***

Это был настоящий кукольный домик.

Крохотный домик с красными оконными рамами и кружевными занавесками на окнах. Он остановился, немного не доходя, но ничего не услышал – только собаку, которая тяжело дышала рядом, и легкий шелест в кронах старых яблонь. Он постоял еще немного, чувствуя, как ботинки пропитываются влагой на мокрой траве. Еще он чувствовал, что сердце все еще не может вернуться к обычному ритму – после той «гонки с преследованием» в саду. Собака смотрела на него и ждала. Из огромной пасти шел пар, она принюхивалась к чему-то в темноте, уши подрагивали – возможно, она различала какие-то звуки, не слышные ему. Он обернулся и посмотрел на особняк за спиной, где горел свет, где было так тепло и уютно. Их никто не слышал, даже собаку, когда она лаяла. Машину он оставил чуть дальше, на дороге – двумя колесами на тротуаре и с открытой дверью.

Она боится собак, подумал он удивленно. Он наклонился и ухватил пса за ошейник, а потом медленно пошел к двери. В таком крохотном домике явно не может быть черного хода, даже наверняка и замка в двери нет. Очевидно, сейчас, когда дверь захлопнулась, до нее дошло, что она угодила в ловушку. Выхода нет. У нее нет ни единого шанса.

Здание суда было бетонное, семиэтажное. Оно как бы заслоняло главную улицу города, принимая на себя порывы холодного ветра с реки. За зданием суда, в глубине, стояли в укрытии новые корпуса; зимой это было настоящее божье благословение, но летом они просто плавились в неподвижном воздухе. Фасад здания суда был украшен крайне современным изображением госпожи Юстиции над входом. Если смотреть издалека – например, встать чуть пониже, у заправки «Статойл», – она гораздо больше походила на ведьму на метле. Полиции и Окружной тюрьме принадлежали три верхних этажа здания суда, да еще эти новые корпуса.

Дверь распахнулась с жалобным стоном. Фру Бреннинген вздрогнула и заложила книгу пальцем – на фразе «перевес вероятных доказательств». В приемную вошли инспектор полиции Сейер и с ним женщина. Выглядела она неважно: на подбородке – рана, плащ и юбка порваны, изо рта бежит струйка крови. Вообще-то фру Бреннинген не имела обыкновения пялиться на людей. В комнатке дежурного в здании суда она сидела уже 17 лет, и кого ей только не доводилось видеть, но сейчас она просто не могла удержаться. Она даже захлопнула свою книгу, заложив старым автобусным билетиком. Сейер взял женщину под руку и ввел ее в лифт. Она шла, опустив голову. Двери лифта захлопнулись за ними.

Лицо у Сейера было непроницаемое, никогда нельзя было угадать, о чем он думает. Поэтому выглядел он сурово, хотя на самом деле просто был сдержанным человеком. За маской суровости скрывался человек, в общем-то, довольно дружелюбный. Не сказать, чтобы он расточал улыбки направо и налево, – нет, он улыбался, только когда хотел расположить к себе собеседника. А хвалил кого-то еще реже.

Сейер закрыл дверь и кивнул на стул, потом вытянул полметра бумажных полотенец из сушки над раковиной, смочил их теплой водой и протянул женщине. Она вытерла рот и огляделась. Кабинет выглядел довольно голым, но она продолжала исследовать его и увидела детские рисунки на стенах и маленькую фигурку тролля из соленого теста на письменном столе. Все это явно свидетельствовало о том, что у инспектора есть еще какая-то жизнь за пределами этой неуютной комнаты. Фигурка изображала полицейского в фиолетовой униформе, сильно ссутулившегося, с животом на коленках и в слишком больших башмаках. Полицейский из теста был не слишком похож на того, кто послужил для него моделью; этот человек сейчас сидел напротив нее, рассматривая серьезными серыми глазами.

На столе стояли кассетник и компьютер «СотраС». Женщина украдкой взглянула на них и спрятала лицо в комке мокрой бумаги. Полицейский не мешал ей. Поискал и нашел кассету, написал на белом прямоугольничке: «Эва Мария Магнус».

– Вы боитесь собак? – спросил он дружелюбно.

Она подняла на него глаза.

– Может быть, раньше. Сейчас уже не боюсь. – Она скомкала бумагу, получился шар. – Раньше я всего боялась. А теперь ничего не боюсь.

Река, пенясь, с ревом неслась по холодному городу, разрывая его на два дрожащих от холода серых полотнища. Был апрель. Холодный апрель. А в центре города, примерно у Центральной больницы, река начинала бурлить еще больше, течение становилось все стремительнее, как будто ей досаждали шум машин и грохот, доносящийся с фабрик, как будто река испытывала от всего этого настоящий стресс. Она извивалась, течение убыстрялось тем сильнее, чем глубже в город она проникала. Мимо старого театра и Народного дома, вдоль железнодорожных путей и дальше, мимо рыночной площади, к старой Бирже, переделанной теперь в «Макдоналдс», потом вниз, к пивоварне, выкрашенной в красивый пастельно-серый цвет и к тому же самой старой в стране, к гипермаркету «Cash&Carry», автомобильному мосту, большой промзоне, где было много автомагазинов, и, наконец, к старому придорожному кафе. Там река могла перевести дух, прежде чем стать частью моря.

Было довольно поздно, солнце уже село; пройдет совсем немного времени, и пивоварня из скучного гигантского здания превратится в сказочный чертог, тысячи огней которого будут отражаться в реке. Этот город становился красивым только с наступлением темноты.

Эва следила глазами за девочкой, бегающей вдоль берега реки. Их разделяло примерно метров десять, и она старалась, чтобы это расстояние не увеличивалось. День был серый, народу на пешеходных дорожках было совсем немного, с реки дул порывистый ветер. Эва следила, не идет ли к ним кто-нибудь с собакой, и увидев кого-нибудь, особенно если собака была без поводка, она вся съеживалась и успокаивалась только после того, как он проходил мимо. Сейчас она никого не видела. Юбка развевалась, ветер проникал под вязаный свитер, поэтому она шла, зябко обхватив себя обеими руками. Эмма, довольная, семенила дальше, не слишком грациозно – для этого она была полновата. Толстая девочка с большим ртом и грубоватыми чертами лица. Волосы у нее были рыжие, они трепались на ветру и били ее по лицу и шее; воздух был очень влажный, поэтому волосы выглядели неопрятно. Ее никак нельзя было назвать хорошенькой или миленькой девчушкой, но сама она об этом не подозревала, поэтому шла, беззаботно подпрыгивая – при полном отсутствии изящества, но с тем невероятным аппетитом к жизни, который присущ только детям. Четыре месяца до начала занятий в школе, подумала Эва. В один прекрасный день она увидит свое отражение в критических взглядах сверстников на школьном дворе, впервые поймет, насколько она нехороша. Но если она сильная девочка, если она похожа на своего отца, который нашел себе другую, сложил вещички и съехал, то она даже и думать об этом не будет. Вот о чем думала Эва Магнус. Об этом, а еще о плаще, который висел на крючке в коридоре у нее дома.

Эва знала каждую выбоину на пешеходной дорожке, потому что они часто здесь гуляли. А все Эмма – она приставала к ней, и клянчила, и никак не хотела отказаться от этой старой привычки – гулять вдоль берега реки. Эва вполне могла обойтись без этих прогулок. Девочка то и дело подбегала к самой кромке воды, потому что ей все время попадалось на глаза что-нибудь, что она хотела рассмотреть получше. Эва следила за ней, как коршун. Если Эмма свалится в воду, спасать ее придется ей самой – больше некому. Река была своенравная, вода – ледяная, а девочка – весьма увесистая. Эве даже зябко стало от мысли о том, что – не дай бог! – придется лезть в воду.

Сейчас Эмма обнаружила гладкую плиту у воды и принялась махать и кричать, звать мать. Эва спустилась к ней. Места там было достаточно, чтобы усесться вдвоем.

– Мы не будем здесь сидеть, она мокрая. Можно подхватить воспаление мочевого пузыря.

– А это опасно?

– Нет, но больно. Жжет, и все время хочется писать.

Но они все равно уселись на плиту. Обе следили глазами за маленькими водоворотиками на воде и удивлялись, как они получаются.

– А почему река течет? – спросила Эмма.

– Ой, господи, откуда я знаю?! Может, это как-то связано с тем, что на дне… Я вообще мало что знаю. Вот пойдешь в школу, и там тебе расскажут обо всем.

– Ты всегда начинаешь говорить про школу, когда не знаешь, что ответить.

– Да, что поделаешь. Во всяком случае, сможешь спросить у учительницы. Учительница в школе знает гораздо больше, чем я.

– Не думаю…

Мимо по течению пронеслась пластиковая канистра.

– Ой, она мне так нужна! Достань!

– Нет уж, уволь! Пусть себе плывет. Это же мусор, Эмма! И вообще, я замерзла. Может, пойдем домой?

– Ну, еще немножечко!

Эмма уселась поудобнее, подтянула коленки к подбородку, заправила волосы за уши, но они были непослушные и все равно выбивались.

– А там глубоко? – Она кивнула на середину реки.

– Да нет, не особо, – ответила Эва. – Метров восемь или девять – не больше.

– Но это же глубоко!

– Нет. Самое глубокое место в мире находится в Тихом океане, – произнесла она задумчиво. – Это такая впадина. Ее глубина одиннадцать тысяч метров. Вот это, я понимаю, глубоко.

– Не хотелось бы мне там купаться. Ты все знаешь, мамочка, я не думаю, что учительница знает про эту… впадину. Я хочу розовый рюкзак! – неожиданно выпалила она.

Эва замерла.

– М-м-м, – нерешительно сказала она. – Он симпатичный. Но, видишь ли, он ужасно быстро пачкается. Мне больше нравятся коричневые. Я хочу сказать – рюкзаки для школы. Ты видела? Я имею в виду – такие, с какими ходят взрослые ребята.

– Но я ведь еще не взрослая. Я же только в первый класс пойду.

– Да, верно, но ты растешь, а я не смогу покупать тебе новый рюкзак каждый год.

– Но ведь у нас сейчас больше денег, правда?

Эва не ответила. Услышав вопрос, она быстро обернулась, чтобы посмотреть, не идет ли кто-то за ними. Такая у нее появилась привычка. Эмма подняла палочку и сунула ее в воду.

– А почему в воде пена? – продолжала она. – Такая желтая, противная… – Она била по воде палочкой. – Что, опять в школе спросить?

Эва по-прежнему молчала. Она тоже сидела, подтянув колени к подбородку. Мысли ее были далеко-далеко. Глаза затуманились, фигурка Эммы размылась. Река напомнила ей о чем-то. Теперь она видела там, в черной воде, лицо, круглое, с узкими глазами и черными бровями.

– Ложись на кровать, Эва!

– Что? Зачем?

– Делай, что говорю! Ложись на кровать!

– А можно в «Макдоналдс»? – спросила Эмма.

– Что?! Да, конечно. Пошли в «Макдоналдс», там, по крайней мере, тепло.

Эва встала, все еще пребывая в некоторой отключке, и взяла дочь за руку. Покачала головой и посмотрела на реку. Лицо пропало, но она знала, что оно вернется; может быть, это лицо будет преследовать ее до конца жизни. Они снова вскарабкались на пешеходную тропинку и медленно побрели назад в город. Больше на тропинке никого не было.

Эве казалось, что ее мысли живут как бы отдельно от нее, разбредаются, идут каждая своим путем, задерживаясь на том, о чем она предпочла бы забыть. Река бурлила, Эве все время чудилось, что на поверхности появляются какие-то неясные, причудливые фигуры. Когда же они, наконец, исчезнут? Когда же она обретет покой? А время шло… Один день, потом другой, потом еще один – вот и шесть месяцев прошло.

– А можно мне гамбургер с детским подарком? Он стоит тридцать семь крон, ведь у меня нет Аладдина!

– Хорошо.

– А ты что будешь, мама? Курицу?

– Пока не знаю.

Она не могла оторвать взгляда от черной воды, при мысли о еде ее даже затошнило. Она вообще никогда не думала о еде. Сейчас она смотрела, как река то поднимается, то снова опускается – вся в хлопьях серо-желтой пены.

– Ведь у нас же сейчас больше денег? Да, мамочка? Можем есть, что захотим, правда?

Эва не ответила. Она вдруг остановилась и крепко зажмурилась. Прямо на поверхности воды болталось что-то серо-белое. Оно слабо качалось на воде, прибитое к берегу сильным течением. Она не могла отвести от этого глаз и совсем позабыла про девочку, которая тоже остановилась и которая видела гораздо лучше матери.

– Там… человек! – прокричала Эмма осипшим голосом. Она вцепилась в материнскую руку, глаза ее широко раскрылись от изумления. Несколько секунд они стояли, как приклеенные, и, не отрываясь, смотрели на бесформенную, очевидно полуразложившуюся фигуру, качающуюся среди камней ногами к берегу. Человек лежал на животе.

На затылке у него волос было совсем мало, они видели пятнышко-плешь. Эва даже не заметила, как пальцы впились в кожу, расцарапав ее до крови через свитер, она смотрела на этот серо-белый труп со светлыми спутанными волосами и не могла вспомнить, где она видела его раньше. Но кроссовки – сине-белые, высокие, полосатые кроссовки… Внезапно она ощутила во рту вкус крови.

– Там человек, – снова сказала Эмма, уже тише.

Эве хотелось закричать. В горле что-то клокотало, но она не могла произнести ни звука.

– Он утонул. Бедняга. Утонул, Эмма!

– А почему он такой страшный? Он же, как желе!

– Потому что, – она запнулась, – потому что прошло много времени.

Она закусила губу так сильно, что губа треснула. Опять вкус крови. Она пошатнулась.

– Давай его перевернем!

– Ты что, с ума сошла? Это дело полиции.

– А ты им позвонишь?

Эва обхватила дочь рукой за пухлые плечики и подтолкнула по направлению к дороге. Она посмотрела через плечо, как будто ожидая внезапного нападения и не зная, с какой стороны оно последует. При въезде на мост стояла телефонная будка; Эва тащила дочку к ней и одновременно шарила по карманам в поисках мелочи. Наконец она нашла пятикроновую монетку. Полуразложившийся труп так и стоял у нее перед глазами, как дурное предзнаменование. Она только-только успокоилась, время как бы покрыло все ужасные воспоминания слоем пыли, кошмар слегка поблек. Но сейчас сердце ее под свитером громко стучало, она почти потеряла контроль над собой. Эмма молчала. Испуганными серыми глазами она смотрела на мать. Они остановились.

– Жди здесь. Я позвоню и попрошу их приехать и забрать его. Никуда не уходи!

– А мы будем их ждать?

– Нет, не будем.

Эва прошмыгнула в телефонную будку, стараясь не поддаваться панике. В ее голове роились тысячи мыслей и идей, но она отбросила их одну за другой. А потом быстро приняла решение. Потными пальцами она опустила в прорезь монетку и быстро набрала номер. Отец поднял трубку. Голос у него был очень усталый, ей показалось, что он отвечает спросонья.

– Это я, Эва, – почти прошептала она. – Я что, тебя разбудила?

– Да, но мне все равно уже пора было вставать. А то скоро круглые сутки буду дрыхнуть. Что-то случилось? – пробурчал он. – Ты чем-то взволнована. И не спорь со мной, я слышу по голосу, я тебя хорошо знаю.

Голос его был сухой и немного хриплый, но все равно решительный, ей всегда нравилась эта решительность в его голосе. Он возвращал ее к действительности.

– Нет, все в порядке. Мы с Эммой решили немного пройтись и как раз шли мимо телефонной будки.

– Дай-ка ей трубку!

– Она сейчас у воды.

Она следила за цифрами в окошечке телефона-автомата, у нее уже почти не осталось времени, она быстро посмотрела на Эмму, нос девочки прижался к стеклу будки. Прижатый к стеклу нос был похож на комок марципана. Интересно, могла ли она слышать их разговор?

– У меня нет больше мелочи. Давай мы лучше к тебе как-нибудь подъедем! На днях. Если ты не против…

– А почему ты говоришь шепотом? – подозрительно спросил отец.

– Разве? – произнесла она немного громче.

– Обними за меня мою девочку. Я тут для нее кое-что припас, так что непременно приезжайте.

– Что?

– Школьный рюкзак. Ведь ей же осенью понадобится рюкзак, правда? Я подумал, что этот расход вполне могу взять на себя, тебе и так нелегко приходится.

Если бы он только знал! Но вслух она произнесла:

– Папа, как мило с твоей стороны! Но она уже решила, какой именно рюкзак хочет. Его можно обменять?

– Да, конечно, хотя я купил именно такой, какой мне посоветовали. Розовый, кожаный…

Эва постаралась, чтобы голос ее звучал, как обычно:

– Ну, пока, папа, денег больше нет. Береги себя! – Раздался щелчок, и связь прервалась. Цифры в окошечке исчезли.

Эмма прыгала от нетерпения.

– Они сразу же приедут?

– Да, сказали, что машина выезжает. Пошли в «Макдоналдс». Они позвонят, если мы им понадобимся, не сейчас, может быть, позже, они с нами свяжутся. Ведь это, по правде говоря, не имеет к нам никакого отношения. – Она говорила, как в бреду, запыхавшись, как от быстрого бега.

– А мы не можем подождать и посмотреть, как они подъедут? Ну, пожалуйста!

Эва покачала головой. Перебежала улицу наискосок, на красный свет, волоча за собой Эмму. Они довольно забавно смотрелись, эти двое. Эва – высокая и худая, с узкими плечами и длинными темными волосами, и Эмма – толстенькая и широкая, с кривоватыми ногами и походкой вразвалочку. Обе замерзли. И город тоже замерз от холодных порывов ветра с реки. «На редкость негармоничный город, – подумала Эва. – Как будто он никогда не может быть по-настоящему счастливым, потому что поделен надвое». Сейчас обе части города соревновались между собой: чей статус выше? Северная часть с церковью, кинотеатром и самыми дорогими универмагами; и южная часть с железной дорогой, дешевыми торговыми центрами, пивными и «Винной монополией»[1].

Последнее было очень важно, поскольку обеспечивало постоянный приток человеко-денег по мосту.

– А почему он утонул, мама? – Эмма пристально смотрела в лицо матери, ожидая ответа.

– Не знаю. Может быть, напился и упал в реку.

– А может, он ловил рыбу и выпал из лодки? Надо было спасательный жилет надевать. А он был старый, мама?

– Да не особенно. Такого же возраста, как папа.

– Ну, папа-то плавать умеет, – вздохнула Эмма с облегчением.

Они подошли к выкрашенной в зеленый цвет двери в «Макдоналдс». Эмма навалилась на нее боком, и дверь открылась. Запахи гамбургеров и картошки-фри словно бы придали ей ускорение – девочка никогда не страдала от отсутствия аппетита. И утопленник, и вообще вся суровая правда жизни вмиг были позабыты. В животе у Эммы урчало, да и Аладдин был уже в пределах досягаемости.

– Пойди поищи столик, – велела Эва. – А я пока все куплю.

Эмма направилась в угол, где она любила сидеть. Уселась под цветущим миндальным деревом из пластика, а Эва встала в очередь. Она попыталась выбросить из головы картину, которая все еще стояла у нее перед глазами, но покойник не хотел пропадать. Интересно, забудет ли случившееся Эмма? Или примется рассказывать всем и каждому? А что, если ей станут сниться кошмары по ночам? Им надо молчать об этом, не говорить на эту тему даже друг с другом. И в конце концов Эмме покажется, что ничего никогда и не было.

Очередь, хоть и медленно, двигалась. Эва невидящими глазами смотрела на парней и девушек в красных рубашках с короткими рукавами за прилавком: на головах у них были красные козырьки, работали они в бешеном темпе. В ноздри Эве ударил запах жаренного на сале мяса, расплавленного сыра и всевозможных пряностей. Но молодые люди за прилавком, казалось, не реагировали на тяжелый чад, они сновали туда-сюда, как неутомимые красные муравьи, и жизнерадостно улыбались, принимая заказы. Она смотрела на быстрые руки и легкие ноги, порхавшие по полу. Как мало это напоминало ее собственный рабочий день! Большую часть времени она проводила в мастерской, стоя посреди комнаты, обхватив себя за плечи, глядя на натянутый холст, как на врага. Иногда она смотрела на него с мольбой. В удачные дни Эва сначала агрессивно, не отрываясь, смотрела на него, а потом бросалась в наступление, напористая и уверенная в себе. Картины удавалось продать редко.

– «Хэппи мил», – быстро проговорила она. – И еще курицу и две колы. Не могли бы вы вложить Аладдина, у дочки только его нет, будьте добры!

Девушка принялась за работу. Руки переворачивали и жарили, паковали и расправляли – все это с молниеносной быстротой. Эмма вытягивала шею в своем углу, высматривая мать с подносом. Вдруг колени у Эвы задрожали. Она опустилась за столик и с некоторым удивлением уставилась на свою дочь, которая с энтузиазмом пыталась открыть маленький картонный домик. Она искала подарок. От восторженного крика у Эвы заложило уши.

– Мама, у меня Аладдин? – Она подняла фигурку над головой, чтобы все могли ее увидеть. Многие обернулись и уставились на девочку. Эва спрятала лицо в ладони и всхлипнула.

– Тебе плохо, мамочка?

– Нет, просто нервы. Это скоро пройдет.

– Ты расстроилась из-за того дяденьки, который умер?

Эва вздрогнула.

– Да, – призналась она. – Я расстроилась из-за него. Но давай не будем о нем больше говорить. Никогда. Слышишь меня, Эмма? И никому! Потому что это очень грустно.

– А как ты думаешь, у него есть дети?

Эва вытерла лицо рукой. Она уже больше не была уверена в будущем. Она смотрела на курицу, на коричневые кусочки, обжаренные в масле, и чувствовала, что есть их не может. Перед глазами у нее опять появились прежние картины. Она видела их сквозь листву миндального дерева.

– Да, – наконец произнесла она и вытерла лицо еще раз. – Вполне возможно.

Пожилая дама, выгуливавшая собаку, совершенно случайно обратила внимание на сине – белую кроссовку, торчащую из камней. Так же, как и Эва, она позвонила из телефонной будки у моста, но на сей раз действительно в полицию. Когда прибыла полицейская машина, женщина с беспомощным выражением лица стояла на берегу, повернувшись спиной к трупу. Один из полицейских, по фамилии Карлсен, первым вылез из машины. Он вежливо улыбнулся, увидев женщину, и с любопытством уставился на ее собаку.

– Это голая китайская собака, – объяснила она.

Голая китайская собака представляла собой чудесное создание, немного жалкое, очень розовое и морщинистое. На темечке у нее был густой пучок грязно-желтого меха, а так она была – правду сказала хозяйка – голая.

– А как ее зовут? – спросил он из вежливости.

– Адам, – ответила хозяйка.

Он кивнул и улыбнулся, а потом нырнул в багажник за чемоданчиком, в котором лежало все, что бывает необходимо в таких случаях. Покойник был довольно тяжелый, но в конце концов полицейским удалось вытащить его на берег; они положили его на брезент. Утопленник, конечно, не был тяжеловесом, он просто раздулся, потому что много времени провел в воде. Дама с собачкой отошла в сторонку. Полицейские работали, негромко переговариваясь между собой. Фотограф снимал, судмедэксперт, стоя на коленях у брезента, делал свои записи. Смерть в подавляющем большинстве случаев имеет вполне тривиальные причины. Может, алкаш в воду свалился – под мостом и на пешеходных дорожках у реки по вечерам их слонялось немало. Этому было от двадцати до сорока, довольно стройный, но с «пивным» животиком, светловолосый, не слишком высокий. Карлсен натянул на правую руку резиновую перчатку и осторожно приподнял края его рубашки.

– Ножевое ранение, – коротко бросил он. – И не одно, а несколько. Давайте-ка его перевернем.

Все разговоры смолкли. Слышно только было, как снимают и надевают резиновые перчатки, как щелкает фотоаппарат, как кто-то дышит, как шуршит разворачиваемая пластиковая простыня.

– Интересно, – пробормотал Карлсен. – Неужели мы наконец-то нашли Эйнарссона?

Бумажника при покойнике не было. Но наручные часы были на месте – пижонские, с многочисленными наворотами, например, они показывали время в Нью-Йорке, Токио и Лондоне. Черный ремешок врезался в распухшее запястье. Тело довольно долго пробыло в воде, вероятнее всего, его принесло течением издалека, так что место, где он был найден, интереса не представляло. Тем не менее полицейские тщательно исследовали его, поискали на берегу следы, но нашли только пустую пластмассовую канистру, в которой когда-то был антифриз, и пустую пачку из-под сигарет. Наверху, на пешеходной дорожке, уже стала собираться толпа, в основном молодежь; ребята вытягивали шеи, пытаясь хоть одним глазком взглянуть на труп, лежащий на брезенте. Тело уже начало разлагаться, кожа отошла от костей, особенно пострадали ступни и руки – казалось, что на них огромные перчатки. И все у покойника изменило цвет. Глаза, когда-то зеленые, стали прозрачными и бесцветными. Волосы поредели, лицо разбухло до такой степени, что черты его совершенно расплылись. Всякая живность типа раков, рыбы и насекомых, населявшая реку, основательно потрудилась над телом. Раны, нанесенные ножом, зияли, как огромные трещины, в бело-сером мясе.

– А я здесь раньше часто рыбу ловил, – сказал один из парней, стоявших на дорожке. За все семнадцать лет своей жизни он впервые увидел покойника. Он раньше никогда не думал о смерти или думал так же мало, как о Боге, – ведь с ними еще никогда не встречался. Он подтянул воротник куртки к подбородку и поежился. Оказалось, что возможно.

Через четырнадцать дней был получен протокол вскрытия. Инспектор Конрад Сейер собрал в конференц-зале, который находился в одном из корпусов за зданием суда, шестерых сотрудников. Эти корпуса построили сравнительно недавно – необходимы были новые помещения. Тут располагались офисы, скрытые от людских глаз, их почти никто никогда не видел – за исключением заблудших душ, вступавших с полицией в более тесный контакт. Кое-что уже удалось выяснить. Они знали имя и фамилию потерпевшего, кстати, узнали сразу, поскольку на внутренней стороне его обручального кольца было выгравировано имя «Юрунн». Папка, датированная октябрем прошлого года, содержала все сведения о пропавшем Эгиле Эйнарссоне, тридцати восьми лет, проживающем на улице Розенкранцгате в доме 16. В последний раз его видели 5 октября в 9 часов вечера. У него остались жена и шестилетний сын. Папка была тонкая, но скоро ей суждено было пополнеть. Она уже потолстела – в частности, благодаря свежим фотографиям. Когда Эйнарссон пропал, полицейские опросили многих людей. Жену, коллег по работе и родственников, соседей и друзей. Никто из них не смог рассказать ничего существенного. Возможно, он и не был ангелом, но врагов у него не было, во всяком случае, никто о них не знал. Он работал на пивоварне, каждый день приходил домой, где его ждал ужин, и большую часть свободного времени проводил в гараже, где возился с машиной, которую буквально обожал, или же сидел в пабе в южной части города вместе с приятелями. Пивная носила название «Королевское оружие». Либо Эйнарссону просто жутко не повезло, и он стал жертвой какого-то отчаянного наркомана, которому нужны были деньги, – героин понемногу стал прибирать город к рукам; или же у него была какая-то тайна. Возможно, задолжал кому-то.

Сейер опустил глаза в протокол и почесал затылок. Его всегда потрясала работа судебных медиков. Ведь им удавалось создать из полусгнившей массы – кожи и волос, костей и мускулов – целого человека. Человека определенного возраста, который весил столько-то килограммов, имел иные физические параметры, определенное состояние здоровья, возможно, страдал каким-то недугом, перенес операции в прошлом, посещал зубного врача и имел какие-то наследственные заболевания.

– В желудке остатки сыра, мяса, паприки и лука, – сказал он вслух. – Похоже на пиццу.

– Неужели это можно определить через полгода?

– Ну да, если рыбы все не подъели. Такое тоже бывает.

Мужчина, носивший столь благозвучную фамилию[2], был сделан из солидного материала. Ему шел сорок девятый год, руки его уже успели по локоть загореть, рукава рубашки он обычно закатывал, под кожей хорошо видны были вены и жилы, цветом руки были похожи на хорошо пропитанную древесину. Лицо было грубоватое, но запоминающееся, плечи прямые и широкие, цвет лица, шеи и рук словно бы говорил о том, что все это уже хорошенько послужило, но может послужить еще. У него были непослушные волосы стального цвета, подстрижен он был очень коротко. Глаза – большие и ясные, цвета мокрого асфальта. Так определила этот цвет его жена Элисе много лет назад. Ему это понравилось.

Карлсен был на десять лет моложе и гораздо более тощий. На первый взгляд он производил впечатление легкомысленного щеголя: лихо закрученные усы, густая шапка волос, зачесанных назад. Самый молодой из присутствующих, Йеран Сут, пытался открыть пакетик с тянучками так, чтобы поменьше шуршать. У Сута были густые волнистые волосы и здоровый цвет лица, он был плотно сложен – просто гора мышц. Каждая часть его тела была хороша по отдельности, но все вместе, пожалуй, чересчур. Сам он об этом прискорбном факте не подозревал. Ближе к двери сидел начальник отдела Холтеманн, молчаливый и весь какой-то серый, а за ним – женщина-инспектор со светлыми, коротко стриженными волосами. У окна, положив руку на подоконник, восседал Якоб Скарре.

– Как там фру Эйнарссон? – поинтересовался Сейер. Ему и вправду было интересно; он знал, что у нее есть сынишка.

Карлсен покачал головой.

– Мне показалось, она в каком-то замешательстве. Спросила, выплатят ли ей, наконец, страховку. А потом пришла в полное отчаяние, поняв, что узнав о гибели мужа, в первую очередь подумала о деньгах.

– А что, она ничего не получила? Почему?

– Ну, у нас же не было трупа.

– Придется поговорить об этом со страховщиками, – сурово сказал Сейер. – На что же они жили эти полгода?

– На подачки социальной конторы – пособие по потере кормильца.

Сейер покачал головой и перевернул страницу. Сут сунул в рот зеленую тянучку, вся она в рот не влезла, и зеленый кончик высовывался изо рта.

– Машину, – продолжал Сейер, – нашли на свалке. Они там несколько дней в мусоре копались. На самом деле его убили совсем в другом месте, возможно, на берегу реки. Потом убийца сел в машину и отогнал ее к свалке. Мне кажется, это невероятно, чтобы человек пролежал в воде полгода и нашли его только сейчас. Преступник долго наслаждался жизнью, надеялся уже, небось, что труп никогда не всплывет. Ну, придется ему вернуться на грешную землю. Готов спорить, что приземление будет довольно болезненным.

– Наверное, труп за что-то зацепился? – предположил Карлсен.

– Не знаю. Это тоже странно, ведь на дне там только галька, совсем недавно дно чистили. Возможно, его почти сразу прибило к берегу, и там-то он как раз и зацепился за что-то. Кстати, выглядит он примерно так, как мы и предполагали.

– Машина его была в прекрасном состоянии – ее только что вымыли и пропылесосили, – заметил Карлсен. – Приборная доска прямо-таки отполирована. Повсюду следы воска, все блестит, включая резину. Он выезжал из дома, чтобы ее продать.

– А кому, жена не знала, – припомнил Сейер.

– Она вообще ничего не знала; судя по всему, у них в семье так было заведено.

– И никто не звонил и не спрашивал его?

– Нет. Он довольно неожиданно объявил, что у него появился покупатель на машину. Ей это показалось странным. Он экономил буквально на всем, чтобы купить эту машину, месяцами возился с ней, прямо как за ребенком ухаживал.

– Не исключено, что ему внезапно понадобились деньги, – предположил Сейер и встал. Принялся мерить шагами комнату. – Мы должны найти этого покупателя. Интересно, что же между ними произошло. Жена говорит, что у него в бумажнике было не больше ста крон. Придется снова заняться машиной, ведь человек в ней сидел и даже проехал несколько километров, убийца, я имею в виду. Должны же после него остаться хоть какие-то следы!

– Вообще-то поздновато ехать показывать машину в девять вечера, – сказал Скарре, кучерявый малый с открытым лицом, родом из Южной Норвегии. – В октябре в девять вечера темно, хоть глаз выколи. Если бы машину покупал я, то предпочел бы взглянуть на нее при дневном свете. Так что у убийцы мог быть план. А предложение насчет машины своего рода ловушка.

– Да. К тому же, если покупаешь машину и садишься за руль, чтобы ее опробовать, часто едешь не по шоссе, а по проселочной дороге. Подальше от людей. – Сейер почесал подбородок коротко остриженными ногтями. – Если его зарезали пятого октября, значит, труп пролежал в воде ровно шесть месяцев, – отметил инспектор. – Это соответствует состоянию трупа?

– Они там такие вредные в судмедэкспертизе, – пожаловался Карлсен. – Говорят, что время точно установить нельзя. Снуррассон рассказывал про одну женщину, которую нашли через семь лет, а она была целехонькая. В каком-то озере в Ирландии нашли. Семь лет! Там вода была ледяная, она как бы законсервировалась. Но мы можем предположить, что это действительно произошло пятого октября. Судя по тому, как он выглядел, мужик он был довольно сильный.

– Давайте посмотрим на ножевые ранения.

Сейер выбрал в папке фотографию, подошел к доске и прикрепил ее зажимами. На фотографии видны были спина и бок Эйнарссона; кожу тщательно промыли, раны раздулись, напоминая маленькие кратеры.

– Они какие-то странные. Пятнадцать ножевых ранений, половина из них в область поясницы, в задницу и низ живота, а остальные – в правый бок жертвы, прямо под бедром, нанесены с большой силой, сверху вниз. Нападавший был правша. Нож с длинным узким лезвием, очень узким. Возможно, рыбацкий нож. Способ нападения довольно странный. Но мы же помним, как выглядела машина после убийства!

Внезапно он быстро прошел по комнате и стащил Сута со стула. Пакет с тянучками упал на пол.

– Мне нужна жертва, – пояснил Сейер. – Иди сюда!

Он подтолкнул инспектора к письменному столу, встал у него за спиной и взял в руки пластмассовую линейку.

– Это могло быть примерно так. Вот машина Эйнарссона, – сказал он и положил молодого инспектора лицом на бювар. Подбородок Сута уперся в край стола. – Крышка капота была поднята, потому что они рассматривали мотор. Убийца толкает жертву, жертва падает на живот прямо на двигатель, убийца держит его левой рукой, не дает подняться. Одновременно наносит ему пятнадцать ударов правой. Пятнадцать. – Он поднял линейку и принялся бить ею Сута по заднице, громко считая: – Раз, два, три, четыре, – он поднял руку и ударил его в бок, Сут слегка задергался, как будто боялся щекотки, – пять, шесть, семь, а потом он стал целиться в низ живота.

– Нет! – Сут испуганно вскочил и поставил ноги крест-накрест.

Сейер потрепал «жертву» по плечу и проводил его назад к креслу, с трудом сдерживая улыбку.

– Смотрите, сколько раз он заносил нож. Пятнадцать ударов, море крови. Наверное, в крови было все – и лицо, и руки убийцы, вся машина была в крови, да и на земле ее тоже было, по всей видимости, немало. Чертовски жаль, что он отогнал машину в другое место.

– Во всяком случае, состояние аффекта налицо, – убежденно произнес Карлсен. – Это не просто убийство. Наверняка была какая-то ссора.

– Может, о цене не смогли договориться? – улыбнулся Скарре.

Человека, который решает пустить в ход нож, чтобы лишить кого-то жизни, нередко поджидает большой сюрприз, – заметил Сейер. – Оказывается, убить ножом гораздо труднее, чем он себе представлял. Но если это действительно было спланированное убийство, то он просто вытащил нож в самый подходящий момент, например, когда Эйнарссон повернулся к нему спиной, наклонившись над капотом. – Он зажмурился, словно пытаясь представить себе эту картину. – Должно быть, убийца наносил удары сзади, поэтому попадал не всегда. Если бить так, гораздо труднее задеть жизненно важные органы. И, по всей видимости, Эйнарссон продержался довольно долго, упал не сразу. Наверняка картина была та еще: убийца бьет и бьет ножом, жертва орет, убийца в панике, но остановиться уже не может. Думаю, так оно и было на самом деле. Он-то думал, что достаточно будет одного, ну, максимум двух ударов. Но много ли мы помним случаев убийств с помощью ножа, когда убийца довольствовался одним или двумя ударами? Я, например, помню убийство, где было семнадцать ударов, и еще одно – с тридцатью тремя.

– Но они были знакомы, все согласны?

– Что значит, знакомы? Они вступили в какие-то отношения друг с другом, – Сейер снова сел и засунул линейку в ящик стола. – Ладно, тогда придется начать сначала. Мы должны выяснить, кто хотел купить эту машину. Возьмите список, который мы составили в прошлом октябре, и начинайте с самого верхнего имени. Это мог быть кто-то из его коллег.

– Тех же самых? – Сут уставился на Сейера, во взгляде его было недоумение. – И что, опять те же вопросы задавать?

– Что ты имеешь в виду? – Бровь Сейера поползла вверх.

– Я имею в виду, что надо найти новых людей. От тех, с кем мы уже говорили, мы ничего нового не услышим.

– Ну, – сказал Сейер и сглотнул слюну; ощущение было такое, что он глотает дыню. – Поживем – увидим, правда?

Карлсен с негромким хлопком закрыл папку.

Сейер поставил папку Эйнарссона в шкаф рядом с папкой по делу Дурбан. Майя Дурбан и Эгиль Эйнарссон. Оба мертвы, но никто не знает, почему. Потом он откинулся на спинку кресла, водрузил длинные ноги на письменный стол, постучал себя по карманам и выудил бумажник. Нашел фотографию внука – она была зажата между водительскими правами и лицензией парашютиста. Внуку только что исполнилось четыре года, он знал большинство марок автомобилей и даже успел впервые подраться, причем весьма болезненно воспринял то, что его побили. Сейер помнил потрясение, которое испытал, когда приехал в Форнебю[3], чтобы встретить свою дочь Ингрид и зятя Эрика. Они возвращались, проработав три года в Сомали. Она – медсестрой, а он – врачом в Красном Кресте. Ингрид стояла на самом верху трапа, волосы ее выцвели, а кожа приобрела золотистый оттенок. И на какое-то мгновение ему показалось, что перед ним Элисе, – такой она была, когда они увидели друг друга впервые. На руках у дочери был маленький мальчик. Тогда ему было четыре месяца, он был шоколадно-коричневый, с вьющимися волосами и самыми черными глазами, которые Сейеру когда-либо доводилось видеть. «По правде говоря, сомалийцы – красивый народ», – подумал он. И еще раз посмотрел на фотографию, прежде чем убрать ее в бумажник. В конторе было тихо, как и почти во всем большом здании по соседству. Он засунул палец под рукав рубашки и почесал локоть. Кожа шелушилась. Под нею был еще один, розовый слой кожи, которая тоже шелушилась. Он сдернул куртку со спинки кресла, закрыл кабинет и перед уходом заскочил к фру Бреннинген. Она моментально отложила в сторону книжку – как раз дочитала до весьма многообещающей постельной сцены и решила приберечь ее до вечера, когда будет дома и ляжет в постель. Они обменялись несколькими репликами, он коротко кивнул на прощание и отправился на Розенкранцгате – к вдове Эгиля Эйнарссона.

Сев в машину, он быстро глянул на себя в зеркало и провел пятерней по волосам. Особой нужды в этом не было – волосы были острижены коротко. Это было скорее делом привычки, чем проявлением заботы о внешности.

Сейер старался использовать любой повод, чтобы выбраться из своего кабинета. Он медленно ехал через центр города – он всегда ездил медленно, машина была старая и не слишком резвая, большой синий «Пежо-604», но причин менять ее он не видел. Зимой, правда, ездить на ней было все равно что на санках. Вскоре он добрался до симпатичных домиков – розовых, желтых и зеленых, рассчитанных на четыре семьи каждый. Сейчас, освещенные солнцем, они выглядели особенно привлекательно. Вообще дома, построенные в пятидесятые годы, обладали каким-то особым очарованием, которого новостройки были просто-напросто лишены. Деревья разрослись, сады наверняка расцветут, когда станет теплее. Но пока было еще холодно, весна явно заставляла себя ждать. Земля, впрочем, уже давно подсохла, пятна старого грязного снега можно было увидеть только в канавах, они лежали там, как мусор. Сейер поискал глазами дом номер 16 и, увидев зеленый ухоженный дом, сразу же узнал его. Возле дома чего только не было: трехколесные велосипеды, разнообразные пластмассовые игрушки, в том числе машинки, которые ребятня понатаскала из подвала и с чердака. Он припарковался и позвонил.

Через несколько секунд в дверях возникла женщина. За ее юбку цеплялся худенький мальчик.

– Фру Эйнарссон, – поприветствовал ее Сейер и слегка поклонился. – Можно войти?

Она слабо, вроде бы неохотно кивнула в ответ. По правде говоря, ей не часто выпадала возможность с кем-то поговорить. Он стоял очень близко, она даже чувствовала его запах: смесь запаха кожаной куртки и слабого аромата лосьона после бритья.

– Я и сейчас знаю не больше, чем осенью, – произнесла она неуверенно. – Правда, теперь я знаю, что он мертв. Но я уже была к этому готова. Я хочу сказать, судя по тому, как выглядела машина…

Она обняла мальчика за плечи, как бы защищая его и одновременно прячась за ним.

– Мы нашли его, фру Эйнарссон. Ситуация изменилась, не так ли?

Он молчал и ждал.

– Наверняка это был какой-то ненормальный, которому понадобились деньги. – Она нервно покачала головой. – Ведь бумажник пропал. Вы сказали, что бумажника не было. Хотя при нем была только сотня крон. Правда, сейчас и из-за мелочи могут убить.

– Я обещаю, что не задержу вас.

Она сдалась и отступила в коридор. Сейер остановился у входа в гостиную и огляделся. Его всегда поражало и даже немного пугало, насколько же все люди одинаковые: ему случалось бывать в самых разных гостиных, но все они выглядели как близнецы: в центре – телевизор и видеомагнитофон, а вокруг все остальное. Место сбора всей семьи, норки, куда все заползали, чтобы погреться. У фру Эйнарссон в гостиной стояла розовая кожаная мягкая мебель, под журнальным столиком лежал белый ковер с длинным ворсом. Это была очень женская комната. Шесть месяцев она жила одна и, возможно, потратила это время на то, чтобы отделаться от всего, напоминавшего о присутствии в доме мужчины. В прошлый раз, как и сейчас, он не смог увидеть ни следа тоски или любви к тому мужчине, которого они нашли в черной речной воде, продырявленного насквозь и серого, как старая губка. Конечно, отчаяние было, но оно касалось других, более практических вещей. Например, того, на что же ей теперь жить и как найти нового мужа, если нет денег на няньку. Эти мысли действовали на женщину удручающе. Он поискал глазами свадебную фотографию над диваном; это была чересчур парадная фотография молодой Юрунн с высветленными волосами. Рядом с ней стоял Эйнарссон, тощий и гладко выбритый, как конфирмант, с жидкими усиками над верхней губой. Они старались изо всех сил, позируя заурядному фотографу. Больше всего их волновало, какое впечатление они производят.

– У меня есть немного кофе, – неуверенно предложила она.

Он поблагодарил и согласился. Неплохо было бы уцепиться за что-то, хотя бы за ручку кофейной чашки. Мальчишка потащился за матерью на кухню, но, стоя у двери, украдкой поглядывал на него. Он был худенький, на переносице конопушки, челка – слишком длинная – все время падала на глаза. Через несколько лет он станет очень похож на мужчину на фотографии.

– Забыл, как тебя зовут, – ободряюще улыбнулся Сейер.

Мальчик немного помолчал, покачал ногой, потом ввинтил ее в линолеум и застенчиво улыбнулся:

– Ян Хенри.

Сейер кивнул.

– Ну да, Ян Хенри. Можно задать тебе один вопрос, Ян Хенри? Ты значки собираешь?

Мальчик кивнул:

– У меня уже двадцать четыре значка. На шляпе.

– Тащи-ка ее сюда, – улыбнулся Сейер. – Получишь еще один. Такого у тебя точно еще нет.

Мальчонка шмыгнул за угол и вернулся со шляпой на голове. Шляпа была ему явно велика. Он снял ее с благоговением.

– Только больно колется изнутри, – объяснил он. – Поэтому я не могу ее носить.

– Смотри-ка, – сказал Сейер, – это полицейский значок. Мне его дала фру Бреннинген в участке. Красивый, правда?

Мальчик кивнул. Он искал на шляпе достойное место для этой маленькой золотистой булавки. Потом решительно передвинул значок с Кристин и Хоконом[4] и прямо под ними поместил новое сокровище. Вошла мать и выдавила из себя улыбку.

– Иди в свою комнату, – коротко приказала она. – Нам с дядей надо поговорить.

Ян Хенри нахлобучил шляпу на голову и исчез.

Сейер пил кофе и рассматривал фру Эйнарссон, которая бережно, чтобы кофе не выплеснулся, опустила в свою чашку два кусочка сахара. Обручального кольца у нее на пальце не было. Волосы у корней потемнели, глаза были слишком сильно накрашены, и – явно вопреки ее намерению – это делало ее менее привлекательной. А на самом деле она была миленькая, светленькая такая, хорошенькая, миниатюрная. Вероятнее всего, сама она об этом не подозревала. Скорее всего, она была недовольна своей внешностью – как и большинство женщин. «Кроме Элисе», – подумал он.

– Мы все еще ищем этого покупателя, фру Эйнарссон. По какой-то причине вашему мужу вдруг приспичило продать машину, хотя он никогда не обсуждал это с вами. Он уехал, чтобы кому-то ее показать, и не вернулся. Может быть, кто-то заинтересовался машиной, остановил его на улице или еще где-то. Может быть, кто-то искал именно такую машину и связался с ним. Или, возможно, кто-то охотился за ним, именно за ним, а не за машиной, и воспользовался ею как предлогом, чтобы выманить его из дома. Заинтересовал его, попросил продать, может быть, пообещал заплатить наличными. Вы не знаете, Эгиль нуждался в деньгах?

Она покачала головой и принялась жевать не до конца растаявший кусочек сахара.

– Вы меня уже спрашивали в прошлый раз. Нет, не нуждался. Я имею в виду, ничего такого срочного. Но деньги всегда нужны, нельзя сказать, что у нас их было чересчур много. А сейчас еще хуже. И мне не дают место в детском саду. И еще меня замучила мигрень. – Она слегка помассировала висок, чтобы продемонстрировать, что если он будет на нее давить, у нее может заболеть голова. – А работать в моем положении непросто – одной с ребенком и все такое.

Он сочувственно кивнул.

– А может быть, он был игрок, или же у него мог быть личный долг, который ему сложно было выплачивать?

– Нет, да что вы! Ничего такого не было. Может быть, он не был таким уж умником, но и одурачить его было непросто. Мы справлялись. У него была работа и все такое прочее. И деньги он тратил только на машину, да еще иногда мог пивка выпить в пабе. Он, конечно, мог и поорать, но он был не такой крутой, чтобы ввязаться во что-то такое, я хочу сказать – во что-то противозаконное. Во всяком случае, мне так кажется. Мы были женаты восемь лет, думаю, уж я-то его знаю, то есть знала. И хоть Эгиль и умер, я не собираюсь тут сидеть и напраслину на него возводить.

Она замолчала.

– А вы не помните, из друзей его никто не говорил, что хотел бы купить у него машину?

– Ну, таких-то наверняка было немало. Но он не хотел продавать. Он и одалживал ее очень неохотно.

– И вы не помните, звонил ли ему кто-то в день, когда он исчез, или за несколько дней до этого по поводу машины?

– Нет.

– А как он вел себя в тот вечер?

– Я уже вам говорила. Как обычно. Пришел домой с работы в полчетвертого. У него была ранняя смена. Съел пиццу по-мексикански, выпил кофе и потом все время пролежал в гараже.

– Пролежал?

Ну да, под машиной. Что-то там подкручивал. Он был просто одержим этой машиной. А потом он ее вымыл. У меня были дела дома, я ни о чем таком не думала, и тут он заходит – как раз «Казино»[5] показывали – и говорит, что ему надо отъехать показать машину.

– И никаких имен?

– Нет.

– И не сказал, где они встречаются?

– Нет.

– И вы не спросили, с чего он вдруг решил ее продавать?

Она слегка взбила волосы и покачала головой.

– Я не вмешивалась в то, что касалось машины. У меня и прав-то нет. И мне было абсолютно все равно, какая у нас машина, главное – чтоб была. К тому же он не сказал, что будет ее продавать, сказал только, что хочет кому-то ее показать. Вовсе не обязательно, что это был убийца. Он мог кого-то встретить по дороге, подобрать кого-то, кто голосовал на обочине, или вообще что угодно, я почем знаю? В этом городе полным-полно психов, а все из-за этого героина, я не понимаю, как вы можете спокойно на это смотреть? Как подумаю про Яна Хенри… Ему ведь здесь расти, а характер у него не слишком сильный, он так похож на отца!

– Сильный характер, – улыбнулся Сейер, – это то, что вырабатывается со временем. Возможно, ему просто понадобится больше времени для этого. Мы просили этого возможного покупателя и через газеты, и по телевидению связаться с нами, – напомнил он ей, – но никто не откликнулся. Он боится. Или же ваш муж солгал, уезжая из дома в тот вечер. Может, у него были какие-то другие планы, или же этот покупатель и есть убийца.

Солгал? – Она оскорбленно уставилась на него. – Если вы думаете, что у него были какие-то там гнусные тайны, то вы ошибаетесь. Он был не такой. И на стороне у него тоже никого не было. И бабником он не был, честно говоря. И если он сказал, что собирается показать кому-то свою машину, значит, так оно и было.

Она произнесла это так просто и категорично, что Сейер почувствовал: она его убедила. Он задумался и увидел, как в комнату прошмыгнул мальчик и осторожно уселся на пол за спиной у матери, часто моргая.

– Если постараться вспомнить тот день или предшествующие дни, недели, месяцы, вы не заметили чего-то необычного, каких-то отклонений от нормы? Скажем, за шесть месяцев до того, как он пропал и его машина была найдена на стоянке? Может, вы вспомните какой-то случай или какой-то период, когда он казался каким-то не таким, или же был чем-то озабочен? Я имею в виду все, что угодно. Телефонные звонки? Письма? Может быть, он когда-то пришел домой позже, чем обычно, или плохо спал по ночам?

Юрунн Эйнарссон сжевала еще один кусочек сахара; инспектор видел, что она честно пытается вспомнить прошлое. Она склонила голову набок, припоминая что-то, потом отбросила какую-то мысль и принялась вспоминать дальше. Эйнарссон-младший дышал совершенно беззвучно. Уши у него были большие – как у многих детей.

– Однажды вечером в пабе приключился скандал. Ну, я не знаю, может, там все время какие-то скандалы, и на самом деле ничего серьезного не произошло, но там кто-то жутко надрался, и хозяин позвонил в полицию, чтобы его забрали в вытрезвитель. Этот парень, он был одним из товарищей Эгиля, с пивоварни. Эгиль поехал за ним и упросил отпустить его. Он пообещал отвезти его домой. И они согласились. В ту ночь он пришел домой только в полчетвертого утра, помню, что на следующий день он проспал.

– Да? А вы не знаете, что конкретно произошло?

– Нет. Только то, что он напился, как свинья. Не Эгиль, а тот, другой. Эгиль же был за рулем, и потом – ему на смену надо было рано. К тому же я не особо расспрашивала – меня такие вещи вообще не интересуют.

– То есть, вы хотите сказать, что ваш муж заботился о других? С его стороны это был благородный поступок. Ведь он же мог на это наплевать, и пусть бы тот парень сам выпутывался.

– Ну, я, конечно, не могу сказать, что он был прямо такой уж заботливый, если вы об этом спрашиваете. Обычно он дальше своего носа ничего не видел. Так что, по правде говоря, я даже немного удивилась-с чего это он вдруг стал за кого-то хлопотать. Спасать кого-то от вытрезвителя. Ну да, я удивилась, конечно, но они же были товарищи. Честно говоря, не задумалась. Я имею в виду, до того, как вы меня стали спрашивать. – А когда это было, примерно?

– Ну, точно я, конечно, не помню. Незадолго до того, как он исчез.

– За несколько недель? Месяцев?

– Нет, возможно, за несколько дней до этого.

– За несколько дней? А вы помнили об этом случае, когда мы беседовали с вами осенью? Вы о нем рассказали?

– Не думаю.

– А пьяный приятель, вы знаете, кто это был, фру Эйнарссон?

Она покачала головой, быстро обернулась и увидела мальчика.

– Ян Хенри! Я же велела тебе оставаться в комнате!

Мальчик поднялся и поплелся из комнаты, как побитая собака. Она подлила себе еще кофе.

– Имя, госпожа Эйнарссон, – напомнил инспектор негромко.

– Нет, не помню, – сказала она. – Их там так много бывает в этой пивной, целая компания обычно.

– Но на следующий день он проспал, да?

– Да.

– А у них там есть табельные часы, правда?

– М-м-м.

Он ненадолго задумался.

– А когда вы получили машину из технического управления, вы ее продали?

– Да. У меня все равно нет денег, чтобы научиться водить и сдать на права, вот я и продала ее своему брату. И потом – мне нужны были деньги. И машину, и инструменты, что были в багажнике. Торцовые ключи и домкрат. И еще разный хлам, я даже не знаю, как там что называлось. Кстати, там было не все, кое-что пропало.

– Что же?

– Сейчас и не вспомню. Брат меня об этом спрашивал, мы искали, но не нашли. Не могу вспомнить, что это было.

– Попытайтесь. Возможно, это важно.

– Ну, не думаю, чтобы это было что-то важное, но я действительно не помню. Мы и в гараже искали.

– Позвоните в участок, если вспомните. А у брата можете спросить?

– Он все время в разъездах.

– Фру Эйнарссон, – сказал он и встал, – спасибо за кофе.

Она вскочила со стула, раскрасневшись и явно растерявшись, – ведь он так неожиданно собрался уходить, – и проводила его до двери. Сейер откланялся и пошел к парковке. Открывая дверцу, он заметил мальчика-тот стоял на цветочной клумбе и нерешительно топтался, как будто хотел получше утрамбовать землю. Кроссовки почти исчезли под слоем земли. Сейер кивнул ему.

– Привет. Что, поиграть не с кем?

– Нет, – он смущенно улыбнулся. – А почему вы не на полицейской машине, если вы на работе?

– Отличный вопрос. Видишь ли, я, честно говоря, еду домой. Я живу тут недалеко, так что нет смысла возвращаться в участок и пересаживаться с машины на машину. – Он немного подумал: – А ты когда-нибудь катался в полицейской машине?

– Нет.

– В следующий раз я приеду на полицейской машине и прокачу тебя, если захочешь.

Мальчик улыбнулся – широко, но немного неуверенно; возможно, у него в жизни уже был какой-то печальный опыт.

– Обещаю, – заверил его Сейер. – И ждать тебе придется недолго. – Он проскользнул за руль и медленно поехал к дороге. В зеркале он видел тонкую ручонку, махавшую ему.

Он все еще думал о мальчонке, проезжая мимо ипподрома и церкви. Не будет тебе прощения, Конрад, если ты в следующий раз забудешь про служебную машину.

На полу в гостиной Эмма играла в крестьянский хутор.

Все животные были выстроены ровными рядами: розово-красные поросята, коровы в красных и коричневых пятнах, куры и овцы. За всем этим наблюдал тиранозавр Рекс, голова его с крошечным мозгом внутри доставала как раз до конька крыши сеновала.

Она то и дело подбегала к окну – посмотреть, не подъехал ли отец. Эмма проводила у отца выходные два раза в месяц и всегда с нетерпением этого ждала. Эва тоже ждала. Она сидела на диване. Она вся просто извелась, ей нужно было остаться одной, наконец, спокойно все обдумать. Обычно она использовала свободные выходные для работы. Но сейчас не могла ничего делать. Все изменилось. Они нашли его.

Эмма не вспоминала про мертвеца уже несколько дней. Но это вовсе не означало, что она про него забыла. По лицу матери она догадывалась, что не надо о нем говорить, и, хотя девочка не понимала, почему, она молчала.

В мастерской Эву ждал холст, натянутый на мольберт. Он был уже загрунтован, черный, ни единой светлой точечки. Но она не могла на него даже смотреть. Сначала надо было разобраться со всем остальным. Этого остального было много. Она сидела на диване и прислушивалась так же внимательно, как и Эмма, – Юстейн в любой момент мог зарулить во двор. На хуторе царила полная идиллия, если не считать зеленого чудовища, угрожающе нависающего над сеновалом. Выглядело это странновато.

– Динозавр сюда явно не подходит, Эмма. Сама посмотри!

Эмма надулась.

– Я знаю. Он просто в гости пришел.

– А-а-а… Как это я сама не догадалась.

Эва подтянула колени к подбородку и натянула на них длинную юбку. Попыталась выкинуть все из головы. Эмма опять уселась на ковер и принялась одного за другим пристраивать поросят к животу мамочки-свиньи – кормиться.

– Одного сосочка не хватает. Вот этому.

Она взяла двумя пальцами одного поросенка и вопросительно взглянула на мать.

– Да, такое бывает. Такие поросята умирают от голода. Потому что их надо выкармливать из соски, а у крестьян, как правило, такой возможности нет.

Эмма ненадолго задумалась.

– Я могу скормить его Дино. Ведь ему тоже надо кушать.

– Но они ведь едят только траву, листья и все такое, разве не так?

– А этот ест мясо, – объяснила Эмма и втиснула поросенка между острыми зубьями зеленого чудовища.

Эва покачала головой – на редкость практичное решение!

Ребенок не переставал ее удивлять. Но тут со двора наконец раздался шум мотора. Эмма молнией – насколько это было возможно при ее комплекции – вылетела в коридор встречать отца.

Эва нехотя подняла голову, когда Юстейн появился на пороге гостиной. Этот мужчина был для нее как маяк. Когда Эмма стояла рядом с ним, она казалась меньше и симпатичнее, чем обычно. Они очень хорошо смотрелись вместе – оба рыжеватые, обоим следовало бы избавиться от нескольких лишних килограммов. И они очень любили друг друга, чему Эва была рада. Она никогда не была ревнивой, не ревновала она бывшего мужа и к его новой женщине. Она очень переживала из-за того, что он ушел, но уж если это случилось, она желала ему счастья. Вот так.

– Эва! – улыбнулся он, взмахнув светло-рыжим чубом. – Выглядишь усталой.

– Да, были кое-какие проблемы. Она разгладила ладонями юбку. – Творческого порядка? – спросил он без тени иронии.

– Нет, вполне конкретные, земные проблемы.

– Что-то серьезное?

– Гораздо хуже, чем ты даже можешь себе представить.

Он на секунду задумался над ее ответом и наморщил лоб.

– Если я могу тебе чем-то помочь, только скажи.

– Может быть, и придется – со временем.

Он по-прежнему стоял на пороге, а Эмма цеплялась за его штанину и серьезно смотрела на мать. Девочка была настолько тяжелой, что Юстейну было непросто удерживать равновесие. Он испытывал к бывшей жене чувство глубокой симпатии, но она жила в мире, который для него был совершенно чужим, – в мире искусства. И все равно она была важной частью его жизни и навсегда ею останется.

– Принеси свою сумку, Эмма, и поцелуй маму, мы уезжаем.

Дочка с удовольствием послушалась. И оба исчезли за дверью. Эва подошла к окну, проводила глазами машину, которая влилась в поток на дороге, и опять уселась на диван. Закинула ноги на диванный валик и закрыла глаза. В комнате царил приятный полумрак, было довольно тихо. Она старалась дышать ровно и спокойно. И скоро наступила полная тишина. Ей следовало в полной мере наслаждаться такими мгновениями. Она знала, что осталось недолго.

Сейер щедро плеснул себе в стакан виски и прогнал пса с кресла. Это был леонбергер – семьдесят килограммов живого веса, пять лет от роду, но довольно ребячливый. Звали его Кольберг. То есть на самом деле звали его совершенно иначе, поскольку у заводчика, составлявшего родословные, была своя система. Например, он использовал названия песен «Битлз», начиная с первой буквы алфавита; когда родился Кольберг, заводчик как раз добрался до буквы «L». Поэтому пса назвали «Love Me Do». А сестру щенка назвали «Lucy in the Sky»[6]. Сейеру делалось худо, когда он вспоминал об этом.

Пес смирился с тем, что его прогнали, тяжело вздохнул и улегся у ног хозяина. Большая голова лежала на ступнях Сейера, они даже вспотели в толстых носках. Но Конрад был не настолько бессердечен, чтобы убрать их. В какой-то степени это было даже приятно, во всяком случае в зимнее время. Он пригубил виски и закурил самокрутку. Это были его вредные привычки: один-единственный стакан виски и одна-единственная самокрутка. И поскольку он курил мало, то сразу почувствовал, что сердце забилось немного быстрее. В тихие, спокойные дни он ездил на аэродром и прыгал с парашютом, правда, в отличие от Элисе, дурной привычкой это он не считал. Но он уже восьмой год вдовел, а дочка выросла и была вполне обеспечена. Кроме того, нельзя сказать, чтобы Сейер был безрассудным смельчаком – он прыгал только при идеальных погодных условиях, и головокружительные маневры его соблазняли мало. Ему просто нравилось ощущение нарастающей скорости, нравилось парить в воздухе, созерцать чудесные виды, хутора и поля далеко внизу, они образовывали причудливые разноцветные узоры, кое-где виднелись нитки дорог, это было похоже на сложную лимфатическую систему какого-то огромного организма: строения, стоящие ровными рядами, красные, зеленые и белые домики. На самом деле человек нуждается в системе, думал он, выпуская колечки дыма, поднимавшиеся к потолку.

У Эгиля Эйнарссона тоже была своя система, у него была вполне упорядоченная жизнь: работа на пивоварне, жена и сын, свой круг приятелей в пивной в южной части города. Год за годом один и тот же маршрут, дом – пивоварня – дом – пивная – дом. Автомобиль с бесконечным числом мелких деталей, которые нужно было чистить, смазывать и подкручивать. Недели – месяцы – годы. В жизни его не было ничего драматичного: в школе он перебирался из класса в класс, как и все остальные, ничем особо не выделяясь, ходил к священнику, был конфирмован, два года учился на инженера в Гетеборге – правда, это образование ему так никогда и не пригодилось, – и, наконец, стал рабочим на пивоварне. Ему нравилась его работа. Зарабатывал он достаточно. Никаких высот в жизни не достиг, но и проблем особых не было. Обычный парень. Жена у него была довольно миленькая, у нее тоже были свои обязанности. И вот кто-то его прирезал. «Пятнадцать ударов ножом, – подумал Сейер, – интересно, как это такому парню, как Эйнарссон, удалось пробудить такие страсти?» Инспектор отхлебнул еще виски и продолжал лениво размышлять. Разумеется, надо внести в список новые имена, людей, о которых они не подумали раньше, с которыми стоило бы поговорить. А там, глядишь, вся трагедия может предстать в совершенно ином свете.

Он постоянно возился с машиной. «Опель Манта», модель 1988 года. И вдруг ему захотелось ее продать. Кто-то, один человек или несколько, проявил интерес к машине. Эйнарссон не помещал объявлений в газетах, ни единой живой душе не говорил, что собирается продать машину, – это известно. Сейер затянулся еще разок и задержал дым в легких на несколько секунд. «А у кого Эйнарссон ее купил в свое время?» – подумал он вдруг. Этого вопроса инспектор никогда раньше себе не задавал. А может, следовало бы? Он резко поднялся и подошел к телефону. И пока ждал, когда же поднимут трубку на другом конце провода, убеждал себя в том, что у него есть уважительная причина для позднего звонка. Фру Эйнарссон ответила после второго гудка. Она выслушала его, ни о чем не спросила и ненадолго задумалась.

– Договор о покупке? Да, он у меня, конечно, где-то есть. Но вам придется немного подождать.

Он ждал и слушал, как она выдвигает ящики, затем с грохотом задвигает их, слушал, как шелестит бумага.

– Почти ничего не разобрать, – пожаловалась она.

– Попытайтесь.

– Эрик Берресенсгате. Мне кажется, Миккельсен. Не могу прочитать имя и номер дома. Вроде «пять». Или «шесть». Адрес: Эрик Берресенсгате, дом пять или шесть.

– Этого достаточно. Спасибо!

Он записал все в блокнот, лежавший у телефона. Важно было ничего не упустить. Если уж он не выяснил, кому был продан автомобиль, он мог хотя бы узнать, откуда он взялся. А это уже кое-что.

Рабочий день подходил к концу, когда из столовой пришел Карлсен с двумя бутербродами с креветками и с колой. Он успел проглотить один бутерброд, когда в дверях появился Сейер. Более склонный к аскетизму, инспектор купил себе два бутерброда с сыром и бутылку минералки; под мышкой у него была газета.

– Я присяду?

Карлсен кивнул, обмакнул креветку в майонез и положил в рот.

Сейер уселся, пододвинул стул к столу и, сняв сыр с хлеба, свернул его в трубочку и откусил кончик.

– Я тут прихватил дело Майи Дурбан из шкафа, – сказал он.

– Зачем? Ведь между ними нет никакой связи!

– Вероятно, нет. Но у нас в городе убийства случаются не так уж часто, а между этими двумя прошло всего несколько дней. Эйнарссон ходил в «Королевское оружие», Дурбан жила в трехстах метрах оттуда. Надо это проверить. Смотри!

Он встал, подошел к карте города, висящей на стене, и вытащив из коробочки две булавки с красными головками, сразу же воткнул одну булавку в жилой дом на Торденшоллсгате, а другую – в «Королевское оружие». И опять сел.

– Посмотри на карту. Это тот же район.

Он схватил настольную лампу Карлсена на гибкой ножке – ее можно было вертеть во всех направлениях. И направил луч света на карту.

– Майя Дурбан была найдена убитой первого октября. Пятого октября был убит Эйнарссон, во всяком случае, мы это предположили. Посмотри: булавки оказались рядом!

Карлсен уставился на карту. Булавки светились на черно-белой карте, как два красных, близко посаженных глаза.

– Да. Но, насколько мы знаем, они не были знакомы друг с другом.

– Мы многого не знаем. Что мы вообще знаем?

– Что за пессимизм! Мне кажется, надо взять ДНК у Эйнарссона и проверить, сравнить с Дурбан.

– Конечно. К тому же платим-то не мы!

Какое-то время они ели молча. Эти двое очень хорошо относились друг к другу, хотя никогда об этом не говорили. Карлсен был на десять лет младше, у него была жена, которая требовала внимания. Поэтому вдовец Сейер держался в тени, не навязываясь; он знал, что семья отнимает у человека много времени, и считал, что это святое. Из раздумий его вывела женщина-полицейский, которая возникла в дверях.

– Два сообщения, – сказала она и протянула ему листок бумаги. – И еще звонил Андреассен из ТВ-2, спрашивал, не хотел бы ты выступить в «Свидетеле»[7] с делом Эйнарссона.

Сейер застыл и заморгал часто-часто.

– Э-э-э, Карлсен, может, тебя это заинтересует? Ты гораздо фотогеничнее, чем я.

Карлсен ухмыльнулся. Сейер терпеть не мог выступать перед публикой. Это было одно из его немногочисленных уязвимых мест.

– Sorry. Я же уезжаю на семинар, ты забыл? Меня десять дней не будет.

– Попроси Скарре, он будет вне себя от счастья. Я помогу ему – лишь бы самому не сидеть под прожекторами. Пожалуйста, сходи к нему прямо сейчас и попроси.

Женщина улыбнулась и вышла, а инспектор принялся читать записку. Взглянул на наручные часы. «Старики» будут прыгать в Ярлеборге в ближайшие выходные, если погода удержится. Надо позвонить Юрунн Эйнарссон. Он решил не торопиться, доел бутерброд и поставил стул на место.

– Мне придется ненадолго выйти.

– Ну, конечно, ты же здесь уже почти полчаса пробыл. У тебя носки ботинок просто мхом поросли.

– Ошибка многих состоит в том, что они весь день сидят в помещении, – парировал Сейер. – Ведь здесь, в здании, ничего не происходит, правда?

– Ты прав, конечно. Я, наверное, просто тебе завидую: все время устраиваешь себе задания на свежем воздухе. У тебя к этому явный талант, Конрад.

– Надо лишь немного напрячь фантазию, – ответил он.

– Послушай, погоди-ка минутку!

Карлсен засунул руку в карман рубашки, и вид у него сделался очень озабоченный.

– Меня тут жена просила кое-что купить, я записал. Ты что-нибудь понимаешь в этих дамских штучках?

– Попробую разобраться.

– Вот здесь написано, после «свиной лопатки»: «Pantyliners»[8]. Ты не знаешь, часом, что это такое?

– А ты не можешь позвонить и спросить? – Да никто трубку не берет.

– Спроси у фру Бреннинген. Но я думаю, это что-то вроде колготок. Удачи! – хмыкнул он и вышел из кабинета.

Сейер сел в машину, провел пятерней по волосам и вдруг вспомнил. Вышел из машины и направился к одному из служебных автомобилей, как и обещал Эйнарссону-младшему.

Юрунн Эйнарссон стояла на небольшой лужайке перед домом и вешала белье. Пижама с Томом и Джерри и майка с изображением Досиль весело развевались на ветру. Она как раз выудила из таза черные трусики с кружевами, когда он внезапно появился перед домом, и застыла, зажав их в руке и думая, куда бы их пристроить.

– Я тут был недалеко, – объяснил он вежливо, стараясь не смотреть на ее бельишко, – и решил подъехать. Но вы не беспокойтесь, заканчивайте.

Она молниеносно развесила остатки белья и взяла таз под мышку.

– А мальчик дома?

– Он в гараже. Всегда там торчал вместе с отцом. Смотрел, как тот возится с машиной. И сейчас туда заходит, сидит и смотрит в стену. Через пару минут выйдет.

Сейер, взглянув на зеленый гараж на две машины, того же цвета, что и дом, вошел в дом вслед за Юрунн.

– Что вы хотели мне сказать, фру Эйнарссон? – спросил он прямо. Они стояли у двери в гостиную. Она поставила таз на пол, откинула обесцвеченные волосы с лица.

– Я звонила брату. Он в Ставангере – на ярмарке скобяных изделий. Это был комбинезон. Знаете, такой зеленый, нейлоновый, с кучей карманов. Он надевал его, когда занимался машиной, и комбинезон всегда лежал у него в багажнике. Я искала его, потому что он был довольно дорогой. Муж еще говорил, что это полезная штука: вдруг машина по дороге заглохнет, и надо будет залезть под нее и что-то подкрутить. И брату моему он для этого же был нужен. Я не нашла его в машине и стала искать в гараже. Но там его тоже не было. Как испарился. И он, и еще большой карманный фонарь.

– А вы наших не спрашивали об этом?

– Нет, но ведь полиция не имеет права забирать вещи из машины, не предупредив!

– Разумеется. Но я на всякий случай проверю. А комбинезон у него всегда был с собой?

– Всегда. Он вообще был очень аккуратный во всем, что касалось его драгоценной машины. Никогда не выезжал без запасной канистры бензина. А еще без моторного масла, жидкости для мытья стекол и канистры воды. И без зеленого комбинезона. А фонарик мне и самой мог бы пригодиться: иногда у нас пробки вылетают. Здесь вся электрика плохая, давно надо бы заменить. Но наше правление ни на что не способно, только каждый год увеличивают арендную плату и обещают сделать балконы. Но я этого уже не дождусь. Ну, ладно. В общем, это был комбинезон.

– Замечательно, что вы об этом вспомнили, – похвалил ее инспектор.

Комбинезон и убийце оказался очень кстати, подумал Сейер. Он наверняка надел его поверх одежды, заляпанной кровью.

Юрунн зарделась, что, надо сказать, было ей весьма к лицу, и опять схватилась за таз. Это была здоровая бадья из пластмассы бирюзового цвета. Женщина поставила ее на бедро, и поза стала забавной, но не очень устойчивой.

– Я обещал вашему мальчику прокатить его в машине. Можно позвать его из гаража? Она удивленно взглянула на него.

– Конечно. Но мы собирались уходить, так что, пожалуйста, недолго.

– Мы только немного покатаемся.

Он вышел из дома и направился к гаражу. Ян Хенри сидел на верстаке, стоящем у стены, и болтал ногами. Кроссовки его были измазаны маслом. Увидев Сейера, он вздрогнул, но лицо его тут же прояснилось.

– Я сегодня на служебной. Твоя мама разрешила мне тебя прокатить. Хочешь повключать сирену?

Мальчик спрыгнул с верстака, довольно высокого, и пробежал несколько шагов, чтобы не упасть.

– У вас «Вольво»?

– Нет, «Форд».

Ян Хенри побежал вперед, а Сейер смотрел на его ноги – тонкие и белые. На переднем сиденье мальчика почти не было видно, его даже трудно было пристегнуть по правилам. Пассажир едва ли видел что-то, кроме приборной доски, да и то – вытянув шею. Сейер завел машину и повернул на дорогу. Сначала слышалось только равномерное гудение мотора и звуки машин, проносившихся по встречной. Мальчик сидел, засунув руки под себя, как будто боялся по неосторожности нажать на что-нибудь.

– Скучаешь по папе, Ян Хенри? – тихо спросил Сейер.

Мальчик удивленно уставился на него, как будто раньше его никто об этом не спрашивал. Ответ был очевиден.

– Очень, – ответил он просто.

Они снова замолчали. Сейер направился к прядильне, включил правый поворот и продолжал ехать к водопаду.

– В гараже так тихо, – сказал вдруг мальчик.

– Да. Жалко, что мама не умеет обращаться с машиной.

– Угу. Папа туда все время ходил, что-то завинчивал, полировал. Когда у него было время.

– Там еще такой запах приятный, – улыбнулся Сейер. – Маслом пахнет, бензином…

– Он обещал купить мне комбинезон, – продолжал мальчик. – Такой же, как у него. Но не успел, потому что пропал. У него на комбинезоне было четырнадцать карманов. И я бы тоже надевал на себя комбинезон, когда бы возился с велосипедом.

– Да, спецовка. У меня тоже есть такой, только синий, а на спине написано «FINA». И я не уверен, что у меня четырнадцать карманов. Может, восемь или десять.

– Синие тоже ничего. А детские размеры бывают? – деловито спросил Ян Хенри.

– Не знаю.

Сейер опять включил правый поворот и остановился. Отсюда было хорошо видно здание НРК[9], раскинувшееся внизу у реки. Он показал на окна, сияющие на солнце.

– Давай-ка их немного подразним! Включим сирену!

Ян Хенри кивнул.

– Нажимай сюда, – сказал он и показал, куда. – Посмотрим, насколько они там, на телевидении, охочи до новостей. Может, они как выскочат все со всеми своими микрофонами!

Сирена сначала как-то глухо квакнула, а потом тишину разорвал громкий вой; словно оттолкнувшись от холма на противоположной стороне, звук с ревом вернулся обратно. В машине звук не казался таким уж громким, но через несколько минут в одном из чисто вымытых окон появилось лицо. Потом еще одно. А потом кто-то открыл дверь и вышел на веранду в торце здания. Человек поднял руку, заслоняясь от солнца.

– Они думают, что тут, по меньшей мере, убийство, – развеселился Ян Хенри.

Сейер хмыкнул и с интересом стал разглядывать бледные незагорелые лица, торчавшие во всех окнах.

– Ладно, хорошенького понемножку. Давай посмотрим, сможешь ли ты ее выключить сам.

Мальчик смог. Глаза его сияли от восторга, на щеках выступили красные пятна.

– А как она действует? – спросил он с энтузиазмом.

– Ну, – начал Сейер и принялся копаться в памяти, – сначала там образуется электронная дуга, которая в свою очередь образует четырехтактный импульс. Он усиливается с помощью усилителя, а потом звук выходит через громкоговоритель.

Ян Хенри кивнул.

– И потом он варьируется от восьмисот до тысячи шестисот периодов. Значит, колеблется по силе. Чтобы было лучше слышно.

– А его делают на сиренной фабрике?

– Точно. На сиренной фабрике. В Америке или в Испании. А сейчас мы купим мороженое, Ян Хенри.

– Ладно. Мы его заслужили, хотя и не поймали никаких преступников.

Они вновь выехали на шоссе и повернули налево, по направлению к городу. Подъехав к ипподрому, остановились, припарковались и вылезли из машины. Сейер пропустил мальчика вперед. Они подошли к киоску. Возникла проблема с оберткой – ее было не оторвать от мороженого. Наконец они сели на скамейку на солнышке и принялись за мороженое. Мальчик выбрал «сафт-ис»-красное и желтое, с шоколадом сверху, а Сейер ел «крупсис»-с клубникой. Он всю жизнь его ел и не видел никаких причин отказываться от этой привычки.

– А вам потом на работу?

Ян Хенри вытер с подбородка сок и сахар свободной рукой.

– Да, но сначала мне надо заехать в гости к одному парню. На Эрик Берресенсгате.

– Он преступник?

– Пока нет, – улыбнулся Сейер. – Вероятнее всего, нет.

– Но вы не уверены? Это может быть преступник?

Посмеиваясь, Сейер был вынужден сдаться.

– Да, не исключено. Именно поэтому я туда и направляюсь. Но все-таки больше для того, чтобы удостовериться в том, что он НЕ преступник. Потому что тогда я смогу вычеркнуть его из своего списка. Вот так мы и работаем, понимаешь ли, пока в списке подозреваемых не останется кто-то один.

– Могу поспорить, он здорово испугается, когда вы подъедете вот на этой машине.

– Ну, уж это наверняка. Все пугаются. На самом деле это довольно забавно, потому что почти у каждого человека совесть нечиста. И когда я вдруг появляюсь у них на пороге, я чувствую, как они роются в памяти, пытаясь выяснить, что же я такое мог раскопать. Над этим, конечно, не стоит смеяться, но иногда я просто не могу сдержать улыбку.

Мальчик кивнул и продолжал загорать на солнышке в компании умного полицейского. Они доели мороженое и пошли назад к машине. Сейер взял в киоске бумажную салфетку, вытер мальчонке рот и помог ему пристегнуться.

– Мы с мамой собираемся в город взять видеофильмы. И для нее, и для меня.

Сейер завел машину и проверил «мертвый сектор».

– А что ты хочешь посмотреть? Фильм про преступников?

– Да. «Один дома-2». «Один дома» я смотрел два раза.

– Значит, вам придется ехать на автобусе туда и обратно. Машины-то у вас нет.

– Да. Получится дольше, но это ничего, у нас много времени. Раньше, когда у папы… когда у нас была машина, не успеешь и глазом моргнуть – а ты уже съездил туда и обратно.

Он сунул палец в ноздрю и немного поковырял там.

– Папа хотел БМВ. Такой, на какой он ходил смотреть. Белый. Если бы она, эта тетенька, купила «Манту»…

Сейер чуть не съехал в кювет. Сердце его в груди подпрыгнуло, но он взял себя в руки.

– Что ты сказал, Ян Хенри? Извини, не расслышал.

– Тетенька. Которая хотела купить нашу машину.

– Он об этом говорил?

– Да. В гараже. Это было в тот день – последний день, когда он был дома.

– Тетенька? – Сейер почувствовал, как по его спине пробежал холодок. – А он не сказал, как ее звали? – инспектор посмотрел в зеркало, перестроился и затаил дыхание.

– Сказал. У него на бумажке было записано.

– Ах, вот оно что?

– Но я его уже не помню, это было так давно.

– На бумажке? Ты ее видел?

– Ну да, она у него была в кармане, в комбинезоне. Он лежал на спине под машиной, а я сидел на верстаке, я там всегда сижу.

– Но ты говоришь, что видел листок – значит, он вынимал его из кармана?

– Да. Из кармана на груди. Он прочитал имя, а потом…

– Что? Положил назад в карман?

– Нет.

– А что, выбросил?

– Я не помню, что он с ним сделал, – сказал мальчик печально.

– А если ты хорошенько подумаешь, как, по-твоему, сможешь вспомнить?

– Не знаю.

Мальчик серьезно смотрел на полицейского; он начал понимать, что речь идет о чем-то важном.

– Если я вспомню, я вам скажу, – прошептал он.

– Ян Хенри, – так же тихо сказал Сейер, – это очень-очень важно.

Они подъехали к зеленому дому.

– Я понимаю.

– Так что, если вспомнишь что-нибудь про эту тетеньку – все, что угодно, – скажи своей маме, чтобы она мне позвонила.

– Ладно. Если вспомню. Ведь это было давно.

– Да, верно. Но иногда, если сильно напрячься и долго думать о чем-то, день за днем, можно вспомнить то, о чем ты, казалось, совершенно забыл.

– Пока, – сказал Ян Хенри.

– До скорого, – ответил Сейер.

Он повернул и смотрел в зеркало, как мальчик бежит к дому.

– Мне следовало бы предположить, – сказал он себе, – что парень может что-то знать. Ведь он всегда торчал с отцом в гараже. Ничему-то меня жизнь не учит.

Женщина. Она могла послужить приманкой, чтобы вытащить его из дома; а мужчина ждал где-нибудь, чтобы выполнить грязную работу. Но почему? В доме номер 6 на Эрик Берресенсгате был магазин, где продавали сантехнику, поэтому инспектор направился к дому номер 5 и на втором этаже нашел некоего Й. Миккельсена, безработного. Парня лет двадцати пяти, в джинсах с дырками на коленях.

– Вы знаете Эгиля Эйнарссона? – спросил Сейер и уставился на парня: как тот отреагирует?

Они сидели за столом на кухне, друг напротив друга. Миккельсен отодвинул в сторону стопку лотерейных билетов, солонку, перечницу и последний номер «Vi Menn»[10].

– Эйнарссон? Что-то знакомое, но не могу вспомнить. Звучит так, как будто он исландец.

Ему едва ли было что скрывать. Так что, конечно, не стоило ехать сюда, сидеть здесь за столом, покрытым клетчатой клеенкой, в разгар рабочего дня, – чтобы упереться носом в тупик.

– Он умер. Его нашли в реке пару недель назад.

– О-о-о, точно!

Парень потер тонкое золотое колечко в ухе и закивал:

– Ну конечно, я в газете видел. Убит ножом, и все такое. Да, теперь вспомнил. Эйнарссон. У нас тут скоро будет, как в Америке, и все это из-за наркотиков, если хотите знать мое мнение.

Честно говоря, Сейер не хотел. Он молчал и ждал, с любопытством вглядываясь в молодое лицо. Длинные волосы Миккельсена были расчесаны на прямой, как стрела, пробор, и ему очень шел «конский хвост», в который они были собраны. Надо же, некоторым мужикам это действительно идет, подумал Сейер. Могут запросто так ходить, и это выглядит совершенно нормально. Но таких немного.

– Да, ну, в общем, я его не знал.

– То есть вы не знали, какая у него была машина?

– Машина? Да вы что, откуда мне знать?

– У него был «Опель Манта». Модель восемьдесят восьмого года. В неправдоподобно хорошем состоянии. Он ее у вас купил два года назад.

– Ох, черт! Так это он?! – Миккельсен кивнул, как бы подтверждая свои слова. – Ну конечно, потому-то мне имя и показалось знакомым. Черт знает что!

Он зашарил по столу в поисках пачки антиникотиновой жвачки, поставил ее на ребро, дал щелчка и снова поставил.

– А откуда, черт бы вас побрал, вы это узнали?

– Вы же подписали договор купли-продажи, как и полагается. Вы давали объявление в газету?

– Нет, я просто ездил с объявлением на стекле. Я деньги экономил. Прошло всего два дня, и он позвонил. Он был довольно-таки странный тип, доложу я вам. Копил деньги целую вечность, платил наличными и все такое.

– А почему вы решили ее продать?

– Я не решал. Я потерял работу, и у меня просто не стало возможности ее содержать.

– То есть сейчас у вас машины нет?

– Почему? Есть. У меня «Эскорт», я купил его на автомобильном аукционе, старый такой. Но я им редко пользуюсь, у меня сейчас денег нет на бензин, я на пособие живу.

– Ну, на бензин-то хватит. – Сейер встал.

– Нет, не хватит, если хотите знать, что я думаю.

Оба усмехнулись.

– Помогает? – спросил Сейер и кивнул на упаковку жвачки.

Парень ненадолго задумался:

– Да, пока действует, но становишься полностью от нее зависимым. Да и дорогая она. А вкус отвратный, все равно что окурок жевать.

Сейер вышел, мысленно вычеркнул Миккельсена, возглавлявшего список, и перенес его имя в самый конец. Перешел улицу, чувствуя, как тепло ему становится в кожаной куртке от припекающего солнца. Это было самое лучшее время года для Сейера – он был полон ожиданий, мечтал о даче на острове Сандэйя, о солнце, море и соленой воде; это была квинтэссенция всех хорошо проведенных летних отпусков. Случалось, он чувствовал озабоченность, потому что был и другой – печальный – опыт: лето с дождем и ветром, такое тоже бывало. А если лето было солнечное, он немного успокаивался и не так сильно чесался.

Сейчас он быстро взбежал по невысоким ступенькам, открыл дверь, толкнув ее, коротко кивнул фру Бреннинген в приемной. По правде говоря, она довольно симпатичная женщина, эта фру Бреннинген. Умненькая и приветливая. Он не был бабником, хотя, может, и следовало бы, но это подождет. Пока он довольствовался тем, что смотрел на женщин.

– Что-то интересное? – спросил он и кивнул на книгу, которую она почитывала, если все было тихо.

– Ничего, – улыбнулась она. – Интриги, власть и вожделение.

– Прямо про нашу профессию.

Он поднялся по лестнице, закрыл за собой дверь кабинета и уселся на стул от Киннарпс[11], который купил себе сам. Потом снова встал, выудил из шкафа дело Майи Дурбан, снова сел и принялся читать. Немного задержался взглядом на фотографиях – сначала на той, где она была еще жива: красивая, круглолицая, немного полноватая женщина. Черные брови, узкие глаза. Довольно-таки коротко подстрижена. Ей шло. Привлекательная женщина, жившая без забот. О ней многое говорила ее манера улыбаться: немного дерзкая, дразнящая улыбка, от которой на щеках образовывались ямочки. На другой фотографии она лежала на спине на кровати и смотрела в потолок широко раскрытыми глазами. На лице не было ни страха, ни удивления. Лицо ее вообще ничего не выражало, оно было похоже на маску, которую кто-то снял и бросил на постель.

В папке лежало несколько фотографий, сделанных в ее квартире. В комнатах был порядок, это были красивые комнаты, полные красивых вещей, женственные, но без всяких там кружев, да и тона нельзя было назвать пастельными – мебель и ковры были интенсивных цветов: красные, зеленые, золотые; такие цвета могла выбрать сильная женщина, подумал он. Ничто не говорило о произошедшем: ничего не было разбито или перевернуто, как будто бы все случилось совершенно бесшумно. Как будто бы ее застали врасплох. Она знала его. Сама открыла ему дверь, разделась тоже сама. Сначала они занимались любовью, и ничто не указывало на то, что она делала это против своей воли. А потом что-то случилось. Что-то словно бы сломалось, произошло короткое замыкание. Сильный мужчина мог лишить жизни маленькую женщину всего за несколько секунд, инспектор знал об этом: несколько ударов ногой – и все. И никто не услышит криков жертвы, если рот ее закрыт подушкой из утиного пуха, подумал он. Остатки семени, найденные в теле жертвы, были проверены на ДНК, но поскольку у них еще не было своей базы данных, то сравнивать было не с чем. Соответствующее ходатайство уже находилось в Стортинге, оно должно было быть рассмотрено в течение весны. И вот потом-то, подумал он не без злорадства, горе каждому со всеми его физиологическими особенностями. Остерегаться придется всем. Все человеческие выделения можно будет соскрести и подвергнуть тесту на ДНК, и доля ошибки будет составлять 1 на 17 миллиардов. Какое-то время они забавлялись, обдумывая идею: а не следует ли попросить политиков принять закон, обязывающий всех мужчин в коммуне в возрасте от 18 до 50 лет пройти тест; но оказалось, что это тысячи мужчин. Проект обошелся бы в несколько миллионов и занял бы, возможно, несколько лет. Министр юстиции, тем не менее, рассматривала предложение со всей возможной серьезностью, пока ее не ознакомили с делом поближе и она не узнала о жертве побольше. Оказалось, что Майя Дурбан не стоила таких денег. Это Сейер до какой-то степени мог понять. Иногда он в своих фантазиях заходил далеко и представлял себе будущее, когда все норвежские подданные автоматически будут тестироваться при рождении, а соответствующая информация о них будет заноситься в банк данных. Эта возможность сулила головокружительные перспективы. Какое-то время он еще сидел и читал протоколы допросов; их было немного – трое коллег, пятеро соседей и двое знакомых мужчин, которые утверждали, что плохо ее знали. И, наконец, – эта ее подруга детства, давшая весьма расплывчатые показания. Возможно, она слишком легко отделалась, не исключено, что она знала больше, чем захотела рассказать. Немного нервная на вид, но вполне порядочная женщина, во всяком случае, никаких оснований ее задерживать у них не нашлось. И зачем ей было убивать Дурбан? Подруги не убивают друг друга, подумал он. Кстати, она произвела на него впечатление, эта художница с длинными ногами и красивыми волосами, Эва Мария Магнус.

Никто из техников про зеленый комбинезон ничего не помнил.

Фонарик они тоже не видели, не говоря уже про обрывок бумаги с именем и номером телефона. Бардачок был обследован очень тщательно, там лежали вполне обычные вещи, которые все обычно хранят в бардачках: техпаспорт, инструкция, карта города, пачка сигарет, обертка из-под шоколада. Две пустые одноразовые зажигалки. И – несмотря на утверждения жены об отсутствии интереса к женщинам – упаковка «Black Jack». Все было тщательно внесено в протокол.

Потом инспектор позвонил в пивоварню. Попросил соединить с отделом кадров. Трубку взял нужный ему человек, у него еще сохранился акцент – Сейер понял, что он с севера страны.

– Эйнарссон? Ну конечно, я его помню. Действительно ужасная история, ведь, насколько я понимаю, у него же семья осталась. Он был один из самых наших добросовестных работников. За семь лет практически ни одного пропуска. А это говорит о многом. Но вот что касается сентября, октября минувшего года… Минуточку! – Сейер слышал, что его собеседник роется в бумагах.

– Трудно найти сразу. Это может занять какое-то время. У нас ведь сто пятьдесят человек работает. А я не могу вам сам перезвонить?

– Я предпочел бы подождать.

– Ладно, тогда ждите.

В трубке зазвучала застольная песенка. «Пока муж ходил за пивом». Немного странно, конечно, но все-таки лучше, чем осточертевшая фоновая музыка. Это была датская версия, с аккордеоном. Исключительно забойная.

– Да, точно. – Кадровик кашлянул. – Вы слушаете? Он пришел на работу довольно поздно один-единственный раз, в октябре. Второго октября. Появился только в полдесятого. Возможно, проспал. Они иногда ходят в пивную, наши парни. Сейер забарабанил пальцами по столу.

– Спасибо вам. И еще один маленький вопрос, пока не забыл. Фру Эйнарссон осталась одна с шестилетним сыном. Она не получила от вас никаких денег. Это правда?

– Да, правда.

– Как же такое могло произойти? У Эйнарссона ведь была страховка, не так ли?

– Да, разумеется, но мы же не знали точно, что произошло. А правила очень четкие. Случается, что люди просто уезжают. Бегут от чего-то, никогда не знаешь наверняка, что человеку в голову может прийти.

– В таком случае ему пришлось бы сначала потрудиться и зарезать, например, курицу или что-то в этом роде, – сухо заметил Сейер. – А всю кровь выпустить прямо в машине. Я исхожу из того, что кое-какие детали вам известны?

– Да, конечно. Но я обещаю, что теперь дело будет взято под особый контроль – сейчас у нас есть вся необходимая информация. – В его голосе чувствовалось беспокойство, и акцент стал сильнее.

– Рассчитываю на вас, – сказал Сейер.

На самом деле забавно, подумал он, но, разумеется, это может быть простым совпадением. Что Эйнарссон проспал именно в этот день. На следующий день после того, как была убита Майя Дурбан.

Чтобы попасть в «Королевское оружие», инспектору пришлось переехать через реку. Он ехал медленно, наслаждаясь скульптурами, стоявшими по обе стороны моста на расстоянии нескольких метров друг от друга. Они изображали женщин за работой, женщин с кувшинами на голове, женщин с младенцами на руках и танцующих женщин. Невероятно красивая выставка высоко над грязной рекой. Потом он повернул направо, миновал старую гостиницу и медленно въехал на улицу с односторонним движением.

Сейер припарковался, вышел и запер машину. В заведении было темно, воздух – спертый, стены, мебель и весь инвентарь были пропитаны табачным дымом и потом, все это въелось в древесину и придавало пабу именно такой вид, который ценили клиенты. На стенах, оклеенных обоями под краску, действительно висело королевское оружие: старые мечи, мушкеты и ружья, даже старинный арбалет, по правде говоря, очень красивый. Сейер остановился у барной стойки, давая глазам привыкнуть к темноте. В конце зала он увидел двойную дверь-вертушку. Она открылась, и на пороге показался невысокого росточка парень в белой поварской куртке и брюках с узором «пепита».

– Могу ли я видеть управляющего?

Сейер с удовольствием рассматривал парня. Ему понравился этот старомодный поварской костюм, он вообще любил все традиционное.

– Это я. Но мы ничего не покупаем.

– Полиция, – представился Сейер.

– Тогда дело другое. Сейчас, только морозильник закрою.

И он снова исчез. Сейер осмотрелся. В пабе было двенадцать столиков. Расставлены они были подковой, за каждым могло разместиться шесть человек. Сейчас тут не было ни души, пепельницы стояли чистые, а в подсвечниках отсутствовали свечи.

Повар, он же и управляющий, вышел из вращающейся двери и приветливо кивнул. Поварского колпака на его голове не было, но волосы были обильно смазаны жиром, или гелем, или каким-то фиксатором, они были черные и блестящие и напоминали панцирь навозного жука. Лишь урагану было бы под силу поднять хоть один волосок, оторвать его и швырнуть, например, в суп. «Очень практично», – решил про себя Сейер.

– Вы здесь каждый вечер работаете? – Он уселся на табурет у стойки бара.

– Yes, sir, каждый божий вечер. Кроме понедельника, потому что тогда мы закрыты.

– Не очень-то удачный распорядок работы у вас, мне кажется. И открыты вы каждую ночь до двух часов?

– Если у кого жена, дети, собака, машина и дом в городе-то вы совершенно правы. Но у меня ничего этого нет. – Он широко улыбнулся. – Для меня это то, что надо. И потом, работа мне нравится, и ребята, что сюда ходят, тоже. Знаете, мы, как говорится, как одна большая семья.

Он обнял руками воздух, показывая, насколько они большая семья, и подпрыгнул, чтобы влезть на табурет.

– Отлично.

Сейер улыбнулся, разглядывая человечка в клетчатых брюках. Лет ему было где-то между сорока и пятьюдесятью, белый китель сиял чистотой, ногти тоже.

– Вы ведь знаете парней из пивоварни, которые здесь ошиваются, правда?

– Ошивались. Сейчас они, по правде говоря, больше не приходят. Не совсем понимаю, почему. Примуса нет, наверное, в этом все и дело.

– Примуса?

Эгиля Эйнарссона. В компании его звали Primus Motor[12]. Он как бы всех их объединял. Вы ведь наверняка из-за него пришли?

– Они что и правда его так называли?

Управляющий улыбнулся, выудил два арахисовых орешка из плошки и пододвинул ее к Сейеру. Орешки показались инспектору похожими на маленьких жирных гусениц, и он не стал их есть.

– Но компания ведь была большая?

– Всего человек десять-двенадцать, но завсегдатаев было четыре-пять, и вот они-то сидели здесь почти каждый день. Честно говоря, в этих ребятах я был уверен, думал, что они-то останутся. Не понимаю, что произошло. Знаю, конечно, что Примуса кто-то зарезал. Но никак не могу понять, почему другие-то не приходят! Весьма прискорбно. Эти парни, знаете, они давали неплохой доход. И им здесь нравилось. Хорошие ребята.

– Расскажите, а что они здесь делали, когда приходили? О чем говорили?

Собеседник инспектора откинул волосы назад, жест был, впрочем, совершенно бесполезный.

– Они постоянно играли в дартс. – Он показал на огромную мишень в глубине зала. – Даже соревнования проводили, и все такое. Болтали, смеялись, что-то обсуждали. Пили и дурачились, короче, как большинство других парней. Здесь они могли расслабиться без жен. Это место для парней.

– А о чем они говорили?

– О машинах, о женщинах, про футбол еще. И о работе – если происходило что-то особенное. И о женщинах – я сказал?

. – А случалось, что они ссорились?

– Ну да, но ничего серьезного. Я хочу сказать, расставались они всегда по-дружески.

– А вы их знали по именам?

– Ну да, если считать Примуса, Педро и Графа именами. Я понятия не имел, как их звали на самом деле. Кроме Арвесена, самого молодого из них. Ника Арвесена.

– А кто такой Граф?

– Художник, график. Делал плакаты, рекламные материалы для пивоварни, кстати, очень неплохие. Я не знаю, как его на самом деле зовут.

– А мог ли кто-то из них прирезать Эйнарссона?

– Нет, да что вы! Это наверняка сделал кто-то чужой. Ведь они все были друзья.

– А они знали Майю Дурбан?

– Ее все знали. А вы нет?

Инспектор пропустил вопрос мимо ушей.

– В тот вечер, когда убили Дурбан, у вас ведь было шумновато, правда?

– Точно. И если я этот вечер помню, то только из-за ваших мигалок. Обычно это не проблема. Но в таких случаях это как бы всех касается.

– А скандал начался до или после того, как вы увидели наши патрульные машины?

– Ой, надо подумать. – Он жевал арахис и облизывал губы. – До того, по-моему.

– А вы знаете, из-за чего?

– Да по пьянке, из-за чего ж еще? Педро выпил больше, чем следует. Мне даже пришлось звонить Майе, хотя я терпеть не могу это делать. Я считаю, что это для меня дело чести – убирать все самому, но в тот вечер не получилось. Он совсем с катушек слетел, я не врач, конечно, но мне кажется, это было очень похоже на белую горячку.

– А он вообще шумный был?

– Немного возбужденный, это точно. Но он не один такой был. Они часто разговаривали слишком громко. Примус-то на самом деле был одним из самых спокойных, иногда, правда, мог вскипеть из-за чего-то, знаете, как маленькие землетрясения в Сан-Франциско, когда стаканы в барах начинают звенеть. А так – нет. И он часто приезжал сюда на машине, тогда вообще пил колу или «Seven Up». А когда у них были соревнования, он вел счет и все записывал.

– И наши люди замели Педро?

– Ага. Но потом я узнал, что они передумали.

– За него Эйнарссон заступился.

– Ничего себе! Разве такое возможно?

– Ну, ничто человеческое нам не чуждо. Знаете, ничего нет лучше простых человеческих контактов. Нам их явно недостает. А вы никаких слов не разобрали? В этом шуме?

– Конечно, разобрал, потому что не услышал бы только глухой. «Чертовы бабы» и все в таком роде.

– То есть что-то, связанное с женщинами?

– Да вряд ли. Выпил лишнего и стал орать. Знаете, у кого чего болит… Насколько я знаю, он был женат, но брак его не был особо счастливым, разве не из-за этого они все сюда таскались, как по-вашему? – Он вытащил зубочистку из бочонка на барной стойке и принялся чистить и без того чистые ногти. – А вы думаете, эти два убийства как-то друг с другом связаны?

– Понятия не имею, – признался Сейер. – Но не могу удержаться, чтобы не спросить, если уж я здесь сижу. Смотрю в окно на улицу и фактически вижу дом, где она жила. Или почти вижу.

– Понимаю, о чем вы. Кстати, прелестная женщина. И выглядела так, как и подобает женщине. – А она сюда часто захаживала?

– Нет. У нее были более благородные привычки. Она могла лишь изредка сюда заскочить, только чтобы опрокинуть рюмку коньяка, очень быстро, и тут же выскочить. Я думаю, у нее было мало свободного времени. Очень активная дамочка, шустрая такая.

– Парни, что ходили сюда, наверняка об этом говорили.

– Слухи про это убийство здесь в зале были – как коровья лепешка. Они все, как мухи, вились над ней – неделями. Люди все одинаковы.

Сейер соскользнул с табуретки.

– И теперь они больше не приходят?

– Да нет, заходят, но редко и уже не так, как раньше. Приходят все поодиночке. Выпьют по два пол-литра и уходят. Извините, – спохватился он, – я, наверное, должен был предложить вам выпить?

– Как-нибудь в другой раз. Может, как-нибудь зайду и тоже возьму пол-литра. А вы вкусно готовите?

– Заходите вечерком, попробуйте шницель Кордон-блю.

Сейер вышел за дверь и замер – яркий дневной свет ослепил его. Повар шел за ним.

– Полиция к нам приходила – после того, как умерла Дурбан. Эдакий английский денди с усами колечками вверх.

– Карлсен, – улыбнулся Сейер. – Он из Хокксунна.

– Ну, тогда ладно.

– А вы не обратили внимания, из них в тот вечер никто никуда не отлучался?

Ну, конечно, – ухмыльнулся повар. – Я ждал этого вопроса. Но теперь уже не вспомню. Они часто приходили, уходили, да к тому же полгода прошло. Иногда они заходили в «Семерку», потом возвращались, случалось, они ели в «Пекине» и пили в основном там. Эинарссону могло стукнуть в голову поехать за «Эгебертс»[13], я его не продаю. Но что касается конкретно того вечера, я не помню. Надеюсь, вы не в претензии.

– Спасибо, что поговорили со мной. Все равно было приятно познакомиться.

По дороге домой он остановился у магазинчика «FINA»[14]. Зашел внутрь и взял «Дагбладет» со стойки у кассы. За прилавком стояла хорошенькая светловолосая девушка с кудряшками. Пухлое личико, круглые золотистые щечки, похожие на свежеиспеченные булочки. Но ей явно было не больше семнадцати, поэтому все чувства, кроме чисто отеческих, он в себе подавил.

– Какой красивый на вас костюм, – сказал он. – У меня похожий дома, в гараже.

– Да? – удивленно улыбнулась она. – А вы не знаете, они бывают детских размеров?

– Господи, понятия не имею!

– А вы можете у кого-нибудь спросить?

– Конечно, сейчас позвоню.

Он кивнул и раскрыл газету, пока она набирала номер. Ему нравилось, как пахнет в магазинах «FINA», смесью масла и сладкого шоколада, табака и бензина.

– Самый маленький размер на десять лет. Стоит двести двадцать пять крон.

– Не могли бы вы заказать такой для меня? Самый маленький. Он, наверное, будет еще великоват, но дети же растут.

Она кивнула, он положил кредитку на прилавок, поблагодарил ее, заплатил за газету и вышел. Когда приехал домой, достал из морозильника упаковку сметанной каши. Это была готовая каша фирмы «Tine», но все равно жутко вкусная. Он не особо умел готовить, готовила всегда Элисе. А сейчас ему было все равно. Раньше, когда он бывал голоден, он ощущал раздражающее посасывание под ложечкой, смешанное с чудесным предвкушением того, что там у Элисе в кастрюльках. Сейчас голод был похож на заливающегося лаем пса, и, когда он становился нестерпим, Сейер словно бы кидал ему собачью галету. Но вот посуду он мыл просто замечательно. Каждый день в течение более чем двадцати лет их брака он мыл посуду. Он сел за кухонный стол и принялся медленно есть кашу, запивая ее соком. Мысли перескакивали с одного на другое, пока, наконец, не задержались на Эве Магнус. Он поискал в голове какой-нибудь повод навестить ее снова, но не нашел. Дочка ее была, наверное, одних лет с Яном Хенри. А муж ее бросил и наверняка вообще никогда не встречался с Майей Дурбан. Но он, конечно, был о ней наслышан. Сейер знал, что девочка два раза в месяц по выходным бывает у отца, значит, вероятнее всего, он живет не так далеко отсюда. Он попытался вспомнить, как зовут бывшего мужа Эвы, но так и не смог. Что ж это можно выяснить. Просто так, на всякий случай – кто знает? Еще одно имя в списке. А времени у него достаточно.

Он доел, вымыл тарелку под краном и подошел к телефону. Позвонил в аэроклуб и записался на прыжки в субботу, если только не будет сильного ветра – ветер он просто не переносил. Потом открыл телефонную книгу на фамилии «Магнус» и медленно повел пальцем по списку имен сверху вниз. И как только увидел, сразу же вспомнил: Юстейн Магнус, дипломированный инженер. Адрес: Лилле Фрюденлюнн. Он снова пошел на кухню, сварил себе в кофейной машине большую чашку кофе и уселся в кресло в гостиной. Тут же появился Кольберг и положил голову ему на ноги. Сейер открыл газету и где-то на середине статьи, автор которой зажигательно агитировал за вступление в Евросоюз, заснул.

Эмма вернулась, и это принесло Эве облегчение. Эва просто не могла думать ни о чем другом, она снова и снова возвращалась мыслями к тому, что произошло, поэтому она радовалась, что теперь девочка рядом, несмотря на все заботы, которых требовал ребенок. Ей оставалось только ждать. Она взяла дочь за мягкую пухлую ручку и пошла к машине. Эва ни словом не обмолвилась о розовом школьном рюкзачке у отца – сюрприз так сюрприз. Ей не хотелось лишать отца радости – у него в жизни радостей было не так уж много. Эмма уселась на заднее сиденье и сама пристегнулась ремнем; на ней был каштанового цвета комбинезон, который ей очень шел, а Эва помогла дочери причесаться. Отец жил не так уж и близко, примерно полчаса езды на машине, но не прошло и пяти минут, как Эмма уже начала капризничать. Эва почувствовала, как ее охватывает раздражение.

– Можно мне мороженое?

– Мы же только что сели в машину! Можно хоть раз доехать до дедушки, ничего не покупая по дороге?

– Только одно малюсенькое мороженое!

– Ты и так слишком толстая, тебе бы вообще не следовало ничего есть – и подольше!

Она никогда не называла Эмму толстой. Ей казалось, что если она произнесет это слово вслух, то тучность девочки немедленно превратится в проблему. Потому что Эмма увидит ее сама.

– Давай для начала хотя бы выберемся из города, – сказала Эва резко. – Кроме того, дедушка нас уже ждет. Может, он приготовил ужин, и тогда мы не должны перебивать аппетит. Ты знаешь, это его огорчит.

– А как это – перебивать аппетит? – удивленно спросила Эмма.

Подобный феномен был ей незнаком, она никогда не страдала отсутствием аппетита.

Эва не ответила. Она думала о том, что скоро начнутся занятия в школе, Эмму надо непременно будет показать школьному врачу. Остается надеяться, что она будет не единственной толстушкой в классе, ведь там двадцать шесть учеников, поэтому вполне вероятно, что такая проблема будет еще у кого-нибудь. Странно: она сидит в машине и размышляет о будущем, в котором ей самой, вполне возможно, места уже не будет. Не исключено, что в школу Эмму поведет Юстейн. Причешет непослушные волосы, будет держать за пухлую ручку.

Поток машин тек плавно, Эва ехала очень аккуратно, боясь превысить скорость. Это стало уже какой-то манией: не дать никому повода придраться к ней, ни в коем случае не привлекать к себе внимание. Вскоре они выбрались из центра, проехали круглосуточную заправку «ESSO», которая осталась слева.

– Но тут же можно остановиться, мамочка! Здесь можно купить мороженое!

– Нет, Эмма. Послушай-ка… – Она произнесла это чересчур резко, немедленно пожалела об этом и сказала более мягко: – Давай лучше купим мороженое на обратном пути.

И обе замолчали. Эва смотрела в зеркало на личико дочери, пухлые щеки, массивный подбородок, унаследованный от отца. Лицо девочки было серьезным, как будто она знала, что ждет ее в будущем, через что ей, возможно, придется пройти, если…

– А я асфальт вижу, – сказала вдруг Эмма. Она свесилась с сиденья и пристально вглядывалась в пол машины.

– Знаю, это все ржавчина. Мы скоро купим новую машину, у меня просто руки пока не дошли.

– Но ведь у нас теперь есть деньги, правда? Есть, мамочка?

Эва глянула в зеркало. Никаких машин сзади.

– Да, – коротко ответила она. Остаток пути они проехали молча.

Отец заранее отпер дверь. Старую «Аскону» он увидел издалека, так что в дверь они позвонили больше для порядка. Отец ходил плохо и очень медленно – ноги совсем не слушались. Эва обняла его и крепко прижала к себе. Как обычно, от отца пахло сигаретами «John Player» и лосьоном после бритья. Эмма терпеливо ждала своей очереди.

– Мои самые любимые девушки! – воскликнул отец радостно. И продолжил без всякого перехода: – Эва, дальше худеть уже нельзя. Ты в этом наряде похожа на палку.

– Спасибо за комплимент, – поблагодарила дочь. – Правда, про тебя тоже не скажешь, что ты поперек себя шире. Так что сам знаешь, в кого я такая.

– Да ладно. Хорошо, что у нас тут есть кое-кто, умеющий наслаждаться жизнью. – Он обхватил Эмму тощей рукой. – Ну-ка, сбегай в мой кабинет, я там припас для тебя подарок.

Девочка моментально высвободилась из рук деда и понеслась по коридору. И почти сразу же они услышали ее ликующий вопль – казалось, весь дом содрогнулся.

– Розовый! – кричала она, вприпрыжку вбегая в комнату.

Рюкзак совершенно не подходит к ее рыжим волосам, с грустью отметила Эва. Коричневый был бы гораздо лучше. Она попыталась забыть о тех грустных вещах, которые занимали все ее мысли в последние дни.

Отец заказал жареную курицу из магазина, и Эва помогла ему накрыть на стол.

– Вы можете остаться на ночь, – сказал он, ему явно хотелось, чтобы они остались. – И мы выпьем красного вина. Как в старые добрые времена. А то я уже почти совсем позабыл, как вести себя среди людей, ко мне никто, кроме тебя, не приезжает.

– А что, разве Юстейн никогда не заезжает?

– Очень редко. Хотя на Юстейна я пожаловаться не могу. Он и звонит, и открытки по праздникам присылает. Я очень люблю Юстейна, он был неплохим зятем. Твоя мама тоже так говорила.

Эмма пила безалкогольное имбирное пиво и с выражением благоговения на лице ела курицу. Эве пришлось помочь отцу положить еду в тарелку. Когда он был один, то в основном питался кашей, хотя признаваться в этом отказывался. Эва вынула косточки из его куска и налила вина. Это была «Канепа», единственное вино, которое переносил его желудок, зато пил он его помногу. Время от времени она перекладывала еду со своей тарелки в Эммину. Делать это, конечно, не следовало бы, но, пока девочка жует, меньше опасность, что она примется рассказывать про труп в реке.

– У тебя есть сейчас кто-нибудь, девочка моя? – вдруг спросил отец.

Эва удивленно посмотрела на него.

– Нет, представь себе – никого нет.

– Ну, и ладно, – сказал он. – Значит, скоро появится.

– Представь себе, оказывается, без этого вполне можно обойтись, – заверила она его.

– Мне-то про это можешь не рассказывать, – заметил он. – Я уж больше четырнадцати лет вдовец.

– Только не говори мне, что у тебя четырнадцать лет никого не было, – запротестовала она. – Я тебя знаю!

Он подавил смешок и пригубил вино.

– Это нужно хотя бы для здоровья.

– Но я же не могу выйти на улицу, чтобы кого-то подцепить, – ответила она и вонзила зубы в хрустящую корочку куриной ножки.

– А почему бы и нет? Ты просто пригласи его на ужин. Многие будут в просто в восторге, я уверен. Ты такая красивая, Эва. Немного худая, но красивая. И ты так похожа на маму.

– Да нет, я больше на тебя похожа.

– Удалось что-нибудь продать из картин? Много работаешь?

– Что тебе сказать… Нет. И да.

– Если тебе нужны деньги, скажи.

– Нет, не надо, спасибо. Знаешь, мы научились довольствоваться малым.

– Раньше у нас никогда не было денег на «Макдоналдс», – вдруг громко сказала Эмма. – А теперь есть!

Эва почувствовала, что покраснела. Какая досада! Отец знает ее достаточно хорошо, и вообще он человек проницательный.

– Ты что-то скрываешь от меня?

– Слушай, мне почти сорок, вполне естественно, что у меня есть от тебя тайны.

– Тогда все, молчу. Но берегись, не дай бог, тебе что-то от меня нужно, а ты молчишь. Я страшен в гневе, это я так – на всякий случай.

– Я знаю, – улыбнулась она.

Ужин они доели молча. Потом Эва вылила оставшееся вино в отцовский бокал и убрала со стола. Она все делала медленно. Думала о том, что, возможно, вот так возится у отца в доме в последний раз. Теперь она все время будет об этом думать.

– Приляг на диван. А я сварю кофе.

– У меня есть ликер, – сказал он.

– Отлично, я найду. Иди и ложись. Я помою посуду и почитаю Эмме. А потом – попозже – можем распить еще бутылочку.

Отец с видимым усилием поднялся из-за стола, она поддерживала его под руку. Эмме пришло в голову, что она должна непременно спеть что-то для дедушки, чтобы он поскорее заснул, и он с радостью согласился ее послушать. А Эва пошла на кухню, засунула несколько купюр в стеклянную банку-копилку, которую отец держал в шкафу, и налила воду в раковину. Вскоре голос Эммы разносился по всему дому. Она пела «Na skal vi skilles Johanne»[15]. Эва застыла у раковины. Она смеялась и плакала одновременно. Слезы все бежали и бежали по ее лицу и падали в пенную воду. Вечером она укрыла отца пледом и подоткнула ему под спину пару подушек. Они погасили почти весь свет в доме и сидели в полутьме. Эмма уже спала, дверь в ее комнату была открыта, они слышали, как она посапывает.

– Скучаешь по маме? – спросила Эва и погладила руку отца.

– Я вспоминаю ее каждый час.

– Мне кажется, она сейчас здесь, с нами.

– Конечно, с нами, так или иначе. Но мне от этого не легче. – Он пошарил по столу в поисках сигарет, она дала ему прикурить. – Как ты думаешь, почему она была несчастна?

– Не знаю. Слушай, а ты веришь в Бога? – вдруг спросила она.

– Не глупи!

И они опять замолчали. Надолго. Отец потягивал свое красное вино, и она знала, что скоро он уснет прямо на диване, а потом, когда проснется, у него будет болеть спина. Как всегда.

– Когда я вырасту, я выйду за тебя замуж, – сказала она устало, закрыла глаза, чувствуя, что и сама сейчас уснет, прямо так, сидя на диване, прислонившись головой к его спинке. У нее больше не было сил. Здесь, в гостиной отца, она чувствовала себя в безопасности. Как тогда, когда была еще ребенком и он мог ее защитить. Сейчас он уже не мог этого сделать, но все равно ей было хорошо.

Сейер проснулся оттого, что у него затекла шея. Как всегда, он уснул в кресле после ужина. К тому же он чувствовал, что у него намокли ноги. Пес опять лежал у него в ногах и пускал слюни. Конрад пошел в душ. Медленно, не глядя в зеркало, разделся, встал под струю и стал медленно поворачиваться. Каждый раз, когда он невольно задевал плитку на стене, по лицу его пробегала гримаса. Эта проклятая плитка была из винила – эдакая имитация мрамора. С годами она пожелтела. И сейчас, задним числом, он не мог представить себе ничего более отвратительного для отделки стен в ванной. Элисе годами к нему приставала и просила заменить эту жуткую плитку, купить что-нибудь вместо нее, она тоже считала ее отвратительной. Ладно, отвечал он, конечно, непременно. К весне – обязательно, я тебе обещаю, Элисе. И так продолжалось годами. А потом, когда она уже заболела, исхудала и потеряла волосы, он решил было в отчаянии заняться, наконец, этой треклятой ванной, но она только покачала головой. «Ты еще успеешь сделать это потом, Конрад», – сказала она слабым голосом. Его охватила жуткая тоска, ему даже пришлось несколько раз сильно моргнуть, чтобы не дать ей одолеть себя. На это у него не было времени, во всяком случае – сейчас. Он вытерся и оделся, потом прошел в гостиную и позвонил дочери, Ингрид. Ингрид была их единственным ребенком. Они долго болтали о том о сем, а под конец он пожелал Маттеусу спокойной ночи. Теперь он чувствовал себя значительно лучше. Прежде чем выйти из дома, он задержался у фотографии Элисе, которая висела над диваном. Она улыбалась ему. Потрясающая улыбка, безупречные зубы и никаких проблем. Пока. Ему всегда нравилась эта фотография. Но в последнее время она стала его немного раздражать, сейчас он предпочел бы, чтобы выражение ее лица было иным, возможно, ему хотелось бы увидеть фотографию, на которой она выглядит более серьезной – это больше соответствовало бы его собственному душевному состоянию. Такую фотографию, например, что стоит у Ингрид на пианино. Может, им поменяться? Он думал об этом, запуская Кольберга на заднее сиденье машины и выезжая в направлении Фрюденлюнна. Он еще не вполне ясно представлял себе, о чем станет говорить, когда приедет, но, как и всегда, полагался на свой талант импровизации – этим мастерством он владел в совершенстве. Людей всегда страшили паузы, им непременно хотелось их чем-то заполнить. Паузы возникали то и дело, внезапная тишина казалась его собеседникам мучительной. Именно эта лихорадочная болтовня его и интересовала, потому что люди, выведенные из равновесия, часто выбалтывали то, что могло оказаться для него полезным. К тому же Юстейн Магнус его не ждал. И не мог договориться со своей бывшей женой заранее. По правде говоря, Магнус вообще мог отказаться с ним разговаривать. Об этом Сейер, кстати, совсем не подумал. Но сама мысль показалась ему забавной, и он улыбнулся.

Магнус оставил Эве дом в Энгельстаде, а сам переехал в квартиру в Фрюденлюнне. Ну что ж, Сейеру доводилось видеть многоквартирные дома и похуже – например, тот, в котором обитал он сам. Многоэтажки, в одной из которых жил бывший муж Эвы Магнус, располагались в очень зеленом месте. Дома были шестиэтажные и стояли полукругом, как перевернутые костяшки домино – белые с черными точками. Если задеть крайний, то .рухнут и все остальные. Жили здесь, судя по всему, люди творческие. Вдоль стен и перед подъездами были разбиты клумбы и посажены кусты, совсем скоро здесь все должно было зацвести. Улица перед домами тоже была очень аккуратной, асфальт – чистейший, ни пылинки, ни соринки. Каждая из дверей квартир тоже была украшена – скромно, но достойно, либо симпатичными дверными табличками, либо засушенными цветами.

Дверь открыла гражданская жена Магнуса. Инспектор с любопытством взглянул на нее, стараясь понять, как эта женщина смогла заменить Эву Магнус. Дамочка была довольно пышная, женственная, пышущая здоровьем. Сейер даже не знал, на чем остановить взгляд. У Эвы Магнус, такой худой и серьезной, не было ни малейшего шанса по сравнению с этим кудрявым ангелочком.

– Сейер, – представился он дружелюбно. – Полиция.

Дверь моментально распахнулась. Поскольку он так широко и приветливо улыбался, она не спросила его, что же случилось, хотя обычно люди об этом спрашивали – если выражение лица его было иным, если он надевал на себя серьезную маску, такой прием он тоже использовал иногда. Но во взгляде ее был вопрос.

– Я приехал поговорить, – пояснил он. – С господином Магнусом.

– Ах, вот как? Он как раз дома.

Она проводила инспектора вглубь квартиры. С дивана навстречу ему поднялся рыжеволосый гигант. Перед ним на столе на газете «Арбейдербладет» лежали доисторический ящер из дерева и тюбик клея. У ящера не хватало одной лапы.

Они обменялись рукопожатием; гигант явно не научился соизмерять свою силу, или же он решил, что Сейер в состоянии выдержать столь крепкое рукопожатие. Но по сравнению с хозяином дома полицейский казался довольно щуплым, и его руке стало больно.

– Присаживайтесь, – предложил Магнус. – У нас есть что-нибудь выпить, Софи?

– Это совершенно неофициальный визит, – начал Сейер. – Просто мне стало любопытно… – Он уселся в кресло и продолжил: – Я приехал потому, что вы были женаты на Эве Магнус и наверняка помните про убийство Майи Дурбан.

Магнус кивнул:

– Да, конечно, помню. Жуткая история. Вы еще никого не арестовали? Уже много времени прошло. Я и по газетам следил, Эва больше никогда об этом не говорила, и я подумал, что вы пришли совсем по другому поводу, про Дурбан я почти забыл. Но, пожалуйста, спрашивайте. Что знаю, расскажу.

Он развел руками. Симпатичный мужик, приветливый, открытый.

– А что вы подумали? – полюбопытствовал Сейер.

– Э-э-э… Может, поговорим об этом потом?

– Хорошо.

Сейер взял из рук хозяйки стакан «Сулу» и поблагодарил.

– Вы были знакомы с Майей Дурбан?

– Нет. Не был. Но я о ней слышал. Эва и Майя расстались, когда были еще девчонками. Но в детстве они были довольно близкими подругами. Ну, вы знаете, как это обычно бывает у девчонок: друг задруга горой, водой не разольешь. Она совершенно случайно прочитала в газете, что Майя убита. Они не виделись с шестьдесят восьмого года. Или, может быть, с семидесятого?

– Да, верно. Если не считать того дня, когда Майя была убита. Нет, это было днем раньше. Они встретились в городе. А на следующий день Эва навестила Дурбан у нее на квартире. – Сейер быстро взглянул на Юстейна: – А вы не знали?

– Нет, – медленно произнес он. – Она… Ну, ладно. Наверное, она забыла мне об этом сказать, – произнес сказал он, кривовато улыбнувшись.

Сейер удивился.

– А кстати, вам что-нибудь говорит имя Эгиль Эйнарссон? – Он пил «Сулу» и чувствовал себя легко и свободно; в конце концов, в этом доме жили люди, которые ни в чем не были виновны, и это делало обстановку непринужденной.

– Нет, не думаю. Если только так не звали того парня, чей труп плескался в реке пару недель назад.

– Именно так его и звали.

– А-а-а… Ну, понятно. Я слышал эту историю.

Юстейн достал из кармана рубашки трубку из красного дерева и принялся искать на столе спички.

Пышная Софи суетилась вокруг, в одной руке у нее был пакет арахиса, а другой она пыталась нашарить в шкафу какую-нибудь вазочку, чтобы его туда высыпать. Арахис Сейер ненавидел.

– Но я понятия не имею, кто это. В газете была фотография, – хозяин дома чиркнул спичкой, несколько раз затянулся и выдохнул дым, – но, хотя мы и живем в маленьком городе, я не знаю, кто это. И Эва тоже.

– Эва?

– Она была от него, так сказать, в непосредственной близости. Хотя он, наверное, в этот момент был уже мало на себя похож. Честно говоря, я думал, вы пришли из-за этого. Потому что именно она нашла этот труп, они с Эммой. Конечно, это было противно, но мы поговорили об этом. Моя дочка и я, – уточнил он. – Она бывает у нас по выходным два раза в месяц. Но я надеюсь, что сейчас она уже про все это забыла. Хотя от детей можно всего ожидать. Иногда они молчат о чем-то, потому что не хотят ранить нас, взрослых.

Наконец ему удалось как следует раскочегарить трубку. Сейер смотрел в стакан с газировкой и пытался подобрать нужные слова. Сделать это было сложно, что с ним бывало редко.

– Ваша бывшая жена нашла труп Эйнарссона?

– Ага. Я думал, вы знаете. Ведь это именно она позвонила и сообщила. Разве вы не из-за этого пришли? – удивленно спросил Юстейн.

– Нет, – ответил Сейер. – Нам позвонила пожилая дама. Ее звали Маркестад, насколько я помню. Эрна Маркестад.

– Да? Ну, значит, звонили многие, такое дело. Но именно Эва и Эмма нашли его первыми. И позвонили в полицию из автомата. Мне Эмма все рассказала. Они гуляли по дорожке вдоль реки. Они часто там гуляют, Эмма это просто обожает.

– И вам рассказала Эмма – не Эва?

– Э-э-э… Она об этом не сказала, то есть сразу не сказала. Но мы говорили об этом потом.

– А вам это не показалось странным? Я, конечно, не знаю, как вы теперь друг с другом общаетесь, но…

– Ну да, – подумав, признал Магнус, – это и в самом деле странно. Она могла бы рассказать мне сама. Мы вообще-то много друг с другом говорим. А Эмма рассказала мне об этом в машине, когда мы ехали сюда. Что они гуляли вдоль реки, а тут как раз этот бедолага вынырнул у берега. И они тут же побежали звонить, Эва звонила из телефона-автомата. А потом пошли в «Макдоналдс». Это для Эммы воплощение земного рая, – ухмыльнулся он.

– И наших людей они дожидаться не стали?

– Нет, судя по всему. Но…

За столом на секунду стало тихо, показалось, что Юстейн Магнус впервые призадумался.

– Думаю, с моей стороны это нехорошо – сидеть здесь и закладывать Эву. И обсуждать то, что она говорила, а что не говорила. У нее наверняка были свои причины. Полагаю, вам звонило много народа, а зарегистрировали только один звонок. Или я не прав?

Сейер кивнул. Он уже успел кое-что придумать, и лицо его приняло обычное выражение.

– Ну да, он лежал в воде, плескался, можно сказать, в центре города. Наверняка его многие видели. Кроме того, у нас в отделе иногда бывает такая суматоха – особенно перед выходными. Иногда кто-то слишком расслабляется, честно вам скажу.

Он старался, чтобы его слова звучали как можно правдоподобнее.

И он продолжал беседовать с Магнусом еще столько, сколько считал нужным. Пил лимонад маленькими глотками, а к арахису даже не притронулся.

– То есть теперь у вас два нераскрытых убийства? – Магнус подул на капельку клея и приготовился склеить коленный сустав из тонкой фанеры.

Верно. Знаете, иногда бывает, что ни одна живая душа ничего не видела и не слышала. Или же люди не думают, что это может быть важно. Или же кому-то так хочется оказаться в центре внимания, что он просто заваливает нас всевозможными подозрительными фактами. А кто-то боится показаться глупым, предпочитает на всякий случай молчать. Но серьезных свидетелей, по правде говоря, бывает не так много. К сожалению.

– Это анатозавр, – улыбнулся вдруг Магнус и поднял ящера. – Длина двенадцать метров. Две тысячи зубов, и мозг размером с апельсин. Еще и плавать мог. Представьте, каково было бы встретить такого в лесу?

Сейер улыбнулся.

– Знаете, – продолжал Магнус, – у меня такое чувство, что эти доисторические чудовища нас сейчас просто-напросто оккупировали. И я не удивлюсь, если один такой красавец в один прекрасный день возьмет и склюет крышу с нашего дома.

– Понимаю, о чем вы. У меня самого внуку четыре года.

– Ну, – сказал Магнус, – я полагаю, что Эва помогла вам, сделала, что могла. Они были близкими подругами. Были готовы на все друг ради друга.

Возможно, подумал Сейер. Возможно, именно так оно и было. Когда Сейер уже опять сидел в машине, а Кольберг перестал выражать свою бурную радость – как будто хозяин только что сходил в экспедицию на Южный полюс и вернулся, – он подумал, что Магнус сразу же после его ухода бросился к телефону звонить бывшей жене. Это, разумеется, было крайне некстати. Он бы предпочел застать ее врасплох. Но все равно времени у нее будет мало, от фрюденлюнна до Энгельстада всего-то пятнадцать минут езды. Ему бы сначала, конечно, следовало переговорить с дежурным, выяснить – вдруг звонок и на самом деле по какой-то причине не был зафиксирован. Но он не верил, что такой прокол возможен. Все нормальные полицейские прекрасно понимали, что иногда с места происшествия звонит сам преступник, поэтому они всегда спрашивали у звонившего имя и адрес. Если же узнать их им не удавалось, звонок записывали в журнале как анонимный, с указанием даты, времени и пола звонившего. Сейер спокойно вел машину, и ему даже в голову не приходило увеличить скорость. Может, ему все-таки удастся застать ее прямо в разгар разговора с Юстейном Магнусом, пока она будет беспомощно барахтаться в поисках подходящего объяснения? Обнаружив труп в реке, думал он, не каждая женщина пожимает плечами и идет обедать в «Макдоналдс».

Забавы ради он взял мобильник и набрал домашний номер Магнуса. Занято.

Въезжая на нужную улицу, он увидел погруженный во тьму дом и пустое место там, где обычно стоял автомобиль Он притормозил и немного посидел в машине, пытаясь справиться с охватившим его разочарованием. Ну, ладно. Занавески на месте, значит, она никуда не переехала, утешил он себя. Он выехал со двора, вырулил на дорогу и решил ненадолго заехать на кладбище. Он любил бывать там и ходил туда часто, смотрел, как съеживаются пятна снега, ему нравилось заранее планировать, что он посадит на могиле Элисе этой весной. Может быть, медвежьи ушки, решил он. Они будут неплохо смотреться рядом с фиолетовыми крокусами. Крокусы могли проклюнуться в любую минуту, лишь бы стало потеплее.

Церковь была большая, торжественная, красно-коричневая, она самоуверенно царила высоко над городом. Церковь эта ему никогда не нравилась; на его вкус, здание было слишком помпезным, но больше хоронить Элисе было негде. Надгробный камень был сделан из красного тулита, на нем была одна-единственная надпись: Элисе. Довольно-таки крупными буквами. Годы и даты он указывать не стал. Тогда она стала бы одной из многих, так ему казалось, а она была единственной. Он копнул землю пальцем, увидел первый ярко-зеленый росток и обрадовался. Постоял немного, прищурившись: теперь у нее была хоть какая-то компания. Наверняка кладбище – самое одинокое место в мире, подумалось ему вдруг, кладбище, на котором одни только надгробные камни.

– Как ты думаешь, Кольберг, каково тут лежать? Холодно, а?

Пес посмотрел на него черными глазами и навострил уши.

– Знаешь, сейчас и для собак есть кладбища. Раньше я считал, что это смешно, но теперь я так не думаю. Потому что сейчас у меня остался только ты.

Он погладил пса по большой голове и тяжело вздохнул.

И пошел назад к машине. Он прошел мимо могилы Дурбан, совершенно голой, если не считать веника сухого коричневого вереска. Его следовало бы убрать. Он быстро наклонился, собрал мусор и немного поскреб землю перед камнем, чтобы показалась темная влажная земля. Бросил вереск в компостную кучу возле колонки. Потом сел в машину и – его внезапно осенило – помчался в отдел.

Дежурил Скарре. Он был на месте. Сидел и читал какую-то книгу в мягком переплете, положив ноги на стол. Картинка на обложке была весьма кровавая.

– Ночь на второе октября, – коротко сказал Сейер. – Была заварушка в «Королевском оружии», и мы чуть было не арестовали одного пьяного.

– Чуть было не арестовали? – Ну да, ему едва удалось этого избежать. Мне нужно его имя.

– Если я его записал, ты его получишь.

– Его выручил приятель. Точнее – Эгиль Эйнарссон. Но все равно это могло попасть в рапорт. Они звали его Педро. Попытайся найти!

– Да помню я его, – сказал Скарре. Пальцы его забегали по клавиатуре, он искал, а Сейер ждал. Наконец-то наступил вечер, стаканчик виски был уже в пределах досягаемости, за окном сгущалась тьма, а здание суда стало похоже на большую клетку с попугаем, на которую кто-то набросил плед. Все стихло. Скарре продолжал искать, он просматривал информацию о кражах со взломом, семейных скандалах, украденных велосипедах, работая всеми десятью пальцами.

– Ты что, на курсы ходил? – поинтересовался Сейер.

– Арон, – сказал вместо ответа Скарре. – Петер Фредрик Арон. Толлбюгата, четыре.

Сейер записал имя, вытащил нижний ящик стола, зацепив его носком ботинка и поставил ногу на ящик.

– Ну, конечно, мы общались с ним, когда Эйнарссон пропал. Петер Фредрик. Если не ошибаюсь, с ним именно ты беседовал?

– Да, верно. Я тогда с несколькими парнями разговаривал. Одного из них, по-моему, звали Арвесен.

– Ты что-нибудь помнишь про этого Арона?

– Разумеется. Помню, что он мне не понравился. И что он нервничал. Помню, я немного удивился, когда узнал, что у него якобы была крупная ссора с Эйнарссоном, я узнал об этом позже, когда говорил с Арвесеном, но в ходе проверки это не подтвердилось. Он очень хорошо отзывался об Эйнарссоне. Сказал, что тот и мухи никогда не обидит, и если с ним что-то случилось, то это явно какое-то большое недоразумение.

– А ты проверил, не числится ли за ними что-нибудь?

– Да. Арвесена несколько раз штрафовали за превышение скорости, Эйнарссон был чист, а Арон однажды привлекался к суду за езду в нетрезвом виде.

– Ну и память у тебя, Скарре! – Да уж, не жалуюсь.

– Что читаешь? – Детектив.

Сейер удивленно приподнял брови.

– А ты что, Конрад, сам никогда детективы не читаешь?

– Господи, да нет, конечно. Во всяком случае, сейчас уже не читаю. Раньше бывало. Когда был помоложе.

– Вот этот, – сказал Скарре и помахал книжкой, – по-настоящему классный. Просто невозможно оторваться.

– Сомневаюсь я, однако.

– Я тебе дам, когда сам закончу.

– Да нет, спасибо. Мне что-то не особо интересно. У меня дома, кстати, есть куча очень неплохих детективов. Могу дать почитать. Если уж ты их так любишь.

– А они очень древние?

– Почти твои ровесники, – улыбнулся инспектор и толкнул ящик на место. Тот закрылся с легким стуком.

Наконец наступила суббота. Было ясно и безветренно. Поворачивая к аэропорту Ярлсберг, Сейер поглядывал на ветровой конус. По правде говоря, больше всего он казался ему похожим на использованный гигантский презерватив. Конус вяло стукался о мачту, как будто его выбросил кто-то из богов за ненадобностью. Сейер припарковался, запер дверцу, вытащил из багажника парашют; костюм был у него с собой, в пакете. День был просто потрясающий. Один, нет, может быть, два прыжка, подумал он и заметил юную смену – они уже вовсю готовились. На них были костюмы для прыжков – сиреневые, красные и бирюзовые, как у конькобежцев, а сложенные и упакованные парашюты напоминали маленькие рюкзачки.

– И зачем вы покупаете такие костюмы? – поинтересовался он, глядя на тощих мальчишек, вся мускулатура которых или отсутствие таковой прекрасно просматривались под эластичным материалом.

– Ну, – ответил паренек со светлым чубом, – понимаете, такая шестиместная палатка, как у вас, не дает никакой скорости. – Он имел в виду комбинезон Сейера. – Хотя вам, наверное, скорости и на работе хватает?

– Можно сказать и так. Даже здорово, что здесь немного тормозишь.

Он бросил костюм и парашют на землю, посмотрел на небо, прикрывая глаза от слепящего солнца.

– На чем летим?

«Сессна». Пять человек одновременно, старики прыгают первыми. Хаугер и Бьернеберг подъедут попозже, может, вы бы тогда втроем прыгнули? По-моему, вы в одном весе. А то можно навык утратить.

– Я подумаю, – ответил он без особого энтузиазма. – Держать людей за руку я могу и на земле. То, что мне больше всего нравится там, наверху, – сказал он и кивнул на небо, – это одиночество. Там, наверху, ты действительно в полном одиночестве. Ты тоже поймешь это, но попозже, когда станешь старше.

Синхронные прыжки с парашютом Сейер любил примерно так же, как синхронное плавание. Он купил в автомате колу и присел на краешек ограды. Стараясь не испачкаться, медленно пил колу, наблюдая за парашютистами, которые стали приземляться. Сначала прыгали новички. Больше всего напоминая подстреленных ворон, они приземлялись самым причудливым образом. Первый пропахал землю подбородком, второй задел крыло модели нового самолета, и та врезалась носом в траву. Поле, на которое они садились, им приходилось делить с местным клубом авиамоделистов, с которым они находились в состоянии перманентного конфликта. Поток ругательств и проклятий не заставил себя ждать и сейчас. Нельзя сказать, чтобы хоть один из новичков приземлился прилично. Да уж, чертовски легко прыгать со стула на кухне, подумал он. Именно так они и упражнялись поначалу – прыгали по сто пятьдесят раз с кухонного стула, переворачивались и снова вскакивали на ноги – с легкостью необычайной. В действительности все оказалось иначе. В первый раз Сейер сломал лодыжку, и Элисе встретила его улыбкой, когда он, прыгая на одной ноге, появился на пороге квартиры. Нога была в гипсе. Нельзя сказать, что улыбалась она злорадно, но она же его предупреждала! А так он всегда отделывался легко, может быть, слишком легко. У него было 2017 прыжков, и запасной парашют ему никогда еще не приходилось использовать. Именно это-то и настораживало. Потому что никому еще не удавалось избежать этого, рано или поздно придет и его черед. Может, сегодня, подумал он. Он думал об этом всегда, когда вот так сидел на заборчике и готовился к первому прыжку. Никогда нельзя было забывать о том, что, может статься, ты дернешь за кольцо парашюта, глянешь в голубое небо и поймешь, что парашют-то над тобой и не раскрылся. Тот самый, сине-зеленый, который у тебя уже пятнадцать лет. Оснований менять его на новый просто нет.

Он встал и положил бутылку в машину. Огляделся. Пейзаж вокруг был такой скучный и ровный. Таким он был, если смотреть на него с земли, но каким же прекрасным становился он с высоты в десять тысяч футов! Воздух был кристально чист, солнце отражалось в стеклах машин. Потом он натянул синий комбинезон, пристегнул парашют и направился к бело-красному самолету, который как раз медленно заходил на посадку. Сначала в самолет вскарабкались двое мальчишек и одна девица лет шестнадцати. Сам он сел у двери, покрепче затянул шнурки высоких ботинок и надел кожаный шлем, потом кивнул пятому в группе. Пилот обернулся, поднял большой палец, и самолет рванул с места. Шума было мало, иногда самолет чуть подпрыгивал. К этому моменту Сейер всегда старался выбросить из головы все мысли. Он увидел, как мимо пронеслись припаркованные автомобили, и почувствовал, что шасси оторвались от земли. Посмотрел на стрелку высотомера. Они достигли отметки пять тысяч футов.

Он увидел синеющий фиорд, машины на шоссе. С такой высоты казалось, что машины движутся еле-еле, как в замедленной съемке, хотя на самом деле скорость у них была километров 90-юо. Кто-то кашлянул, трое подростков образовали фигуру, взявшись за руки. В своих комбинезонах они были похожи на нарядных ребятишек, которые играют в считалочки. Он услышал, что число оборотов уменьшилось, и хорошенько затянул ремешок под подбородком, еще раз посмотрел на шнурки ботинок и на стрелку высотомера, которая все поднималась и поднималась, и улыбнулся, увидев наклейки на двери: белые облачка с разными текстами: «Blue sky forever», «Chickens, turn back!», «Give my regards to mamma»[16]. Они уже достигли нужной высоты, и он снова кивнул Трондсену, сидящему напротив, подтверждая, что хотел бы прыгнуть первым. Повернулся, чтобы оказаться спиной к двери. Теперь перед ним были молодые лица, такие странно гладкие: они действительно выглядели, как маленькие дети, он даже не мог припомнить, было ли его собственное лицо когда-нибудь таким же гладеньким, но ведь это было так давно, больше тридцати лет тому назад, подумал он и увидел, что Трондсен открывает дверь. Шум снаружи и ветер словно бы вжали его в маленький самолет, мешали ему выпасть из двери тогда, когда он был уже на самом деле готов. Конрад, помни: вполне возможно, что на этот раз парашют не раскроется, сказал он себе. Он всегда говорил это себе именно в такой момент, чтобы не забыть. Он поднял большой палец, еще раз без улыбки посмотрел на молодые лица – они тоже не улыбались. Он откачнулся назад и выпал из самолета.

На следующий день Сейер опять запустил Кольберга в машину и поехал в дом престарелых, где его мать находилась уже четвертый год. Он оставил машину на стоянке для посетителей, быстро дал наставления псу и направился к главному входу. Ему всегда нужно было время, чтобы собраться с духом. Сейчас времени не было, но в последний раз он навещал мать уже четырнадцать дней назад. Он выпрямился и кивнул завхозу, который попался ему навстречу. Завхоз шел со стремянкой в руках, у него была запоминающаяся расслабленная походка и довольная улыбка на широком лице. Было видно: такой человек и работу свою любит, и все в этой жизни у него есть, и вообще он не понимает, что это все вокруг так суетятся? Немногие могут похвастаться таким выражением лица, подумал Сейер. И вдруг увидел в стеклянной двери отражение своей собственной мрачной физиономии. Да, похоже, я не произвожу впечатления счастливого человека, подумалось ему вдруг, но, если уж быть честным, меня это никогда особо и не волновало. Он поднялся по лестнице на второй этаж, кивнул кому-то из знакомых и прошел прямо к ее двери. У матери была отдельная комната. Он громко стукнул три раза и открыл дверь. Войдя внутрь, он остановился, постоял, чтобы она услышала, ей всегда требовалось немного времени. Она повернула голову. Он улыбнулся, подошел к ее кровати, подвинул поближе стул и взял ее тонкую руку в свою.

– Привет, мам, – сказал он. Глаза ее стали какими-то блеклыми, но блестели. – Это я. Вот приехал посмотреть, как ты тут. – Он сжал ее руку, но ответного пожатия не дождался. – Я был тут недалеко, – соврал он.

Нельзя сказать, что врать ему было стыдно. Он же должен был говорить о чем-то, а найти тему было нелегко.

– Надеюсь, у тебя есть все, что тебе нужно. Мать огляделась по сторонам, словно бы проверяя.

– Надеюсь, у тех, кто здесь работает, находится время, чтобы зайти и посидеть с тобой. Во всяком случае, мне они говорят, что заходят к тебе. Хочется надеяться, что не врут.

Мать не отвечала. Смотрела на него своими светлыми глазами, как будто ожидала чего-то большего.

– Я ничего не принес. Они говорят, что цветы – не самый подходящий подарок, а что еще придумать? Поэтому я привез себя. А Кольберг в машине, – добавил он.

Ее глаза уже не смотрели на него, они уставились в окно.

– Пасмурно на улице, – быстро произнес он. – Но приятно. Не холодно. Надеюсь, ты будешь иногда лежать на веранде, когда наступит лето. Ты ведь всегда любила бывать на улице – шла гулять при первой же возможности, прямо как я.

Он взял и вторую ее руку; руки были маленькие и просто утонули в его больших ладонях.

– Что-то у тебя ногти чересчур длинные, – вдруг заметил он. – Им следовало бы их подстричь.

Он потрогал ногти пальцами, они были жесткие и желтые.

– Это занимает всего-то пару минут, я мог бы и сам это сделать, но боюсь, что я немного неуклюжий. Неужели у них нет никого, кто мог бы подстричь тебе ногти?

Мать снова взглянула на него. Рот ее был полуоткрыт. Зубного протеза не было. Они утверждали, что он ей только мешает. Беззубая, она казалась старше, чем на самом деле. Но волосы были причесаны, и сама она была чистенькая, и постельное белье свежее, да и в комнате было чисто. Он вздохнул. Он снова и снова смотрел на нее и пытался найти в ее лице хоть малейший признак того, что она его узнала, но не находил. Мать снова отвела глаза. Когда он, наконец, поднялся и пошел к двери, она по-прежнему лежала, уставившись в окно, как будто уже забыла о нем. В коридоре он встретил санитарку. Она приветливо улыбнулась высокому мужчине, он коротко улыбнулся в ответ.

– У нее ногти слишком длинные, – сказал он. – Вы можете что-нибудь сделать?

И он ушел, пытаясь справиться с тем состоянием подавленности, которое всегда испытывал после посещений матери. Но это продолжалось всего пару часов, а потом проходило.

Сейер поехал в Энгельстад, но сначала сделал пару звонков. У него возник еще один вопрос, и ответы, которые он получил, заставили его призадуматься. Даже самые маленькие движения, производимые человеком, похожи на круги на воде, подумалось ему. Крохотный камешек можно заметить совсем на другом пляже, в месте, где никому и в голову не пришло бы его искать.

Эва Магнус открыла ему дверь, облаченная в белую рубашку с многочисленными следами черной и белой краски. В руке у нее был кусок наждачной бумаги. По ее лицу он догадался, что она ждала его, и уже составила план предстоящего разговора. И он почувствовал крайнее раздражение.

– Здравствуйте, фру Магнус! Давно не виделись!

Она коротко кивнула и ничем не показала, что удивлена его визитом.

– В прошлый раз я приезжал поговорить о Майе Дурбан, а сейчас – об Эйнарссоне. Забавно, правда?

В ответ она глубоко вздохнула.

– У меня только один маленький вопросик.

Он говорил вежливо, но не особо церемонился. Он вообще стеснялся редко. Он олицетворял власть, он излучал ее; иногда это заставляло людей нервничать, если ему того хотелось, как, например, сейчас.

– Да, я уже слышала, – сказала она и отступила в глубину прихожей. Она откинула длинные волосы за спину и закрыла за ним дверь. – Юстейн звонил. Но я ничем больше помочь не могу. Да, я видела, как выплыл этот бедолага, и я вам звонила. Часов в пять вечера. Со мной была Эмма. Я не помню, с кем я говорила, если вас интересует это, но уж если так случилось и вы забыли записать звонок, то это не моя проблема. Во всяком случае, я выполнила свой долг, так это, кажется, называется. И больше ничего добавить не могу.

Вызубрила на славу. Явно успела прорепетировать несколько раз.

– Но помогите мне тогда хотя бы с голосом, – попросил он, – чтобы я мог разобраться и виновный был наказан. Потому что не дело, когда такое происходит. Все поступающие звонки должны быть зарегистрированы. И то, что произошло, совершенно недопустимо, мы должны это пресечь, если вы понимаете, о чем я.

Она стояла спиной к нему, загораживая вход в гостиную, и он видел черные и белые картины, которые произвели на него такое сильное впечатление в прошлый раз. Он не мог видеть ее лица, но чувствовал, что она ощетинилась всеми колючками. Она знала, что он блефует, но сказать об этом не могла.

– Да нет, господи, это был совершенно обычный голос. Я об этом даже не думала.

– Акцент жителя Восточной Норвегии?

– Э… Да нет… Я не помню, чтобы это у него был какой-то особый акцент, но я редко обращаю внимание на такие вещи. И потом, у меня был стресс, ведь со мной была Эмма и все такое. А зрелище было не из приятных.

Она уже вошла в гостиную, но по-прежнему стояла к нему спиной. Он прошел за ней. – А голос был старый или молодой?

– Понятия не имею.

– В тот вечер у нас дежурила женщина-офицер, – солгал он.

– Да? Тогда, должно быть, она отошла в туалет или куда-то еще, – быстро сказала Эва. – Потому что я разговаривала с мужчиной, в этом я уверена.

– Он говорил с акцентом жителя Южной Норвегии?

– Господи, да не знаю я! Это был мужчина, а больше я ничего не помню. Я звонила, и больше мне сказать нечего.

– И что он сказал?

– Что сказал? Да ничего особенного, спросил, откуда я звоню. – А потом?

– Да ничего, собственно говоря.

– Но он попросил вас остаться на месте?

– Нет. Я просто объяснила, где это.

– Что?

– Я сказала, что это примерно около Народного дома. Там, где стоит памятник сплавщику.

– И потом вы ушли?

– Да, ушли. Мы пошли поесть, потому что Эмма была голодна.

– Дорогая фру Магнус, – произнес Сейер медленно. – Неужели вы думаете, что я вам поверю? Поверю в то, что вы звонили, сообщили о том, что нашли труп, и что вас даже не попросили дождаться полиции?

– Господи, но я же не могу отвечать за все те ляпы, которые ваши люди совершают на работе! Может, он был молодой и неопытный, откуда я знаю? Это, во всяком случае, не моя вина.

– То есть вам показалось, что голос был молодой?

– Нет, не знаю. Я редко обращаю внимание на такие вещи.

– Художники обычно как раз обращают внимание на такие вещи, – сказал он резко. – Они наблюдательны, схватывают все детали. Разве не так?

Она не ответила. Поджала губы, и рот ее превратился в узкую щелочку.

– Я должен вам кое в чем признаться, – тихо произнес он. – Я вам не верю.

– Это ваша проблема.

– Сказать, почему? – спросил он.

– Мне это не интересно.

– Потому что, – сказал он еще тише, – потому что все только и мечтают о таком звонке. На долгом и скучном вечернем дежурстве все только и мечтают о том, чтобы найти труп. Ничто не в состоянии так зажечь инспектора полиции во время обычного вечернего дежурства, как сообщение об утопленнике, а то все одни семейные скандалы, угоны, алкаши задержанные скандалят… Понимаете?

– Значит, тот дежурный был исключением.

– У нас, конечно, всякое может быть, – признался он. – Но такого не бывает.

Больше ей сказать было нечего; она продолжала упрямо на него смотреть.

– Вы пишете картину? – вдруг спросил он.

– Да, разумеется. Это мой хлеб.

Она стояла, поэтому он тоже не мог сесть.

– Наверное, это нелегко. Жить на доходы от продажи картин, я имею в виду.

– Нет. Я и раньше говорила, что это нелегко. Но мы справляемся.

Она явно начинала терять терпение, но выгнать его не осмеливалась. Никто не осмелился бы. Она ждала. У нее были такие узкие плечи! Она надеялась, что он вот-вот уйдет и она снова сможет вздохнуть свободно – так свободно, как это возможно, учитывая то, что она знала.

– Голь на выдумки хитра, – ехидно заметил он. – А вы стали вовремя оплачивать счета. Это необычно для вас – по сравнению с тем, что было до смерти Дурбан. Тогда-то вы все время запаздывали. Разве это не удивительно?

– Откуда вы об этом-то знаете?

– Надо только сделать пару звонков. В коммунальные органы, в энергонадзор, на телефонную станцию. Знаете, это просто удивительно, как люди реагируют, когда ты звонишь и говоришь, что ты из полиции. Сведения так и сыплются.

Секунду она колебалась, потом собралась с силами и с вызовом посмотрела ему в глаза. Ее глаза метали молнии.

– А дочка была с вами в телефонной будке, когда вы звонили? – спросил он как бы между прочим.

– Нет, она осталась на улице. Там было тесно, а Эмма занимает довольно много места.

Он кивнул. Она опять отвернулась, словно стремясь быть подальше от него.

– Но вы знали, что Дурбан и Эйнарссон были знакомы, не так ли?

Этот вопрос был как выстрел вслепую; и он словно повис в темной прихожей. Она открыла рот, чтобы ответить, потом закрыла его, потом опять открыла, а он терпеливо ждал, не отрывая взгляда от ее желтоватых глаз. Он чувствовал себя последним мерзавцем. Но ей что-то было известно, и он должен был получить эту информацию.

Она продолжала барахтаться в поисках ответа и, наконец, пробормотала:

– Понятия об этом не имею.

– Ложь, – проговорил он медленно, – знаете, она как мокрый снег. Вам это никогда не приходило в голову? Сначала маленькая ложь, но рано или поздно вам приходится передвинуть этот комок чуть подальше, добавить что-то к первой лжи, и она – как снежный ком – растет и растет, превращаясь в большую ложь. И, в конце концов, она становится настолько тяжелой, что вы уже не в состоянии ее нести.

Она молчала. Глаза ее сверкали, она пару раз быстро моргнула. И тут он улыбнулся. Она в растерянности уставилась на него – когда он улыбался, то становился совсем другим человеком.

– А вы что, вообще никогда не собираетесь использовать другие цвета?

– Зачем?

– Ведь жизнь вовсе не черно-белая.

– Я пишу не жизнь, – сказала она угрюмо.

– А что же?

– Ну, не знаю, как это объяснить. Наверное, ощущения.

– А что, ощущения не имеют отношения к жизни?

Ответа он не получил. Она стояла в дверях и смотрела ему вслед, пока он шел к машине, как будто хотела задержать его взглядом. И на самом деле она хотела, чтобы он вернулся.

Потом Сейер поехал к дочери. И успел как раз к тому моменту, когда Маттеуса закончили купать. Он был влажный и тепленький, с тысячами маленьких сверкающих капелек воды во вьющихся волосах. Потом на него надели желтую пижаму, и он стал похож на шоколадку, упакованную в желтую обертку.

Он пах мылом и зубной пастой, а в ванной все еще лежали акула, крокодил и кит. А еще губка в форме арбуза.

– Наконец-то, – улыбнулась дочь и обняла отца, она ощущала некоторое смущение, потому что виделись они нечасто.

– Много работы. Но я же все-таки приехал. Ингрид, не затевай ничего с готовкой, просто съем бутерброд, если сделаешь. И кофе. А Эрик дома?

– Играет в бридж. У меня в морозилке пицца. И еще есть холодное пиво.

– А у меня есть машина, – улыбнулся он. – А меня есть телефон, по которому можно вызвать такси, – парировала она.

– У тебя на все есть ответ!

– Нет, – засмеялась она. – Но я знаю одного человека, который действительно никогда за словом в карман не лезет!

И она ущипнула отца за нос.

Он сидел в гостиной на диване, держа на коленях Маттеуса и яркую книжку про динозавров и ящеров. Маленькое, только что вымытое тельце было таким теплым, что он даже вспотел. Он прочитал несколько строчек и погладил угольно-черные волосы, не переставая удивляться тому, какие же они кучерявые, какая невероятно крохотная каждая кудряшка и какое наслаждение он испытывает, гладя головку внука. Волосы были не мягкие и нежные, как у норвежских малышей, а жесткие, как стальная проволока.

– Дедушка останется ночевать, – сказал мальчик, глядя на него с надеждой.

– Останусь, если мама разрешит, – пообещал Сейер. – А еще я куплю тебе комбинезон, ты сможешь надевать его, когда будешь возиться со своим трехколесным велосипедом.

Потом он еще немного посидел на краешке кровати внука; дочь слышала, как он что-то напевал, исключительно монотонно, по-видимому, какую-то детскую песенку. Особыми вокальными талантами он похвастаться не мог, но нужный эффект был достигнут. Вскоре Маттеус заснул с полуоткрытым ртом, маленькие зубки сверкали в его ротике, как белые жемчужинки. Сейер вздохнул, встал и пошел к столу вместе с дочкой, которая уже всерьез становилась взрослой и была уже почти так же красива, как мать, – но только почти. Он медленно ел, запивая пиццу пивом, а сам думал о том, что в доме дочери пахнет так же, как пахло в доме у него самого, когда была жива Элисе. Потому что Ингрид использовала те же стиральные порошки, те же шампуни и лосьоны, ту же пасту – он узнал их на полках в ванной. И специи она использовала такие же, как и ее мать. И каждый раз, когда Ингрид вставала с места, чтобы принести еще пива, он тайком посматривал на нее, видел, что у нее такая же походка, те же маленькие ступни и та же мимика, когда она разговаривала или смеялась. И уже после того, как он улегся в так называемой гостевой комнате, которая на самом деле была крохотной детской – они просто еще не успели ее обставить, – он долго лежал и думал об этом. И чувствовал себя как дома. Как будто время остановилось. А когда он закрыл глаза, чтобы не видеть чужих занавесок на окнах, все вообще стало как раньше. И может быть, завтра утром его разбудит Элисе.

Эва Магнус сидела в тонкой ночной рубашке и мерзла. Она хотела лечь в постель, но не могла подняться со стула. Все тяжелее становилось делать то, что она собиралась, хотя она все время думала о том, что эта работа – выброшенная на ветер. Когда зазвонил телефон, она подскочила от неожиданности, посмотрела на часы и решила, что звонит отец – только он мог звонить так поздно.

– Да!

Она уселась поудобнее. Она любила говорить с отцом, но иногда эти телефонные разговоры бывали очень долгими.

– Эва Мария Магнус?

– Да.

Голос был незнакомый. Она никогда раньше его не слышала, во всяком случае, так ей казалось. Кто же это звонит так поздно, если даже не знаком с ней?

Послышался щелчок. Он положил трубку. Ее вдруг стала бить сильная дрожь. Она испуганно посмотрела в окно и прислушалась. Все было тихо.

Ингрид дала ему тюбик дегтярной мази. Он понюхал ее, недовольно покрутил носом и засунул тюбик в ящик. А потом уставился на фотографии, разложенные на столе. Красивая Майя Дурбан и вполне заурядный Эгиль Эйнарссон, начисто лишенный силы и мужественности, так же, как она – невинности. Он не мог представить, чтобы эти двое могли быть знакомы друг с другом, что они вращались в одной среде. Едва ли у них были даже какие-то общие знакомые. Но было связующее звено – Эва Магнус. Она нашла Эйнарссона в реке и по какой-то причине не сообщила об этом. Они с Дурбан когда-то были подругами, она была одной из последних, кто видел Дурбан живой. Дурбан и Эйнарссон были убиты с интервалом в несколько дней, оба часто бывали в южной части города, хотя это могло ничего и не значить – городок-то маленький.

Два «висяка» не вывели его из равновесия; такие вещи никогда не вызывали у него стресса. Это скорее подстегивало его, обостряло его способности, и он выстраивал мысли в логические ряды, сопоставлял, просматривал разные варианты – как короткие киносюжеты. Он все чаще тратил на работу свое свободное время, но свободного времени все равно оставалось более чем достаточно. Сейчас его интуиция подсказывала ему, что между двумя этими трупами есть какая-то связь, но доказательств не было никаких. Неужели у Эйнарссона все-таки была интрижка на стороне? Предположение об этом вызвало у его жены улыбку. Ну что ж, жены всегда узнают обо всем последними. За исключением Элисе, подумал он и почувствовал, что краснеет. Ему надо было бы забрать Эву Магнус с собой да надавить на нее хорошенько, но оснований для этого не было никаких. И все же ей следовало быть здесь, сидеть по другую сторону его письменного стола, чувствовать, что ее застигли врасплох, отвечать неуверенно, не так дерзко, как она разговаривала с ним в собственном доме. В этом огромном сером здании, этой каменной махине она почувствовала бы себя одинокой и напуганной, это здание могло сломать кого угодно. Нетрудно настаивать на своем на своей территории. Мой дом – моя крепость. Жаль, что у него нет старомодного пресса для белья, вот бы прокрутить строптивую женщину в нем и посмотреть, что вытечет. Возможно, черная и белая краска, подумал он. Но у него нет никаких оснований тащить ее сюда, вот в чем проблема. Она не сделала ничего противозаконного, после убийства Дурбан дала показания, и он ей поверил. Она жила как все, водила дочку в детский сад, рисовала, покупала еду, почти ни с кем не общалась, даже с другими художниками. А оплачивать счета досрочно не запрещено. Он ругал себя за то, что она легко отделалась с самого начала. Он ей поверил, когда она сказала, что ничего не знает. И, может быть, она и вправду встретила Дурбан совершенно случайно. И то, что подругу убили в тот же вечер, наверняка стало для нее настоящим потрясением. Этим можно было объяснить стрессовое состояние, в котором Эва находилась, когда он впервые навестил ее. В воздухе словно вибрировала нервозность. Но кому, думал он, придет в голову, найдя в реке труп, пожать плечами и отправиться в «Макдоналдс» перекусить? Кроме того, у нее теперь больше денег, чем раньше. Откуда они взялись?

Он сидел и размышлял, то и дело поглядывая в окно, но ничего интересного там не видел – только крыши домов и макушки самых высоких деревьев; вид из окна был так себе, но Сейер видел лоскуток неба, и это было уже здорово. Именно в небо пялятся арестованные, сидя в камере. Именно неба им не хватает. Разных оттенков, меняющегося света. Вечных скитальцев – облаков. Сейер хмыкнул про себя, выдвинул ящик письменного стола и обнаружил там пакетик «Фишерменз френд». Он запустил пальцы в пакетик, и вот тут-то раздался телефонный звонок. Это была фру Бреннинген из приемной, она сказала, что у нее внизу один мальчонка, которому очень надо поговорить с инспектором.

– И поторопитесь, – предупредила она. – Потому что он хочет писать.

– Мальчонка?

– Худенький такой. Ян Хенри.

Сейер сорвался с места и побежал к лифту. Лифт скользил вниз почти бесшумно. Ему не нравилось, что лифт производит так мало звуков, было бы гораздо солиднее, если бы он двигался с шумом и грохотом. Не то чтобы инспектор боялся лифтов, просто ему так казалось.

Ян Хенри тихо стоял в большом холле и высматривал его. Сейер по-настоящему растрогался, увидев тощенькую фигурку, в огромном холле она совершенно потерялась. Он взял мальчика за руку и повел к туалетам. Подождал снаружи, пока он сделает свои дела. Ян Хенри вышел, выглядел он намного спокойнее.

– Мама в парикмахерской, – объяснил он.

– Да? А она знает, что ты здесь?

– Нет, не знает, что я здесь, она просто разрешила мне погулять. Это надолго, ей будут делать кудряшки.

– Перманент? Да уж, это не шутка. Часа на два, – сказал Сейер со знанием дела. – Пошли ко мне в кабинет, посмотришь, где я работаю.

Он взял мальчика за руку и снова направился к лифтам, фру Бреннинген следила за ними с явным одобрением. Она уже покончила с большинством интриг и почти со всей властью в книжке. Оставалось вожделение.

– Ты, наверное, не любишь минералку, Ян Хенри? – спросил Сейер и осмотрелся: нет ли в кабинете чего-нибудь, чем можно было бы угостить парнишку. Минералка и «Фишерменз френд» вряд ли могли прельстить маленького мальчика.

– Нет, она мне нравится, мне ее обычно папа давал – сказал мальчик, явно довольный собой.

– Значит, я попал в точку.

Он вытряхнул пластмассовый стаканчик из упаковки над раковиной, налил в него минералки и поставил перед Яном Хенри на стол. Мальчик пил долго, осторожно глотая.

– Как у тебя дела? – спросил Сейер вежливо: он обратил внимание, что веснушек у Яна Хенри явно стало больше.

– Да ничего, – пробормотал мальчик. И добавил, как бы объясняя, зачем он, собственно, пришел: – У мамы теперь есть друг.

– Елки-палки! – вырвалось у инспектора. – Вот, значит, почему кудряшки!

– Не знаю. Но у него есть мотоцикл.

– Вот как? Японский?

– «БМВ».

– Ну?! А он тебя катает?

– Только по площадке, туда и обратно, там, где белье сушат.

– И то хорошо. Может, скоро куда-нибудь подальше поедете. Шлем надеваешь?

– Да.

– А мама? Ее он тоже катает?

– Нет, она не хочет ни за что на свете. Но я думаю, он ее, в конце концов, уговорит.

Сейер отпил из бутылки и улыбнулся. – Рад, что ты зашел. Ко мне нечасто на работу приходят.

– Правда?

– Ну, я хотел сказать, просто приходят в гости, как ты. Это приятно, когда просто в гости. Потому что это никак не связано с работой, если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Ага. Но я, честно говоря, не в гости. Я решил принести ту бумажку, – быстро проговорил Ян Хенри. – Вы говорили, что я должен сообщить, если что-то вспомню. Про ту бумажку, которая была у папы.

Сейер вцепился в край стола.

– Бумажку? – медленно переспросил он.

– Я нашел ее в гараже. Я сидел на столе, несколько дней сидел и все думал и думал, как вы сказали. И когда я закрыл глаза, то увидел перед собой папу, он был такой же, как в тот день, когда он не вернулся. И вот он вытащил эту бумажку из кармана. А я вдруг вспомнил, что он лежал на полу под машиной и тогда-то и вытащил бумажку из кармана. Он прочитал ее, выскользнул из-под машины, завел руку назад – вот так…

Он запрокинул руку за спину и как бы что-то куда-то положил в воздухе.

– …и он положил ее на маленькую перекладинку под столом, низко – почти у самого пола. Я спрыгнул и поискал там, и она там лежала.

Сейер почувствовал, что у него поднялось давление; но поскольку оно у него обычно было пониженное, никаких особых изменений в его организме это не произвело. Мальчик сунул руку в карман, потом снова вынул ее; в пальцах у него была зажата бумажка.

Когда Сейер расправлял ее и читал, руки его дрожали.

Имя «Лиланд». И номер телефона. Это был листок, оторванный от какого-то еще, побольше. Может, там было что-то еще?

– Отлично, парень! – бодро произнес инспектор и налил себе еще минералки.

Это был городской номер; вовсе не обязательно, что он вообще имел какое-то отношение к делу. Сейер знал это по собственному опыту, все-таки почти тридцать лет в полиции. Несмотря ни на что большинство людей были вполне добропорядочными гражданами, а интересоваться машиной вообще никому не возбраняется. Особенно если это «Опель Манта», достаточно привлекательная штука для тех, кто всем машинам предпочитает немецкие, подумал он. Если Эйнарссон действительно намеревался ее продать. Сейер удовлетворенно кивнул мальчику, хотя пальцы его так и тянулись к трубке, он даже чуть самокрутку себе не скрутил, но он никогда не брал с собой на работу табак, только противные сухие сигареты, которые у него вечно стреляли все остальные. Ян Хенри вполне заслужил небольшую экскурсию по зданию, может, отвести его в одну из камер предварительного заключения и в комнату для допросов? Убийца Эйнарссона гулял на свободе уже больше шести месяцев, так что получасом раньше, получасом позже – особой роли не играло. Сейер снова взял мальчика за руку и повел его по коридору. Ручка была тонкая, тоньше, чем рука Маттеуса, – у того были сильные, пухлые кулачки. Не забыть бы про комбинезон, подумал он, стараясь не делать слишком больших шагов. Он остановился у самой дальней камеры и отпер дверь. Ян Хенри заглянул внутрь.

– А это туалет? – спросил он и показал на дырку в полу.

– Да.

– Не хотел бы я здесь спать.

– Тебе и не надо. Просто слушайся маму, вот и все.

– Но пол теплый.

Он пошевелил пальцами в кроссовках.

– Да. Мы вовсе не хотим их заморозить. – А вы смотрите на них в окошечко?

– Да, смотрим. Пойдем выйдем. Я тебя подниму, и ты сам сможешь взглянуть.

Маленькое тельце было почти невесомым.

– Все выглядит точно так, как я себе и представлял, – сказал мальчик.

– Да уж. Выглядит как настоящая тюрьма, а?

– А здесь много заключенных?

– Как раз сейчас довольно мало. У нас тут тридцать девять мест, но сейчас заключенных только двадцать восемь. «В основном, мужчины, но есть и женщины.

– И женщины тоже?

– Да.

– Я не знал, что женщины тоже могут попасть в тюрьму.

– Да? Ты что же, думал, они лучше нас?

– Да.

– Тогда я должен тебе кое-что сказать. – Сейер таинственно понизил голос. – Так оно и есть.

– Но им хотя бы можно иметь радио. Я слышал музыку.

– Это вот отсюда. – Сейер показал на серую дверь. – Там у нас кинозал. И как раз сейчас они смотрят кино. Называется «Список Шиндлера».

– Кино?

– У нас тут есть все, что требуется. Библиотека, школа, врач, мастерская. Большинство из них работают, пока здесь сидят, вот сейчас, например, монтируют кабели для обогрева двигателей. А еще все должны сами стирать свою одежду, и они сами готовят себе еду, кухня этажом выше. А еще у нас есть тренажерный зал и комната досуга. Когда им нужен свежий воздух, мы поднимаем их на крышу, у нас там двор для прогулок.

– Похоже, у них ни в чем нет нужды.

– Ну, я не уверен. Они не могут пойти прогуляться в город в хорошую погоду и купить себе мороженое. А мы можем.

– А убежать отсюда можно?

– Случается. Но не часто.

– Они что, стреляют в охранников, крадут ключи?

– Нет, все не так драматично. Они просто разбивают стекло в окне и спускаются по внешней стене здания. А там их уже кто-то поджидает в машине с включенным мотором. Бывало, что кто-то ноги ломал, а кто-то получал сотрясение мозга. Потому что тут довольно высоко.

– Они что, рвут постельное белье на полоски, а потом связывают? Как в кино?

Нет, они просто воруют нейлоновый шнур в мастерской. Видишь ли, они не все время сидят по своим камерам, большую часть времени гуляют по зданию.

Сейер снова взял мальчика за руку, они прошли мимо поста охраны с пультами и мониторами. Инспектор сделал так, чтобы мальчик смог увидеть себя на мониторе. Ян Хенри помахал рукой, глядя в камеру. И они опять пошли к лифтам. Потом Сейер проводил мальчика через два квартала в парикмахерскую и убедился в том, что он уселся на цветастый диван из манильского тростника. Обратно инспектор почти бежал.

В кабинете он тут же схватился за справочник и открыл его на фамилии Лиланд. Он нашел шесть строчек с такой фамилией; один из номеров принадлежал фирме. Палец его скользил по цифрам, но номера, записанного на бумажке, не было. Странно. И женщин среди абонентов не было. Он чуть помедлил, потом поднял трубку и набрал номер, записанный на бумажке. Один гудок, два, три, он быстро взглянул на часы и стал считать гудки. После шестого трубку, наконец, сняли. Ответил мужской голос.

– Ларсгорд, – услышал он.

– Ларсгорд?

На секунду наступила тишина; Сейер пытался вспомнить, слышал ли он эту фамилию раньше? Нет, вряд ли. Он выглянул из окна, посмотрел вниз, на рыночную площадь, задумчиво взглянул на небольшой фонтан, в котором сейчас не было воды, он ждал весны – как и все прочие.

– Да, Ларсгорд.

– Могу ли я поговорить с человеком по фамилии Лиланд? – спросил он немного напряженным голосом.

– Лиланд? – Собеседник немного помолчал, потом откашлялся. – Нет, дорогой мой. Уже нет.

– Уже нет? Он переехал?

– Ну, можно сказать и так. Довольно далеко отсюда, фактически в вечность. Да. Видите ли, она умерла. Это была моя жена. До того как она вышла за меня замуж, ее фамилия была Лиланд. Кристине Лиланд.

– Мне очень жаль.

– Боюсь, в данном случае это не совсем уместно.

– Она умерла недавно?

– Нет, что вы, давно.

– Вот как? И больше никто с такой фамилией здесь не живет?

– Нет. Я с тех пор живу один. А кто говорит? Что вам нужно?

Собеседник явно забеспокоился, голос стал подозрительным и резким.

– Я из полиции. Мы расследуем убийство, и мне нужно кое-что проверить. Я не мог бы к вам заехать побеседовать?

– Конечно, приезжайте. Ко мне редко приходят гости.

Сейер записал адрес и прикинул: ехать примерно полчаса. Он передвинул магнит на доске, отведя себе пару часов, схватил куртку и вышел из кабинета. «Наверняка зря проезжу, – подумал он. – Но зато выйду из здания». Он не любил сидеть за столом, созерцая крыши домов и макушки деревьев через пыльное стекло.

Сейер медленно – как, впрочем, и всегда – ехал по городу, который наконец стал расцвечиваться хоть какими-то красками. В парке и на стадионе высадили петунии и бархатцы – жаль будет, если они замерзнут. Сам он всегда ждал семнадцатого мая и только потом высаживал цветы. Ему понадобилось двадцать лет, чтобы полюбить этот город, но сейчас он прочно занял свое место в его сердце. В разное время он отдавал предпочтение то одному, то другому району. Сначала – старой пожарной части, потом – холмам, застроенным старыми аристократическими виллами. Многие из вилл были переделаны в маленькие галереи и офисы. А на южной стороне холмов теснились многоэтажки: здесь жили беженцы, ждущие предоставления убежища, и иммигранты. Недавно в этом районе наконец появилось собственное отделение полиции, и работало одно неплохо. Сейер любил и мост через реку с красивыми скульптурами, и большую рыночную площадь, гордость города, с брусчаткой, уложенной затейливым узором. Летом она превращалась в настоящий рог изобилия фруктов, овощей и цветов. Сейер увидел маленький поезд – он однажды ездил на нем с Маттеусом и с трудом втиснул свои длинные ноги в крохотный вагончик. Сейчас поезд был переполнен – потные мамаши и розовые мордашки с сосками и леденцами; вагончики подпрыгивали на брусчатке. Инспектор решил заехать домой. Надо взять Кольберга покататься, решил он. А то пес все время один. Он нашел поводок, прицепил его к ошейнику и побежал вниз по ступенькам. По голосу собеседника он понял, что Ларсгорд очень стар. Почему же номер записан на Лиланд? Инспектор размышлял об этом, проезжая мимо электростанции и кемпинга, поглядывая в зеркало на машины, ехавшие за ним, и пропуская тех, кто выказывал нетерпение, – все, кто ехал за Сейером, рано или поздно непременно начинали терять терпение, на что он реагировал совершенно спокойно. Он повернул налево у фабрики по производству хрустящих хлебцев, еще несколько минут ехал по полям и лугам и, наконец, добрался до группы из четырех отдельно стоящих домиков. С краешка примостилась небольшая ферма. Ларсгорд жил в доме желтого цвета, красивом, небольшом, с кирпично-красными ставнями; рядом с домом стоял небольшой сарай. Он припарковался и пошел к крыльцу, но не успел подняться по ступенькам – дверь распахнулась, и на пороге появился худой долговязый человек. На нем была вязаная кофта и тапки в цветочек, он стоял, прислонясь к дверному косяку. В руке его была палка. Сейер порылся в памяти – что-то в облике старика показалось ему знакомым, но он так и не вспомнил, что именно.

– Сразу нашли? – спросил старик.

– Конечно. У нас тут не Чикаго, да и карта есть.

Они обменялись рукопожатием. Сейер осторожно пожал тощую ладонь – а вдруг у старика ревматизм – и вошел вслед за хозяином в дом. Не сказать, чтобы в жилище Ларсгорда был идеальный порядок, но здесь было уютно, приятный полумрак. Воздух свежий, пол чистый – никакой древней пыли по углам.

– Значит, вы живете один? – спросил Сейер и сел в старое удобное кресло, образца пятидесятых годов.

– Совсем один. – Старик с большим трудом опустился на диван. – И это, доложу я вам, далеко не всегда легко. Знаете, такое ощущение, что ноги просто гниют. В них все время вода, представляете, какой кошмар? К тому же у меня и сердце не с той стороны, но все еще стучит. Тьфу-тьфу, – он постучал костяшками пальцев по столу.

– Да? У вас на самом деле сердце не с той стороны?

– На самом деле. Вижу, вы мне не верите. У вас такое же выражение лица, какое бывает у всех, когда я об этом рассказываю. Дело в том, что в молодости мне удалили левое легкое. У меня был туберкулез, я провел два года в Вардосене[17]. Там было неплохо, но дело не в этом; когда они вытащили легкое, в грудной клетке образовалось так много пустого места, что вся эта фигня постепенно стала смещаться вправо. Но тикает, так что скриплю пока. У меня есть помощница по хозяйству, приходит раз в неделю. Убирается в доме, стирает грязное белье, выбрасывает мусор, моет холодильник и за цветами ухаживает. Она каждый раз приносит с собой три-четыре бутылки красного вина. Этого, конечно, ей делать нельзя. Я имею в виду, покупать мне красное вино, я в таком случае должен сам с ней в магазин ехать. Она просит, чтобы я молчал об этом. Но вы ведь никому не проболтаетесь, правда?

– Конечно, я никому не скажу, – улыбнулся Сейер. – Я и сам всегда перед сном выпиваю стаканчик виски, много лет так делаю. И несдобровать той домработнице, которая откажется ходить для меня в винный магазин, когда придет время. Разве они не для этого существуют? – спросил он с невинным видом.

– Один стаканчик виски?

– Один, правда, довольно вместительный.

– Ага. Знаете, в стакан входит четыре стопочки. Я подсчитал. «Ballantine's»?

– «Famous Grouse». Там еще куропатка на этикетке.

– Никогда не слышал. Но что вас ко мне привело? Неужели у моей жены были какие-то страшные тайны?

– Наверняка нет. Но я должен вам кое-что показать.

Сейер сунул руку во внутренний карман и вытащил бумажку с телефоном.

– Вам случайно не знаком этот почерк?

Ларсгорд поднес листок поближе к глазам, в его дрожащих пальцах он ходил ходуном.

– Не-ет, – неуверенно произнес он. – А что, должен быть знаком?

– Не знаю. Возможно. Я многого не знаю. Я расследую убийство тридцативосьмилетнего мужчины, его труп нашли в реке. И он не упал в реку во время рыбалки, вот в чем дело. В тот вечер, когда он исчез, – с тех пор прошло уже шесть месяцев – он сказал жене, что поедет показать кому-то свою машину. То есть тому, кто проявил к ней интерес. Мужчина записал имя и номер телефона этого человека на клочке бумаги, который попал ко мне совершенно случайно. Вот на этом. С фамилией «Лиланд» и вашим номером телефона, Ларсгорд. Вы можете это как-то объяснить?

Старик покачал головой. Он даже наморщил лоб, пытаясь вспомнить.

– Я вообще не буду этого объяснять, – ответил он, наконец, и голос его зазвучал довольно резко, – потому что ни черта не понимаю.

Где-то на самом дне памяти у него сохранились воспоминания о том телефонном звонке. Кто-то ошибся номером. Звонивший говорил что-то о машине. Когда же это было? Может, полгода назад. Возможно, стоит рассказать об этом? Нет, ни к чему это.

– У вас, наверное, остались родственники со стороны жены с той же фамилией?

– Нет. У жены не было ни братьев, ни сестер. Так что этой фамилии просто-напросто больше нет.

– Но кто-то же ею воспользовался!

– Знаете, фамилия Лиланд довольно распространенная.

– Нет. В городе только пять Лиландов. Но у них другие телефоны.

Старик вытащил сигарету из пачки, лежащей на столе, и Сейер дал ему прикурить.

– Мне просто нечего больше сказать. Тут наверняка какая-то ошибка. Мертвые не покупают подержанные машины. И потом, она даже водить не умела. Моя жена, я имею в виду. Хотя он, судя по всему, тоже свою тачку не продал. Если вы нашли его мертвым.

Сейер молчал. Он смотрел в лицо старика, пока тот говорил, а потом его взгляд стал скользить по стенам. И вдруг он буквально вцепился в подлокотник кресла, ему даже показалось, что волосы у него на затылке встали дыбом. Над головой старика висела небольшая картина. Черно-белая, только немного серого, настоящая абстрактная картина, и манера художника показалась ему на удивление знакомой. Он на секунду закрыл глаза, но тут же открыл их.

– Какая странная картина висит у вас над диваном, – тихо произнес он.

– А вы разбираетесь в искусстве? – быстро спросил старик. – Как вы думаете, есть в этом что-то или нет? Я давно говорю, что ей надо писать красками, тогда она, возможно, сможет что-то продать. Она пытается за счет этого жить. Моя дочь. Я-то не особо понимаю в искусстве, так что не могу сказать, есть в этом что-то или нет, но она занимается этим уже много лет и что-то пока не слишком разбогатела.

– Эва Мария, – произнес Сейер.

– Эва, да. Что? Вы знакомы с моей Эвой? Неужели?

Он заворочался, как будто что-то его вдруг взволновало.

– Да, я ее знаю. Совершенно случайно познакомились. Она пишет хорошие картины, – сказал Сейер. – Люди просто еще не поняли. Подождите немного – и увидите, ее дела пойдут в гору. – Он растерянно погладил подбородок. – Так значит, вы – отец Эвы Марии?

– А что?

– Скажите, а у нее не двойная фамилия – например, Эва Мария Лиланд-Магнус?

– Нет, она просто Магнус. И уж у нее-то точно нет денег на новую машину. Она сейчас в разводе, живет одна с маленькой дочкой, Эммой. Это моя единственная внучка.

Сейер встал и, не обращая внимания на удивленный взгляд старика, близко-близко подошел к картине. Он не мог оторвать взгляда от подписи. «Э. М. МАГНУС». Буквы были заостренные и наклоненные, они немного напоминали древние руны. И инспектор опустил глаза на бумажку с телефоном. «Лиланд». Точно такие же буквы. Не надо быть экспертом-почерковедом, чтобы это увидеть. Он вздохнул.

– У вас есть все основания гордиться дочерью. Но я приехал только из-за этой бумажки. Значит, почерк вам не знаком? – вновь спросил он.

Старик не ответил. Он крепко сжал губы, словно испугавшись чего-то.

Сейер сунул бумажку в карман.

– Ну, не буду вас больше утомлять. Понимаю, что пришел зря.

– Утомлять? Да что вы! Думаете, ко мне сюда часто приходят гости?

– Может, я еще загляну как-нибудь, – сказал Сейер как можно более небрежно. Он медленно пошел к входной двери, чтобы старик мог за ним успеть. Остановился на пороге и окинул взглядом окрестные поля. Он и не думал, что ему когда-нибудь попадется это имя – Эва Магнус. Оно всплывает снова и снова. Просто удивительно.

– Вас зовут Сейер, – вдруг сказал старик. – Это ведь датская фамилия, правда? А вы случайно не в Хаукервика выросли?

– Да, – подтвердил Конрад. Старик опять удивил его.

– Мне кажется, я вас помню. Такой маленький, худенький парнишка, вы еще чесались все время.

– Я по-прежнему чешусь. А вы где жили?

– В зеленом вороньем гнезде, на задворках спортивной площадки. Эва любила тот дом. А вы с тех пор подросли.

Сейер медленно кивнул.

– Это точно.

– О, а здесь у вас что? – Старик кивнул на заднее сиденье.

– Это мой пес.

– Господи, какой здоровый!

– Да, крупный.

– А как его зовут?

– Кольберг.

– Что? Ну что ж, тоже имя. У вас, наверное, были свои причины так его назвать. Жаль, что вы не взяли его с собой в дом.

– Я, как правило, не беру его с собой. Это ведь не всем нравится.

– Мне-то как раз нравится. У меня и самого когда-то была собака. Доберман. Много лет назад. Только это была девочка. Я называл ее Дива. Хотя на самом деле ее звали Фара Дива из Киркебаккена. Хуже не бывает.

– Бывает.

Он сел в «Пежо» и завел мотор. Эва, у тебя, похоже, земля начинает гореть под ногами, подумал он, потому что через пару минут тебе позвонит твой старик-отец и тебе придется кое о чем призадуматься. Черт, почему так получается, что всегда находится кто-то, кто может ей позвонить и предупредить? !

– Только не надо ехать по полю слишком быстро, – строго предупредил его Ларсгорд. – Там все время какие-то зверушки попадаются.

– Я всегда езжу медленно. Машина старая.

– Ну, не старше меня.

Удаляясь от дома, Сейер видел, как Ларсгорд машет ему вслед.

Эва так и осталась стоять с трубкой в руке.

Он нашел бумажку. Прошло шесть месяцев, но он все равно ее нашел.

В полиции есть эксперты по почерку, им не составит труда выяснить, кто ее написал, но сначала им нужно получить образец почерка, а потом они начнут сравнивать каждую линию, каждую черточку, все связки, точки и палочки, все, что отличает обладателя почерка, все черты его характера, вплоть до склонности к неврозам. Может, они даже смогут определить пол и возраст, их же специально учили это делать, это целая наука.

Сейеру не потребуется много времени, чтобы добраться от отца сюда. Эва швырнула трубку и на секунду прислонилась к стене. Потом она – словно во сне – прошла через всю комнату и вышла в коридор. Там она сорвала с крючка куртку, положила ее на обеденный стол вместе с сумкой и пачкой сигарет. Потом забежала в ванную за туалетными принадлежностями, бросила в большую сумку зубную щетку и пасту, туда же швырнула щетку для волос и пузырек с паральгином. Потом побежала в спальню и, изредка взглядывая на часы, вытащила из шкафа кое-какое белье, трусики, майки и носки. Затем зашла на кухню, открыла морозилку, взяла упаковку бекона, тоже бросила в сумку, снова побежала в гостиную и выключила свет, проверила, хорошо ли закрыты окна. На все это ушло лишь несколько минут. Она остановилась посреди комнаты и в последний раз огляделась. Эва не знала, куда поедет, знала только, что ей надо бежать. Эмма может остаться у Юстейна. Ей хорошо у отца, может быть, ей вообще следовало бы жить там. Она впервые призналась себе в этом и на мгновение оцепенела. Но сейчас ей было не до этого; она вышла в коридор, закинула сумку на плечо и открыла дверь. На крыльце стоял мужчина и смотрел на нее. Она видела его впервые.

Сейер выехал из туннеля; на лбу его пролегла глубокая морщина.

– Кольберг, – произнес он, – это и вправду странно. – Он надел солнечные очки. – Интересно, почему все нити ведут именно к этой даме? Чем же она на самом деле занимается?

Он окинул взглядом город, такой серый и грязный после зимы.

– Во всяком случае, этот дед не имеет к делу ни малейшего отношения. Ему не меньше восьмидесяти. Но Господи, что же общего между элегантной художницей и примитивным рабочим пивзавода? Денег у него, во всяком случае, не было. А ты есть не хочешь?

– Гав!

– И я тоже. Но мне сначала надо в Энгельстад. А вот потом мы сможем себе позволить пообедать – скажем, остановимся у «Севен элевен» по дороге домой. Свиная отбивная для меня и сухой корм для тебя.

Кольберг заскулил.

– Я пошутил. По две свиных отбивных и бочковое пиво каждому.

Пес, успокоившись, опять улегся на сиденье. Он ничего не понял, но ему понравилась интонация, с которой хозяин произнес последнюю фразу.

Эва во все глаза смотрела на незнакомца. За его спиной она увидела синий «Сааб»; машина тоже была ей незнакома.

– Простите, – вырвалось у нее. – Я думала, что вы – это не вы, а…

– Ах, вот как? А почему же ты так думала, Эва?

Она заморгала от удивления. И тут у нее возникло смутное подозрение. Оно пронеслось у нее в мозгу как молния, лицо застыло. Прошло шесть месяцев – и откуда-то всплыла бумажка, она понятия не имела, откуда. Прошло шесть месяцев – и у нее на пороге возник человек, появление которого она должна была предвидеть. Правда, она думала, что он сдался. Мужчина поднялся на две ступеньки и облокотился о притолоку. Она чувствовала его дыхание.

– Знаешь, что я нашел сегодня на чердаке? Когда рылся в Майиных вещах? Я нашел картину. Неплохая, кстати, картинка. А в углу – твое имя. Я об этом и не подумал. Она упомянула о тебе в тот вечер, когда звонила, сказала, что встретила тебя в городе. В тот вечер, ты знаешь, за день до того, как она умерла. «Старая подруга, мы дружили в детстве», – сказала она. Такие подруги вечно все друг другу рассказывают.

Голос его был непохож на голос человека; так могло бы говорить пресмыкающееся, голос был скользкий и ржавый.

– Нечего было повсюду разбрасывать свои картины с подписью и все такое. Я отбирал кое-какую мебелишку, чтобы продать, вот тут-то я ее и увидел. А я ведь тебя искал. Шесть месяцев искал. Это было непросто, ты ведь не единственная Эва в городе. Как же это, Эва, неужели бес попутал? Неужели искушение оказалось так велико? Она, значит, тебе про деньги рассказала, а ты ее и убила, да?

Эва, обессилев, прислонилась к стене.

– Я ее не убивала!

Он уставился на нее своими маленькими глазками.

– Да мне на это плевать! Это мои деньги!

Она отскочила в коридор и захлопнула дверь. К счастью, замок защелкнулся. Она кинулась в гостиную; он возился с замком – похоже, у него есть отмычка. Нельзя терять ни минуты. Она бегом спустилась в подвал, протиснулась мимо старого верстака и нашла щит с пробками. Свет погас. Там, наверху, он бил и крушил дверь. Эва ощупью добралась до двери, ведущей из подвала наружу. В голове ее стучало: эту дверь не открывали много лет, может быть, она заперта на ключ, может, на висячий замок снаружи. Она помнила, что дверь выходила в заросший сад, прямо за изгородью был соседский дом, а за ним – улица, она могла бы убежать. Сверху доносились все более яростные удары металла о дерево, – наверное, он взял топор. Она нашла щеколду, подергала ее, но щеколда не поддавалась, наверное, проржавела насквозь. Эва быстро стянула с ноги ботинок и ударила по щеколде каблуком, сначала снизу, потом сверху. Она била и била, а он там, наверху, уже ворвался в коридор, в гостиную; наконец, щеколда поддалась. Эва осторожно отодвинула ее, стараясь не шуметь; человек наверху остановился, он стоял очень тихо, прислушиваясь, и в любой момент мог заметить лестницу в подвал и понять, что она там, в темноте. Он мог предположить, что из подвала можно выбраться на улицу. А она не могла даже попробовать распахнуть дверь – в доме слышен был каждый звук. Она ждала; наконец заскрипел паркет, она снова натянула ботинок и налегла на дверь плечом, моля Бога, чтобы она не заскрипела, но она заскрипела, раздался жалобный, стонущий звук, усиленный акустикой подвала, но дверь не открылась. Оставалось еще подвальное окно, она надеялась, что оно открыто, она никогда не закрывала его, и она взлетела на четыре ступеньки и стала бить по нему локтем, и тут услышала на лестнице его шаги. Он наконец понял, что она решила бежать через подвал, и понесся вниз по лестнице, а Эва все била и била по окну, наконец, оно приоткрылось, щелочка была очень маленькой, но окно тут же захлопнулось, она успела заметить что снаружи кто-то просунул палку между стальных прутьев, наверное, Юстейн, он ведь такой аккуратист. Но если это деревянная палка, то она сломается, рано или поздно она должна сломаться; и она продолжала бить локтем; окно раскрывалось все шире, ей казалось, что рука ее сломается раньше, чем палка; вся рука онемела, практически ничего не чувствовала, но она продолжала бить, как вдруг увидела его ногу на первой ступеньке лестницы – он был обут в светлые мокасины. А потом она увидела в темноте его белые зубы. Он сделал несколько шагов и протянул руку, Эва стукнула по окну изо всех сил, и именно в этот момент палка треснула, и окно распахнулось с чудовищным стуком. Она не удержала равновесия и скатилась с лестницы, быстро вскочила на ноги, протиснулась в дырку, собираясь немедленно ринуться к изгороди, но он схватил ее за лодыжку, он держал ее крепко, дергал и тянул к себе. Она упала, пересчитав ступеньки подбородком. Цементный пол был ледяным. Руки она больше не чувствовала. Рот был полон крови. Он отпустил ее ногу.

Эва лежала на животе. Он стоял над ней, она чувствовала запах его лосьона после бритья – странный, чужой запах в затхлости подвала. Мысли ее разбегались, она думала: он не особо крупный, можно сказать, довольно субтильный, а подвальное окно уже открыто. У меня ноги длиннее, и если я буду действовать неожиданно, то, может быть, мне удастся его обмануть.

– Лежать! – прохрипел он.

Она попыталась составить план действий. Ей надо что-то придумать, не дать ему сосредоточиться, вывести его из равновесия. В сад ведут четыре ступеньки, если она будет перескакивать через две…

– Скажешь мне, где спрятала деньги, и тебе ничего не будет. А если не скажешь, твоим ногам будет очень горячо. Сначала ногам. А потом и другим местам.

Он чиркнул спичкой. Ее затошнило, она сглотнула слюну – попыталась подсчитать, сколько секунд ей понадобится, чтобы подняться на ноги и выскочить, перелезть через изгородь и пробежать по соседскому газону. Она мысленно проделала все это, надо было поджать руки и ноги, а потом выпрямиться, потом через две ступеньки, изгородь, потом по газону, потом по улице, а там машины, люди…

– Я не слышу, – хрипло произнес он.

– Разумеется, здесь их нет, – простонала она. – Как ты мог подумать?

Он негромко засмеялся:

– Мне все равно, где они. Говори, где.

Она хотела обмануть его, думала: надо сделать что-то, чего он не ожидает: может быть, издать душераздирающий вопль, надо же, как странно, крик застрял в горле и мешает дышать. Крик. Может быть, он на несколько секунд парализует его, и она успеет подняться.

Она подняла голову.

– Ну? – спросил он.

Она набрала полные легкие воздуха и приготовилась.

– Где деньги?

Спичка погасла. И тут она заорала. Стены подвала отразили ее крик, он пронесся по всему дому, пробежал по комнатам. Эва вскочила на ноги, набрала в легкие еще воздуха и снова заорала; он опешил, потерял бдительность, и она в два прыжка преодолела четыре ступеньки, пронеслась по саду и нырнула в живую изгородь, ветви царапали ее кожу, волосы застревали в кустах, она слышала треск рвущейся одежды и – что хуже всего – чувствовала его дыхание прямо у себя за спиной. Эва из последних сил сделала рывок, обогнула соседский дом и выскочила за ворота, пронеслась вниз по улице, где не было ни души, вихрем пробежала через другие ворота. Она неслась как молния на своих длинных ногах, боль и страх придали ей силы, она слышала его топот, она миновала еще один дом, обнаружила еще одну изгородь, она могла бы перелезть через нее и пробежать по владениям других соседей, но вместо этого остановилась за углом дома. Она увидела его, он решил, что она перебралась через изгородь, а она вместо этого снова выскочила на дорогу, спрыгнула в канаву и побежала по ней, чтобы ботинки не стучали по асфальту. Она уже видела шоссе внизу, видела первые огни автомобилей, она побежала быстрее, уже не оглядываясь, она хватала ртом воздух, а легкие ее, казалось, готовы были разорваться. Наконец она увидела какую-то машину, машина ехала очень медленно, она выскочила на дорогу и услышала визг тормозов. Она, как мешок, рухнула на капот. Через стекло на нее с ужасом смотрел Сейер. Прошло несколько секунд, прежде чем она его узнала. Потом резко повернулась, ринулась на противоположную сторону улицы, вбежала на дорожку, ведущую к дому. Она слышала, как машина развернулась, остановилась, открылась дверца. Она слышала его шаги по тротуару. Силы Эвы были на исходе, но она бежала и бежала, длинная юбка била ее по ногам. Сейер протиснулся во двор, теперь он бежал по гравию, она хорошо это слышала, хотя в ушах у нее стучало, а потом она услышала другой знакомый звук, и горло свело судорогой. Собака. Кольберг тоже хотел поиграть. Он пришел в восторг, когда увидел хозяина, бросившегося бежать. Большому псу понадобилось всего несколько секунд, чтобы его догнать, он вилял хвостом, прыгал, хватал хозяина зубами за куртку. А потом увидел женщину, которая бежала впереди, услышал, как юбка бьет ее по ногам в полутемном саду; пес моментально забыл про Сейера и рванулся за женщиной. Эва обернулась и увидела здоровенную собаку, из ее огромной красной пасти шел пар, язык, как маятник, ходил из стороны в сторону, собака неслась по саду. Она уже не думала о Сейере, она убегала от собаки, от желтых зубов и огромных лап, делавших огромные прыжки по мокрой траве. Расстояние между женщиной и собакой стремительно сокращалось. Между старыми яблонями стоял кукольный домик. Она рванулась к нему из последних сил, распахнула дверь и тут же захлопнула ее за собой. Здесь, внутри, она была в безопасности. Во всяком случае, собака ее не догонит.

Сейер слегка расслабился и медленно пошел к маленькому домику. Он потрепал по загривку приунывшего Кольберга. Пес опять оживился, он прыгал вокруг хозяина, бежал к домику, путаясь в ногах. Сейер осторожно открыл дверь. Эва сидела на полу, подтянув колени к подбородку, рядом с накрытым столом. Малюсенький кофейник и две фарфоровые чашечки стояли на белой скатерти. Рядом с ней на полу валялась позабытая кукла.

– Эва Магнус, – произнес он негромко. – Извольте проследовать за мной в отделение.

Эва очнулась. Она вернулась в действительность.

Она взглянула на Сейера, удивляясь, что он по-прежнему сидит здесь. Он мог бы попросить ее перейти к делу, но не сделал этого. Сам он мог немного расслабиться, а вот ей было гораздо хуже. На ней по-прежнему был плащ, она сунула руку в карман и что-то искала.

– Сигарету? – спросил он и достал пачку, которую держал в столе специально для таких случаев.

Он молча дал ей прикурить, видя, что она пытается собраться, решает, с чего лучше начать. Кровь вокруг ее рта запеклась, нижняя губа распухла. Она не могла вернуться в дом. Поэтому она, наконец, начала говорить о том дне, когда Эмма уехала к отцу, а она сама отправилась на автобусе в центр. Стояла на Недре Стургате спиной к «Глассмагасинет»[18] и мерзла; в кошельке у нее было тридцать девять крон, а в руке – пакет. Другой рукой она придерживала под подбородком ворот плаща; был последний день сентября, очень холодный.

Было одиннадцать утра, и ей следовало бы быть сейчас дома и работать, но из дома она сбежала. Сначала она позвонила в энергонадзор и на телефонную станцию и попросила их подождать – всего пару дней, потом она непременно оплатит счета. Электричество ей оставили, потому что у нее был несовершеннолетний ребенок, а вот телефон грозились отключить в течение дня. А если дом сгорит, то им придется жить на пепелище, потому что страховку она тоже не заплатила. Каждую неделю она находила в почтовом ящике новые предупреждения о том, что страховка будет взыскана в судебном порядке. Стипендия из Национального совета по делам художников запаздывала. Холодильник был пуст. Тридцать девять крон – это все, что у нее было. В студии стояли штабеля картин, труды нескольких лет, но покупать их никто не спешил. Она взглянула налево; рыночную площадь украшала светящаяся реклама «Спаребанкена»[19]. Несколько месяцев назад его ограбили. Мужчине в спортивном костюме понадобилось меньше двух минут, чтобы удрать с четырьмястами тысячами крон. То есть, примерно сто секунд, подумала она. И никаких следов. Она покачала головой и взглянула на магазин, где продавались краски, потом заглянула в пакет, где лежал спрей с фиксатором. Он стоил сто две кроны, но баллончик оказался с дефектом: из него либо совсем ничего не выдавливалось, либо – еще хуже – содержимое извергалось потоком прямо на картины и все портило. Например, эскиз к портрету отца, который ей так нравился. У нее не было денег, чтобы купить новый, поэтому следовало обменять этот. А на оставшиеся кроны она должна была купить молоко, хлеб и кофе, ни на что другое денег не было. Проблема была в том, что Эмма ужасно много ела, буханки хлеба хватало ненадолго. Она звонила в Национальный совет, и там сказали, что «стипендия будет выслана в ближайшее время», так что все могло растянуться еще на неделю. Эва понятия не имела, на что будет жить завтра. Это ее не обескураживало, никакой паники она не ощущала, она привыкла довольствоваться малым, они с дочерью жили так уже несколько лет. С тех пор как они с Эммой остались одни, с тех пор, как ушел муж, который зарабатывал деньги. Как-нибудь выкрутимся, всегда выкручивались. Но она смертельно устала от этого вечного беспокойства. Иногда все перед глазами начинало дрожать и слабо колебаться, как в начале землетрясения. Единственным, что поддерживало ее, был стимул, затмевающий все остальное: утолить голод Эммы. Пока у нее была Эмма, у нее был якорь в жизни. Сегодня Эмма была у своего отца, и Эва искала, чем бы ей заняться. Единственным, за что можно было ухватиться, оставался пакет.

Годы безденежья сделали ее изобретательной. Она могла бы потребовать деньги, а не менять спрей на новый. Тогда у нее будет сто две кроны на еду. Правда, получится не совсем удобно: она же художник, ей нужен фиксатор, и владелец магазина об этом знает. Может, стоит ворваться в магазин, устроить там настоящий скандал, изобразить капризную покупательницу, пригрозить им Советом по защите прав потребителей, ругаться и выпендриваться, и он отдаст ей деньги. Он симпатичный человек, этот хозяин магазина. Такой же, каким был папаша Тангу, который вырезал розовую креветку из холста Ван Гога в уплату за краски. Только Ван Гог купил тогда тюбик краски, на еду ему было плевать. Эве, по правде говоря, тоже, но у нее был ребенок с неуемным аппетитом, а у голландца детей не было. Она перешла улицу, всячески себя подбадривая, и вошла в магазин. Там было теплее, чем на улице, приятная комнатная температура, и пахло так же, как в студии у нее дома. За прилавком парфюмерного отдела стояла девушка, она листала каталог красок для волос. Самого владельца магазина нигде видно не было.

– Я пришла вернуть вам это, – решительно заявила Эва. – Механизм распылителя не действует. Верните мне деньги.

Девица скорчила кислую мину и взяла пакет.

– Вы не могли это здесь купить, – сказала она недовольно. – Мы вообще не продаем такой спрей для волос.

Эва широко распахнула глаза.

– Это не спрей для волос, – сказала она с отчаянием в голосе.

Девица покраснела, взяла баллончик и сделала попытку выпустить струю над головой Эвы. Ни капли.

– Я вам дам другой, – сказала она.

– Деньги, – упрямо повторила Эва. – Я знаю вашего шефа, он всегда отдает мне деньги.

– Почему это? – спросила девица.

– Потому что я об этом прошу. Это входит в понятие хорошего обслуживания, – заявила Эва.

Девица вздохнула; она работала здесь совсем недолго, к тому же была на двадцать лет моложе Эвы. Она открыла кассу и выудила сотенную бумажку и две монетки по кроне.

– Распишитесь здесь.

Эва расписалась, взяла деньги и вышла на улицу. Она постаралась расслабиться. Теперь она сможет продержаться еще несколько дней. У нее есть сто сорок одна крона, так что она даже может позволить себе чашечку кофе в кафе в «Глассмагасинет». Если только там не придется заказывать еще что-нибудь из еды. Она перешла на другую сторону улицы, вошла в двойные стеклянные двери, распахнувшиеся перед ней, словно приглашая. Быстро забежала в отдел, где продавались книги и канцтовары, направилась к эскалатору и вдруг заметила женщину, стоявшую у одного из стеллажей спиной к ней. Полная, темноволосая, с короткой стрижкой женщина листала какую-то книгу. И тут она немного повернулась, оказавшись к Эве вполоборота. Прошло много лет, но Эва узнала ее. Эва остановилась, как вкопанная, она не верила собственным глазам. Вдруг она перенеслась мыслями на много лет назад, в те дни, когда ей было пятнадцать лет. Все их имущество было упаковано в коробки и погружено в грузовик. Она стояла и смотрела на него, никак не могла понять, как это все поместилось в небольшую машину, ведь и в доме, и в гараже, и в подвале было полно вещей. Они переезжали. Возникло странное ощущение, что они вообще нигде не живут. Состояние было не из приятных. Переезжать Эва не хотела. Отец ходил вокруг, у него был какой-то бегающий взгляд, он словно боялся, что они что-то забыли. Он наконец-то нашел работу. Но смотреть в глаза Эве он не мог.

Тут послышались шаги по гравию, и из-за утла показалась знакомая фигурка.

– Я пришла попрощаться, – сказала Майя.

Эва кивнула.

– Но мы же можем переписываться! У меня еще никогда не было никого, кому я могла бы писать письма. А ты приедешь на летние каникулы?

– Не знаю, – пробормотала Эва.

У нее никогда не будет новой подруги, в этом она была уверена. Они выросли вместе, делились друг с другом всем. Будущее представлялось ей унылым серым пейзажем, хотелось плакать. Девочки быстро, немного смущенно обнялись на прощание, и Майя исчезла. Это было почти двадцать пять лет тому назад, с тех пор они не виделись. До сегодняшнего дня.

– Майя? – позвала она неуверенно и замерла. Женщина обернулась, не понимая, кто ее окликнул, и увидела Эву. Глаза ее удивленно распахнулись, а потом она быстро пошла, почти побежала к ней.

– Господи, глазам своим не верю! Эва Мария! Ничего себе, ты и вымахала!

– А ты, наоборот, стала меньше, чем я помню.

Они замолчали, внезапно смутившись, разглядывая друг друга, пытаясь рассмотреть все морщинки; они увидели, как обе постарели, а потом стали искать прежние, неизменные черты. Майя сказала:

– Пойдем посидим в кафе. Должны же мы поболтать, Эва. Значит, ты по-прежнему живешь здесь?

Она обняла Эву за талию и потащила за собой, все еще удивленная, но решительная, какой Эва ее и помнила, быстрая, разговорчивая и решительная, неизменно жизнерадостная, – другими словами, полная противоположность ей самой. Они отлично дополняли друг друга. Господи, как же им не хватало друг друга!

– Так никуда и не перебралась, – ответила Эва. – Это какое-то несчастливое место, не надо было мне сюда переезжать.

– Ты точно такая же, как была, – ухмыльнулась Майя. – Унылая. Пошли, сядем у окошка.

Они быстро двинулись к окну, чтобы никто не смог их опередить, и плюхнулись на стулья. Майя тут же вскочила.

– Сиди здесь и держи места, а я пойду что-нибудь возьму. Ты что будешь?

– Только кофе.

– Тебе нужен большой кусок пирога, – запротестовала Майя. – Ты еще худее, чем раньше.

– У меня нет денег.

Это вырвалось у нее автоматически, прежде чем она успела подумать.

– Что? Неважно, у меня есть.

И она убежала.

У стойки Майя принялась со знанием дела накладывать на тарелку пирожные. Эве было немного стыдно, ведь она сказала Майе, что у нее нет денег даже на пирожное, но она не привыкла лгать подруге. Правда вырвалась как бы сама собой. Ей на самом деле с трудом верилось, что это Майя, что она действительно стоит там и наливает кофе. Как будто не было этих двадцати пяти лет – она смотрела на Майю издали, та по-прежнему выглядела как молоденькая девушка. Хорошо полным, кожа у них гладкая и молодая, подумала Эва не без зависти и стащила с себя плащ. Сама она не особо думала о еде. Она ела только тогда, когда начинала физически ощущать голод, когда от этого становилось неприятно и было труднее сосредоточиться. А в основном питалась кофе, сигаретами и красным вином.

Вернулась Майя. Она поставила поднос на стол и пододвинула блюдце к Эве. Венгерская ватрушка и пирожное «Наполеон».

– Мне это никогда не съесть, – жалобно протянула Эва.

– Надо себя заставлять, – заявила Майя решительно. – Это дело тренировки. Чем больше ешь, тем больше у тебя растягивается желудок и тем больше ему надо еды, чтобы заполниться. Всех дел-то на несколько дней. Сама знаешь, тебе уже не двадцать лет; когда женщине ближе к сорока, надо, чтобы на костях было побольше мяса. Господи, нам скоро сорок!

Она воткнула вилку в «Наполеон», крем потек во все стороны. Эва смотрела на нее, чувствуя, что Майя, как всегда, начинает командовать, а она может расслабиться и делать только то, что ей говорят. Так было, когда они были девчонками. Но в то же время она обратила внимание и на пальцы подруги, унизанные золотыми кольцами, и на браслеты, звеневшие на запястьях. Видно было, что Майя – женщина обеспеченная.

– Я здесь полтора года живу, – сказала Майя. – Ужасно глупо, что мы не встретились раньше!

– Да я в городе почти не бываю. Мне здесь и делать особо нечего. Я живу в Энгельстаде.

– Ты замужем? – осторожно поинтересовалась Майя.

– Была. У меня маленькая дочка, Эмма. На самом деле не такая уж маленькая. Она сейчас у своего отца.

– Значит, одна с ребенком.

Эва почувствовала, что внутренне съеживается. Майя сказала это так, что все стало выглядеть исключительно жалким. А то, что ей нелегко живется, и так было видно с первого взгляда. Одежду себе она покупала в магазинах «секонд-хэнд», а Майя, наоборот, выглядела шикарно. Кожаная куртка и кожаные сапоги, «Левис». Такая одежда стоит целое состояние.

– А у тебя есть дети? – спросила Эва, подставляя ладонь под ватрушку, с которой сыпалась сахарная пудра.

– Нет. А зачем они мне?

– Ну, они бы заботились о тебе, когда ты состаришься, – объяснила Эва просто. – И стали бы твоим утешением и радостью на закате жизни.

– Эва Мария, ты ничуть не изменилась. Значит, в старости? Да брось, неужели ты думаешь, что люди заводят детей именно поэтому?

Эва невольно рассмеялась. Она снова чувствовала себя девчонкой, она как бы вернулась в детство, когда они были вместе каждый божий день, каждую свободную минуту, за исключением летних каникул, когда ее отправляли на каникулы к дяде в деревню. Ох, эти каникулы были просто невыносимыми, такими скучными, ведь рядом не было Майи.

– Ты еще пожалеешь об этом. Подожди.

– Никогда ни о чем не жалею.

– Да. И правда, я помню. А я вечно жалею обо всем.

– Эва Мария, с этим давно пора завязывать. Вредно для здоровья.

– Но я не жалею о том, что у меня есть Эмма.

– Ну, это понятно, кто же жалеет, что у него есть дети. А почему ты развелась?

– Он нашел себе другую женщину и переехал к ней.

Майя покачала головой.

– И насколько я тебя знаю, ты помогала ему укладывать вещи, когда он уходил?

– Ну, почти. Он такой непрактичный. Кроме того, это лучше, чем сидеть сложа руки и смотреть, как из дома выносят мебель.

– А я бы на твоем месте ушла к подруге и распила с ней бутылочку.

– У меня нет подруг.

Они доедали пирожные молча. Только иногда то одна, то другая качала головой, как бы не в силах поверить, что судьба снова свела их вместе. Им надо было так много друг другу рассказать, но они не знали, с чего начать. Эва снова вспомнила, как она сидела на каменных ступеньках и смотрела на зеленый грузовик.

– Ты не ответила ни на одно мое письмо, – неожиданно сказала Майя слегка обиженно.

– Да. Папа все время говорил мне, что я должна написать, но я не хотела. Я была так сердита из-за того, что мы переехали, мне было так горько. Наверное, я хотела ему отомстить.

– Но я-то была ни при чем.

– Да уж, такая я балда. По-прежнему куришь? Она полезла в сумку за сигаретами.

– Как паровоз. Но не это дерьмо.

Майя нашла в кармане куртки пачку «Ред микс» и начала сворачивать самокрутку.

– А чем ты занимаешься?

Эва покраснела. Вопрос был вполне невинный, но она ненавидела его. Ей вдруг захотелось солгать, но обмануть Майю было непросто. Эве это никогда не удавалось.

– Я сама себя часто об этом спрашиваю. По правде говоря, ничем особенным. Пишу картины.

Брови Майи удивленно поползли вверх.

– То есть ты художница?

– Ну, наверное, хотя мало кто так считает. Я хочу сказать, что мне нечасто удается продать мои картины, но я считаю, что это преходящее явление. Я бы не продолжала этим заниматься, если бы не была в этом уверена.

– То есть ты вообще нигде не работаешь?

– Не работаю? – Эва даже рот разинула от удивления. – А ты что, думаешь, картины сами собой появляются? Разумеется, я работаю! И не по восемь часов, скажу я тебе. От такой работы никогда нельзя освободиться, ложишься спать и продолжаешь думать о работе. Покоя – никакого. Все время хочется что-то переделать, изменить.

Майя кривовато улыбнулась.

– Прости, я неудачно выразилась. Я имела в виду другое, думала, может, ты еще где-то работаешь, я имею в виду, получаешь зарплату.

– Тогда у меня не будет времени писать картины, – сказала Эва угрюмо.

– Понятно. Наверное, много времени надо, чтобы написать картину.

– Примерно полгода.

– Что? А ты что – пишешь такие большие картины?

Эва вздохнула и щелкнула зажигалкой. У Майи был кроваво-красный маникюр, руки ухоженные; а на ее собственные руки смотреть не хотелось.

– Никто не понимает, как это трудно, – сказала она с отчаянием в голосе. – Всем кажется, что это просто блажь.

– Я в живописи совсем не разбираюсь, – призналась Майя. – Меня просто немного удивляет, что кто-то сам выбирает себе такую жизнь, если все это так непросто.

– Я ее не выбирала.

– А кто выбирал?

– То есть, я хотела сказать… Человек становится художником, просто-напросто потому что вынужден это сделать. Потому что никакого выбора нет.

– Это мне тоже непонятно. Выбор есть всегда.

Эва решила не входить в объяснения. Она съела оба пирожных, чтобы доставить удовольствие Майе, и чувствовала, что ее немного подташнивает.

– Лучше расскажи мне, чем ты сама занимаешься. Ты явно зарабатываешь больше, чем я.

Майя закурила свою самокрутку.

– Наверняка. Я тоже работаю на себя. Так называемый «свободный предприниматель». У меня небольшая фирма, только один служащий. Работаю очень много, хочу накопить денег. Но к новому году собираюсь с этим кончать. Переберусь на север Франции, открою небольшую гостиницу. Может быть, где-нибудь в Нормандии. Давняя мечта.

– Господи, правда?! – Эва курила, ожидая продолжения.

– Работа тяжелая, требует самодисциплины, но дело того стоит. Я ее рассматриваю просто как путь к достижению цели и не отступлюсь, пока не получу то, что хочу.

– Да уж, это я прекрасно понимаю!

– Ох, если бы ты была сделана из другого теста, Эва, я бы предложила тебе со мной сотрудничать. – Она легла грудью на стол. – Без всяких капиталовложений с твоей стороны. С полным обучением. Ты бы за рекордно короткое время могла Целое состояние заработать. Вот чем тебе следовало бы заняться. И откладывала бы деньги на собственную маленькую галерею. Ты вполне могла бы на нее накопить – ну, сейчас прикину – за пару лет. Если хочешь знать, все остальные пути к цели – мура. Надо всегда искать самый короткий.

– Но чем же ты занимаешься, в конце-то концов?

Она удивленно смотрела на подругу. Майя скомкала салфетку, пока произносила свою тираду, и теперь смотрела прямо Эве в глаза.

– Давай назовем это «работа с клиентами». Мне звонят, записываются, а я их принимаю. Знаешь, потребности у людей бывают самые разные, а эта ниша на рынке всегда существует. Я бы сказала потребность в любви глубока, как Марианская впадина. Проще говоря, я – «жрица любви», так это целомудренно называют. Или, как говорили в старые добрые времена, – шлюха.

Эва покраснела.

Должно быть, она ослышалась. Или же Майя просто хочет ее подразнить, она всегда любила ее дразнить.

– Что ты сказала?

Майя улыбнулась уголками губ и стряхнула пепел.

Эва ничего не могла с собой поделать. Она все смотрела и смотрела, но уже совершенно по-другому, на золотые украшения, на дорогую одежду, на часы, на кошелек, лежащий рядом с кофейной чашкой, который, казалось, вот-вот лопнет от купюр, а потом перевела взгляд на лицо подруги, как будто увидела его впервые.

– Тебя всегда было легко шокировать, – сухо произнесла Майя.

– Да уж, честно говоря… Прости меня, но к такой информации я была не готова.

Она действительно чувствовала себя крайне неловко.

– Но ты же не ловишь клиентов на улице, то есть, я хочу сказать, ты выглядишь не так…

– Нет, Эва Мария, не ловлю. И не колюсь. Я много работаю, как все люди. Правда, не плачу налоги.

– А тебя… А многие об этом знают?

– Только мои клиенты, а их немало. Но большинство из них – постоянные. И это на самом деле неплохо, земля, как известно, слухами полнится, предприятие процветает. Не могу сказать, что я лопаюсь от гордости, но и стыдиться мне нечего.

Она ненадолго замолчала.

– Ну что, Эва, – сказала она и затянулась, – ты считаешь, мне должно быть стыдно?

Эва отрицательно помотала головой. Но у нее все внутри просто переворачивалось, когда она думала о Майе и ее так называемой работе, представляла себе, чем она занимается, и воображала себя на ее месте.

– Нет, господи, откуда я знаю! Просто это так неожиданно. Я не могу понять, что тебя заставило…

– Ничто не заставляло. Я сама это выбрала.

– Но как ты могла выбрать такое?

– Это было самое простое. Куча денег за кратчайший срок. И никаких налогов.

– Да, но… Подумай о своем здоровье! Я хочу сказать, ты же сама себя не уважаешь. Отдаешься кому угодно!

– Я никому не отдаюсь, я продаюсь. Кроме того, всем приходится проводить границу между работой и личной жизнью, а у меня с этим никаких проблем!

Она улыбнулась, и Эва увидела, что ямочки на ее щеках с годами стал глубже.

– Да, но что скажет, например, муж, если ты выйдешь замуж, а он узнает?

– Ему либо придется это принять, либо пусть катится ко всем чертям, – коротко ответила Майя.

– Но разве тебе не тяжело с этим жить, год за годом? Ведь тебе же приходится это скрывать?

– А что, у тебя в жизни никаких тайн нет? У всех есть тайны. А ты, кстати, в своем репертуаре, – добавила она. – Обожаешь все усложнять, задаешь слишком много вопросов. Я хочу, чтобы у меня был маленький пансион, хорошо бы на побережье, еще лучше – в Нормандии. Мне хочется, чтобы это был старый дом, который я приведу в порядок сама. Мне нужна пара миллионов, к новому году они у меня будут, и тогда я уеду отсюда.

– Пара миллионов? Эва не могла найти слов.

– И потом, я очень многому научилась.

– Чему такое может научить?

– Да так, всему понемножку. Гораздо большему, чем можешь научиться ты, когда рисуешь. Мне кажется, это своего рода эгоизм – быть художником. Ты тратишь время только на постижение самой себя. Вместо того чтобы изучать других людей вокруг себя.

– Ты сейчас говоришь прямо как мой папа.

– А как он?

– Да не очень. Он теперь вдовец.

– Да? Я не знала. А что случилось с твоей мамой?

– Давай я тебе как-нибудь в другой раз про это расскажу.

Они помолчали; каждая думала о своем.

– Ну, в профессиональном плане мы с тобой обе – аутсайдеры, – сказала вдруг Майя. – Но я хотя бы деньги зарабатываю. Не будем лицемерить, все мы в конечном счете работаем для денег, правда? Если бы у меня не было денег, чтобы купить себе кусочек торта в кафе, я бы не пережила. Я хочу спросить, а как у тебя с самоуважением?

Эва улыбнулась: подруга отплатила ей той же монетой.

– Плохо, – призналась она. Она больше не могла притворяться. – В кошельке у меня осталось сто сорок крон, а в ящике дома лежат неоплаченные счета на десять тысяч крон. Сегодня мне отключили телефон, и я не заплатила за страховку дома. Но я жду, деньги должны вот-вот прислать. Я получаю стипендию, – сказала она гордо, – от Национального совета по делам художников.

– То есть ты живешь на пособие?

– Нет. Господи, конечно же, нет! – Эва почувствовала, что закипает. – Я получаю эти деньги, потому что моя работа заслуживает внимания; я подаю надежды; благодаря этим деньгам я могу работать дальше и развиваться, чтобы в конце концов встать на ноги как художник!

Она выпалила это, и ей стало легче.

– Прости, – сказала Майя примирительно. – Я не очень разбираюсь в этих делах. То есть, получать стипендию – это хорошо?

– Ну, конечно! Все об этом мечтают!

– Да, а вот мне государство не помогает.

– А ты бы попробовала, попросила, – хмыкнула Эва.

– Пойду еще кофе возьму.

Эва выудила из пачки еще одну сигарету и проводила взглядом пухленькую фигурку. У нее никак не укладывалось в голове, что Майя стала проституткой. Та Майя, которую, как казалось, она так хорошо знала. Но заработать пару миллионов – не кот начихал – неужели это действительно правда? Неужели это так легко? Она задумалась: на что бы она потратила пару миллионов, если бы они у нее были? Она могла бы расплатиться с долгами. Купить небольшую галерею. Нет, это просто невозможно – два миллиона! Наверняка подруга немного привирает. Хотя раньше она не врала. Они никогда раньше не врали друг другу.

– Вот, пожалуйста! Надеюсь, ты не подавишься этим кофе, узнав, откуда у меня деньги.

Эва рассмеялась.

– Нет, вряд ли. Кофе так же хорош, как раньше.

– А то я не знаю! То, что нам нужно, то, что мы хотим купить, – именно это и заставляет нас двигаться вперед. И добившись своей цели, мы на какой-то момент останавливаемся, а потом ставим перед собой новые цели. Во всяком случае, я. Благодаря этому я чувствую, что живу: что-то происходит, я двигаюсь вперед. А ты? Давно ли ты стоишь на одном месте? В художественном плане и в плане денег?

– Ну, довольно давно. Лет десять, не меньше.

– И моложе ты тоже не становишься. По-моему, картина довольно грустная. А что ты пишешь? Пейзажи?

Эва глотнула кофе и приготовилась защищаться:

– Это абстрактная живопись. К тому же мои картины черно-белые.

Майя терпеливо кивала.

– Понимаешь, у меня своя, особая техника, которую я развиваю многие годы, – объясняла Эва. – Я натягиваю холст нужного размера, загрунтовываю его белым, потом накладываю светло-серый слой, а когда он высыхает, я накладываю темно-серый слой, и так далее, пока не дойду до совсем черного. А потом все это сохнет. Долго. В конце концов я получаю совершенно черную поверхность. И моя задача найти на ней свет.

Майя вежливо слушала.

– И вот тогда-то я и начинаю работать, – продолжала Эва, все более и более воодушевляясь. Не часто кто-то соглашался слушать ее; это было просто восхитительно – рассказывать о том, как ты работаешь, и она решила использовать шанс на все сто. – Я как бы выскребаю картину на холсте. Я работаю старым скребком и еще стальной щеткой. Иногда – наждачной бумагой или ножом. Если я скребу слабо, появляются оттенки серого, если с силой, то добираюсь до самого нижнего слоя, до белого, тогда в картине много света.

– Но что же на них изображено?

– Не знаю. Тот, кто смотрит на картину, должен сам понять, что он видит. Это происходит как бы само по себе. Там только свет и тень, свет и тень. Мне они нравятся, я считаю, они прекрасны. И точно знаю, что я большой художник, – закончила она упрямо.

– Вижу, что от скромности ты не умрешь.

– Нет. Это всего лишь «необходимая суровость продуктивного эгоиста». Цитата из Шарля Мориса.

– Наверное, я чего-то не понимаю. То, что ты рассказала, конечно, здорово, но это не сильно помогает, когда их никто не покупает.

– Я не могу писать картины, которые люди хотели бы купить, – сказала Эва подавленно. – Я должна писать картины, которые я сама бы хотела иметь. Иначе это не искусство. Это заказы. Просто картинки, которые народ хотел бы видеть у себя в гостиной над диваном.

– У меня в квартире есть кое-какие картины, – произнесла Майя с улыбкой, – интересно, что ты о них скажешь.

– Ну… Насколько я тебя знаю, они красивые, красочные, с птичками, бабочками и все в таком роде.

– Твоя правда. И что, я должна их стыдиться, по-твоему?

– Не исключено, особенно, если много за них отдала.

– Так оно и было.

Эва тихонько засмеялась.

– Всегда думала, что художники рисуют кистью, – сказала вдруг Майя. – А ты никогда не используешь кисти?

Никогда. При моей технике все начинает проявляться, когда я работаю скребком. Весь свет и вся тьма. Мне надо только найти их, вывести на свет Божий. Это страшно интересно – я никогда не знаю, что найду. Я пробовала писать кистью, но у меня ничего не вышло, кисть была как искусственное продолжение руки, я словно бы не могла приблизиться к холсту. У всех художников своя техника, я придумала свою. И мои картины не похожи ни на чьи. И я должна продолжать работать так же. Рано или поздно мне повезет. Я непременно встречу галерейщика, который будет думать так же, как и я, и даст мне шанс. И сделает так, чтобы я могла организовать персональную выставку. Мне нужно-то всего пару положительных отзывов в газетах, может быть, интервью, и тогда все будет в порядке. Дальше все пойдет само собой. Я в этом просто уверена, и я не собираюсь сдаваться. Не дождутся!

Она говорила и чувствовала себя еще более упрямой. Ощущать это было приятно.

– А ты не можешь пойти работать? Я хочу сказать, найти себе какую-нибудь нормальную работу? Чтобы иметь постоянный заработок. Ты могла бы писать свои картины по вечерам, например.

– Две работы? И еще Эмма? Майя, я ведь не лошадь.

– Ну и что? Я ведь работаю на двух работах. Надо же что-то в налоговой декларации писать.

– А что ты делаешь?

– Работаю в Кризисном центре.

Эва не могла не рассмеяться, настолько парадоксальной была ситуация.

– Не вижу в этом ничего смешного. Одно не мешает другому. Я работник хороший, – заявила Майя решительно.

– Не сомневаюсь. Но наверняка не сомневаюсь, что твои коллеги понятия не имеют, чем ты занимаешься помимо работы в Центре.

– Конечно же, нет. Но на самом деле я гораздо больше подхожу для этого Кризисного центра, чем остальные женщины, которые там работают. Потому что лучше знаю мужчин и то, что заставляет их поступать так, а не иначе.

Подруги продолжали пить кофе, не обращая внимания на то, что происходило вокруг; кто-то приходил, кто-то уходил, официанты убирали со столиков, потом на них ставили новые чашки и тарелки; движение на улице было оживленным. Стоило им встретиться, как они тут же забывали обо всем – так было всегда.

– Помнишь, как мы высыпали картофельную муку на памятник китобоям, когда хотели сделать медуз? – смеясь, спросила Эва.

– А ты помнишь, как мы брызгали спреем в ульи Странде? – спросила Майя. – И тебя искусали пчелы?

– Еще бы, – улыбнулась Эва. – И ты везла меня домой в тачке и ругалась, а я ревела, как корова. Да уж, это была настоящая жизнь. Помню, температура у меня была сорок один градус. Папа тогда решил, что нам не стоит больше дружить. Я, кстати, до сих пор не понимаю, как тебе удалось дотащить меня до дома. Я даже с мальчишками не могла сама знакомиться.

– Да, ты с благодарностью принимала тех, кого удавалось найти мне. Хотя, по правде говоря, никто из них гроша ломаного не стоил.

– Естественно. Ты выбирала себе самого симпатичного, а мне доставался его приятель. Если бы не ты, я наверняка до сих пор оставалась бы девственницей.

Майя, прищурившись, взглянула на подругу.

– На самом деле ты довольно интересная, Эва. Может, тебе следовало бы стать натурщицей у какого-нибудь художника, а не писать самой?

– Ха! Ты просто не знаешь, какие гроши они зарабатывают!

– Во всяком случае, это был бы постоянный источник дохода. Я к тому, что у тебя не было бы проблем с клиентами, если бы ты дала себя соблазнить и стала работать со мной на пару. Я таких длинных ног вообще никогда не видела. Интересно, тебе всегда удается покупать брюки нужной длины?

– Я только юбки ношу.

Внезапно Эву охватил истерический смех.

– Ты что?

– А помнишь фру Сколленборг?

– Давай не будем!

Они помолчали.

– А почему ты решила открыть гостиницу именно в Нормандии?

– Ну, о том, чтобы затевать что-то в этом мещанском царстве, и речи быть не может.

– Значит, мы опять потеряем друг друга. А я только-только тебя нашла.

– Знаешь, поехали со мной, а? Франция – это самое подходящее место для такой художницы, как ты, разве нет?

– Ты же знаешь, что я не могу.

– Да нет, не знаю.

– У меня Эмма. Ей только шесть лет, скоро семь. Ходит в детский сад.

– Ты что, думаешь, ребенок не может вырасти во Франции?

– Может, конечно, но у нее ведь еще отец…

– Но разве она не с тобой живет?

– Со мной, – ответила Эва со вздохом.

– Вечно ты все усложняешь, – сказала Майя. – И всегда этим отличалась. Ясное дело: ты вполне можешь поехать со мной во Францию, если захочешь. Я даже придумала для тебя работу в гостинице. Работать по пять минут, но каждую ночь: прогуливаться по коридору в белой ночной рубашке с подсвечником на пять свечей. Мне хочется завести собственное привидение. А в остальное время можешь писать свои картины.

Эва допила кофе. Она ненадолго забыла о своих проблемах, а сейчас снова вспомнила и загрустила.

– А где ты будешь ужинать сегодня?

– Я никогда не ужинаю. Ем сыр и хлеб; вообще мало думаю о еде.

– Кошмар. Понятно теперь, почему ты такая тощая. Как ты можешь нарисовать что-нибудь путное, если не питаешься нормально? Тебе надо есть мясо! Сегодня мы ужинаем вдвоем. Пойдем в «Кухню Ханны».

– Но это же самый дорогой ресторан в городе!

– Неужели? Меня это не волнует, я знаю только, что у них самая вкусная в городе еда.

– К тому же я съела пирожные и наелась.

– Ничего, до ужина успеешь проголодаться.

Эва не стала протестовать и предпочла подчиниться. Все было так, как раньше. Майя была полна идей. Майя принимала решения и шла впереди, а Эва ковыляла за ней.

Они под руку вышли из «Глассмагасинет», прошли по брусчатке рыночной площади, ощущая тепло Друг друга. Все было, как раньше. Эва много раз проходила мимо «Ханны», но даже не думала о том, чтобы зайти туда. Сейчас же двери распахнулись перед ними, Майя впорхнула в ресторан с довольной улыбкой, а Эва попыталась придать своему лицу соответствующее выражение – уверенности в себе. Метрдотель вежливо улыбнулся Майе. Даже если он и знал, благодаря чему Майя оплачивает счета, он хорошо это скрывал, и улыбка его не выражала ровным счетом ничего. Он осторожно дотронулся до руки постоянной посетительницы и проводил подруг к свободному столику. Эве пришлось сдать плащ в гардероб. Под плащом была линялая майка, и она чувствовала себя не слишком уютно.

– Роберт, как обычно, – сказала Майя. – Два раза.

Он кивнул и исчез.

Эва опустилась на стул и с любопытством огляделась вокруг. В ресторане царила особая тишина, присущая очень дорогим заведениям. Раньше она никогда такого не видела. Майя сидела спокойно – чувствовалось, что она давно перестала обращать внимание на подобные вещи.

– Слушай, а расскажи мне, как это, – с любопытством попросила Эва, – работать так, как ты.

Майя склонила голову набок.

– Ага, значит, тебе любопытно. А то я не знала! I Все люди одинаковые.

Эва сделала обиженное лицо.

– Ничего особенного, – ответила Майя. – Обычная рутинная работа. – Она уставилась на скатерть и продолжала взволнованно: – Я не устаю удивляться мужикам. Как трудно бывает их удовлетворить и как быстро они кончают. Наверное, им кажется, что это самый лучший секс, – заметила она задумчиво, – яростный, грубый, без всяких там прелюдий и прочих церемоний. И никаких возражений. Всего десять минут, и все. Даже подумать не успевают. Да и я тоже делаю все, чтобы не думать. Только мило улыбаюсь, когда они платят. Но на самом деле…

– Что?

– Пора завязывать. Я уже давно этим занимаюсь.

Она подлила в бокалы вина.

– А сколько они тебе платят?

– Штуку. Ну, плюс-минус. Сначала деньги, потом товар. Лежу тихо с закрытыми глазами, с улыбкой на устах, ни единого звука. И никаких там поцелуев и объятий. Я ненавижу сюсюкать с ними, как с младенцами. Одежду снял, презерватив надел. Все равно что трясти однорукого бандита – главное вытрясти деньги.

– Тысячу крон? А сколько человек в день обычно приходит?

– Человека четыре-пять, иногда больше. Пять раз в неделю. Четыре недели в месяц. Так что можешь умножать.

– Они приходят к тебе домой, на квартиру?

– Да.

Официант поставил на стол креветочный коктейль и белое вино.

– А где ты живешь?

– На улице Торденшоллсгате, в многоквартирном доме.

– А соседи? Они не подозревают, чем ты занимаешься?

– Они не подозревают, они знают. А кое-кто из них – мои постоянные клиенты.

Эва угрюмо вздохнула. Она с наслаждением жевала креветку, огромную, как раковая шейка.

– Кстати, у меня есть еще одна спальня, – неожиданно добавила Майя.

Эва фыркнула.

– Так и вижу себя: перепуганная, как двенадцатилетняя девственница.

– Только первую неделю, а потом это становится работой. Ты могла бы работать несколько часов, пока Эмма в детском саду. Подумай, сколько вкусной еды ты могла бы ей купить!

– Она и так поперек себя шире.

– Ну, тогда фрукты, курицу и салат, – предложила Майя.

. – Это невероятно, но мне даже захотелось попробовать, – призналась Эва. – Только я слишком труслива. Я для этого не гожусь.

На какое-то мгновение она пожалела о своих словах.

– Посмотрим.

Официант убрал тарелки и тут же появился с новыми: филе, маленькие морковки, брокколи и печеная картошка. И налил в бокалы красного вина.

– Но ты ведь не работаешь сегодня вечером?

– У меня сегодня выходной, а завтра работы немного. Твое здоровье!

Эва наслаждалась: нежное мясо так и таяло во рту, красное вино комнатной температуры выгодно отличалось от отцовской «Канепы». Бутылка быстро опустела, и Майя заказала еще одну.

– Знаешь, я никак не могу прийти в себя, – удивленно произнесла Эва. – Не могу представить, что ты действительно продаешь свое тело.

Это лучше, чем продавать свою душу, – последовал неожиданный ответ. – Разве художники занимаются не этим? Если уж и есть у человека что-то свое, что он прячет от других, то это наверняка душа. Тело всего лишь оболочка, и я не вижу в нем ничего священного. Так почему бы не поделиться им, не быть щедрой, если кому-то оно может доставить удовольствие? Но душа – выставлять свои собственные мечты и тоску, свой собственный страх и отчаяние на всеобщее обозрение где-нибудь в галерее, а потом еще и получать за это деньги – вот это я называю настоящей проституцией.

Эва застыла. Изо рта у нее торчала морковка.

– Ну, это не совсем так.

– Неужели? Разве не об этом говорят все художники? Разве они не говорят, что надо отважиться раздеться до конца?

– Где ты всего этого набралась?

– Я шлюха, а не дура. Многие думают, что это одно и то же, – распространенное заблуждение. Она вытерла уголки рта салфеткой.

– Еще одно заблуждение, что шлюхи – несчастные женщины, которые потеряли всякое уважение к самим себе, мерзнут на улицах, одетые в тонкие чулки, не получают никаких денег, их постоянно бьет жестокий сутенер, и большую часть суток они пребывают в состоянии опьянения. Это, – она прожевала и проглотила очередной кусочек филе, – только одна, незначительная сторона профессии. Те шлюхи, с которыми общаюсь я, – это много работающие и вполне интеллигентные женщины; они знают, чего хотят. Мне и вправду нравятся шлюхи, – сказала она совершенно искренне. – Это, наверное, единственные настоящие женщины.

Бокалы опять опустели, и Майя подала знак официанту. Эва опьянела.

– Но я все равно не подойду, – пробормотала она. – Сама говоришь, я слишком худая.

– Ха! Как раз то, что надо. Ты немного другая, такие встречаются реже. Но то, что у тебя между ног, Эва, – это же просто-напросто золотая жила. А им ничего другого и не надо. Уж так они устроены, мужики, во всяком случае, те, кто ходят ко мне.

Наконец появился десерт. Ледяные клубника и ежевика на зеркале из теплого ванильного соуса. Эва вытащила зеленые листики.

– Сорняки в десерте, – капризным голосом сказала она, – не понимаю. Я, кстати, в мужчинах плохо разбираюсь, – продолжала она, – а что им, собственно, нужно?

– Добродушные, толстые тетки, знающие толк в жизни. А таких на самом деле немного. По-моему, У большинства женщин в голове какие-то невозможные, дурацкие идеалы, я их не понимаю. Как будто им не хочется, чтобы было просто здорово.

Я тут днем смотрела осенний показ мод из Парижа, по телевизору, так вот там самые знаменитые модели демонстрировали последний писк. Наоми Кэмпбелл – ты ведь ее видела, да? – вышла в каком-то невероятном мини, а потом вдруг подскользнулась и грохнулась – и все это на самых тоненьких ножках, которые мне когда-либо доводилось видеть. Создавалось впечатление, что она вся сделана из ПВХ. Когда я вижу этих девиц, мне становится интересно, неужели они, как и все, могут сидеть на толчке и просто срать?

Эва расхохоталась и разлила ванильный соус на скатерть.

– Не надо относиться к себе так серьезно, – продолжала Майя проникновенно. – Мы ведь все равно все умрем. И через сотню лет обо всем забудут. Но для начала немного деньжат бы не помешало. Ты мечтаешь стать большим художником, правда?

– Я уже большой художник, – буркнула Эва. – Только об этом еще никто не знает. Она вздохнула. Похмелье обещало быть ужасным. – И к тому же я напилась.

– Как раз вовремя. Сейчас принесут кофе и коньяк. И прекрати ныть, пора становиться взрослой.

– Ты веришь в Бога?

. – Не глупи. – Майя вытерла остатки ванильного соуса с губ. – Но иногда я спасаю людей от отчаяния и делаю добрые дела; мне больше нравится так на это смотреть. Не у всех мужчин есть женщина. Однажды ко мне пришел молодой парень, у которого была настоящая мания – он украшал свое тело кольцами и жемчужинами. У него все тело было в них, во всех мыслимых и немыслимых местах, он сверкал и переливался, как американская новогодняя елка. И девушки с ним больше не хотели иметь никаких дел.

– А что ты сделала?

– Обслужила его как следует, и он даже мне приплатил.

Эва попробовала коньяк и прикурила сигарету не с того конца.

– Поедем ко мне домой – посмотришь квартиру, – предложила Майя. – Дай себе шанс. Постарайся найти выход из безвыходного положения. Это будет лишь один небольшой этап в твоей жизни. Смотри на это просто как на новый опыт.

Эва не ответила. Она сидела, словно парализованная, до смерти перепуганная. Но предложение Майи уже не казалось ей таким диким, и именно сейчас она его и рассматривала.

Они валялись на Майиной огромной кровати, а на Эву вдруг напала икота.

– Слушай, – вдруг сказала она, – а что такое Марианская впадина?

– Самое глубокое место в мире. Глубина одиннадцать тысяч метров. Ты только представь себе: одиннадцать тысяч метров.

– А откуда ты знаешь такие вещи?

– Понятия не имею. Наверное, прочитала где-нибудь. Ну, для сравнения, глубина вот этой загаженной речушки, которая протекает по нашему городу, восемь целых восемь десятых метра, например, под мостом.

– Господи, сколько ты всего знаешь!

– У меня на самом деле мало свободного времени, но, если оно есть, я трачу его на «Коктейль»[20], если тебе это о чем-то говорит.

– Ты и раньше такая была.

– Прошло двадцать пять лет, но я помню: ты тогда тоже интересовалась сексом.

И обе они расхохотались.

– На самом деле твои картины – это просто ужас, – сказала Эва. – Вот это и есть настоящая проституция, доложу я тебе, писать картину для того, чтобы ее продать. То есть только для этого.

– Но есть-то людям надо или нет, по-твоему?

– Да, немного надо, но на самом деле человек может довольствоваться малым.

– Есть еще такие полезные вещи, как электричество и телефон, ты со мной не согласна?

– Ну-у-у…

– Когда будешь уходить, возьмешь с собой десять тысяч крон.

– Что ты сказала?

Эва, пошатываясь, приподнялась на локте. Такое положение оказалось неудобным – она в любой момент могла упасть.

– А когда придешь завтра, захватишь с собой одну из своих картин. Только хорошую – такую, какую ты сама оценила бы в десять тысяч. Я покупаю твою картину. А вдруг ты когда-нибудь и впрямь станешь знаменитой, может, я делаю удачное вложение!

– Будем надеяться.

Майя удовлетворенно улыбнулась: – Твоя лавочка еще заработает, Эва. А когда Эмма возвращается?

– Еще не знаю. Обычно она звонит, когда хочет домой.

– Значит, ты можешь начать уже завтра. Ну, конечно, только попробуешь! Я помогу тебе, введу в курс дела. Я пошлю за тобой такси, давай часов в шесть? Завтра вечерком? Одежду и все прочее я беру на себя.

– Одежду?

– Ты же не можешь принимать клиентов в этом кошмарном одеянии. Извини меня, конечно, но то, что ты носишь, совершенно лишено сексуальности.

– Ас чего бы мне демонстрировать свою сексуальность?

Майя поднялась с кровати и удивленно уставилась на подругу.

– Но ты же все-таки женщина. Тебе ведь тоже нужен мужик, разве не так?

– Да, – устало ответила Эва. – Наверное.

– Значит, перестань одеваться, как призрак чумы[21].

– Спасибо за комплимент!

– На самом деле я тебе немного завидую. Ты элегантная, а я просто толстая тетка с жировыми складками и двойным подбородком.

– Неправда. Ты – добродушная толстая тетка, знающая толк в жизни. А ты сама себя уважаешь? – внезапно поинтересовалась Эва.

– Полагаю, примерно в два раза больше, чем ты себя.

– Я только спросила.

– Знаешь, я прямо вижу, как все будет. Слухи о длинноногой художнице, как лесной пожар, распространятся по всему городу. Не исключено, что ты даже будешь переманивать у меня клиентов. Еще и без денег меня оставишь!

– Если у тебя уже почти два миллиона, мне тебя не жалко.

Домой Эва уехала на такси, за которое заплатила Майя. Она туг же заказала еще одну машину – к дому Эвы на завтра, на шесть часов. Эва, с трудом попав ключом в замочную скважину, открыла, наконец, дверь и, пошатываясь, побрела в студию. Там она села и принялась критически осматривать свои картины. Она здорово напилась, поэтому они произвели на нее огромное впечатление, и она с чувством глубокого удовлетворения рухнула на диван и уснула прямо в одежде.

Эва проснулась еще до того, как на нее навалилось похмелье, вспомнила свой сон. Ей снилась Майя. И только, открыв глаза, она вспомнила все и испуганно вскочила с дивана. К своему огромному удивлению, она обнаружила, что спала в студии, не раздевшись.

Она доковыляла до ванной и не без страха взглянула на себя в зеркало. Водостойкая тушь не потекла, но ресницы топорщились вокруг красных глаз, как обожженная солома. Поры на коже зияли, как черные дыры. Она застонала и открыла холодный кран. Господи, о чем же это они говорили вчера? Она не сразу, но все-таки вспомнила вчерашний разговор, и сердце ее забилось быстрее. Майя, та самая Майя, ее самая лучшая подруга детства, которую она не видела двадцать пять лет, стала шлюхой. Богатой шлюхой, в ужасе подумала Эва, слабо припоминая, что они обсуждали и ее собственные перспективы на этом поприще – как возможность выбраться из нищеты, решить материальные проблемы. В это просто невозможно было поверить! Неужели она хоть на минуту могла себе это представить?! Она плеснула в лицо холодной водой и застонала, потом открыла дверцу аптечки и нашла пузырек с паральгином. Высыпала в ладонь горстку таблеток, запила их водой и с отвращением скинула юбку и майку. «Может, в холодильнике есть пиво?»-подумала она и поняла, что ей слишком плохо сегодня, чтобы работать. Значит, еще один день пройдет без работы, она ни на шаг не продвинется. Кошмар. Она стояла под душем и терла себя мочалкой изо всех сил. Таблетки понемногу начали действовать. Эва вылезла из-под душа и натянула халат – большой халат с китайскими драконами на спине. В гостиной она принялась искать свою сумку – захотелось курить. Открыв ее, с удивлением уставилась на пачку банкнот. Какое-то мгновение она не могла понять, что это за деньги, а потом, наконец, все вспомнила. Пересчитала деньги. Десять тысяч крон. Хватит на то, чтобы оплатить все счета в почтовом ящике. Она недоверчиво покачала головой, отправилась в студию и опять принялась смотреть на картины. Одна из них стояла в центре комнаты; когда же она успела ее достать?

Эту картину, наверное, можно было назвать самой лучшей. Почти полностью черно-белая, только по всему холсту по диагонали пробегал яркий луч света. Он словно разрывал картину на две части. Эва не смогла удержаться от улыбки, воображая себе, какое лицо будет у Майи, когда она поднимется к ней в квартиру с этим. Потом снова пошарила в сумке, нашла пачку, в которой оставалась только одна сигарета, закурила и открыла холодильник. Он был пуст. Только масло, кетчуп и бутылка соевого соуса. Эва вздохнула, но тут же вспомнила про пачку купюр и опять улыбнулась. Бутылка ледяного пива – вот что ей больше всего нужно сейчас. Поэтому она молниеносно оделась, набросила плащ и направилась к небольшому магазинчику на углу. Он назывался «У Омара» и открывался в восемь утра, дай бог этому Омару здоровья. К тому же он никогда не смотрел презрительно на людей, которые покупали пиво, когда все остальные еще спят. Его магазин находился в респектабельном старом районе, состоявшем почти исключительно из одних вилл, и выглядел там как совершенно инородное тело. Многих это раздражало, а Эву радовало.

Хозяин радостно улыбнулся, обнажая белые, как мел, зубы, когда она появилась в дверях. Она вытащила из ящика две поллитровых бутылки, взяла газету со штатива и еще две пачки «Prince Mild».

– Отличный сегодня денек! – улыбнулся он ободряюще.

– Ну, может он и будет отличным, – простонала Эва, – но не сейчас.

– О, я знаю, что день сегодня хороший. Но если день плохой, то двух бутылок может не хватить.

– На самом деле вы правы, – сказала Эва. Она взяла еще одну бутылку и расплатилась.

– Послушайте, я наверняка вам должна, – вспомнила она вдруг. – Давайте-ка я заодно и расплачусь.

– О, значит, и у меня тоже сегодня хороший день!

Он порылся в коробке из-под обуви, где держал списки своих должников.

– Семьсот пятьдесят две кроны.

Эва была тронута. Он никогда не напоминал ей о долге. Она протянула ему тысячную бумажку и заглянула в «Blindkjopkatalogen»[22], который он просматривал, когда она вошла.

– Нашли что-нибудь интересное? – поинтересовалась она.

– А-а-а, это? Это я жене кое-что купил. Через четырнадцать дней пришлют по почте.

Эве стало интересно:

– А что купили-то?

– Машинку, которая убирает катышки с ткани. Подходит и для свитеров, и для диванных подушек, и для мебели. В моей стране катышков нет. У вас странная одежда.

– А мне они нравятся, – улыбнулась Эва. – Я когда их вижу, тут же вспоминаю старых плюшевых медведей. У меня был такой, когда я была маленькая, – он был весь в катышках.

– Да-да, понимаю, – снова просиял он. – Приятные воспоминания. Но в моей стране и плюшевых медведей нет.

Пиво было теплое. Она поставила одну бутылку под струю холодной воды и взяла телефонный справочник, чтобы найти телефон Майи. Она собиралась сказать ей, чтобы та забыла всю вчерашнюю пьяную болтовню – вчера вечером Эва ни черта не соображала. Сигнала в трубке не было. Ну конечно, они же его выключили. Она выругалась, пошла в ванную, уселась на унитаз, собрав вокруг талии юбку. Сегодня-то я точно выгляжу, как шлюха, подумала она, а может, я такая на самом деле и есть, возможно, именно в такой день и стоит начать. Она встала, выскользнула из юбки и снова натянула халат. В коридоре Эва встала перед зеркалом и оглядела себя с головы до пят.

Ростом Эва была 183 сантиметра, и большая часть приходилась на ноги. Лицо ее было узким и бледным, глаза – желтыми, во всяком случае недостаточно темными, чтобы считаться карими. Плечи – узкие. У нее была необычайно длинная шея и длинные руки с тонкими запястьями. Ступни были большие. Она носила 41-й размер обуви, что ее очень расстраивало. Она была тонкая, немного угловатая, не особенно женственная, но глаза были красивые, во всяком случае, Юстейн всегда так говорил. Большие, чуть-чуть косящие и широко расставленные. Немного хорошей косметики могло бы сотворить с ее лицом настоящее чудо, но она никогда в этом не разбиралась. Она носила распущенные волосы, они были длинные и темные, с небольшим каштановым отливом. Эва подошла поближе к зеркалу. Волосиков над верхней губой стало больше. Наверное, организм теперь вырабатывает меньше эстрогена, подумала она и распахнула халат пошире, чтобы увидеть маленькую грудь, длинный и узкий живот и бедра, такие же белые, как и лицо. Она немного повертелась перед зеркалом и помотала головой, так, что волосы упали ей на спину красивой волной. Если уж Майя стала миллионершей со всем своим салом, то я со своей фигурой точно смогу, промелькнула шальная мысль. Она опять вспомнила пачку купюр, подумала о том, как они были заработаны, и покачала головой. Запахнула халат и достала из раковины бутылку. Думать не хотелось, хотелось просто сделать это – и все. И вовсе не обязательно кому-то об этом знать. Совсем недолго, может, до Рождества, только чтобы выбраться. Она отпила пива и почувствовала, что успокаивается. По правде говоря, я не изменилась, подумала она, я только открыла для себя жизнь с новой стороны. Она пила пиво, курила, а мысли ее блуждали вокруг маленькой собственной галереи у реки, лучше всего – в северной части города. Галерея Магнус. Звучит неплохо. Внезапно она подумала, не стоит ли ей добавить немного цвета в свои картины. Темно-красный, например. Сначала совсем тоненькая черточка, но постепенно она будет становиться все более заметной. Эва ощутила прилив вдохновения. Потом открыла еще одну бутылку пива и подумала, что именно этого ей как раз и не хватало в жизни. Ей не хватало Майи! Но сейчас она вернулась. Все будет хорошо, подумала Эва удовлетворенно, это поворотный момент в ее судьбе. Когда все бутылки опустели, она заснула.

Такси прогудело под окнами в шесть.

Эва упаковала картину в старый плед, и шофер бережно положил ее в багажник.

– Езжайте осторожно, – предупредила она. – Это стоит десять тысяч крон.

Она назвала адрес на Торденшоллсгате и внезапно заметила, что он смотрит на нее в зеркало. А вдруг он знает Майю? Может, каждый второй мужчина в городе побывал в ее постели? Эва стряхнула с юбки соринку и почувствовала, что опять начинает нервничать; хмель прошел, и чувство реальности возвращалось к ней. Странно, она совсем забыла об Эмме, как будто спрятала свои материнские обязанности в ящик комода и опять стала просто Эвой. Да, подумала она. Я просто Эва. И плевать мне на то, что могут подумать другие, я делаю, что хочу. Она улыбнулась. Шофер заметил это и улыбнулся ей в ответ. «Что ты себе вообразил, – подумала она, – я бесплатно не даю».

Майя всплеснула руками и втащила ее в квартиру. Вчерашние излишества не оставили ни малейшего следа на ее круглом лице.

– Заходи же, Эва! Привезла картину?

– Ты упадешь в обморок.

– Такого со мной не бывает.

Они распаковали картину и прислонили ее к стене.

– Господи!

Майя потеряла дар речи; она внимательно смотрела на картину.

– Да уж, должна тебе сказать… Действительно что-то особенное. Она как-то называется?

– Нет, ты что, с ума сошла?

– А что?

– Если я ее как-то назову, значит, я за тебя решу, что ты должна увидеть, а я не хочу. Ты можешь посмотреть на нее сама и сказать мне, что ты видишь. А я тебе потом отвечу.

Майя надолго задумалась и, наконец, сказала:

– Это удар молнии. Вот что это такое.

– Да, неплохо. Понимаю, что ты имеешь в виду, но я вижу в ней и кое-что другое. Землю, которая потрескалась после землетрясения. Или реку, которая бежит через город ночью, при свете луны. Или же раскаленную лаву, которая стекает вниз по обугленной равнине. А завтра, может быть, ты увидишь еще что-нибудь. То есть, я хочу сказать, мне бы этого хотелось. В том, что касается искусства, тебе надо освободиться от многих стереотипов, Майя.

– Я настаиваю на ударе молнии. Мне не нравится, когда вещи меняются и превращаются во что-то другое. А вот тебе предстоит кое от чего избавиться, подруга. Я привела в порядок свободную комнату, пойди и посмотри. Ты что-нибудь ела?

– Только пила.

– Ты хуже младенца, тебя надо кормить. Если я сделаю бутерброд, сможешь прожевать сама?

Она потащила Эву за собой вглубь квартиры. Комната была выдержана в красных тонах: много плюша и бархата и тяжелые, темные шторы.

Кровать, застланная покрывалом с золотой бахромой, казалась бесконечной. На полулежал толстый красно-черный ковер, ноги проваливались в него – такой он был мягкий.

– Это теперь твои цвета, – сказала Майя решительно. – И у меня для тебя есть красный халат, который легко расстегивается. Из тонкого бархата. Вот здесь, – она прошла в глубину комнаты и отодвинула занавеску, – маленькая ванная с раковиной и душем.

Эва заглянула за занавеску.

– Ты можешь здесь работать, пока я в своем Кризисном центре. Я сделала тебе ключ. Пошли, тебе надо поесть.

– Ты что, все это устроила сегодня?

– Да. А ты чем занималась?

– Спала.

– Значит, можешь поработать до позднего вечера.

– Да нет же, господи, я еще не знаю… Если я вообще наберусь смелости… В общем, я решила, что на первый раз хватит одного. Слушай, – спросила она нервно, – а много попадается неприятных типов?

– Да нет же.

– Но бывает, что кто-то говорит что-то неприятное или делает какую-нибудь гадость?

– Нет.

– А ты не боишься? Одна, с незнакомыми мужиками, вечер за вечером?

– Это они боятся, потому что у них совесть нечиста. Они вынуждены врать, чтобы уйти из дома, и урывают деньги из семейного бюджета, чтобы заплатить мне. Ходить к шлюхам сегодня – это что-то совершенно немыслимое. А в прежние времена тебя не считали настоящим мужчиной, если ты не захаживал в публичный дом. Да нет же, я ничего не боюсь. Я профессионал.

Эва вонзила зубы в бутерброд и принялась медленно жевать. Тунец с лимоном и майонезом.

– А часто они просят тебя сделать что-то особенное?

– Нет, редко. Сама знаешь, слухами земля полнится, и еще до того, как прийти ко мне в первый раз, они получают всю необходимую информацию.

Она открыла бутылку колы и долго пила.

– Они знают, что я шлюха приличная и что о всяких сексуальных фокусах не может быть и речи. Почти все, кто сюда ходит, – мои постоянные клиенты. Они знают, что можно, а что нельзя, и где проходит граница. Если им придет в голову какая-нибудь глупость, они не смогут больше сюда приходить. Так что предпочитают не рисковать.

Она слегка отрыгнула.

– А пьяные приходят?

– Да, в подпитии, но не в стельку. Многие приходят прямо из пивной – тут, через улицу, из «Королевского оружия». А другие заявляются в обед, в костюме и с «дипломатом».

– А бывает, что они отказываются платить?

– Мне такие никогда не попадались.

– А тебя били?

– Нет.

– Не знаю, хватит ли у меня смелости…

– О чем ты говоришь!

– Ну, не знаю, я слышала много историй…

– Мужчины приходят в ярость, когда не получают то, что им хочется, правда?

– Да.

– Они приходят сюда, чтобы купить то, что им надо, и они это покупают. И у них нет никаких причин поднимать шум. И вообще: что дурного в том, если люди переспят друг с другом?

– Да нет. Если не считать того, что многие из них наверняка женаты, у них дети и все прочее.

– Конечно. Они приходят именно потому, что им чего-то не хватает. Мужья и жены не так уж часто спят друг с другом.

– Мы с Юстейном спали.

– Ну, это в начале. А через десять лет?

Эва покраснела.

– А может быть, – продолжала Майя, – ты думаешь, что мы, девушки, должны себя блюсти и ждать большую любовь? Ты веришь в большую любовь, Эва?

– Разумеется, нет.

Она отпила колы.

– А в тебя кто-то из них влюблялся?

– О да! Особенно молодняк. Я им вообще очень нравлюсь, поэтому я стараюсь для них сделать что-то особенное. Вот, например, весной у меня был один молодой человек с потрясающим именем – у его семьи французские и испанские корни. Жан Лука Кордова. Правда, потрясно? Подумай, если бы у тебя было такое имечко, – задумчиво сказала она. – Даже хочется сходить замуж, только чтобы получить такую фамилию, правда? И потом еще Йеран, я его никогда не забуду. Он был девственник, мне пришлось его всему учить. И он был так мне благодарен! Не так-то просто оставаться девственником в двадцать пять лет, да еще если работаешь в полиции. Ему, наверное, потребовалось немалое мужество, чтобы прийти сюда.

Эва доела бутерброд, запила колой и откинула волосы с лица.

– А вы беседуете о чем-нибудь?

– Да так, можем перекинуться парой слов. Одни и те же фразы каждый раз; все они хотят услышать одно и то же. Мужчины не слишком требовательны, Эва. Ты и сама скоро это поймешь. Она отодвинула бутылку в сторону.

– Сейчас без десяти семь, первый клиент придет в восемь. Он уже бывал у меня раньше. Честно говоря, не самый приятный тип, но он быстро кончает. Я займусь с ним сама и скажу, что нас теперь двое и что мы будем делить клиентов. И что у нас одни и те же условия.

– На самом деле мне больше всего хотелось бы спрятаться в шкаф и посмотреть, как это у вас происходит, – вздохнула Эва. – Посмотреть, как ты это делаешь. Самое трудное будет придумать, что сказать.

– В шкафу будет тесно. В дверную щелочку видно гораздо лучше.

– Что ты сказала?

– Ну, в ногах кровати ты стоять не сможешь. Но можешь подсматривать из другой комнаты. Мы выключим свет и слегка прикроем дверь, а ты будешь сидеть в той комнате и смотреть. И у тебя уже будет какое-то представление. Ты ведь меня знаешь, я никогда не была особо стеснительной.

– Боже, мне надо выпить, я вся трясусь. Майя сделала пистолет из двух пальцев и нацелила его прямо в лоб подруги.

– И речи быть не может! На работе пить запрещено. Потом мы пойдем к «Ханне» и поужинаем.

И могу тебе обещать одно: стоит тебе начать зарабатывать деньги, у тебя появится настоящий вкус к ним. Когда мне чего-то хочется, я просто запускаю руку в плошку и выуживаю пачку купюр. У меня деньги везде – в ящиках и шкафах, в ванной, на кухне, я запихиваю их в носки сапог и туфель, я даже сама с трудом припоминаю, куда я их рассовала.

– Ты же не хочешь сказать, что два миллиона у тебя просто разбросаны по квартире? – Эва побледнела.

– Да нет, конечно, тут только деньги на мелкие расходы. Основную сумму я спрятала на даче.

– На даче?

– На папиной даче. Он умер четыре года назад, так что это теперь моя дача. Ты там была однажды, помнишь, когда мы с девчонками туда ездили? На Хардангервидде?

– Твой отец умер?

– Да, уже давно. Сама можешь догадаться, от чего он коньки отбросил.

Из вежливости Эва предпочла не отвечать.

– А что, если дачу обворуют?

– Деньги хорошо спрятаны. Никому и в голову не придет там искать. И потом, купюры – они ведь тоненькие, много места не занимают.

– Но деньги – это еще не все, – вдруг сказала Эва прагматично. – А если ты умрешь до того, как потратишь их?

– А может, ты умрешь до того, как начнешь жить? – ответила Майя вопросом на вопрос. – Но если я вот так внезапно помру, то назначаю тебя своей единственной наследницей. Оставлю деньги тебе.

– Ну, спасибо. Слушай, мне надо в душ, – призналась Эва. – Я вся вспотела от страха.

– Давай. А я пока достану твою одежду. Кстати, тебе говорили, что тебе очень идет черное?

– Спасибо.

– Это не комплимент. Я спросила, потому что ты всегда в черном!

– А-а-а, – протянула Эва, смутившись. – Нет, не припоминаю. Во всяком случае, Юстейн этого не переносил.

– По правде говоря, я не понимаю, что ты имеешь против разных цветов.

– Понимаешь, они – как бы это получше объяснить, – отвлекают.

– Отвлекают от чего?

– От того, что на самом деле важно.

– И это…

– Все остальное.

Майя вздохнула и убрала стаканы и тарелки.

– Да уж, художники – народ непростой.

– Непростой, – хмыкнула Эва. – Но кто-то же должен взять на себя труд показывать всю глубину существования. Для того, чтобы вы, остальные, могли просто скользить по поверхности.

Она пошла в «свою» комнату и разделась. Майя что-то мурлыкала себе под нос в соседней комнате, стуча вешалками в шкафу. Комната Майи была выдержана в зеленых и золотых тонах; Эва невольно вспомнила свою собственную черно-белую квартиру. Да уж, между ними настоящая пропасть.

Душевая кабинка была крохотной, а стена напротив нее – зеркальная. Собственное тело внезапно показалось чужим. Как будто право собственности на него уже ей не принадлежало. Зеркало запотело. На какое-то мгновение она показалась себе очень молодой и гладкой, в розоватом свете цветастой занавески, а потом зеркало запотело, и отражение исчезло.

– Не надо думать, – сказала она сама себе. – Я просто должна делать то, что говорит Майя.

Она вылезла из душа, вытерлась и вернулась в комнату; здесь было прохладно после душевой кабинки. Вошла Майя, держа в руке что-то красное – халат. Эва надела его.

– Супер. Как раз то, что надо. Купи себе что-нибудь красное; когда ты в красном, то похожа на женщину, а не на жердь. А с волосами можешь что-нибудь сделать?

– Нет.

– О'кей. Осталось показать тебе одну мелочь. Ложись на кровать, Эва.

– Что? Зачем?

– Делай, что говорю, ложись на кровать. Эва немного поколебалась, но, в конце концов, подошла к кровати и улеглась посредине.

– Нет, не так, ляг ближе к правому краю.

Эва переместилась к краю кровати.

– А теперь опусти правую руку на пол.

– Что?

– Просунь руку под кровать. Чувствуешь, под покрывалом, сбоку, что-то твердое?

– Да.

– Сунь туда руку и оторви, я это плотно скотчем примотала.

Эва нащупала что-то длинное и гладкое, примотанное сбоку. Она ухватила этот предмет и дернула. Это был нож.

– Видишь этот нож, Эва? Это охотничий нож, от Бруслетто. И если ты испугалась, значит, я добилась цели. Он нужен для того, чтобы напугать и предостеречь. Если кому-нибудь придут в голову какие-то глупости. Тебе надо только опустить руку и достать нож. У тебя в кулаке нож, а он сидит с голой задницей и всем хозяйством наружу. Так что бьюсь об заклад – успокоится довольно быстро.

– Но ты же сказала, что с тобой ничего такого никогда не было!

Эва заикалась. Ей стало нехорошо.

– Никогда, – ответила Майя уклончиво. – Только несколько жалких попыток. – Она опустилась на пол рядом с кроватью и засунула нож на место. Эва не могла разглядеть ее лицо. – Но иногда кто-то из них начинает выделываться. Я же не всех хорошо знаю. К тому же мужчины гораздо сильнее нас. – Она продолжала возиться со скотчем. – На самом деле я и сама забываю, что он тут. Но я вспомню, если что-то произойдет, уж это я могу тебе обещать. – Она встала с пола. На лице ее сияла привычная улыбка. – Хоть я и довольно легкомысленная, но назвать меня неподготовленной нельзя. Пошли, я накрашу тебе губы.

Эва немного помедлила, а потом пошла за подругой, ступая босыми ногами по мягкому ковру. Это другой мир, со своими собственными правилами. Потом, когда я вернусь домой, все будет, как раньше. Это два мира, между которыми стена.

Эва тихо сидела на скамеечке для ног прямо у двери. В комнате было темно, и видеть ее никто не мог. Через щелку в двери она видела кровать Майи, тумбочку и лампу с большим абажуром, украшенным розовым фламинго. Горела только эта лампа, комната была погружена в полумрак. Она ждала, когда прозвучат два коротких звонка в дверь – условный сигнал. Было без пяти восемь. Дом стоял на тихой улице, снаружи не доносилось ни звука. Только тихо играла стереомагнитола. Майя поставила Джо Кокера. Голос у него становится с каждым годом все более хриплым, подумала Эва. Послышался звук мотора, машина остановилась прямо под окном. Она взглянула на часы – без трех минут восемь; ее сердце учащенно забилось. Хлопнула дверца машины. Потом послышался еще один звук: это захлопнулась дверь подъезда. Повинуясь внезапному озарению, она встала и подошла к окну. Она смотрела на белый автомобиль, припаркованный у тротуара. Какая-то спортивная модель, подумала она, глядя в щелочку между занавесками. Детали всегда бросались ей в глаза. Это был «Опель», довольно красивый, но не совсем новый. У Юстейна когда-то был такой же, когда они только познакомились, давно. Эва неслышно прокралась на свое место, уселась на скамеечку и положила руки на колени. Звонок коротко прозвенел два раза, как было условлено. Майя встала и пошла через комнату, неожиданно она обернулась и подняла большой палец. А потом открыла дверь. Эва пыталась дышать спокойно. В комнату вошел мужчина. Она видела его не совсем отчетливо, но похоже было, что ему за тридцать, крепкого сложения, с жидкими светлыми волосами. Волосы – длинные, он стянул их резинкой в жалкий «конский хвостик». На нем были джинсы. Сидели они плохо из-за «пивного живота». Именно этого она совершенно не переносила: мужчин, которые не могли толком надеть на себя брюки из-за живота. Юстейн тоже этим страдал, но это был Юстейн, то есть это было совсем другое. Мужчина сорвал с себя куртку и швырнул ее на кровать с видом завсегдатая, как будто он был у себя дома. Эве это тоже не понравилось, он показался ей наглым. Потом он полез в задний карман джинсов и вытащил купюру, которую тоже бросил на кровать. Она слышала голос Майи, но та говорила так тихо, что Эве пришлось сосредоточиться, чтобы услышать. Она осторожно подалась вперед и приставила ухо настолько близко к щелке, насколько это было возможно.

– Я тебя ждала, – услышала она. – Ну, иди же!

Голос был мягкий и обволакивающий, как мед. Я никогда не смогу так говорить, в отчаянии подумала Эва. Внезапно мужчина подошел ближе, и Майя вдруг стала очень маленькой, хотя он был и не особенно высокий. В комнате было темно, но Эва увидела, как он распахнул зеленый халат Майи и стащил его с ее плеч. Халат упал и остался лежать на полу. Эва смотрела, не в силах отвести взгляд от округлого и белого тела Майи; она не могла разглядеть выражения лица мужчины. Звучала приглушенная музыка, Майя подошла к кровати, медленно улеглась на спину, раскинув руки в стороны. Мужчина последовал за ней. На нем была клетчатая рубашка, которую он мгновенно вытащил из-под ремня. Он уже заплатил, теперь он мог получить товар, у него, безусловно, было право собственности, и он собирался им воспользоваться. Он опустился на колени рядом с кроватью и принялся расстегивать ремень. Эва видела черные трусики Майи и ее пышные ляжки. Партнеры не разговаривали, оба двигались медленно и привычно, они явно проделывали это много раз, все было, как обычно. Наконец он перешел прямо к делу – расстегнул ремень, и Эва услышала звук раскрываемой «молнии». Кровать заскрипела – он устраивался поудобнее. Майя не двигалась. Эва тоже застыла. В щелочку она видела, как он спустил брюки и после этого сорвал с Майи трусики. Она не помогала ему, только лениво приподняла бедра. А потом раскинула ноги. Именно в этот момент с ним что-то произошло. Он вдруг тяжело и хрипло задышал, склонился над Майей и раздвинул ее ноги еще шире. А потом вошел в нее. Майя отвернула лицо в сторону. Сейчас Эва видела только редкие волосы мужчины и его белые ягодицы, которые быстро двигались вверх и вниз во все нарастающем темпе. Чуть погодя он поднялся на вытянутых руках и запрокинул голову. Послышался длинный, протяжный стон, и он рухнул на кровать. Все заняло не больше минуты. Он лежал, уперев подбородок в матрац, и рука его невольно скользнула вниз. Он попытался найти опору, но тут случилось неожиданное. Он наклонился и посмотрел вниз, Эва видела, как он ищет что-то под покрывалом. Майя повернула голову, ее черные брови поползли вверх, когда он внезапно снова приподнялся. В руке у него был нож. Лезвие сверкало в свете лампы-фламинго. Он удивленно смотрел то на него, то на Майю, которая тоже пыталась встать. Эва закрыла рот ладонью, пытаясь подавить судорожный вздох. Несколько секунд в комнате было совершенно тихо, Джо Кокер как раз закончил петь «Up where we belong». Картина, которую Эва увидела в щелку, почти парализовала ее; ей стало трудно дышать. Майя, по-прежнему голая, лежала на спине на кровати, в глазах ее была настороженность, мужчина все еще сидел на ней. Штаны его были наполовину спущены, в руках он держал острый нож.

– Что это такое, черт побери?

В голосе звучало подозрение. Он уставился на Майю, но она была такой же милой и нежной, как всегда. Профессионалка.

– Должна же одинокая женщина подумать о собственной безопасности. Сюда ходит много странных людей.

«Вот как», – подумала Эва.

– Вот как? – сказал он. – Вот, значит, что ты о нас думаешь? А если бы ты вонзила этот нож в меня, а?

– Скорее, это ты в меня кое-что вонзил, – засмеялась она хрипло.

Он продолжал сидеть, держа нож в руке.

– Мне приходилось слышать о шлюхах, которые обирают клиентов таким вот образом.

Он рассматривал нож, поворачивал его то так, то эдак, потом смотрел на ее голое тело, белую кожу, как будто наслаждался.

– Спасибо, – сказала Майя. – Деньги я получила. А теперь положи его. Мне не нравится, что ты тычешь в меня ножом.

– А мне не нравится находить в кровати нож, когда я прихожу и честно плачу. Вам, бабам, нельзя Доверять, это всем известно!

Он явно начинал заводиться. Эва прикусила губу и почти перестала дышать. Майя попыталась подняться, но он толкнул ее назад на кровать.

– Расслабься! – приказала она громко. – Ишь какой чувствительный!

– Я не чувствительный, – сказал он упрямо. – Это вы такие неженки, думаете, что мы все время за вами бегаем. Черт… Значит, нож у тебя. А пистолет у тебя тоже есть?

– Есть, конечно.

– Ты сумасшедшая, у тебя паранойя, я так и думал.

– Это ты параноик. У меня не было никаких причин убивать тебя. Во всяком случае, изначально. Но теперь хватит. Убирайся отсюда, иначе тебе придется заплатить мне еще.

– Ха! Уйду, когда закончу, – ответил он, надевая джинсы и застегивая «молнию».

– Ты давно закончил, другие уже ждут.

– Значит, подождут. Вы, шлюхи, такие алчные, разрази меня гром, я тут выложил тебе «штуку» за пять минут работы, знаешь, кстати, сколько мне приходится работать на пивоварне, чтобы заработать «штуку»?

– Нет, – устало сказала Майя. Она смотрела в потолок. Эва ждала. От волнения она засунула в рот чуть ли не весь кулак.

– Черт бы тебя побрал, – бормотал он, возясь с ремнем. – Чертовы суки.

– Все, хватит ругаться. Больше можешь не приходить. С этого момента я не желаю тебя здесь видеть. И мне следовало бы сказать это тебе давным-давно.

– Вот, значит, как?

Он остановился и кивнул, как будто внезапно до него дошло.

– Вот как? Значит, вы нас принимаете с распростертыми объятиями, заставляете нас выворачивать кошелек, а на самом деле вы нас на дух не переносите?! Значит, вот оно как? Шлюхи – вот кто самый циничный на свете!

Майя с трудом приподнялась на локтях. Она попыталась поджать под себя ноги, но мужчина был в ярости и снова толкнул ее, она стукнула его локтем и завертелась, пытаясь выбраться из-под него. Наконец женщина дотянулась до ножа, схватила и дернула изо всех сил. Внезапно нож оказался у нее в руке. Она приподнялась, стоя на коленях, подняв нож. Кончик лезвия дрожал. Она не сводила глаз с мужчины; он по-прежнему сидел на кровати, как будто собирался прыгнуть, маленький жидкий «конский хвостик» выгнулся, как вставший член у мальчишки, пришло вдруг Эве в голову; она по-прежнему держала кулак во рту и молила Бога, чтобы не закричать. Если бы он повернулся налево, то увидел бы глаза Эвы, два маленьких светлых пятнышка в темноте дверной щелки. Но он не повернулся, он схватил подушку и держал ее теперь перед собой, защищаясь. Он смотрел на Майю, которая стояла на коленях и дрожала, держа нож перед собой. Подушка против ножа. Стояла мертвая тишина.

Эва спрятала лицо в ладонях. Она отдала бы все, чтобы не видеть этой жуткой сцены, чтобы ничего этого не было; больше всего она боялась, что мужчина заметит ее, подбежит к двери и распахнет ее; ей даже думать не хотелось о том, какие выводы он может сделать и в каком будет бешенстве, когда узнает, что она все это время сидела там, в темноте, и смотрела на них. Она, как застывшая статуя, сидела на скамейке, прилагая невероятные усилия, чтобы дышать спокойно, она слышала, как Джо Кокер запел новую песню – «When a woman cries». И вдруг, несмотря на все свое отчаяние, она ощутила огромное облегчение. Она никогда, никогда не впустит в эту комнату чужого мужчину, никогда не позволит ему сорвать с нее одежду. Она не только бросит свою карьеру, так и не начав ее, нет, она и Майю уговорит бросить это занятие. На самом деле Майя – приличный человек, подумала Эва, она заботится о других, да и два миллиона – сумма вполне достаточная. Пусть лучше у нее будет маленькая гостиница. Эва снова посмотрела в щелку. Мужчина наконец-то слез с кровати, теперь он натягивал на себя куртку. Она видела его затылок, видела, что он обшаривает взглядом комнату, как будто хочет удостовериться, что ничего не забыл. Она затаила дыхание, когда глаза его остановились на приоткрытой двери. Несколько секунд он пристально смотрел на дверь, потом повернулся и пошел к выходу. Что-то было не так. Какая-то неестественная тишина. Эва видела ноги Майи, они неподвижно лежали на золотом покрывале, раскинутые в стороны. И мужчина больше не копался, он быстро открыл дверь и бесшумно выскользнул из квартиры.

Эва не двигалась.

Она ждала, что Майя позовет ее. Она чувствовала, что внутри нее закипает гнев. Она злилась на Майю, которая втянула ее в это сомнительное предприятие и утверждала, что все это совсем не опасно. Но с кровати не раздавалось ни единого звука. Наконец Эва встала, толкнула дверь. Белое тело Майи лежало на кровати по диагонали. На лице у нее была подушка.

Эва не закричала. Это было вполне в духе Майи, одна из ее обычных штучек. Она была готова на что угодно, если появлялась возможность посмеяться. Эва сложила руки на груди и покачала головой.

– Если ты пустишь этого типа сюда еще раз, я перестану тебя уважать, – сухо произнесла она.

Она услышала, как на улице кто-то заводит мотор, быстро повернулась и побежала к окну; она успела выглянуть в тот момент, когда машина выезжала на улицу. Это «Опель Манта», подумала она, точно такая же машина была у Юстейна. Она запомнила часть номера. BL, семь, четыре…

Взвизгнули тормоза. На повороте автомобиль чуть не врезался в рекламный щит на тротуаре. А потом рванул по направлению к пивной. Эва проводила машину глазами и повернулась к кровати. Наклонилась над ней и осторожно тронула уголок большой подушки. И закричала.

Это был душераздирающий крик, идущий из самой глубины глотки. Майя смотрела в потолок широко раскрытыми глазами, ее растопыренные пальцы лежали на покрывале. Эва в испуге отпрянула, задела спиной тумбочку, большая лампа-фламинго угрожающе зашаталась, она автоматически схватила ее двумя руками, чтобы та не упала. Женщина снова бросилась к окну, она посмотрела вниз, на улицу, которая сейчас была совершенно пустынна, ни единого автомобиля, ни единого человека, слышался лишь отдаленный гул машин. Она вновь подбежала к кровати, наклонилась и схватила Майю за плечи, принялась трясти ее и увидела, как безжизненно упал ее подбородок. Рот открылся. Эва в отчаянии поискала глазами телефон, но не нашла, кинулась в другую комнату, стала искать на тумбочке, на подоконнике, побежала назад, ей и в голову не приходило зажечь свет. Наконец в глаза ей бросилась ярко-красная модель спортивного автомобиля на полке. Это-то и был телефон. Она кинулась к нему, подняла кузов и хотела позвонить, чтобы позвать на помощь, но не могла вспомнить номер МЧС, его как раз недавно изменили, она видела это в «Новостях». Она снова положила трубку и плюхнулась на стул. Посмотрела на свой красный халат и вдруг представила себе комнату, заполненную полицейскими в форме, фотографов со вспышками и себя саму на стуле, в красном халате на голое тело. Еще одна шлюха.

ЕЩЕ ОДНА ШЛЮХА.

А что она, собственно, может рассказать? Что сидела и подглядывала в дверную щелочку? «Почему же я ничего не сделала? – подумала она удивленно. – Потому что все произошло так быстро». Она боялась, что ее обнаружат, что гнев мужчины перекинется с Майи на нее. Она была уверена в том, что Майя сама справится с ситуацией. Майя, она же была профессионалка. Она вскочила и бросилась в другую комнату. Нашла свою одежду и с молниеносной быстротой переоделась. Она все время прислушивалась: что, если позвонят в дверь и появится новый клиент? Эва кинулась к двери и заперла ее. Она не могла совладать с дрожью, руки ее тряслись, она никак не могла застегнуть одежду. Краешком глаза она все время видела белые пятки Майи. «Никто не знает, что я тут была, – сказала она себе, – никто, кроме Майи. Если кто-то об этом узнает, Юстейн, или полиция, или инспекция по делам несовершеннолетних, они заберут у меня Эмму. Надо бежать домой и делать вид, что ничего этого не было. Это не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к моей жизни, я не такая, я совершенно не к месту в этой квартире с плюшем и бархатом». Она пробежала по комнатам, нашла свою сумочку и длинный плащ. Внезапно ей пришло в голову, что отпечатки ее пальцев остались повсюду в квартире. Она остановилась, как вкопанная. Но ведь у полиции нет ее отпечатков, она не проходила раньше ни по какому делу. Она снова подошла к кровати. Приблизилась к изголовью и наклонилась. В уголке Майиного рта она увидела муху. Муха ползла вверх по щеке, перебирая длинными ножками, и оказалась в уголке глаза. Эва в отчаянии смотрела на нее. Насекомое забралось под ресницы нижнего века, а потом, как бы нехотя, уселось на глазное яблоко.

Эва закрыла рот руками и ринулась в ванную. Ее долго рвало, потом она с трудом смогла перевести дыхание. Во рту остался кислый, неприятный привкус, она все смыла, хотела подняться, чтобы прополоскать рот, но внезапно поскользнулась в собственной блевотине, рухнула на унитаз и врезалась подбородком в его фаянсовый край. Нижняя губа треснула. Она прикусила губу; изо рта потекла кровь, а из глаз – слезы. Она не должна больше смотреть на Майю, иначе она никогда не выберется отсюда. Она отмотала несколько метров туалетной бумаги и принялась вытирать пол. Что-то попало даже на стены, пол возле унитаза тоже был испачкан. Она вытирала и вытирала, бросая бумагу в унитаз, то и дело спуская воду, чтобы он не засорился. Но он все равно засорился, бумаги было много, она так и оставалась лежать на дне вместе с ее блевотиной. Она решила оставить все, как есть, пошла на кухню и стала жадно пить холодную воду, пытаясь подержать ее во рту подольше, чтобы остановить кровь. Наконец она снова вернулась в комнату, стараясь не поворачиваться к Майе лицом. Интересно, сколько времени она так пролежит, прежде чем ее кто-то найдет? Эва села. Можно не торопиться. А если кто-то позвонит, она просто останется сидеть. Она думала: а не могут ли ее осудить как соучастницу в убийстве, если она сидела и наблюдала за всем. А если бы она сразу же позвонила и рассказала все, как было, всю историю с самого начала, с того момента, как они встретились в «Глассмагасинет», поверили бы они ей тогда? Она обводила взглядом квартиру: Майя любила все пышное и яркое. Огромная супница в форме клубнички с зелеными листиками – крышкой стояла на небольшом столике у окна. Эва медленно встала; она, собственно, даже не знала, откуда пришла к ней эта мысль, но она подошла к окну и осторожно подняла крышку супницы. Тут же обернулась и посмотрела на Майю. Но та ничего не видела. Пачка купюр была толстой, наверное, здесь было несколько тысяч крон. Эва осмотрелась в поисках других возможных тайников, заметила бело-синюю вазу с шелковыми розами, вытащила цветы и нашла еще одну пачку купюр на дне вазы. Шкатулка для шитья тоже оказалась битком набитой деньгами; она вспомнила о сапогах в шкафу, выбежала в маленькую прихожую и распахнула шкаф. Нашла три пары сапог, подняла их мысками вверх и потрясла – купюры посыпались веером. Эва почувствовала, что сильно вспотела, она сунула пачки денег в сумку и продолжила поиски. Деньги обнаружились и в обеих тумбочках, и в аптечке в ванной. По мере того как она запихивала в свою сумочку все новые и новые пачки денег, ее охватывал все больший гнев. Подруга разрушила что-то в ее жизни. Она открыла в ней нечто такое, о существовании чего в себе Эва не догадывалась, то, о чем она предпочла бы не знать. В этом была виновата Майя, а Майе деньги больше не нужны. Сумка Эвы теперь была до краев набита пятидесяти-, ста – и тысячекроновыми бумажками. Она вытерла пот со лба. И вдруг в дверь позвонили. Она забилась в угол; больше всего она боялась, что кому-то, стоящему за дверью, придет в голову мысль заглянуть в замочную скважину. Два коротких звонка. Там, за дверью, стоит тот, кто должен был стать моим первым клиентом, подумала она и перевела дух. Она буквально вжалась в стену. В дверь снова позвонили. Приходилось ждать, она не может уйти из квартиры, никто не должен ее видеть. Она не имеет к этому ни малейшего отношения, это было случайное недоразумение. Наконец она услышала шаги вниз по лестнице, захлопнулась дверь подъезда. Эва взглянула на часы. Было 20.45 – Она в последний раз посмотрела на Майю. Женщина уже больше не казалась красивой, она все лежала и лежала с открытым ртом, пялясь в потолок.

– Ты сама виновата, – всхлипнула Эва.

Потом она, стоя прямо, как палка, выждала ровно пять минут, повернувшись к трупу спиной, Наконец осторожно открыла дверь и выскользнула из квартиры.

На лестнице она никого не встретила. На улице было темно и сыро, она вышла из подъезда и повернула налево, а не направо, чтобы не пройти мимо «Королевского оружия». Еще раз повернула налево у методистской церкви, прошла мимо бензозаправки «ESSO», снова повернула налево у здания страховой компании и пошла вдоль реки до перекрестка. Язык у нее онемел, во рту был противный вкус, но кровь больше не текла. Сумку она прижимала к себе. Она поднималась на холм, стараясь идти спокойно, шла с опущенной головой и ни на кого не смотрела, чтобы никто потом не вспомнил, что видел женщину, которая бежала по этим улицам в этот вечер именно в это время. «На самом деле нет ничего подозрительного в том, что какая-то женщина прогуливается по городу», – подумала она. И побежала, только когда поднялась на мост.

Часом позже она стояла в гостиной собственного дома, все еще прижимая к себе сумку. Она долго шла и чувствовала себя измотанной, но остановить такси не осмелилась. Она тяжело дышала, в боку кололо, ей хотелось сесть, но сначала она должна была спрятать сумку; она понимала, что сумка не может стоять на столе, как обычно, потому что в ней полно денег, сумку надо убрать. Что, если кто-то придет? Она осмотрелась, ища глазами шкаф или ящик стола, тут же отбросила эту мысль и пошла в чулан, где стояла стиральная машина. Заглянула в барабан – он был пуст. Запихнула туда сумку и закрыла дверцу. Потом вернулась в гостиную, хотела было сесть, но передумала и пошла на кухню за красным вином. Она взяла уже открытую бутылку и до краев налила здоровый стакан, потом опять вернулась в гостиную, подошла к окну и уставилась на темную и тихую улицу. Сделав два больших глотка, она решила немедленно задернуть шторы на окнах, чтобы никто не смог заглянуть внутрь с улицы. Хотя там, снаружи, все равно никого не было. Она задернула шторы на всех окнах и только-только решила, наконец, сесть и закурить сигарету, как вспомнила, что сигареты остались в сумке, а сумка – в стиральной машине. Пришлось идти за ними в чулан. Вернулась, обнаружила, что не взяла зажигалку, и отправилась назад. Сердце ее билось все чаще и чаще, она нашла зажигалку, подумала, что наконец-то сможет сесть спокойно, и тут вспомнила про пепельницу. Опять встала, почувствовала, как сильно дрожат руки. На улицу медленно въехала какая-то машина, она побежала к окну и стала смотреть в щелочку между шторами, это было такси. Он просто не может найти нужный дом, сказала она себе, нашла пепельницу на разделочном столе и закурила. Телефон отключен, подумала она, подумала с облегчением: сейчас никто не может до нее добраться. Она заперла дверь. Затянулась еще раз и положила сигарету в пепельницу. Если она выключит свет, оставив только самый необходимый, с улицы будет казаться, что ее нет дома. Она прошла по всему дому, выключая свет. Стало почти совсем темно, а в углах – черным-черно.

Наконец она села. Села на краешек стола, готовая к тому, чтобы тут же снова вскочить. Ей все время казалось, что она что-то забыла; это было неприятное чувство; она пила красное вино и курила, дыша быстро и лихорадочно, и через секунду у нее закружилась голова. Она пыталась как-то связать разбегающиеся мысли, но у нее ничего не получалось, и она приходила от этого в отчаяние. Она пила и пила, прикуривала все новые сигареты. Было уже почти одиннадцать. Не исключено, что Майю уже нашли, возможно, кто-то из ее клиентов подергал за ручку двери и обнаружил, что дверь не заперта. Но если это был мужчина, у которого есть жена и дети, то он, возможно, немедленно удрал – так же, как она сама. Шлюха может умереть, и никто даже не подумает побеспокоиться, подумала она, ужаснувшись. Может, она вообще еще долго пролежит, прежде чем кто-нибудь что-то сделает, возможно, она пролежит там, мертвая, несколько дней или даже недель. Пока в подъезде не начнет вонять и соседи не поднимут тревогу. Она пошла на кухню и налила себе еще вина. Скоро Эмма вернется домой, подумала она, и все будет, как раньше. Она допила вино, стоя на кухне, и отправилась в ванную. Самое лучшее сейчас – это лечь спать. Она почистила зубы и забралась под одеяло. Возможно, полиция все равно ее обнаружит, поэтому надо подумать, что же она ей скажет.

Она закрыла глаза в надежде, что скоро заснет, но сна не было; в голову все время приходили новые и новые мысли. А вдруг ее кто-то видел, когда она входила в подъезд? Нет, это вряд ли. Но они же были вместе у «Ханны» и в кафе в «Глассмагасинет». Она не сможет скрыть, что они встречались, это было бы слишком рискованно. Ей придется рассказать все, как было, что они ходили пить кофе, а потом обедали, после чего поехали на квартиру к Майе. Картина, вспомнила она вдруг. Прислоненная к стене в гостиной. Но она ведь могла заехать домой и привезти ее в тот же день. А то, что Майя была шлюхой? Надо ли ей признаться, что она об этом знала? И лучше ли будет, если она расскажет им больше правды? Да, она знала об этом, потому что сама Майя ей сказала. Совершенно добровольно. У них вообще никогда не было тайн друг от друга. Она с силой зажмурилась, как будто это могло прогнать мысли. Такси – вспомнила она вдруг, – которое они заказали. Такси, которое везло ее на Торденшоллсгата с картиной, замотанной в плед. Но она ведь могла приехать только для того, чтобы привезти картину, немного посидеть, а потом уехать домой, потому что к Майе должен был прийти клиент. Именно так оно и было, ну конечно. Они встретились в среду, в первой половине дня и выпили кофе. Они не виделись двадцать пять лет. Потом они вместе поужинали. Платила Майя. Ей захотелось купить картину, и на следующий день она послала за ней такси. Не видела ли она Майиного клиента? Не расслышала ли, как его звали? Не встретила ли она кого-то на лестнице или на улице? Нет, она ведь ушла задолго до того, как он должен был прийти. Она вообще ничего не знала об этом мужчине, она не хотела ничего знать, потому что считала это отвратительным. Это было гадко. Я не знаю, отчего она умерла, подумала она внезапно. Я должна посмотреть в газете. Я должна послушать, что будут говорить по радио. Она смотрела и смотрела в потолок, ломая пальцы под одеялом. Когда же передают утром первые новости? Она бросила взгляд на будильник, была уже почти полночь. Светло-зеленые стрелки раскинулись в стороны, как ноги Майи на темном покрывале. Она моргнула и не стала закрывать глаза. Дурные мысли выстраивались в очередь у нее в голове. Она пошла в ванную, накинула халат и опять уселась в гостиной. Потом опять встала и включила радио – передавали какую-то музыку. Подумала: лучше не буду спать. Пока я не сплю, я знаю, что происходит.

«Убита в собственной постели».

Эва увидела заголовок на первой странице газеты, выставленной на штативе перед лавкой Омара, даже не успев выйти из машины. За ночь новость распространилась по всему городу, скоро она распространится по всей стране. Эва вбежала в лавку, почти швырнула на прилавок десять крон, развернула газету в машине и стала читать, положив ее на руль. Руки дрожали.

Тридцатидевятилетняя женщина была вчера поздно вечером обнаружена мертвой в собственной постели. Судя по всему, женщина была задушена. В интересах следствия полиция пока отказывается сообщить подробности. В квартире не было обнаружено никаких следов борьбы, ничто не указывает на ограбление. Женщина, которая и раньше попадала в поле зрения полиции, потому что занималась проституцией, была найдена знакомым мужчиной вчера в двадцать два часа. В беседе с нашим корреспондентом он подтвердил, что пришел к ней в качестве клиента и случайно обнаружил, что дверь в квартиру открыта. Он увидел в постели труп и позвонил в полицию. По предварительной версии, женщина была убита одним из своих клиентов, мотивы убийства пока не известны. Подробнее на страницах 6 и 7.

Эва заглянула на страницы шесть и семь. Там было не так много текста и несколько больших фотографий. На снимке дома окна Майи были помечены крестиками. Фотография, скорее всего, была старая – деревья перед домом были покрыты листвой. Фотография мужчины, который нашел Майю, – нечеткая, сделанная со спины, чтобы никто не смог его узнать. И фотография полицейского. Того, кто расследует дело. Серьезный мужчина в голубой рубашке, с проседью в волосах. Инспектор полиции Конрад Сейер. Ну и фамилия, подумала она. Всех, кто был в том районе в четверг вечером, просят связаться с полицией.

Она сложила газету. Если полиция выяснит, что они виделись с Майей, то полицейские появятся у нее в ближайшее время, не исключено, что уже сегодня, во всяком случае, еще до выходных. А вот если пройдет неделя и никто ею не заинтересуется – тогда она, скорее всего, сможет успокоиться. Первое, что они, очевидно, сделают, – это попытаются выяснить, с кем Майя встречалась и что делала в последние дни. Эва снова завела машину и медленно поехала назад к дому. Она решила немного поработать, вымыть полы, убраться в доме и между делом продумать, что говорить полиции. У нее накопились целые горы грязного белья, она засунула его в стиральную машину. Сумка с деньгами все еще лежала в барабане, Эва поспешно вытащила ее. Майя и я были подругами детства, сказала она себе, но мы не виделись с 1969 года. Потому что мне пришлось переехать. Нам с ней тогда было по пятнадцать лет.

Она засыпала в машину порошок и нажала на кнопку.

Так вот, мы не виделись двадцать пять лет. Я встретила ее в «Глассмагасинет» – я зашла в лавочку, где торгуют красками, кое-что обменять, – и мы пошли в кафе на втором этаже выпить кофе.

Она направилась на кухню и пустила в раковину воду.

Ну, и мы стали вспоминать прошлое. Знала ли я, что она проститутка? Да, она мне сама об этом сказала. Она этого ничуть не стыдилась. И потом она пригласила меня на ужин, мы были в «Кухне Ханны».

Эва капнула в раковину с водой несколько капель средства для мытья посуды и опустила в горячую воду стаканы и приборы. Она слышала, как стиральная машина медленно наполняется водой.

После ужина мы поехали к ней домой. Да, совершенно верно, взяли такси. Но я пробыла у нее очень недолго. Да, она говорила о своих клиентах, но никаких имен не называла. Картина?

Эва взяла рюмку, посмотрела сквозь нее на свет и принялась мыть.

Верно, это моя картина. Майя ее у меня купила. За десять тысяч крон. Честно говоря, только потому, что ей стало меня жалко, не думаю, что картина ей на самом деле понравилась. Мне кажется, она не особенно хорошо разбиралась в искусстве. Так что на следующий день я вечером опять к ней поехала, чтобы отвезти картину, взяла такси. Выпила чашечку кофе и уехала – все было очень быстро. Дело в том, что она ждала клиента. Видела ли я его? Нет-нет, не видела, я ушла еще до того, как он пришел, я не хотела находиться там, когда он придет.

Она сполоснула рюмку под струей воды и взяла следующую. Кошмар, сколько же у нее скопилось бокалов со следами красного вина! В стиральной машине медленно вращалось белье. На самом деле ничего страшного, успокаивала она себя, меня, конечно же, никогда не заподозрят в убийстве. Подруги не убивают друг друга. И вообще у них нет никаких оснований ее подозревать. Никто не сможет доказать, что я видела.

Но деньги, которые она унесла…

Она глубоко вздохнула и постаралась успокоиться. Внезапно мысль о том, что она присвоила деньги Майи, потрясла ее: Господи, зачем я это сделала?! Только ли потому, что мне нужны были деньги? Она принялась за следующий стакан, и тут в дверь позвонили. Звонок прозвучал сурово и решительно.

Нет! Это просто невозможно! Эву затрясло так, что она раздавила бокал в руке. Пошла кровь, вода стала красной. Она потянулась к окну, чтобы посмотреть, кто же звонит в дверь, но так и не разглядела, увидела только, что на крыльце кто-то стоит. Боже, кто же это может быть…

Она подняла руку и обмотала ее полотенцем, чтобы не запачкать кровью пол. Вышла в коридор. Пожалела о том, что в дверном окошке тонированные стекла, – рассмотреть что-то сквозь них было невозможно. И открыла дверь. На пороге стоял мужчина, очень высокий, худой, с седыми волосами, он почему-то показался ей знакомым. Похож на того мужчину в газете, того, кто возглавляет расследование, но ведь еще слишком рано, только утро пятницы, неужели им удалось так много выяснить всего за одну ночь? Хотя они, конечно…

– Конрад Сейер, – представился он. – Полиция.

Сердце ухнуло и оказалось где-то в низу живота. В горле вдруг пересохло, она не могла вымолвить ни слова. Он стоял, не двигаясь, только вопросительно смотрел на нее, а поскольку она молчала, он кивком указал на полотенце.

– Что-то случилось?

– Нет, я просто мою посуду. – Она никак не могла унять дрожь в ногах.

– Эва Мария Магнус?

– Да, это я.

Он пристально посмотрел на нее.

– Разрешите войти?

КАК ОН МЕНЯ НАШЕЛ? ВСЕГО ЗА НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ? КАКОГО ЧЕРТА? КАК?

– Да, конечно, но вы меня извините, мне надо найти пластырь, я руку порезала. Бокал был дешевый, ничего страшного, но кровь все течет и течет, а это просто кошмар, когда кровь попадает на мебель и ковры – пятно потом нипочем не выведешь. Просто невозможно… Полиция?

Она повернулась к нему спиной, пытаясь вспомнить, что же она должна говорить, но, как назло, все вылетело из головы. Что ж, он сам должен будет спросить ее о чем-то, прежде чем ей придется отвечать. Лучше всего вообще говорить поменьше, только отвечать, не кудахтать, как курица, не болтать попусту, а то он подумает, что она нервничает. Ясное дело, она нервничала, но он не должен был об этом догадаться.

Они стояли в гостиной.

– Займитесь сначала своей рукой, – сказал он. – Я подожду, – инспектор внимательно, словно изучая, смотрел на нее, он заметил все – и лопнувшую губу, которая сейчас распухла, тоже.

Она прошла в ванную, избегая смотреть на себя в зеркало, чтобы не расстраиваться. Вытащила упаковку пластыря из аптечки и оторвала кусочек, залепила им рану и сделала три глубоких вдоха и выдоха. «Мы с Майей были подругами детства», – прошептала она. И вернулась в гостиную.

Он все еще стоял посреди комнаты, она кивнула, предлагая ему сесть.

Он еще не успел рта раскрыть, как ее вдруг пронзила мысль о том, что она забыла что-то важное, она хотела исправить ошибку, но было поздно, потому что он уже начал спрашивать, и она не могла думать ни о чем другом.

– Вы знаете Майю Дурбан?

Она откинулась на спинку кресла.

– Что? Да, знаю.

– Вы давно с ней виделись?

– Нет. Вчера. Вчера вечером. Он медленно кивнул.

– Вчера, в какое время?

– Где-то часов в шесть или семь, по-моему.

– Вы знаете, что ее нашли мертвой в собственной постели в двадцать два часа?

Эва облизала пересохшие губы и сглотнула слюну. «Знаю ли я? – подумала она. – Слышала ли я об этом? Ведь еще так рано…»

И увидела газету, лежащую на столе первой страницей вверх.

– Да. Я читала в газете.

Он взял газету, перевернул ее и внимательно посмотрел на последнюю страницу.

– Да. Я вижу, вы не подписаны на нее. Нет бумажки с адресом. А вы всегда по утрам ездите за газетами?

В нем было какое-то упорство, наверняка он из таких, что и булыжник заставит разговориться. У нее нет ни одного шанса.

– Да нет, не каждый день. Но довольно часто.

– А откуда вы узнали, что убита была именно Дурбан?

– Что вы имеете в виду?

– В газете, – тихо заметил он, – ее имя не названо.

Эва почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

– Нет, но я узнала дом на фотографии. И именно ее окно было помечено крестиком. Я хочу сказать, что из статьи я поняла, что это Майя. Она же была… Вот здесь написано, – она наклонилась вперед и показала пальцем строчку «в поле зрения полиции» и «занятие проституцией». – И «тридцать девять лет». Так что я поняла, что речь идет о ней, сразу же поняла.

– Вот как? И что же вы подумали? Когда поняли, что это она убита?

Эва лихорадочно пыталась найти правильные слова.

– Что ей следовало бы послушаться меня. Я пыталась ее предостеречь.

Он молчал. Она думала, что он продолжит задавать вопросы, но он молчал; смотрел по сторонам, на ее черно-белые картины, причем не без интереса, потом взглянул на нее, по-прежнему молча. Эва почувствовала, что ее прошиб пот. Рана на руке зачесалась.

– Наверное, вы собирались с нами связаться, я просто вас опередил?

– Что вы имеете в виду?

– Вы были в гостях у подруги, а на следующий день прочитали в газете, что она убита. Поэтому я, совершенно естественно, предполагаю, что вы хотели связаться с нами, потребовать объяснений, может быть, помочь нам?

– Да-да, конечно, я просто не успела.

– Наверное, вымыть посуду было важнее?

Эва совсем растерялась – так пристально он смотрел на нее.

– Майя и я – мы были подругами детства, – произнесла она тусклым голосом.

– Продолжайте.

Она была в таком отчаянии, что едва могла говорить; попыталась собраться, но уже не могла вспомнить, что именно собиралась рассказать.

– Мы случайно встретились в «Глассмагасинет», мы не виделись двадцать пять лет, и мы пошли с ней выпить кофе. И она рассказала мне, чем занимается.

– Да. И довольно долго.

Он опять замолчал, а она продолжала. Отвечать, только отвечать на вопросы, не получалось.

– И мы вместе ужинали, вечером в среду. А потом пили кофе у нее дома.

– Значит, вы были у нее в квартире?

– Да, но очень недолго. А вечером я уехала на такси, и Майя попросила, чтобы я приехала потом с картиной. Она захотела ее купить. Я художница. Она, правда, считала это делом безнадежным, ведь я почти не продаю свои картины, и когда я сказала, что у меня отключили телефон, она просто захотела мне помочь и купить картину. У нее было очень много денег.

Она подумала про деньги на даче, но не сказала о них.

– И сколько она вам заплатила за картину?

– Десять тысяч. Именно столько мне необходимо, чтобы заплатить по счетам.

– Она сделала хорошую покупку, – неожиданно произнес он.

Глаза Эвы широко распахнулись от удивления.

– Значит, она хотела, чтобы вы вернулись. И вы вернулись?

– Да. Но только для того, чтобы отдать картину, – быстро сказала она. – Я взяла такси. Картину упаковала в плед…

– Я знаю. Номер машины был F-16[23]. Но я бьюсь об заклад, что все обошлось, – улыбнулся он. – Сколько вы у нее пробыли?

Эве стоило невероятных усилий сохранить лицо.

– Наверное, около часа. Я съела бутерброд, и мы еще немного поболтали. – Она встала, чтобы взять сигарету, открыла сумку, которую сама же поставила на обеденный стол, и увидела пачки денег. Она быстро захлопнула сумку.

– Вы курите? – внезапно поинтересовался он и помахал пачкой «Принс».

– Да, спасибо.

Эва вытянула из пачки сигарету и схватила зажигалку «Зиппо», которую он протянул ей через стол.

– Такси заехало за вами в восемнадцать часов, значит, у Дурбан вы были где-то в восемнадцать двадцать, да?

– Да, наверное, но я не смотрела на часы.

Она лихорадочно затягивалась и выпускала дым, пытаясь как-то унять волнение, поднимавшееся откуда-то изнутри. Не помогало.

– Вы были там примерно час. Значит, вы покинули квартиру примерно в девятнадцать двадцать?

– Я уже говорила, что на часы не смотрела. Но она ждала клиента, и я не хотела с ним встречаться, поэтому ушла задолго до того, как он должен был прийти.

– А когда он должен был прийти?

– В восемь часов. Она сразу мне сказала, что в восемь ждет клиента. Он должен был позвонить в дверь два раза, такой у них был условный сигнал.

Сейер кивнул.

– А вы знаете, кто это был?

– Нет. Я не хотела этого знать, мне это казалось отвратительным, то, чем она занимается, ужасным, я не могу понять, как она могла и как кто-то вообще может этим заниматься.

– Возможно, вы последняя, кто видел ее в живых. Не исключено, что мужчина, который пришел в восемь, и есть убийца.

– О? – она глубоко вздохнула, как будто само это предположение привело ее в ужас.

– На улице никого не встретили?

– Нет.

– А как вы добрались до дома?

«Говори правду, – подумала она, – когда можно, говори правду».

– Я пошла налево. Мимо заправки «ESSO» и «Gjendisige»[24]. Потом вдоль реки и через мост.

– Но это длинный путь.

– Я не хотела идти мимо пивной.

– Почему?

– Там вокруг по вечерам много разного народа слоняется.

Это была чистая правда. Что может быть хуже – идти мимо толпы пьяных мужиков.

– Ясно.

Он посмотрел на ее заклеенную пластырем руку.

– А Дурбан вас не проводила?

– Нет.

– Она заперла за вами дверь?

– Не думаю. Но, может быть, я просто не обратила на это внимания.

– И ни в подъезде, ни на улице вы никого не встретили?

– Нет. Никого.

– А вы не обратили внимания – не были ли там припаркованы какие-то машины?

– Не припоминаю.

– Ладно. Значит, вы перешли по мосту и…

– Что вы имеете в виду?

– Куда вы направились?

– Домой.

– Вы пошли домой пешком? С Торденшоллсгата до Энгельстада?

– Да.

– Путь неблизкий, правда?

– Возможно. Да, неблизкий. Но мне хотелось пройтись. Мне надо было о многом подумать.

– И о чем же вы думали, если вам понадобилась столь продолжительная прогулка?

– Ну, это связано с Майей и вообще, – пробормотала она. – Как она такой стала. Мы с ней так хорошо знали друг друга, правда, это было давно, но я все равно не могла этого понять. Я думала, что знала ее, – сказала она, как бы размышляя про себя.

Эва загасила сигарету и откинула волосы назад.

– Значит, вы встретили Майю Дурбан утром в среду впервые за двадцать пять лет?

– Да.

– И ненадолго заезжали к ней вчера вечером между шестью и семью?

– Да.

– И это все?

– Да. Конечно, это все.

– Вы ничего не забыли?

– Нет, не думаю.

Он встал с дивана, снова кивнул, потянулся за зажигалкой, на которой были теперь отпечатки пальцев Эвы, и сунул ее в нагрудный карман.

– А вам не показалось, что она чем-то обеспокоена?

– Да нет, не показалось. Майя была на коне, она всегда такая была. «Все под контролем».

– Случайно в разговоре с вами она не обмолвилась, что ее кто-то преследует? Или что у нее конфликт с кем-то?

– Нет, ничего такого.

– А пока вы там были, никто не звонил?

– Нет.

– Ну, не буду вам больше мешать. Будьте добры, позвоните, если вдруг что-то вспомните, то, что покажется вам важным. Что угодно!

– Хорошо!

– Я позабочусь о том, чтобы вам немедленно включили телефон.

– Что?

– Я пытался вам дозвониться, а на телефонной станции сказали, что телефон отключили за неуплату.

– Ах, да. Большое спасибо.

– На случай, если нам понадобится еще поговорить с вами.

Эва прикусила губу.

– Кстати, – сказала она, – а как вы узнали, что я была там?

Он сунул руку во внутренний карман и достал маленькую книжечку из красной кожи.

– Седьмое чувство Майи. Вот здесь записано, «30 сентября. Встретила в „Глассмагасинет» Эву. Ужинали у „Ханны»». Дальше – ваше имя и адрес.

«Как все просто», – подумала Эва.

– Сидите, – продолжал он. – Я найду дорогу.

Она снова рухнула в кресло, чувствуя себя совершенно измочаленной, и так сжала пальцы, что рана опять начала кровоточить. Сейер прошел через гостиную и вдруг остановился перед одной из ее картин. Склонил голову набок и опять повернулся к ней.

– А что это означает? Эве не хотелось отвечать.

– Я не имею обыкновения объяснять свои картины.

– Ну, это понятно. Но вот это, – и он показал на росток, проклюнувшийся из темноты, – напоминает мне церковь. А вот это серое, на заднем плане, – это, может быть, надгробный камень. Немного скругленная вершина. Он далеко от церкви, но все равно видно, что они как-то связаны друг с другом. Кладбище, – сказал он просто. – С одним-единственным надгробным камнем. Кто же там похоронен?

Эва с удивлением уставилась на него.

– Вероятно, я сама.

Он опять пошел к выходу.

– На меня еще ни одна картина не производила такого сильного впечатления, – признался он.

Когда дверь за ним захлопнулась, она как раз подумала, что ей, наверное, следовало бы заплакать, но сейчас было уже поздно. Она сидела, сложа руки, и слушала жужжание стиральной машины. Как раз включилась центрифуга, она крутилась все быстрее и быстрее, пока звук ее не стал угрожающим.

Она попыталась отогнать от себя страх. Вскоре на смену ему пришел гнев, незнакомое чувство, которое росло и росло. Раньше она никогда не приходила в ярость, испытывала только отчаяние. Она подошла к обеденному столу, взяла сумку, открыла ее и вытряхнула деньги. По меньшей мере сто бумажек по сто крон, несколько пятидесятикроновых купюр и куча тысячных. Она считала и все никак не могла сосчитать их, не веря собственным глазам. Больше шестидесяти тысяч! «На карманные расходы», – сказала Майя. Эва разложила их на аккуратные кучки и покачала головой. На шестьдесят тысяч она могла бы жить вечность, во всяком случае полгода. И самое главное: этих денег никто не хватится. О них вообще никто ничего не знает. А кому бы они могли достаться, подумала она, – государству? У Эвы появилось какое-то странное чувство: ей стало казаться, что она заслужила эти деньги. Что они принадлежат ей. Она опять собрала купюры, нашла резинку и снова стянула их. И ее перестало волновать, что она их взяла. На самом деле, это должно было ее беспокоить, она удивлялась, что это ее нимало не волновало, она ни разу в жизни ничего не украла, разве что сливы из сада фру Сколленборг. Но почему они должны были оставаться лежать там, в плошках и вазах, когда они ей так нужны? После недолгих раздумий она направилась в подвал. Покопавшись там немного под столом, она нашла пустое ведерко из-под краски, которое внутри совсем высохло. Раньше там была зеленая краска, цвета липы, полупрозрачная. Она положила пачку купюр в ведерко и снова сунула его под стол. Если ей теперь что-то понадобится, она просто сунет руку в ведерко и вытащит несколько купюр, подумала она удивленно. Надо же – Майя говорила точно так же. Она вылезла из подвала. Это все потому, что никто их не найдет, подумала она. Может, мы все воры, просто не всем представляется подходящая возможность. А ей представилась. Деньги, которые никому больше не принадлежали, они и вправду должны достаться тому, кому очень нужны. Таким, как мы с Эммой. И, кроме того, – у Майи на даче спрятаны еще почти два миллиона. Она опять покачала головой. Она даже не могла себе представить такую уйму денег.

А вдруг они так хорошо спрятаны, что их вообще никто никогда не найдет? Неужели они так и будут лежать там, пока не истлеют? «Я оставлю деньги тебе», – сказала Майя. Конечно, это была шутка, но сама мысль об этом вызывала у нее трепет. А вдруг Майя на самом деле хотела так поступить? Эта мысль потихоньку проникала в ее сознание, она пыталась отогнать ее. Деньги, о которых никто не знает. Она даже не могла представить себе, что могла бы сделать с такой пропастью денег. Ну конечно, это совершенно бредовая мысль. Это целое состояние, столько денег утаить невозможно, та же Эмма стала бы спрашивать, откуда это у них вдруг появилось столько денег, она могла бы проговориться Юстейну, и он тоже стал бы задавать вопросы, или же отцу, или же своим друзьям и родителям друзей. Вот потому-то так непросто быть вором, думала она, всегда найдется кто-то, кто станет подозревать, тот, кто знает, как бедно они жили, а слухи распространяются молниеносно. Господи, если бы только Майя знала, о чем она тут думает! А она, возможно, лежит сейчас в морозильной камере в морге, и на пальце ноги у нее номерок. Дурбан, Майя, родилась 4 августа 1954 года.

Она поежилась. Но мужчине с «конским хвостиком» недолго гулять на свободе, таких всегда задерживают. Оставалось только немного подождать, когда кольцо вокруг него окончательно сомкнётся, у него нет никаких шансов улизнуть, ведь теперь на вооружении полиции такие современные методы – например, тест на ДНК, а то, что он трахался с Майей, еще упрощает дело. Это все равно что оставить свою визитную карточку, не говоря уже про отпечатки пальцев, про волосы, нитки с одежды, и наверняка еще есть масса других улик. Она читала об этом в детективных романах. Внезапно она подумала, что и сама оставила кучу следов. Эта мысль привела ее в ужас. Следователь вернется, она была теперь в этом уверена. Тогда ей придется повторить свой рассказ, возможно, чем чаще она будет его повторять, тем легче это будет. Она решительно направилась в мастерскую. Через голову натянула на себя рубашку, в которой обычно работала, и свирепо уставилась на черный холст, натянутый на раму. Шестьдесят на девяносто, самый подходящий формат, не большой и не маленький. В ящике она нашла наждачную бумагу и деревянный скребок. Она оторвала кусок бумаги и намотала ее на деревяшку, взяла палку в руку и сделала несколько взмахов в воздухе. А потом накинулась на холст. Она начала с правой стороны и сделала несколько царапающих движений, вкладывая в них всю свою силу. Цвет холста стал серым, как свинец, немного светлее там, где ткань состояла из толстых нитей. Она повернулась спиной к холсту. А если они его не найдут? А если он так и останется на свободе? «Опель Манта». BL744, кажется, так? Попадаются далеко не все, подумала она, если у них в архиве изначально ничего на него нет, как они смогут его найти? Все ведь произошло так быстро и абсолютно беззвучно. Он выскользнул из квартиры и исчез буквально за несколько секунд. И если машину видела только она, они никогда не узнают, что он ездит на «Опеле Манта», а таких машин очень мало, и на самом деле, зная это, вычислить его было бы нетрудно.

Она снова подошла к холсту и стала сильно тереть маленькую точку в левом углу, сейчас ее движения были экономными, но давила она на палку сильнее. Что же он говорил, что-то о своей работе, сколько ему приходилось работать, чтобы заработать «штуку». «Штука» – это тысяча крон, подумала она. Внезапно перед глазами у нее появился маленький светлый хвостик на затылке. Пивоварня. Он сказал «пивоварня»!

Она остановилась. Ей удалось добраться до белой основы холста, белизна ослепила ее. Скребок упал на пол. Она взглянула на часы, ненадолго задумалась и покачала головой. Продолжила работу. Взглянула на холст еще раз. Стащила рубашку через голову, оделась и вышла.

Машина завелась не сразу. Она рычала, из выхлопной трубы повалил черный дым, когда она нажала на педаль газа и выехала на дорогу. А вдруг он уже в Швеции, кто его знает? Может быть, у него есть дача, на которой он сейчас и прячется, может, он покончил с собой. Или же он на работе, как и все нормальные люди, как будто ничего не произошло. На пивоварне, а его белая «Манта» припаркована на стоянке.

Она сидела, согнувшись, за рулем, а в голове ее одна мысль сменяла другую. Только посмотреть, права ли она, действительно ли машина там стоит. Она проехала здание службы электронадзора, оно осталось справа, и вдруг вспомнила про все неоплаченные счета; надо будет непременно заплатить. Теперь денег у нее достаточно, она может позволить себе даже вставить некоторые картины в рамы. Картины не очень-то охотно покупают, когда они без рам, когда из холста во все стороны торчат нитки. Ей это всегда было непонятно. Сейчас она проезжала мимо городского парка и приближалась к сложному участку дороги с девятью «лежащими полицейскими». Эва переключилась на вторую скорость. Он меня не видел, подумала она. Я могу совершенно спокойно прогуляться вокруг пивоварни, он понятия не имеет о том, кто я и что я видела. Но он боится, и он настороже. Я должна быть осторожной. Она перевалила через первого «полицейского». Если он достаточно умен, то будет продолжать жить, как ни в чем не бывало. Ходить на работу. Рассказывать похабные анекдоты в столовой. Возможно, у него есть жена и дети, пришла ей в голову неожиданная мысль. Она осторожно проезжала через «полицейских», машина была старая, и ее следовало поберечь. Про себя она стала называть его Эльмером. Ей показалось, что это имя как раз ему подходит, оно такое бледное и водянистое. Кроме того, она просто не могла себе представить, что у него какое-то совершенно обычное имя, как у всех, например, Трюгве или Коре, не говоря уже о Йенсе. Нет, это совершенно невозможно, думала она, вспоминая, как он сидел на кровати в приспущенных брюках и с острым ножом в кулаке. В нем не было ничего обычного. А интересно, как он чувствует себя сейчас? Наверное, как-то по-особенному. Может быть, он потрясен и напуган до смерти, или же просто злится, потому что переступил черту, и это может дорого ему обойтись? И как вообще можно чувствовать себя в такой ситуации?

Она нажала на газ и налегла на руль, поворачивая. Пронеслась мимо фабрики, на которой делали электрические лампочки, и обратила внимание на штатив с газетами у двери в булочную. «Найдена задушенной», было написано там. Такую же газету она увидела и у заправки «ESSO». Эльмер наверняка тоже читал про это, если он читает газеты, а газеты читают все. Она сбросила скорость, доехав до Оскарсате, проехала мимо пивоварни, доехала до бассейна и припарковалась за ним. Немного посидела в машине. Парковка была большая, белых машин было немало. Она закрыла машину и медленно пошла мимо бассейна, чувствуя запах хлорки, направилась к парковке для начальства, прямо у главного входа. Эльмер был, определенно, не из начальства: во-первых, он не был одет, как руководитель, а во-вторых, жаловался на зарплату. Она продолжала медленно идти, дошла до шлагбаума, которым была отгорожена левая часть парковки. Там стоял автомат и мигал красным огоньком, а еще там была большой шит, на котором было написано, что стоянка охраняется. Правда, не было написано, как. Она нигде не видела камер. Она проскользнула за шлагбаум и направилась налево; искать надо было систематически, потому что машин было много. Сердце билось очень быстро, она засунула руки в карманы плаща и постаралась идти спокойно, время от времени поднимая лицо к солнцу, чему-то улыбаясь. Ей казалось, что так она выглядит естественно и не может вызвать ни у кого никаких подозрений. Там стояла «Хонда Сивик», белая, почти неестественно сверкающая, как будто только что из автосалона. Она продолжала двигаться мимо этого ряда машин, ей надо было обращать внимание на все, и на буквы, и на номера, и при этом выглядеть так, чтобы ее никто ни в чем не заподозрил. Неужели можно убить человека вечером, а утром выйти на работу? Неужели такое возможно? «БМВ», уже старая и грязная, с кучей хлама у заднего стекла. «Фольксваген-жук», не белый, а, скорее грязно-желтый. Она шла вдоль второго ряда, чувствуя, как припекает солнце, хотя был уже октябрь, солнечный лучик приятно щекотал щеку. Внезапно она вспомнила, что Майи больше нет. Она безнадежно мертва. В это невозможно было поверить. Эва не была уверена, что раньше понимала это. Майя снова возникла в ее жизни неожиданно и так же неожиданно исчезла. Пролетела мимо, как удивительный сон. Белый «Мерседес», старая «Ауди». Она шла быстро на своих длинных ногах в распахнутом плаще, но вдруг перед ней возник мужчина и загородил дорогу. Он был одет в темно-синий комбинезон с кучей нашивок-отражателей «Секьюритас»[25].

– У вас есть пропуск?

Эва наморщила лоб. Охранник был еще совсем мальчишка, но очень крупный.

– Что?

– Это частная стоянка. Вы что-то ищете?

– Да, машину. Я ничего не трону.

– Вам придется уйти, эта стоянка только для сотрудников.

Светлый ежик на голове и бездна самодовольства.

– Я просто хочу кое-что выяснить. Зашла сюда, чтобы взглянуть. Это очень важно для меня, – добавила она.

– Нет. Идемте, я вас провожу.

Он приблизился к ней, протягивая руку.

– Вы можете пойти со мной, мне надо только посмотреть на машины. Я ищу одного человека, мне очень надо с ним поговорить, это ужасно важно. Будьте добры! У меня самой есть и машина, и приемник.

Он колебался.

– Ладно. Но только побыстрее. Я должен следить, чтобы здесь не было посторонних, эта моя работа.

Она продолжала ходить мимо рядов машин, слыша за спиной шаги охранника.

– А какая машина вам нужна? – поинтересовался он.

Она не ответила. Эльмер не должен знать, что его кто-то ищет. Этот щенок в синем комбинезоне может проболтаться.

– Я знаю многих, кто тут работает, – добавил он.

«Тойота Терсель», старая «Вольво», «Ниссан Санни»… Охранник кашлянул.

– А он работает в цеху? Или на погрузке?

– Я его не знаю, – ответила она кратко. – Только машину.

– Ух, как все таинственно!

– Верно.

Она остановилась и кивнула. Он стоял, скрестив руки на груди, и чувствовал себя идиотом. Какая-то тетка незаконно находится на стоянке, а он ходит за ней, как собачка. Ни хрена себе охранник! Он просто переставал себя уважать.

– А что вам надо от этого человека, если вы его даже не знаете?

Он обошел ее и остановился, облокотившись на капот машины. Ноги у него были длинные, он перегородил ей дорогу.

– Я собираюсь свернуть ему шею, – ответила она с обворожительной улыбкой.

– А, я так и подумал.

Он заржал, как будто до него внезапно дошло. Комбинезон его был из нейлона. На тренированном теле он сидел, как влитой. Эва посмотрела на номер машины, на капот которой он опирался. BL744– Она быстро повернулась к машине, стоящей в противоположном ряду, это был серебристый «Гольф», подошла вплотную и попыталась заглянуть внутрь через стекло. Он последовал за ней.

– Это машина одного парня, который в столовой работает, не помню, как его кличут. Такой хлыщ, у него еще волосы вьются. Это он?

Она терпеливо улыбнулась ему, выпрямилась и быстро глянула на белый «Опель» у него за спиной. Теперь она видела номер полностью. BL-74470. Это была «Манта». Она оказалась права, машина была точно такая же, как старый автомобиль Юстейна, но эта была гораздо красивее, новее и ухоженнее. В салоне красная обивка. Эва вернулась, дошла до шлагбаума. Она увидела то, что хотела. Не думала, что найти его будет так легко. Обычный рабочий пивоварни, на совести которого убийство. И она, Эва, знает достаточно, чтобы посадить его лет эдак на is-20. В крохотную камеру. Это просто невероятно, подумала она. Вчера он убил Майю. А сегодня вышел на работу – как будто ничего не произошло. Значит, он умный. Изворотливый. А может, он обсуждал это убийство с приятелями за бутербродом в столовой? Она представила себе эту картину: жует и глотает, а на верхней губе майонез. Жуть какая с этой бабой, наверняка какой-нибудь клиент пришил. А потом делает глоток колы, снимает с бутерброда лимон и веточку петрушки, а потом снова откусывает, говоря «Бьюсь об заклад, что он уже в Швеции».

Не исключено, что многие из них были Майиными клиентами, продолжала думать она. А может быть, он, как и она сама, с трудом верит в то, что это могло произойти, пытается отогнать воспоминание, как дурной сон.

– Я вспомнил! Вспомнил, как его зовут! – крикнул охранник ей вслед. – Тот, с «Гольфом»! Его зовут Бендиксен. Он из Финмарка[26]!

Эва кивнула, не оборачиваясь, и пошла дальше. Потом опять остановилась.

– А как они тут работают? Посменно?

– С семи до трех и с одиннадцати до семи.

Она снова кивнула, взглянула на часы и вышла с парковки, прошла мимо бассейна и села в свою машину. Сердце билось учащенно; теперь у нее есть собственная огромная тайна, и она не знает, что с ней делать. Но завела машину и поехала домой. До трех часов еще очень далеко. Эва подождет, а потом поедет за ним. Выяснит, где он живет. Есть ли у него жена и дети. Внезапно ей ужасно захотелось, чтобы он знал, что кое-кому все известно! Не больше. Она не могла представить себе, что он будет жить и чувствовать себя в безопасности, что он встал сегодня утром и пошел на работу – совсем как обычно, он, который ни за что ни про что убил Майю. Она так и не поняла, почему он это сделал, почему он пришел в такую ярость. Как будто нож под кроватью был самым большим оскорблением в его жизни. Наверное, убийцы – не такие, как обычные люди, решила она и объехала велосипедиста, который налегал на педали справа. С ними наверняка что-то не так. Или же он просто до смерти перепугался, увидев нож. Неужели он думал, что Майя хочет его зарезать? Она на секунду задумалась, не может ли какой-нибудь ушлый адвокат спасти его, утверждая, что он действовал, защищаясь? В таком случае мне надо будет вмешаться, решила Эва, но тут же отбросила эту мысль. Свидетельствовать в суде в качестве подруги проститутки? Нет, это невозможно. Я не трусиха, думала она, вовсе нет. Но я должна думать об Эмме. Она снова и снова повторяла это про себя. Но она не могла успокоиться, казалось, что под ее кожу заползли тысячи маленьких муравьев. Ей становилось плохо при мысли, что никто ни о чем не догадывается. Убита Майя, ее лучшая подруга, самая лучшая – и появилась только маленькая заметка в газете – и всё?!

Она как раз отпирала входную дверь, когда зазвонил телефон.

Эва вздрогнула. Значит, телефон включили, возможно, по просьбе полиции. Какую-то секунду она медлила, потом все-таки решилась и подняла трубку.

– Эва, детка! Где тебя носит? Я уже несколько дней не могу дозвониться!

– Телефон был выключен. Но теперь его включили, я просто не заплатила вовремя.

– Я же просил, чтобы ты говорила, если тебе что-то надо, – пробурчал отец.

– Я вполне могу обойтись без телефона несколько дней, – произнесла она непринужденно, – да и ты в деньгах не купаешься, насколько я знаю.

– Уж лучше я умру с голода, чем ты. Привези-ка ко мне Эмму, я уже соскучился по ней.

– Она у Юстейна, у нее как бы осенние каникулы. Можешь позвонить ей туда.

– А ничего, если я позвоню? Юстейн не будет против?

– Ты что, с ума сошел? Он тебя любит. Он сам боится, что ты злишься на него за то, что он от меня ушел, так что наверняка обрадуется, если ты позвонишь.

– Я жутко на него зол! Ты же не ждала от меня ничего другого?

– Только ему не говори.

– Я, кстати, вообще не понимаю, как ты можешь так спокойно относиться к мужчине, который тебя бросил.

– Я тебе как-нибудь объясню, за стаканчиком красного.

– Отцу следует знать все о своем единственном ребенке, – проворчал он обиженно. – А твоя жизнь – сплошная тайна для меня.

– Да, – ответила она тихо. – Так оно и есть, папа. Но ты знаешь, что тайное всегда становится явным. Всему свое время.

– Мое время скоро кончится, – ответил отец. – Я старик.

– Ты всегда так говоришь, когда себя жалеешь. Давай, покупай вино, и я приеду. Позвоню и скажу, когда точно. Ты не ходишь без тапок?

– Как хочу, так и хожу. Как только ты начнешь одеваться, как женщина, я стану одеваться, как старик.

– Вот и договорились, папа.

На какое-то мгновение стало тихо, но она слышала, как он дышит на другом конце провода. Они помолчали, каждый о своем; Эве показалось, что отец совсем близко, – она ощутила на лице его теплое дыхание, он как бы гладил ее по щеке. Отец был крепкий орешек, всю свою силу Эва унаследовала именно от него. Где-то в глубине сознания у нее промелькнула мысль, что он стар и скоро его не станет, и тогда она потеряет ощущение принадлежности к чему-то в этой жизни. Наверное, то же самое чувствует человек, когда с него снимают скальп.

От этих мыслей ей стало не по себе.

– Чувствую, ты думаешь сейчас о чем-то плохом, Эва.

– Я скоро приеду. Честно говоря, мне не кажется, что жизнь – такая большая радость.

– Значит, нам остается утешать друг друга.

Он положил трубку. Она подошла к окну. В голову опять полезли разные мысли, хотя думать совершенно не хотелось. А как мы в тот раз ехали, подумала она, как же мы добирались до той дачи? По-моему, мы сначала доехали до Конгсберга. Это было так давно. Двадцать пять лет назад. Отец Майи вез нас в пикапе. И все напились, весь вереск вокруг дачи был в блевотине, лапскаус и фруктовый коктейль, и постельное белье пришлось вывесить туда же. Значит, до Конгсберга, а потом через мост. Потом наверх, к Сигдалю, кажется, так? Красный домик с зелеными наличниками. Очень маленький, кажется, он там стоял один. Но ехать пришлось далеко. Двадцать миль, а может, тридцать. Почти два миллиона. Интересно, сколько же места занимает такая прорва денег, задумалась она. Наверняка в одну обувную коробку они бы не поместились. А где на маленькой даче можно спрятать такие деньжищи, целое состояние? В подвале? Наверху, в трубе? Или же на самом дне уборной на улице, туда еще всякий раз надо было сыпать по совку земли, перемешанной с корой, после того как сходишь в туалет. Или же деньги лежат в пустых банках из-под рыбных фрикаделек в морозильной камере? Майя была весьма изобретательной. Да уж, если кто-то решит найти эти деньги, ему придется нелегко, подумала она. Но кто их будет искать? О них никто не знает, значит, они пролежат там целую вечность, пока не истлеют, не превратятся в пыль. А что, если она кому-то еще рассказала о деньгах? В таком случае многие сейчас сидят и думают о том же, о чем и она. Думают о двух миллионах, и мысли их уносятся далеко-далеко. Она снова пошла в мастерскую и попыталась поработать. Октябрь – это, конечно, не пик туристского сезона в горах, наверняка там наверху нет ни души, возможно, ее никто не увидит. Она припаркуется, не доезжая до дачи, и последний отрезок пути пройдет пешком – если вообще вспомнит дорогу. Налево у желтого здания магазина, вспоминала она, потом все время вверх, почти до самой горы. Множество овец. Маленькая турбаза и большое озеро, она могла бы оставить машину там, прямо у воды. Она с ожесточением скребла черный холст. Два миллиона. Собственная галерея. Писать картины и никогда больше не думать о деньгах, годами не думать о деньгах. Заботиться об отце и Эмме. Вынимать деньги из вазочки по мере необходимости. Или брать их из сейфа в банке. Господи, почему же Майя не положила деньги в банковский сейф? Возможно, потому, что все это так или иначе регистрировалось, и ее могли бы выследить. Деньги-то были получены не вполне законным путем. Эва скребла все сильнее. Ей придется взломать замок на даче; она не могла представить себе, что у нее хватит смелости сделать это. Взломать дверь какой-нибудь фомкой или же разбить стекло? Будет слышно. Но если там, наверху, все равно никого нет? Можно выехать вечером, тогда она будет на месте ночью. Хотя, конечно, в темноте искать будет нелегко. Значит, карманный фонарик. Она отшвырнула наждачную бумагу в сторону и медленно спустилась по лестнице в подвал. В ящике стола лежал фонарь, оставшийся после Юстейна. Он светил очень плохо. Она засунула руку в ведерко из-под краски, где спрятала Майины «карманные деньги», и вытащила стопку купюр. Потом вылезла из подвала и надела плащ. Почувствовала слабые угрызения совести, немедленно отогнала их прочь, заставила замолчать и слабый, предостерегающий голос рассудка. Прежде всего надо оплатить все счета и сделать еще пару дел. Уже двенадцать. Через три часа Эльмер закончит смену и направится к автомобилю. Эва надела солнечные очки. Посмотрела в зеркало – и сама себя не узнала.

Недалеко от рыночной площади был хозяйственный магазин. Она побоялась купить ломик, решила вместо этого просто пройтись вдоль полок, пытаясь найти что-то, что можно было бы засунуть в дверную щель. Нашла большое и тяжелое зубило с острым краем, приличный молоток с ручкой из рифленого каучука. Про карманный фонарик пришлось спросить.

– А вам для чего? – поинтересовался продавец.

– Чтобы светил, – ответила Эва удивленно. Она уставилась на его живот, выпиравший под нейлоновым халатом. Казалось, пуговицы вот-вот отлетят.

– Нет, это понятно. Но есть разные фонарики, для разных целей. Я имею в виду – вы собираетесь работать при свете фонарика, или вы собираетесь светить на тропинку, если пойдете ночью прогуляться, или же вы будете подавать с его помощью сигналы?..

– Работать, – быстро ответила она.

Продавец подал ей влагостойкий и противоударный фонарик от «Маглите», изящный, на длинной тонкой ручке. Свет можно было либо направить в одну точку, либо сделать рассеянным.

– Вот этот самый лучший из тех, что у нас есть. Пожизненная гарантия. Его используют в американской полиции. Четыреста пятьдесят крон.

– О Господи! Беру, – поспешила сказать она.

– Им еще можно по кумполу кому-нибудь дать, – серьезно добавил он. – Например, если к вам в дом кто-то влез.

Эва наморщила лоб. Она не была уверена в том, что он говорит серьезно.

А зубило вообще стоило целое состояние, больше семисот крон. Она заплатила, и ей упаковали покупки в серый бумажный пакет. Она чувствовала себя как старый взломщик, не хватало только резиновых тапочек и шапки с прорезями для глаз. Внезапно она почувствовала голод и вспомнила, что с утра ничего не ела. Отправилась в «Мануфактуру Йенсена»[27], поднялась в кафе на второй этаж и купила себе два бутерброда: один с семгой и яйцом, другой – с сыром, молоко и кофе. Закончив есть, она зашла в книжный магазин и купила дорожный атлас. Села на лестницу на пешеходной улице – ее было почти не видно из-за щита с рекламой мороженого – и принялась искать. Она довольно быстро нашла нужную дорогу, прикинула расстояние, оказалось, что примерно двадцать миль[28]. Значит, ехать не меньше двух с половиной часов. Если выехать в девять, то на месте будешь еще до наступления полуночи. Одна, на даче на Хардангервидде, с молотком и зубилом, сможет ли она?

Она снова взглянула на часы. Она поджидала Эльмера, который отработал шесть часов и скоро должен был закончить свой первый рабочий день, проведенный в новом качестве – в качестве убийцы. Теперь он будет считать дни, смотреть на календарь, следя за временем. Вздыхать с облегчением каждый вечер, ложась в постель, оставаясь на свободе. Но в один прекрасный день она даст ему знак. Так, чтобы он потерял покой и лежал без сна по ночам, ходил и все время ждал. Постепенно он сломается, может, начнет пить, а потом прогуливать работу. А потом провалится ко всем чертям. Эва кисло улыбнулась. Она встала со скамейки и пошла в спортивный магазин. Там она купила ветровку с капюшоном, темно-зеленую и хорошо прорезиненную, пару кроссовок «Найк» и небольшой рюкзачок. У нее никогда в жизни не было таких вещей. Но если уж она ночью собирается бродить по горам, она по меньшей мере должна быть похожа на владелицу дачи. На случай, если кто-то ее увидит. Она заплатила почти тысячу четыреста крон за все и закатила глаза, но ее бумажник оставался набитым. Как просто все на самом деле, когда не нужно считать деньги. Знай доставай и бросай на прилавок – и никаких проблем. Она чувствовала себя легко, у нее было немного странное чувство, как будто это не она, но, конечно же, это была она, Эва, – ходила и швыряла деньги направо и налево. Нельзя сказать, что она стремилась к роскоши, ее это мало волновало. Деньги давали беззаботность, которая нужна была ей только для того, чтобы спокойно писать свои картины. А больше ей ничего и не надо было. И, наконец, она зашла в банк и заплатила по счетам. За свет, за телефон, налог на автомобиль за год, страховку и коммунальные платежи. Сунула квитанции в сумку и вышла с гордо поднятой головой. Промчалась через площадь и добралась, наконец, до скамейки на берегу реки. Стояла и смотрела на черную воду, текущую мимо. Течение было сильным. Бумажный кулек пронесся мимо нее как миниатюрный скутер. Возможно, Эльмер смотрит на часы чаще, чем обычно. Но им никто не интересовался, никто не заходил в большой цех, чтобы отвести его к поджидающему автомобилю. Никто ничего не видел. Он решил, что все, возможно, обойдется. Возможно, все обойдется. Эва встала и пошла к машине. Она опять доехала до бассейна и припарковалась перед ним – теперь ей хорошо были видны стоянка и шлагбаум. Охранник из «Секьюритас» по-прежнему прогуливался вдоль рядов автомобилей. Она склонилась над картой и принялась ее изучать. Было без четверти три.

Наконец они появились. Их было трое. Он остановился у белого автомобиля и провел рукой по волосам. Сегодня они не были собраны в хвост, но она узнала его профиль и пивной живот. Он что-то говорил, жестикулируя, время от времени хлопая своих приятелей по плечам.

Как будто ничего не произошло!

Они разговаривали о машине – она поняла это по их поведению. Они осматривали покрышки, один из них наклонился и показал на что-то под радиатором. Эльмер покачал головой, он был не согласен. Он положил руку на крышу, как бы демонстрируя, что это его машина. Мужик с широко расставленными ногами и ухватками крутого парня. Эва завела мотор и медленно выехала со стоянки. А вдруг он гонщик, как рванет с места. Во всяком случае, машина у него вполне приличная, ее собственная даже сравниться с ней не может. Но в это время движение на дорогах было оживленное, так что сильно оторваться ему не удастся. Его мотор взревел, как будто под капотом находилось что-то гораздо более мощное, чем обычный для этой машины двигатель. Двое приятелей отскочили. Он помахал им, а потом медленно поехал к поднятому шлагбауму. Ей повезло. Он включил правый поворот и явно собирался проехать мимо нее, но ничего: если она поторопится, то сможет пристроиться ему в хвост. Он тоже надел солнечные очки. Когда она выезжала, он посмотрел в зеркало. Ее охватило неприятное чувство, но она покатила за ним довольно медленно по забитой машинами главной улице, пытаясь держаться на подобающем расстоянии. Вскоре они выехали из города. Он проехал мимо больницы и похоронного бюро, затем перестроился в правый ряд; он ехал довольно быстро и очень правильно, ничего не нарушая, мимо видеомагазина и компьютерного салона. Они приближались к Розенкранцгате; он еще раз взглянул в зеркало и вдруг включил правый поворот. Ей пришлось проехать дальше, но она успела увидеть в зеркало, что он остановился у выкрашенного в зеленый цвет дома, у первого подъезда. Ему навстречу выбежал маленький мальчик. Возможно, это был его ребенок.

Итак, он живет в зеленом доме на Розенкранцгате. Возможно, у него есть сын, лет пяти-шести. Похоже, ровесник Эммы, подумала она.

Неужели он может оставаться отцом после того, что произошло? Брать мальчика на колени вечером и петь ему песенки? Помогать ему чистить зубы? Теми же руками? Ей удалось повернуть, только когда она доехала до ипподрома, тогда она повернула налево, нагло нарушив правила, и поехала назад. Теперь зеленый домик оказался слева от нее. Перед домом стояла женщина с тазом в руках. На голове у нее была копна высветленных волос. Типичная кривляка, именно такая жена у него и должна быть, подумала она. Теперь он у нее в руках. И скоро, очень скоро у нее будут и два миллиона.

Когда она села в машину вечером, было уже девять. Проведя в пути два с половиной часа, она выкурила десять сигарет, но желтого магазина все еще не было видно. Ноги начинали неметь, спина болела. Вдруг вся ее затея показалась ей совершенно безумным предприятием. Вокруг было темно, как у негра в желудке; она миновала Веггли и кафе с большим троллем, проехала через небольшие поселки, постепенно вспоминая их названия. Судя по всему, она едет правильно. Магазин должен быть слева, и он должен быть освещен, потому что магазины освещены даже ночью. Но вокруг было черным-черно, ни одного дома, ни одной машины не было видно. По обе стороны дороги тянулся лес, ей показалось, что она едет по дну ущелья. По радио передавали какую-то музыку, сейчас она казалась ей отвратительной. Чертов магазин!

Она свернула с дороги и остановилась. Закурила еще одну сигарету и задумалась. Время шло к полуночи, и она устала. Возможно, она вообще не найдет дачу, возможно, она что-то не так запомнила. Это было так давно, двадцать пять лет тому назад, они тогда были совсем девчонками. Верховодила, как всегда, Майя, а они шли за ней, как послушные овцы. Эва, Ханна, Ина и Эльсе Гру. Старые зеленые спальные мешки и консервы. «Эвентюрбландинг»[29] и баварское пиво. Не исключено, что магазин вообще снесли, построили вместо него огромный торговый центр, подумала она, хотя, наверное, посреди леса торговые центры все-таки не строят. Придется ехать дальше. Она дала себе еще двадцать минут; если за это время не найдет магазин, придется поворачивать назад. Или же переночевать в машине и искать завтра – при свете дня. Но мысль о ночевке на заднем сиденье ей не слишком понравилась, уж больно пустынные были места вокруг, она не знала, хватит ли у нее духа на это. Она завела мотор и вновь выехала на дорогу, загасив сигарету в пепельнице, которая и так была уже полна до краев. Еще раз глянула на часы и прибавила газу. Дорога шла через мост, вспоминала она, там еще были козы и овцы, потом они еще ехали вверх какими-то зигзагами, было очень много крутых поворотов. Зимой дорогу расчищали только до гостиницы, и последний отрезок пути Майе приходилось идти на лыжах. Еще хорошо, что пока снега нет, а может быть, наверху уже выпал снег, может, последнюю часть пути ей придется месить грязь, об этом она не подумала. Нельзя сказать, что Эва привыкла много бывать на природе, и сейчас она чувствовала себя полной идиоткой. Закурила снова, и вкус сигареты показался ей отвратительным. Продолжала вглядываться в черный лес в поисках хоть какого-то огонька. Включила печку. Здесь, в горах, воздух был совсем другой, более разреженный. Черт, куда же ее занесло! Эльмер-то наверняка в постели, возможно, видит кошмары, а может быть, сидит в гостиной с третьим стаканом виски, а жена уже давно спит безмятежным сном, укрытая одеялом. Должно быть, нелегко уснуть, когда перед глазами у тебя лицо Майи, когда ты по-прежнему чувствуешь, как она пинает тебя ногами, а ты пытаешься вдавить ее в матрац, зажимая лицо подушкой. Наверное, она здорово сопротивлялась. Майя была сильная, но мужчины почему-то всегда гораздо сильнее; это не переставало ее удивлять. Им даже не надо быть особенно крупными, такое впечатление, что они просто сделаны из другого материала. Она резко затормозила. Далеко впереди с левой стороны показался огонек. И вскоре она увидела хорошо знакомую оранжевую табличку: четырехугольник с большой буквой «S».

Продовольственный магазин. «Самвиркелагет». И тут она узнала и дорогу, и мост. Поворотник она включать не стала, машина запрыгала по мосту и осторожно стала взбираться на гору на второй скорости. Сердце опять учащенно забилось; теперь она мысленно видела перед собой дачу, маленький темный кубик, простой и скромный, с совершенно невероятным сокровищем, настоящий сказочный дворец, ключ к беспечной жизни. Если бы Майя могла ее сейчас видеть, ей бы это понравилось, Майя любила людей, которые умеют наслаждаться благами жизни. Во всяком случае, она бы не хотела, чтобы деньги достались государству. Два миллиона – какая же это будет рента, если она получит 6-7 процентов? Да, но она же не сможет пойти в банк. Она закусила губу. Придется, видимо, хранить их в подвале. И никто не должен знать об этом, даже Эмма, вообще никто. И ей нельзя быть расточительной, она не должна разговаривать во сне, нельзя напиваться пьяной. Да уж, на самом деле жить будет не так просто, подумалось ей. «Аскона» продолжала ползти вверх в гору, ей не попалось ни одной машины, как будто она оказалась на другой планете, совершенно безлюдной, даже овцы куда-то делись. Возможно, уже слишком холодно. Через пятнадцать минут она проехала мимо турбазы, оставшейся справа. Она решила отъехать подальше от дороги, озеро было справа, и она стала искать спуск к воде. Снега не было, но здесь, наверху, было светлее, небо казалось огромным. Слева показался большой дом, в одном из его окон горел свет. Это немного испугало Эву. Если там, наверху, люди, ей следует вести себя осторожнее. Те, кто живет в горах, наверняка поддерживают контакт друг с другом. Это приезжие, из Осло, и здесь, в горах, у них дачи, переходящие по наследству из поколения в поколение. Да, мы видели машину, она проезжала здесь вчера вечером, кажется, где-то около полуночи. Нет, звук мотора нам незнаком. Амундсен ездит на «Вольво», а у Бертрандсена «Мерс» на дизельном топливе. Так что это был кто-то чужой, мы уверены.

Эва свернула еще раз, продолжая ехать вдоль озера. Его поверхность поблескивала металлом, как будто воду уже сковал лед. Эва заметила небольшой сарай внизу, около воды. Интересно, можно ли туда проехать? Дорога была скверная, вся в выбоинах, но она все же попыталась съехать вниз, внимательно глядя по сторонам, не покажется ли еще какой-нибудь огонек, но огоньков больше не было. Она остановилась, только подъехав к самой кромке воды. Можно объехать вокруг сарая и остановиться позади него. Так она и сделала. Выключила зажигание и ближний свет и несколько секунд тихо сидела в кромешной темноте.

Она хотела захлопнуть за собой дверцу машины, как обычно, но передумала. Звук хлопнувшей двери в этой тишине будет как оружейный залп. Вместо этого она просто осторожно прикрыла дверцу, закрывать не стала, а ключи положила в карман. Потом она надела на спину рюкзак, в котором лежали молоток, зубило и фонарик, застегнула молнию и натянула капюшон. Она слабо помнила, сколько отсюда идти до дачи, но решила, что минут пятнадцать-двадцать. Холод был собачий, мороз щипал щеки; она шла, опустив голову, по неровной дороге, все выше и выше в гору, большими шагами. Она надеялась, что узнает дачу, когда увидит ее.

Там позади еще был ручей, они чистили в нем зубы и брали из ручья воду для кофе. Вокруг нее возвышались горы, черные и величественные. На вершине самой высокой, Юховды, они тогда побывали; она вспомнила, как стояла там и чувствовала себя такой непривычно маленькой, но это чувство не было неприятным. Ей это даже понравилось. Как странно, внезапно подумала она, шагая в темноте в полном одиночестве, мы все знаем, что умрем, но все равно живем, суетимся…

Она повернула еще раз и увидела вдали несколько домиков. Ни в одном окне не было света. Это заставило ее прибавить шаг. Может, ей надо туда? Но разве дача Майи не стояла в отдалении от всех других дач, у ручья, или же она просто плохо помнит? Нет, наверняка эти домики построили позже, это сейчас не играло никакой роли, главное, что в их окнах не было света, да и машин никаких она возле них не увидела. Домики выглядели как упаковки с неприкосновенным провиантом, сброшенные с самолета и лежащие там, где упали. Отсюда все они казались черными, но когда она подошла к первому, он оказался коричневым, а наличники – белыми. Над входной дверью, под самой крышей растопырились рога. Она посмотрела на самый левый домик, стоявший ближе всех к ручью, но он не был красным. Это ровным счетом ничего не значило, его могли перекрасить. Она пошла медленнее, на одной стене была прибита деревянная дощечка, она выглядела совсем новой, и хотя она не помнила, как тогда называлась дача, теперь она была уверена, что это дача Майи. Называлась она «Хилтон».

Она зашла за домик. Там тек ручей, по берегам его рос вереск; ручей оказался глубже, чем ей помнилось, но она узнала камни, на которых они сидели, и маленькую тропинку – она бледной змейкой вилась наверх. Она на месте. Она одна. Никто ничего не знает, а ночь длинная. Я найду эти деньги, подумала она, даже если придется ногтями отдирать доски от пола.

Включить фонарь она не отважилась. Напрягла глаза и принялась внимательно изучать окна; они выглядели довольно хлипкими, особенно кухонное окошко. Но оно было слишком высоко, ей пришлось бы на что-то влезть. Она вновь обошла дачу, нашла небольшой дровяной сарай и чурбан для колки дров. Она едва могла сдвинуть его с места, но стоять на нем было бы удобно, он был прочный и устойчивый. Она напряглась и попыталась все-таки сдвинуть его. Получилось. Она сбросила рюкзак и поволокла тяжеленный чурбан за угол, к кухонному окну. Потом принесла рюкзак, достала зубило и взобралась на чурбан. Она запыхалась, стоя там, в осенней ночи, с зубилом в руке и алчно бьющимся в предвкушении богатства сердцем. Она не узнавала себя. Это не ее дача и не ее деньги. Она спрыгнула на землю. Несколько секунд постояла, обхватив руками плечи и вдыхая ледяной воздух. Внезапно Юховда приобрела какие-то угрожающие очертания на фоне неба, как будто хотела ее предостеречь. Она еще могла вернуться домой, сохранив остатки своей морали, если не считать те шестьдесят тысяч, которые она уже взяла, но тогда она была сама не своя, она себя не контролировала, поэтому в тот раз это было простительно. Сейчас же все было по-другому. Это было самое настоящее воровство, она воспользовалась тем, что Майя умерла. Но сердце уже не билось так часто. Она вновь залезла на чурбан. Немного поколебавшись, просунула зубило между окном и стеной. Древесина оказалась мягкой, как глина, зубило вошло на приличную глубину. И когда она перестала давить, инструмент так и остался торчать в окне. Она спрыгнула на землю, нашла молоток и осторожно постучала, вгоняя большущее зубило еще глубже в щель. Потом принялась раскачивать зубило. Все получилось! Она услышала, как посыпались щепки и с легким стуком упала на пол защелка. Рама со стеклом отошла сантиметров на десять – пятнадцать и висела на верхних петлях. Эва огляделась, подняла рюкзак и распахнула окно. На нем висела черная штора. Она просунула в окно рюкзак, туда же бросила инструменты. Потом просунула внутрь голову, схватилась за край руками и попыталась протиснуться в окно. Чурбан мог бы быть и повыше, ей пришлось подпрыгнуть. Отверстие было таким узким. Она немного присела, покачалась и подпрыгнула выше. Теперь она висела в оконном проеме, голова и руки внутри, ноги болтались снаружи. Стекло оцарапало ей спину. На кухне было темно – хоть глаз выколи, но она руками нащупала кухонную скамейку, так что просто осторожно поползла через край, зацепилась ступней за подоконник и рухнула на пол. Попутно она зацепила кружки и плошки, они тоже упали и разлетелись в стороны, а сама она больно стукнулась подбородком об пол. Секунду она лежала и барахталась, запутавшись в половике. Потом села и перевела дыхание.

Все окна были прикрыты темными шторами. Было совершенно очевидно, что свет через них не проникнет. И она включила фонарь.

Яркий луч света высветил камин. Она встала посреди комнаты и попыталась сориентироваться. Диван был накрыт клетчатым пледом, на нем когда-то сидела Майя и рассказывала им о своих приключениях, а их было немало. Хотя тогда им было только тринадцать. И они слушали ее, разинув рты, испытывая смешанные чувства – и ужас, и почтительный страх. Кое-кто опустил глаза. Ина поджала губы и не хотела слушать, потому что она была из очень верующей семьи.

В камине стоял тролль с бородавками на носу и елкой в руках. С потолка свисала ведьма и смотрела на Эву блестящими глазами-пуговицами. Она увидела обеденный стол, маленький угловой шкафчик высоко на стене, буфет с чашками и плошками. Еще был комод, наверняка в нем хранились варежки и шапочки. Две маленькие спальни, двери которых были открыты. Небольшая кухонька со шкафчиками и тумбочками. На полу она увидела маленькое железное кольцо и крышку, которую надо было открыть, если хочешь проникнуть в подвал, в котором обычно хранили провизию. Кстати, очень удобный тайник – темный и холодный. А еще один возможный тайник – сарай с кучей инструментов, а также примитивный туалет, который, правда, находился в доме – надо было только пройти по коридору. Они ходили туда по двое, почти в истерике, насмерть перепуганные, потому что Майя накануне вслух читала им истории из «Криминального журнала» про расчленение трупов. Они шли, дрожа, одна из них держала в руках парафиновую лампу. И еще на кухне была газовая плита.

– Только не взорвите кухню! – сказал тогда отец Майи на прощание, направляясь к машине. Над диваном висели две большие полки с книгами, много книжек в дешевых переплетах и немного комиксов. Она вспомнила, что у Майи было несколько номеров «Коктейля», они читали друг другу вслух, но уже после того, как Ина ушла спать.

Эва почувствовала, что замерзла. Нечего стоять тут и валять дурака, нужно составить план. Она попыталась поставить себя на место Майи, представить себе, как она размышляла, стоя на этом же самом месте и держа в руках целое состояние. Прежде всего, она должна была быть уверена, что деньги никто не найдет. Фантазия у нее была отменная, она могла придумать что-то совершенно невероятное. Эва сразу же подумала про туалет. Что деньги лежат именно там, спрятанные прямо в дерьме. А вдруг – не дай бог! – она закопала их где-то в вереске во дворе? Она встала, пытаясь справиться с охватившей ее паникой. Времени было не так много, ей надо уехать до того, как станет светло. Надо действовать методом исключения, сразу же исключить места, где денег совершенно точно быть не может. Очевидные места. Такие, как буфет, угловой шкафчик и комод. Искать надо систематически и спокойно; она представила себе, что деньги, возможно, лежат в пластиковых пакетах или конвертах, пачки перетянуты резинками, они хорошо защищены от влаги. В первой спальне был комод. Она решила исключить его и сосредоточилась на менее очевидных вариантах. Сначала подвал – там искать было неприятнее всего. Она схватила пальцами железное кольцо и подняла крышку. Ее взору открылась черная дыра, из темноты веяло могильным холодом. Возможно, там внизу водятся крысы. Поднятая крышка люка держалась на крюке, поэтому Эва смело стала спускаться вниз с фонарем в руке. Стоять в полный рост в подвале было нельзя, ей пришлось сесть на корточки. Она стала светить фонариком на стены, банки с вареньем и маринованными огурцами, красное вино, белое вино, портвейн, шерри и еще банки с вареньем. Жестяная банка с печеньем с изображением Белоснежки и Золушки. Она потрясла банку и услышала, как запрыгали и заплясали потревоженные маленькие печеньица. Замерзшая картошка с длинными ростками, консервы. Она стала по очереди поднимать банки, но все они были тяжелые и закрытые. Несколько бутылок пива и еще вино. Майя никогда не успевала съесть все запасы до зимы. Луч фонарика заскользил по неровному каменному полу, пахло гнилью и плесенью, на полу ничего не было. Наконец она уселась на нижнюю ступеньку лестницы и еще раз посветила во все углы маленького помещения, медленно и тщательно. Не было ни коробок, ни ящиков, ни каких-то углублений в каменных стенах. А что, если она свернула купюры в трубочки и засунула их в пустые винные бутылки? Нет, что это я! Эва поднялась и вылезла из подвала. Осторожно положила фонарь и принялась открывать шкафчики на кухне. Те, в которых стояли чашки и стаканы, она тут же закрывала, но разделочный стол с кастрюлями рядом с плитой она осматривала уже тщательнее, брала одну вещь за другой, осматривала, потом светила на самый верх и дно. Ничего. Она заглянула в газовую плиту, потом перешла в столовую и посветила фонариком под диван. А вдруг деньги в книгах на полках? Тогда будет морока, придется пролистывать и перетряхивать каждую, но она вряд ли положила их в книги, а вот в камин – вполне могла засунуть, например, чуть повыше, в трубу. Она встала одной ногой в камин, пригнулась и посветила в трубу. Потом подумала, что надо поискать под откидной скамейкой у обеденного стола. Как правило, она открывалась. Открылась и эта. Сверху лежали тапки и старые сапоги с рантом, толстые свитера, старый анорак и два половика. Потом она увидела старый радиоприемник, и ей пришло в голову, что Майя, возможно, вытащила из него «начинку» и спрятала деньги там, но она не была уверена, достаточно ли технически продвинута была подруга для подобной операции.

Хлебница, внезапно вспомнила она, она стоит на разделочном столе. Или же супница на самом верху углового шкафчика. Может быть, в настенных часах? А вот еще старый рюкзак, который висит на гвозде на стенке – наверняка они здесь, решила она и вытряхнула содержимое рюкзака. Пусто. Эва посветила фонариком на циферблат своих часов, был уже почти час. Потом она пошла в спальни, стала приподнимать постельное белье и матрацы, быстро просмотрела ящики комодов и двух узких шкафчиков, в которых висели ветровки и пуховики. Старая бочка для солений была набита шарфами и шерстяными вязаными носками. Снова на кухню; она принялась открывать одну за другой маленькие фарфоровые баночки, в которых было то, что и предписывали надписи на них: соль, мука, крупа и кофе. Снова в коридор, она запуталась в небольшой шторке, закрывающей скамейку, заглянула под скамью, но не обнаружила там ничего кроме таза, щетки и липкой бутылки средства для мытья посуды. Оставались еще пристройки. Мастерская, кладовка с инструментами и сортир. Дверь угрожающе заскрипела, когда она открыла ее, в помещении не было окон. Пол слегка пружинил под ее ногами. Эва слышала, как скрипит в тишине ее прорезиненная куртка. У стены стоял огромный верстак во всю длину комнаты. На стене щит – с инструментами, контуры каждого предметы обведены карандашом, чтобы не забыть повесить на место, если взял. Еще один чурбан для колки дров. Старая садовая мебель, объеденный мышами поролоновый матрац, лыжи и палки. Лопата для уборки снега. Эва даже не знала, с чего начать. А может, сначала открыть дверь в сортир и посветить вниз? Она вышла в коридор и открыла дверь в туалет. Туалет был крохотный, но рассчитанный на два «посадочных места», дно было далеко внизу. Оба «очка» закрывали крышки из плотного пластика, запаха почти не было, очевидно, туалетом давно не пользовались, к тому же было холодно. На стенке висела фотография кронпринца Хокона в синем джемпере с V-образным воротом. Зубы его ослепительно белели в темноте. Интересно, он знает, что его портретами украшают туалеты? На полу лежал кусок половика. Эва подняла одну крышку и заглянула внутрь. Попыталась задержать дыхание, освещая фонариком яму: а вдруг деньги примотаны скотчем? Она ничего не увидела. Отодвинула вторую крышку, посветила и туда; в темной массе на дне различить что-либо было невозможно, ей удалось разглядеть лишь обрывки белой бумаги. Ей представилось, что два миллиона лежат на дне этой каши, например, в металлической шкатулке. Это было бы не слабо. Она снова выпрямилась и выдохнула. Наверное, ей стоит для верности потыкать туда лыжной палкой или чем-то в этом роде, она же видела несколько пар палок у верстака. Некоторые палки были совсем старые, с обтрепанными кольцами, другие – современные, из стекловолокна, с маленькими пластмассовыми кружками внизу. Внезапно она решила, что она просто дура, деньги, конечно же, не могут быть спрятаны в дерьме, всему же должны быть пределы. Секунду она стояла, не зная, что предпринять. Под верстаком стояли старое, заляпанное краской пластиковое ведро, пара бутылок уайт-спирита и ведерко с краской. Оно было довольно большое, наверное, на десять литров. Она подошла к верстаку, опустилась на корточки и прочитала: темно-коричневый. Потрясла ведерко, услышала, что на дне его что-то болтается. Засунула ногти под крышку и потянула ее на себя, но крышка не хотела поддаваться. Нашла на щите отвертку, засунула ее под край крышки и попыталась поднять. Ведро было заполнено плоскими пачками. Они были завернуты в алюминиевую фольгу и напоминали упакованные в дорогу бутерброды. Хватая ртом воздух, она прижала фонарь к груди подбородком, выудила одну упаковку и начала срывать с нее фольгу. Пачка купюр. Она нашла их.

Эва плюхнулась на пол. Она судорожно сжимала в руках пачку. Надо же, Майя думала так же, как она сама, она положила деньги в пустое ведерко из-под краски! Она спрятала лицо в ладони, потрясенная до глубины души: деньги, о которых никто не знал, которые никому не принадлежали, головокружительно огромная сумма, лежали теперь у нее на коленях. Это как страховка до конца жизни. Она собрала остальные пачки, всего их было одиннадцать. Они были толстые, как четыре-пять ломтей хлеба, подумалось ей; она сложила их в кучку на полу, получилась целая гора. Эва больше не мерзла. Кровь в сосудах бурлила, женщина тяжело дышала, как будто пробежала большое расстояние, ей даже показалось, что лоб у нее вспотел. Она принялась расстегивать молнии на куртке, чтобы засунуть деньги в многочисленные карманы. По две пачки в каждый карман куртки, остальные – в карманы брюк, должны влезть. Но потом надо проверить, хорошо ли она застегнула молнии, нельзя же рисковать, а то деньги выпадут по дороге к машине. Она решила, что побежит к машине, ей необходимо было дать выход той незнакомой энергии, которая наполнила все ее тело. Хорошая пробежка по вереску – вот что ей сейчас нужно. Она поднялась – так было удобнее распихивать деньги – и именно в этот момент услышала звук. Это был знакомый звук, она слышала такие каждый день, поэтому сразу же его узнала, но сердце ее моментально остановилось. Это был автомобиль.

Он ехал к домику! Она слышала, как водитель сбросил скорость, слышала, как замерзший вереск корябает крылья машины. Яркий свет фар проник в дом, осветил стены, а она стояла с пачками денег в руках, превратившись в соляной столб, у нее в голове не осталось мыслей, их как ветром сдуло, она была в панике, но тело ее действовало как бы само по себе, оно стало действовать, а мысли едва поспевали за ним; она почти удивилась тому, что засунула пачки назад в ведерко, плотно закрыла его крышкой, стараясь не шуметь, пробежала по комнате – пол тихонько скрипнул… Звук мотора тем временем приближался. Она открыла дверь сортира, отодвинула в сторону крышку одного из люков и опустила ведерко вниз. А потом выключила фонарь.

Хлопнула дверца машины. Она услышала быстрые шаги и скрежет ключа в дверном замке. Была ночь, и кто-то пытался открыть дверь дачи Майи! Этот человек явно явился сюда с дурными намерениями, подумала она и услышала, как заскрипели проржавевшие петли и кто-то вошел в маленький коридор. Через пару секунд этот человек обнаружит открытое окно. Он обыщет всю дачу. Эва больше не соображала, она чувствовала себя стоящей на палубе горящего корабля; сейчас она наверняка предпочла бы бурлящее ледяное море. Она решительно просунула ногу в «очко». Дырка была слишком маленькая, она не смогла засунуть туда и вторую ногу тоже, поэтому вынула из «очка» ногу, села рядом и просунула туда обе ноги сразу. Опираясь о края дырки, она стала медленно спускаться вниз, в темную дыру, отчаянно болтая ногами в ожидании опоры; наконец ноги ее погрузились в мягкую массу. Она опять услышала шаги – человек ходил по даче; она схватила фонарь и положила его у ног. Потом села на корточки – ей пришлось присесть низко-низко, чтобы плечи тоже ушли в дырку, рука же ее в темноте пыталась нащупать крышку люка, чтобы снова закрыть «очко». Она осторожно поставила ее на место – почти себе на голову. И осталась в кромешной темноте, чувствуя, что проваливается все глубже. Она решила переменить позу: сидеть на корточках было неудобно, она просто села. И продолжала проваливаться. Положила голову на колени. Когда она стояла наверху в сортире и светила вниз фонариком, она почти не ощущала запаха; теперь же зловоние становилось все нестерпимее, ведь она постепенно согревала дерьмо теплом собственного тела. Она сидела на дне выгребной ямы, стараясь дышать как можно осторожнее, упираясь носом в колени; фонарь откатился в сторону, дотянуться до него она не могла. Хлопнула дверь, и она услышала ругань. В доме был мужчина, и он был в ярости.

Дышать приходилось через рот – Эва боялась, что если она будет дышать носом, то из-за проклятой вони тут же потеряет сознание. Она попыталась прислушаться и определить, чем же он занимается там, наверху. Он что-то искал, в этом не было никаких сомнений. Он уже не старался действовать бесшумно, не исключено, что он даже зажег свет, подумала она, и внезапно вспомнила про рюкзак, который оставила на полу в гостиной. И чуть не умерла от страха. А вдруг он видел свет ее фонарика? Нет, это вряд ли. Но рюкзак на полу – поймет ли он, что она все еще в доме? Тогда он наверняка перевернет все вверх дном, чтобы найти ее. А может быть, он как раз этим и занимается сейчас. Он может в любой момент войти в сарай и распахнуть дверь сортира. Но станет ли он отодвигать крышки? Придет ли ему в голову заглянуть вниз? Она еще сильнее вдавила нос в колени, осторожно дыша ртом. На короткие мгновения наступала тишина, потом она снова слышала шум. Через несколько минут она услышала звук приближающихся шагов. Он был в коридоре. Что-то со стуком упало, потом раздались новые проклятия. Он затопал по полу. Снова стало тихо. Она представляла себе: вот он стоит, смотрит на дверь сортира и думает о том, о чем на его месте подумал бы каждый: кто-то прячется там, за дверью. Он сделал еще несколько шагов. Эва пригнулась и стала ждать; услышала, как он с силой, наверное ногой, распахнул дверь. На несколько секунд жизнь ее прекратилась, она вся превратилась в дрожащую массу, состоящую из страха и пульсирующей крови; вдруг все остановилось, дыхание, сердце, а кровь стала тягучей, как густая каша. Возможно, он в метре от нее; возможно, он слышит ее дыхание; она перестала дышать, чувствуя, что ее легкие вот-вот разорвутся. Каждая секунда длилась вечность. Потом она снова услышала шаги – он уходил; затем остановился у верстака. Эва сразу же подумала, что ему, должно быть, понадобилось в туалет, если он будет искать долго, ему наверняка скоро понадобиться в туалет, и тогда он вернется, отодвинет одну из крышек и станет мочиться в одну из дырок. Тогда он намочит либо ее ноги, если выберет «очко» у стены, либо голову, если предпочтет соседнее. А если он включит свет, то увидит, что кто-то сидит там внизу, в темноте, сжимая между ног ведерко из-под краски. Она не могла понять, кто бы это мог быть. Майя сказала ей не всю правду, о чем-то она умолчала; это Майя втравила ее в эту кошмарную историю так же, как и раньше; она проделывала это тысячи раз; это Майя предоставила ей возможность заполучить эти деньги, целую кучу; ей самой это даже в голову бы не пришло, ей надо было лишь немного денег на еду и чтобы счета оплатить, зачем ей больше? Она вообще могла бы отдать ему все, не исключено, что они могли бы поделить деньги между собой; почему все деньги должны достаться только ему, у него на них не больше прав, чем у нее; они с Майей были подругами детства, они всегда всем делились. И Майя назначила наследницей именно ее. Сейчас мужчина рылся в ящиках с инструментами и разным барахлом, он совершенно не боялся, что его кто-то может услышать, он был в ярости, судя по производимому шуму, дача после его поисков наверняка будет выглядеть как поле брани. Она подумала, что он, возможно, решит заночевать, уляжется на одну из кроватей под теплую перину, а она будет сидеть здесь, в куче дерьма, ноги ее потеряют всякую чувствительность, даже гангрена может начаться, а если она просидит здесь до утра, то просто умрет от холода, отчаяния и этого чудовищного зловония. Господи, только бы это был обычный вор, такой же, как она сама, тогда ему придется уехать еще до того, как станет рассветать. Оставалось надеяться только на это. Она надеялась, а он ходил по всей даче и искал, искал, искал… Она почувствовала, что становится какой-то вялой, ей захотелось спать, подумала, что ни в коем случае не должна заснуть, но голова и тело уже не слушались ее, да и запах не казался таким нестерпимым, а может быть, она уже потеряла всякое обоняние. Как хорошо было бы немного вздремнуть; внезапно ей пришло в голову, что, возможно, выбраться наверх будет трудно; как она сможет выпрыгнуть из этой скользкой, похожей на болото массы, в которой она сидела; что, если она так и останется сидеть здесь, так и умрет здесь с двумя миллионами в кармане. Может, ей стоит закричать, позвать на помощь, выбраться и скинуть с себя одежду; уж лучше она поделится этими чертовыми деньгами с этим бедолагой, который возится там, наверху, и не знает, где еще искать. Некоторое время она размышляла об этом, но вдруг наверху наступила тишина – наверное, он лег на диван, забрался под клетчатый плед. Может быть, слазил в подвал и нашел себе бутылку красного, подогрел его на газовой горелке, добавил сахара; горячее и сладкое красное вино, грубый шерстяной плед и немного огня в камине. Она пошевелила пальцами, чувствуя, что они немеют. Она как бы закрылась от холода, от запаха; она закрыла глаза, мозг, оставила открытой лишь маленькую щелочку на тот случай, если ему придет в голову вернуться, чтобы помочиться или чтобы продолжить поиски, но щелочка становилась все меньше и меньше. Эва все больше погружалась в темноту, и последняя мысль, которая пробежала в ее голове, была: «Господи, как же я здесь очутилась?»

Послышался сильный грохот.

Эва вздрогнула. Она подняла руки, стукнулась локтями о полусгнившую древесину. А вдруг он это услышал? Дом ведь старый, стены старые, и здесь так тихо… Потом до нее дошло, что это хлопнула дверь – он вышел из дома; он стоял прямо за сортиром, сделал три-четыре шага и остановился. Эва ждала, напряженно прислушиваясь, пытаясь понять, что же он делает; она застыла, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Вдруг он закашлялся, и сразу же послышался знакомый звук: звук сильной струи, обрушившейся на мерзлую землю. Он стоял и мочился. Эти мужики все одинаковы, подумала она, они такие ленивые, им лень даже до сортира дойти, предпочитают все делать на улице; но наверняка именно это спасло ее – он ее не нашел. Она чуть не рассмеялась громко от облегчения. Он все еще стоял на улице и мочился, наверное, долго терпел. Может, еще и пива выпил, а теперь вот собрался уезжать. Странно все-таки, что он не поискал внизу, в туалете, видно, фантазия у него бедновата, решила она. Уж она-то точно потыкала бы в дерьмо на дне ямы лыжной палкой, если бы ей не повезло и она не нашла ведерко. Надежда на то, что скоро все кончится, становилась все сильнее, а вместе с надеждой появилось ощущение, что она промерзла до костей, что все тело у нее одеревенело, не говоря уже про вонь – она стала совсем невыносимой. Он снова вошел в дом. Который же сейчас может быть час, сколько времени я уже провела здесь, подумала она, делая над собой усилие, чтобы дышать спокойно. Снова послышались разные звуки: стук дверей, ящиков, шаги туда-сюда. Возможно, уже наступило утро и стало совсем светло, он мог сорвать с окон шторы и начать искать снова – при свете дня. Тогда он непременно снова зайдет в сортир, и тогда-то уж он точно поищет в дерьме – а что, если его, как молния, вдруг озарит такая догадка – пришло же это в голову ей самой! Она попыталась представить себе выражение его лица, когда он обнаружит ее голову и поймет, что она сидела там все это время, его удивление и ярость, а может быть, только испуг и ужас, если совесть его чиста. Она услышала, как хлопнула дверь, как повернулся ключ в замке. Не могла поверить, что он действительно уезжает. Она продолжала сидеть на дне выгребной ямы, прислушиваясь: шаги действительно удалялись по вереску, и наконец – нет, это было так замечательно, что она даже не смела в это поверить, и все же надеялась именно на это. Хлопнула дверца автомобиля! Эву трясло. Мотор с урчанием завелся; она даже всхлипнула от облегчения; мотор работал; она по-прежнему не двигалась, ждала; машина совершала какие-то маневры, возможно, он разворачивался. Она слышала, как ветки скребут о металл, на какое-то мгновение звук мотора стал тише. Потом он прибавил газа. Он наверняка уже выехал на дорогу, переключил скорость и уехал, звук мотора становился все тише и тише и, наконец – наконец! – совсем затих.

Удивительный покой разлился по всему ее телу.

Она положила руки на ведерко и облегченно выдохнула, немного повозилась, пытаясь распрямить ноги. Они были скрючены, как корни древней сосны, а ступней она совсем не чувствовала. Одной рукой она сбросила крышку с «очка». Было по-прежнему темно – неужели все еще ночь? Фонарик, вспомнила она, куда же делся фонарик? Она расцепила руки, искать его совершенно не хотелось, но она, превозмогая себя, принялась шарить в дерьме вокруг себя. Сначала поискала у себя в ногах, потом по углам, места было не так много, она должна найти этот чертов фонарь. Стала искать у себя за спиной и наткнулась рукой на металлическую ручку. Не исключено, что он теперь не работает. Она нашла кнопку. Фонарь работал, все было в порядке. Вздохнув с облегчением, она взглянула на свои наручные часы. Полчетвертого. Сейчас поздно светает, у нее еще много времени. Она высунула руку с фонарем в отверстие и осторожно положила фонарь, потом схватилась за края дыры и попыталась вылезти. Спина болела ужасно, ноги отказывались ее держать, но она высунула голову, потом ей с усилием удалось протолкнуть через дырку и плечи, и тут она застряла – ей показалось, что она не сможет лезть дальше. Она барахталась, вертелась, как уж на сковородке, отталкиваясь от зловонной кучки на дне, пока, наконец, не пропихнула себя в дырку. Она лежала на открытом «очке» поперек него, потом подтянула ноги и уронила фонарь. При падении он включился, и она с удивлением увидела на полу полосатый коврик. Спустила ноги на пол. Ей показалось, что они парализованы. Но она встала, склонилась над дырой снова, посветила фонариком в последний раз и ухватилась за ручку ведра. Она честно боролась. Теперь деньги принадлежат ей. Она вышла из сарая и прошла в дом. Там царил полный хаос. Содержимое шкафов и полок было выброшено на пол и валялось по всему дому. Она посветила вокруг себя фонариком – шторы он не снял. Все утопало в темноте, но воздух был удивительно свеж и прохладен, дышалось легко; она на самом деле просто забыла, какое же это наслаждение – вдыхать обычный воздух, как будто втягиваешь через нос ледяную минералку. На нетвердых ногах она дошла до кресла и плюхнулась в него. Одежда прилипла к телу. Все следовало немедленно выбросить, всю одежду, которая на ней была. Не исключено, что ей придется постричься, что если не удастся отделаться от этого проклятого запаха? Дом далеко, а она вся в дерьме – от пальцев на ногах и до шеи, но, может быть, в доме найдется какая-нибудь одежда, в которую она могла бы переодеться? Она заставила себя подняться и направилась в одну из спален. Светя фонариком, принялась извлекать одну за другой вещи из комода, нашла белье, носки, старую майку и вязаный свитер, а вот с брюками дело обстояло хуже. Она вышла из комнаты, вспомнив про маленький коридорчик, в котором висела верхняя одежда, и вот тут-то ей повезло. Там висел старый пуховый костюм, приятный на ощупь, мягкий, но, возможно, слишком маленький. Она будет выглядеть в нем как глиста. Но он чистый. По сравнению с тем, что надето на ней сейчас, он такой чистый. Он пах лыжной мазью и дровами для камина. Она положила всю найденную одежду на пол и принялась раздеваться. Хуже всего было с руками, она старалась держать их как можно дальше от лица, она не могла больше выносить этот запах. Может, вылить на них жидкость для мытья посуды, а потом вытереть полотенцем? Она дрожала от холода, но вместе с тем испытывала невероятный подъем. Она то и дело поглядывала на ведерко, заляпанное краской; до чего же невинно оно выглядело, кто бы мог подумать, что в нем целое состояние! Что бы там ни думали, но воображение у нее есть. И ничего удивительного – она же художник.

Потом она нашла под скамейкой пару старых ботинок, правда, шнурки завязать оказалось не так-то просто. Пальцы начали оттаивать, но все равно проделывали привычные операции ужасно медленно. Она запихнула грязную одежду в рюкзак, который ночной гость отшвырнул в угол. Надела рюкзак на спину, в одну руку взяла фонарик, в другую – ведерко. Не стоит больше возиться с узким кухонным окошком – после всего того, что здесь произошло. Входная дверь была заперта снаружи. Она снова прошла в спальню, сорвала одну из занавесок и широко раскрыла окно. С наслаждением вдохнула в легкие горный воздух и взобралась на подоконник. И спрыгнула.

Мужчина в темно-синем «Саабе» уезжал все дальше и дальше от дачного поселка. Лицо его было искажено злобой, глаза яростно сверкали. Деньги пропали. Кто-то его опередил, и он не мог понять, кто. Машина тряслась и подпрыгивала на гравиевой дороге, и он чертыхался снова и снова. По левую руку от него лежало озеро, вокруг стояла полная тишина, в большинстве дач было темно. Он чувствовал, что его обвели вокруг пальца. Произошло что-то, ему совершенно не понятное, и он возвращался мыслями в прошлое, пытался найти хоть какое-то объяснение этой катастрофе, этому невероятному факту – кто-то влез в дачу и похитил деньги. Его деньги. Ему было совершенно ясно, что произошло. Все остальные вещи были на месте, и бинокль, и фотоаппарат. На телевизор и радиоприемник тоже никто не покусился. Даже винный погребок, устроенный в подвале, остался нетронутым. Он в бессильной злобе стукнул кулаком по рулю и сбросил скорость на повороте. Какое-то внезапное озарение заставило его повернуть влево, и он увидел небольшую дорогу, всю в ухабах, ведущую прямо к озеру, на берегу которого стояла заброшенная дача, точнее развалюха, сарай. На даче явно никого не было, судя по внешнему виду, там уже давно никто не жил. Он доехал практически до самой воды, но мотор не выключал. Ему надо было успокоиться. Нашел во внутреннем кармане сигареты и закурил, задумчиво глядя на огромную ровную гладь озера. Лицо его было узким, глаза – близко посажены, волосы и брови темные. Он был бы даже красив, если бы не выражение лица, жесткое и обиженное; и даже в те редкие минуты, когда он улыбался, это выглядело не слишком искренне. А сейчас он не улыбался. Он нервно курил; его раздражал мотор, урчавший в тишине; он заглушил его. Открыл дверцу, сделал пару шагов к воде, чтобы еще лучше рассмотреть потрясающей красоты пейзаж. Когда фары погасли, стало очень темно; из темноты величественно выступали горы. Они были похожи на огромных доисторических чудовищ, которые лежали и спали вокруг огромной ямы с водой. Внезапно его охватило непреодолимое желание зарычать в этой темноте – может, они проснутся и зарычат в ответ. И тогда он заметил автомобиль. Старую «Аскону». Она стояла позади дачи, вид у нее был покинутый. Это показалось ему странным. Неужели на этой даче есть люди? Он подкрался поближе – он уже не был уверен в том, что он здесь один; попытался заглянуть в машину через боковое стекло. Дверца машины была открыта, это было еще более странно. Но машина была пуста, ни на сиденьях, ни у заднего стекла ничего не лежало. Он снова выпрямился и осмотрелся. Вдруг ему пришла в голову одна мысль, он вернулся к своей машине и залез в нее. Сидел в машине и курил. Докурил сигарету до самого фильтра, раздавил окурок в пепельнице и прикурил новую.

Внезапно Эва почувствовала, насколько же она вымоталась. Она с трудом волочила ноги, бредя по вереску и кочкам и постоянно спотыкаясь. Казалось, что ведерко, которое она тащила в онемевшей руке, весит целую тонну, но в пуховом костюме не было карманов, а класть деньги в рюкзак вместе с одеждой, испачканной в дерьме, ей не хотелось. Кто знает, а вдруг от денег тоже будет вонять? Она уже выбралась на дорогу, идти стало гораздо легче. Она шла так быстро, как только могла, но ноги не слушались, казалось, они не поспевали за ней. Она чувствовала пятки, но совершенно не чувствовала онемевших пальцев. Перед ней простиралось пустынное плоскогорье, она поискала глазами ту дачу, в которой горел свет, когда она направлялась к Майиному домику. Сейчас дача была погружена в темноту. Эва приходила в отчаяние, думая о том, какой длинный обратный путь предстоит ей проделать на машине, но уж если ей удалось сделать то, что она сделала, она сумеет как-нибудь и до дома добраться. Может быть, ей повезет, и она по дороге встретит круглосуточную бензозаправку. Такую, где продают сосиски и гамбургеры, колу и шоколад, и даже венгерские ватрушки – четыре штуки в упаковке. И горячий кофе. Есть хотелось страшно. Как только она подумала о еде, то уже не могла остановиться. Если она вообще сможет куда-то зайти, ведь от нее наверняка ужасно воняет, она просто притерпелась к запаху. Ей становилось не по себе, когда она представляла, что могут подумать люди, если она войдет в теплое освещенное помещение, воняя дерьмом. Она уже видела узкую дорогу к озеру, переложила ведерко в левую руку, а фонарь взяла в правую. Все вокруг казалось пустынным и безлюдным, но она все же не могла заставить себя включить фонарь, во всяком случае, решила она, не раньше, чем она подойдет к машине и соберется отъезжать. Чем меньше шансов, что ее увидят, тем лучше. Ее еще никогда так не тянуло к собственной машине, еще никогда не хотелось курить так сильно, как сейчас. Она спрятала сигареты в машине, потому что не хотела оставлять после себя окурки. Она фыркнула, вспомнив все, что произошло с ней ночью, и прибавила шагу. Оставалось пройти всего несколько метров, но тут произошло нечто, что заставило ее резко остановиться. Тишину разрезало жуткое рычание, и внезапно она оказалась в самом центре пучка галогенового света. Она стояла, как столб, держа в руках ведерко и фонарь, и не могла сделать ни шага. Наконец до нее дошло, что источником этого света и шума был автомобиль, который внезапно вырос прямо перед ней; и она побежала от этого слепящего света, прыгая с кочки на кочку, она бежала все дальше и дальше по вереску, летела, как будто речь шла о жизни и смерти, судорожно сжимая ведерко в руке. Она по-прежнему слышала звук мотора, она будет бежать, пока будет его слышать, а если звук исчезнет, ей придется упасть на землю. Но бежала она недолго – неожиданно поскользнулась и рухнула ничком вперед во весь свой немалый рост; она лежала на животе, судя по всему, вывихнув ногу. Она чувствовала, как ветки и соломинки царапают ей лицо. Она лежала, не шевелясь, как мертвая. И мотор тоже словно бы умер, но она услышала, как открылась дверца машины. Теперь она все поняла. Он обнаружил ее автомобиль, он просто сидел и поджидал ее. Вот и все, подумала она. Возможно, у него есть оружие. Наверное, пуля в затылок станет последним, что ждет ее в этой жизни. А деньги – на самом деле – это не самое важное, теперь она даже удивилась, сколько же невероятных усилий она потратила ради того, чтобы получить эти деньги. Честно говоря, это было уму непостижимо. Единственное, что имело значение, это Эмма, и еще отец. И еще, чтобы были деньги на пару бутербродов, на счета и тепло. Она думала об этом, прислушиваясь к его шагам по вереску. Но она не могла определить, приближаются ли они или наоборот. Она положила голову на руки, ей хотелось только спать, ведь это же на самом деле все равно не ее деньги, именно поэтому все так и произошло, все из-за того, что она так много думала про эти деньги. Но она взяла себя в руки и вспоминала об Эмме; ей надо убежать от этого мужчины, который шумно идет через вереск; и она осторожно поползла на животе; это было не так уж тяжело – пуховый костюм скользил по земле. Она по-прежнему слышала шаги преследователя; но, пока он сам идет, он не сможет услышать ее. Она проползла еще немного и замерла, потом еще немного – и опять замерла. Он довольно далеко, плоскогорье большое, а у него с собой не было даже фонарика. Вот что значит – пойти на дело неподготовленным, подумала она, стараясь тянуть за собой ведерко так, чтобы оно не гремело. Потом она услышала, как его автомобиль снова завелся, увидела свет, шарящий по окрестностям. Она вжалась в землю, стараясь стать невидимой. Неужели ей опять повезло? Волосы у нее черные, пуховый костюм темно-синий, но ведро! Ведро было почти белым. Она легла на него животом, иначе он непременно заметил бы это светлое пятно. Как глупо, что она взяла с собой это здоровое ведро, он непременно увидит его. Еще немного – и он примчится сюда на машине и увидит ее, освещенную фарами. Он может ее просто задавить, проехать по ней всеми четырьмя колесами, и никто не поймет потом, что же здесь произошло. Почему она лежит тут, задавленная, на этой безлесной горе, в пуховом костюме, который явно не подходит ей по размеру? И пахнет дерьмом. Ни Эмма, ни Юстейн, ни отец – никто не узнает, как она погибнет. А убийца Майи, возможно, так и останется на свободе.

Мужчина покачал головой и нажал на педаль газа. Ему показалось, что он что-то видел в темноте, что-то белое, оно словно бы пролетело по воздуху. Он пристально смотрел по сторонам, медленно поднимаясь по дороге, свет фар ощупывал то, что лежало в полной темноте по правую и левую сторону. Наверное, ему просто почудилось. Может, это была просто овца. Правда, сейчас в горах овец нет, но наверняка это была либо птица, либо лиса или заяц.

Да кто угодно. Как раз в тот момент он потянулся вперед, к пепельнице, чтобы загасить сигарету, поэтому не мог утверждать, что совершенно отчетливо видел что-то белое. И все-таки с той машиной было что-то не так. Если только в маленькой полуразвалившейся дачке действительно никого не было. Но у него больше не оставалось времени на размышления. Ему предстояло разобраться еще со многим другим. Но деньги он получить должен. Теперь это его деньги, что бы кто-то там себе ни воображал. Он прибавил газа и свернул на дорогу. Потом включил третью скорость и скоро уже проезжал мимо турбазы. А вскоре свет его фар исчез за поворотом.

Шапки пены напоминали горы на Хардангервидда, а вода была обжигающе горячей. Эва осторожно засунула в воду одну ногу, она почти ошпарилась, но все равно вода, по ее мнению, была все еще недостаточно горяча. Больше всего ей хотелось бы, чтобы вода из ванной проникла в само ее тело, в каждую клеточку. На краю ванны стоял большой бокал с красным вином. Она выбросила рюкзак в мусорный бак и отключила телефон. И с наслаждением погрузилась в воду. Вода была слабого бирюзового оттенка – из-за пены для ванн. Даже в раю не могло быть лучше. Пальцы на ногах и руках постепенно оттаивали, и она с наслаждением двигала ими. Отпила глоток вина и почувствовала, что нога болит уже не так сильно. Вести машину с больной ногой было просто кошмаром, нога сильно распухла. Она на секунду принюхалась, а потом скрылась под водой. А когда вынырнула, на макушке у нее была большая шапка пены. Значит, вот как выглядят миллионеры, удивленно подумала она, – она видела себя в зеркале, висевшем над ванной. Мягкая шапка пены начала медленно сползать по сторонам, сползла с макушки и застряла под ухом. Она снова поудобнее улеглась в ванной и принялась считать. Ей стало интересно, насколько хватит денег, если она будет тратить по двести тысяч в год. На десять лет. Если там действительно два миллиона – она еще не пересчитала деньги, но она непременно это сделает, вот только вымоется, приведет себя в порядок и что-нибудь съест. Единственное, что попалось ей по дороге, – это почти пустой уже автомат по продаже сладостей, в котором не было ничего, кроме малиновых леденцов и пастилок от кашля. Она закрыла глаза и почувствовала, как пена заползла ей в ухо. Кожа понемногу привыкла к температуре воды; когда она вылезет из ванны, то будет розовая, как младенец, а волосы завьются мелким бесом. Она очень давно вот так не лежала в ванной. Обычно она довольствовалась душем, это занимало совсем немного времени, и уже забыла, какое же это наслаждение – лежать в ванной. А вот Эмма всегда предпочитала ванну душу.

Эва высунула руку из воды, взяла бокал с вином и сделала несколько больших глотков. А потом, после того, как она вымоется и пересчитает деньги, она будет спать. И, может быть, проспит до вечера. На нее навалилась какая-то свинцовая усталость, голова упала на грудь. Последнее, что она помнила, – это вкус мыла во рту.

Было 9 часов утра 4 октября. Эва спала в остывшей ванной. Она видела какой-то шумный сон, и это действовало ей на нервы. Она повернулась, чтобы прогнать этот сон, поскользнулась, и лицо ее ушло под воду. Она стала задыхаться, наглоталась мыльной воды, кашляла и отхаркивалась, пыталась встать, но бока фарфоровой ванны были такие скользкие; она снова скользила вниз, отплевывалась и откашливалась так, что даже слезы потекли, пока ей, наконец, не удалось сесть. Она опять замерзла. И тут услышала звонок в дверь.

Она с ужасом вскочила и перешагнула через край ванны. Она совсем забыла про больную ногу и вскрикнула, чуть не потеряв равновесие, потому что вскочила так быстро, и схватила халат. Ее часики лежали на полке под зеркалом, она бросила на них быстрый взгляд, думая, кто же это может быть, кого это принесло в такую рань. Для продавцов разного товара слишком рано, для нищих – тоже, отец никуда из дома не выезжал, а Эмма не звонила и не говорила, что ее привезут. Полиция, решила она, и поплотнее замоталась в халат. Она была совершенно не готова к этому, даже не продумала, что же им сказать, если они действительно придут еще раз; но он пришел, она почему-то была совершенно уверена в том, что это тот же самый полицейский. Этот инспектор с таким пристальным взглядом. Конечно, она может не открывать. В конце концов, это ее дом, она принимает ванну, и вообще приличные люди не приходят в такую безбожную рань и не задают вопросы. Так что можно просто остаться в ванной и дождаться, когда он уйдет. Он решит, что она еще не вставала или вообще куда-то уехала. Правда, у дома стоит ее машина, но она же могла уехать и на автобусе, такое, кстати, случалось, если у нее не было денег на бензин. Что ему еще понадобилось? Во всяком случае, про деньги Майи он наверняка ничего не знает, если она все-таки не оставила после себя завещания. Тогда он вполне мог его найти. Неужели она и вправду это сделала? Оставила все свои деньги Кризисному центру? Эва даже пошатнулась от такого предположения. Ну, конечно, она вполне была на это способна. В банковском сейфе у нее денег не было, она хранила там завещание, маленькую красную книжицу с правдой о своей жизни. В дверь снова позвонили. И тогда Эва приняла решение. Совершенно бессмысленно прятаться в ванной, он так просто не сдастся. Она соорудила из полотенца тюрбан и вышла босиком в коридор. Она шла, прихрамывая, каждый шаг давался ей с трудом. И она очень жалела себя.

– Фру Магнус, – улыбнулся он. – Принимали ванну, а я вам помешал, это совершенно непростительно. Разумеется, я могу заехать попозже.

– Я все равно уже закончила, – ответила она коротко, продолжая стоять на пороге.

На нем были кожаная куртка и джинсы, он выглядел как обычный человек, он совсем не похож на врага, подумалось ей. Врагом был тот мужчина в горах, кто бы он ни был. А вдруг он записал номер ее машины? Она чуть не потеряла сознание от этой мысли. Если он действительно записал ее номер, то пройдет совсем немного времени, и он появится у нее на пороге. Как же ей раньше в голову не пришло? Лоб ее прорезала глубокая морщина.

– Можно мне войти?

Она не ответила, просто посторонилась, прижалась к стене и кивнула. В гостиной она снова кивнула, приглашая его сесть на диван; сама она продолжала стоять посреди комнаты (стоит, как стена, пришло ему в голову). Он же нарочито медленно усаживался поудобнее в черном кресле. Хорошо натренированный взгляд его незаметно скользил по черно-белой комнате, он заметил пакетик с малиновыми леденцами на столе, ключи от машины, ее дамскую сумочку и пачку сигарет.

– Что у вас с ногой? – поинтересовался он.

– Немного подвернула. Что привело вас ко мне?

Она неохотно опустилась в кресло напротив.

– Да так, пустяки. Я хотел бы выслушать ваши показания еще раз, то, о чем вы рассказали мне в прошлый раз, с начала и до конца. Мне хотелось бы прояснить кое-какие детали.

Эва занервничала и стала искать сигареты. Внезапно ей пришло в голову, а может ли она отказаться отвечать? Ведь ее же ни в чем не подозревают. Или все-таки подозревают?

– А скажите мне, – спросила она, набравшись смелости, – я вообще-то обязана давать показания?

Сейер не мог скрыть удивления.

– Нет, – сказал он, подняв брови, – разумеется, не обязаны!

В его серых глазах появилось что-то невинно – простодушное.

– Значит ли это, что вы имеете что-то против? Я просто думал, что, поскольку Майя была вашей подругой, вы постараетесь помочь расследованию. Помочь нам найти преступника. Но если вы не хотите…

– Нет-нет, я вовсе не это имела в виду.

Она сразу же пошла на попятный и пожалела о том, что спросила.

– Первого октября, – продолжал он, – в четверг. Давайте начнем с начала. Вы поехали на такси на Торденшоллсгата. Машина заехала за вами в восемнадцать ноль-ноль.

– Да, я же уже говорила.

– И по вашим словам, вы провели в квартире Майи примерно час.

– Да, наверное. Во всяком случае, ненамного дольше.

«А сколько я пробыла там на самом деле, – подумала она, – два?»

Он открыл небольшой блокнот и погрузился в чтение. Это было неприятно. Оказывается, все, о чем она рассказала, было записано, теперь это могло быть использовано против нее.

– Не могли бы вы рассказать мне, чем вы занимались в течение этого часа? Как можно более подробно!

– Что?

Она нервно уставилась на него.

– Начиная с того момента, как вы вошли в квартиру, и до того, как она вас проводила. Абсолютно все, что происходило. Начинайте с самого начала.

– Ну, я выпила чашечку кофе.

– А вы ее вымыли после себя?

– А разве нет? – Ей показалось, что стул под ней шатается.

– Я спрашиваю вас об этом, потому что мы не нашли никакой кофейной чашки, которая бы после вас осталась. Но зато там стоит стакан, в котором явно была кола.

– Господи! Ну, конечно же, кола! Вечно я все путаю. А что, это имеет какое-то значение?

Он быстро взглянул на нее. А потом опять замолчал, как несколько минут назад. Просто сидел, смотрел и ждал. Эва чувствовала, что она завязла по уши, ей следовало все продумать, она слишком многого не учла.

– Да. Я съела бутерброд и выпила колу. Майя сама сделала мне бутерброд.

– Ясно. С тунцом?

Эва кивнула головой. Она уже была не в состоянии контролировать ход беседы, а вдруг он был там, когда все произошло, что, если он сидел в чулане и все видел?

– Не могли бы вы ответить мне вот на какой вопрос, – попросил он вдруг, поудобнее усаживаясь в кресле, вид при этом у него был одновременно задумчивый и любопытный, – не могли бы вы сказать мне, почему вас стошнило после этого бутерброда?

Эве показалось, что она вот-вот потеряет сознание.

– Ну, мне стало нехорошо, – выдавила она из себя. – Я выпила пару бокалов пива, и я не слишком люблю рыбу. И накануне мы засиделись до позднего вечера. Может быть, я съела слишком мало, меня не особо заботит еда, и я в тот день с утра ничего не ела, но ей непременно надо было впихнуть в меня этот бутерброд, потому что она считала, что я слишком худая.

Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Она же собиралась говорить как можно меньше, как же она могла об этом забыть?

– И именно поэтому вы приняли душ, пока были там? Потому что вам стало нехорошо?

– Да! – ответила она коротко и замолчала. Он увидел, что в глазах ее появилось какое-то упрямство. Скоро она вообще ничего не скажет.

– На самом деле вы многое успели сделать, пока были там. Всего за час. И даже вздремнуть успели в свободной спальне, не так ли?

– Вздремнуть? – вздрогнула она.

– Кто-то же лежал на той кровати. Или же, фру Магнус, давайте назовем вещи своими именами: вы с Дурбан были партнерами и просто-напросто делили эту квартиру на двоих. И вы – так же, как она, – занимались проституцией, чтобы немного подзаработать?

– НЕТ!

Эва выкрикнула это и вскочила. Кресло упало на пол.

– Нет, я этим не занималась! Я не хотела иметь к этому никакого отношения. Это Майя пыталась меня уговорить, я не хотела! – Она дрожала, как осиновый лист, лицо ее стало белым, как мел. – Майе всегда надо было втянуть меня в какую-то авантюру, ей в голову вечно приходили самые невероятные идеи. Однажды, когда нам было по тринадцать лет…

И она зарыдала.

Он ждал, уставившись в стол. Вот именно такое поведение всегда приводило его в замешательство. Внезапно она показалась ему такой жалкой… Тюрбан развалился и сполз на плечи, волосы были совсем мокрые.

– Иногда мне кажется, – произнесла Эва, всхлипывая, – что вы думаете, что это я сделала.

– Разумеется, мы рассматривали и этот вариант, – негромко ответил он. – И я в данном случае не имею в виду мотив, в состоянии ли вы вообще кого-то убить и все такое. Об этом можно поговорить позднее. Мы прежде всего пытаемся установить круг общения убитой, кто чисто физически имел возможность совершить это убийство. А потом мы смотрим, есть ли у каждого из таких людей алиби. И в конце концов мы спрашиваем себя: а был ли мотив? И тут действительно имеет значение тот факт, что вы были там в тот вечер, незадолго до того, как она умерла. Но хочу сказать вам сразу: мы уверены в том, что убийцей Майи был мужчина.

– Да, – сказала она.

– Что?

– Я имела в виду, это, наверное, был один из ее клиентов?

– Вы так думаете?

– Да, я… А разве это не так? И в газетах писали!..

Он кивнул и подался немного вперед. От него хорошо пахнет, подумала она, он похож на папу в молодости.

– Расскажите мне, что произошло.

Она снова села в кресло, сделала над собой усилие и постепенно, словно идя маленькими шажками, стала рассказывать, приближаясь к тому, что произошло. Теперь ей просто нужно было это рассказать, как все произошло в тот вечер, когда она сидела на скамеечке. И он спросит, почему же она не сказала обо всем этом сразу. А это, подумала она, произошло потому, что она нерешительная, недисциплинированная, слабохарактерная, ненадежная, трусливая, с сомнительными моральными принципами. Она ничего не хочет сделать для старой подруги, хотя та так много для нее значила, ведь Эва потом прибрала к рукам ее состояние… Ей с трудом верилось, что так оно и есть на самом деле, это было просто невыносимо.

– Мы живем довольно бедно, Эмма и я, – бормотала она. – И всегда так жили, после того как ушел Юстейн. Я рассказала об этом Майе. Она хотела, чтобы я решила свои проблемы так, как привыкла решать их она. Она предложила мне воспользоваться свободной комнатой. Мы были у «Ханны» и напились. И я стала думать над ее предложением, я больше не могла не спать по ночам, думая про эти угрозы в почтовом ящике, про эти бесконечные счета, про то, что выключили телефон. И мы договорились, что я вернусь – и попробую. Она должна была мне помочь. Показать, как это делается.

– И?

– Я была немного в подпитии, когда приехала к ней, трезвой я бы просто не заставила себя приехать, потому что тогда бы до меня дошло, какое же решение я на самом деле приняла, так что я приехала, как мы и договорились…

Она замолчала, казалось, до нее только сейчас дошло, что она была потенциальной шлюхой. А теперь и он об этом узнал.

– Но я все равно не смогла. Майя налила мне колы, и я протрезвела, пока была у нее, и я не осмелилась. Я подумала о том, что у меня могут забрать Эмму, если кто-то узнает. Мне из-за этого стало плохо, и я ушла. Но до этого она мне кое-что объяснила.

– Объяснила? Что именно?

– Она объяснила мне… Ну, как это происходит.

– Она показала вам нож?

Эва на секунду замолчала.

– Да, показала. Она сказала, что он необходим для того, чтобы напугать и предостеречь. Я лежала на кровати. Вот тут-то я по-настоящему испугалась, – произнесла она быстро. – Тогда я и решила, что пора уходить. Но я не понимаю, как вам удалось все это узнать, я вообще ничего не понимаю.

– И все же нож не помог? – предположил он.

– Нет, она… Эва осеклась.

– Что вы хотели сказать?

– Наверное, она была не настолько крутой.

– По всей квартире были ваши отпечатки пальцев, – продолжал он. – Даже, – сказал он медленно, – на телефоне. Куда вы звонили?

– Отпечатки пальцев?

Ее пальцы непроизвольно скрючились. А что, если они побывали у нее дома, пока она была в горах, что, если они открыли замок и рыскали тут со своими кисточками?

– Кому вы звонили, Эва?

– Никому. Но я хотела… позвонить Юстейну, – солгала она.

– Юстейну?

– Моему бывшему мужу. Отцу Эммы.

– И почему же не позвонили?

– Ну, просто передумала. Он меня бросил, и я решила ничего не клянчить. Я просто оделась и ушла. Я сказала Майе, что то, чем она занимается, опасно, но она только улыбнулась. Майя никогда никого не слушала.

– А почему вы не рассказали об этом, когда я приехал к вам в первый раз?

– Мне было стыдно. Понимаете, я действительно тогда думала, не стать ли мне шлюхой, и сама мысль о том, что кто-то об этом узнает, показалась мне непереносимой.

– Я никогда, ни одного дня за всю свою жизнь, не относился презрительно к проституткам, – сказал он просто.

Он встал с дивана, как будто был вполне доволен услышанным. Она не могла поверить своим глазам.

На лестнице он немного задержался, прищурившись, посмотрел на двор, на машину и на велосипед Эммы, который стоял у стены дома. Потом посмотрел на улицу, на соседние дома, как будто хотел составить себе представление о ее соседях: что же она за человек, если живет именно здесь, в этом районе, в этом доме?

– А как вам показалось, у Майи было много денег?

Вопрос прозвучал, как гром среди ясного неба.

– Господи! Конечно! Все, что у нее было, было дорогим. Она питалась в ресторанах и все такое.

– Мы думаем, не могла ли она припрятать кругленькую сумму, – объяснил он. – И не мог ли кто-то об этом узнать?

Его взгляд был похож на луч лазера, и она в ужасе заморгала.

– Вчера из Франции прилетел ее муж, мы надеемся, что он сможет нам что-то рассказать, когда мы вызовем его на допрос.

– Что?

Она обессиленно прислонилась к притолоке.

– Муж Майи, – повторил Сейер. – Что вас так напугало?

– Я не знала, что у нее был муж, – ответила она устало.

– Да? Что же, она вам не рассказала? Он наморщил лоб.

– Странно, что она вам не сказала, если вы были старыми подругами, да?

Если, подумала она. Если мы и вправду были старыми подругами. Если то, что я говорю, правда.

– Вам больше нечего добавить, фру Магнус?

Эва помотала головой. Она была до смерти напугана. Мужчина, который появился на даче, вполне мог быть мужем Майи. Он искал свое наследство. Возможно, он в один прекрасный день появится у нее на пороге. Возможно, ночью, когда она будет спать. Майя могла рассказать ему о встрече с Эвой. Если успела. Она могла ему позвонить. По межгороду во Францию. Сейер сделал четыре шага вниз по кованой лестнице и остановился на гравиевой дорожке.

– Вам не стоит держать лодыжку в горячей воде. Лучше наложить повязку.

И ушел.

«Нужно срочно увезти деньги из дома», – подумала Эва. Наконец большой «Пежо» исчез за поворотом дороги; она захлопнула дверь и бросилась в подвал. Нога снова онемела. Она сорвала крышку с ведра, подцепив ее финкой, и высыпала пачки денег на цементный пол, потом плюхнулась рядом и принялась раздирать фольгу. Пачки были перетянуты резинками. Очень быстро она обнаружила, что деньги были рассортированы: тысячи отдельно, сотни отдельно, считать было легко. Пол был ледяной, ягодицы быстро онемели. Она все считала и считала, складывая в уме; откладывала уже сосчитанную пачку в сторону и бралась за новую. Сердце колотилось все быстрее. Где же ей спрятать столько денег? Сейф в банке – слишком рискованно, у нее было такое чувство, что они – Сейер и его люди – следят за каждым ее шагом. Не говоря уж про мужа Майи.

Значит, Майя была замужем. Почему же она об этом не сказала? Что дурного в том, чтобы иметь мужа, спутника жизни? Или же это была своего рода сделка? Возможно, это просто ее деловой партнер, с которым она вместе собиралась заниматься гостиничным бизнесом Или же просто-напросто он был таким типом, о котором она предпочитала не распространяться? Последнее показалось Эве наиболее вероятным.

По правде говоря, ведерко из-под краски – идеальное хранилище, ей только надо поместить его туда, где никому не придет в голову его искать и откуда она сама сможет беспрепятственно брать деньги по мере надобности. Ну конечно, у отца. Спрятать деньги у него в подвале, среди старого хлама, который он скопил за много лет. Старая детская кровать Эвы. Яблоки, которые лежат и гниют в старом ящике, где раньше зимой хранилась картошка. Сломанная стиральная машина. Эва сбилась со счета, пришлось начинать заново. Руки ее вспотели, но купюры легко скользили в руках, и вскоре в большой кучке рядом с ней было уже полмиллиона, и это было еще далеко не все. Муж Майи. Возможно, это весьма сомнительный тип – если сама Майя была шлюхой, то кем же тогда мог быть ее муж? Наркодельцом или кем-то в этом роде? Возможно, у них обоих не было никаких моральных принципов. «А интересно: у меня-то они есть?»-пришло ей вдруг в голову. Она приближалась к миллиону, количество несосчитанных денег, наконец, стало уменьшаться. Все эти деньги, думала она, взяты из бюджета сотен семей в этом городе; на самом деле они должны были пойти на пеленки или консервы; думать об этом было странно. Сейчас она считала сотенные, это требовало больше времени. Она решила, что самые красивые – пятисотенные бумажки: и цвет, и узор – красивые синие купюры. Миллион шестьсот… Пальцы ее заледенели, теперь она считала купюры по пятьдесят крон. Если у него есть номер ее машины, то получить адрес – дело нескольких минут, он может позвонить в автоинспекцию, если он и вправду заметил машину. Миллион семьсот. И еще несколько пятидесяток. Майя была почти у цели. Миллион семьсот. Куски фольги были разбросаны вокруг и сияли, как серебро, освещенные лампой на потолке. Она снова сунула их в ведро и поднялась наверх, ей показалось, что нога болит уже не так сильно, может, она замерзла в подвале? Черные волосы Эвы свисали по обе стороны лица, как сосульки. Она поставила ведро в чулан и вернулась в ванную, быстро встала под душ, под горячую воду, вылезла и оделась. Лицо миллионерши в зеркале сейчас было более напряженным и озабоченным. Ей нужен брезентовый чехол – накрыть машину, на случай, если он ездит вокруг и вынюхивает. А может, вообще купить новую машину? Например, «Ауди»? Не самую большую, можно подержанную. И вдруг она поняла, что не сможет этого сделать. Она могла покупать только молоко и хлеб – как раньше. Даже Омар удивится, если в корзинке у нее будет больше продуктов, чем раньше. Она прохромала в чулан и взяла ведро. Ну, это решаемо. К тому же можно переехать. В ящике кухонного шкафчика она нашла алюминиевую фольгу, аккуратно запаковала пачки денег и положила их в ведерко, оставив одну. На нее она налепила кусок скотча, немного подумала и написала «Бекон». И положила в морозильную камеру. Не может же она сидеть вообще без денег! Из шестидесяти тысяч в маленьком ведерке осталось не так много. Она оделась и вышла на улицу. Сначала заглянула в почтовый ящик – она совсем про него забыла. И увидела зеленый конверт – из Национального совета по делам искусств. Улыбнулась, пораженная. Стипендия.

– Ты начала выходить по вечерам, – улыбнулся отец. – Это хороший знак.

– Почему это?

– Я тебе вчера весь вечер звонил, до одиннадцати.

– Ах, нуда. Я выходила.

– Что, нашла, наконец, того, кто тебя согреет? – поинтересовался он с надеждой.

«Я чуть не околела от холода, – подумала она, – всю ночь просидела по уши в дерьме».

– Ну да, что-то в этом роде. Только ни о чем больше не спрашивай.

Пытаясь казаться загадочной, она обняла его и вошла в дом. Ведро стояло в багажнике, она принесет его попозже и спрячет в подвале.

– А у тебя что-то случилось?

– У меня неожиданно включилась пожарная сигнализация, все ревела и ревела, и я не смог сам ее выключить.

– Ах, вот как? – спросила она. – И что же ты сделал?

– Позвонил в пожарную часть, и они сразу же приехали. Очень милые ребята. Ну, садись. Ты надолго? Можешь побыть подольше? Кстати, а сколько Эмма будет у Юстейна? Ты же не собираешься отдать ее ему?

– Не говори глупости, мне такая мысль и в голову не приходила. Я могу побыть подольше и даже приготовить нам с тобой ужин.

– Не думаю, что у меня что-то есть к ужину.

– Тогда я поеду и куплю.

– Нет, чтобы ты еще и меня кормила! У тебя нет денег. Я вполне могу съесть тарелку каши.

– А как насчет вырезки?

– Мне не нравится, когда ты меня дразнишь, – сказал он с кислой миной.

– Я сегодня получила стипендию, а больше мне это отпраздновать не с кем.

Возразить отцу было нечего. Эва вышла, принялась что-то искать в доме, и он постепенно успокоился, сердце забилось ровнее. Именно этих звуков ему не хватало больше всего, звуков, производимых другим человеком, который дышит где-то рядом, что-то делает; у него есть и радио, и телевизор, но разве это в счет?

– Газеты читала? – спросил он чуть позже. – Прикончили бедняжку в собственной постели. Поленом бы его по башке. Бедняга. Так обращаться с девушкой, когда она на все готова – и кровать свою предоставила, и услуги; это просто неслыханно! Что-то мне имя ее показалось знакомым, но никак не могу вспомнить, почему. Ты читала об этом, Эва?

– Нет, – прокричала она с кухни.

Он наморщил лоб.

– Ну, нет так нет. Ладно. Потому что, если бы это был кто-то из знакомых, то я бы выследил этого типа и дал бы ему по башке поленом. Ведь представь себе: единственное наказание, которое ему уготовано, – это телевизор в камере, а еще завтрак, обед и ужин каждый день. Мне интересно: кто-нибудь спрашивает их, раскаиваются ли они в том, что сделали?

– Наверняка. – Эва завязала пакет с мусором и пошла к двери. Теперь ей следовало быть осторожной. – Они учитывают это, когда определяют степень вины, проявляет ли человек какие-то признаки раскаяния или нет.

– Ха! Они могут сказать что угодно и легко отделаться.

– Думаю, это не так просто. Ведь у них же есть разные эксперты, которые могут определить, врет человек или нет.

Она сказала это, и ей самой стало страшно.

Эва вышла из дома, и он слышал, как она возится с крышкой мусорного бака. Он подождал немного, но она не вернулась в дом. С девочкой что-то происходит, подумал он, судя по всему, она занимается чем-то, о чем не хочет мне рассказывать. Я все-таки неплохо ее знаю и вижу, когда она что-то скрывает, так было, например, когда умерла фру Сколленборг. У девочки случилась тогда жуткая истерика, и в этом было что-то ненормальное, старухе было почти девяносто, никто из детей ее не любил, она была старой хулиганкой. А сейчас она возится в подвале, что она там делает?

Он размышлял об этом, пытаясь прикурить от одноразовой зажигалки; она никак не хотела давать огонь; он сильно потер ее между сухими ладонями, пока, наконец, не смог прикурить. Ему удавалось до десяти раз извлекать огонь из пустых зажигалок. Да уж, пенсия приучает к экономии, подумал он.

– Что ты хочешь еще, кроме вырезки? – спросила Эва. Она, наконец, поднялась из подвала, держа в руках форму для запекания.

– Зачем тебе эта штука?

– Нашла в подвале, – быстро ответила она. – Запеку в ней овощи.

– А разве овощи не варят?

– В этой штуке тоже можно. Ты любишь брокколи? Если сделать ее нежной, немного соли и сливочного масла?

– Посмотри, хватит ли у меня красного вина.

– У тебя его прорва. Я даже не знала, что у тебя целый склад в подвале.

– Это на тот случай, если я лишусь своей помощницы по хозяйству. Ни в чем нельзя быть уверенным. Власти коммуны все думают, на чем бы сэкономить, только в этом году они собираются сэкономить двадцать миллионов. – Он яростно попыхивал сигаретой, словно давая понять, что не желает слышать никаких комментариев.

– С каких пор тебя стала интересовать еда? – спросил он неожиданно. – Ты же обычно ничего, кроме хлеба, не ешь.

– Может, я начинаю, наконец, взрослеть. Да не знаю, просто захотелось почему-то. И вообще: каша и вино плохо сочетаются.

– Ерунда. Хорошая ржаная каша, да еще со шкварками, и если хорошо посолить, да красного винца, – вот это объедение!

– Я поеду к Лоренцену, там хорошее мясо. Еще что-нибудь хочешь?

– Разве что вечную молодость, – хмыкнул он.

Эва наморщила лоб. Она не любила, когда он так говорил.

Как ни в чем не бывало, она попросила взвесить ей полкило вырезки.

Продавщица за прилавком имела исключительно цветущий вид, на руках у нее были одноразовые перчатки, она решительно ухватила солидный кусок мяса, темного, цветом напоминающего печенку. Неужели вырезка действительно так выглядит?

– Вам куском или порезать? Она уже занесла нож.

– Не знаю… А как лучше?

– Тонкие куски. Дождитесь, когда масло станет темно-коричневым, а потом быстро опустите их на сковородку. Очень ненадолго. Представьте, что надо пробежать босиком по только что уложенному асфальту. И ради бога, только не жарьте!

– Не думаю, что моему отцу понравится сырое мясо.

– А вы его не спрашивайте, просто делайте, как я сказала.

Она неожиданно улыбнулась, и Эва была совершенно очарована этой толстой теткой в белой нейлоновой куртке с очаровательной маленькой сетчатой шапочкой на голове. Наверняка это просто правило гигиены, но такой головной убор похож на маленькую королевскую корону, решила она, а королевство – это мертвое мясо на прилавке, именно тетка и правит.

Продавщица взвесила мясо, прилепила ценник, проделала это нежно, как будто накладывала повязку на рану. Сто тридцать крон, просто невероятно. Эва еще немного погуляла вдоль прилавков, набирая в корзинку какие-то мелочи, лучше будет просто засунуть их в холодильник, ни слова не говоря отцу, а то он не возьмет. Козий сыр, печеночный паштет, две упаковки самого лучшего кофе, сливочное масло, сливки. Печенье с наполнителем. И тут ее словно озарило, и она ухватила три пары мужских трусов со штатива «Ла Моте». Оставалось только сунуть их в ящик его комода и надеяться, что он их будет надевать. У кассы она взяла коробку конфет «Моцарт», два еженедельных журнала и блок сигарет. Итоговая сумма ошеломила ее. Но она решила, что все старые люди должны иметь право на корзинку с таким содержимым, хотя бы по пятницам, должны же у них быть хоть какие-то маленькие радости на закате жизни. А молодые могут и кашу поесть, подумала она, расплатилась, положила пакеты в машину и поехала назад.

– А как ты думаешь, почему он это сделал? – спросил отец, жуя нежное мясо.

– Что?

– Убил ее. В постели и все прочее.

– Господи, почему тебя это так интересует?

– А тебя нет?

Эва немного помолчала, пережевывая мясо, больше для вида, она вполне могла его проглотить итак.

– Ну, в какой-то степени. Но почему ты спрашиваешь?

– Меня вообще интересуют темные стороны человеческой жизни. А ты художница, неужели тебе не интересно? Жизнь, исполненная драматизма, и все такое?

– Но тут дело совершенно особенное. Та среда, в которой она вращалась… Я ее не слишком хорошо знаю.

– Похоже, она была одного возраста с тобой.

– Да, и к тому же не слишком умна. Заниматься таким делом – не самая удачная затея. Наверняка думала только об одном: о том, как бы заработать как можно больше денег в рекордно короткий срок. Да еще и налоги не платить. Поссорилась с клиентом из-за чего-то, и пошло, и поехало.

Эва наполнила вином отцовский бокал и обильно полила соусом кусок мяса у него на тарелке.

– Знаешь, такие люди, они как будто переступают какой-то порог, – задумчиво заметил отец. – Я часто думаю о том, что это за порог, что он означает. Почему кто-то может его переступить, а другим и в голову подобное никогда не придет.

– На самом деле могут все, – уверенно сказала Эва. – Все во власти случая. И, кстати, они тоже не переступают. Они скользят над ним, над этим порогом. И видят его, только оказавшись по другую сторону, а тогда уже слишком поздно.

«Слишком поздно, – подумала она удивленно. – Я украла целое состояние. Я действительно сделала это».

– Знаешь, я однажды ударил одного типа на работе, – неожиданно признался отец. – Он был ужасно злобный и гнусный. На редкость отвратительный был тип. И вот после этого он меня так зауважал, как будто ничего не имел против того, что я его стукнул. Я никогда этого не забуду. Это был один-единственный раз, когда я кого-то ударил, но в тот момент выхода у меня не было. Я был в такой ярости, чувствовал, что просто сойду с ума, если не дам ему по морде, помню, мне казалось, что у меня внутри все закипело.

Он сделал несколько глотков вина и задумчиво причмокнул.

– Агрессия-это страх, – сказала Эва. – Агрессия – это на самом деле самооборона, всегда, так или иначе. Это способ защитить себя, свое тело, свой разум, свою честь.

– Но есть ведь и такие, кто убивает ради выгоды.

– Да, верно, но это что-то другое. Та женщина в газете – ее-то наверняка убили не из-за денег.

– Ну, во всяком случае, они скоро его арестуют. Один из жильцов дома видел машину. Вообще интересно, как часто преступника вычисляют именно из-за его машины. У них, кретинов, даже мозгов не хватает оставить машину и идти пешком, если уж они собираются совершить что-то неблаговидное.

– Что ты сказал?

– Ты что, не слушала меня? Сосед даже не понял, что это важно. Потому что уезжал и вернулся только сегодня утром. А накануне вечером, было еще довольно рано, он видел, как какая-то машина на большой скорости сворачивала за угол. Машина белая, не особо новая. Скорее всего «Рено».

– Какая?

Эва вдруг уронила нож на тарелку, так что брызги от соуса разлетелись во все стороны.

– «Рено». Довольно редкая модель, таких немного, поэтому они думают, что найти его будет просто. Большая удача, что все автомобили сейчас регистрируются и есть база данных, осталось только выявить тех, у кого такие машины и наведаться к каждому из них. Пожалуйста, ваше алиби, и не завидую тому, у кого его не найдется. Вот такие хитрые штучки.

– «Рено»?

Эва перестала жевать.

– Именно. Этот сосед – старый таксист, уж он-то разбирается в таких вещах. Еще хорошо, что машину заметила не какая-нибудь баба, которая не видит разницы между «Порше» и «Жуком»[30].

Эва ковыряла брокколи, чувствуя, что ее руки дрожат. «Черт побери, – думала она, – они пойдут по ложному следу!»

– А что, если этот шофер ошибся? Подумай: сколько времени они тогда потратят зря!

– Но у них же нет ничего другого, – удивленно заметил отец. – И почему он должен ошибаться? Он в машинах разбирается, так и по радио сказали.

Она плеснула в бокалы еще немного вина, изо всех сил пытаясь скрыть свое отчаяние. «Рено», неужели «Опель» и вправду можно принять за «Рено»? Ведь французские машины выглядят совершенно иначе. Может, этот сосед – просто идиот, который хочет казаться значительным? Она подумала об Эльмере, о том, насколько же он, наверное, сейчас доволен, то-то обрадовался, услышав эту идиотскую информацию. Явно сидел у радиоприемника, как приклеенный, когда передавали новости, а сейчас потирает руки. Ей захотелось плакать.

– Будешь мусс на десерт? – спросила она.

– Да, если кофе сваришь.

– Как будто тебе когда-нибудь не давали кофе!

– Ну-ну, – удивленно протянул он. – Что, уж и пошутить нельзя?

Она поднялась и принялась убирать со стола, тарелки и приборы опасно звенели, она ничего не могла с собой поделать. Это она виновата в том, что он все еще на свободе. Они уже схватили бы его, если бы она рассказала правду. А сейчас они могут задержать кого-то другого. Она положила у отцовского бокала сигару и принялась мыть тарелки. Потом они молча ели мусс, верхняя губа отца испачкалась, и он с наслаждением слизнул белую пену. Он изредка поглядывал на нее, но решил больше не выступать. Может, у нее просто дамские проблемы, решил он. Она устроила его поудобнее на диване и отправилась домывать посуду. Но сначала запихнула четыре сотенных купюры в стеклянную банку-копилку в шкафчике на кухне. Оставалось надеяться, что он не знает точно, сколько у него там денег. А потом они сидели рядышком на диване, немного осоловевшие от вкусной еды и вина. Эва успокоилась.

– Ну конечно, они его схватят, – медленно проговорила она. – Всегда найдется кто-то, кто видел, людям иногда бывает трудно сообразить и сопоставить, но постепенно до них дойдет. Мир не может быть таким несправедливым. Да и молчать трудно все время, может, он по пьяни кому-то что-то выболтает. Знаешь, тип, который смог вот так вот запросто убить человека, например, в приступе ярости, он просто не сможет сдерживаться всю жизнь, он непременно себя выдаст – так или иначе. Ему обязательно понадобится излить кому-то душу. А тот проболтается полиции. Или же они пообещают вознаграждение, и его кто-нибудь выдаст, кто-то, жадный до денег.

Внезапно собственные слова комом встали у нее в горле.

– Я только хотела сказать, что непременно найдется человек, который захочет, чтобы справедливость восторжествовала. Люди, к сожалению, не всегда быстро соображают. А может, боятся.

– Нет, люди просто трусы, – устало проговорил отец. – Вот в чем штука. Люди трусы, они думают только о собственной шкуре и просто не хотят ни во что вмешиваться. Я очень рад, девочка моя, что ты так веришь в справедливость, но она далеко не всегда торжествует. А уж ей-то – я имею в виду эту женщину – все равно не помочь.

Эва не ответила, боясь, что голос выдаст ее. Она вытащила из пачки сигарету.

– А почему ты ударил того типа? – спросила она.

– Какого?

– Того, на работе, ты же рассказывал.

– Да, рассказывал. Потому что он был ужасно злобный.

– Это не ответ.

– Слушай, а почему у тебя была такая истерика, когда умерла фру Сколленборг? – спросил он вместо ответа.

– Как-нибудь в другой раз расскажу.

– Когда я буду на смертном одре?

– Ага, вот тогда и можешь спросить, а там посмотрим.

Приближалась ночь. Эва думала об Эльмере: интересно, что он собирается делать. Может, он сейчас сидит и смотрит в стену, на узор на обоях, на свои собственные руки, удивляясь тому, как это они могут жить своей собственной жизнью и делать что-то, не подвластное ему. А Майя лежит в холодильнике морга, ничего не чувствует, ни о чем не думает. У Эвы тоже больше не было сил ни о чем думать, она налила себе еще вина, и мысли куда-то улетучились, превратились в легкую дымку, сквозь которую ничего не было видно.

Наступило утро, туманное и ветреное, но пока отец с дочерью завтракали, небо немного прояснилось. Тихо бормотало радио. Эва слушала вполуха, но вдруг насторожилась. Передавали новости. По подозрению в убийстве задержан мужчина. Шофер автобуса, 57 лет, владелец белого «Рено». Оба внимательно слушали, забыв про свои бутерброды.

– Ха! – воскликнул отец. – У него нет алиби.

Эве показалось, что сердце ее куда-то ухнуло. Задержанный сознался в том, что неоднократно бывал у жертвы в качестве клиента. Разумеется, их было много, они два года слетались к Майиной двери, как мухи на мед. Она представила себе, как рушится вся жизнь этого человека. Не повезло бедняге, а может, у него есть семья? Она думала: «это я виновата».

– Ну, что я тебе говорил? – торжествующе спросил отец. – Они его уже взяли.

– Уж больно все легко получилось, вот что я тебе скажу. Только потому, что у него такая машина и нет алиби. И кроме того, ходить к проституткам никому не запрещено. В старые времена, – сказала она громко, – настоящим мужчиной считали только того, кто ходит в публичный дом.

– Господи! – воскликнул отец и уставился на нее.

Эва вспотела.

– Не понимаю, почему ты так настроена? А разве бывает как-то иначе? Они всегда их арестовывают сразу же. Мы живем в маленьком городе.

Случается, они ошибаются, – бросила Эва. – Она пыталась прожевать толстую хлебную корку – отец покупал хлеб в магазине – и чувствовала, как в ней зреет решимость. Она должна что-то предпринять. – Я уверена, что к этой… даме захаживали сотни мужчин, и у многих были белые машины, и у многих нет алиби.

Она закончила завтракать и встала. Убрала со стола, помыла посуду, засунула свой бумажник в газеты, лежавшие в гостиной, и нашла плащ. Быстро обняла отца.

– До скорого, – кивнула она.

– Очень хотелось бы надеяться.

Он поправил протез, который имел обыкновение вываливаться, если он улыбался слишком широко, и тоже кивнул ей. А потом стал смотреть вслед «Асконе», прыгающей по ухабистой дороге, и почувствовал, что дрожь усилилась – так всегда бывало, когда у него долго гостил кто-нибудь, а потом он вдруг оставался один.

Эва плавно скользила по шоссе вниз по направлению к Ховтуннелю. Поеду-ка я на Розенкранцгате, к тому самому зеленому домику. И выясню, кто он. У нее была в машине сумка на длинном ремне, и в своей длинной юбке она вполне могла сойти за коммивояжера или проповедницу из какой-нибудь секты. Может, ей удастся взглянуть на жену убийцы или перемолвиться парой слов с мальчишкой, если это действительно его сын. Женщины из «Свидетелей Иеговы», кажется, всегда ходят в юбках. И вроде бы у них всегда длинные волосы, во всяком случае, они так выглядели, когда она была еще девчонкой. Или то были мормоны? А может, это вообще одно и то же. Она ехала в туннеле. Быстро глянула в зеркало на свое ненакрашенное лицо, но свет в туннеле был плохой, какой-то слабо-оранжевый, он лился с потолка и отражался в ее зрачках. Она не узнавала себя. Такого с ней не бывало уже очень давно, пожалуй, с самого детства, со времен Майи. Когда-то она была довольно страстной натурой, но все это с годами куда-то ушло, сгинуло за годы неблагополучного брака, оказалось погребенным под грудами неоплаченных счетов, беспокойства из-за тучности Эммы, депрессии из-за того, что ей никак не удается пробиться как художнику. Что-то возникло в груди, потом опустилось в низ живота. Это чувство придало ей живости, появилось ощущение, что, если она сейчас же пойдет в мастерскую, то сможет сразу же написать очень сильную картину, самую лучшую, движимая праведным гневом. Настроение было приподнятое. Пульс участился, и неяркий оранжевый цвет в туннеле словно бы поддерживал в ней это настроение – пока она не добралась до центра. Тогда она перестроилась в правый ряд и поехала на Розенкранцгате.

Поблизости от красочных домиков никого не было видно, было еще рано. Она проехала мимо зеленого дома и припарковалась за навесом для велосипедов на самом краю жилого массива. Закинула сумку на плечо и торопливым шагом направилась к домам, стараясь выглядеть целеустремленной и жизнерадостной, как будто бы в большой наплечной сумке несла людям какое-то радостное послание. Она старалась не пропускать никаких деталей по пути: стойки для велосипедов, маленький пятачок с качелями и песочницей, сушилка для белья и живая изгородь с останками каких-то желтых цветов. В небольшом садике тут и там валялись игрушки из поблекшей пластмассы. Она повернула к зеленому домику и направилась к первому подъезду. Она узнает блондинку, если увидит ее, это тощее жеманное создание. Эва уставилась на кнопки звонков, выбрала самую верхнюю, где было написано «Хелланд», но сразу звонить не стала – постояла, набираясь решимости. Прищурившись, попыталась хоть что-то рассмотреть через дверь, но дверь была из армированного стекла, разглядеть все равно ничего не удалось. Никаких звуков тоже не было слышно, поэтому она вздрогнула, когда дверь внезапно распахнулась и прямо на нее из подъезда вышел мужчина. Это был не Эльмер. В каждом подъезде жило только по две семьи, она быстро кивнула и посторонилась, давая ему пройти. Выглядел он подозрительно. Она быстро читала фамилии на звонках.

– Хелланд? – быстро спросила она.

– Да, это я.

– Ах, вот как? Значит, мне к Эйнарссонам.

Он пошел к гаражу, но все-таки оглянулся и посмотрел вслед женщине, которая, как воришка, проскользнула в дверь.

Табличка на двери была фарфоровая, нарисованная вполне по-любительски: мама, папа и ребятенок; под каждой фигуркой было подписано имя: Юрунн, Эгиль и Ян Хенри. Она покачала головой и снова выскользнула на улицу. «Эгиль Эйнарссон, Розенкранцгате, 16, – подумала она. – Я знаю, кто ты и что ты сделал. И скоро я расскажу тебе об этом».

Эва возвратилась домой; она пребывала в состоянии крайней сосредоточенности.

Все другие дела были отодвинуты в сторону, все сомнения отброшены, весь пережитый страх превратился в одну мощную решимость. Это придало ей силы. Она представляла себе несчастного шофера, может быть, немного полноватого, лысеющего, во всяком случае, ей казалось, что он выглядит именно так. Сейчас он, возможно, сидит в комнате для допросов, пьет растворимый кофе и курит, курит одну за другой. Много, наверное, выкурил. И курить ему на самом деле уже не хочется, но это просто возможность занять чем-то руки, а то куда их девать, когда вокруг одни полицейские в форме, и они все пялятся на его руки, как будто он этими самыми руками и убил Майю. Конечно, они возьмут анализ на ДНК, но это же занимает какое-то время, возможно, недели, а пока ему придется ждать, а они могут решить, что, хотя именно в тот вечер он и не спал с Майей, убить-то он ее мог все равно. Конечно, они обращаются с ним вполне нормально, несмотря на то, что речь идет об убийстве, самом отвратительном, самом примитивном из всех преступлений. Но она вполне могла себе представить, что и среди этих вежливых полицейских непременно найдется какой-нибудь хам, который слой за слоем будет сдирать с несчастного остатки достоинства и уверенности в себе. Не исключено, что тот же Сейер, молчаливый, терпеливый, может превратиться в такое чудовище. Возможно все. А где-то, наверное, сидит и плачет его жена, обезумевшая от страха. Когда речь заходит о чем-то действительно важном, никто из нас не может быть уверенным в другом, подумалось ей.

В шкафу она нашла кое-какую одежду, которую надевала очень редко, практически никогда не носила. Старые брюки, которые по дешевке распродавали со склада министерства обороны, с кучей карманов. Они были из толстой негнущейся ткани, совсем не в ее стиле, поэтому прекрасно подошли сейчас. Она должна была стать максимально не похожей на себя, это наверняка облегчит ее задачу. Черный свитер с высоким горлом и короткие белые резиновые сапоги тоже пригодились. Она уселась за кухонный стол, положив перед собой блокнот и карандаш. Она жевала кончик карандаша, и ей нравился вкус пористого дерева и мягкого грифеля; она, кстати, любила иногда осторожно лизнуть кисточку, после того как прополаскивала ее в скипидаре. Она никому никогда об этом не рассказывала, это был ее тайный порок. Текст родился с третьей попытки. Коротко и ясно, безо всяких расшаркиваний, такой текст и вправду мог бы написать мужчина, решила она, радуясь своей энергии. Это было какое-то новое чувство, заставлявшее ее двигаться вперед; она давно не испытывала ничего подобного: обычно она просто куда-то тащилась из дома, заставляла себя идти, с трудом волоча ноги. Ее ничто не вдохновляло, не привлекало. А вот сейчас она шла на хорошей скорости. Майе наверняка бы понравилось.

«ДАМ ХОРОШУЮ ЦЕНУ ЗА ВАШУ МАШИНУ, ЕСЛИ НАДУМАЕТЕ ПРОДАВАТЬ».

И ни слова больше. И еще подпись. Она немного поколебалась, подписываться собственным именем было нельзя, но ей никак не удавалось придумать что-то путное. Все, что ни приходило в голову, звучало как-то по-дурацки. И вдруг все само собой встало на место. Подлинное имя, которого он не знал, и подлинный телефонный номер, по которому она не жила. После девятнадцати часов. Готово. Она решила не брать сумку и плащ, нашла вместо этого старую пуховую куртку, а листок сунула в карман. Повинуясь внезапному озарению, нашла резинку и стянула ею волосы на затылке. Когда она остановилась в коридоре у зеркала, чтобы взглянуть на себя, то увидела совершенно незнакомого человека с оттопыренными ушами. Она стала похожа на не по годам высокую девочку-подростка. Ничего страшного, ее не особенно волновала внешность. Самое главное, что этот переросток не был похож на Эву. И, наконец, она быстро заглянула в подвал, немного покопалась на верстаке и нашла старую сумку, с которой Юстейн обычно ездил на рыбалку. На дне ее лежал нож. Он прекрасно уместился в кармане на бедре, длинном и узком. Одинокие женщины не должны забывать о своей безопасности. Нож необходим, чтобы напугать и предостеречь, если Эгилю Эйнарссону придут в голову какие-нибудь глупости.

Она припарковалась на приличном расстоянии за углом бассейна. Охранника из «Секьюритас» нигде не было видно, наверняка у него есть и другие объекты, нуждавшиеся в охране; она надеялась, что это именно так. Может, он еще присматривает за гардеробом сотрудников, проверяет туалеты, может, ему надо охранять заодно и склады с пивом и минералкой. Наверняка здесь тоже есть несуны, как и везде. Она перешла улицу и протиснулась мимо шлагбаума. Ее снова удивило количество белых машин на стоянке, она автоматически искала машину Эйнарссона на том же самом месте, где она нашла ее в прошлый раз, но на прежнем месте ее не было. И вдруг ей пришло в голову, что его, возможно, сегодня нет на работе: может быть, он вообще сломался и сбежал. Эта мысль была совершенно лишней, она могла поколебать ее решимость. А что, если он просто работает в вечернюю смену? И она продолжала двигаться между рядами машин. Не исключено, что он узнал об аресте шофера и чувствует себя уверенно, как никогда. «Рено», это же надо быть такими идиотами! Эва время от времени оглядывалась, но никого не было видно. Она двигалась очень быстро и, наконец, нашла «Опель» почти на выезде со стоянки. Сегодня машина была поставлена чуть наискосок в отведенном прямоугольнике, как будто владелец торопился. «То ли еще будет», – пробормотала она, вытащила записку из кармана, расправила и прицепила под «дворники». Пару секунд постояла, словно любуясь автомобилем, на тот случай, если кто-то смотрит на нее из окна. А потом вернулась к своей машине и поехала по главной улице города. Ощущение было такое, что ей вот-вот предстоит бежать марафон, а она не тренировалась – задача казалась ей непосильной, но она тем не менее чувствовала себя бодрой и отдохнувшей. Она была полна решимости осуществить задуманное. Она никогда не забудет этот день. Немного облачно, свежий ветерок, пятница, 5 октября.

Она поглядывала на часы каждые четверть часа.

Незадолго до шести она села в машину и проехала те двадцать пять километров, которые отделяли ее от дома отца. Он увидел ее машину издалека, когда она подъехала, он уже стоял на крыльце, лицо его было немного удивленным. Как странно девочка оделась, как будто в лес собралась или того хуже. Он покачал головой.

– Ты что, собираешься на кражу со взломом?

– Ну да. А ты поведешь машину, ладно?

– Ты забыла бумажник, – сообщил он.

– Знаю, потому и приехала.

Она потрепала его по щеке и вошла в дом, быстро глянула на дверь в кабинет – там находился телефон. Дверь была чуть приоткрыта. Телефон почти никогда не звонил. Она снова быстро взглянула на часы, подумала: что, если он вообще не позвонит или же позвонит только поздно вечером? Хотя ей казалось, что она разбирается в том, как мужчины относятся к своим машинам. Самая большая радость для каждого мужика-это хвастаться своим автомобилем, обсуждать сцепление и особенности конструкции, количество лошадиных сил, тормозной эффект и немецкую основательность, а другие облизываются, как мальчишки, кивают с видом знатоков. Такое у нее сложилось впечатление, и она не ошибается. Эта машина очень важна для него. Жена и ребенок – уже потом. Не факт, что он захочет продать «Опель», но ведь и она покупать не хочет. Когда он поймет, что машиной заинтересовалась женщина, ему станет еще более любопытно. Он – тот, кто ходит по шлюхам и обманывает жену; будучи женатым и имея ребенка, он тратит зарплату на то, чтобы его удовлетворяли другие бабы… Примитивный тип. Сомнительная личность. Наверняка любит выпить и совершенно явно не стабилен в психическом отношении. Настоящее дерьмо…

– Что это ты так покраснела?

Она вздрогнула и постаралась взять себя в руки.

– Да так, задумалась.

– От Эммы что-нибудь слышно?

– Да приедет она. Ты что, считаешь, я плохая мать?

Он откашлялся.

– Ну, не самая плохая. Ты делаешь все, что можешь. Нельзя сказать, что кто-то вообще может быть идеальной матерью, во всяком случае для Эммы.

Он похромал за ней в дом и направился на кухню.

– Мне иногда кажется, что ты больше переживаешь из-за этой девочки, чем из-за меня когда-то.

– Ясное дело. Подожди только, когда сама станешь бабушкой. Это словно новый шанс, ты можешь сделать что-то лучше, чем в первый раз.

– Ты и в первый раз был неплохим отцом.

– Несмотря на то что мы переехали?

Она обернулась, в руке у нее был фильтр для кофейной машины.

– Ну конечно.

– А я думал, ты так мне этого и не простила.

– Ну, возможно. Но всем свойственно ошибаться, и ты ничуть не хуже других.

– Нет, я так думал из-за твоей подруги, ты ведь лишилась лучшей подруги – это, конечно, серьезно. Как же ее звали?

Голос его звучал вполне невинно.

– Э-э-э… Май Бритт.

– Май Бритт? Да нет, неужели ее и правда так звали?

Она высыпала кофе в бумажный фильтр и затаила дыхание. К счастью, он был уже стар, и память у него была не такая хорошая, как раньше. Но до чего же паршиво она себя чувствовала! Как быстро она научилась врать! Лживые слова слетали у нее с языка легко и непринужденно, прямо как бабочки!

– На самом деле тебе тоже не хватает Эммы, вот почему ты ко мне зачастила. Слушай, а если она теперь так много времени проводит у Юстейна, тебе не придется платить алименты? Ты что-нибудь об этом знаешь?

– Ему это и в голову не придет.

– Я только хотел сказать, что тебе надо быть осторожной. Эта его дама, насколько хорошо ты ее знаешь?

– Я ее вообще не знаю. Меня это не интересует. Знаю, что она блондинка с большими сиськами.

– Ты должна быть осторожна, а вдруг ей придет в голову что-то в этом роде.

– Папа! – Эва резко повернулась к нему и простонала: – Не забивай мне голову лишними проблемами, у меня их и так хватает!

Он смутился и стал смотреть в пол.

– Прости. Я просто пытаюсь выяснить, что тебя мучает.

– Спасибо, но у меня все под контролем. Сядь. Тебе надо высоко держать ноги, а ты этого никогда не делаешь. Кстати, ты пользуешься электрическим пледом, который я тебе подарила?

– Я забываю его включать в розетку. Я старый человек и не могу запомнить все эти мелочи. Кроме того, я боюсь короткого замыкания.

– Значит, мы купим таймер или как это называется.

– Ты что, наследство получила?

Наступила тишина. Первые капли кипятка просочились через фильтр, и кухню наполнил восхитительный аромат кофе.

– Нет, – ответила она. – Но я не собираюсь больше допускать, чтобы отсутствие денег отравляло мне жизнь!

– Ага, значит, у тебя завелся собственный печатный станок!

Он уселся, очень довольный собой.

– Я хочу еще и стаканчик «Тиа Мария»[31].

– Знаю.

– Что ты знаешь? Что сегодня пятое октября?

– Да. Я не забыла этот день, я его никогда не забуду. Ты выпьешь «Тиа Мария» за маму, как она тебя просила.

Он получил рюмку своего ликера. Они пили кофе, сидели и смотрели в окно. Оба молчали, но в этом не было ничего необычного, они часто молчали вместе. Сейчас они смотрели на соседский сеновал, на липу – ее листья окрасились в кроваво-красный и желтый цвета, – и оба заметили, что кора с одной стороны облезает.

– Значит, скоро они это дерево срубят, – тихо проговорил отец. – Посмотри. На этой стороне и веток-то почти не осталось.

– Ничего страшного. Конечно, без этого дерева здесь будет очень голо.

– Это какая-то болезнь у деревьев. Липа все равно погибнет.

– Неужели непременно надо рубить огромные деревья только потому, что они уже не безупречны?

– Нет. Просто это дерево больное. Он, кстати, уже и новое посадил. Вот там, слева.

– Вот этот прутик?

– С этого все и начинается. Он будет расти и расти, а вырастет только лет через сорок-пятьдесят.

Эва отхлебнула кофе и украдкой посмотрела на часы. Наверняка он уже давно дома, прочитал ее записку, может, обсудил с женой, а стоит ли продавать. Нет, это вряд ли, ничего он с ней не обсуждает, он сам принимает решения. Но не исключено, что он позвонил какому-нибудь приятелю, чтобы выяснить, сколько можно попросить за «Манту» в хорошем состоянии. Она надеялась, что ему не придет в голову спросить об этом у нее. Она понятия не имела. Она могла бы ответить, что ей надо это выяснить. Может, как раз сейчас он стоит и намывает свое сокровище, чистит салон пылесосом. Или же он прочитал записку, презрительно фыркнул и выкинул ее. Вполне возможно, что листок просто выдуло ветром из-под «дворников», и он ее вообще не прочитал. Наверное, он сейчас сидит и смотрит телевизор, пьет пиво, а ноги положил на журнальный стол. А жена порхает вокруг и шикает на мальчика, чтобы он вел себя потише, во всяком случае, пока папа смотрит «Новости». А может, он поехал в город со своей компашкой, чтобы поиграть в боулинге. Она размышляла над этим, продолжая маленькими глоточками прихлебывать кофе. И вообще, может быть тысяча разных причин, по которым он не звонит. Но была еще одна возможность: деньги. Посмотрим, настолько ли он до них жаден, как она. Во всяком случае, она думала, что не меньше. Не стоит забывать и о том, что, продав машину, он ликвидирует свою связь с убийством. Она поднесла чашку к губам, глаза ее были прикованы к больному дереву за окном, как вдруг раздался звонок. Она вскочила, кофе потек по подбородку.

– Что случилось? – Отец удивленно уставился на нее.

– У тебя телефон звонит, пойду возьму трубку.

Она пробежала через комнату и вихрем влетела в кабинет. Осторожно прикрыла дверь. Надо немного успокоиться, прежде чем отвечать. Дрожащими пальцами она схватила трубку. Может быть, это вообще не он? Может, это отцовская помощница по хозяйству – звонит сказать, что приболела. Или же это звонит Эмма. Да вообще – может, кто-то номером ошибся!

– Лиланд, – произнесла она негромко.

Сначала было тихо. Потом он заговорил, голос был какой-то неуверенный, как будто он боялся, что его кто-то разыгрывает. Возможно, убийца почуял опасность.

– Да, я по поводу «Опеля Манта». Можно Лиланда?

– Это я. – На секунду она потеряла дар речи, услышав его голос. – Значит, вас это заинтересовало?

– Ну, скорее это вас заинтересовало. Я, правда, думал, что писал мужчина.

– А что, это имеет какое-то значение?

– Да нет, что вы. Если вы только понимаете, о чем речь.

– О господи! – Она хохотнула. – Речь о деньгах, разве не так? В этом мире практически все продается, вопрос только в цене.

Она выбрала нагловатый тон.

– Да-да, но уж тут цена должна быть особенно подходящая.

– Что ж, если машина так хороша, как она выглядит. ..

Сердце ее буквально выпрыгивало из груди. Он заговорил обиженным тоном. И ей стоило больших трудов сдержаться – так стало противно.

– Машина – супер. Только чуть-чуть масло подтекает.

– О'кей, это решаемо. А можно на нее взглянуть?

– Да, разумеется. Хоть сегодня вечером, если хотите. Я тут ее немного пропылесосил. Но вам надо попробовать на ней проехаться.

– Я и не думала ее покупать, не обкатав.

– А я и не говорил, что непременно ее продам.

Оба замолчали; она прислушивалась к враждебности, которая словно заставляла вибрировать телефонные провода, не понимая, откуда она взялась. Как будто они уже давно ненавидят друг друга.

– Сейчас десять минут восьмого. Мне тут надо кое-что сделать, но вы можете быть в городе – ну, например, в половине десятого?

– Да, – коротко ответила она.

– Можем встретиться у автовокзала?

– Отлично. В полдесятого. Я увижу, когда вы подъедете. Буду стоять у киоска.

Он положил трубку, а она немного постояла, слушая гудки отбоя.

Отец звал ее с кухни. Она посмотрела на трубку, удивляясь тому, как невозмутимо он говорил с ней. Как будто ничего не произошло. Что ж, для него все осталось уже позади. Он с этим покончил. И теперь его волнуют деньги. И ее они тоже волновали – раньше. Она поежилась и вышла из кабинета, скользнула за кухонный стол. События стали развиваться слишком быстро, ей надо взять себя в руки и успокоиться, но сердце стучало все громче, и она чувствовала, что раскраснелась.

– Ну? – нетерпеливо спросил отец. – Что, это меня?

– Нет, номером ошиблись.

– Что? И тебе столько времени понадобилось, чтобы это выяснить?

– Да нет, просто попался какой-то болтун. Но приятный мужик. Спросил, не хочу ли я купить его машину.

– А-а-а. Ну уж, это предоставь кому-нибудь другому, я так считаю. Когда захочешь сменить машину, попроси Юстейна тебе помочь.

– Непременно.

Она подлила себе кофе и снова уставилась на липу. Прореха в коре выглядела ужасно. Напоминала большую гноящуюся рану.

Она поджидала его в темноте. Ветер усилился, он терзал крышу автовокзала, а ее «конский хвост» мотался из стороны в сторону и бил ее по ушам, которые очень замерзли – потому что она изменила прическу, раньше волосы прикрывали уши и согревали их. Она не могла сосредоточиться, мысли ее разбегались. Она вспоминала детство. Вдруг Эва очень четко представила себе Майю, это было летом, кажется, им тогда было по одиннадцать лет. На Майе был американский купальник, которым она страшно гордилась. Купальник ей привез дядя, он ходил на китобойном судне и всегда привозил домой что-нибудь интересненькое. Иногда даже Эве что-то перепадало. Например, коробки шоколадных конфет или американская жвачка. Купальник был ярко-красный, жатый, весь в причудливых складочках. Вся ткань была прошита резиночками – вдоль и поперек, так что собиралась в мелкие пупырышки. Такого купальника ни у кого не было. Когда Майя выходила из воды, пупырышки наполнялись водой и становились еще больше. Майя тогда была похожа на огромную ягоду-малину. Именно эта картина вспомнилась Эве сейчас. Майя выходит из озера, с нее стекает вода, собирается у ее ног, волосы мокрые и от этого еще более черные, а купальник – самый красивый на всем пляже. Майя все выходит и выходит из воды. Она широко улыбается, показывая белоснежные зубы, потому что она еще ничего не знает о своем будущем и о том, как все закончится.

Деньги надежно спрятаны в отцовском подвале. Она запихнула ведро в угол, так что оно выглядит там так же, как и в сарае на даче – как совершенно бесполезный хлам. Отец туда не ходит, ему никогда не осилить лестницу в подвал. Туда вообще никто не ходит, разве что домработницу туда занесет, но это вряд ли. Помощницы по хозяйству не убирают на чердаках и в подвалах, это записано в правилах. Здание автовокзала было самым отвратительным из всех, что Эве доводилось видеть: серый длинный ящик из бетона с окнами без стекол. Она оставила машину за зданием, ближе к железной дороге, и встала, прислонившись спиной к киоску, и смотрела вверх, на мост, потому что знала: он появится именно оттуда. Он перестроится вправо, потом на секунду исчезнет за зданием банка, а потом выедет прямо к киоску «Нарвесен». Выходить, чтобы поздороваться, он не станет, не такой он человек, останется сидеть в машине, будет смотреть через стекло, прищурившись, может, небрежно кивнет, это будет означать, что она может подойти. Ей придется сесть рядом с ним, между ними будет только переключатель скоростей. В машине всегда мало места, подумалось ей, так тесно, что она будет чувствовать его запах, а говорить он будет ей прямо в левое ухо. Противный, неприветливый голос. Она нервно закашлялась, пытаясь придумать, с чего начать разговор. Может сказать что-нибудь такое, от чего у него кровь в жилах застынет? Не стоит, решила она и стала смотреть на машины, которые нескончаемым потоком ехали по мосту. Всем хотелось сейчас вырваться из этого насквозь продуваемого ветром города. У всех была какая-то цель, никто не слонялся без дела. У гаражей уютно урчали автобусы, люди входили в свет и тепло. Есть что-то особенно приятное в красных автобусах. За рулем – надежный шофер, лениво кивающий всякий раз, когда ему в ладонь кладут монетки, и лица за стеклами, по-осеннему бледные, смотрят, но не видят. В автобусе человек оказывается словно бы на ничейной полосе; предоставленный своим собственным мыслям, пассажир сидит в автобусе и просто нежится в тепле. Внезапно ей безумно захотелось оказаться за одним из этих окон, проехаться в автобусе по городу и посмотреть, как каждый выходит у своей двери, находит свою надежную норку. А она стоит здесь и мерзнет, пытаясь растереть особенно закоченевшие места замерзшими руками в слишком тонких перчатках, и ждет убийцу. Когда он внезапно выехал из-за угла, Эва выдохнула весь воздух, что был у нее в легких. С этого момента они наполнялись и выпускали воздух в совершенно особом ритме, ничто не могло повлиять на это; они работали как искусственное легкое. Она должна оставаться сосредоточенной, не расслабляться. Проболтаться нельзя, надо продвигаться вперед маленькими, осторожными шажками.

Он сбросил скорость, поставил машину на ручник и облокотился на открытое окно. Выражение лица у него было глуповатое и немного скептическое. Она открыла дверцу и села в машину. Он обхватил рукой переключатель скоростей, словно это была игрушка, которой он не хотел ни с кем делиться, как бы предупреждая ее. И коротко кивнул ей. Она схватила ремень.

– Поезжайте, а я потом.

Он ничего не ответил, но завел машину и выехал с территории вокзала, проехал все размеченные для автобусов места. Она чувствовала, что он чего-то ждет, как будто разговор должна начать она, потому что инициатива принадлежала ей, ведь это же ей была нужна машина.

«Черт побери, мне совсем не страшно», – подумала Эва.

– И не боитесь сажать на дороге незнакомых людей? – спросила она сладким голосом.

Было 5 октября, 21.40, и репутация Эвы была чистой, как снег.

Одна рука его лениво лежала на руле; он не выпускал рычаг передач, короткий спортивный рычаг передач, он держал его правой рукой. Она сидела и смотрела на его руки. Короткие руки, широкие ладони с толстыми пальцами. Гладкие, без волос; левая рука, лежавшая на руле, была расслабленной, на пальцах правой, сжимавшей рычаг, ногти побелели. Руки были похожи на иллюстрации в книжках у Эммы-слепые и бесцветные подводные животные. Ляжки короткие и круглые, швы на джинсах чуть не лопались, кожаная куртка расстегнута, живот просто вываливался из нее. Можно было подумать, что он месяце на седьмом.

– Значит, хотите «Манту» прикупить? – спросил он, двигаясь на сиденье взад-вперед.

– Да. Знаете, я немного сентиментальна, – призналась она. – У меня когда-то была такая машина, но пришлось ее продать. И я до сих пор ее помню.

Удивительно, подумала она, я сижу рядом с ним и разговариваю, как ни в чем не бывало.

– А на чем сейчас ездите?

– На старой «Асконе», – призналась она и улыбнулась. – Ни в какое сравнение не идет.

– Да уж, еще бы!

Они находились на середине моста, и он включил левый поворот, чтобы выехать на главную улицу.

– Езжайте к Фоссену, – предложила она. – Там есть такие местечки, где можно хорошенько разогнаться.

– Вот как? Хотите, чтобы я прибавил газу?

Он заржал и снова заерзал на сиденье, это была какая-то ребячливая дурная привычка, которая выдавала примитивность. Именно таким он ей и запомнился. Рядом ним она чувствовала себя старой, но, скорее всего, они ровесники, не исключено, что он даже на пару лет моложе. Когда он двигался, брюхо оставалось неподвижным, похоже было, что оно каменное. На каждом светофоре его бледное лицо вспыхивало. Бесцветное лицо без всякой индивидуальности и почти без мимики.

– Проеду до аэропорта, а вы можете повести на обратном пути. Это ведь нормальное расстояние?

– О да, разумеется.

Он принялся сжимать и разжимать пальцы правой руки, которые вспотели и затекли. Теперь он ехал все быстрее и быстрее. Эта круглая фигура в слишком тесной одежде напоминала туго набитую сардельку из свиного фарша. Наверняка он гораздо сильнее нее. Во всяком случае, он оказался сильнее Майи. К тому же сидел сверху. Она попыталась представить себе, как все могло бы быть, если бы Майя оказалась попроворнее и смогла пырнуть его ножом, – тогда они с ней остались бы одни с трупом на руках. И это вполне могло произойти, вот что удивительно. До чего же много в жизни случайностей!

– Это модель GSi, чтобы вам было понятно.

– Что вы, совсем меня за дурочку держите?

– Нет-нет, я просто хотел обратить на это ваше внимание, – пробормотал он. – Во всяком случае, ездил я на ней достаточно быстро, мощности она не потеряла, уж за это я ручаюсь. От нуля до ста километров всего за десять секунд. Можно и двести выжать, если у вас хватит духа. Женщины вообще-то машину водят весьма специфически, – сказал он и снова заржал, – они все отдают на откуп самой машине. А сами просто сидят, словно они пассажиры, и просто позволяют себя везти.

– Для меня это достаточно быстро. Сиденья хорошие, – добавила она.

– Сиденья Рекаро.

– А верхний люк открывается автоматически?

– Нет, надо самому ручку покрутить. Это гораздо лучше, автоматика, да еще и электрическая, быстрее ломается. А за ремонт берут просто бешеные деньги. Багажник на четыреста девяносто литров, есть свет. Если, например, вам детскую коляску перевезти и все такое.

– О-о-о, спасибо за комплимент! А бензина много жрет?

– Нет, что вы, не больше нормы. Один и шесть. В городе, может быть, один литр уходит. Так что считайте.

– Я ее несколько раз видела, – вырвалось у нее.

– Правда? Ну и как, понравилось?

В голосе его появились подозрительные нотки.

– Мне надо сначала раздобыть деньги.

– Вопрос в том, хватит ли их у вас.

– Хватит.

– Вы же не спросили про цену.

– Я и не думала это делать. Я вам сделаю предложение, от которого вы не сможете отказаться.

– Ну, вы прямо как крутой мафиози разговариваете.

– Ага.

– По правде говоря, я ее продавать не хочу.

– Ясное дело, но, наверное, деньги любите не меньше, чем другие, так что все будет в порядке.

Она повернулась и почувствовала, как лезвие ножа вонзилось ей в бедро.

«Черт побери, мне не страшно», – подумала она.

– И это ваше предложение, – откашлялся он, – в чем же оно состоит?

– Вам это, конечно, хочется знать. Так вот: я сначала проедусь на ней, потом проверю внутренности и ходовую часть, причем мне хочется проделать это при свете дня. И, разумеется, не будем забывать про проверку в Союзе автомобилистов.

– Так вам нужна «Манта» или нет?

– Кажется, вы говорили, что не хотите продавать?

В салоне становилось жарко и влажно, окна запотели. Он включил вентилятор. Эва повернулась к окну и в последний раз посмотрела на город. На новом строящемся железнодорожном мосту виднелось пламя сварки. На дороге становилось все меньше машин, фонари по обочинам поредели. На перекрестке он взял влево и продолжал ехать на юг. Здесь, наверху, река выглядела спокойнее, хотя течение оставалось достаточно сильным. Через несколько минут, проведенных в молчании, он неожиданно повернул направо. По левую руку остался аэропорт; теперь Эйнарссон медленно ехал по ухабистой дороге, миновал маленькую рощицу и остановился на открытом месте прямо на берегу реки. Эве это не понравилось. Здесь было слишком безлюдно. Мотор по-прежнему работал, он урчал надежно и негромко, никаких сомнений: машина в прекрасном состоянии.

– Отличное место для рыбалки, – сказал он и нажал на тормоз.

– Девяносто две тысячи, – быстро проговорила она, – верно? Надеюсь, вы со спидометром не мухлевали?

– Да нет, черт побери! Какая же вы подозрительная!

– Мне просто показалось, что мало. Это же типично мужская машина, а мужчины ездят много. Моя «Аскона» восемьдесят второго года, а пробег сто шестьдесят.

– Ну, тогда вам явно нужна новая машина. Ну что, посмотрим движок?

– Не видно же ничего!

– Не страшно, у меня фонарь.

Он заглушил мотор и вылез из машины. Эва собралась с силами и открыла дверцу – мощный порыв ветра чуть не вырвал ее из рук.

– Чертова погода!

– Просто осень. – Он поднял капот и зафиксировал крышку. – Сегодня вымыл мотор, честно скажу. А то бы вы ничего не увидели.

Эва встала рядом с ним и заглянула вниз. Все сияло.

– Господи! Сияет – просто как фамильное серебро.

– Ну, а я что говорил! – Он повернулся к ней и осклабился. Одного клыка во рту не хватало. – Отличная машина «Опель». Очень просто устроено, каждый сам может все починить.

– Возможно, но я сама этим заниматься не буду…

– Ну, ясное дело. У меня тут есть кое-какие детали, я вам прямо с ними продам, на случай, если что-то случится с машиной.

– А что вы себе вместо нее думаете покупать?

– Еще не решил, жутко хочется «БМВ». Посмотрим. Я помню про предложение, от которого не смогу отказаться.

Он снова нырнул в мотор, а Эва уставилась на его отвислый зад, обтянутый тесными джинсами; куртка задралась, между нею и ремнем обнажилась полоска кожи, белая и потная, как тесто.

– Помните, я говорил, что масло подтекает? Мне кажется, это здесь. Тут надо просто прокладку поменять, и все дела. Тридцать крон стоит, не больше. У меня наверняка дома где-то такая валяется.

Эва не отвечала. Она все смотрела и смотрела на его задницу, белую кожу и пряди светлых волос. На затылке волосы начали редеть. Она забыла, что надо отвечать. Вокруг было тихо, она слышала шум реки, ровный и успокаивающий. Бедняга шофер, думала она, наверняка все еще сидит в комнате для допросов. Ему уже надоел растворимый кофе, мучается из-за того, что у него нет алиби. Алиби у человека есть не всегда, а иногда бывает и такое, на которое лучше не ссылаться. Может, у него есть подружка, и если он ее втянет в это дело, то его брак рухнет, если он уже не рухнул из-за его ареста. И у соседей теперь сложится о нем совершенно определенное мнение, и внукам его надо будет придумать, что говорить соплякам в школе, когда пойдут слухи о том, что их дедушка, возможно, и есть тот, кто пришил шлюху на Торденшоллсгате. Не исключено, что у него слабое сердце, может, с ним инфаркт случился, и он умер прямо во время допроса! Или же у него вообще нет никакой подружки на стороне, он просто мечтал о ней, просто ездил по городу, чтобы побыть одному, ненадолго выбраться из дома. Останавливался у ларька, покупал себе сосиску, перекусывал или же просто гулял вдоль реки и дышал свежим воздухом. И ведь никто в это не поверит, потому что взрослые мужики, дедушки, не катаются по вечерам в машине без всякой цели, независимо от того, совершают ли они преступления на сексуальной почве или же у них есть любовница. Насчет ларька с сосисками – придумайте что-нибудь получше. Итак, в последний раз спрашиваем: «Когда вы были у Майи Дурбан?»

– Вот, смотрите. Фонарик.

Он снова выпрямился. И впихнул фонарь ей в руку. Она стояла и светила в траву.

– Или я могу посветить, а вы посмотрите.

– Нет, – выдавила она с трудом. – Не стоит. Все выглядит прекрасно. Я вам доверяю. Когда машину покупаешь, многое зависит от доверия.

– Мне кажется, будет лучше, если вы все-таки посмотрите. Все в идеальном состоянии, не все так много возятся с машиной, как я. И до меня у нее был только один владелец. И кроме меня на ней больше никто не ездил, у жены прав нет. Так что ваше предложение действительно должно быть хорошим, вот что я вам скажу. Мне хочется, чтобы вы все посмотрели, мне не хочется, чтобы вы потом ко мне притащились и стали бы плакаться.

– Ну, я же не совсем идиотка, – сказала она устало. – Что касается именно этой машины, то мне кажется, вам можно доверять.

– Можете биться об заклад. Но у женщин сегодня одно, завтра другое. Случается, что у них какие-то свои задние мысли, скажем так.

«Это он про нож», – подумала она. Он втянул сопли носом и продолжал: – Я должен быть уверен в том, что с вами можно иметь дело!

Она дрожала. Подняла фонарь и направила луч ему в лицо.

– Можно. Я заплачу, и я получу то, что мне нужно. Вам не кажется странным, что все можно купить за деньги?

– Вы мне еще ничего не предложили.

– Предложу после проверки в Союзе автомобилистов.

– Мне показалось, вы сказали, что доверяете мне?

– Только в том, что касается автомобиля.

Он фыркнул.

– Какого черта! Что вы имеете в виду?

– Сами догадайтесь.

Река поднималась, изгибалась дугой, бурлила, а потом падала снова.

Он недоверчиво покачал головой и еще раз исчез под капотом.

– Чертовы бабские штучки, – пробормотал он. – Приехать сюда, вытащить ни в чем не повинного парня из теплого гаража в эту проклятую погоду, и только для того, чтобы языком молоть!

– Ни в чем не повинного?

Эва почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Она как бы увяла, ощутила вдруг невероятную усталость, ей даже пришлось опереться на машину. Она стояла слева, как раз у той штанги, которая поддерживала крышку капота.

– Я только имел в виду, – пробормотал он из глубины мотора, – что машина была нужна вам. И я приехал, как мы и договорились. И не понимаю, что это вас так разозлило, черт возьми!

– Разозлило? – ухватилась она за слово. – Вы называете это – разозлиться? Я видела вещи и похуже, когда люди совсем срывались с катушек из-за какой-то ерунды!

Он обернулся и подозрительно посмотрел на нее.

– Господи! Вы что, шизофреничка?

И снова исчез под крышкой капота.

Эва тяжело дышала и чувствовала, как ее охватывает невероятная ярость, она испытала даже облегчение от этого, ярость росла и росла, она была раскаленной, как поток лавы, она шла откуда-то из области живота, потом поднималась к груди, достигала рук, и она яростно замахала руками в темноте, почувствовала, что рука ударилась обо что-то, и услышала скребущий звук. Штанга, которая удерживала крышку капота, отцепилась. Тяжелая металлическая крышка со стуком упала. Его зад и ноги свисали на землю, остального видно не было.

Эва попятилась от машины и закричала. Из-под капота доносились какие-то звуки и страшные ругательства. Она с ужасом смотрела на капот машины, наверное, он очень тяжелый; вот он приподнялся, снова упал, а потом снова приподнялся. Сердце Эвы колотилось так, что, ей казалось, даже он это слышал. Она явно вывела его из себя, как и Майя в тот вечер, его слепая ярость сейчас направлена против нее, еще несколько секунд – и он высвободится и бросится на нее, обрушится на нее изо всех своих сил, поэтому она сделала несколько шагов вперед, нашла карман на ноге, сунула туда руку и нащупала нож. И вытащила его из чехла.

– Дьявол!

Он хотел выбраться, повернуться, но Эва подскочила к машине и налегла на крышку всем своим весом. Он дико закричал, крик его раздавался, как из банки.

– Что ты делаешь, сука?

– Теряю над собой контроль! – прокричала она.

– Ты спятила!

– Это ты спятил!

– Что тебе надо, черт побери?

Эва перевела дух и крикнула:

– Я хочу знать, почему Майя должна была умереть!

Наступила мертвая тишина. Он продолжал двигаться, но не мог высвободиться ни на сантиметр. Она слышала его дыхание, он дышал очень часто.

– Какого черта ты…

– Ах, тебе хочется это знать!

Она по-прежнему лежала на капоте, он уже не двигался больше, он сипел, как загнанная собака, лицо его было вдавлено в мотор.

– Я тебе сейчас все объясню, – промычал он. – Это был несчастный случай!

– Нет, ты врешь!

– У нее был нож, черт побери!

Внезапно он сделал резкий рывок, и крышка приподнялась. Эва соскользнула с нее и упала на траву, но продолжала держать нож обеими руками, она видела кулаки, которыми убили Майю, видела, как они сжимаются.

– И у меня тоже нож!

Она вскочила и снова бросилась к машине, он опять упал, сначала нож попал ему в бок, вошел удивительно легко, как в свежий хлеб. Он лежал под крышкой, как мышь, попавшая в ловушку. Она выдернула нож, по рукам ее заструилось что-то теплое, но он не заорал, только издал короткий и словно бы удивленный стон. Он хотел снова поднапрячься и высвободил одну руку, но тут его настиг второй удар – в поясницу, она почувствовала, что на этот раз нож встретил какое-то сопротивление, словно бы попал в кость, ей пришлось приложить усилие, чтобы вытащить его снова, и вот именно в этот момент у него подогнулись колени. Он сполз ниже на землю, хотя верхняя часть туловища по-прежнему оставалась под крышкой, но она уже не могла остановиться, потому что он все еще шевелился; она должна была остановить его, заставить его прекратить так отвратительно стонать. Через секунду она вошла в ритм, которому стал повиноваться нож, она продолжала раз за разом всаживать в него лезвие, попадая ему в спину и в бок, а иногда нож царапал обшивку машины, решетку, щиток; и, наконец, заметила, что он больше не двигается, но он по-прежнему висел на машине, он был похож на забитую свинью, на свиную тушу, висящую на крюке.

Эва не могла удержаться на ногах под порывами сырого и холодного ветра. Она упала ничком и лежала, уткнувшись лицом в траву. Река, пенясь, неслась вперед – как раньше, абсолютно безразличная. Вокруг было тихо. Она с удивлением почувствовала, что все ее тело словно бы парализовало, она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, все мышцы, казалось, одеревенели, даже пальцы отказывались слушаться. Она надеялась, что их скоро найдут. Земля была холодная и мокрая, и она быстро начала замерзать.

Она подняла голову и увидела прямо перед собой бело-синюю кроссовку, потом взгляд ее пополз выше по его ноге, и она удивилась, что мужчина не упал. Картина была дурацкая. Как будто он заснул, копаясь в моторе. Но было удивительно, что ничего не произошло. Никто не бежал к ним со всех ног, не выли сирены. Были только они двое, одни в темноте.

Их никто не видел. Никто не знал, где они, возможно, не знали даже, что они когда-то были где-то вместе.

Она с трудом поднялась на ноги, слегка пошатываясь. Почувствовала, что вся липкая и мокрая. От машины до реки было метров десять-двенадцать, а он не такой уж тяжелый, килограммов семьдесят, не больше. Сама она весила шестьдесят, так что у нее должно было получиться. Если он какое-то время будет плыть вниз по реке к городу, прежде чем его найдут, а она отгонит машину, то им не удастся обнаружить место, где он был убит, потому что она явно оставила там следы. Она прислушалась, удивляясь тому, что в состоянии мыслить так ясно, и подошла к автомобилю. Осторожно подняла крышку и снова ее закрепила. Он по-прежнему висел. Ей пришлось дотронуться до него, до скользкой кожаной куртки с большими пятнами крови. Она автоматически задержала дыхание, боясь вдохнуть его запах, схватила его за плечи и потянула на себя. Он упал на спину и теперь валялся как мешок у ее ног. Она потянула его на себя. Она наклонилась над ним, и тут внезапно ей пришла в голову мысль: а что, если вытащить у него бумажник из кармана куртки? Как будто это помешает им выяснить его личность. Смешно. Она ухватила его под мышки, обернулась, посмотрела на воду и стала тянуть. Он оказался тяжелее, чем она думала; она тащила его по мокрой траве короткими рывками, ноги покойника были широко раскинуты. Она тянула его с остановками, два рывка и передых, два рывка и передых, медленно приближаясь к реке. Остановилась и посмотрела на его бледное темечко, а потом опять потащила. В конце концов, дотащила до реки, теперь он лежал у самой воды. Она отпустила его и осторожно сунула ногу в воду. Мелко. Она сделала еще несколько шагов, чуть не поскользнулась на гладких камнях, но было по-прежнему мелко. В конце концов вода залилась ей в сапоги, ноги заледенели. Но она все равно сделала еще несколько шагов, и только когда вода стала доставать ей до колен, опять вернулась на берег.

Ухватила его снова и потащила в воду, борясь с упрямым течением, но он довольно легко всплыл, поэтому тянуть его стало гораздо легче. Она шла и шла, пока вода не стала доставать ей до бедер, тогда она перевернула его на живот. Он качнулся пару раз, а потом тело подхватило быстрое течение. Его затылок напоминал светлую точку в черной воде. Она стояла и смотрела ему вслед, стояла как зачарованная, и тут произошло что-то странное. Одна нога его поднялась из воды, а голова исчезла. Как будто бы он нырнул. Послышался слабый всплеск, прервавший ровный гул реки, и он исчез. Она продолжала смотреть на место, где он только что был, ждала, что он снова вынырнет, но река все так же бежала дальше и исчезала в темноте. Она медленно выбралась на берег, обернулась еще раз. А потом пошла к машине. Осторожно опустила крышку капота. Нашла фонарик и бумажник, открыла багажник. Там было очень чисто, она заметила комбинезон, зеленый, из нейлона. Натянула его на себя. Она все еще была в перчатках, все это время она не снимала их. Села на водительское место. Потом вылезла из машины и стала искать что-то в траве. Чехол от ножа оказался прямо перед машиной, она сунула его в карман. Наверху по дороге проехали две машины, поэтому она не стала включать фары. Когда все снова стихло, она завела мотор и медленно поехала по перелеску. Включила печку на полную мощность и выехала на дорогу. Ноги ее были как колоды. Может быть, они найдут его, как только рассветет. Или же он запутался в чем-то и поэтому ушел под воду, подумала она. Очень было похоже на то. Как будто одежда или, может быть, рука его зацепилась за что-то на дне, например, за дерево, которое сломалось и упало в воду, да за что угодно. Возможно, он так и останется там, а течение будет качать и качать его, пока его скелет дочиста не обглодают рыбы и вода. Хорошо идет машина, подумала она, продолжая ехать в сторону города. Каждый раз, когда ей навстречу попадался автомобиль, она замирала, как будто сквозь стекло можно было разглядеть, что произошло. Проехав через мост, она свернула на шоссе и двинулась в сторону Ховланда и мусорной свалки. Она хотела оставить машину там. Ее найдут быстро, не исключено, что уже завтра. Но тогда они начнут искать труп на свалке и потратят много времени, раскапывая груды мусора. А он за это время может уплыть далеко, до самого моря, и его вынесет на берег в другом городе, и они снова примутся искать не в том месте, а время будет идти и укутает все серой пылью.

Сейер встал и подошел к окну.

Была глубокая ночь. Он поискал глазами звезды, но ни одной не увидел – светало. В это время года ему всегда казалось, что звезды исчезли навсегда и светят теперь над какой-то другой планетой. От этой мысли становилось грустно. Когда на небе не было звезд, он словно терял какую-то долю уверенности, ему казалось, что крыша, привычно нависающая над землей, исчезла. Оставалось только бесконечное небо.

Он покачал головой, удивляясь собственным странным фантазиям.

Эва выудила из пачки последнюю сигарету; она выглядела спокойной, казалось даже, что женщина испытывает облегчение.

– А когда вы поняли, что это я?

Он покачал головой.

– Я не понял. Я думал, что вас, возможно, было двое, и что вам заплатили за молчание. Я не понимал, что вам сделал Эйнарссон, – он по-прежнему смотрел в окно. – Но теперь понимаю, – пробормотал он.

Лицо ее было ясным и спокойным, он еще никогда не видел его таким; несмотря на распухшую губу и раны на подбородке, она была красива.

– Вам не казалось, что я похожа на убийцу?

– Никто не похож на убийцу. Он снова сел.

– Я не собиралась убивать его. Взяла с собой нож, потому что боялась. Но в это никто не поверит.

– Придется вам дать нам шанс.

– Это была самооборона, – сказала она. – Он хотел меня убить, вы же знаете.

Он не ответил. Слова показались ей какими-то странно знакомыми.

– А как он выглядел, тот мужчина, который тащил вас по лестнице в подвал?

– Он был темный, похож на иностранца. Немного худощавый, почти тощий, но говорил по-норвежски.

– Похоже на Кордову. Эва вздрогнула:

– Что вы сказали?

– Его фамилия Кордова. Мужа Майи. Жан Лука Кордова. Ничего себе имечко, да?

Эва засмеялась, пряча лицо в ладони.

– Да, – всхлипывая, произнесла она. – Стоит выйти за него замуж только ради имени, не так ли? Она смахнула слезы и затянулась сигаретой.

– К Майе ходили разные мужчины. И полицейские тоже, вы это знали?

Сейер не смог удержаться от улыбки; она вышла кривоватой – улыбаться ему не хотелось.

– Ну что ж, мы такие же люди, как и все. Ни лучше, ни хуже. Только, пожалуйста, не говорите, кто.

– А вы можете видеть меня через дверь? – спросила она вдруг.

– Можем.

Она посмотрела на свои руки, повернула их ладонями кверху, принюхалась и принялась соскабливать острым ногтем остатки краски с пальцев.

Больше ей сказать было нечего. Теперь дело было за ним, она ждала, когда же он во всем разберется. Чтобы она могла наконец расслабиться, отдохнуть и делать только то, что ей скажут. Больше всего ей хотелось, чтобы получилось именно так.

Маркус Ларсгорд барахтался изо всех сил, но никак не мог вылезти из-под пледа. Он лежал на диване. Если это кто-то из знакомых, то они будут звонить долго. Потому что свои знают, что он старый и плохо ходит, что телефон у него в кабинете и что ему придется сначала проковылять через всю гостиную на распухших ногах. Если же звонит кто-то незнакомый, то он не успеет взять трубку.

Маркусу Ларсгорду не так часто звонили незнакомые люди. Либо кто-то продает что-то по телефону, либо кто-то номером ошибся. А так звонила только Эва. Ему удалось, наконец, сесть, телефон все еще звонил, значит, кто-то из знакомых. Он со стоном поднялся и схватил палку. Заковылял по комнате, тепло благодаря судьбу за то, что кто-то позвонил и помешал ему в разгар полуденного отдыха. Прохромал через гостиную, попытался прислонить палку к письменному столу – так, чтобы она не упала, – но она все равно упала. Немного удивившись, он услышал в трубке незнакомый голос. Адвокат. Звонит от Эвы Марии, так он сказал. Не мог бы он подъехать в полицейский участок? Взята под стражу?

Ларсгорд подтянул к себе стул – надо сесть. Наверное, это телефонный террорист, он читал о таких в газетах. Но звонивший производил впечатление человека образованного, голос был довольно приятный. Старик слушал, переспрашивал, пытаясь понять, что же имел в виду его собеседник, но так и не мог. Ну конечно, это какое-то недоразумение, и все скоро выяснится. Но все равно: какой это ужас для бедной Эвы, жуткая история. Предварительное заключение? Ему надо как можно скорее выбраться из дома. Позвонить и вызвать такси.

– Нет, мы вышлем за вами машину, господин Ларсгорд, просто сидите и ждите.

Ларсгорд сидел за столом. Он забыл положить трубку на рычаг. Ему следовало бы одеться, прежде чем приедет машина, но он подумал, что это неважно, на самом деле неважно. Замерзнет он или нет. Они арестовали Эву и заперли ее. Может быть, ему лучше подыскать что-то для нее, вдруг там холодно? Он попытался сориентироваться и вспомнить, где лежат вещи. У него убиралась помощница по хозяйству. Может быть, стоит захватить с собой бутылку красного вина? Но, наверное, это запрещено. А деньги? У него в стеклянной банке было много денег, казалось, им нет конца, как будто они странным образом размножались. И от этой идеи он отказался, решив, что в тюрьме наверняка нет никакого киоска, он однажды был там, в ту осень, когда украли его мопед, и не припоминал, чтобы там что-то такое было. Кроме того, они сказали, что она в камере предварительного заключения, значит, ей не разрешают никуда выходить. Он хотел встать и снова пойти в гостиную, но не чувствовал ног. Казалось, они завяли. Такое с ним бывало и раньше, это пройдет, подумал он, ничего удивительного, после такого-то потрясения! Придется посидеть еще немного. А может, позвонить Юстейну? Он снова попытался встать, но упал и внезапно почувствовал, что у него закружилась голова. Голова тоже кружилась довольно часто, это оттого, что у него склероз сосудов, кровь не поступает к сердцу, ведь он уже стар, так что ничего удивительного, можно сказать, нормально, особенно в такой ситуации. Но это было жутко некстати; к тому же головокружение не прекращалось. Ему показалось, что потолок опускается на него. Стены тоже приблизились, каждая со своей стороны, комната становилась все меньше и меньше, надвигалась темнота. Эва сидит в тюрьме по обвинению в убийстве, она призналась. Он сделал над собой усилие и попытался оттолкнуть кого-то ногами. Последнее, что он почувствовал, была боль, когда его ноги стукнулись о пол.

Сейер смотрел в окно на автопарк. Ворота, закрывавшие вход в их заведение; ворота, через них, впрочем, несложно было проникнуть с улицы и либо испоганить, либо утащить что-нибудь; машины; пучки сухой травы вдоль забора. Фру Бреннинген когда-то посадила там петунию, но сорняки прочно вытеснили ее, отвоевав себе место под солнцем. На прополку ни у кого времени не было. В рапорте он прочитал, что задержанная Эва Магнус вообще не спала и что она отказалась от еды и питья. Ничего хорошего в этом не было. И еще ее ужасно мучило то, что они могли смотреть за ней в окошко в двери камеры и что свет горит всю ночь.

Он должен был пойти к ней, чтобы сообщить все, но ему страшно не хотелось этого делать, поэтому, когда в дверь постучали, он испытал огромное облегчение. Крохотная отсрочка. Карлсен просунул голову в кабинет.

– Ну и ночка у тебя выдалась, как мне рассказали!

Он плюхнулся на стул у стола и отодвинул кипу бумаг.

– У нас тут заявление о том, что человек пропал.

– Вот как? – с любопытством сказал Сейер. Новое дело – вот то, что ему нужно, дело, которое могло бы напомнить ему о том, что это просто работа, за которую он получает деньги, и о которой он может забыть после четырех часов, во всяком случае, если очень постарается.

– Я возьму все, что угодно, если только это не ребенок.

Карлсен вздохнул. Он тоже глянул на служебные машины за окном, словно хотел убедиться в том, что они на месте. Карлсен и Сейер напоминали двух старых ковбоев, которые уютно устроились за столиком в салуне, но все время проверяют, нет ли поблизости конокрадов.

– Кстати, ты уже сообщил Эве Магнус?

Он покачал головой.

– Делаю все, чтобы хоть как-то отсрочить эту миссию.

– Но ведь все равно придется?

– Да, но я боюсь.

– Хочешь, я вместо тебя схожу?

– Спасибо, но это моя работа. Либо я это сделаю, либо придется уходить на пенсию. – Он взглянул на коллегу. – И кто же это сегодня ночью не пришел домой?

Карлсен вытащил из внутреннего кармана бумажку и расправил ее.

Прочитал сначала про себя, пару раз подкрутил усы и откашлялся.

– Девочка, шести лет. Рагнхильд Албум. Она сегодня ночью ночевала у подружки, живущей поблизости, и должна была прийти домой утром. Идти минут десять-двенадцать. У нее была розовая кукольная коляска и кукла – знаешь, которая умеет кричать. Куклу звали Элисе.

– Элисе?

Ну, такая, с соской во рту. Если ее вынуть, кукла принимается орать. Они сейчас очень модные, все девчонки хотят такую. У тебя внук, поэтому ты и не видел. А я видел. Они орут как настоящие младенцы. Ощущение такое, что смотришь фильм Хичкока… В коляске у нее еще была ночная рубашка и маленькая сумочка с зубной щеткой и расческой. Все исчезло.

– Разыскивается с… ?

– С восьми часов.

– Восьми?

Сейер быстро взглянул на часы. Было одиннадцать.

– Она захотела домой сразу же, как проснулась сегодня утром, и мама подружки не стала звонить ей домой и сообщать, потому что сама еще не вставала. Но она слышала, что девочки встали, слышала, как около восьми часов хлопнула дверь. Девочка пошла одна, идти было недалеко, больше она ничего не знает. А в десять часов позвонила мать Рагнхильд и попросила ее отправить дочку домой. Потому что они собирались в магазин. Но девочка как сквозь землю провалилась.

– А где они живут?

– В Люндебю, на Фагерлюндосен. Новый жилой массив. Недавно переехали.

Сейер побарабанил по письменному столу, на котором была разложена карта мира. Его ладонь закрывала весь южноамериканский континент.

– Придется ехать туда вместе.

– Мы уже послали патрульную машину.

– Но сначала я поговорю с Магнус. Позвони и скажи родителям, что мы приедем, но не уточняй, когда.

– Матери позвоню. Отец в отъезде, его найти пока не удалось. – Карлсен встал и отодвинул стул.

– Кстати, удалось найти колготки для жены? Карлсен ошарашенно взглянул на сослуживца.

– «Pantyliners», – пояснил Сейер.

– Нет, Конрад. Колготки мне найти не удалось. «Pantyliners»-это такие штуки, которые женщины используют в критические дни. Прокладки.

Он ушел, а Сейер принялся кусать ноготь, чувствуя, как в нем поднимается нервозность, она шла откуда-то из области живота.

Ему всегда становилось не по себе, когда шестилетние девочки не приходили домой вовремя. Хотя он и знал, что тут возможно много вариантов, от разведенных родителей, которые хотели продемонстрировать свои права на ребенка, до бездомных щенков, которых детям непременно хотелось притащить домой. Дети чуть постарше могли увести малышей с собой гулять, не предупредив взрослых. Иногда в таких случаях детей находили спящими, сосущими во сне большой палец, в каких-нибудь кустах, такое не часто происходило с шестилетними, но с двух-трехлетними случалось. Может, ребенок заблудился и уже несколько часов бродит вокруг, не может найти дорогу. Некоторые сразу же принимались кричать, и тогда их находили быстро. Другие же бродили, онемев от страха, и не привлекали к себе внимания. В восемь утра, во всяком случае, на дорогах нет интенсивного движения, подумал он и успокоился.

Он застегнул верхнюю пуговицу рубашки и встал. Взял и куртку, как будто одежда могла защитить его от того, что произойдет. И пошел по коридору. В утреннем свете коридор казался зеленоватым и напомнил ему о старом бассейне, в который он часто ходил мальчишкой.

Камеры предварительного заключения находились на шестом этаже. Он сел в лифт; он всегда чувствовал себя немного по-идиотски, когда маленькая коробочка везла его вниз или вверх. И потом, это было очень быстро. Все в жизни должно занимать какое-то время. Ему показалось, что он приехал слишком быстро – он уже стоял у двери в камеру. Секунду он пытался побороть в себе желание заглянуть сначала внутрь, но не смог. В окошко он увидел, что Эва сидит на нарах, замотавшись в плед. Она смотрела в окно, через которое был виден небольшой кусочек серого неба. Услышав, как кто-то отпирает дверь, она вздрогнула.

– Я не выдержу этого ожидания! – сказала она.

Он кивнул, показывая, что понимает ее.

– Я жду папу. Они должны были его привезти. Звонил адвокат, его должны привезти на такси. Я не понимаю, почему его так долго нет, – туда ехать всего полчаса.

Сейер продолжал стоять. Сесть было некуда. Если сесть на нары рядом с ней, это выйдет как-то слишком интимно.

– Вам надо учиться ждать, в будущем вам придется много ждать.

– Як этому не привыкла. Я привыкла все время что-то делать, привыкла к тому, что в сутках слишком мало времени; Эмма вечно меня теребила, ей постоянно что-то было надо. А здесь так тихо, – сказала она с отчаянием в голосе.

– Хотите хороший совет? Попытайтесь спать ночью. Попытайтесь впихнуть в себя еду. Потому что без этого будет плохо.

– А зачем вы пришли? – Она подозрительно посмотрела на него.

– Хочу сообщить вам то, что вам следует знать.

Он сделал несколько шагов по камере и начал:

– Для вашего дела и для суда это, возможно, не имеет большого значения. Но в другом смысле это может быть довольно неприятно.

– Ничего не понимаю…

– Мы тут за это время получили кое-какие бумаги из отдела судмедэкспертизы.

– И что же?

– И на Майю Дурбан, и на Эгиля Эйнарссона. Дело в том, что эксперты провели ряд исследований. И они пришли к выводу, который вам вряд ли понравится.

– Ну скажите же мне, наконец!

– Майя Дурбан была задушена – убийца положил ей на лицо подушку.

– Ну да, я же говорила. Я сидела там и смотрела.

– Но сначала они совокуплялись. И этот факт дает нам кое-какие физические возможности для идентификации преступника. И дело в том, – тут он вздохнул, – что этот убийца и Эйнарссон – разные люди.

Эва сидела, не в силах отвести от него взгляда. На лице ее не отразилось ничего. Потом она улыбнулась.

– Это значит, Эва, – продолжал он, – что вы убили не того.

Она решительно покачала головой и развела руками, она все еще улыбалась, но улыбка словно застыла на ее лице.

– Простите меня, но в том, что касается машины, я совершенно уверена. У нас была такая – у Юстейна и у меня.

– Ради бога, забудьте вы про эту машину! Возможно, вы правы относительно машины. Но в таком случае в ней сидел не Эйнарссон.

И тут она засомневалась.

– Но он же никогда ее никому не одалживал, – медленно проговорила она.

– Он мог сделать исключение. Или же кто-то взял ее без спроса.

– Не может быть!

– Что вы видели, собственно говоря? Вы подсматривали через узенькую щелочку в двери. В комнате был полумрак. И разве вы не сидели, закрыв лицо руками, большую часть всего этого времени?

– Я хочу, чтобы вы ушли, – всхлипнула она.

– Мне очень жаль, – сказал он без всякого выражения.

– Когда вы узнали об этом?

– Довольно давно.

– Выясните, где мой папа!

– Они наверняка уже едут. Постарайтесь немного отдохнуть, вам это понадобится.

Он стоял посреди камеры, больше всего ему хотелось убежать сейчас же, но он совладал с собой.

– Преступление от этого не перестает быть преступлением, – произнес он.

– Да!

– Для суда имеет значение только то, что вы думали, что это он.

– Нет! Я хочу, чтобы вы ошиблись!

– Такое случается. Но не в этот раз.

Она долго сидела, спрятав лицо в ладонях, а потом посмотрела на него.

– Однажды, когда нам было по тринадцать лет…

– Да? – Сейер ждал.

– Как вам кажется, можно ли умереть от страха?

Он пожал плечами.

– Мне кажется, можно. Но только если человек стар и у него больное сердце. А почему вы спрашиваете?

– Да так, просто.

Они немного помолчали. Она провела рукой по лбу и взглянула на запястье. Но тут же вспомнила, что у нее забрали часы.

– Но если это был не Эйнарссон, то кто же тогда?

– Именно это я и собираюсь выяснить. Возможно, это кто-то, с кем Эйнарссон общался.

– Выясните, где мой отец.

– Непременно.

Он пошел к двери, открыл ее и обернулся.

– Не надо так болезненно реагировать на то, что в дверях тут есть окошечки и что мы смотрим на вас через них. Это для того, чтобы удостовериться, что с вами все в порядке. А не для того, чтобы подглядывать.

– Но у меня такое чувство…

– Натяните на голову одеяло. Постарайтесь запомнить, что здесь вы одна из многих. Не такая особенная, какой вы кажетесь самой себе. Ведь интересной личностью вы становитесь за пределами этого здания, не так ли?

– Умеете вы убеждать.

– Увидимся.

Он закрыл за собой дверь и запер ее.

Дом 16 по Розенкранцгате был свежевыкрашен и выглядел зеленее, чем обычно.

Сейер оставил машину у гаража и только-только приготовился выйти из машины, как увидел Яна Хенри у качелей. Секунду мальчик стоял и застенчиво смотрел на инспектора, словно ждал чего-то; потом подошел, шаркая ногами.

– Я думал, вы больше не придете.

– Но я же обещал. Как дела?

– Ничего.

Он пожал узкими плечиками и поставил ноги крест-накрест.

– А мама дома?

– Да.

– Ну что? Покатался уже на мотоцикле?

– Да. Но ваша машина круче. На мотоцикле ветер прямо сдувает, – добавил он.

– Подожди-ка меня здесь, Ян Хенри, у меня кое-что для тебя есть.

Он пошел к двери в дом, а мальчик уселся на качели. Юрунн Эйнарссон открыла дверь, на ней были колготки, может быть, леггинсы, подумал он, и сверху большой свитер. Волосы были совсем обесцвечены.

– Ой, это вы?!

Он вежливо кивнул. Она тут же отступила назад и провела его в дом. Он остановился посреди гостиной, вздохнул и серьезно посмотрел на нее.

– Сейчас у меня к вам только один вопрос. Я задам вам этот единственный вопрос и сразу же уйду. Хорошенько подумайте, прежде чем ответить, это важно.

Она кивнула.

– Я знаю, что Эйнарссон очень трепетно относился к своему автомобилю. Он за ним прекрасно ухаживал и держал в идеальном порядке. И что он очень неохотно одалживал его кому-либо. Это так?

– Знаете, что я вам скажу? Он был просто жлоб в том, что касалось машины. Они иногда его даже за это дразнили, там, на работе.

– Но тем не менее: не было ли случаев, когда он все-таки – в виде исключения – одалживал кому-то машину? Знаете ли вы про такие случаи? Даже если это было один-единственный раз?

Было видно, что она колеблется.

– Ну, бывало, конечно. Но крайне редко. Одному из своих товарищей, с которым он иногда проводил время, тоже с пивоварни. У того машины не было.

– Вы можете назвать имя?

– Ой, мне даже страшно его вам называть, – она говорила медленно, словно бы чувствуя еще не вполне ясную опасность. – Но он иногда одалживал машину Педро. Петеру Фредрику.

– Арону?

– Да.

Сейер медленно кивнул. Он вновь взглянул на свадебную фотографию Эйнарссона, заметил, что волосы у мужчины были светлые.

– Я еще вернусь, – сказал он. – Вы уж меня простите, но расследование таких дел требует много времени, мы еще кое-что должны выяснить.

Фру Эйнарссон кивнула и проводила инспектора к выходу. Ян Хенри вскочил с качелей и побежал ему навстречу; было тепло, и мальчик был в одной майке.

– Быстро вы.

– Да, – задумчиво произнес Сейер. – А теперь мне надо очень быстро разыскать одного человека. Иди-ка сюда, к машине.

Он открыл багажник и достал оттуда пакет с надписью «Fina».

– Это комбинезон. Для тебя. Я знаю, что он пока великоват, но ты ведь растешь.

– О-о-о! – Глаза мальчика увлажнились. – Куча карманов! Он скоро будет совсем впору, а пока я могу закатать штанины и рукава.

– Конечно.

– А когда вы опять приедете?

– Скоро.

– Вряд ли. У вас ведь много дел, наверное.

– Это правда. Но свободное время у меня тоже есть. Можем еще разок прокатиться, если захочешь.

Ян Хенри не ответил. Он смотрел на дорогу – оттуда слышался рев мотоцикла, он буквально разрывал тишину. «БМВ».

– Педро едет.

Ян Хенри помахал рукой. Сейер обернулся и посмотрел на мужчину в черном кожаном костюме, он направил мотоцикл к стойке для велосипедов, остановился и снял шлем. Светлые, довольно длинные волосы, маленький «хвостик» на затылке. Потом мужчина расстегнул молнию своего кожаного костюма – так, что стал виден небольшой пивной животик. На самом деле он был чем-то похож на Эйнарссона. А при плохом свете их, возможно, вообще трудно было бы различить.

Сейер так пристально смотрел на Арона, что тот нервно заерзал на своем сиденье. Потом инспектор улыбнулся, коротко кивнул и поехал своей дорогой.

– Где ты был?

Карлсен ждал Сейера в приемной для посетителей, он уже давно высматривал его машину. Время шло, никто не звонил, чтобы сообщить радостную весть, что маленькая Рагнхильд уже давно дома в целости и сохранности. Ее все еще не нашли. У Карлсена был настоящий стресс.

– У Юрунн Эйнарссон. – Было видно, что Сейер очень торопится, что было ему не свойственно. – Пошли, мне надо с тобой поговорить.

Они кивнули фру Бреннинген и пошли по коридору.

– Надо вызвать на допрос одного парня, – сказал Сейер. – Немедленно. Петер Фредрик Арон. Единственный в окружении Эйнарссона, кому он изредка доверял свою «Манту». Изредка. Работает на пивоварне, а сейчас обивает порог Юрунн. Его уже допрашивали раньше, когда Эйнарссон пропал. Я его только что видел, у дома на Розенкранцгате, и знаешь что? Они довольно похожи. При плохом свете разницы между ними можно не заметить. Понимаешь меня?

– Где он сейчас?

– Надеюсь, что в доме. Албум подождет, там же все равно наши люди. Бери с собой Скарре и привози его немедленно, я буду ждать здесь.

Карлсен кивнул и повернулся, чтобы идти. Но тут же остановился.

– Да, у меня тут для тебя сообщение от адвоката Эвы.

– Что такое?

– Ларсгорд умер.

– Что ты сказал?

– Его нашел таксист.

– Она знает?

– Я послал к ней одну из наших девушек.

Сейер закрыл глаза и покачал головой. Он шел по коридору, пытаясь переварить эту новость, но как раз сейчас у него не было времени, чтобы как следует подумать о том, что это известие будет означать для задержанной на шестом этаже. Он вошел в комнату для допросов, закрыл за собой дверь, открыл окно, чтобы впустить немного свежего воздуха. Кое-как разгреб завалы на письменном столе. Быстро подошел к раковине и вымыл руки, выпил стаканчик воды. Открыл ящик архивного шкафа, выудил кассету на триста шестьдесят минут – на ней было записано признание Эвы Магнус. Поставил ее в магнитофон на письменном столе и нажал кнопку перемотки. Временами он останавливал перемотку, слушал, потом опять перематывал и, в конце концов, нашел тот эпизод, который искал, выключил кассету и настроил магнитофон на запись. И стал ждать. Он сидел в удобном кресле от Киннарпс и думал. Возможно, Арон удрал, подумал он; он мог уехать уже далеко на своем быстром мотоцикле. Но он никуда не уехал. Он сидит на диване с газетой у Юрунн и пачкой «Eventyrblanding» под боком. А сама она стоит у гладильной доски посреди комнаты, и перед ней стопка свежевыстиранного белья. Она неуверенно смотрит на двух полицейских в форме, а потом на мужчину на диване, который приподнял бровь, как будто они потревожили его в крайне неподходящий момент. Наконец он поднимается с дивана и идет с ними на улицу. Ян Хенри молча смотрит им вслед. На самом деле ему все равно, что будет с Педро.

– Ваше имя Петер Фредрик Арон?

– Да.

Педро свернул самокрутку, не спрашивая разрешения.

– Родились седьмого марта тысяча девятьсот пятьдесят шестого года?

– Зачем спрашивать, если и так знаете?

Сейер поднял на него глаза.

– Я бы вам посоветовал вести себя поскромнее.

– Вы мне угрожаете?

Инспектор успокаивающе улыбнулся:

– Да нет, мы здесь никому не угрожаем. Мы только предупреждаем. Адрес?

– Толлбюгате, четыре. Родился и вырос в Тромсё, младший из четырех детей в семье, отслужил в армии. Да, кстати, ничего не имею против того, чтобы вам помочь, но я ведь вроде уже все сказал.

– Значит, придется повторить.

Сейер невозмутимо продолжал писать. Арон нервно курил, но все равно чувствовал себя на коне. Пока еще он был на коне. Он облокотился на стол с выражением отчаяния на лице.

– Назовите мне хоть одну-единственную причину, зачем мне было убивать своего лучшего друга?

Сейер выронил ручку и удивленно уставился на Арона.

– Господи, дорогой мой, кто же тут думает, что вы это сделали? Вы здесь вовсе не из-за этого. А вы что, думали, мы ради этого вас сюда пригласили?

Он пристально смотрел на Арона и видел, как в бледно-голубых глазах появляется смутное подозрение.

– Ничего удивительного, что мне это пришло в голову, – сказал он неохотно. – Последний раз, когда вы приходили, речь шла об Эгиле.

– И все же вы ошиблись, – кротко заметил Сейер. – Потому что речь пойдет совсем о другом.

Молчание. Дым от самокрутки Арона толстыми белыми кольцами поднимался к потолку. Сейер ждал.

– Ну, и как у вас дела?

– Отлично. Что вы имеете в виду?

Сейер скрестил руки на письменном столе и, не отрываясь, смотрел в глаза собеседника.

– Разве вам не интересно узнать, в чем дело? Если это не касается Эйнарссона?

– Я не имею ни малейшего понятия о том, что вас интересует.

– Нет? Ну ладно. Я думал, что вы спросите. Я бы непременно поинтересовался, – признался он, – если бы меня вот так взяли и оторвали от газеты. Но вполне возможно, что вы просто нелюбопытны. Значит, придется вас немного просветить. Но постепенно. Позвольте сначала только один вопрос: как у вас с женщинами, Арон?

– Это лучше у них спросить, – ответил мужчина недовольно.

– Да, вы, наверное, правы. И кого же мне спросить, по-вашему? У вас их много было?

Арон не ответил. Все его силы уходили на то, чтобы удержать на лице маску безучастия.

– Может, мне поинтересоваться у Майи Дурбан? Как вам такая идейка?

– У вас странный юмор.

– Возможно. Когда мы ее нашли в постели, она ничего сказать не могла. Но тем не менее кое-что она нам дала. Убийца оставил свою визитную карточку. Вы понимаете, о чем я?

Голова Арона дернулась. Он облизал губы.

– И я, разумеется, имею в виду не те визитки, которые можно заказать в издательстве «Ауне» в количестве трех тысяч экземпляров. Я говорю о совершенно особом личном генетическом коде. На земле живет четыре миллиарда человек, но у каждого из них свой, особый код. Ну ладно: не четыре, а чуть поменьше, Арон. Если эту визитную карточку увеличить, она станет похожа на современную гравюру. Такую черно-белую. Но вы-то, конечно, об этом знаете, вы ведь читаете газеты.

– Вы сидите и гадаете. А вам надо иметь разрешение суда, чтобы брать у меня анализы, если вы это имеете в виду. А вам его не дадут. Я не идиот. К тому же я хочу адвоката. Я ни единого дерьмового слова больше не скажу без адвоката, ни единого!

– Ладно. – Сейер снова откинулся на спинку кресла. – Я могу продолжить нашу беседу один. Но разрешение на то, чтобы взять у вас анализ крови, волнует меня меньше всего, это я просто к вашему сведению.

Арон поджал губы, но продолжал курить.

– Первого октября вы были в «Королевском оружии» вместе с несколькими коллегами, в частности с Арвесеном и Эйнарссоном.

– Я никогда и не говорил, что я там не был. – А когда вы покинули пивную?

– Я думал, вы знаете, ведь это ваши люди приехали и забрали меня!

– Я имею в виду-до того. Когда вы взяли машину Эйнарссона и отъехали ненадолго. Может, в половине восьмого?

– Машину Эйнарссона? Шутите? Никто не мог одолжить машину Эйнарссона. Это чушь. К тому же я выпил.

Он два раза жадно затянулся и выдохнул дым. – Я вообще никуда не ездил, я сидел как мешок весь вечер и только пил.

– Вне всякого сомнения. По словам повара, вы напились до бесчувствия. Не стоит забывать, что он-то на работе и трезвый и что он приглядывает за людьми. Видит, кто приходит, кто уходит. И когда приходит и уходит.

Сейер помолчал.

– Значит, вы отправились на прогулку, может быть, посмотрели, как там в городе, и закончили эту небольшую прогулку у Дурбан, там вы припарковали машину Эйнарссона на тротуаре и позвонили к ней в квартиру ровно в восемь. Два коротких звонка. Не так ли?

Молчание.

– Вы заплатили и потребовали товар, за который заплатили. А после этого, – инспектор слегка наклонил голову, продолжая пристально смотреть на Арона, – между вами вспыхнула ссора.

Сейер понизил голос, Арон опустил голову. Как будто вдруг обнаружил у себя на коленях что-то исключительно интересное.

– У вас опасный темперамент, Арон. Вы не успели и глазом моргнуть, как уже убили ее. И вы рванули назад, в паб, надеясь, что таким образом обеспечите себе алиби и никто не заметит, что на самом деле вас какое-то время в пивной не было. И вы решили напиться.

Арон подавленно покачал головой.

– И хотя вы здорово напились, до вас дошло, что вы наделали. И вы рассказали обо всем Эйнарссону. Вы надеялись, что он, возможно, сможет подтвердить ваше алиби. Ведь он же был вашим другом. И вы, парни, всегда держались вместе. Это же был просто несчастный случай, не так ли? Вы просто бедный-несчастный парень, которому не повезло, и Эгиль, конечно же, должен был это понять, поэтому вы решили довериться ему. К тому же он был трезв, возможно, единственный трезвый среди вас, ему бы поверили.

Арон промахнулся, стряхивая пепел.

– Но вы перебрали. Это было глупо, потому что не обратить на вас внимания было уже нельзя. И ближе к ночи хозяин позвонил нам и попросил задержать вас и посадить в вытрезвитель. Эйнарссон помчался вслед на своей машине. Может быть, он боялся, что вы начнете болтать, сидя в нашей машине, или же позже – в камере. Он должен был спасти вас не только от вытрезвителя, он должен был спасти вас от приговора за убийство. И-невероятно, но факт! – ему это удалось. И то, что вам так безумно повезло, дошло до вас не раньше следующего дня, но могу представить, что у вас кровь застыла в жилах, когда вы поняли, что чуть было не влипли.

Арон снова закурил.

– Наверняка вам показалось странным, что Эйнарссон исчез. А интересно, вы не думали о том, почему он погиб?

Арон собрался с силами и откинулся на спинку стула.

– И тогда вы начали увиваться за Юрунн. Вы знали, что мы приходили к ней. Вы что, боялись, что Эгиль успел проболтаться?

– Наверняка вы эту историю долго придумывали.

– А теперь слушайте. Я вам еще не все рассказал. Дело в том, что вас видели. Один свидетель вас видел, и я не имею в виду – видел, когда вы на «Опеле» Эйнарссона покидали место преступления. Свидетель видел, как вы убивали Майю Дурбан.

Утверждение было настолько сенсационным, что Арон даже улыбнулся.

– Случается, люди боятся быть свидетелями. Иногда у них есть веские основания для этого, они приходят не сразу. Но, в конце концов, она появилась. Она сидела в соседней комнате, на табуретке, и смотрела на вас в дверную щелочку. И она только что явилась в полицию.

Педро поморгал пару раз, а потом снова улыбнулся.

– Серьезное утверждение, правда? – продолжал Сейер. – Согласен. Но дело в том, что на этот раз никто не блефует. Вы убили Майю Дурбан, и вас видели. Это было сделано грубо, и к тому же это было абсолютно бессмысленное убийство. Грязное. Она была женщиной, – Сейер поднялся и сделал несколько шагов по комнате, – к тому же маленькой женщиной, разве она могла помериться с вами силами? По данным судмедэкспертов, она была ста пятидесяти пяти сантиметров ростом и весила пятьдесят четыре килограмма. Она была без одежды. Она была внизу. Вы сидели сверху. Другими словами, – инспектор снова опустился в кресло, – она была абсолютно беззащитна.

Ни хрена себя беззащитна! У нее был нож! – Крик прорезал комнату, а потом послышался всхлип. Арон спрятал лицо в ладонях и попытался как-то унять дрожь, которая била его. – Я хочу видеть адвоката. Немедленно!

– Будет вам адвокат.

– Немедленно, я сказал!

Сейер наклонился над магнитофоном и включил его. Голос Эвы Марии был четким и ясным, может быть, немного монотонным, в тот момент она действительно уже очень устала, но не понять ее было невозможно.

– «Вы, шлюхи, такие алчные, разрази меня гром, я тут выложил тебе штуку за пять минут работы, знаешь, кстати, сколько мне приходится работать на пивоварне, чтобы заработать целую штуку?»

– Теперь вы, возможно, поняли, почему погиб Эгиль. Вы были довольно похожи. При плохом освещении легко перепутать.

– Адвоката! – сиплым голосом проговорил Арон.

Ян Хенри спрятался в гараже. Он пытался подвернуть штанины на комбинезоне, а когда подвернул наконец, постарался рассмотреть свое отражение в старом треснувшем оконном стекле, прислоненном к стене.

Эмма Магнус стояла в комнате для гостей в доме своего отца. Тут была кровать. Она оглядывалась по сторонам и казалась сбитой с толку.

– Мне больше хочется спать у вас в комнате, – клянчила она.

– Туда твоя кровать не поместится, – в отчаянии возразил отец.

– Я могла бы спать вместе с вами, – захлюпала носом Эмма. – Ничего, в дырку не провалюсь.

Ларсгорда на «скорой помощи» отвезли в больницу. Шоферы быстро пробежались по всему дому – на тот случай, если в доме находились собака или кошка, чтобы не закрыть. Они просмотрели все комнаты и подвал, в котором не было ничего, кроме хлама, сломанной стиральной машины, гнилых яблок и кучи старых ведер из-под краски.

Эва Магнус натянула одеяло на голову. Под одеялом было темно, довольно скоро стало тепло. В голове у нее было пусто.

Карлсен и Сейер молча шли по коридору. Потом вышли на задний двор, где стояли машины. Карлсен сел в «Форд Мондео» и пристегнулся.

– Как ты думаешь, что будет с Магнус? – Он мельком глянул на Сейера.

– Боюсь, что ее будут обвинять по тридцать второй за предумышленное.

Он тяжело вздохнул. В груди было тесно. Чего только не приходит в голову детям. Они забывают про время, у них нет чувства ответственности, все возможно, вовсе необязательно, что что-то действительно произошло, может, речь идет о каких-то пустяках. Они надеялись именно на это, когда шли к машине. Но инстинктивно, как будто по какому-то сигналу, оба зашагали быстрее.

1

Сеть магазинов, где продается спиртное. (Здесь и далее примеч. перев.)

2

Сейер (дат. Sejer)-победа.

3

Форнебю – старый аэропорт под Осло (в том числе международный).

4

Хокон и Кристин – брат и сестра, персонажи норвежских народных сказок, – талисманы зимних Олимпийских игр в Лиллехаммере в 1994 г.

5

Телевизионная игра на норвежском телевидении.

6

Названия популярных песен «Битлз».

7

Криминальная телевизионная программа.

8

Женские гигиенические прокладки.

9

Норвежская телерадиовещательная компания.

10

Еженедельный иллюстрированный журнал.

11

Шведская компания, один из крупнейших производителей офисной мебели в Европе.

12

Движущая сила.

13

Марка табака.

14

Сеть бензозаправок, при которых есть небольшие магазины.

15

«Сейчас мы должны расстаться, Юханна»-песня, популярная в Норвегии в 1980-е годы. Автором ее является Кнут Т. Стурбукос, или «Спутник».

16

Голубое небо – навсегда; Цыплята – назад; Передайте привет маме (.англ.).

17

Туберкулезный санаторий.

18

Один из дорогих норвежских универмагов.

19

Сберегательный банк.

20

Порнографический журнал.

21

В Средние века чуму изображали как высокую худую женщину, одетую в черное.

22

Каталог товаров, которые можно заказать и получить по почте (норе.).

23

Американский самолет-истребитель.

24

Страховая компания.

25

Крупная норвежская охранная фирма.

26

Одна из девятнадцати фюльке (губерний) Норвегии.

27

Магазин женской одежды.

28

Норвежская миля равна го км.

29

Марка табака.

30

Популярная модель «Фольксвагена».

31

Ликер.