замучаешься… Эх, наши итальянские донны лучше делают: надевают широкополые шляпы – одни поля, тульи нет, – волосы по эти полям ровно раскладывают, смачивают морской водой и на балкон или на крышу… Под летнее солнышко. Сидят, выгорают. Потом долго-долго отполаскивают волосы в ромашке, потом в слабом уксусе. И опять в морской воде. И на крышу. Бросить бы это все к чертовой бабушке, забрать тебя и вернуться на родину! – напоследок учил и философствовал мессир Ламори, обнимая в повозке Жаккетту.

Ему так и не пришлось перебраться в дом.

Содержимое повозки уменьшилось только на сундуки Жанны да на нубийца, уже заселившегося прошлой ночью на чердак. (По пути он чуть не столкнулся нос к носу с вышедшей по неизвестным надобностям госпожой Изабеллой. Только темнота спасла Абдуллу от разоблачения, а графиню от нервного припадка и седых волос.)

Жаккетте тоже было жалко расставаться с итальянцем, к которому она очень привязалась. С утра ее сердце грызла ноющая тревога: теперь она останется одна и, значит, святой Агнессе придется в меру сил отгонять от нее, Жаккетты, неизбежных ухажеров (если их можно будет так вежливо назвать). А надолго ли хватит сил у святой? В том-то и дело.

Она тесней прижалась к мессиру Марчелло и грустно сказала:

– Не врите уж себе-то, мастер. Ну куда вы вернетесь без денег? Вам еще лет пять копить надо, а то и шесть. И меня никто не отпустит. Ерунда все это!

– Вот те на! Такое впечатление, сага mia, что ты заглядывала в мой кошель! – удивился мессир Марчелло. – Откуда такая хозяйственность?!

– А! – мотнула головой Жаккетта. – Много ума не надо. Я же не слепая, вижу, какое добро у вас есть и сколько монет госпожа Изабелла вам отстегивает. Да и не рветесь вы, господин Марчелло, на родину. Боитесь чего-то.

– Так я, оказывается, все это время общался с ясновидящей девицей! – скрывая смех, процедил итальянец. – Может, вы, милая дама, подскажете и мое будущее?

Обиженная Жаккетта высвободилась из объятий мессира Ламори и уселась на большой сундук (тот самый, что был краеугольным камнем в, баррикаде, отделявшей Абдуллу от итальянца). Повернувшись к мастеру спиной и пристально глядя в дощатую стенку повозки, она сказала:

– А чего его предсказывать? Опять будете в башне сидеть, к благородным дамам в окошки сигать да простых людей пугать своими ремеслами. А мой вам совет: к Маргарите приглядитесь. Давно она по вас сохнет, а вам и горя мало! Одни баронессы на уме!

– Так-так… Теперь уже не только ясновидящая прорицательница, но и милосердная христианка, направляющая грешника на путь истинный. То есть на достойных любви девиц!

Развеселившийся мессир Марчелло подсел к Жаккетте и, прижавшись к ее спине, положил голову на Жаккеттино плечо. Посидев так минут пять (Жаккетта, надув губы, продолжала пялиться в одну точку), итальянец, посерьезнев, сказал:

– Ты угадала, малышка. Жаль, ты не слышала той истории, что я рассказывал в пути дамам. Но суть одна: святая инквизиция стала дышать мне в спину. Пришлось покинуть гостеприимную Флоренцию и затаиться где подальше. Я с этими людьми не борец: уж слишком много костров я видел на площади моего родного городка. Раз уж мы сегодня обмениваемся советами, на прощание, то вот тебе мой держись подальше от людей в сутанах. Ведь они, в конце концов, тоже мужчины. Но то, что для меня было райским наслаждением. Ты понимаешь, о чем?

– Угу! – кивнула Жаккетта. – Только говорить не буду, слово больно неблагородное.

– Да? – удивился мессир Марчелло. – Тогда скажи двумя словами: «занятие любовью». Ведь так?

– Угу! – еще раз кивнула Жаккетта.

– Ну так вот, то, что для меня было райским наслаждением, в их исхлестанных догмами и запретами умах примет вид бесовского наваждения. Я думаю, вряд ли Господь Бог, создавая землю и наделяя мужчину и женщину способностью любить друг друга, думал, что устами его служителей это будет называться грехом. Святые отцы инквизиторы, поскольку они люди и наделены плотью, часто свои грязные похотливые желания приписывают демоническим чарам несчастных жертв, попавших им в когти. Сколько красавиц только из-за этого сгорело живьем! А твои возможности пополнить их число очень велики. Ведь ты и сама прекрасно знаешь, что вызываешь желание обладать тобой практически у каждого мало-мальски нормального мужчины. Как видишь, я тоже ясновидящий! Что-то очень грустное прощание у нас вышло. Выше нос, малышка, тебе повезло! В придачу к такому опасному сокровищу, Создатель наделил тебя на редкость здравым умом, крепкими нервами и большим запасом физической прочности! Так что уповай на себя и не пропадешь! Поверни, наконец, свое личико! Я совсем запамятовал: ведь на сундуке мы любовью не занимались! Как же можно упустить такое необычное наслаждение?!

Слезая с повозки, Жаккетта пыталась успокоить упорно терзаемую тревогой душу, говоря себе, что ничего страшного, в, сущности, не произойдет, даже если мессир Марчелло уедет; Святая Агнесса начеку и в обиду не даст.

Но только она, отряхивая фартук, подошла к черному входу, как от ворот отделился один из остающихся при госпоже Жанне копейщиков, стоявший в карауле. Сально усмехаясь мясистым ртом, он игриво сказал:

– Что, красотка, ты теперь свободна? Может, покувыркаемся вечерком, а? Я жеребец что надо, не хуже всяких итальянских колдунов!

Жалея, что не умеет сжигать или, как святая Агнесса, ослеплять взглядом, Жаккетта молча осмотрела наглеца от пяток до макушки и, стиснув зубы, молнией взлетела по крутым ступенькам. Уже оказавшись в коридорчике, она несколько раз, чуть не ободрав пальцы до крови, яростно стукнула кулаком по стене.

Спокойная личная жизнь под надежным прикрытием внушавшего страх своими загадочными занятиями итальянца закончилась.

Глава IV

Безмерно счастливая тем, что наконец-то вернется в родной тихий замок, подальше от северных смут и междоусобиц, мадам Изабелла спешно покинула столицу Бретонского герцогства.

Жанне оставалась часть людей, привезенное имущество и довольно крупная сумма денег.

Полегчавший обоз уехал, и Аквитанский отель стал потихоньку приноравливаться к новой жизни. Помимо Жаккетты и Аньес, остались Большой Пьер, Ришар – конюх, пять копейщиков, два лакея и кучер. Горничных и кухарок Жанна решила нанять из местных.

Мало-помалу самостоятельная жизнь без родительской опеки начала входить в нормальную колею.

Жанна быстро освоилась при герцогском дворе. Это было нетрудно. После такого гадюшника, как женский монастырь, девиц не пугало ни одно общество. Кусаться и брызгать ядом они могли в совершенстве.

Герцог Франсуа на первом же приеме сам узнал ее и громогласно объявил, что Жанна – вылитая копия отца. Под покровительством герцога она быстро вписалась в свиту юной герцогини Анны – любимицы всей Бретани.

Жанну поразило недетское выражение лица девятилетней хорошенькой девочки. Анна уже прекрасно знала, кто она и почему со всех концов Европы, как мухи на мед, слетаются искатели ее руки.

Несмотря на лицемерное заявление мадам де Меньле о сокращении расходов в связи с военными действиями, пока недостатка в деньгах не было, и двор весело проводил время, устраивая охоты, пиры, балы и маскарады.

Армия коалиционеров понемногу продвигалась к Парижу. Серьезных стычек с королевскими войсками еще не было. Анна де Боже, казалось, чего-то выжидала, и счастье, похоже, было на стороне заговорщиков.

Первым делом убедившись, что ее туалеты по модности и красоте ничуть не уступают нарядам других дам (Слава Богу, квадратный вырез лифа сюда еще действительно не дошел и, значит, будет можно первой блеснуть новинкой итальянской моды!), Жанна кинулась в водоворот развлечений.

Но одно обстоятельство сильно ее тревожило: подходящего жениха на горизонте пока не было.

Нет, конечно, кавалеры имелись в достаточном, даже избыточном количестве! Она уже получала и страстные сонеты, и изысканные монограммы, и льстивые анаграммы. А на последнем турнире два шевалье славно сцепились на ристалищном поле, добиваясь ее благосклонного взгляда. Но все это было не то! Приходилось ждать.

– Ума не приложу, что мы эту неделю есть будем?

Жаккетта только-только управилась с грязной посудой после завтрака и теперь скоблила ножом стол в кухне, за которым ели слуги.

В обязанности камеристок такие занятия, в общем-то, не входили.

Но сейчас тому была своя причина: хитрая Жанна отказалась брать с собой горничных и кухарок, говоря, что наймет местных, – и под это дело взяла определенную сумму у матери.

На самом деле она рассчитывала нанять слуг за половину денег, а остальные пустить на докупку всяких мелочей к нарядам, наличие которых всегда выгодно подчеркивает разницу между элегантной дамой и наивной простушкой, чего матушка не понимает и открыто денег на такую, по ее мнению, ерунду ни за что не даст.

План был неплохой, но слугам, находящимся сейчас в наличности в Аквитанском отеле, пришлось попотеть.

Пока Жанна пыталась найти горничных и кухарок подешевле, их обязанности исполняли лакеи и камеристки. Жан и Робер, ругаясь про себя нехорошими словами, уныло наводили порядок в доме, а Жаккетта и Аньес надрывались на кухне, кляня свою несчастную судьбу.

– Госпожа Жанна на завтра холодную утку с соусом из апельсинов и вишни затребовала. Ладно, утку мы сделаем, а вот мужчин чем кормить? Хоть в харчевню их отправляй! Каждый день столько варить да еще посуду мыть – это же с ума сойти!

Аньес с отвращением чистила песком жирную сковороду. – У меня после этой сковородки руки никогда не отмоются! Вот заляпаю жиром все платья, тогда госпожа Жанна узнает, как камеристок на кухню отправлять! Хоть бы посудомойку наняла! Ей наверное, денег жалко – хочет их на наряды извести, а мы надрывайся!

Назревал кухонный бунт.

Девушки не успевали распаковывать и приводить в порядок платья госпожи, одевать и причесывать ее и одновременно готовить на двенадцать человек прислуги, из которых восемь были любившими вкусно покушать мужчинами.

Требовалось придумать что-то кардинальное:

– Слушай, у вас ведь дам гуси в чане солятся. Давай их в жиру потушим – моя матушка всегда так делала! Знаешь, сколько они потом хранятся! Если надо – достал кусок, разогрел. Чечевицу к нему или горошек зеленый. Или фасоль – тоже хорошо! Вот неделю-то на гусях и протянем.

– Тогда давай я утку буду делать, а ты гусей! – лукаво прищурившись, сказала Аньес, быстро прикинувшая, что утка-то всего одна, а гусей – полный чан. – Я их по-вашему, по-деревенски, готовить не умею: мы ведь какое поколение в замке живем! Привыкли к дворянскому столу!

– Ну и хорошо! – охотно согласилась простодушная Жаккетта и пошла за припасами.

Стол поделили пополам.

Теперь на одной половине красовался аппетитный натюрморт из уже выпотрошенной, вымытой и насухо вытертой утки, сала двух видов, коробочек соли и перца, кувшина сухого белого вина, луковицы, четырех морковок, нескольких зубчиков чеснока, кучки шампиньонов, двух апельсинов, миски вишен, бутылки вишневого сиропа и букетика душистых трав: сельдерея, укропа и чабера.

На другой половине гордо, возвышался одинокий чан, в котором лежали четвертинки гусей, еще три дня назад натертые солью, и большой горшок с топленым нутряным гусиным жиром.

Одна половина стола поражала многообразием продуктов и изысканностью их подбора, зато другая брала реванш солидностью продовольствия и основательным его количеством.

Для начала Жаккетта поставила в уголке очага замоченную со вчерашнего вечера фасоль, чтобы та потихоньку напревала к обеду, и девушки приступили к готовке.

Аньес принялась натирать утку солью и перцем. Натерла, сняла с апельсина цедру и положила ее во внутрь тушки. Связала ножки и крылышки утки тряпочками и отложила ее в сторону.

Затем принялась готовить бульон: растопила в котелке сало, кинула туда мелко нарезанный лук и утиные потроха. Нарезала и добавила две морковки, петрушку, укроп, сало. Добавила соли. Подождала, пока все подрумянится, и влила кружку вина. Когда потроха и коренья чуть потушились в вине, Аньес долила воды и отодвинула котелок к Жаккеттиной фасоли, чтобы бульон потихоньку кипел, пока, она дальше занимается уткой.

Жаккетта на своей половине вынимала четвертинки гусей из чана, резала их на куски поменьше и плотно укладывала в громадную гусятницу. Набив ее доверху, принялась заполнять вторую, и так пока гуси не кончились. Всего вышло три чугунных посудины.

Чан исчез со стола, пришла очередь глиняного горшка. Залив все три гусятницы доверху жиром так, чтобы ни один кусочек не высовывался, Жаккетта закрыла их крышками и водрузила на огонь, довольно сообщив подруге:

– У меня все! Теперь три часа тушиться будут. Вкуснятина-а!

Аньес горестно вздохнула: ее утка не приблизилась и к середине готовки.

Она доставила на огонь утятницу и положила в нее немного свиного топленого сала, соль, перец, нарезанные лук, морковь и грибы, толченый чеснок и веточку чабера. Как только жир растопился, в утятницу отправилась и сама госпожа утка, потребовавшая столько забот.

– Теперь я понимаю, почему матушка так уставала на кухне – вздохнула Аньес, утирая обильный пот. – Ведь сегодня эту тварь я не сделаю: сейчас она тушиться будет, а потом еще ночь в утятнице лежать. А завтра чуть свет я должна выложить ее на блюдо, а из гущи, апельсинового сока, цедры, вишни и сиропа соус сделать.

– И как вы на такой еде выжили?! – удивилась Жаккетта – Ладно, благородным господам вся кухня готовит, а если простому человеку одну утку два дня мурыжить, так он ведь ноги с голоду протянет?

Сначала Аньес не поняла, о чем это Жаккетта. Но потом вспомнила их разговор а том, что кому готовить, и залилась смехом:

– Да ты что, Жаккетта, думаешь, матушка нам такие разносолы готовила?! Ну, ты даешь! У меня же и прабабка, и бабка, и мама на кухне работали. Мы и ели всё, что от господских трапез оставалось. Это только я в камеристки выбилась!

Между тем утка, не подозревая, что ее обсуждают со всех сторон, стала покрываться румяной корочкой. Как только ее бока позолотились, Аньес влила в утятницу кружку вина.

Оставив на время утку в покое, она опять занялась бульоном: он уже проварился, и его требовалось процедить. Жаккетта принялась помогать.

– А ты почему мрачная ходишь? – спросила Аньес, наклоняя котелок над металлическим ситом на длинной ручке, которое держала Жаккетта.

– С чего же веселиться? – вздохнула Жаккетта. – С тех пор как мессир Марчелло уехал, сдается мне, что святая Агнесса из последних сил борется, меня защищая. Один из солдат, противный такой. Губастый. Ну, Шарло который. Проходу совсем не дает! Так бы и плюнула в его мерзкую рожу!

Словно услышав слова Жаккетты, на пороге кухни возник копейщик Шарло собственной персоной.

Делая вид, что не замечают пришедшего, девушки повернулись к очагу и занялись своими делами: Аньес добавляла в утятницу-бульон, а Жаккетта, сняв со стены длинную двузубую вилку, принялась протыкать куски гусятины, аппетитно шкворчавшие в жиру, проверяя их готовность.

– Э-эй! Мордашки! Чего отвернулись?! – нимало не смутясь, воззвал Шарло. – Ежели вы так к мужикам относиться будете – просидите в старых перечницах до седых волос!

– Не твоя печаль! – отрезала Аньес, возмущенная грубым тоном.

– А ты вообще помолчи! – посоветовал копейщик, приближаясь к очагу.

От него сильно несло дешевым сидром и желанием покуражиться.

– Я вон с той, толстозадой, побеседовать хочу! Чё-то строит из себя, немую изображает! Небось с итальяшкой так не ломалась, сама юбку задирала? А для меня чистая, что ли, слишком?

Аньес уже испуганно прикидывала, как бы пробраться мимо пьяного верзилы и крикнуть кого-нибудь на помощь.

Разгоряченный спиртным Шарло, чуть покачиваясь, встал за спиной Жаккетты:

– И во-о-обче! Кто так гостя принимает? – выплевывал он слова, упиваясь собственным всевластием в пустой кухне. – Хоть бы пожрать дали, хозяйки хреновы!

– На!!! – круто развернулась Жаккетта и вложила ненавистному приставале в согнутую ковшом лапу огненно – горячий, в шипящих пузырях жира кусок гуся.

Он неожиданной чудовищной боли копейщик дико заорал и моментально протрезвел. Отшвырнув жгучий кусок, он с искаженным лицом шагнул было к Жаккетте, намереваясь измочалить, растерзать, стереть эту паскуду в порошок. Но резко отшатнулся, увидев, какой яростью полыхают глаза девушки.

Чуть согнув ноги в коленях и пошире расставив их для устойчивости, так, что натянувшаяся юбка обрисовала бедра и голени, держа двузубую вилку нацеленной прямо в выпирающее, над ремнем брюхо копейщика, Жаккетта мелкими, но очень решительными шажками наступала на Шарло. Глаза ее были прищурены, верхняя губа зло вздернута. Так, наверное, ходили с вилами на медведя, когда деваться было совсем некуда предки Жаккетты.

Обезумевшая от ужаса Аньес с криком бросилась прочь из кухни, представляя, как сейчас копейщик живьем сожжет Жаккетту в очаге или Жаккетта пропорет ему насквозь живот. Уже во дворе, визжа на всю округу, она с разбегу врезалась в Большого Пьера, который спокойно шел куда-то по своим делам.

Вцепившись в него, Аньес махала рукой в сторону кухни и продолжала визжать так, что закладывало уши. Уж на что закаленным в передрягах человеком был Большой Пьер, но и он немного испугался, гадая, что же могло произойти на кухне.

На свое счастье, Шарло не успел перепиться до такой степени, чтобы совсем потерять инстинкт самосохранения. Или же просто его ноги были умнее головы, и, усмотря угрозу внутренностям, по сравнению с которой обожженная ладонь – детская забава, они поспешили унести незадачливого ухажера подальше от разбушевавшегося объекта его чувств. Так что Шарло тяжелым галопом выскочил из кухни, крича на ходу:

– Придурочная баба! Ведьма чертова!!! – Увидев бегущего копейщика, Аньес решила, что он уже прикончил Жаккетту, и ее визг перешел в терзающий душу вой.

Единственный сохранивший в этом бедламе здравый ум Большой Пьер схватил извивающуюся девушку в охапку и понес ее в кухню, чтобы там отпоить и, наконец, самому увидеть, что же творится за обычной кухонной дверью.

По сравнению с сошедшим с ума двором, кухня показалась Большому Пьеру тихой и мирной. Невозмутимая Жаккетта снимала с огня вкусно пахнущие гусятницы и выставляла их в ряд на каменные плиты.

Увидев подругу живой и невредимой, Аньес отцепилась от безрукавки Большого Пьера и кинулась к Жаккетге, уже смеясь сквозь слезы.

Большой Пьер недоуменно рухнул на дубовую скамью.

– Ну, девки! Вы меня уморите вконец! В скольких баталиях был, а такого страха нигде не натерпелся, как сейчас. А ну рассказывайте, что тут было? Ты что, Жаккетта, на метле летала или еще чего, что люди из кухни как ошпаренные скакали?!

– Да ну его! Чуть из-за этого дурака, гуси не пригорели! – совсем невпопад объяснила Жаккетта, выкладывая куски гусятины на поднос на столе, чтобы они обсохли.

Судя по ее виду, ничего больше говорить она не собиралась, считая, что и так все сказала подробней некуда.

К чести Аньес, она быстро пришла в себя и принялась сама объяснять Большому Пьеру:

– Тут этот приперся. Шарло ваш. Пьяный в стельку. И давай к Жаккетте приставать. Он к ней давно лезет, гад противный! Давай обзываться, оскорблять нас по-всякому! Из кожи вон лез, как мог! Под конец стал есть требовать. Ну, Жаккетта не выдержала и горячего гуся ему в руку всунула! А потом чуть вилкой его не пропорола. Хорошо, что этот дурак убежать догадался!

– А чего же ты орала как резаная? – удивился Большой Пьер.

– Вы бы видали, как они тут друг напротив друга стояли, тоже бы заорали! Я думала, они поубивают друг друга насмерть!

Громко, во все горло, так, что отдавалось в кухонных сводах, Большой Пьер захохотал. Засмеялась и Жаккетта, прыснула в передник Аньес. Неприятная история осталась позади, и они, кто вспоминая, а кто представляя произошедшую сцену, веселились от души.

Отсмеявшись, Большой Пьер сказал:

– Так вот кого надо в караулы ставить. Вы любого врага сковородками раскидаете. Но вилка, Жаккетта, ненадежное оружие!

– Еще какое надежное! – не согласилась Жаккетта.

– На кухне, может быть, у Шарло ты надолго охоту к женскому полу отбила, но ведь кроме него найдутся желающие. Не будешь же ты всюду эту вилку таскать. Что-то поудобней тебе надо, раз уж парни так заглядываются.

– Ага, пушку чугунную! – мрачно заявила Жаккетта. – На веревочке таскать буду – враз разбегутся.

Она принесла из кладовой кувшины с деревянными пробками и принялась складывать туда подсохшие куски гусятины.

Большой Пьер взял кусочек на пробу и, жуя хорошо протушившегося гуся, вслух рассуждал:

– Вот бы тебе такую штуку, кинжал не кинжал, но что-то такое, что и вреда сильного не нанесет, но и проучит наглеца как следует.

У Аньес утка тоже сготовилась, она унесла ее прямо в утятнице в кладовую, чтобы та отлежалась за ночь в жирном наваре, и принялась толочь разопревшую фасоль, делая гарнир к тушеной гусятине.