Глаз Эвы

Некоторое время она размышляла об этом, но вдруг наверху наступила тишина – наверное, он лег на диван, забрался под клетчатый плед. Может быть, слазил в подвал и нашел себе бутылку красного, подогрел его на газовой горелке, добавил сахара; горячее и сладкое красное вино, грубый шерстяной плед и немного огня в камине. Она пошевелила пальцами, чувствуя, что они немеют. Она как бы закрылась от холода, от запаха; она закрыла глаза, мозг, оставила открытой лишь маленькую щелочку на тот случай, если ему придет в голову вернуться, чтобы помочиться или чтобы продолжить поиски, но щелочка становилась все меньше и меньше. Эва все больше погружалась в темноту, и последняя мысль, которая пробежала в ее голове, была: «Господи, как же я здесь очутилась?»

Послышался сильный грохот.

Эва вздрогнула. Она подняла руки, стукнулась локтями о полусгнившую древесину. А вдруг он это услышал? Дом ведь старый, стены старые, и здесь так тихо… Потом до нее дошло, что это хлопнула дверь – он вышел из дома; он стоял прямо за сортиром, сделал три-четыре шага и остановился. Эва ждала, напряженно прислушиваясь, пытаясь понять, что же он делает; она застыла, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Вдруг он закашлялся, и сразу же послышался знакомый звук: звук сильной струи, обрушившейся на мерзлую землю. Он стоял и мочился. Эти мужики все одинаковы, подумала она, они такие ленивые, им лень даже до сортира дойти, предпочитают все делать на улице; но наверняка именно это спасло ее – он ее не нашел. Она чуть не рассмеялась громко от облегчения. Он все еще стоял на улице и мочился, наверное, долго терпел. Может, еще и пива выпил, а теперь вот собрался уезжать. Странно все-таки, что он не поискал внизу, в туалете, видно, фантазия у него бедновата, решила она. Уж она-то точно потыкала бы в дерьмо на дне ямы лыжной палкой, если бы ей не повезло и она не нашла ведерко. Надежда на то, что скоро все кончится, становилась все сильнее, а вместе с надеждой появилось ощущение, что она промерзла до костей, что все тело у нее одеревенело, не говоря уже про вонь – она стала совсем невыносимой. Он снова вошел в дом. Который же сейчас может быть час, сколько времени я уже провела здесь, подумала она, делая над собой усилие, чтобы дышать спокойно. Снова послышались разные звуки: стук дверей, ящиков, шаги туда-сюда. Возможно, уже наступило утро и стало совсем светло, он мог сорвать с окон шторы и начать искать снова – при свете дня. Тогда он непременно снова зайдет в сортир, и тогда-то уж он точно поищет в дерьме – а что, если его, как молния, вдруг озарит такая догадка – пришло же это в голову ей самой! Она попыталась представить себе выражение его лица, когда он обнаружит ее голову и поймет, что она сидела там все это время, его удивление и ярость, а может быть, только испуг и ужас, если совесть его чиста. Она услышала, как хлопнула дверь, как повернулся ключ в замке. Не могла поверить, что он действительно уезжает. Она продолжала сидеть на дне выгребной ямы, прислушиваясь: шаги действительно удалялись по вереску, и наконец – нет, это было так замечательно, что она даже не смела в это поверить, и все же надеялась именно на это. Хлопнула дверца автомобиля! Эву трясло. Мотор с урчанием завелся; она даже всхлипнула от облегчения; мотор работал; она по-прежнему не двигалась, ждала; машина совершала какие-то маневры, возможно, он разворачивался. Она слышала, как ветки скребут о металл, на какое-то мгновение звук мотора стал тише. Потом он прибавил газа. Он наверняка уже выехал на дорогу, переключил скорость и уехал, звук мотора становился все тише и тише и, наконец – наконец! – совсем затих.

Удивительный покой разлился по всему ее телу.

Она положила руки на ведерко и облегченно выдохнула, немного повозилась, пытаясь распрямить ноги. Они были скрючены, как корни древней сосны, а ступней она совсем не чувствовала. Одной рукой она сбросила крышку с «очка». Было по-прежнему темно – неужели все еще ночь? Фонарик, вспомнила она, куда же делся фонарик? Она расцепила руки, искать его совершенно не хотелось, но она, превозмогая себя, принялась шарить в дерьме вокруг себя. Сначала поискала у себя в ногах, потом по углам, места было не так много, она должна найти этот чертов фонарь. Стала искать у себя за спиной и наткнулась рукой на металлическую ручку. Не исключено, что он теперь не работает. Она нашла кнопку. Фонарь работал, все было в порядке. Вздохнув с облегчением, она взглянула на свои наручные часы. Полчетвертого. Сейчас поздно светает, у нее еще много времени. Она высунула руку с фонарем в отверстие и осторожно положила фонарь, потом схватилась за края дыры и попыталась вылезти. Спина болела ужасно, ноги отказывались ее держать, но она высунула голову, потом ей с усилием удалось протолкнуть через дырку и плечи, и тут она застряла – ей показалось, что она не сможет лезть дальше. Она барахталась, вертелась, как уж на сковородке, отталкиваясь от зловонной кучки на дне, пока, наконец, не пропихнула себя в дырку. Она лежала на открытом «очке» поперек него, потом подтянула ноги и уронила фонарь. При падении он включился, и она с удивлением увидела на полу полосатый коврик. Спустила ноги на пол. Ей показалось, что они парализованы. Но она встала, склонилась над дырой снова, посветила фонариком в последний раз и ухватилась за ручку ведра. Она честно боролась. Теперь деньги принадлежат ей. Она вышла из сарая и прошла в дом. Там царил полный хаос. Содержимое шкафов и полок было выброшено на пол и валялось по всему дому. Она посветила вокруг себя фонариком – шторы он не снял. Все утопало в темноте, но воздух был удивительно свеж и прохладен, дышалось легко; она на самом деле просто забыла, какое же это наслаждение – вдыхать обычный воздух, как будто втягиваешь через нос ледяную минералку. На нетвердых ногах она дошла до кресла и плюхнулась в него. Одежда прилипла к телу. Все следовало немедленно выбросить, всю одежду, которая на ней была. Не исключено, что ей придется постричься, что если не удастся отделаться от этого проклятого запаха? Дом далеко, а она вся в дерьме – от пальцев на ногах и до шеи, но, может быть, в доме найдется какая-нибудь одежда, в которую она могла бы переодеться? Она заставила себя подняться и направилась в одну из спален. Светя фонариком, принялась извлекать одну за другой вещи из комода, нашла белье, носки, старую майку и вязаный свитер, а вот с брюками дело обстояло хуже. Она вышла из комнаты, вспомнив про маленький коридорчик, в котором висела верхняя одежда, и вот тут-то ей повезло. Там висел старый пуховый костюм, приятный на ощупь, мягкий, но, возможно, слишком маленький. Она будет выглядеть в нем как глиста. Но он чистый. По сравнению с тем, что надето на ней сейчас, он такой чистый. Он пах лыжной мазью и дровами для камина. Она положила всю найденную одежду на пол и принялась раздеваться. Хуже всего было с руками, она старалась держать их как можно дальше от лица, она не могла больше выносить этот запах. Может, вылить на них жидкость для мытья посуды, а потом вытереть полотенцем? Она дрожала от холода, но вместе с тем испытывала невероятный подъем. Она то и дело поглядывала на ведерко, заляпанное краской; до чего же невинно оно выглядело, кто бы мог подумать, что в нем целое состояние! Что бы там ни думали, но воображение у нее есть. И ничего удивительного – она же художник.

Потом она нашла под скамейкой пару старых ботинок, правда, шнурки завязать оказалось не так-то просто. Пальцы начали оттаивать, но все равно проделывали привычные операции ужасно медленно. Она запихнула грязную одежду в рюкзак, который ночной гость отшвырнул в угол. Надела рюкзак на спину, в одну руку взяла фонарик, в другую – ведерко. Не стоит больше возиться с узким кухонным окошком – после всего того, что здесь произошло. Входная дверь была заперта снаружи. Она снова прошла в спальню, сорвала одну из занавесок и широко раскрыла окно. С наслаждением вдохнула в легкие горный воздух и взобралась на подоконник. И спрыгнула.

***

Мужчина в темно-синем «Саабе» уезжал все дальше и дальше от дачного поселка. Лицо его было искажено злобой, глаза яростно сверкали. Деньги пропали. Кто-то его опередил, и он не мог понять, кто. Машина тряслась и подпрыгивала на гравиевой дороге, и он чертыхался снова и снова. По левую руку от него лежало озеро, вокруг стояла полная тишина, в большинстве дач было темно. Он чувствовал, что его обвели вокруг пальца. Произошло что-то, ему совершенно не понятное, и он возвращался мыслями в прошлое, пытался найти хоть какое-то объяснение этой катастрофе, этому невероятному факту – кто-то влез в дачу и похитил деньги. Его деньги. Ему было совершенно ясно, что произошло. Все остальные вещи были на месте, и бинокль, и фотоаппарат. На телевизор и радиоприемник тоже никто не покусился. Даже винный погребок, устроенный в подвале, остался нетронутым. Он в бессильной злобе стукнул кулаком по рулю и сбросил скорость на повороте. Какое-то внезапное озарение заставило его повернуть влево, и он увидел небольшую дорогу, всю в ухабах, ведущую прямо к озеру, на берегу которого стояла заброшенная дача, точнее развалюха, сарай. На даче явно никого не было, судя по внешнему виду, там уже давно никто не жил. Он доехал практически до самой воды, но мотор не выключал. Ему надо было успокоиться. Нашел во внутреннем кармане сигареты и закурил, задумчиво глядя на огромную ровную гладь озера. Лицо его было узким, глаза – близко посажены, волосы и брови темные. Он был бы даже красив, если бы не выражение лица, жесткое и обиженное; и даже в те редкие минуты, когда он улыбался, это выглядело не слишком искренне. А сейчас он не улыбался. Он нервно курил; его раздражал мотор, урчавший в тишине; он заглушил его. Открыл дверцу, сделал пару шагов к воде, чтобы еще лучше рассмотреть потрясающей красоты пейзаж. Когда фары погасли, стало очень темно; из темноты величественно выступали горы. Они были похожи на огромных доисторических чудовищ, которые лежали и спали вокруг огромной ямы с водой. Внезапно его охватило непреодолимое желание зарычать в этой темноте – может, они проснутся и зарычат в ответ. И тогда он заметил автомобиль. Старую «Аскону». Она стояла позади дачи, вид у нее был покинутый. Это показалось ему странным. Неужели на этой даче есть люди? Он подкрался поближе – он уже не был уверен в том, что он здесь один; попытался заглянуть в машину через боковое стекло. Дверца машины была открыта, это было еще более странно. Но машина была пуста, ни на сиденьях, ни у заднего стекла ничего не лежало. Он снова выпрямился и осмотрелся. Вдруг ему пришла в голову одна мысль, он вернулся к своей машине и залез в нее. Сидел в машине и курил. Докурил сигарету до самого фильтра, раздавил окурок в пепельнице и прикурил новую.

Внезапно Эва почувствовала, насколько же она вымоталась. Она с трудом волочила ноги, бредя по вереску и кочкам и постоянно спотыкаясь. Казалось, что ведерко, которое она тащила в онемевшей руке, весит целую тонну, но в пуховом костюме не было карманов, а класть деньги в рюкзак вместе с одеждой, испачканной в дерьме, ей не хотелось. Кто знает, а вдруг от денег тоже будет вонять? Она уже выбралась на дорогу, идти стало гораздо легче. Она шла так быстро, как только могла, но ноги не слушались, казалось, они не поспевали за ней. Она чувствовала пятки, но совершенно не чувствовала онемевших пальцев. Перед ней простиралось пустынное плоскогорье, она поискала глазами ту дачу, в которой горел свет, когда она направлялась к Майиному домику. Сейчас дача была погружена в темноту. Эва приходила в отчаяние, думая о том, какой длинный обратный путь предстоит ей проделать на машине, но уж если ей удалось сделать то, что она сделала, она сумеет как-нибудь и до дома добраться. Может быть, ей повезет, и она по дороге встретит круглосуточную бензозаправку. Такую, где продают сосиски и гамбургеры, колу и шоколад, и даже венгерские ватрушки – четыре штуки в упаковке. И горячий кофе. Есть хотелось страшно. Как только она подумала о еде, то уже не могла остановиться. Если она вообще сможет куда-то зайти, ведь от нее наверняка ужасно воняет, она просто притерпелась к запаху. Ей становилось не по себе, когда она представляла, что могут подумать люди, если она войдет в теплое освещенное помещение, воняя дерьмом. Она уже видела узкую дорогу к озеру, переложила ведерко в левую руку, а фонарь взяла в правую. Все вокруг казалось пустынным и безлюдным, но она все же не могла заставить себя включить фонарь, во всяком случае, решила она, не раньше, чем она подойдет к машине и соберется отъезжать. Чем меньше шансов, что ее увидят, тем лучше. Ее еще никогда так не тянуло к собственной машине, еще никогда не хотелось курить так сильно, как сейчас. Она спрятала сигареты в машине, потому что не хотела оставлять после себя окурки. Она фыркнула, вспомнив все, что произошло с ней ночью, и прибавила шагу. Оставалось пройти всего несколько метров, но тут произошло нечто, что заставило ее резко остановиться. Тишину разрезало жуткое рычание, и внезапно она оказалась в самом центре пучка галогенового света. Она стояла, как столб, держа в руках ведерко и фонарь, и не могла сделать ни шага. Наконец до нее дошло, что источником этого света и шума был автомобиль, который внезапно вырос прямо перед ней; и она побежала от этого слепящего света, прыгая с кочки на кочку, она бежала все дальше и дальше по вереску, летела, как будто речь шла о жизни и смерти, судорожно сжимая ведерко в руке. Она по-прежнему слышала звук мотора, она будет бежать, пока будет его слышать, а если звук исчезнет, ей придется упасть на землю. Но бежала она недолго – неожиданно поскользнулась и рухнула ничком вперед во весь свой немалый рост; она лежала на животе, судя по всему, вывихнув ногу. Она чувствовала, как ветки и соломинки царапают ей лицо. Она лежала, не шевелясь, как мертвая. И мотор тоже словно бы умер, но она услышала, как открылась дверца машины. Теперь она все поняла. Он обнаружил ее автомобиль, он просто сидел и поджидал ее. Вот и все, подумала она. Возможно, у него есть оружие. Наверное, пуля в затылок станет последним, что ждет ее в этой жизни. А деньги – на самом деле – это не самое важное, теперь она даже удивилась, сколько же невероятных усилий она потратила ради того, чтобы получить эти деньги. Честно говоря, это было уму непостижимо. Единственное, что имело значение, это Эмма, и еще отец. И еще, чтобы были деньги на пару бутербродов, на счета и тепло. Она думала об этом, прислушиваясь к его шагам по вереску. Но она не могла определить, приближаются ли они или наоборот. Она положила голову на руки, ей хотелось только спать, ведь это же на самом деле все равно не ее деньги, именно поэтому все так и произошло, все из-за того, что она так много думала про эти деньги. Но она взяла себя в руки и вспоминала об Эмме; ей надо убежать от этого мужчины, который шумно идет через вереск; и она осторожно поползла на животе; это было не так уж тяжело – пуховый костюм скользил по земле. Она по-прежнему слышала шаги преследователя; но, пока он сам идет, он не сможет услышать ее. Она проползла еще немного и замерла, потом еще немного – и опять замерла. Он довольно далеко, плоскогорье большое, а у него с собой не было даже фонарика. Вот что значит – пойти на дело неподготовленным, подумала она, стараясь тянуть за собой ведерко так, чтобы оно не гремело. Потом она услышала, как его автомобиль снова завелся, увидела свет, шарящий по окрестностям. Она вжалась в землю, стараясь стать невидимой. Неужели ей опять повезло? Волосы у нее черные, пуховый костюм темно-синий, но ведро! Ведро было почти белым. Она легла на него животом, иначе он непременно заметил бы это светлое пятно. Как глупо, что она взяла с собой это здоровое ведро, он непременно увидит его. Еще немного – и он примчится сюда на машине и увидит ее, освещенную фарами. Он может ее просто задавить, проехать по ней всеми четырьмя колесами, и никто не поймет потом, что же здесь произошло. Почему она лежит тут, задавленная, на этой безлесной горе, в пуховом костюме, который явно не подходит ей по размеру? И пахнет дерьмом. Ни Эмма, ни Юстейн, ни отец – никто не узнает, как она погибнет. А убийца Майи, возможно, так и останется на свободе.

***

Мужчина покачал головой и нажал на педаль газа. Ему показалось, что он что-то видел в темноте, что-то белое, оно словно бы пролетело по воздуху. Он пристально смотрел по сторонам, медленно поднимаясь по дороге, свет фар ощупывал то, что лежало в полной темноте по правую и левую сторону. Наверное, ему просто почудилось. Может, это была просто овца. Правда, сейчас в горах овец нет, но наверняка это была либо птица, либо лиса или заяц.

Да кто угодно. Как раз в тот момент он потянулся вперед, к пепельнице, чтобы загасить сигарету, поэтому не мог утверждать, что совершенно отчетливо видел что-то белое. И все-таки с той машиной было что-то не так. Если только в маленькой полуразвалившейся дачке действительно никого не было. Но у него больше не оставалось времени на размышления. Ему предстояло разобраться еще со многим другим. Но деньги он получить должен. Теперь это его деньги, что бы кто-то там себе ни воображал. Он прибавил газа и свернул на дорогу. Потом включил третью скорость и скоро уже проезжал мимо турбазы. А вскоре свет его фар исчез за поворотом.

***

Шапки пены напоминали горы на Хардангервидда, а вода была обжигающе горячей. Эва осторожно засунула в воду одну ногу, она почти ошпарилась, но все равно вода, по ее мнению, была все еще недостаточно горяча. Больше всего ей хотелось бы, чтобы вода из ванной проникла в само ее тело, в каждую клеточку. На краю ванны стоял большой бокал с красным вином. Она выбросила рюкзак в мусорный бак и отключила телефон. И с наслаждением погрузилась в воду. Вода была слабого бирюзового оттенка – из-за пены для ванн. Даже в раю не могло быть лучше. Пальцы на ногах и руках постепенно оттаивали, и она с наслаждением двигала ими. Отпила глоток вина и почувствовала, что нога болит уже не так сильно. Вести машину с больной ногой было просто кошмаром, нога сильно распухла. Она на секунду принюхалась, а потом скрылась под водой. А когда вынырнула, на макушке у нее была большая шапка пены. Значит, вот как выглядят миллионеры, удивленно подумала она, – она видела себя в зеркале, висевшем над ванной. Мягкая шапка пены начала медленно сползать по сторонам, сползла с макушки и застряла под ухом. Она снова поудобнее улеглась в ванной и принялась считать. Ей стало интересно, насколько хватит денег, если она будет тратить по двести тысяч в год. На десять лет. Если там действительно два миллиона – она еще не пересчитала деньги, но она непременно это сделает, вот только вымоется, приведет себя в порядок и что-нибудь съест. Единственное, что попалось ей по дороге, – это почти пустой уже автомат по продаже сладостей, в котором не было ничего, кроме малиновых леденцов и пастилок от кашля. Она закрыла глаза и почувствовала, как пена заползла ей в ухо. Кожа понемногу привыкла к температуре воды; когда она вылезет из ванны, то будет розовая, как младенец, а волосы завьются мелким бесом. Она очень давно вот так не лежала в ванной. Обычно она довольствовалась душем, это занимало совсем немного времени, и уже забыла, какое же это наслаждение – лежать в ванной. А вот Эмма всегда предпочитала ванну душу.

Эва высунула руку из воды, взяла бокал с вином и сделала несколько больших глотков. А потом, после того, как она вымоется и пересчитает деньги, она будет спать. И, может быть, проспит до вечера. На нее навалилась какая-то свинцовая усталость, голова упала на грудь. Последнее, что она помнила, – это вкус мыла во рту.

***

Было 9 часов утра 4 октября. Эва спала в остывшей ванной. Она видела какой-то шумный сон, и это действовало ей на нервы. Она повернулась, чтобы прогнать этот сон, поскользнулась, и лицо ее ушло под воду. Она стала задыхаться, наглоталась мыльной воды, кашляла и отхаркивалась, пыталась встать, но бока фарфоровой ванны были такие скользкие; она снова скользила вниз, отплевывалась и откашливалась так, что даже слезы потекли, пока ей, наконец, не удалось сесть. Она опять замерзла. И тут услышала звонок в дверь.

Она с ужасом вскочила и перешагнула через край ванны. Она совсем забыла про больную ногу и вскрикнула, чуть не потеряв равновесие, потому что вскочила так быстро, и схватила халат. Ее часики лежали на полке под зеркалом, она бросила на них быстрый взгляд, думая, кто же это может быть, кого это принесло в такую рань. Для продавцов разного товара слишком рано, для нищих – тоже, отец никуда из дома не выезжал, а Эмма не звонила и не говорила, что ее привезут. Полиция, решила она, и поплотнее замоталась в халат. Она была совершенно не готова к этому, даже не продумала, что же им сказать, если они действительно придут еще раз; но он пришел, она почему-то была совершенно уверена в том, что это тот же самый полицейский. Этот инспектор с таким пристальным взглядом. Конечно, она может не открывать. В конце концов, это ее дом, она принимает ванну, и вообще приличные люди не приходят в такую безбожную рань и не задают вопросы. Так что можно просто остаться в ванной и дождаться, когда он уйдет. Он решит, что она еще не вставала или вообще куда-то уехала. Правда, у дома стоит ее машина, но она же могла уехать и на автобусе, такое, кстати, случалось, если у нее не было денег на бензин. Что ему еще понадобилось? Во всяком случае, про деньги Майи он наверняка ничего не знает, если она все-таки не оставила после себя завещания. Тогда он вполне мог его найти. Неужели она и вправду это сделала? Оставила все свои деньги Кризисному центру? Эва даже пошатнулась от такого предположения. Ну, конечно, она вполне была на это способна. В банковском сейфе у нее денег не было, она хранила там завещание, маленькую красную книжицу с правдой о своей жизни. В дверь снова позвонили. И тогда Эва приняла решение. Совершенно бессмысленно прятаться в ванной, он так просто не сдастся. Она соорудила из полотенца тюрбан и вышла босиком в коридор. Она шла, прихрамывая, каждый шаг давался ей с трудом. И она очень жалела себя.

– Фру Магнус, – улыбнулся он. – Принимали ванну, а я вам помешал, это совершенно непростительно. Разумеется, я могу заехать попозже.

– Я все равно уже закончила, – ответила она коротко, продолжая стоять на пороге.

На нем были кожаная куртка и джинсы, он выглядел как обычный человек, он совсем не похож на врага, подумалось ей. Врагом был тот мужчина в горах, кто бы он ни был. А вдруг он записал номер ее машины? Она чуть не потеряла сознание от этой мысли. Если он действительно записал ее номер, то пройдет совсем немного времени, и он появится у нее на пороге. Как же ей раньше в голову не пришло? Лоб ее прорезала глубокая морщина.

– Можно мне войти?

Она не ответила, просто посторонилась, прижалась к стене и кивнула. В гостиной она снова кивнула, приглашая его сесть на диван; сама она продолжала стоять посреди комнаты (стоит, как стена, пришло ему в голову). Он же нарочито медленно усаживался поудобнее в черном кресле. Хорошо натренированный взгляд его незаметно скользил по черно-белой комнате, он заметил пакетик с малиновыми леденцами на столе, ключи от машины, ее дамскую сумочку и пачку сигарет.

– Что у вас с ногой? – поинтересовался он.

– Немного подвернула. Что привело вас ко мне?

Она неохотно опустилась в кресло напротив.

– Да так, пустяки. Я хотел бы выслушать ваши показания еще раз, то, о чем вы рассказали мне в прошлый раз, с начала и до конца. Мне хотелось бы прояснить кое-какие детали.

Эва занервничала и стала искать сигареты. Внезапно ей пришло в голову, а может ли она отказаться отвечать? Ведь ее же ни в чем не подозревают. Или все-таки подозревают?

– А скажите мне, – спросила она, набравшись смелости, – я вообще-то обязана давать показания?

Сейер не мог скрыть удивления.

– Нет, – сказал он, подняв брови, – разумеется, не обязаны!

В его серых глазах появилось что-то невинно – простодушное.

– Значит ли это, что вы имеете что-то против? Я просто думал, что, поскольку Майя была вашей подругой, вы постараетесь помочь расследованию. Помочь нам найти преступника. Но если вы не хотите…

– Нет-нет, я вовсе не это имела в виду.

Она сразу же пошла на попятный и пожалела о том, что спросила.

– Первого октября, – продолжал он, – в четверг. Давайте начнем с начала. Вы поехали на такси на Торденшоллсгата. Машина заехала за вами в восемнадцать ноль-ноль.

– Да, я же уже говорила.

– И по вашим словам, вы провели в квартире Майи примерно час.

– Да, наверное. Во всяком случае, ненамного дольше.

«А сколько я пробыла там на самом деле, – подумала она, – два?»

Он открыл небольшой блокнот и погрузился в чтение. Это было неприятно. Оказывается, все, о чем она рассказала, было записано, теперь это могло быть использовано против нее.

– Не могли бы вы рассказать мне, чем вы занимались в течение этого часа? Как можно более подробно!

– Что?

Она нервно уставилась на него.

– Начиная с того момента, как вы вошли в квартиру, и до того, как она вас проводила. Абсолютно все, что происходило. Начинайте с самого начала.

– Ну, я выпила чашечку кофе.

– А вы ее вымыли после себя?

– А разве нет? – Ей показалось, что стул под ней шатается.

– Я спрашиваю вас об этом, потому что мы не нашли никакой кофейной чашки, которая бы после вас осталась. Но зато там стоит стакан, в котором явно была кола.

– Господи! Ну, конечно же, кола! Вечно я все путаю. А что, это имеет какое-то значение?

Он быстро взглянул на нее. А потом опять замолчал, как несколько минут назад. Просто сидел, смотрел и ждал. Эва чувствовала, что она завязла по уши, ей следовало все продумать, она слишком многого не учла.

– Да. Я съела бутерброд и выпила колу. Майя сама сделала мне бутерброд.

– Ясно. С тунцом?

Эва кивнула головой. Она уже была не в состоянии контролировать ход беседы, а вдруг он был там, когда все произошло, что, если он сидел в чулане и все видел?

– Не могли бы вы ответить мне вот на какой вопрос, – попросил он вдруг, поудобнее усаживаясь в кресле, вид при этом у него был одновременно задумчивый и любопытный, – не могли бы вы сказать мне, почему вас стошнило после этого бутерброда?

Эве показалось, что она вот-вот потеряет сознание.

– Ну, мне стало нехорошо, – выдавила она из себя. – Я выпила пару бокалов пива, и я не слишком люблю рыбу. И накануне мы засиделись до позднего вечера. Может быть, я съела слишком мало, меня не особо заботит еда, и я в тот день с утра ничего не ела, но ей непременно надо было впихнуть в меня этот бутерброд, потому что она считала, что я слишком худая.

Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Она же собиралась говорить как можно меньше, как же она могла об этом забыть?

– И именно поэтому вы приняли душ, пока были там? Потому что вам стало нехорошо?

– Да! – ответила она коротко и замолчала. Он увидел, что в глазах ее появилось какое-то упрямство. Скоро она вообще ничего не скажет.

– На самом деле вы многое успели сделать, пока были там. Всего за час. И даже вздремнуть успели в свободной спальне, не так ли?

– Вздремнуть? – вздрогнула она.

– Кто-то же лежал на той кровати. Или же, фру Магнус, давайте назовем вещи своими именами: вы с Дурбан были партнерами и просто-напросто делили эту квартиру на двоих. И вы – так же, как она, – занимались проституцией, чтобы немного подзаработать?

– НЕТ!

Эва выкрикнула это и вскочила. Кресло упало на пол.

– Нет, я этим не занималась! Я не хотела иметь к этому никакого отношения. Это Майя пыталась меня уговорить, я не хотела! – Она дрожала, как осиновый лист, лицо ее стало белым, как мел. – Майе всегда надо было втянуть меня в какую-то авантюру, ей в голову вечно приходили самые невероятные идеи. Однажды, когда нам было по тринадцать лет…

И она зарыдала.

Он ждал, уставившись в стол. Вот именно такое поведение всегда приводило его в замешательство. Внезапно она показалась ему такой жалкой… Тюрбан развалился и сполз на плечи, волосы были совсем мокрые.

– Иногда мне кажется, – произнесла Эва, всхлипывая, – что вы думаете, что это я сделала.

– Разумеется, мы рассматривали и этот вариант, – негромко ответил он. – И я в данном случае не имею в виду мотив, в состоянии ли вы вообще кого-то убить и все такое. Об этом можно поговорить позднее. Мы прежде всего пытаемся установить круг общения убитой, кто чисто физически имел возможность совершить это убийство. А потом мы смотрим, есть ли у каждого из таких людей алиби. И в конце концов мы спрашиваем себя: а был ли мотив? И тут действительно имеет значение тот факт, что вы были там в тот вечер, незадолго до того, как она умерла. Но хочу сказать вам сразу: мы уверены в том, что убийцей Майи был мужчина.

– Да, – сказала она.

– Что?

– Я имела в виду, это, наверное, был один из ее клиентов?

– Вы так думаете?

– Да, я… А разве это не так? И в газетах писали!..

Он кивнул и подался немного вперед. От него хорошо пахнет, подумала она, он похож на папу в молодости.

– Расскажите мне, что произошло.

Она снова села в кресло, сделала над собой усилие и постепенно, словно идя маленькими шажками, стала рассказывать, приближаясь к тому, что произошло. Теперь ей просто нужно было это рассказать, как все произошло в тот вечер, когда она сидела на скамеечке. И он спросит, почему же она не сказала обо всем этом сразу. А это, подумала она, произошло потому, что она нерешительная, недисциплинированная, слабохарактерная, ненадежная, трусливая, с сомнительными моральными принципами. Она ничего не хочет сделать для старой подруги, хотя та так много для нее значила, ведь Эва потом прибрала к рукам ее состояние… Ей с трудом верилось, что так оно и есть на самом деле, это было просто невыносимо.

– Мы живем довольно бедно, Эмма и я, – бормотала она. – И всегда так жили, после того как ушел Юстейн. Я рассказала об этом Майе. Она хотела, чтобы я решила свои проблемы так, как привыкла решать их она. Она предложила мне воспользоваться свободной комнатой. Мы были у «Ханны» и напились. И я стала думать над ее предложением, я больше не могла не спать по ночам, думая про эти угрозы в почтовом ящике, про эти бесконечные счета, про то, что выключили телефон. И мы договорились, что я вернусь – и попробую. Она должна была мне помочь. Показать, как это делается.