БРАТ И СЕСТРА

Леон Мальвуа продолжал: — Все это изложено здесь, в рассказе матери Франсуазы Ассизской, и записано отчасти ею собственноручно, отчасти же мною с ее слов. После того, как с помощью Гийома Раймон сбежал, леди Стюарт отправилась вместе с ним в его замок Но-Фаба, где они рассчитывали застать молодую герцогиню Терезу с маленьким Роланом.

Раймон сожалел о содеянном; леди Стюарт была с ним согласна. Эти достойные души прекрасно понимали друг друга. При этом они нисколько не сомневались, что Гийом действовал из лучших побуждений.

До замка Но-Фаба они добрались перед рассветом. В дороге рана Раймона открылась. В замке никто слыхом не слыхал ни о герцогине Терезе, ни о наследнике, как здесь называли маленького Ролана. Были кое-какие основания полагать, будто мать с сыном отправились в Савойю, и Раймон решил последовать за ними, хотя очень ослабел от потери крови.

На третий день пути в небольшой савойской деревушке неподалеку от Шамбери братья повидались в последний раз, в присутствии леди Стюарт. Раймон умирал и уже принял последнее причастие. Он обнял Гийома, который не мог сдерживать рыданий. Раймон поручил свою молодую жену и сына заботам Гийома, а на случай несчастья назначил его наследником всего своего состояния.

На другой день Раймон герцог де Клар отдал Богу душу. Это случилось двадцать четвертого июля тысяча восемьсот шестнадцатого года. Свидетельство о смерти было составлено по всей форме, и Гийом приложил его к уже имеющимся у него документам.

Леди Стюарт относилась к Раймону как к сыну. Хотя политические взгляды сближали ее с Гийомом, ее любимцем всегда был Раймон. Она тяжело переживала смерть, и, поскольку поиски молодой герцогини и ее сына не увенчались успехом, леди Стюарт в начале тысяча восемьсот семнадцатого года удалилась в монастырь Бон Секур и приняла имя Франсуазы Ассизской.

Тереза вместе с сыном, казалось, бесследно исчезла с лица земли. Вся дальнейшая часть рассказа — лишь плод догадок, опирающихся на разрозненные и не слишком надежные свидетельства, не связанные с тем, что могли об этом знать мать Франсуаза Ассизская и покойный герцог.

— Здесь, — прервался Леон де Мальвуа, придвигая к себе несколько небольших папок, лежавших перед тем в общем пакете, — перечислены имена опрошенных людей. Никто из них не мог сказать ничего определенного.

По-видимому, Тереза, герцогиня де Клар, решив, что деверь предал ее мужа, и считая его виновником всех обрушившихся на того бед, бежала из Франции в страхе, так и не покинувшем ее до конца дней. Она полагала, что Гийомом двигали честолюбивые стремления и корысть. Тереза не сомневалась (и какая мать, дрожащая за своего ребенка, рассуждала бы иначе!), что человек, уничтоживший собственного брата, не остановится перед убийством племянника. С самого начала она решила бежать как можно дальше и надежно спрятать сына. Преследуемая мыслью о братоубийце Гийоме, она проехала всю Савойю, Швейцарию и большую часть Германии.

В глухом захолустье, где Тереза решила наконец остановиться, ей пришлось зарабатывать на жизнь собственным трудом. Она захватила с собой кое-какие драгоценности, но со свойственной всем матерям непоследовательностью свято берегла их на крайний случай, чтобы сражаться, когда сын станет мужчиной и сможет заявить о своих правах.

Меж тем как вдова Раймона влачила тяжкую жизнь в изгнании, леди Стюарт пребывала в женском монастыре Бон Секур, где папской грамотой ей были дарованы особые полномочия вне уставных должностей. Гийом же, как герцог де Клар, получил место в Палате пэров.

В бумагах матери Франсуазы Ассизской упоминается об одном разговоре нового герцога с королем Людовиком Восемнадцатым в Тюильри. Гийом, с согласия леди Стюарт, поведал обо всем королю. Узнав о гренобльской истории, король одобрил поведение своего верного слуги и обещал в случае надобности защитить интересы законного наследника де Клар.

Но надобность так и не возникла.

В тысяча восемьсот восемнадцатом году герцог Гийом женился на единственной дочери принца Эпстейн, которая родила ему двух дочерей. Старшая, Раймона, принцесса Эпстейн, умерла в тысяча восемьсот двадцать восьмом году в возрасте девяти лет. Младшая была нынешняя принцесса Эпстейн — Нита де Клар.

Когда разразилась революция тысяча восемьсот тридцатого года, герцог Гийом уже год как овдовел. Как и некоторые другие приближенные Людовика Восемнадцатого, он находился в оппозиции к Карлу Десятому и приветствовал приход Луи Филиппа. Однако, приличия ради, он, как и многие ему подобные, несколько месяцев держался в стороне.

Именно в это время в Париж приехала бедная женщина, которая, назвавшись мадам Терезой, сняла скромную комнату в доме 10 по улице Святой Маргариты. С ней был юноша лет шестнадцати по имени Ролан. Женщина выглядела очень изможденной, по-видимому, перенесла тяжкий недуг. Сын ее, мужественный не по летам, был одарен удивительной, почти женской красотой. Они, казалось, обожали друг друга и жили крайне замкнуто.

Мать привезла из Германии рекомендательное письмо к Эжену Делакруа, подписанное господином Блаасом, знаменитым австрийским художником. И юный Ролан был принят в мастерскую Делакруа.

Мать же, отныне вольная в своих действиях, начала робко и неуверенно хлопотать, из чего мы в конторе Дебана, где я тогда уже служил, заключили, что она собирается вчинить какой-то иск герцогу де Клар. О чем именно шла речь, мы совершенно не догадывались.

Мэтр Дебан принимал ее несколько раз. Говорил он о ней со смехом, словно о помешанной.

Когда же герцог прервал краткое затворничество и снова занял свое место в верхней палате, Тереза прекратила хлопоты и больше в нашей конторе не появлялась. Возможно, до этого она рассчитывала, что старый генерал-роялист окажется в немилости у нового правительства. Видимо, она надеялась на возвращение к власти сторонников Наполеона.

Но при Луи Филиппе преуспевали и те и эти. Любые.

Будь у вдовы герцога Раймона деньги и советчики, она бы легко выиграла свое дело; более того, ей бы не пришлось его затевать, ведь герцог Гийом отнюдь не собирался завладеть доверенными ему бумагами. Возможно, он не был рыцарь в полном смысле слова, но человек он был порядочный и честный. Не могу утверждать, что он избавился бы от огромного семейного наследства с великой радостью, но одно знаю точно: потребуй во всеуслышание герцогиня, жена его брата, чтоб он исполнил свой долг, и Гийом немедленно вернул бы и титул, и состояние.

Но герцогиня Тереза ничего не сделала. После пятнадцати лет изгнания перед ее взором все с той же ясностью стояла страшная картина, запечатлевшаяся в день бегства из Гренобля. В ушах ее звучал голос Гийома, отрекающегося перед судьями от своего брата. Для нее он был наглый захватчик и безжалостный враг. И не было никого, кто развеял бы ее заблуждение. Но даже если бы такой человек и нашелся, она бы все равно ему не поверила.

Ей по-прежнему казалось, что ради безопасности сына они должны скрываться. Чтобы начать переговоры с герцогом, ей пришлось бы приподнять завесу над судьбой сына Раймона, а она скорей рассталась бы с жизнью, чем согласилась выдать тайну.

И пока госпожа Тереза пребывала в таком душевном состоянии, совершенно одна, не в силах спросить совета, не смея даже открыться сыну, который ничего не знал о своем происхождении, ее постигла новая ужасная беда. Она заболела. Она испугалась, что может умереть, оставив единственного наследника герцога Раймона без имени и средств к существованию.

Тогда-то, снедаемая болезнью, она решилась напасть на своего мнимого врага с тыла. Люди слабые и сломленные борьбой зачастую прибегают к уловкам. У мадам Терезы было свидетельство о рождении сына; но ей недоставало свидетельства о бракосочетании и свидетельств о рождении и смерти мужа. У меня есть здесь доказательство, что она заключила что-то вроде сделки с моим предшественником мэтром Дебаном, у которого эти документы хранились вместе с прочими бумагами герцога Гийома, который ему полностью доверял.

Мэтр Дебан был несчастный, оказавшийся во власти неодолимого порока. Стоило ему сказать слово, и эта семейная драма пришла б к счастливой развязке. Ведь в этой истории не было ни мрачного злодея, строившего козни, ни предателя в строгом смысле слова; предательскую роль сыграл здесь нелепый случай, и все упиралось в недоразумение — столь нехитрое, что и младенец мог играючи разрешить его.

Но мэтр Дебан не произнес нужного слова. Он дошел уже до того, что за несколько луидоров готов был продать душу дьяволу. Он потребовал за три документа двадцать тысяч франков. Тереза продала последние драгоценности, и сделка уже шла к своему завершению, но тут вмешалось кровавое событие (оно произошло почти на моих глазах) последнего дня карнавала тысяча восемьсот тридцать второго года, когда молодой Ролан де Клар исчез.

В момент убийства у Ролана были при себе двадцать тысяч франков, доверенные ему матерью.

Она умерла через две недели; письмо, написанное ею на смертном одре герцогу де Клар, пролило свет на эту тайну.

Затем контора Дебана перешла ко мне. В деле де Клар я нашел три документа, которые так и не удалось получить герцогине Терезе. Вскоре доктор Абель Ленуар, которому она доверилась перед смертью, передал мне четвертый и пятый документы: свидетельство о смерти самой госпожи Терезы…

До этой минуты Роза слушала с полнейшим вниманием, не произнося ни слова. Но тут она прервала брата:

— Ты считаешь, что сын госпожи Терезы неоспоримый наследник де Клар, так?

— Безусловно, — ответил Леон, — законный наследник.

Роза задумчиво потупила грустные глаза, а потом спросила:

— Именно эти пять документов, подтверждающие права единственного наследника, были недавно похищены из твоей конторы?

У Леона вырвался возглас удивления; он немного помолчал и лишь тогда ответил.

— Сестра, — проговорил он наконец, — теперь ты узнала все, что хотела знать. Ты еще не сказала мне, откуда тебе известно о краже бумаг, которая ставит под удар мою честь и способна перечеркнуть мое будущее. Я никому не говорил об этом.

— Во всяком случае, у Ниты останется то, что она получила от матери… — пробормотала Роза в ответ своим, непонятным брату рассуждениям.

— У принцессы Эпстейн не останется ничего! — отвечал он.

— Но почему?

— В прошлом году принцесса Эпстейн проиграла тяжбу с австрийским правительством, и поместья в Германии ей больше не принадлежат. Если она потеряет наследство де Клар, то останется совсем без средств.

— Без средств! — промолвила Роза, и в глазах ее под длинными опущенными ресницами блеснули слезы. — Бедняжка Нита! Она гордячка, выдержит ли она такую напасть?

— Я задавал себе тот же вопрос, — тихо сказал Леон.

— И что же ты надумал, братец мой?

Леон опустил голову.

— Я не предполагал, — прошептал он, — начиная этот разговор, что зайду так далеко в своих признаниях.

— Я должна знать все! — решительно заявила Роза.

— Да, — согласился Леон, — ты права. За неимением другого наследства, оставлю тебе хотя бы полную и откровенную исповедь обо всех обстоятельствах моей злополучной жизни. Так вот, сестра, я постоянно думаю о Ните, потому что был как безумный влюблен в нее, влюблен страстно, до беспамятства!

— Ты говоришь об этой любви в прошедшем времени, братец?..

— Ибо я очень старался побороть эту любовь, — произнес Леон, проводя рукой по изборожденному ранними морщинами лбу. — Говорят, чтобы любить, надо надеяться. Думаю, у меня никогда не было надежды. Впрочем, возможно, человек надеется, даже сам о том не подозревая…

Роза глубоко вздохнула и стиснула руку брата. А тот продолжал:

— Ты права! Ты совершенно права! Мне стало несравненно легче, когда я во всем признался тебе, которая заменила мне всю семью, также как она заменила мне всю вселенную. Поэтому повторяю: у меня никогда не было надежды, ведь я из тех, кто трезво оценивает свои возможности. Сестра, мы с тобой дворяне, но я избрал ремесло нотариуса, которое накладывает печать буржуазности даже на самое знатное имя. Не знаю почему, но мне кажется, принцесса Эпстейн, дочь пэра Франции, скорей согласится выйти замуж за скомороха, авантюриста, за человека самого пропавшего, да за кого угодно, только не за нотариуса. Сейчас модно кричать, что сословные предрассудки вымирают или уже вымерли. Однако ж все, что я тебе говорю, — сущая правда. Мечта моя выглядит настолько несбыточной, что, мне кажется, у меня было бы больше шансов, превратись я вдруг из честного нотариуса в человека вызывающего, необычного, дерзкого, поставившего себя «вне общества», как порой говорят, боясь употребить одно страшное слово для выражения сути; я-то знаю это слово и говорю его: преступного!

Роза молчала.

Леон де Мальвуа с горечью продолжал:

— По крайней мере, все выходящее за рамки обыденной жизни, попадает в мир романов, волнует, удивляет. Роман в наши дни считается делом презренным, однако это дело высочайшее.

Роза застыла как статуя.

И, поскольку брат снова умолк, она сказала со странным спокойствием:

— Я прекрасно тебя понимаю.

И затем совсем тихо спросила:

— Ты когда-нибудь мечтал преступить черту, о которой говоришь?

— Быть может, — отвечал Леон изменившимся голосом. — Но как спокойно ты, сестра, выслушиваешь рассказ о моих терзаниях, которые за год состарили меня, по крайней мере, на двадцать лет!

Роза взяла руку брата и крепко прижала к груди. Он вздрогнул. Сердце Розы стучало так, что, казалось, вот-вот выскочит.

— Я больше ничего тебе не скажу! — вскричал он. — Ты просто не вынесешь!

— Нет, — ответила она со скорбной улыбкой. — Нет. Не бойся. Если б мне было суждено умереть от избытка чувств, сердце мое остановилось бы еще вчера. Будь добр, продолжай.

Леон сделал над собой неимоверное усилие, чтобы снова собраться с духом.

— Я ни разу не преступил черты так называемого долга, — заговорил он снова более твердым голосом, — и если кажется — да так оно и есть, — что я оказался за чертой, то меня толкнул на это слепой случай. Если землетрясение обрушит дом на лежащий ниже по склону участок соседа, можно ли винить в этом хозяина дома? Но почему я должен оправдываться? Суди сама. Это ради тебя, Роза — я это не в упрек говорю — именно ради тебя я приобрел в свое время контору нотариуса Дебана. С возрастом я стал куда рассудительнее, чем был в юности. Я решил приобрести для нас обоих, детей обедневшего помещика, особенно ради тебя, которую мне предстояло выдать замуж, умеренный, скромный достаток, положение, которое нетрудно поддерживать, но которое не дает ходу честолюбивым устремлениям молодости.

Будь я один и свободен, так избрал бы военную службу, у меня душа солдата: я могу быть смел и силен в открытом бою, но совершенно теряюсь в той подспудной возне, в которой приходится участвовать, будучи не солдатом, а нотариусом.

Я вернул доброе имя конторе Дебана. Это было просто чудо. Не думаю, что в мире найдется много людей столь же твердых в своей честности, как я. Я пользовался расположением, а равно доверием последнего герцога де Клар. Однажды он мне сказал: «Леон, если бы при вашем имени вы были бы простым мамелюком или орлеанским стрелком, я бы выбрал вас себе в зятья».

Я же нотариус, то есть гораздо больше, чем простой солдат — но и гораздо меньше. Нотариус не может мечтать о маршальском жезле. Нотариус останется нотариусом до гробовой доски! Солдат же — очень емкое слово, оно может означать впереди любые чины и славные подвиги. А слово «нотариус» кроме нотариуса не значит ничего!

После смерти герцога де Клар на моих плечах оказались два поручения, которые, к сожалению, прямо противоречили друг другу; кончина матери Франсуазы Ассизской, которая тоже была моей клиенткой, превратила второе поручение, менее для меня приятное, в мой священный долг.

Ты, конечно, догадалась, что это были за поручения, сестра. Во-первых, он поручил мне опеку над Нитой, и я исполняю это, несмотря на решение суда и моих смертельных врагов из дома де Клар; а во-вторых, разыскать законного наследника огромного состояния де Клар.

С давних пор, уже лет двенадцать назад, до меня доходили смутные слухи о какой-то махинации, завязавшейся вокруг этого наследства, не имеющие ничего общего с той сделкой — я тебе уже о ней рассказывал — между госпожой Терезой и мэтром Дебаном. Почти все письмоводители конторы были так или иначе замешаны в этой махинации, руководил которой человек, обладавший огромным умом, необыкновенной дерзостью и связями в некоторых таинственных кругах (в их существование мало кто верит, но они существуют), что делало его весьма могущественным.

Речь идет о господине Лекоке. Он был главой, или «Отцом», Черных Мантий.

Об этом преступном братстве ходило много слухов, сочиняли немало небылиц. Утверждаю, что оно существовало, ибо в этом самом кабинете мне трижды делались такие основанные на непреложных фактах предложения, что, прими я их, мой скромный достаток превратился бы в колоссальное состояние. Вот в этом самом кресле, где сейчас ты сидишь, сидел один человек, который предлагал мне в жены дочь банкира Шварца с тремя миллионами приданого и должность управляющего банком, весьма успешно конкурирующего с Банком Франции…

Жива ли она сейчас, эта дважды лишавшаяся главаря шайка? Думаю, да, но следы ускользнули от меня.

Я верю в ее существование и полагаю, что именно она станет причиной моей гибели.

Итак, у меня нет никаких причин скрывать, что некоторое время я поддерживал отношения с господином Лекоком, чье сыскное агентство, созданное независимо от содержавшейся на казенный счет полиции, было тем не менее своего рода полицией. Я выполнял свой долг, и это меня оправдывает. Мне было поручено найти, вот я и искал.

Господин Лекок очень стремился вовлечь меня в свою организацию (у меня были основания так считать, я и по сию пору в этом убежден). Так вот, я пытался воспользоваться его услугами, чтобы выполнить последнюю волю двух моих клиентов или, скорее, чтобы оградить интересы принцессы Эпстейн. Ведь если два обязательства противоречат друг другу, человек невольно выбирает то, которое ему больше по душе. Человек беспристрастен лишь на словах. Я всей душой желал счастья Ните и потому искал не законного наследника, этого Ролана, сына генерала Раймона де Клар; я искал доказательства того, что его нет в живых…

— И что же, — спросила Роза, голос которой звучал как-то необычно, — ты нашел эти доказательства, братец?

НЕЖДАННАЯ ГОСТЬЯ

Леон немного помолчал и сказал: — Я не нашел прямых доказательств смерти наследника рода де Клар, зато нежданно получил косвенные. Он не заметил странной усмешки на губах сестры и продолжал:

— Таким косвенным доказательством я считаю похищение бумаг, подтверждающих законные права молодого Ролана де Клар. Принцессе Эпстейн, которая и так уже владеет имуществом, эти документы были не нужны. Они могли понадобиться лишь самозванцу, желающему утвердить свои права.

— Когда пропали документы? — спросила Роза.

— Через полтора месяца после гибели господина Лекока.

— А самозванец уже объявился?

— Пока нет.

— Почему же ты не заявил в полицию?

— Я подал жалобу.

— А на кого?

— На графа и графиню дю Бреу де Клар.

— Вот как? — сказала Роза. — У тебя есть причины подозревать их?

— Есть… и очень весомые.

— И чем дело кончилось?

Вместо ответа Леон указал на ящик, где лежали пистолеты.

— Что ты хочешь сказать? — не скрывая волнения, спросила Роза.

— Вызвали меня к главному прокурору. Там проведали о наших связях с Лекоком, попытались их раздуть, преувеличить, превратно истолковать. Заявили, что раз я влюблен в принцессу (а я и не отрицал), да вдобавок честолюбив, выходит, я в этом деле лицо заинтересованное, и вполне вероятно… Ты знаешь ведь про кассира, который надел маску и обчистил собственную кассу? Подобные примеры весьма заразительны, здесь есть где развернуться тем, кто только и ищет, чем бы поживиться. В наш век сплошь и рядом под подозрение попадают нотариусы и священники, коих прежде ограждало их общественное положение…

— Так, значит, брат, тебя подозревают… — медленно произнесла Роза.

— Мало того — обвиняют! Я на положении арестанта и отпущен не под честное слово, а на поруки и сейчас нахожусь под надзором. В конторе появились два писаря, которые на самом деле не писари, и слуга, который вовсе не слуга. Стоит мне выйти, один из них неотступно следует за мной.

— И ты согласился?

— Представь себе. Мне еще повезло, могли ведь и в тюрьму посадить.

— На что же ты надеешься?

— Ни на что. Просто дожидаюсь своей участи.

Они помолчали, потом Роза спросила:

— Ты не знаком ли с сыном герцогини Терезы?

— Видел как-то раз, — устало ответил Леон. — Очень давно.

— А с Господином Сердце ты знаком?

— Нет, — удивился нотариус. — А почему ты спросила?

— Да ведь ты ему написал, пригласил в контору.

— Верно. Откуда ты знаешь?

— Господин Сердце часто навещает могилку за усыпальницей герцогов де Клар.

— Вон оно что! — удивленно пробормотал Леон. — Право, не знаю толком, с чего вдруг написал. Так, в голову взбрело.

— Я люблю этого человека, — твердо проговорила Роза.

— Вон оно что! — снова сказал Леон. Потом добавил:

— Не может быть… Неужто это он…

— Вне всяких сомнений, — прервала его Роза. — Он помнит тебя, у вас была назначена дуэль утром в первый день поста.

Брат смотрел на нее во все глаза.

— Не бойся, он не любит меня, — прошептала она, грустно покачав головой. — Я ведь говорила, что мое чувство тоже безответно! Все, о чем я теперь помышляю, дорогой мой брат, — спасти тебя! Сегодня я провела целый час с Роланом де Клар на могиле его матери. Это человек благородной души. Ты все еще считаешь его своим врагом?

— Клянусь честью, нет! — воскликнул Леон.

— Тем лучше, — сказала она. — Иначе пришлось бы выбирать между вами. Повторяю: я хочу тебя спасти, не прибегая к обману. В отличие от тебя, я ничуть не презираю ремесло, которое ты выбрал. В иные минуты нотариусу требуется вдесятеро больше мужества, чем воину. Для тебя такая минута наступила. Ты все еще любишь Ниту де Клар?

Леон потупился.

— Нита де Клар любит своего кузена, герцога Ролана, — продолжала Роза, пристально глядя на брата.

— Этого Господина Сердце! — презрительно пробормотал Леон.

Прекрасные брови девушки нахмурились.

— Не забывай, ты говоришь о человеке, которого я люблю! — она произнесла это так решительно, что Леон отвел глаза.

Но Розе было до того жаль брата, что она продолжала мягче:

— Ведь я не открыла ничего нового, ты все это знал, просто страсть заслонила от тебя истину, мешала тебе ее признать. А я вынудила тебя сделать это. Ты любишь принцессу Эпстейн, я люблю герцога де Клар. Два сильных чувства, две роковых ошибки, две большие беды, два ужасных безумства! Сегодня ты спросил меня, как теперь понимаю, не без задней мысли: ты спросил, смогла бы я увидеть в Ните врага. И я ответила: никогда! Могу поклясться в этом честью и совестью. Настала наконец моя очередь спросить тебя; теперь, когда тебе все известно и ты видишь, что само Провидение соединило любовью двух отпрысков одного знатного рода, скажи мне: «Клянусь честью, я не враг Ролана де Клар!»