X. ШЕЛКОВЫЙ КОШЕЛЕК

Много часов провела маленькая цыганка у каменной ограды Новой башни, не сходя с места и тревожно оглядывая безмолвные улицы вокруг площади. Она не смела никуда отойти: вдруг те, кого она ждет, придут сюда, пока она будет разыскивать их по всему городу?

Время шло. Ей с Лагардером уже никак не успеть к полуночи в замок!

Или шевалье не поверил ей? Возможно, решил, что она все равно не придет на свидание — захочет бросить его и вернуться к прежней своей вольной жизни?

Эта мысль причинила Мариките такую боль, что девушка не смогла сдержать судорожных рыданий, ничком упала на землю и заплакала.

Но вскоре Марикита подняла голову: прямо у нее над ухом била копытом лошадь. Цыганка увидела двух всадников. Один из них с участием глядел на нее. Он спрыгнул с коня, протянул руку и помог девушке подняться.

— Что с тобой, бедняжка? — спросил он. — Почему ты так плачешь?

Голос всадника был нежен и ласков, сам он — молод и хорош собой. Его лицо было не таким загорелым, как у испанцев.

Марикита старалась вспомнить, где она видела этот прямой, открытый взгляд, невольно внушающий доверие.

Всаднику ее мордашка тоже показалась знакомой.

— Я узнал тебя, — сказал он, подумав. — Я тебя встретил на дороге из Сеговии в Мадрид. Тогда ты от меня убежала — теперь же все расскажешь, не уйдешь!

Но это была не угроза: молодой человек говорил весело и благодушно.

— Только скажи сперва, отчего ты плачешь. Кто-нибудь обидел тебя? Так назови мне имя этого негодяя — и он дорого заплатит за твои слезы!

Откуда эта таинственная незримая связь двух незнакомых людей? При первом же звуке его голоса она поняла, что он благороден и добр. При одном только виде ее слез он не только проникся горячим сочувствием, но и немедленно бросился ей на помощь.

— Нет, — отвечала она ему, — мне не на кого жаловаться.

— В чем же дело? Ты голодна? Вот мой кошелек…

Он вынул из-за пазухи шелковый мешочек. Сквозь дорогую материю просвечивали золотые монеты. Глаза цыганки широко раскрылись и засверкали, как раскаленные угли.

Отчего? От алчности? Всадник так было и подумал. С огорченной улыбкой он протянул цыганке золотую монету, но та не взяла ее.

Она оттолкнула протянутую руку:

— Мне не нужно того, что там лежит, покажи мне только сам кошелек.

— Зачем?

— Покажи — я прошу тебя!

Это была не просьба, а крик души, вырвавшийся из. трепещущей груди. Молодой человек протянул кошелек.

На нем был вышит герб: в лазоревом поле серебряное стропило, сопровожденное тремя головами мавров натурального цвета две над одной; щит поддержан двумя золотыми леопардами с червлеными[66] горизонтальными полосами и червлеными же когтями; над щитом маркграфская корона. На другой стороне кошелька красовалось имя владельца.

В геральдике Марикита не разбиралась и герб долго не разглядывала, но, прочитав имя, она побледнела и выронила кошелек из рук. Если бы всадник не поддержал ее, она бы и сама рухнула на землю.

— Шаверни!.. — прошептала она, когда немного пришла в себя.

— Да, я Шаверни. Черт! Откуда ты меня знаешь?

Цыганочка выпрямилась, успокоилась и негромко сказала:

— Донья Крус ждет вас.

Маркиз так и подскочил:

— Донья Крус?! Вот это славно, провалиться мне к чертям! Ты знаешь, где донья Крус?

— Да, я знаю, где мадемуазель де Невер с доньей Крус. Вот только не знаю, где шевалье де Лагардер: я жду его здесь с самого полудня, чтобы отвести к ним. Если он не придет — все пропало.

Маркиз испустил радостный клич — так ржет боевой конь, почуяв запах пороха.

— А вот и нет, милая моя! — воскликнул он. — Совсем не все пропало! Пойдем со мной — здесь толком не поговоришь. Расскажи мне все, что тебе известно, и хотя шпага моя не сравнится с клинком Лагардера, ее, думаю, хватит, чтобы освободить молодую герцогиню и будущую — я надеюсь — маркизу.

Он кинул поводья слуге, взял цыганочку под руку и увлек ее в ближайшую харчевню.

Цыганка, уверившись, что перед ней — друг Лагардера, выложила ему все, что произошло с тех пор, как сама она повстречала Анри; девушка поведала о событиях в Мадриде, сообщила, что Кокардас хорошо запомнил того аквадора, который дал ему стакан воды, а главное — рассказала о Пенья дель Сид, где две пленницы ожидали освобождения.

Маркиз упивался ее словами, любовался огнем ее взглядов и отвагой, одушевлявшей ее. Когда Марикита закончила, он пожал ей руку — нежно и целомудренно, словно в благодарность за спасенную жизнь.

— Что же теперь предпринять? — спросил он. — У меня только двенадцать часов, затем я должен вернуться в армию. Впрочем, с тех пор как я впервые увидал этого дьявола Лагардера и полюбовался на то, что он вытворял у регента, я понял, что за двенадцать часов можно успеть немало. Я, правда, всего-навсего Шаверни. Но я сделаю все, что ты скажешь, даю тебе слово!

В глазах маленькой цыганки сверкнула молния.

— Надо убрать с дороги Пейроля! Возможно, придется его убить! Ты решишься на это, если будет нужно?

— Я-то? — рассмеялся маркиз. — Бывают, правда, моменты, когда я и мухи не способен обидеть, но Пейроля я с радостью прикончу в любую минуту — у нас с ним старые счеты! Если я сегодня услышу его предсмертный хрип, увижу свою шпагу в его груди да еще в придачу найду донью Крус, мне в один день привалит столько счастья, сколько иным не найти за целую жизнь!

— Так поезжай в Пенья дель Сид. Ты доберешься туда поздно ночью. Постучи пять раз в большую дверь, и мой отец тебе откроет. Ты скажи ему просто: «Меня прислала ваша дочь Марикита. Возьмите вашу шпагу, герцог, — и смерть Пейролю!»

— Герцог? Кто же твой отец?

— Это неважно… Интенданту Гонзага он не назвал своего имени… Впрочем, тебе я откроюсь: мой отец — испанский гранд дон Педро Гомес-и-Карвахал де Валедира, изгнанный из Мадрида за слишком дерзкий разговор с Альберони.

— А ты цыганка? Ничего не понимаю…

— Многие не понимают; обещаю — потом поймешь. Когда вы с отцом сделаете то, что я тебе сказала, он отведет тебя на второй этаж башни. Там ты встретишь мадемуазель де Невер и донью Крус — и все вы останетесь ждать нас с Лагардером. Нам надо знать, где искать вас.

— А чем займешься ты?

— Буду его искать. Я помогу ему обрести счастье. Не беда, что судьба приведет тебя к цели первым. Мы не должны забывать, что и он разыскивает свою невесту.

— Я первым делом ищу молодую герцогиню Неверскую, мою кузину, — заметил Шаверни. — Мои собственные дела — это уже потом. Разве донья Крус не сказала тебе этого?

— Прежде всего, — отвечала цыганка, — донья Крус мне сказала, что любит тебя.

— Возможно ли?

— Это так. Садись на коня и скачи во весь опор. Передай им, что я не встретила Лагардера у Новой башни, но сдержу свое слово и приведу его. Я найду его хоть на краю света, хоть ценой собственной жизни, но, если я не погибну, молодая герцогиня скоро увидит своего нареченного. Твое же дело — охранять их обеих, пока он не явится, и шпага моего отца будет заодно с твоей.

Она подробно объяснила ему, как ехать в Пенья дель Сид, и Шаверни, вскочив на коня, умчался галопом, окутанный клубами пыли. Он еще раз обернулся, послал отважной девушке воздушный поцелуй своей изящной рукой и скрылся. Это был поцелуй благодарности и надежды…

Маркиз исчез вдали, а Марикита погрузилась в раздумья. Почему на условленное место явился Шаверни, а не Лагардер? Почему шевалье не посадил ее сегодня, как тогда, в Панкорбо, к себе на седло? Увы! Где же он? Где его теперь искать? С тоской думала об этом Марикита, бродя по улицам и расспрашивая всех, кто мог бы ей хоть чем-то помочь.

Отвечали ей все больше бранью да шуточками, так что узнать ей удалось немного. В конце концов она заключила, что Лагардера с товарищами в Сарагосе не было: их не видели ни у одних ворот.

Понурив голову, с тяжелым сердцем Марикита отправилась искать ночлег. Вдруг неподалеку от нее послышались крики; из-за угла показался королевский гонец на коне, а за ним с воем и воплями высыпала толпа. Маленькая цыганка еле успела прислониться к какой-то двери и стала прислушиваться, пытаясь понять, что же значит весь этот шум.

Гонец на всем скаку разбрасывал афишки; люди хватали их на лету, рвали друг у друга из рук. Цыганочка тоже поймала одну. На девушку набросились, стали отнимать листок, но она скатала его в комок, засунула за корсаж, убежала в укромный уголок, расправила бумагу и углубилась в чтение.

Едва Марикита развернула афишку, как ей показалось, что чья-то железная рука сдавила ей горло. Объявлялось, что Франция и Испания находятся в состоянии войны. Всем французам, пребывающим во владениях его католического величества, предписывалось покинуть их в двадцать четыре часа под страхом тюремного заключения или даже смерти.

Чем грозила эта новость Лагардеру и его товарищам, Шаверни, Авроре, донье Крус?

Марикита не могла думать об этом без дрожи, а посоветоваться было не с кем. Если шевалье де Лагардер вернется во Францию, так и не узнав, где скрывается его невеста, отыщет ли он ее когда-нибудь? А самой цыганке представится ли случай привести их друг к другу?

Этой ночью бедная девушка опять не могла уснуть: ум ее был занят всевозможными химерическими, совершенно неосуществимыми планами. Нужно было все продумать заново — и склеить то, что было разбито вдребезги из-за отсутствия Лагардера на условленном месте.

Впрочем, кто знает, быть может, он услышал об объявлении войны еще в Сеговии и сразу же пересек Пиренеи? А вдруг он попал в ловушку, расставленную Гонзага, и теперь, в тот миг, когда Марикита готова была вести Анри навстречу его счастью, завоеванному ценой стольких тягот, трудов и опасностей, он томится в темнице, из которой не скоро выйдет… если выйдет вообще?

Перед глазами цыганочки возникло кроткое лицо Авроры де Невер. Молодая герцогиня словно упрекала Марикиту, так и не сдержавшую обещания вернуть невесте Лагардера свободу и блаженство любви…

— Да и доедет ли Шаверни? — волновалась девушка. — А если доедет — что с ним станется во вражеской стране? Что делать моему отцу? Как сделать выбор между долгом патриота и долгом хозяина, что велит предоставить приют и оказать покровительство каждому гостю, посланному судьбой? Вчера отец с радостью помог бы маркизу, но сегодня он уже не вправе этого делать.

Положение казалось безвыходным.

«А как быть мне? — думала Марикита. — Вернуться в Пенья дель Сид? Искать Лагардера — даже во французских войсках? Но сейчас он не сможет покинуть армию…»

Девушка жестоко страдала, и страдания ее еще умножились, когда она вспомнила: Шаверни тоже говорил, что ему нужно возвращаться в полк… Не сочтет ли он за благо бежать с обеими девушками во Францию? А может, Гонзага перевез своих пленниц в Мадрид и теперь сам стережет их?

Она долго размышляла, что же ей предпринять, и наконец, как истая цыганка, решила послушаться голоса судьбы: «Если мне суждено попасть в беду — значит, я ее не избегну. До сих пор я старалась как могла. Теперь цель моя — отыскать Лагардера, и этой дорогой надо идти до конца».

Тем временем Шаверни галопом мчался на своем коне в Пенья дель Сид; судя по объяснениям Марикиты, до замка оставалось не более двух миль. Уже давно наступила ночь; из-за темноты маркизу приходилось ехать медленнее, чем хотелось бы.

Чем дальше он продвигался, тем больше ему бросалось в глаза необычное для столь позднего часа оживление, царившее в деревнях, миме которых он проезжал. Ему попадалось все больше освещенных домов, все полнее были харчевни, все гуще толпы на площадях — люди размахивали руками и замолкали, завидев маркиза.

«Что бы все это значило? — удивлялся Шаверни. — Куда ни глянь, у всех ружья… Но скромность не позволяет мне предположить, что все пули предназначены исключительно для меня! Что же тогда происходит?»

Но в неведении он пребывал недолго. Почуяв опасность и запах пороха, лошадь маленького маркиза встала на дыбы, а сам он счел за благо извлечь шпагу из ножен. Он был готов даже к тому, что вот-вот в темноте блеснет несколько вспышек и вокруг него засвистят пули. Дорога здесь проходила по узкому ущелью — самое место для засады.

«Не готовится ли второе Панкорбо? — промелькнуло в голове у Шаверни. — Ну что ж! Тогда я клянусь последовать примеру Лагардера и проложить себе путь по трупам врагов!»

Маркиз прислушался: ему показалось, что справа зашевелились ветки. Луна пряталась за черными тучами; в ущелье царил непроглядный мрак.

Маркиз пришпорил коня, готовый снести любое препятствие со своего пути. Но далеко он не проехал: вскоре лошадь встала как вкопанная перед живой стеной.

Из зарослей вылез человек, за ним другой, третий, четвертый… Нашему смельчаку предстояло разметать человек двадцать!

— Стой, кто идет? — крикнул один из испанцев.

— Какое тебе дело, разрази тебя гром?! — сердито ответил Шаверни. — Я полагаю, дворянин никому не обязан давать отчета, кто он и куда едет.

Для обычного времени теория была недурна, но сейчас практика ее явно опровергала. Лошадь не слушалась узды: кто-то мертвой хваткой вцепился ей в морду. Шаверни заметил вокруг себя с дюжину теней — и все эти люди были вооружены!

— Сопротивляться бесполезно, — произнес тот же голос. — Нас много, от нас не уйдешь.

— И сколько же вас тут против нас двоих?

— Больше двадцати.

— Иначе сказать, восемнадцать трусов! — прогремел маркиз. — Останьтесь втроем-вчетвером, тогда поговорим.

— Брось бахвалиться, нам твоя жизнь не нужна, — невозмутимо отвечал испанец. — Скажи только, кто ты.

— Не скажу! Я с гордостью ношу свое имя и не привык называть его всяким бандитам вроде вас.

— Ты не француз?

— Француз, черт побери! — неосторожно воскликнул Шаверни. — И между прочим, у нас во Франции на людей нападают днем, и я, по крайней мере, вижу, кого отправляю на тот свет.

Не успел он договорить, как его стащили с седла и вырвали из рук шпагу.

— Возвращайся в Сарагосу, — крикнул маркиз слуге, — и передай той цыганке: я все равно доберусь до замка!

Слуга не заставил себя уговаривать (при всей преданности хозяину он не видел сейчас смысла ввязываться в драку) и повернул назад. Его проводили несколькими выстрелами, не причинившими ему, впрочем, никакого вреда.

— Чего же вам надо? — продолжал маркиз. — Защищаться я теперь не в состоянии, но зато могу сказать вам пару слов, которые вряд ли придутся вам по вкусу.

— Не о чем тут говорить, — произнес кто-то из испанцев. — Ты француз, да еще и дворянин — вот и весь сказ.

— А почему вы считаете, что вправе хватать французских дворян? Вам нужен мой кошелек?

— Был бы нужен, мы бы его давно отобрали.

— Что-то я вас не понимаю. Вы не хотите меня грабить? Так кто же вы? Наемные мстители?

— Не наемные, а народные. Разве ты не знаешь, что французский регент объявил Испании войну?

— Спасибо за то, что сообщили мне эту новость, судари мои. Значит, завтра я буду иметь честь с новой шпагой в руках стоять под знаменами Франции.

— Много болтаешь, — сказал главарь. — У нас и без тебя дел хватает. Связать его!

Сказано — сделано. Шаверни с ног до головы опутали веревками, связали руки за спиной и замотали поясом рот. В таком виде его погрузили на лошадь, один из испанцев взял ее под уздцы, и весь отряд двинулся куда-то по узкой дороге — увы! — безнадежно удаляясь от Пенья дель Сид.

Чтобы объяснить, каким образом Шаверни наткнулся на засаду, нужно рассказать вот о чем. Одновременно с королевским глашатаем, который отправился в Сарагосу и другие города на севере Испании с вестью об объявлении войны, из Мадрида выехал еще один курьер, частный.

Этого курьера отправил не король и не Альберони, а лично Гонзага. Прежде всего посланец принца должен был сообщить новость Пейролю и передать, чтобы фактотум не покидал Пенья дель Сид, где ему ничто не угрожает.

И в самом деле — первый министр разослал всем местным властям приказ обеспечить содействие и поддержку господину де Пейролю и прочим особам, находящимся с ним в замке.

Но Гонзага сообразил также, что вокруг Пенья дель Сид можно расставить ловушки, куда обязательно попадет крупная и лакомая дичь. Если, к примеру, там объявится Лагардер — пусть узнает, каково искать невесту во вражеской стране. Если же не удастся поймать самого Лагардера — значит, в силки угодит Кокардас или Паспуаль, а может, и оба сразу… Гонзага был совсем не прочь отомстить за поражение, которое нанес ему гасконец, выскользнув из петли в Мадриде.

Итак, курьер выполнил вначале официальное поручение и мог теперь доложить своему хозяину, что мадемуазель де Невер чувствует себя лучше, а спасителей пока нигде не видно. Затем он до вечера ездил по окрестным деревням и распространял тайные инструкции, исходящие якобы от Альберони и предписывающие задерживать и отправлять в Мадрид всех французов, следующих к границе. Если в сетях случайно запутается какая-нибудь мелкая рыбешка, ее никогда не поздно будет отпустить, но не исключено, что улов окажется куда более ценным…

Одним из первых в ловушку имел несчастье угодить Шаверни.

Невеселы были мысли маркиза, пока его везли неведомо куда. С одной стороны, он злился оттого, что был так близко от Авроры и доньи Крус, но не смог повидать их; с другой — тревожился, не зная, что ожидает теперь его самого.

Впрочем, Шаверни чуял, что ко всему этому так или иначе приложил руку человек, которого он называл своим любезным кузеном. Но вызнать у своих похитителей побольше маркиз не мог: ведь ему, так сказать, надели намордник. И еще Шаверни мрачно думал, что завтра ему надлежит явиться в полк. Это было, учитывая распоряжение регента, делом чести для маркиза «Я должен прибыть в армию во что бы то ни стало, — думал он, — даже если не удастся повидать донью Крус».

Отряд шел уже более трех часов. Начинало светать. Маркиз увидел, что его охраняют теперь всего шесть человек: остальных отослали, решив, что и такой охраны довольно.

Это было весьма приятное открытие: хотя связанный и безоружный Шаверни все равно не мог пока ничего предпринять, однако он убедился, что враги, считая его совершенно беспомощным, ослабили бдительность.

Дорога тянулась над обрывом. Лошадь Шаверни ступала по самому краю пропасти, дно которой маячило перед глазами маркиза. Обрыв был очень крутой, его склоны поросли редким кустарником, внизу тянулась узкая луговина, зажатая меж остроконечных скал. Попасть туда можно было лишь по пастушьей тропке.

Шаверни мечтал, чтобы его лошадь оступилась. Правда, скатываясь в эту бездну со связанными руками, он, скорее всего, сломает себе шею… Но выбора не оставалось, а трусом маркиз не был.

Но лошадь все не спотыкалась. Тогда Шаверни решил помочь ей. Выбрав момент, он сильно ударил ее каблуком под брюхо — и дело было сделано: к величайшему изумлению конвойных, конь сорвался с обрыва и вместе с маркизом покатился по склону.

Как вы понимаете, падение было не из приятных. Рухнув на дно ущелья, лошадь, даже не заржав, тут же издохла. Шаверни не видел ее гибели: от удара он и сам потерял сознание. Лишь через четверть часа, если не больше, маркиз пришел в себя.

Веревки, которыми он был опутан, тоже не выдержали этого сальто-мортале и лопнули. Шаверни были весь в крови, но жив и свободен.

Разумеется, маркиз потерял шпагу. Поэтому он не сумел, как хотел бы, отвесить вежливый поклон своим бывшим спутникам. Те решили, что их пленник расшибся в лепешку; они стояли на краю пропасти и прислушивались, не раздастся ли оттуда предсмертный стон…

Итак, не имея возможности откланяться, маркиз с нахальным хохотом помахал испанцам рукой:

— Поровней бы место выбирали, господа хорошие! Дорожные происшествия могут сослужить неплохую службу тем, кто умеет ими пользоваться!

XI. КОЗЛИНЫЙ ДОЛ

Явиться на свидание с Марикитой Лагардеру помешали весьма важные события.

В Сеговии ему нечего было делать. Раздобыв себе и своим товарищам лошадей, он отправился на север.

Ясной цели у шевалье не было. Он убедился, что Аврору прячут не в Мадриде, — но где же теперь ее искать? В Наварре, в Арагоне, в Кастилии? А вдруг девушек увезли в какой-нибудь глухой уголок Каталонии? Тогда поиски будут долгими, трудными и почти безнадежными.

С вершины Монте-Кайо возле Каталаюда, откуда видна почти вся Испания, Анри оглядел расстилавшуюся перед ним страну. Возможно, он ожидал, что внутренний голос скажет ему: «Вот куда надо идти!»

Но этого не случилось… Меж тем солнце вставало из вод Леонского залива и начинало свой каждодневный путь, словно и не было на земле радостей и горя, надежд и разочарований, возвышенных сердец и пустых душ…

Вдали катила свои прозрачные голубые воды Эбро. На каком берегу ждала Лагардера Аврора де Невер?

Шевалье был в отчаянии. С самой Байонны он ничего не знал о возлюбленной. Все его действия оказывались бесполезными, все поиски — тщетными. Каждое новое разочарование ранило Лагардера в самое сердце. Он привык бороться и побеждать, и теперь его бесило упорное недоброжелательство фортуны, обрекавшей его на невыносимое бездействие.

Эти постоянные неудачи, словно бесконечные булавочные уколы, извели Анри. Он был готов, точно бык, истыканный бандерильями, ринуться на своих врагов и — убивать, крушить, разносить в клочья, вспарывать животы, вдыхать запах крови, громоздить горы трупов!

Кокардас с Паспуалем валились с ног от усталости. Лагардер не оставлял им времени ни на сон, ни на вино, ни на любовь. Но они не жаловались. Не жаловался и баск: не участвуя в разговорах своих товарищей, которые болтали, не закрывая ртов, он, как молчаливая тень, неотступно следовал за Лагардером и, быть может, один понимал его муку…

До свидания в Сарагосе оставались еще сутки, поэтому в Сервере Лагардер позволил своим людям отдохнуть.

— Пейте, — сказал он им, — развлекайтесь, точите шпаги, кормите лошадей… Пора сбросить с себя это оцепенение. Если завтра наши дамы не найдутся, мы отправимся к самому Гонзага и заставим его признаться, где он их прячет!

— Ну, ничего не скажешь! — шепнул Кокардас на ухо Паспуалю. — Вулкан заклокотал, что-то будет завтра?

— Будет страх великий! — отвечал нормандец. — Кругом все покраснеет от крови… может, даже от нашей.

— У тебя-то, голубь мой лысый, кровь небось белая. Ты же не подкрашиваешь ее, как я, добрым вином!

Приятели уже собрались возобновить свой бесконечный спор о том, что лучше — вино или женщины, но Антонио Лаго примирил их.

— Кровь хороша, когда пролита в честном бою, — сказал баск, — а вино — когда разлито по стаканам. Давайте пить!

Лагардер, запершись, целый день просидел в одиночестве. Только когда солнце скрылось за холмами, он вышел к товарищам и спросил:

— Вы готовы?

Все трое сидели за столом. Кокардас, не покидавший своего места с самого полудня, одним махом вылил себе в глотку содержимое почти полной бутылки. Баск засунул за пояс кинжал, лежавший перед ним, а Паспуаль в порыве обычной своей любвеобильности бросился на кухню целовать перезрелую толстую андалузку — командиршу доблестной армии мисок и горшков.

— Лошадей! Едем! — отдал приказ Анри.

Четверть часа спустя они галопом гнали своих лошадей по направлению к Эбро, чтобы утром доехать вдоль берега до Сарагосы и встретиться там с цыганкой.

У гасконца язык с перепоя слегка заплетался, не он все равно болтал без умолку. Заставить Кокардаса-младшего замолчать могла только виселица, да и то лишь тогда, когда петля сдавила ему горло (теперь гасконец от души хохотал, вспоминая об этом).

— Голубь мой, — обратился он к Паспуалю, — давно ли тебе в последний раз снились дурные сны?

— Какие сны, когда мы вообще не спим? — изумился брат Амабль. — Вот уже больше недели наши головы не касались подушек.

— А вот и нет, дружок. Я-то в мадридской тюрьме прекрасно выспался.

— А я бы и глаз не смог сомкнуть при мысли, что завтра явлюсь перед прекрасным полом в таком безобразном виде… — в ужасе прошептал Паспуаль.

— Ты, может, и не сомкнул бы, а я — уж поверь мне — спал без задних ног и видел сон.

— Какой же? Не очень-то приятный, наверное?

— Ошибаешься, дьявол тебя раздери! Вот как там было дело. Мы поехали разыскивать Пейроля, вот как сейчас, и вдруг нам навстречу высыпает орава чертенят и хочет нас задержать, голубь ты мой.

— Чертенят?

— Чертенят, дружок!

— И как же они хотели нас задержать?

— А то не знаешь? Чародейством, конечно.

— Ах, благородный друг мой, это дурной сон…

— Ты слушай дальше. Значит, там были черти, а с ними — женщины, это ведь одно и то же…

— Нет-нет! Я их много повидал…

— Ну, ничего не скажешь! Кого ты повидал? Чертей?

Паспуаль закатил глаза и умильно промурлыкал:

— Нет… женщин…

Гасконец, не обращая внимания на восторги друга, продолжал:

— Еще там были большие котлы, и все вокруг них плясали. А у меня язык от жажды распух и свесился до самой земли.

— Так ты видел ад? А то и вправду там побывал?

— Очень может быть, дьявол меня раздери! Знаешь сколько там было всяких баб — молодых, старых, толстых, тощих, смазливых, безобразных?.. А что на них было надето — ух, тут уж ничего не скажешь!

— Так что же?

— Ветер — и больше ничего!

— Как это — ветер?

— Вот так, голубь мой, просто ветер, воздух да алое пламя из-под котлов… То-то, дружок, ты бы облизнулся! И было их больше сотни.

Лошадь нормандца споткнулась так, что он чуть не вылетел из седла, — Паспуалю было не до поводьев.

— Как тебе повезло, Кокардас, что ты все это видел, — прошептал он. — Конечно, это лишь сон, мечта… Но ведь и вся наша жизнь — мечта… А что было дальше?

— Дальше? Они уселись на метлы и улетели, а мы с тобой всех чертей покидали в котлы. А потом мне приснилось множество полных бутылок, мехов, бочек, и вино лилось, словно из источника Мансанарес в Мадриде, а я пил, пил, и все мне было мало.

— Опять заговорила твоя пагубная страсть, благородный друг мой!

— Бутылку откроешь — она и не пикнет, вот что я тебе скажу. А женщин чуть тронешь — сразу вопят, да и не тронешь — все равно вопят. Вот пускай наш малыш найдет молодую герцогиню да женится на ней, и тогда я тебе докажу, что самое лучшее в жизни — вовсе не мечта.