V. ХАСИНТА-БАСКОНКА

Именно к этой женщине привел своих спутников Пейроль.

Аврору и донью Крус проводили в очень чистенькую комнату на втором этаже. Из окна было видно море, на волнах которого посверкивали блики слабого лунного света.

Девушки, прижавшись друг к другу, какое-то время безмолвно слушали, как плещется внизу вода. Город спал, но из общей залы до них доносился рокот голосов.

Гонзага приказал, чтобы им подали ужин наверх. Беглецы находились так близко от границы, что можно было позволить себе небольшую передышку. Однако принц хорошо знал, сколь невоздержанны на язык его сообщники, а потому предпочитал оставить девушек одних на время дружеской пирушки молодых дворян.

Пока Пейроль, отведя в сторону хозяйку, что-то втолковывал ей, всадники спешились и быстро заполнили залу.

Басконка, завершив разговор с фактотумом, одарила их ослепительной улыбкой, и ее грудной голос заглушил звон шпор.

— Черт возьми! — сказал Лавалад. — В жизни своей не видывал такой красивой женщины! Вот уж не ожидал найти здесь подобный бриллиант!

Пылкий Монтобер тут же заявил, что ради нее не пожалел бы двух замков (которых, впрочем, у него не было) и трех поместий в Босе (последних он только что лишился по распоряжению собственного дяди).

Таранн поспешно нащупал в кармане камзола свои акции… Впрочем, рассчитывать на них было с его стороны наивно: эти синие бумажки, наделавшие столько шума в Париже, в Байонне мало что значили — здесь по-прежнему предпочитали французские луидоры и испанские дублоны.

— Тысяча чертей! — произнес барон фон Бац. — Та это ше зама Фенера! Шаль, что я не Кубидон!

Даже Ориоль, едва волочивший ноги и с трудом доползший до стула, признал, что прекрасная хозяйка может соперничать с самой мадемуазель Нивель, хотя ранее он полагал подобное невозможным. Кто бы мог подумать, что Байонна ни в чем не уступит Парижу!

А циничный Носе не преминул заметить:

— Господа, будь здесь монсеньор регент, он бы всех нас выставил за дверь.

Только Пейроль не раскрывал рта, однако взгляды его становились все более красноречивыми, — но не прелести хозяйки были тому причиной. Если правду говорили, что за удовольствие посмотреть на басконку многим приходилось платить, то фактотуму предстояло раскошелиться — ибо он не сводил взора с Хасинты, время от времени указывая ей глазами на потолок.

Кроме Гонзага, никто не обратил внимания на мимические упражнения господина де Пейроля, которые были следствием его предварительного уговора с молодой женщиной.

Осторожный фактотум, гордясь, что превзошел в предусмотрительности хозяина, решил, что лишний догляд не помешает, и условился с басконкой, дабы та проследила за Авророй и доньей Крус. В объяснение он сплел о девушках целую историю, в которой было все, кроме правды.

— За стол, господа! — сказал Гонзага. — Сегодня я разрешаю вам напиться в знак прощания с королевством, которое многие из нас, чтобы не сказать — все, больше никогда не увидят… Нет никакой разницы между могилами на берегу Сены и на берегу Тахо, тем более что для нас пока рано их рыть…

Для веселой пирушки такое начало было несколько мрачным. Принцу нравилось смотреть, как по лицам его сообщников разливается бледность: он без труда читал в их сердцах и не забывал помянуть призрак смерти даже в самом пустячном разговоре, зная, что страх привязывает их к нему прочнее любых других уз.

— Что это с вами, господа? — воскликнул он, заметив, как сразу погрустнели его спутники. — Неужели вам так неприятна мысль, что прахом вашим будет удобрена испанская почва? Но все в ваших руках… мы еще во Франции, и каждый из вас может выбирать: перейти со мной через Пиренеи или же вернуться в Париж. Возможно, там вам предложат что-нибудь получше, чем могу дать я.

Со всех сторон послышались уверения в полной преданности, и, хотя им, по правде говоря, недоставало искренности, Филипп Мантуанский сделал вид, что вполне удовлетворен.

— Ну что же, — сказал он, — раз никто из вас не выражает желания поселиться в Бастилии, мы можем ужинать… Это будет наше последнее пиршество на земле, которой управляет мой добрый кузен Филипп от имени своего — но уже не нашего — короля, а потому это должен быть необычный ужин! Будем веселиться от всей души!

Это предложение было принято с энтузиазмом, и Ориоль, тот самый Ориоль, что больше всех дрожал, представляя свою могилу на берегах Тахо, первым вспомнил о тех, без кого не бывает настоящего веселья.

— Ужин это прекрасно, — произнес он, — но где же женщины, желающие разделить с нами трапезу?

Поистине, этот толстый финансист не мыслил себе жизни без алых губ и лилейной груди. Монтобер вскочил на стол.

— Пари, господа! — крикнул он. — Все видели нашу хозяйку? Лакомый кусочек, которым не побрезговал бы и сам король! Кто сумеет завоевать ее? Я ставлю на себя…

— Держу пари против! — воскликнул Таранн. — Она достанется мне!

Носе скорчил гримасу.

— Я не дам ломаного гроша за таких фатов, как вы! — возразил он. — Если только монсеньор не приберег ее для себя, то я знаю, кто выйдет победителем…

Барон фон Бац без конца подливал вина в свой бокал и не счел нужным прерываться, чтобы что-нибудь сказать.

Ориоль, отвалившись на спинку стула, горько размышлял о том, что его совсем не принимают в расчет, хотя именно он подал идею, и что все эти безумные молодые люди вполне способны заколоть его за один-единственный поцелуй красотки хозяйки.

Пейроль, сидя в углу, улыбался своей кривой улыбкой, а Гонзага, стоя у окна, вдыхал соленый морской воздух.

Перед тем как пройти в комнату для благородных гостей, бывшие завсегдатаи Золотого дома[29] прошли через общий зал, где собирались люди попроще — они говорили между собой на многих языках, но французской речи почти не было слышно.

Здесь находилось около пятидесяти человек, причем ремесло их определить было бы довольно затруднительно. Но все они являлись старыми знакомыми хозяйки, и слово ее для всех было законом. Никто из них не осмеливался вмешиваться в дела прекрасной Хасинты, поэтому они упорно не замечали подручных Гонзага, невзирая на их чрезмерно самодовольный вид и дерзкие манеры. Ни один не взглянул в их сторону: спокойно потягивая темное вино, они бросали кости, обмениваясь неторопливыми ленивыми фразами.

И если бы они услышали хвастливые речи в соседней комнате, то лишь пожали бы плечами, ибо, в отличие от парижских франтов, прекрасно знали неприступность гордой басконки.

— Вина! И закусок! — закричал Таранн. — Куда подевались все служанки?

— Служанки? — переспросила хозяйка. — У меня их нет. Я буду обслуживать вас сама, любезные господа… Разрешите только заняться сначала дамами, что поднялись наверх… В Байонне женщинам всегда уступают первое место: так, впрочем, должно быть везде.

Пейроль наградил ее одобрительным взглядом, и она, повернувшись, быстро поднялась на второй этаж.

Аврора и донья Крус по-прежнему стояли у окна. Басконка посмотрела на них с той жалостью, что всегда рождается в сильной душе при виде слабости.

Но прекрасное лицо мадемуазель де Невер было овеяно столь глубокой печалью, что сердце вольнолюбивой дикарки не могло не откликнуться на это горе… Более того, она поняла, что Пейроль негодяй и что за таинственным появлением в ее доме двух девушек, одна из которых была в подвенечном наряде, скрывается какая-то драма, а может быть, и трагедия… Как ни хитрил интендант принца Гонзага, из его распоряжений ясно следовало, что восемь вооруженных мужчин готовы на все, лишь бы не выпустить из рук свою добычу.

Известно, что женщины часто отравляют друг другу жизнь по самым ничтожным поводам. Но когда под угрозой оказывается любовь, они забывают о ревности и мелочной мстительности.

Хасинта, столь яростно защищавшая свою независимость и честь, что никто не смел на них посягнуть под страхом примерного наказания, инстинктивно догадалась, что ей следует помогать не мужчинам, на чьей стороне была сила и которые, возможно, проявили трусливое вероломство, а двум этим слабым созданиям — беспомощным и очевидно страдающим.

Когда басконка видела на одной стороне попранное право, а на другой — насилие и ложь, она без колебаний делала выбор, ибо душа ее жаждала справедливости, и она защищала достоинство других с той же пылкостью, что и свое собственное.

Пленницы не подозревали, что отныне у них появился бескорыстный и бесценный союзник.

— Поешьте, милые дамы, — сказала им хозяйка. — Через несколько минут я вернусь; только не засните, пока не переговорите со мной.

Донья Крус посмотрела ей прямо в глаза… Неужели их хотят заманить в новую ловушку?

Хасинта поняла, что творится в душе у цыганки.

— Не сомневайтесь во мне, — сказала она. — В нашей Стране Басков живут честные люди…

И с этими словами трактирщица скрылась за дверью. Снизу ее уже звали. Приспешники Гонзага жаждали вновь увидеть это тонкое лицо, обрамленное волнами смоляных волос. Они так давно не признавались женщине в любви, что у них чесались языки.

Но та, к которой они устремляли пылкие взоры, была способна перехитрить их всех, не исключая принца и Пейроля.

Когда басконка появилась на пороге, она была встречена восторженными восклицаниями.

Молодые дворяне, поджидая ее, уже успели осушить несколько кувшинов приятного местного вина; а поскольку оно было довольно крепким, то быстро ударило им в голову — тем более что легло на пустые желудки.

— Эй, красотка! — вскричал Монтобер. — Твои розовые щечки восхитительны, но нам нужно и чего-нибудь более существенного. Черт возьми! Я тебя с удовольствием расцелую, но прежде я должен выпить и поесть… я становлюсь пылким, лишь утолив жажду и голод. А ты, Ориоль?

— Ориоль готов любить в любой час дня и ночи, — ответил за толстяка Носе, — да вот беда: его самого ни одна женщина никогда не любила.

В положении несчастного финансиста ничего не изменилось: как играл он роль шута и посмешища на ужинах регента или во время пирушек в особняке Гонзага, так продолжал веселить своих спутников и на пути в Испанию.

Однако раньше он все же пытался парировать особо колкие замечания, чтобы не потерять уважения к самому себе; теперь же он угрюмо промолчал, ибо его снедали черные мысли и он не понимал, как можно смеяться, спасаясь бегством.

Обстоятельства изменились: жизнь утеряла все свои веселые стороны, и он не считал нужным радоваться наперекор судьбе.

Прекрасная трактирщица подбоченилась, так что еще больше выпятилась ее упругая грудь, выставила вперед левую ногу, чью изящную линию не столько скрывала, сколько подчеркивала укороченная на басконский манер юбка, и обвела взглядом своих гостей, ни на ком не остановив взора.

— Что угодно будет вашим светлостям? — спросила она. — У меня есть наваррская ветчина, арагонские фазаны под томатным соусом, печеные яйца, семга из Эбро, рагу из дичи… Могу приготовить для вас и гаспачо по-бургосски…

— А что это такое, твое гаспачо? — спросил Таранн.

— Стручки перца, дольки чеснока, мелко порезанный лук, кусочки огурца, перец, соль, уксус, несколько ложек масла — и все это тушится с хлебом и мясом… Здесь никто не умеет его готовить так, как я.

— Согласен на гаспачо! — воскликнул Носе. — Ты приправишь его улыбкой, и все найдут это блюдо превосходным, даже если от него случится заворот кишок… По правде говоря, сам я думаю, что это изрядная дрянь!

Хасинта, не поведя даже бровью, спокойно продолжала:

— А что господа будут пить? «Шаколи д'Авола», «Педро Хименес» или «Аликанте»?

— И то, и другое, и третье! — ответил Гонзага. — Только неси, не мешкая. Они хотят есть, но пить им хочется еще больше.

Через четверть часа все сидели за накрытым столом и с жадностью истребляли все новые и новые блюда, которые ставила перед ними хозяйка.

Не слышалось ни смеха, ни разговоров — лишь стук вилок и звон стаканов. Хозяйка то появлялась в зале, то исчезала на кухне. Тогда молодые люди принимались шумно призывать ее к себе, но она не обращала на них внимания, словно бы не замечая, как постепенно разгораются глаза и багровеют лица.

Ужин длился уже более двух часов, и с каждой новой бутылкой пирующие распалялись сильнее. Вновь был брошен клич заключить пари, ставкой которого оказалась прекрасная хозяйка.

В общей зале столы постепенно опустели. Здесь осталось только несколько испанских контрабандистов, поглощенных игрой в кости.

Пейроль поднялся и, быстро взглянув через раскрытую дверь на этих людей, шепнул что-то на ухо принцу Гонзага, а затем направился к выходу.

— Ого! — вскричали его спутники в один голос. — Неужто Пейроль хочет обойти нас и договориться с красоткой за нашей спиной? Это не по правилам. Спор должен разрешиться здесь.

— Успокойтесь, господа, — промолвил интендант. — Я заранее отказываюсь от участия в пари… охотно признаю, что любой из вас имеет больше шансов, чем я.

С этими словами он вышел в общую залу и скромно присел возле игроков, делая вид, что его чрезвычайно интересует игра.

Герцы, однако, даже не глянули в его сторону, словно никого рядом и не было. Тогда он решился сам завязать разговор.

— Вы, как я погляжу, отменные игроки, судари мои, — льстиво произнес фактотум.

— Разве это игра? — отвечали ему. — Мы просто коротаем время: бросаем кости, чтобы развлечься и набить руку.

— Ничего себе развлечение! Черт возьми, как бы мне хотелось помериться силой с такими молодцами, как вы! Ради такого удовольствия я пожертвовал бы даже ужином у регента… Возьмете меня в компанию?

Достав из кармана горсть золотых монет, он бросил их на стол. Подобные аргументы всегда действуют неотразимо.

— Вот моя ставка! — с улыбкой сказал Пейроль. — Конечно, французские луидоры не чета испанским дублонам… Вы ведь из Испании, любезные мои господа? Это сразу видно по вашей благородной осанке.

Игроки ответили на комплимент поклоном. Не то чтобы они очень уж гордились своим запиренейским происхождением, но известно, что каждый испанец считает себя более знатным, чем сам король.

— Хозяйка, вина! — крикнул интендант. — Самого лучшего, что найдется в твоем погребе… Кто любит играть, любит и выпить… Не так ли, судари мои?

Басконка была проницательна… Она поняла, что игра послужила лишь предлогом и что Пейроль явно замыслил что-то недоброе. С людьми, подобными этим контрабандистам, так просто компанию не водят: вряд ли их общество могло доставить удовольствие…

Она принесла игрокам несколько бутылок и вернулась на кухню. В стене было пробито крохотное слуховое окошко, о существовании которого фактотум не подозревал. За ним и затаилась Хасинта, намереваясь не упустить ни единого слова из разговора Пейроля с игроками.

Интендант метнул кости. Его ставка оказалась бита, именно этого он и хотел.

Налив вина, он чокнулся с испанцами, осушил стакан одним махом и бросил на стол еще одну горсть золота.

Контрабандисты, перемигнувшись, толкнули друг друга коленом под столом. Они испытывали сильнейшее желание прогуляться с новым другом по саду, чтобы проверить содержимое его карманов.

А тот, проиграв уже шестую ставку, был по-прежнему спокоен и невозмутим. После каждого тура он не забывал подливать всем вина…

Из соседней комнаты доносились выкрики и взрывы хохота. Приспешники принца, пользуясь разрешением своего хозяина, пировали на славу: уже почти все были мертвецки пьяны.

Контрабандисты пока лишь приближались к этому блаженному состоянию, так что с ними все еще можно было говорить о серьезных вещах.

Пейроль сделал им знак, и все головы придвинулись к нему.

— Господа, — произнес он тихо, — теперь я хочу поставить на кон жизнь человека!

Его собеседники инстинктивно взялись за рукояти ножей, спрятанных за поясом. Ибо без навахи[30] не выходит из дому ни один испанец — будь то знатный идальго или оборванный нищий. Равным образом каждый мгновенно схватывает суть дела, когда речь заходит о таком волнующем и замечательном сюжете, как убийство.

— Где и когда? — спросил один из них, по всей видимости, вожак, от которого и зависело принятие решения.

— В ущелье Панкорбо… когда он явится сюда…

— И когда же он явится?

— Наверное, послезавтра… самое большое, через два дня. Но уже утром вам нужно быть там и ожидать его.

— Он один?

— Их будет трое… может быть, четверо… Я плачу только за его смерть, и плачу дорого.

— Сколько?

— В пять раз больше золота, чем я дал вам выиграть сегодня. Деньги получите сразу после того, как дело будет сделано. Но я должен иметь доказательства, что он действительно мертв…

Глаза испанцев вспыхнули алчным огнем.

— По рукам! — воскликнул вожак. — Кто этот человек?

— Он называет себя шевалье Анри де Лагардер… Ему около тридцати восьми лет; светловолосый, с черными усами… Его считают одним из лучших клинков Франции.

— С навахой не сравнится ни одна шпага, — ухмыльнулся контрабандист. — Нож работает бесшумно и быстро… и свидетелей своих подвигов не оставляет! Кому довелось познакомиться с нашей навахой, тот уже ни о чем не расскажет…

— Вас только пятеро, — сказал Пейроль, — нужно набрать еще людей…

— Зачем? Ведь их только четверо? — спросил вожак, которого звали Перес-наваррец.

— Возможно, их будет только трое, — поправил интендант, нервно передернув плечами. — Но это ничего не значит. Мне приходилось иметь с ними дело, и я знаю, что каждый из них легко справится с вами.

Вожак вскинул голову с видом оскорбленного самолюбия, а его подручные недоверчиво переглянулись.

— Так ты сможешь набрать людей побольше? — настаивал Пейроль.

Перес пожал плечами.

— Завтра же у меня будет пятьдесят человек, — сказал он, — стоит только кинуть клич. Здесь шатается множество оборванцев из Страны Басков, Каталонии, Арагона и Наварры. У каждого под лохмотьями таится кинжал, и между всеми нами заключено нечто вроде секретного соглашения.

— В таком случае пусть вас будет пятьдесят, — промолвил фактотум. — И пусть дьявол заберет мою душу, если я уверен, что этого достаточно… Как бы он не ускользнул от вас!

— Пятьдесят против четверых! Да это же трусливое убийство! — презрительно бросил Перес.

Интендант, на которого это зловещее слово не произвело никакого впечатления, упреждающе поднял руку.

— Я сказал, пятьдесят! — повторил он холодно. — И добавлю: пятьдесят храбрецов, умеющих поставить на карту саму жизнь!

— Клянусь самим Христом! — воскликнул Перес. — Это что, демон?

— Что-то вроде этого… когда в руках у него шпага…. Дьявольщина! Да вы никак трусите, друзья?

Послышался хор протестующих голосов; и в самом деле, нужно было обладать отвагой господина де Пейроля, чтобы бросить в лицо наваррским контрабандистам обвинение в трусости.

— Мы не боимся никого и ничего! — самодовольно возгласил вожак. — А уж в ущелье Панкорбо можно остановить целую армию с горсткой храбрых ребят… Однако вы, монсеньор, кое о чем забыли…

— О чем же?

— Условия нужно переменить… Что хорошо для пятерых, то не подходит для пятидесяти…

— Справедливо, — принужден был согласиться интендант. — Я удваиваю сумму… Возможно, вы пятеро получите и втрое больше обещанного, когда принесете мне его шпагу в Сарагосу.

VI. ОДНА ЖЕНЩИНА ПРОТИВ ВОСЬМЕРЫХ МУЖЧИН

Хасинта, прижавшись ухом к слуховому окошку, не упустила ни единого слова из этого интересного разговора. Теперь у нее не оставалось сомнений, что история, рассказанная ей Пейролем, была лживой от начала до конца. Подлый заговор, незримой свидетельницей которого она стала, подтверждал самые худшие ее опасения.

Она была знакома с интендантом уже очень давно. Впервые он пришел в этот дом, когда ей было всего девять лет; при ребенке обо всем говорили не таясь — тогда-то и услышала она о похищении маленькой девочки, чье исчезновение наделало много шума в окрестностях Венаска.

И имя Лагардера всплыло в ее памяти: его часто поминали в связи с этим делом. Путешественники всегда были ласковы с маленькой Хасинтой, — но в тот раз она получила особенно много подарков, польстивших ее детскому тщеславию. Вот почему она хорошо запомнила Пейроля и сразу же узнала его, хотя прошло много времени и в округе все давно успели забыть старую историю с похищением наследницы замка Кейлюс.

Басконка дала Пейролю понять, что ей кое-что известно, и поначалу это даже привело в смятение хитроумного интенданта. Но он умел выходить из трудных положений и тут же сочинил басню о некоем романтическом приключении, истинность которого была подкреплена несколькими золотыми луидорами. Ссылаясь на тайну и роковые обстоятельства, он упросил Хасинту никому не рассказывать о молодых девушках, оказавшихся на ее постоялом дворе, потому что их приходится тщательно оберегать от коварных врагов.

Басконка, привыкшая жить своим умом, сопоставила воспоминания с нынешними событиями и довольно быстро обнаружила связь между той девочкой, которую Пейролю не удалось схватить в былое время, и одной из двух молодых девушек, столь бдительно охраняемых вооруженными мужчинами. Возможно, печальная невеста в подвенечном платье и была той самой исчезнувшей малюткой? Не зря фактотум приказал не выпускать их с постоялого двора и даже из комнаты…

Что до таинственного Лагардера, она теперь знала, какую участь ему готовят.

Она сказала пленницам: «В нашей Стране Басков живут честные люди».

Это было истинной правдой, и именно поэтому услышанное так возмутило ее. Только презрение могла она испытывать к человеку, который покупал пятьдесят головорезов, чтобы те напали из засады на одного.

А тот, против кого замышлялось убийство, несомненно, был смельчаком. Она и сама была бесстрашна, а потому брезгливо относилась к трусам. Пейроль, который думал найти в ней союзницу, сам того не зная, нажил себе опасного врага.

Ей пришлось покинуть свой наблюдательный пост, потому что молодые дворяне громогласно звали ее, грозясь, что сами придут за ней и разложат прямо на столе… Но она услышала уже вполне достаточно, и ее не слишком интересовали дальнейшие распоряжения Пейроля контрабандистам.

Впрочем, ей давно пора было появиться, чтобы утихомирить не в меру расходившихся парижан. Едва она подошла к столу, как Монтобер, крепко обхватив ее за талию, усадил к себе на колени.

Мгновенно вырвавшись, она вскочила на ноги и влепила дерзкому звонкую пощечину, что было встречено оглушительными криками «браво» и рукоплесканиями. Пристыженный Монтобер, у которого язык уже изрядно заплетался, не посмел протестовать и решил на время оставить свои попытки.

Наведя порядок среди гостей, басконка вернулась к слуховому окошку как раз в тот момент, когда Перес со своими людьми рассовывали золото по карманам. Затем они поднялись, намереваясь уходить.

— Значит, договорились, — напутствовал их Пейроль со сладкой улыбкой. — Завтра в полдень отправляйтесь в условленное место. Если вы и в самом деле хотите заработать, то заставьте Лагардера издать предсмертный хрип… Не зря же называют это ущелье Гозье де Панкорбо[31].

И он расхохотался, весьма довольный этим зловещим каламбуром, а затем, когда зала опустела, вернулся к своим спутникам; Гонзага взглянул на него вопросительно и получил ожидаемый ответ:

— Лагардер не перейдет испанскую границу!

— Закройте двери! — приказал принц хозяйке постоялого двора. — Пусть никто нас больше не беспокоит. Сегодня ночью мы не будем ложиться: и мне, и этим господам предстоит еще долгий путь, а пока мы желаем как следует повеселиться… Поэтому поднимитесь к нашим дамам и предупредите их, чтобы они не волновались, услышав крики и смех…

— Эти дамы, вероятно, уже легли, — сказала Хасинта, — но я на всякий случай посмотрю… В любом случае, они не смогут ничего услышать, так что вы можете не стесняться, господа… Пейте, прошу вас, я отлучусь всего лишь на минутку.

Она отослала спать своего брата, отпустила кухарку и вихрем взлетела по лестнице, которая вела в комнату девушек.

Отворила ей донья Крус.

Аврора, стоя на коленях перед распятием, молилась.

Хасинта некоторое время смотрела на нее, а затем ласково положила ей руку на плечо.

— Вы уже бывали в Испании? — спросила она неожиданно.

— Да, мадам, я жила там довольно долго…

— Ваше раннее детство прошло в окрестностях Венаска?

Аврора подняла на нее свои прекрасные глаза.

— Откуда вам это известно? — спросила она.

— Разве это так важно? — мягко возразила басконка. — А теперь скажите мне со всей откровенностью: вы знаете шевалье Анри де Лагардера?

Аврора, смертельно побледнев, выпрямилась и тут же пошатнулась, так что донье Крус пришлось поддержать ее.

— Да, — прошептала она, — это мой жених. Мы должны были стать мужем и женой, когда…

— Кто вы и почему задаете все эти вопросы? — не выдержав, воскликнула Флор.

Хасинта, казалось, не слушала ее. Взяв в ладони руку Авроры, она прикоснулась к ней губами.