V. ПРОДАВЕЦ ВОДЫ

Поразмыслив, Шаверни решил, что нет смысла возвращаться в Испанию прежней дорогой, ибо, проехав по ней дважды, он не обнаружил никаких следов Лагардера.

Посланник заверил его, что шевалье не было в Мадриде; не было там и девушек, что подтвердил ему сам Гонзага во время их последней встречи.

Значит, надо искать в другом месте. Но где? Куда ему ехать? На восток? На запад? А может, ему следует отправиться в Арагон или Кастилию или помчаться в Леон?

Сыскать человека в Испании не легче, чем извлечь иголку из стога сена, а у маркиза оставалось так мало времени! На счету был каждый день, каждый час! Вдобавок Шаверни плохо знал испанский язык, что весьма затрудняло поиски. И если он на своем ломаном испанском еще мог кое-как задать вопросы, то пространные ответы собеседников он зачастую понимал лишь наполовину.

Поэтому все свои надежды он возлагал на некое озарение или же знамение, которое укажет ему, где надо искать девушек и Лагардера.

В ожидании чудесного предзнаменования он вместо Наварры поехал в Страну Басков, причем заметьте, любезнейший читатель, что, отправляясь на поиски, Шаверни вовсе не думал о том, что в любую минуту он может быть схвачен людьми Гонзага или же агентами Альберони. Между тем попасть в руки испанцев значило для него оказаться если не на эшафоте, то в тюрьме; впрочем, времени сидеть взаперти не было: в надвигающейся войне Франции потребуются твердая рука и непобедимая шпага Лагардера.

— Помоги себе сам, маркиз, — то и дело повторял Шаверни, — и тогда Небо тоже поможет тебе!

И Провидение пришло-таки ему на помощь. Сам того не подозревая, маркиз приехал как раз туда, куда ему было нужно. Он оказался рядом с ущельем Панкорбо, чья отверстая пасть неодолимо влекла его к себе.

На фоне величественной природы человек всегда ощущает себя маленьким и ничтожным. Вот и Шаверни, который стоял у входа в Панкорбо, казался себе карликом. Он вспомнил, что неподалеку отсюда находится Ронсевальское ущелье[59], и подумал, что если доблестный Дюрандаль[60] в руках Роланда легко крошил скалы, то чудовищный меч, сжимаемый некогда рукою Властелина судеб, сокрушил эти горы с той же легкостью, с которой путник взрезает кинжалом спелый гранат.

Въехав в ущелье, он пустил лошадь шагом. По обеим сторонам высились черные скалы, вдоль тропы бежал ручей. Над узкой расселиной кружилось воронье, задевая крыльями острые камни. Отталкивая друг друга, зловещие птицы с хриплым карканьем устремлялись вниз. Сомнений не было: в ущелье лежали трупы и прожорливые вороны, привлеченные запахом падали, слетались сюда со всей округи.

В ручье, зацепившись за камень, мок какой-то бесформенный предмет.

Маленький маркиз спешился и поддел его концом шпаги; предмет оказался грязной серой шляпой со сломанным пером.

«Кажется, я уже где-то видел сей головной убор, — подумал Шаверни. — Подобное украшение даже в этой стране благородных лохмотьев решится надеть далеко не каждый. Черт возьми, но все-таки чье же лицо выглядывало из-под этой шляпы? Неужели я так и не сумею это вспомнить?»

И, словно фокусник с Нового моста, он, весело смеясь, стал кончиком шпаги подбрасывать отвратительную тряпку, еще недавно гордо именовавшуюся шляпой. Раскатистое эхо вторило звонкому смеху Шаверни.

Наконец головной убор звучно шлепнулся на землю; маркиз как зачарованный уставился на него и неожиданно воскликнул:

— Кокардас! Слава богу! Я знал, что этот предмет некогда уже услаждал мой взор!

В узком проходе между отвесных скал вилось воронье. Появление человека ненадолго отпугнуло птиц, и они, мерзко каркая, расселись на обломках камней.

Встревоженный, Шаверни двинулся вперед. Неужели где-то здесь лежит бездыханным и сам хозяин шляпы?

Он шел медленно, держа лошадь под уздцы и устремив глаза в землю. В некоторых местах трава была примята и темна, словно ее обильно полили кровью.

Над головой маленького маркиза кружилась стая хищных птиц. Вода в ручье, еще несколько дней назад красная от крови, вновь была чиста и прозрачна. Конь маркиза потянулся, чтобы напиться, но внезапно отпрянул, тревожно фыркая и раздувая ноздри.

На обочине лежал полуразложившийся труп.

Видимо, в эти пустынные места не успели еще добраться странствующие монахи, призванные заботиться о погребении мертвецов.

У покойного не было лица — об этом побеспокоились вороны и стервятники; оттуда, где прежде был лоб, торчал обломок клинка.

В те времена шпаги часто подписывали. Из любопытства Шаверни наклонился, чтобы прочесть сверкающую золотыми буквами надпись. Она состояла всего из двух слов: регент Франции.

Маркиз прекрасно помнил, кто увез с собой шпагу Филиппа Орлеанского: этот обломок свидетельствовал о том, что здесь побывал Лагардер!

Шаверни вскочил в седло и помчался во весь опор, словно индеец, неожиданно обнаруживший, что по его земле только что проехал бледнолицый. Так он проскакал до самого Бургоса, а затем и до Вальядолида, расспрашивая по пути погонщиков мулов и владельцев постоялых дворов.

Всюду ему рассказывали о том, что в ущелье Панкорбо четверо храбрецов перебили и разогнали добрую сотню головорезов и контрабандистов. Испанцы славятся своей склонностью к преувеличениям!

Но после Вальядолида — тишина! Лагардер исчез: никто не видел его, никто не слышал о битве в ущелье Панкорбо.

Двадцать четыре часа маркиз рыскал в окрестностях города, заглядывая во все Богом забытые деревушки. Никаких следов!

Однако не в характере маркиза было предаваться отчаянию. Потерпев неудачу возле Вальядолида, он поспешил дальше и вскоре заметил на дороге девушку удивительной красоты. Маркиз решил порасспросить ее.

У юной красавицы была грациозная, танцующая походка. Судя по внешности и костюму, она принадлежала к племени мавританских цыган.

Завидев Шаверни, она резко остановилась и уставилась на него своими блестящими глазами.

— Кто ты? — спросил ее маркиз.

— Откуда я знаю? — ответила девушка. — Дитя пустыни, дочь воздуха, цветок, распустившийся на восходе солнца.

— Откуда ты идешь?

— Я пробралась через Панкорбо, где многие нашли недавно свою смерть.

— А куда ты спешишь?

— Туда, куда ведет меня судьба. Куда повелел мне идти тот, кто определил мой путь.

— И кто же определил его? — настойчиво вопрошал Шаверни, взволнованный этими загадочными ответами: он чувствовал, что за ними кроется какая-то тайна, проникнуть в которую очень важно для него.

Лицо маленькой цыганки на мгновенье вспыхнуло — и вновь застыло, подобно лику мраморной статуи: стало ясно, что чья-то воля наложила на уста девушки печать молчания, нерушимую, словно гробовая плита.

— Не знаю, — отвечала цыганка. — Просто — он.

— Как тебя зовут? — допытывался Шаверни.

— Марикита.

— А его? Назови мне его имя! Это Лагардер?

Маркиз невольно огляделся, ожидая, что сейчас откуда-нибудь из-за скалы появится шевалье. Когда он вновь посмотрел перед собой, цыганка уже исчезла.

Шаверни чувствовал, что Лагардер где-то здесь. Но сколько он ни рыскал по округе, никаких следов присутствия шевалье не обнаружил.

Как же быть? У Шаверни оставалось всего четыре дня, а он даже не мог себе представить, где Гонзага прячет Аврору и донью Крус. Что же теперь делать? Вернуться к принцессе Гонзага и признаться в собственной беспомощности?

Молодой человек так и не решил, в какую сторону лучше направиться. В конце концов он пришел к неизбежному выводу: что-то разузнать он сумеет лишь в Мадриде — там у него есть друзья, которые, разумеется, помогут ему.

Но, с другой стороны, в Мадриде Шаверни грозила встреча с Гонзага, который был там, как известно, всесилен; его происки мгновенно сведут на нет все старания маркиза.

Шаверни долго размышлял, не зная как поступить.

— Что же! — решил он наконец. — Рискну! Я вовсе не обязан показываться на глаза моему дражайшему кузену в том виде, в каком он встретил меня два дня назад. Сила тут значения не имеет: в этой схватке победит хитрость.

Есть поговорка: молодость не знает сомнений. Шаверни же был молод, а главное — отважен. Неподалеку от Мадрида он обменял коня на осла, одежду французского дворянина на платье испанского простолюдина — и вдвоем со слугой они явились в Мадрид под видом аквадоров.

Шаверни думал, что все это очень просто и вполне безопасно. Однако в отличие от его католического величества отнюдь не каждый желающий может стать Эквадором.

Должность продавца воды — бродячего ли, торгующего ли на базаре — в Мадриде покупается, как во Франции должность нотариуса. Все члены этой корпорации отлично знают друг друга, и, если кто-нибудь посторонний захочет проникнуть в их среду, его заставят либо выполнить все необходимые формальности, либо убраться вон.

Так что не успел Шаверни два раза прокричать: «Aqua, aqua fresca!»[61] — слова, которые путешественник слышит в Испании на каждом шагу, — как его окружила толпа водоносов. Глаза их яростно сверкали, а лица были искажены злобой.

Конечно, маркиз прятал под одеждой кинжал, а под седельным ремнем — короткую шпагу. Однако он сообразил, что с новыми товарищами лучше уладить дело миром.

Впрочем, это не заняло у него много времени.

— Ты давно здесь? — спросил один из водоносов.

— Только что из Сеговии, друг мой. Неужто в этом городе не найдется места для двух славных ребят?

— А разрешение от селадора у тебя есть?

— Кто это — селадор?

— Это чиновник, который отвечает за порядок в городе. Он требует, чтобы каждый новый аквадор представил ему поручительство в том, что является человеком честным, добропорядочным, придерживающимся истинной веры.

— Нет у меня никакого поручительства. А что, я похож на бандита?

Неужели детина, который наступал сейчас на Шаверни, сам предъявлял когда-то такое свидетельство? Вид его позволял в этом усомниться: похоже, он переменил немало занятий, прежде чем стал Эквадором. Может быть, поэтому он и был столь непреклонен.

— Придется тебе отсюда убраться, — заявил он.

— Погоди минутку, друг, — возразил Шаверни. — Зайдем сначала все вместе в эту харчевню да разопьем несколько бурдюков вина — так-то мы лучше сговоримся.

Это было хорошее предложение. Аквадор старается продать как можно больше воды, но немалую часть выручки тратит на вино. Так наши цирюльники никогда не пользуются сами теми мазями для ращения волос, которые так расхваливают клиентам.

Ослов и мулов торговцы водой поставили у входа в харчевню мордами к стене — так их можно бросить без присмотра часа на два, и они не сдвинутся с места.

Шаверни усадил аквадоров в укромном уголке, чтобы их разговора никто не слышал.

— Сколько вы зарабатываете за день? — поинтересовался он.

Послышались разноречивые ответы: кто-то завышал свою выручку более откровенно, кто-то — менее. Маркиз выбрал из услышанного среднюю цифру.

— Значит, — заключил он, — мы с товарищем можем получить в день песеты по три на брата?

— Точно.

— В Мадриде нам надо пробыть четыре дня, итого на двоих — двадцать четыре песеты. Вот вам тридцать, разделите между собой. А теперь давайте выпьем!

У испанцев от удивления глаза полезли на лоб.

— Не поняли? — улыбнулся Шаверни. — Я так и думал, что не поймете. Так слушайте: я не из Мадрида, не из Сеговии, не из Испании — и вообще я не водонос. Я совсем не хочу быть вашим конкурентом.

— Мы видим… Чего же тебе надо?

— Я переоделся Эквадором, чтобы найти красавицу, которую от меня прячут. Через четыре дня весь этот маскарад будет мне уже ни к чему.

Любой испанец, от первого гранда до последнего водоноса, готов сочувствовать влюбленным. Маркиз тронул сердца своих собеседников. Раздался дружный хохот — и вино полилось рекой.

— Мы всех предупредим, — сказал один из водоносов, — чтобы никто тебе не мешал. Да может, и мы тебе еще пригодимся? Мы со своими кувшинами везде бываем и служанок умеем разговорить. Скажи только, в каком доме прячут твою сеньориту. Хотя бы на какой улице?

— Не знаю…

— Так мы узнаем. Какая она из себя?

Шаверни описал им Аврору, донью Крус, Лагардера, Паспуаля и, наконец, Кокардаса, узнать которого было проще всего.

Аквадоры оказались для маркиза бесценными помощниками — пренебрегать такими явно не следовало. Он щедро заплатит им, — но и сам внакладе не останется.

— Пятьсот песет тому, кто разыщет кого-нибудь из тех, о ком я вам рассказал, — объявил Шаверни. — В этот час вы всегда найдете меня здесь. Что ж, до завтра: пока же я и сам отправлюсь на поиски.

Колокольчики на шеях ослов и мулов вновь весело зазвенели — и аквадоры разбрелись кто куда.

— Aqua, aqua pelada, aqua fresquita! Quien quiere aqua?[62] — во всю мочь кричал маленький маркиз, не забывая рассматривать лица прохожих и заглядывать в прорези ставен.

На Пласа Майор его остановила толпа. В центре площади проповедовал монах — «булеро», продавец индульгенций. Таких всегда собираются слушать простые набожные люди.

Лица монаха не было видно: его закрывал шерстяной капюшон. Говорил же проповедник без умолку, рассказывая о страстях Господних так, словно видел все своими глазами, и постоянно взывая к Матери Божьей, святому Иакову Компостелльскому и всем святым праведникам Кастилии и Арагона.

Его красноречие почему-то вызывало страшную жажду. Некий добрый капуцин[63] подошел к водоносу и залпом осушил стакан.

С ним был товарищ: капуцины в Испании всегда ходят по двое. Шаверни предложил воды и второму, но тот лишь презрительно отвернулся: видно, не таким напитком привык достойный отец орошать себе горло!

Впрочем, осмыслить этот факт Шаверни не успел. Проповедник вдруг исчез, словно сквозь землю провалился; женщины, монахи, нищие и все прочие тоже разбежались кто куда.

В несколько секунд площадь опустела: на ней остались лишь рота полицейских, один водонос — то есть Шаверни — и один монах, имя которого мы скоро узнаем.

Другой отряд полицейских, пропустив толпу, перекрыл выходы на боковые улицы; так невод, поставленный на крупную рыбу, дает ускользнуть мелкой рыбешке.

Всякий, кому известно, как в Испании почитают монахов, без труда угадает, кто был этой крупной рыбой. Сообразил это и Шаверни: на капуцина полицейские сети расставлять не могли, и значит, рыбой был он сам. Молодому человеку не пришло в голову убежать с площади вместе с толпой — и вот теперь он угодил в самую заурядную мышеловку.

Но вскоре Шаверни понял, что ошибся: жандармы даже не смотрели в его сторону.

Капуцин же озирался в поисках товарища: он не заметил, как тот живо сбросил шерстяную сутану, накинул ее на женщину, бежавшую впереди, и проскочил через ячейки невода.

Женщину тут же схватили. Увы! Она оказалась торговкой арбузами, которую хорошо знали на Прадо. Жандармы поняли, что их провели.

Второй капуцин не догадался сделать того же — и попался. Однако у него были длинные, крепкие ноги, и он пустился наутек.

Вокруг Пласа Майор началась сумасшедшая гонка. Двадцать раз полицейские уже готовы были схватить убегавшего капуцина, и двадцать раз он ускользал от них. На балконах множество любопытных следили за этой корридой в новом вкусе.

Капуцин несколько раз проскакивал мимо Шаверни. Один раз он промчался так близко, что маркиз расслышал его бормотание:

— Не догонят, голубь мой, не догонят!

Маркиз так и подскочил: это был Кокардас! А второй, стало быть, — Паспуаль.

Что же делать? Окликнуть мнимого капуцина — значит, погубить и его, и себя. Опять Шаверни встретил человека, который знает, где скрывается Лагардер, — и опять не может выведать эту тайну!

Бежать Кокардасу было нелегко: рапира, скрытая под сутаной, путалась у него в ногах. Да ему и надоело удирать от жандармов, словно зайцу от борзых. Пока он изображал монаха, бегство не роняло его достоинства, — но жандармы догоняли, и настал час вновь превратиться в Кокардаса.

Внезапно шпага явилась на свет, и обступившие было Кокардаса жандармы в испуге попятились — тем более что ругался он так, как в монастырях ругаться не принято. Гасконец походил на истыканного бандерильями быка, который вдруг резко останавливается и, разбрасывая во все стороны копытами песок, выбирает первую жертву…

Итак, Кокардас замер посреди площади, один против тридцати полицейских. Из-под распахнувшейся сутаны виднелся ветхий камзол и старые сапоги. Вид у бретера был внушительный; Шаверни еле удержался, чтобы не броситься ему на помощь.

Но врагов было слишком много — к тому же гасконец не видел, что происходит у него за спиной. Неслышно, как змея, к мнимому монаху подполз низенький, коренастый, крепкий человечек — один из тех испанских горцев, что могут поднять лошадь или быка, словно охапку сена.

Кокардас вдруг почувствовал, что сидит на чьих-то широких плечах; потом его перевернули и так, вверх ногами, взвалили на спину.

— Подлые приемчики, дьявол вас раздери! — прорычал гасконец.

Он бы еще много чего добавил, если бы ему дали, — но ему мигом заткнули рот, связали по рукам и ногам и потащили в тюрьму.

Однако Паспуаль ускользнул от жандармов — и Шаверни решил немедленно разыскать его. По горячему следу маленький маркиз рассчитывал уже назавтра добраться до Лагардера. Разве могло юноше прийти в голову, что «булеро», читавший проповедь на Пласа Майор и словно призрак исчезнувший при появлении полицейских, — это и был сам Лагардер?

До позднего вечера всматривался Шаверни в лица всех монахов на мадридских улицах (а встречал он их там немало). Все они были краснорожие, пузатые и воды не пили.

Несколько раз маркиз проходил совсем близко от нормандца — да тот уж был не монахом!

VI. КОКАРДАС НА ЭШАФОТЕ

Два дня спустя Мадрид проснулся от погребального звона колоколов.

Скоро на площади Севада яблоку было негде упасть. Лишь один угол площади, оцепленный солдатами, оставался свободным; здесь стояла виселица.

На эшафот поднялся палач — проверить, все ли в порядке. Он просунул руки в петлю, чтобы убедиться, что узел легко затягивается. Потом палач сильно дернул за веревку и повис на ней всем телом, демонстрируя зрителям, что веревка крепкая и что осужденного отправят на тот свет как положено, без всяких недоразумений.

Если бы кто-нибудь увидел, как палач при этом посмеивается, то с полным основанием заподозрил бы, что недоразумения все-таки будут. Но лицо палача скрывал черный капюшон с узенькими прорезями для глаз. Черной была и бархатная одежда — только широкий красный пояс кровавой полосой выделялся на этом траурном фоне.

То был не постоянный мадридский палач — отвратительный толстый урод. Тот никогда не закрывал лица: он так косил, что ничего не мог рассмотреть сквозь прорези маски. Его взгляда осужденные боялись больше, чем самой петли.

— Отчего же его нет? — удивилась одна женщина.

— Ему только простых воров вешать, — ответил кто-то. — А этот, видно, персона важная, вот для него и выписали палача из Кадиса. Тот здорово умеет вздернуть человека!

— Santa Virgen![64] — воскликнула разом стайка кумушек. — Кадисский палач! Небось не упустит беднягу.

— Да уж наверное!

Минуту спустя вся площадь уже знала, что казнь будет вершить не кто иной, как знаменитый кадисский палач, а сам осужденный — по меньшей мере испанский гранд.

От болтовни рты то и дело пересыхали, так что множество аквадоров, шнырявших по площади, в изобилии собирали деньги и сплетни. Деньги они клали к себе в карман, а сплетни поспешно передавали товарищу, все время стоявшему в сторонке.

Так маленький маркиз узнал, что Кокардаса принимают за высокопоставленную особу. Даже в самых печальных обстоятельствах Шаверни не терял чувства юмора. Сейчас он поглядел на виселицу, силуэт которой мрачно чернел на фоне утреннего неба, и прошептал про себя:

— Бедный Кокардас! Сейчас его и вправду поставят очень высоко.

Мастерство же и репутация палача, будь он кадисский, валенсийский или мурсийский, маленького маркиза нисколько не волновали.

Но не все смотрели на вещи так же. Замена одного из главных действующих лиц предстоящего спектакля породила у многих самые фантастические предположения. Женщин на площади было достаточно, их языки работали, не переставая… И чего только каждая не напридумывала!

— Все вы мелете чушь, — вдруг громогласно заявил какой-то оборванный нищий на костылях. — Знаете, почему сегодня нет мадридского палача? Нынче ночью он отправился в ад — следом за всеми, кому многие годы помогал попасть туда!

Люди тут же окружили его, расталкивая друг друга локтями, чтобы занять местечко получше. Нищие обычно знают много — куда больше, чем кто-либо.

Наш оборванец подмигивал так лукаво, что всем было ясно: он готов высыпать из своей сумы целую кучу новостей.

В первый ряд слушателей протолкался один аквадор и спросил:

— Тебе что-нибудь известно?

— Известно — и немало. Вот ты, сударь мой, торгуешь водой, а сам зачерпнул ее в Мансанарес и ничего не заплатил. Так и нищий бродяга может продать вести, которые собрал по дороге. Дайте мне каждый по монетке, любезные друзья, и я все вам расскажу.

Вокруг нищего столпились не только простолюдины: были здесь и богатые молодые люди, и даже знатные дамы. Песеты так и посыпались в подставленную ладонь оборванца; спрятав полную горсть монет к себе за пазуху, он тут же вновь высовывал руку из-под заплатанного плаща.

Так продолжалось минут пять, — а похоронный звон меж тем не умолкал.

Самая любопытная и нетерпеливая сеньорита похлопала бедняка веером по плечу.

— Говори все скорей, — улыбнулась она, показывая дивные белые зубки. — Говори скорей, и я разрешу тебе меня поцеловать.

Все кругом засмеялись, а глаза нищего загорелись несказанной радостью и немыслимым вожделением. Он тут же потянулся губами к девушке. Та отпрянула:

— Потом, потом!

— Потом, сеньорита, вы убежите и посмеетесь надо мной…

— Что же, — сказала она, — ты мне не доверяешь? Так на тебе!

Соблазнительная, грациозная, она очень мило подставила щечку, а Паспуаль — ведь это был не кто иной, как нежный, любвеобильный брат Паспуаль, — прижал руки к груди, обласкал взглядом ушко, трепещущие ноздри, вырез корсета — и вдруг жадно впился в ее губы, как человек, давно забывший сладость поцелуя и теперь лишь на миг получивший возможность вспомнить ее…

— Ну, теперь говори! — хором воскликнули собравшиеся.

— Ладно, любезные друзья. Я расскажу новость вам всем, хотя только одна сеньорита явила мне такую милость… Палач убит. Его жена нынче утром обнаружила рядом с собой полуостывшее тело. Кто-то поразил его кинжалом в самое сердце.

— Но кто же? Кто его убил?

— Вот уж вопрос так вопрос! Откуда мне знать? Никто, кроме полицейских, не заходил к нему днем, никто никогда не заглядывал ночью… Должно быть, сам дьявол решил наконец утащить его в преисподнюю… или Господь Бог помешал палачу казнить невиновного.

Стало слышно, как в карманах щелкают четки.

— Так осужденный невиновен? — спросил кто-то.

— Сам-то я точно не знаю, но слыхал, что он чист перед, Богом и людьми. А если это и вправду так — Пресвятая Богородица и святой Винсент обязательно спасут его в последний момент!

— А ты с ним знаком?

— Я-то? Да нет. А если вы хотите разузнать все поподробнее — вон там стоит одна цыганочка. Она с ним, кажется, водила дружбу. Только что она говорила, что он не испанец.