История Горбуна (№3) - Странствия Лагардера

— Лагардер спит в ущелье Панкорбо… Спит вечным сном…

— Но вы и сами, монсеньор, должны были бы вечно блуждать в подземелье Байонны… Есть мертвецы, которые возвращаются!

— Не стану вас разубеждать! В замке вы будете не одни…

— Кто же на этот раз останется нашим тюремщиком? Неужели снова господин де Пейроль? О, подобная работа вполне в его вкусе, он с удовольствием согласится охранять двух слабых женщин.

— Вы не ошиблись, — подтвердил интендант, изогнувшись в шутовском поклоне и насмешливо улыбаясь. — Мне это чрезвычайно приятно, потому что я получу возможность проводить все свое время в вашем милом обществе. Надо же как-то скрасить унылое однообразие здешней жизни!

— Думаю, что вы быстро возненавидите мое общество… Я разучилась смеяться, а отвращение, внушаемое мне вашей особой, вряд ли сделает наши беседы содержательными. Но запомните: несмотря ни на что, несмотря на все ваши старания, мы скоро вылетим из клетки, где вы нас заперли, и я снова буду смеяться, снова буду свободна и весела! А ваш последний час уже не за горами… Как же я обрадуюсь, достойный господин Пейроль, когда наконец вы отправитесь в лучший мир…

Интендант давно уже всеми силами избегал пререканий с цыганкой. Вот и сейчас ему на помощь пришел Гонзага.

— Донья Крус, — вмешался он в страстный монолог девушки, — даже и не пытайтесь отыскать способ известить принцессу Гонзага о том, где живет теперь ее дочь. Иначе и вам, и вашей подруге придется плохо.

— Однако вы только что утверждали, что не желаете смерти Авроры… Тогда чего же ей бояться?

— И я продолжаю это утверждать. Но если кто-либо попробует похитить ее у меня, я дам отпор любому, а вы дорого заплатите за непослушание.

— Не советую вам запугивать меня, монсеньор. Я рождена свободной, свободной и умру. И я не буду давать вам напрасных обещаний, ибо все равно не сдержу их. Но чего вы опасаетесь? Нас же будет охранять господин Пейроль!

И она наградила фактотума таким убийственным взглядом, что тот невольно задал себе вопрос: справедливо ли то, что только мужчины имеют привилегию именоваться сильным полом?

— Ах, если бы вы пожелали, — вздохнул Гонзага, — вы бы могли стать герцогиней…

— Да, вы правы, сам черт с вашей помощью едва не наградил меня этим титулом! — насмешливо отозвалась Флор. — Впрочем, маркизой я могу сделаться и без вашего участия: стоит только приехать сюда маркизу де Шаверни.

— Какая же вы наивная, милая моя девочка, — улыбнулся принц. — Я припоминаю, что как-то вечером этот легкомысленный Шаверни выпил лишнего и намекнул вам на подобную возможность, но неужели вы поверили, что…

— Вас это никоим образом не касается, монсеньор! Впрочем, нет, касается: буду ли я маркизой или останусь простой цыганкой, все равно я никогда не превращусь в соучастницу ваших преступлений! Так что не рассчитывайте, что вам удастся сделать из меня слепое орудие вашей воли…

— Тем хуже для вас…

— Наша перепалка утомила меня, монсеньор, хотя я и понимаю, отчего вы так раздражены: вам досадно, что партия проиграна… Не теряйте же понапрасну время, господин принц. Вас ждут в Мадриде, вы на пути к новым должностям, почестям и богатству… Прощайте!

И цыганка, подчеркнуто почтительно поклонившись, направилась к двери.

— Дерзкая упрямица! — бросил Гонзага своему фактотуму. — Глаз с нее не спускайте, не давайте ей ни писать писем, ни получать их, а главное, не позволяйте ни с кем встречаться. Вы отвечаете мне за нее головой.

Пейроль наклонился к хозяину.

— А вдруг она будет слишком уж непокорна? — вкрадчиво прошептал он. — Вдруг я решу, что нам опасно дольше держать ее подле Авроры и необходимо прибегнуть… к крайним мерам? Даете ли вы мне полную свободу действий, монсеньор?

В устах такого негодяя, как Пейроль, подобный вопрос звучал весьма зловеще.

Взгляд его маленьких серых глазок был колюч, а крючковатый нос придавал фактотуму сходство с хищной птицей.

Разбойники, промышляющие в глухой лесной чаще, отбирают у одиноких путников только кошелек, Пейроль же жаждал жизни своей жертвы! Этот мерзкий ядовитый паук готов был, казалось, наброситься на непокорную и высосать всю ее кровь.

— Свободу действий? — переспросил Гонзага, сделав вид, что не понял вопроса.

Интендант указал рукой на далекий замок.

— Когда мы будем там… — начал он и умолк.

— Ну же! — поторопил Филипп.

— У отважной, но неосторожной юной девицы, отправившейся подышать воздухом на смотровую площадку башни или погулять по горной тропе, может, избави Бог, закружиться голова или подвернуться нога… Вы же знаете — утес имеет в высоту не менее сотни футов, ступени башни наверняка стерты и полуразрушены…

Принц, обхватив голову руками, надолго задумался: похоже, лакей угадал намерения господина!

Выждав какое-то время, Пейроль снова склонился к уху Гонзага.

— Несчастье никогда не приходит одно, — прошептал он. — Флор может пригласить с собой подругу…

На этот раз, кажется, он зашел слишком далеко: принц вздрогнул и, поднявшись из-за стола, произнес:

— Нет, у меня иные намерения. Я решил оставить Аврору в живых: она станет нашей приманкой, своеобразным щитом, выкупом, который мы сможем отдать, дабы вернуть себе утраченное… Если она умрет, то между нами и французским двором навеки вырастет непреодолимая преграда.

— Однако она наверняка будет помехой в Мадриде. Ваши планы грандиозны, а она как гиря повиснет на вас и помешает идти вперед. Регент может потребовать у Филиппа V[43] ее выдачи, а принцесса Гонзага самолично прибудет за дочерью… Вам придется давать объяснения, и доверие к вам будет подорвано.

— Подумать только, что время делает с людьми! — воскликнул Гонзага, скрестив на груди руки. — Куда же девалась твоя былая сообразительность, мой бедный Пейроль? Страх остаться один на один с тенью Лагардера превратил тебя в алчущего крови хищника… а может, ты попросту боишься доньи Крус?

Не пройдет и недели, как между Францией и Испанией начнется война, и будь спокоен, я не останусь в стороне…

Если, вопреки вам и твоим заверениям, Лагардеру все-таки удалось избежать смерти в ущелье Панкорбо, то я добьюсь ареста этого наглеца и отправлю его гнить в старую башню, что стоит на Утесе Рыцарей в Наварре. Не исключено, впрочем, что его вздернут на виселицу, которая возвышается на площади возле обители Милосердных братьев…

— Я уверен, монсеньор, что нам больше нечего бояться Лагардера. Сейчас опасность исходит от принцессы Гонзага: она непременно будет разыскивать свою дочь, и регент поможет ей в этих поисках.

— Если она появится в Испании, я немедленно прикажу проводить ее до французской границы… Я не желаю видеть эту женщину, которая формально по-прежнему является моей супругой…

— …И, следовательно, обязана подчиниться вам. Действительно, об этом я не подумал.

— Но что бы ни случилось в дальнейшем, — продолжал Гонзага, — пока вам следует в точности придерживаться моих инструкций: поселите мадемуазель де Невер в башне и не пускайте к ней никого, за исключением врача… Двоих слуг вам будет вполне достаточно… Отыщите их среди местных крестьян. И горе тому, кто покусится на жизнь дочери моего покойного друга или же на жизнь доньи Крус! В нашей игре и так хватает трупов, а покойники, как мы с вами знаем, имеют обыкновение вставать из могилы, дабы свидетельствовать против живых!

— Повинуюсь, — кивнул Пейроль. — Девицы не умрут до тех пор, пока в том не будет нужды.

II. СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ

Маленький маркиз де Шаверни сильно изменился.

Любитель оргий в садовом домике принца Гонзага стал непременным участником кутежей регента[44], никогда не забывавшего пригласить его на свои едва ли не еженощные бдения.

Однако маркиз откровенно скучал на этих сборищах, и никто больше не слышал его смеха, некогда столь звонкого и веселого.

Филипп Орлеанский успел давно забыть о Гонзага и его компании: у него хватало других забот!

Отношения между Мадридом и Парижем окончательно испортились. Двор герцога и герцогини Мэнских в Со напоминал тлеющий вулкан. Все, кто был недоволен регентом, находили там самый горячий прием. Пока в тени боскетов[45] Лагранж-Шастель декламировал свои «Филиппики», на улице Нев-де-Пти-Шан плелся заговор Селамара[46].

Двором в Со занимался аббат Дюбуа[47], усердно зарабатывавший митру[48].

Регент же ограничивался частыми встречами с девицей Фийон. Последняя с одинаковым рвением участвовала в ночных забавах Филиппа Орлеанского и занималась шпионажем. У Фийон был ключ, который позволял ей в любое время проникать в кабинет принца в Пале-Рояле, обходясь без посредничества лакеев. Ибанье, главный дворцовый привратник, и Бреон, камердинер регента, получили приказ не замечать ее визитов. Из этого следовало, что, в каком бы расположении духа ни находился принц, он всегда готов был выслушать свою шпионку.

Она-то и раскрыла заговор, организованный Селамаром.

Одна из ее пансионерок отправилась на свидание с секретарем испанского посланника, герцога Селамара. Молодой человек заставил себя ждать, потому что спешно готовил важные депеши, которые должен был доставить в Мадрид некий аббат.

Секретарь имел глупость объяснить причину своего опоздания, и Фийон посчастливилось услышать его рассказ. Спустя полчаса о мадридском вояже узнал аббат Дюбуа, который и поспешил послать вдогонку за курьером своих эмиссаров. Аббата задержали в Пуатье; найденные при нем бумаги компрометировали многих высокопоставленных особ. Среди документов был также обнаружен список имен шестидесяти заговорщиков.

План был грандиозным и предусматривал похищение юного короля и регента и провозглашение Филиппа V королем Франции. Но так как Филипп V не собирался покидать Мадрид, в Париже от его имени должен был править Альберони. Именно этот министр главным образом и выигрывал от соединения двух корон. Все было готово для осуществления коварных замыслов. Оставалось лишь поднести огонь к бочке с порохом.

За несколько дней до того, как был раскрыт заговор, Шаверни в который уже раз участвовал в кутеже регента. Ему изрядно наскучили шум и пьяные собутыльники, и он, умудрившись, кстати, остаться трезвым, незаметно покинул апартаменты Филиппа Орлеанского и вышел в город.

На небе сияла яркая луна, освещавшая улицы куда лучше, чем дымные фонари, бывшие, по милости господина д’Аржансона, в полном небрежении.

Юный дворянин беспечно брел по берегу Сены, совершенно не думая о тех подозрительных личностях, что с наступлением ночи наводняли Париж. Увы, господин д'Аржансон боролся с ними так же успешно, как заботился об освещении городских улиц.

Ох уж эта хваленая полиция былых времен! Впрочем, с тех пор мало что изменилось…

Маркиз шел и размышлял о том, что со дня отъезда Лагардера он не имел вестей ни о нем, ни о мадемуазель де Невер, ни о донье Крус. Единственное, что ему удалось узнать, так это то, что шевалье побывал в Шартре.

Несколько дней назад он нанес визит принцессе Гонзага, которая после исчезновения дочери на кладбище Сен-Маглуар вновь облачилась в траур и уединилась в своих покоях.

— Слава богу, моя кузина принцесса пообещала известить меня, если ей удастся хоть что-то разузнать, — бурчал себе под нос маленький маркиз. — Регенту ничего не известно, иначе он не преминул бы рассказать мне нынче ночью последние новости. Я тревожусь. Пожалуй, стоит еще раз обременить своим присутствием Аврору де Гонзага.

Пообещав себе поторопиться с этим визитом, Шаверни вновь обрел бодрое расположение духа. Маленький маркиз принадлежал к тем людям, которые не могут постоянно предаваться грусти. Он ускорил шаг и даже принялся насвистывать модную песенку.

Подойдя к Новому мосту, он понял, что поступил крайне разумно, когда решил сегодня почти полностью отказаться от вина: разве сумел бы он, будучи пьяным, справиться с четырьмя противниками? Один шел ему навстречу, трое догоняли сзади. Вряд ли это был полицейский дозор. Маркиз решил встретиться с опасностью лицом к лицу и обернулся к троим неизвестным, одновременно косясь в сторону закутанного в черный плащ приближающегося прохожего. Последний, к удивлению Шаверни, быстро миновал его и скрылся в темноте. Зато трое остальных оказались не так миролюбивы.

До маркиза донеслись обрывки их разговора: беседа не имела никакого отношения к красотам лунной ночи.

Шаверни вынул шпагу из ножен и прижал ее к бедру, готовый в любую секунду отразить нападение. Совершив эти приготовления, он резко остановился.

Три клинка тоже были готовы к бою.

— Мы, бедные дворяне, — начал один из молодчиков, — остались без средств к существованию и вынуждены просить подаяния у прохожих. Вот моя шляпа, сударь. С вашей стороны будет весьма великодушно положить в нее несколько монет…

С этими словами он бросил на парапет свою шляпу и встал в позицию; его сообщники встали в фехтовальную стойку.

— Господа, вы избрали странный способ разжалобить парижан, — со смехом произнес Шаверни. — Обычно я кладу свою лепту в кружку для бедных в церкви Сен-Маглуар, причем делаю это без чьих-либо напоминаний.

— Моя шляпа тоже годится для подобных целей.

— Ошибаетесь, — возразил Шаверни. — Она грязна, а мне вовсе не хочется пачкать руки…

И он ударом шпаги наотмашь отправил в Сену не угодившую ему импровизированную кружку для подаяний.

Тотчас же три клинка скрестились со шпагой Шаверни, и маркиз понял, что ему довелось столкнуться с сильными и умелыми противниками. Бандиты прекрасно владели оружием и действовали слаженно.

Человек в плаще, успевший уже отойти довольно далеко, услышал звон стали, остановился и повернул назад.

«Черт побери! — подумал Шаверни. — Если он присоединится к этим мерзавцам, то, боюсь, я не скоро попаду на ужин к регенту…»

— Держитесь, дружище! — меж тем воскликнул прохожий. — Я иду к вам на помощь!

Неожиданное появление нового персонажа отвлекло внимание нападавших от Шаверни: все трое одновременно обернулись в сторону незнакомца.

В этом была их ошибка. Шаверни воспользовался ею, сделал выпад и пронзил плечо одного из бандитов.

Тот, не обращая ни малейшего внимания на струящуюся кровь, переложил шпагу в левую руку. По всему судя, он не собирался сдаваться или отступать. Его движения были по-прежнему четки и уверенны, словно он находился в фехтовальном зале. Ночные искатели приключений прекрасно владели клинком; возможно, это были провинциальные учителя фехтования, приехавшие в Париж в поисках заработка.

Впрочем, избранный ими способ добывания средств к существованию не сулил мэтрам большой поживы. Шаверни и его новый товарищ доказывали это с оружием в руках, и весьма убедительно.

Как только маленький маркиз почувствовал поддержку, к нему вновь вернулось его бодрое настроение, и он с удвоенной энергией принялся наносить удары. Он и его неожиданный союзник действовали столь умело и решительно, что вскоре путь был свободен: бандиты почли за лучшее убраться с их дороги и отправиться просить подаяние в другом месте. Самый наглый из всей троицы в этой стычке, как известно, лишился шляпы и получил удар шпагой в плечо.

Молодые люди взглянули друг на друга и изумленно вскрикнули:

— Шаверни!

— Навай! Ты разве не бежал вместе с Гонзага?

— Нет… Впрочем, это не помешало регенту выслать меня из Парижа вместе со всеми.

— Выслать? Тебя?

— Именно… Мое имя значится в черном списке, составленном и подписанном регентом… А так как я вовсе не желаю оказаться в Бастилии, то выхожу на улицу только ночью.

— И поэтому ты смог прийти мне на помощь?

— Совершенно верно…

— Какая удача! Мой дорогой Навай, услуга за услугу: через двадцать четыре часа я вновь увижу регента и уверен, что после нашей с ним встречи ты сможешь гулять, где и когда тебе вздумается… Но ответь мне, почему ты не последовал за Гонзага?

Маленький маркиз помнил, что среди его бывших друзей этот человек был самым порядочным. Именно поэтому он без обиняков задавал свои вопросы.

— А ты сам почему расстался с ним? — гордо вскинув голову, вопросом на вопрос ответил Навай.

Несколько мгновений молодые люди молча смотрели друг на друга.

— Почему? — внезапно воскликнул Шаверни, принимаясь горячо пожимать руку товарища. — Да потому, что ни ты, ни я не созданы для служения убийце… Мой дорогой Навай, значит, мы оба, вопреки нравам нашего развращенного века, имеем совесть! Ах, если бы ты выступил на моей стороне на кладбище Сен-Маглуар, может быть, все кончилось бы по-другому!

Навай опустил голову. Как мы помним, в ту ночь именно он ранил Шаверни.

— Нелегко избавиться от ярма, которое надели на тебя по твоей же воле… Но когда я увидел, что они посмели напасть на женщин, последние мои сомнения исчезли. Если бы девушки позвали меня на помощь, я бы уехал с Лагардером.

Маркиз бросился обнимать приятеля.

— Боже, как мы были глупы, — вскричал он. — Довольно, пора взрослеть! Ну, и… куда же ты направлялся?

— Куда глаза глядят. Подышать воздухом и прогулять свою шпагу, дабы та окончательно не заржавела.

— Идем ко мне, — предложил Шаверни. — До утра нам вполне хватит времени поговорить, и я успею изложить тебе свой план. Уверен — он тебе понравится.

И оба молодых человека, взяв друг друга под руку, продолжили путь по улицам ночного Парижа.

Улица Аррас, переименованная студентами в Крысиную, в этот час была пустынна. Здесь-то, неподалеку от особняка Кольбера, и жил Шаверни.

Этот квартал, населенный веселыми школярами и студентами, вполне соответствовал его жизнерадостному характеру — не то что угрюмые дома, плотно обступившие Лувр и Пале-Рояль: они казались столь же величественными и самодовольными, как и их обитатели.

Слугу, поставившего на стол поднос с ликером и двумя рюмками, Шаверни отослал спать. Удобно устроившись в глубоком кресле, он предложил Наваю последовать его примеру.

— Я слушаю тебя, — пригубив ликер, произнес Навай. — Посмотрим, может ли мудрость вещать твоими устами.

Маркиз потянулся, изящным жестом расправил кружевное жабо и манжеты и с уверенностью заявил:

— Разумеется! Прежнего безумца Шаверни отделяют от Шаверни нынешнего восемь долгих дней и ночей. За это время наш молодой человек сильно изменился… Испытания превращают зеленого юнца в зрелого мужа.

— Значит, за эти дни ты сильно повзрослел и перестал быть прежним шалопаем? — с улыбкой спросил Навай.

— Что ты думаешь о шевалье де Лагардере? — вместо ответа задал вопрос Шаверни.

— Во Франции еще не перевелись храбрецы, — сказал Навай, — но ему поистине нет равных… К тому же он человек чести, а в наше время это такая редкость…

— Готов ли ты служить ему?

— Мы помогали Гонзага бороться с Лагардером… Встать на сторону шевалье — истинно благородный поступок.

— Я тоже так считаю. А каково твое мнение о мадемуазель де Невер?

— Она достойна его… Если ей нужна моя помощь, я целиком в ее распоряжении. Тебе повезло больше: ты успел предложить ей свою шпагу.

— К сожалению, это были только слова. Но моей вины тут нет.

— Твоя рана едва затянулась, — с волнением в голосе произнес Навай. — Пожалуйста, прости меня, — добавил он, помолчав. — Но ты сам налетел на мой клинок!..

— Забудь об этом. Давай лучше поговорим о другом, — прервал его Шаверни. — Что ты скажешь о донье Крус?

— Если я открою тебе свое сердце, — рассмеялся Навай, — то, пожалуй, станешь ревновать. Мне кажется, что рано или поздно донья Крус станет маркизой, и я от всей души желаю ей этого. Если бы я мог, я бы не задумываясь предложил ей свое покровительство, но я отступаю, ибо ты любишь ее, а она любит тебя.

— Кто тебе это сказал?

— У меня есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать… А разве я говорю неправду?

— Правду, — без всякой бравады ответил маркиз. — Настанет день, когда состоятся две свадьбы, но среди приглашенных не будет принца Гонзага.

После недолгого молчания юный Навай спросил:

— Где сейчас находятся эти трое?

Он подразумевал Лагардера, Аврору и цыганку, а так как о них только что шла речь, то он не счел нужным называть имена.

— Не знаю… Регенту тоже ничего не известно, равно как и принцессе Гонзага. Это меня очень беспокоит…

— Есть надежный способ получить интересующие нас сведения…

— Да, — ответил Шаверни, в упор глядя на приятеля. — И я как раз собирался обсудить его с тобой.

— Ты хотел бы, чтобы мы поехали вместе?

— Ты проницателен, дружище Навай. Если бы я не встретил тебя, я бы уехал один… Завтра я намеревался получить согласие у моей кузины, вдовы Невера, а вечером — у регента… Но если я правильно понял, теперь мне надо просить разрешения для нас двоих?

— Ты можешь располагать мною, маркиз. Конечно, в отличие от Лагардера и тебя, у меня нет невесты, которую надо спасать, но я хочу отмыть свои руки от грязи, налипшей на них за время службы Филиппу Мантуанскому и его негодяю-фактотуму…

Шаверни обнял его.

— Благодарю тебя, — произнес он. — Раз шевалье не вернулся, значит, Гонзага все еще удерживает добычу в своих когтях… Мы поможем Лагардеру спасти Аврору, не проливая крови Монтобера, Носе и прочих… Нам повезло, наши глаза раньше разглядели истину… Может быть, они тоже присоединятся к нам… Я верю, что не за горами тот час, когда Лагардер лицом к лицу встретится с принцем и его интендантом. Невер будет отомщен, и час отмщения близок!

— Испания велика, — задумчиво произнес Навай. — Где нам искать шевалье?

— Нетрудно найти человека, подобного Лагардеру… Следуя по пятам похитителей, он отмечает свой путь ударами шпаги.

Утро друзья провели вместе, делая необходимые приготовления к отъезду. В три часа их приняла госпожа де Гонзага: Навай мог больше не бояться Бастилии.

…После того как Шаверни привез Авроре из Шатле платок, на котором Лагардер кровью написал письмо, после трагического вечера на кладбище Сен-Маглуар, когда маркиз сражался на стороне шевалье, защищая мадемуазель де Невер, и был ранен, принцесса прониклась к юноше искренней симпатией.

Аврора де Кейлюс облачилась в прежний траур, но, когда она протягивала Шаверни руку для поцелуя, ее бледное лицо, хранящее следы слез, озарилось улыбкой.

— Сударыня, дорогая моя кузина, — произнес маркиз, — дни идут, а дети ваши все еще не вернулись к домашнему очагу.

Слезы покатились по щекам принцессы.

— Я плачу и молюсь, — ответила она. — Но Господь пока не внял моим мольбам.

— Я пришел к вам просить разрешения… — продолжал Шаверни.

— Говорите, я заранее готова дать вам его…

— Есть долги, сударыня, платить которые нас заставляет наша совесть. Мой долг… или, точнее, наш долг, ибо со мной господин де Навай…

— А разве господин де Навай не был одним из фаворитов принца? — помрачнев, спросила принцесса Гонзага.

— Вы правы, мадам, — выступил вперед Навай. — Именно поэтому я хочу искупить свою вину… Я помогал этому человеку похитить вашу дочь. В тот день, когда я понял, что, продолжая служить Гонзага, я навсегда запятнаю свою честь, я покинул его. Вот почему сегодня я нахожусь здесь, в вашем доме.

— Да простит вас Господь, как я сама вас прощаю, — прошептала принцесса. — Если господин де Шаверни пришел вместе с вами, значит, он уверен в вас…

— Если вы не возражаете, сударыня, — произнес маркиз, — завтра утром мы отправимся в Испанию. Как знать, может, Лагардеру понадобится наша помощь? Мы с радостью предоставим наши шпаги в его распоряжение.

— Я рада, что вы опять можете пускаться на поиски приключений, — улыбнулась принцесса. — Как ваша рана?

Навай побледнел, однако же нашел в себе силы ответить вместо Шаверни:

— К счастью, она почти зажила. Моя шпага служила врагам, и я выбросил ее. Та, что сегодня при мне, еще ни разу не покидала ножен. И если вы сочтете, что она достойна их покинуть, дабы выступить на защиту вашей дочери, благословите ее, сударыня!

И, обнажив клинок, он преклонил колено перед вдовой Невера.

Перекрестив сверкающую сталь, она поднесла ее к губам.

— Отныне моя шпага будет служить вам и вашим детям, — торжественно произнес Навай. — Никогда больше я не обнажу ее ради неправого дела.

— Итак, сударыня, мы можем ехать? — напомнил о себе Шаверни.

Принцесса прошла в молельню, где, как мы знаем, висел портрет герцога Неверского, и опустилась на колени перед алтарем.

— Я еду вместе с вами, — произнесла она, вставая. — Я обязана отыскать свою дочь.

— Но разве регент разрешит вам ехать? — изумился маркиз.

— Филипп Орлеанский не сможет отказать в подобной просьбе вдове Невера. А если он воспротивится моему отъезду, я отправлюсь к королю!

Шаверни знал, что, приняв решение, эта женщина не отступала от него. Поэтому он не стал ее разубеждать.

— Если вы сочтете, что для вашей охраны будет достаточно нас двоих, — произнес он, — располагайте нами по своему усмотрению. Наша жизнь принадлежит вам.

— Господа, — ответила принцесса, — сегодняшним поступком вы искупили все свои прошлые ошибки. Согласны ли вы сопровождать меня к регенту? Я надеюсь, что завтра мы уже сможем тронуться в путь. Итак — да поможет Господь матери вернуть своих детей!

III. КОРОЛЕВСКИЙ КУРЬЕР

Филипп Орлеанский не любил, когда дела отрывали его от привычных удовольствий. Однако последние события настоятельно требовали его участия в делах государства.

В это утро в присутствии аббата Дюбуа и министра Леблана были опечатаны бумаги герцога Селамара.

У дверей испанского посольства поставили караул из мушкетеров, так что герцог стал узником в собственной резиденции.

Со всех сторон приходили известия о бегстве высокопоставленных особ, замешанных в заговоре; над несколькими кардиналами, среди которых оказался Бисси, Полиньяк и Роган, нависло обвинение в измене.

Двор в Со поглощал теперь все внимание регента. Почуяв угрозу своей власти, Филипп Орлеанский решил уделить время политике.

Аббат Дюбуа посоветовал ему немедленно послать курьера в Мадрид, чтобы передать приказ господину де Сент-Эньяну, французскому посланнику при дворе Филиппа V, как можно скорее покинуть Испанию. Аббат опасался, что, узнав об аресте Селамара, Альберони захватит Сент-Эньяна.

— У тебя есть надежный человек? — спросил его регент.

— Пока нет, — ответил Дюбуа. — Но через два часа будет.

— Не забудь разузнать, не знаком ли он с кем-либо из заговорщиков.

— Поэтому я и прошу дать мне два часа.

— Хорошо. Но ты головой отвечаешь за его благонадежность. Когда ты переговоришь с курьером, пришли его ко мне, я тоже побеседую с ним.

Надо сказать, Филипп Орлеанский не очень-то доверял людям Дюбуа и был бы не прочь сам найти кого-то, кто мог бы отправиться в Испанию.

И вот как раз тогда, когда он безуспешно перебирал в памяти имена, ему доложили, что принцесса Гонзага просит аудиенции для себя и господ де Шаверни и Навая.

— Навай в Париже?! — изумился регент. — Одно из двух: или он окончательно расстался с Гонзага, или принц поручил ему шпионить за женой, а может, даже за мной! Нет, этого я не потерплю: если мои подозрения подтвердятся, я расправлюсь с ним!

Пока регент заочно решал участь Навая, принцесса Гонзага и оба ее спутника ожидали в приемной. Приблизившийся к ним придворный низко склонился перед принцессой.

Это был господин де Машо, лейтенант полиции, занявший сей пост после Вуайе д'Аржансона.

— Господин маркиз, — обратился де Машо к Шаверни, — я рад приветствовать вас во дворце; однако, к сожалению, я не могу сказать того же вашему товарищу. Господин де Навай, я должен вас арестовать!

— Я готов поручиться за него! — воскликнул Шаверни. — Уверяю вас, что его королевское высочество буквально через минуту собственноручно подпишет указ, отменяющий его изгнание!

— Возможно… — ответил лейтенант полиции. — Но имеющиеся у меня распоряжения датированы вчерашним вечером, а в них сказано, что принцу Гонзага и всем его людям, ранее изгнанным из Франции, запрещено въезжать в пределы Французского королевства… Можете вы мне доказать, господин Навай, что этот приказ к вам не относится?

— Нет…

— В таком случае следуйте за мной… Пока господин де Шаверни не получит иных распоряжений регента относительно вас, чего я искренне желаю, долг повелевает мне задержать вас.

И, вызвав капитана охраны дворца, господин де Машо приказал ему немедленно взять Навая под стражу и препроводить его в Бастилию.

Навай поклонился принцессе, наблюдавшей за действиями лейтенанта полиции с обычной для нее ледяной невозмутимостью, и пожал руку другу.

— Не беспокойся, — сказал ему Шаверни, — через час ты будешь на свободе.

Солдаты уже собирались увести Навая, когда в приемную вошел Филипп Орлеанский. Регент счел необходимым самому выйти к принцессе Гонзага, чтобы подчеркнуть свое к ней расположение.

— Что здесь происходит? — спросил он. Де Машо вышел вперед.

— Сюда явился господин де Навай, — ответил он. — Следуя имеющимся у меня инструкциям, я приказал отвести его в Бастилию.

— Прошу вас отложить на время исполнение вашего приказа, — сказал регент. — Проводите принцессу и этих господ ко мне в кабинет, и пусть нас оставят одних!

В присутствии бесстрастной и надменной принцессы Гонзага, не снимавшей траура со дня гибели герцога Неверского, Филиппу Орлеанскому всегда становилось жутковато; впрочем, ему не часто доводилось ее видеть.

Регент, с презрением относившийся ко всем женщинам и со сладострастием взиравший на любое существо, одетое в юбку, боялся поднять глаза на принцессу, которая, несмотря на многолетнее затворничество, была по-прежнему прекрасна. В душе он относил ее к редким неземным созданиям, подвластным воле Неба, а не мирским законам. Герцог Орлеанский почтительно приветствовал принцессу Гонзага и пригласил ее сесть.