Капрал коснулся локтя вдовы, оторвав ее от молчали­вых раздумий, и провел в кабинет генерала Хау. Задер­жавшись в дверях, Сирена снова бросила взгляд на спускавшихся по лестнице Оливию и Джона Пауэлла, преж­де чем полностью сосредоточиться на своей роли. Задыха­ясь и кашляя, она с трудом доковыляла до стола генерала и для пущей убедительности обессиленно рухнула в кресло.

– Миссис Уоррен, могу ли я что-нибудь сделать для вас? Выпьете что-нибудь? – участливо спросил генерал.

– Благодарю вас, не беспокойтесь. Наверное, не су­ществует лекарства, способного меня вылечить. Доктор утверждает, что причина всех моих болезней заключается в преклонном возрасте. Мне пора научиться жить со своими недугами, не обращая на них особого внимания.

Уильям Хау откинулся в кресле и, сцепив перед собой руки, смотрел на престарелую вдову, лицо которой закрывала плотная вуаль.

– Я был глубоко огорчен, узнав о смерти Митчела. Он долго и верно служил Короне. Теперь, когда войска мятежников убрались из Нью-Йорка, мы могли бы ока­зать содействие в поисках убийцы вашего сына.

– Самое большее, что вы можете для него сделать, – это снять чудовищные обвинения с моей внучки, – выпа­лила Сирена и поперхнулась, разразившись кашлем, стара­ясь вызвать сочувствие генерала. – Я уверена, что Митчел умер с тяжелым сердцем, зная, что его дочь несправедливо обвинили в заговоре и бог знает в чем еще!

Генерал нахмурился, глядя, как вдова борется с присту­пом кашля.

– Мне известно, что Митчел категорически отрицал наличие связи между его дочерью и шпионом мятежников, но мой информатор представил нескольких свидетелей, в присутствии которых она высказывалась против Короны и открыто призналась в своей дружбе с Натаном Хейлом.

– Чушь! – Вдова стукнула тростью по полу в под­тверждение своих слов. – Моя внучка всегда была поры­вистым ребенком с бешеным темпераментом. Только тот, кто плохо ее знает, мог прийти к выводу, что она симпати­зирует этим безбожным мятежникам, но Митчел понимал: больше всего Сирена была возмущена тем, что офицеры исключили ее из разговора по той лишь причине, что она женщина. Симпатии Сирены всегда были на стороне ее отца. Она любила его всей душой. Бедное дитя унаследо­вало от меня свой вспыльчивый нрав, поэтому не мне упре­кать ее в том, что она совершенно не умеет скрывать свои мысли и чувства. В Англии я достаточно насмотрелась на благонравных пустышек и не хочу, чтобы Сирена вела себя подобно им.

– А вы сами присутствовали на том приеме? – поин­тересовался Хау.

– Нет, но я взяла на себя труд переговорить со свои­ми друзьями и выяснить, что же такого наговорила моя внучка. Не думаю, что мне пришлось бы по вкусу, если бы каждое сказанное мною слово понимали буквально. Осме­люсь предположить, что при таком подходе меня обвинили бы в преступлениях более тяжких, чем упреки в адрес Короны. – Она подалась вперед, уставившись на Хау сквозь черную вуаль. – Итак, кто этот болван, который возвел напраслину на бедное дитя?

Невольная усмешка появилась на губах Хау. Несмотря на властность и прямолинейность вдовы, он не мог не восхи­щаться ее дерзостью. Жаль, что его не было на том балу – тогда бы он точно знал, кому верить. Генерал ценил в женщи­нах острый ум и живость характера, но не упускал случая одержать верх над непокорным духом очаровательных созда­ний. Если Сирена унаследовала бурный темперамент своей бабки, ее общество наверняка доставило бы ему истинное удо­вольствие.

– Мадам, как бы мне ни хотелось сообщить вам, кто предоставил эту информацию, боюсь, я не вправе. Точно так же, как вы стремитесь защитить свою внучку и восста­новить ее доброе имя, я должен обеспечивать безопасность тех, для кого интересы Короны превыше всего, – дипло­матично ответил он.

– Чепуха! – пренебрежительно фыркнула Вероника. – Я готова поспорить на свое состояние, что ваш информатор руководствовался личными мотивами. Впрочем, как и любой доносчик. Я еще не встречала ни одного, кто не рассчитывал бы на вознаграждение за свои сомнительные заслуги.

Хау подавил очередную усмешку, размышляя о том, не видит ли он перед собой постаревшую на шестьдесят лет Сирену Уоррен. Вдова не лезла за словом в карман и гово­рила то, что думает.

– Возможно, вы и правы, – признал он, с неприяз­нью думая об информаторе, который проявил такое рвение, обвинив девушку.

– Вы выпустили прокламацию, проявив великодушие к вигам, которые стреляли в наших солдат. То же, что, по сведениям вашего доносчика – хотя все это наглая ложь! – будто бы совершила Сирена, не идет ни в какое сравнение с действиями мятежников, косивших наших людей из своих мушкетов. Не думаю, что безрассудные призывы к свободе и равенству для всех, особенно для женщин, которые страдают от деспотизма мужчин, – такое уж тяжкое преступление. – В ее голосе зазвучали саркастические нотки, и она поспешила продолжить, прежде чем Хау успел вставить слово: – Я утверждаю, что убийство британских солдат является гораздо большим проступком. Тем не менее вы предоставили амнис­тию вигам при условии, что они сложат оружие и вернутся домой.

Генерал Хау был поставлен в тупик. В свете этих рас­суждений его действия казались непоследовательными и несправедливыми, а ему не хотелось, чтобы языкастая ста­рушенция распространяла слухи о том, что он не способен командовать армией, ибо не в состоянии разобраться в соб­ственных приоритетах. С ее подачи сплетня уже к вечеру пустит корни, а к утру расцветет пышным цветом. Упрямая вдова достигла преклонных лет, и теперь сам черт ей не страшен. Хау даже вообразил себе, как она пинками гонит смерть, твердо решив встретиться с ангелами не раньше, чем будет готова отправиться на тот свет. Если старушка вознамерится посеять зерно сомнения в его способностях, то сделает это со знанием дела. Семейство Уоррен облада­ло достаточным влиянием как в колониях, так и в самой Англии, а генерал не горел желанием рисковать своей ка­рьерой.

Молчание затянулось. Единственным звуком, нарушав­шим тишину, было тиканье изящных часов, стоявших на камине. Наконец Хау кивнул, выражая согласие. Он не уступил Митчелу, но его мать вызвала сочувствие и заста­вила смягчиться.

– Вам не откажешь в убедительности, мадам. Однако меня по-прежнему настораживают отношения между Си­реной и Натаном Хейлом.

– Они были друзьями. Моя внучка и не подозревала о тайной деятельности молодого человека, пока его не аре-стовали. Это явилось для Сирены большим потрясением. Я беседовала с ней об этом и, признаюсь, постаралась на­дежно ее спрятать. Если вы намерены повесить и меня за укрывательство преступницы, тогда я и Сирена вместе взой­дем на виселицу, – гордо заявила она.

– В этом нет необходимости, миссис Уоррен. Я собира­юсь снять обвинения с вашей внучки, – сказал генерал Хау.

Сирена радостно вздохнула. Похоже, первый раунд она выиграла.

– Поскольку я согласился прекратить дело против Сирены, не вижу смысла далее выяснять, кто выдвинул против нее обвинения. Это мое условие.

Проклятие! Итак, второй раунд проигран. Но Сирена нуждалась в дружбе генерала и не хотела испытывать судьбу, припирая его к стене.

– Согласна, – сказала она, утвердительно кивнув. – По крайней мере я отплыву в Англию со спокойной душой, зная, что моей внучке не грозит виселица.

Генерал улыбнулся.

– Должен признаться, что испытываю облегчение. Я льщу себя надеждой, что являюсь справедливым челове­ком, и мне было бы крайне прискорбно отправить на висе­лицу женщину, тем более невиновную.

Радость Хау не шла ни в какое сравнение с торже­ством Сирены. В конце концов, это ее шею они так не­принужденно сейчас обсуждали. Пользуясь благодушным настроением генерала, вдова решила не откладывая пе­рейти к решению третьей задачи, которая привела ее в Нью-Йорк.

– Мне бы хотелось повидать свою невестку, – по­просила она, сопровождая слова сопением и одышкой, дабы напомнить генералу о плачевном состоянии своего здоро­вья. – Я слышала, что Оливия остановилась здесь, и хочу уладить все вопросы, касающиеся имущества Митчела до того, как отплыву в Англию.

– Насколько мне известно, они с полковником Пауэллом куда-то собирались сегодня утром. Оливия – оча­ровательная женщина, – добавил он, не догадываясь о том, что собеседница придерживается диаметрально проти­воположного мнения. – Сильная женщина и пережила свою потерю с поразительным мужеством.

Сирена стиснула зубы и еще крепче сжала трость, сдер­живая свои чувства. Еще бы! Оливия просто счастлива была узнать, что Митчел умер. Теперь ей намного проще окрутить Пауэлла.

– Я наслышана об этом. – Сирена прилагала все усилия, чтобы ее голос звучал любезно. – Митчел часто писал о ней, но мы никогда не встречались. Видите ли, я прибыла в колонии всего за неделю до смерти сына, а Оливия уже уехала в Нью-Йорк.

Сирена решила, что в данной ситуации эта версия пред­почтительнее. Если бы она жила в Коннектикуте, как уве­ряла Джеймса Лэндсинга, то вполне могла встретиться с Оливией. Едва ли история, рассказанная адвокату, дойдет до ушей генерала. Новости путешествовали со скоростью лошади, а Джеймс редко бывал в Нью-Йорке.

– Вот как? – Генерал нахмурился при подобном известии. – Печально слышать, что вы прибыли так поздно. Должно быть, смерть сына явилась для вас боль­шой трагедией.

Сирена приглушенно всхлипнула, уткнувшись в носо­вой платок.

– Ужасной трагедией. Я рассчитывала преподнести сюрприз сыну, познакомиться со своей невесткой и пови­дать внучку. Мне так ее не хватало. Она шесть лет прожи­ла со мной в Лондоне, пока завершала свое образование. Дом оказался пустым без нее.

– Будем надеяться, что вы увидитесь с ней до своего отъезда. Я немедленно подпишу документы, снимающие все обвинения, – заверил ее генерал и улыбнулся не без иронии. – Если Сирена хоть наполовину пошла в свою бабушку, то я сам не отказался бы увидеться с ней. Мне будет очень приятно, если вы согласитесь сопровождать меня на бал, который я даю завтра вечером. Возможно, там вы встретитесь с Оливией и доставите мне удоволь­ствие от общения с вами.

Сирена хитро усмехнулась под своей вуалью, очень довольная развитием событий. Что ж, любая возможность разузнать побольше об Оливии, Брендоне и полковнике Пауэлле приближала ее к желанной цели.

– Это очень мило с вашей стороны, сэр, но не думаю, что вам следует баловать старуху своим вниманием. Я не думаю, что такой привлекательный джентльмен нуждается в моей компании. Увы, мое лицо покрыто сеткой морщин, а суставы не гнутся.

Хау усмехнулся, глаза его весело заблестели.

– Позволю себе предположить, что в свое время во­круг вас было немало поклонников, ловивших знаки вни­мания. Не удивлюсь, что даже сейчас мужчины ищут вашего общества. В вас есть жизненная сила, которая привлекает людей, включая меня.

Господи, генерал явно пытался ее очаровать! Она слы­шала, что Хау – дамский угодник, и, судя по всему, воз­раст женщины его не смущал.

– Да вы просто дьявол, генерал! Вы знаете, как найти путь к сердцу женщины. Внутри этого дряхлого тела жи­вет юная девушка, и я погрешу против истины, если скажу, что не получу удовольствия, явившись на бал опираясь на вашу руку. – Сирена выдержала паузу, а затем продол­жила уже серьезно: – Но я не могу отказаться от траура даже ради такого события. Надеюсь, вы не станете возра­жать против моего туалета.

Генерал встал с кресла и подошел, чтобы помочь ей подняться на ноги.

– Мадам, я буду счастлив, что бы вы ни надели. Я считаю вас очаровательной собеседницей и не удивлюсь, если вызову зависть у своих офицеров, удостоившись чес­ти сидеть рядом с вами за столом и кружить вас в танце. Уверен, им захочется поменяться со мной местами.

Вдова по-матерински потрепала его по щеке.

– Вы тронули мое сердце, молодой человек. Я очень разборчива, когда речь идет о друзьях, но вы определенно попали в число избранных.

– Так же, как и вы, – заявил он и, взяв ее за локоть, повел к двери. – Наверху есть свободные комнаты, и вы могли бы остаться в штаб-квартире до своего отъезда в Англию. Я был бы рад вашему обществу.

– Вы очень добры, генерал, но я сняла номер в гости­нице. К тому же у меня есть пес, Барон, с которым я неразлучна. Он одержим заботой о моей безопасности, и мне бы не хотелось, чтобы он перекусал ваших доблестных воинов. Будет ужасно, если и его причислят к числу мя­тежников за нападение на красные мундиры, – беззлобно пошутила она. – Моя семья уже достаточно настрадалась.

Хау пристально посмотрел на неугомонную вдову, не в состоянии скрыть мелькнувшую на губах улыбку.

– Неужели вы не дадите мне забыть, что я был не­справедлив к вашей внучке?

– Ни в коем случае. Вам следует также знать, что в своих письмах она отзывалась о вас наилучшим образом. Внучка писала, что встречалась с вами, когда бывала здесь с отцом.

Генерал перебрал список прелестниц, бывавших на его балах, и вспомнил Сирену Уоррен. Редкая красавица, роза в утреннем саду! Признаться, если бы он знал, о ком идет речь, то сразу отклонил бы выдвинутые обвинения. Лицо ее было поистине ангельское. В тот вечер глазах Сирены сверкали шаловливые искорки, офицеры наперебой пригла­шали ее танцевать. Весьма возможно, что информатор дей­ствительно имел личные мотивы, оговорив дочь Митчела Уоррена.

Генерал покаянно улыбнулся.

– Кажется, я действительно заставил вашу внучку незаслуженно страдать. Теперь я припоминаю, что она показалась мне на редкость грациозной, очаровательной и в высшей степени образованной девушкой, что делает честь вашему воспитанию, – добавил Хау с любезной улыбкой.

Вдова тяжело вздохнула и еще сильнее оперлась на трость.

– Думаю, что время, проведенное в вашем обществе, станет для меня самым приятным событием за последние годы. Нетрудно понять, почему король Георг и лорд Норт доверили вам столь высокий пост, генерал. Я непременно сообщу им, что они не ошиблись в выборе, как только мне представится подобная возможность.

– Прошу вас, зовите меня Уильям, – заявил генерал, с почтением пожимая ее затянутую в перчатку руку.

– А вы должны звать меня Вероникой. Теперь, когда мы стали друзьями, нам ни к чему лишние формальности.

Генерал продолжал улыбаться, глядя вслед тяжело опи­равшейся на трость вдове. Было что-то непостижимо при­влекательное в этой чудачке. Оставалось только пожалеть тех несчастных, которым она не симпатизировала. Легко представить, как грозная дама отделывает тех, кто не оп­равдывает ее ожиданий. Зрелище обещало быть тем более увлекательным, что генерал мог наблюдать за развитием событий, не принимая в них непосредственного участия, ибо в силу своего положения должен был соблюдать нейт­ралитет по отношению к своим подчиненным, некоторые из которых не отказались бы занять его должность.

В карете Сирена рассмеялась. Завтра вечером она бу­дет свободно прогуливаться среди гостей, опираясь на руку генерала, и доберется до мачехи. Незаметная постороннему глазу медленная пытка – вот чего заслуживает Оливия после всех несчастий, которые принесла Митчелу. «Про­сти меня, Господи, за желание отомстить! – подумала Сирена и закрыла глаза. – Я не могу противиться соблаз­ну помучить эту особу за тот ад, в который она превратила жизнь моего отца».

Стоя перед зеркалом в гостиничном номере, она подняла вуаль и внимательно посмотрела на свое отражение. Ей стано­вилось все легче изображать Веронику, изгоняя воспоминания о прошлом, как будто юной Сирены никогда не существовало. Это немного притупляло боль потери Трейгера, однако она сомневалась, что сможет когда-нибудь забыть его и полюбить другого мужчину. Трейгер был ее вселенной. Даже теперь, когда появилась цель: отомстить Оливии, восстановить свое доброе имя и разоблачить убийцу отца.

Одинокая слеза скатилась по ее щеке. Сирена надея­лась, что, направив усилия на достижение поставленной цели, похоронит прошлое. Однако стоило ей снять бесфор­менные черные одежды и смыть нарисованные морщины, как воспоминания о навсегда ушедшем счастье возвраща­лись снова и снова.

Господи, как она тосковала по крепким объятиям Трей­гера, по жаркому дурману его поцелуев. Сирена забралась в холодную постель, Барон прыгнул на кровать и свернул­ся в клубок у нее в ногах, но пес не мог спасти ее от мучительного одиночества. Ночи превратились в настоя­щие пытки: каждый раз Сирена пробуждалась от сновиде­ний в полной уверенности, что лежит в объятиях мужа.

Почему, почему она не может посмотреть правде в лицо? Трейгера больше нет. Нужно смириться с этим фактом и жить дальше. Цепляясь за эту мысль, Сирена закрыла глаза. Она молилась о ночи без сновидений, но ее горячие просьбы не были услышаны. Яркие фантазии вновь при­несли кратковременное ощущение счастья, которое смени­лось горьким отчаянием, когда, проснувшись, она поняла, что по-прежнему одна.

«Я слишком нетерпелива, – успокаивала себя Сирена. – Говорят, нужно время, чтобы воспоминания перестали причи­нять боль». Время… Чего-чего, а времени у нее в избытке.