Черные Мантии (№2) - Карнавальная ночь

И последнее замечание: король Комейроль был из тех людей, которые способны произнести с невозмутимой важностью любую бессмыслицу и глазом не моргнуть при этом. Не всякому такое удается.

Когда веселая компания вернулась в «Нельскую башню», кабачок пребывал в волнении по причине убийства, совершенного в десяти шагах от двери заведения. Предусмотрительный Комейроль обратился к господину Ланселоту с трогательной речью:

— Папаша, мы собирались пойти потанцевать, но как увидели этого несчастного, ноги у нас стали ватными. Накройте нам ужин в большом кабинете.

Господин Ланселот, добряк, гордившийся тем, что весит сто пятьдесят килограммов, ни на секунду не усомнился в том, что волнение дурно воздействует на ноги клиентов, зато способствует обострению аппетита. Он поплыл к плите, на ходу бросая гневные реплики по поводу нерасторопности полиции, и раздул угли.

Ужин был подан, но никто не чувствовал голода. Ужин был лишь предлогом.

Отослав официантов и заперев дверь на засов, король Комейроль открыл бумажник и выложил на скатерть на всеобщее обозрение его содержимое — двадцать банковских билетов. Наступило молчание, за которым угадывалось возбуждение, и мы должны признать, что никто из присутствующих не выразил вслух сомнения в законности присвоения неизвестно кому принадлежавшего имущества.

— Нас восемь человек, — сказал Бофис, пересчитав сидевших за столом.

— Девять, — поправил король Комейроль, — не забудем Леона Мальвуа, если, конечно, большинство не против взять его в долю, несмотря на его отсутствие. Я должен заметить, что в предприятии, предложенном Бофисом, Леон Мальвуа нам будет весьма полезен.

— Леон Мальвуа завтра дерется на дуэли, — сказал Летаннер, — я буду его секундантом. Если говорить откровенно, я не думаю, что он захочет участвовать в подобной махинации.

— Он пуританин, — не без горечи заметил Жафрэ. — Он во всем требует порядочности. Бофис покачал головой и сказал:

— Если с нами не будет Леона Мальвуа, нас ждет верный провал. Леон Мальвуа — именно тот человек, который придется по вкусу господину Лекоку и полковнику.

— Почему так? — спросили сразу несколько голосов.

— А вот потому! — ответил Бофис, раскуривая сигару. — Господин Лекок ни перед кем не отчитывается, голубчики мои!

— Да он Великий Могол, этот господин Лекок! — рассмеялся Летаннер.

Понизив голос, Бофис произнес со значением:

— Нет… Над ним есть кое-кто повыше. После этих слов все умолкли.

— Господа, — важным тоном начал Комейроль, — нам следует прояснить ситуацию. Во имя наших общих интересов я прошу вас выслушать меня внимательно. Боюсь, моя речь займет немало времени, но я постараюсь быть предельно точным, а когда я закончу, каждый из вас сможет высказаться по существу дела Лекока, которое для нас все равно что спасательная шлюпка во время кораблекрушения. Поговорим сначала о нас, как о коллегах и товарищах по несчастью. Месье Бофис здесь ни при чем, он, строго говоря, никак не связан с нотариальной конторой Дебана. Мы же, дети мои, находимся в отчаянном положении, мы в опасности, на краю гибели. В один прекрасный день воды сомкнутся над нашими головами, и горе тем, кто не умеет плавать! От господина Дебана, нашего хозяина, я никогда не видел ничего, кроме добра, я не могу сказать о нем ни единого дурного слова. Я знаю, что вы тоже его любите, за исключением миляги Жафрэ, который никого не любит. Если нам удастся выбраться целыми и невредимыми из-под обломков его лавочки, в будущем мы можем оказаться ему полезными. Мне приятно так думать. Лично я никогда не откажу ему в сотне су.

Господин Дебан вошел в дело с парадного входа, как входит в театр знаменитый актер, которому достаточно появиться на сцене, чтобы сорвать аплодисменты. Господин Дебан был богат, обладал приятной наружностью, был вхож в блестящее общество, а главное, он был наследником своего отца, которого звали Дебаном Непогрешимым, подобно тому, как Карла величают Великим, а Людовика — Святым. Среди тех, кто когда-либо выводил на бумаге «Сим удостоверяется», папаше Дебану и его удивительному помощнику не было равных. Аминь.

Говорят, что, собравшись жениться, он спросил у своей избранницы, согласна ли она взять в мужья мэтра Дебана и его помощника. Так говорят.

Но вот в чем беда. Поколения сменяют друг друга, и дети ничем не напоминают отцов. Сыном Карла Великого был Людовик Благочестивый. Сын папаши Дебана, единственный наследник Дебана Непогрешимого, писаря именитого духовенства и богатой знати, скопившего на возмещениях убытков две трети миллиарда, — сын великого Дебана и его помощника, Илар Франсуа Дебан, родившийся, можно сказать, на ступеньках, ведущих к алтарю нотариата, оказался человеком неглупым, отличным танцором, недурственным музыкантом. Он знал толк в собаках, лошадях, и даже искусстве, особенно когда речь шла о кордебалете. Он со вкусом одевался и нравился богатым вдовушкам. Но сколько бы вы в него ни вглядывались, под какой бы лупой его ни рассматривали, вы не обнаружили бы в нем той жилки, которая зовется нотариальной или, точнее, делопроизводительной и которая ныне встречается так редко. Ни намека на нее!

Обойдем молчанием частную жизнь мадам Дебан, матушки нашего хозяина, и не будем винить ее в этом несчастье. Но факт остается фактом, молодой Дебан не родился нотариусом. Вместо того чтобы вести размеренную жизнь, подобно тому, как составляют деловую бумагу, аккуратно выводя строчки, — при этом неважно, от кого ты унаследовал твердость руки, — не залезая на поля, памятуя о месте для гербовой печати, Дебан — сын пустился во все тяжкие. Прослышав о его бесчинствах, светила нотариальных дел предрекли упадок конторы Дебана. И они не ошиблись, господа и дорогие коллеги. Как только Дебан Непогрешимый навеки смежил очи, его сын стал во главе дела. Я был тогда молод и глуп и должен сознаться, что вместе с другими клерками потирал руки в предвкушении: «Ну и посмеемся же мы!»

С тех пор минуло десять лет. Что правда, то правда, смеху было много. Думаю, никогда на свете не существовало столь удобного патрона, как мэтр Дебан. Ему все и всегда нравилось, лишь бы только с ним не говорили о делах; на что он уповал, Бог его знает! У него был небольшой особняк на улице Курсель и страстишка, которой грешат разорившиеся финансисты, — он был игроком, по преимуществу, игроком безоглядным.

Люди крепкого сложения, заболев смертельной болезнью, долго сопротивляются недугу. Здания, выстроенные на совесть, разрушаются веками, прежде чем окончательно рухнуть. Так же и нотариальная контора Дебана, это — монумент, сооруженный четырьмя поколениями трудолюбивых, умных и кристально честных людей. Я знавал лавочки, взлетавшие на воздух через полгода после того, как в них заводился вот такой хозяин-подрывник. Нотариальная контора Дебана держится вот уже десять лет. Она все еще жива. Я пока не слыхал, чтобы кто-нибудь из наших богатых клиентов из Сен-Жерменского предместья требовал вернуть деньги, к нам по-прежнему сохраняют доверие.

Если бы наш патрон был отчаянным и решительным злодеем, он мог бы сейчас прихватить самое ценное и пуститься в бега. Среди наших папок есть некое досье, которое, если его правильно использовать, обеспечило бы…

Тут господин Бофис тихонько присвистнул. Король Комейроль умолк на полуслове, а затем продолжил:

— Конечно же, что за чепуху я несу! Наш бедный хозяин ни на что толком не способен — ни на добро, ни на зло. Он так и будет гнуться под тяжестью своих грехов, уповая на счастливый случай, который залатает дыры, проделанные его долгами. Ему не убежать дальше номера сто тринадцать или дома Фраскати, он ничего не украдет и позволит себя арестовать. Он недостаточно порочен, чтобы избежать каторги.

Господа, я высказал вслух то, о чем вы все уже давно догадывались, и потому мои слова не произвели на вас слишком сильного впечатления. Добавлю лишь, что катастрофа, отныне неминуемая, будет вызвана не нашими клиентами. Они глухи к доводам рассудка и не желают снимать повязку с глаз. Взбунтуется коллегия нотариусов, а следом за дело возьмется юстиция. Скандал будет оглушительным. Ни один стряпчий еще не разорялся с таким треском. Напомню, что мэтр Дебан не мошенник, он сумасшедший. Мошенник наделал бы меньше вреда.

Я не знаю всего, я, который знает больше самого хозяина, ибо в последнее время он живет в состоянии морального опьянения. Случилась ужасная растрата, неслыханная и бессмысленная, и в настоящее время мы с вами, господа, имеем честь быть конюхами в авгиевых конюшнях. Отныне грош нам цена! Я уже вижу, как завтра клерки нотариальной конторы Дебана, с первого до последнего, будут пригвождены к позорному столбу общественного мнения…

Король Комейроль закашлялся и отпил вина из бокала.

— Начало не слишком веселенькое, — сказал Летаннер. — Посмотрим, что будет дальше.

— Лучше уж сразу головой в воду! — пробормотал Жафрэ. — Надо же быть такими простаками, чтобы во всей этой неразберихе не отложить немного на черный день… как, к примеру, сделал дружище Комейроль.

— Ты, — парировал первый клерк, ласково кивая головой Жафрэ, — ты ядовитая гадина, но сейчас и ты можешь оказаться полезен. Нужно только знать, когда хватать тебя за шею, дабы избежать укуса… Господа и дорогие собратья, вы видите, что республика в опасности, — продолжал он тоном оратора. — Мы словно крысы на тонущем корабле, но у нас нет средств, чтобы перебраться в безопасное место. Хотя мы невиннее грудных младенцев, нас все равно заклеймят позором. Всюду, куда бы мы ни пришли, нам скажут: «Вы из нотариальной конторы Дебана!»

И вот, в столь трудных для нас обстоятельствах Провидение сегодня дважды пришло нам на помощь: первый раз — приведя к нам господина Бофиса, второй — послав двадцать тысяч франков, которые, если вы того захотите, станут нашим первым вкладом в одно замечательное предприятие. Мне известно, в чем оно заключается, и если я сразу не поспешил вам о нем рассказать, то только потому, что отсутствие капитала являлось непреодолимым препятствием для его осуществления. К чему добавлять к вашим печалям еще и сожаление о невозможности принять спасительную помощь, которую нам великодушно предлагают?

Теперь же мы богаты. Но стоит ли нам поделить наше достояние? Увы, после дележа каждому хватит лишь на то, чтобы покинуть Францию и скрыться от позора на чужбине. И наоборот, если мы объединим наши скудные средства, если возьмемся за дело сообща, то сможем помериться силами с судьбой невзирая на прошлые невзгоды.

Речь Комейроля вновь была прервана. Раздались голоса, укоряющие старшего клерка в том, что он нарочно представил их положение в чересчур мрачном свете. Откуда бедным служащим знать о лихоимстве их хозяина?

На помощь Комейролю неожиданно пришел Летаннер. Литературные наклонности, как известно, побуждают к оригинальности суждений.

— Дорогие мои, — сказал он, — клянусь вам, я вовсе неповинен в грехе нашей праматери Евы. Более того, я ни за что не стал бы слушать змея, но прибил бы его изо всех сил палкой, ибо терпеть не могу этих тварей. И что же? Я тем не менее лишен радостей земного рая, где я мог бы беспечно пасти коз в предвкушении бесконечных удовольствий!

— Так уж устроен мир! — подхватил король Комейроль. — И мы с этим ничего не можем поделать. Из пьесы в пьесу кочует некий субъект, так называемый честный преступник, более или менее исправившийся, обновившийся и раскаявшийся. Но буржуа, что не устают рукоплескать подобной белиберде, не желают видеть таких типов среди своих служащих. Я хотел бы объяснить суть предложения Бофиса или Лекока.

В большом кабинете «Нельской башни» сразу стало тихо. Все знали, что месье Бофис служит в агентстве господина Лекока. В определенных деловых кругах о нем были наслышаны, но ничего вразумительного сказать не могли. Вокруг агентства Лекока было много загадочного и даже романтического, что в высшей степени воспламеняет воображение нищих бродяг и прочей голи перекатной, стекающейся в Париж со всех концов с великой целью найти богатого покровителя и выбиться в люди.

О самом господине Лекоке почти ничего не было известно. Считалось, что он занимается торговлей продовольствием. По поводу коммерции этого господина мнения разделились: одни верили, что так оно и есть на самом деле, другие не верили. Однако странная вещь: те, кто не верит, люди весьма здравомыслящие, отрицающие существование призраков, склонны обнаруживать вокруг себя более дьявольщины, нежели те, кто верит.

Сомнений не было лишь в одном — в том, что у господина Лекока весьма таинственное прошлое, впрочем, нимало его не стеснявшее, и что он обладает значительным влиянием, природу которого никто не мог определить.

— Предложение Бофиса, — продолжал Комейроль, внезапно сменив напыщенную иронию на деловой тон, — заключается в покупке некоего досье предприятием, которым управляет господин Лекок.

— Чем же торгует этот господин? — осведомился Жафрэ.

— Ничем не торгует, — отрезал Комейроль, — но банкиром у него барон Шварц, а сам он держит в руках ниточки, за которые может дергать принцев.

На вопрошающие взгляды, обратившиеся к господину Бофису, тот ответил важным кивком.

— И какую же цену просят за это досье? — снова спросил Жафрэ.

— Имя и столько денег, сколько потребуется для придания лоску этому имени в течение некоторого времени, — ответил старший клерк, четко произнося каждое слово.

Его подчиненные пребывали в явном недоумении.

— Что за галиматья! — возмутился Жафрэ. — Если кто-нибудь надеется выманить у меня мою долю, рассказывая подобные сказки…

— Разумеется, дружище, ты имеешь право голоса, но только право голоса, — перебил Комейроль, — когда я закончу, мы проголосуем. Цена этому досье — имя, потому что имя необходимо для образования центра.

— Центра?! — повторил Жафрэ. — Ничего не понимаю!

Низшие чины нотариальной конторы, делопроизводитель Муанье и младшие клерки, казалось, разделяли мнение Жафрэ.

— Не будем торопиться с выводами, дети мои, — сказал Комейроль, доверительно улыбаясь. — И не будем отчаиваться. Понимание приходит не сразу, иной раз семь потов сойдет, пока уразумеешь… Предприятие, управляемое господином Лекоком, является центром; мощным центром многоступенчатой организации… Тебе бы неплохо стать масоном, Жафрэ.

— Я вполне доволен тем, что я есть, — сухо ответил третий клерк, — но я не понимаю по-китайски!

— Во франкмасонстве, — продолжал старший клерк, — есть Великий Восток и есть другие ложи. Вот и вся премудрость. Таким же образом устроена и организация, о которой я говорил, — главный центр и подчиненные центры, то бишь предприятие Лекока, предприятие Шварца и другие… Барон Шварц в настоящее время является банкиром первой ступени.

Теперь и низшие, и высшие чины внимательно слушали.

— Я пока не смекну, в чем суть, — сказал Летаннер, — но звучит заманчиво. Давай выкладывай все, что знаешь.

— Простые масоны не посвящены в тайну, точно так же, как священникам при царе Соломоне было далеко до хитроумного правителя, — продолжал Комейроль. — В многоступенчатой организации невозможно всем быть на равных. Но не беспокойтесь, вы узнаете достаточно, чтобы понять, как поступить. Я полагаю, что у Создателя — так они называют великого мэтра, и тут я ничего не могу поделать, — я полагаю, что у Создателя есть десяток таких банкиров, как барон Шварц, кроме того, у него есть свой «барон Шварц» в промышленности, «барон Шварц» в юриспруденции, «барон Шварц» в науке… И это истинная правда, я могу назвать вам этих людей. Но я также полагаю, что у Создателя не все вакансии заняты. Настоящий барон Шварц явился в Париж лет семь-восемь назад с ветром в кармане. Если из него сделали значительного человека, то почему нельзя сделать из других? Все зависит от прихоти великого мэтра. Так вот мы здесь собрались для того, чтобы сотворить нового «барона Шварца»!

— Именно! — подтвердил месье Бофис, улыбаясь присутствующим. — Все очень просто, дети мои.

— Ну, если потребуется лишь незапятнанное имя… — начал Жафрэ, заметно смягчившись.

— Ты предлагаешь свое? — перебил старший клерк. — Спасибо, но оно не звучит, и к тому же ты слишком любишь животных в ущерб людям. Я бы предпочел Летаннера.

— Он к вашим услугам! — отозвался польщенный журналист. — Благодаря своему перу когда-нибудь этот молодой человек может стать знаменитостью.

— Перо тут ни при чем, — пояснил Комейроль. — Меня больше привлекает то обстоятельство, что в Арденнах существует торговый дом Летаннера, доход которого от продажи сукна равняется двадцати пяти миллионам ежегодно.

Присутствующие оживились. Последняя краткая фраза Комейроля приблизила почтенное собрание к пониманию дела намного быстрее, чем предыдущая пространная речь. Идея стала принимать четкие очертания. Доброжелательные улыбки заиграли на лицах клерков, и даже Жафрэ покинул дух противоречия.

— Я и не думал зарывать свой капитал в землю — произнес он. — Как только мне разъяснят практическую пользу, я всегда готов вступить в дело. Я предлагаю выпить за здоровье нашего уважаемого друга и мэтра Петрюса Комейроля! Замечу, что имя Комейроля хорошо известно на площади Монпелье, но оно и вполовину не так известно, как его скромность… я хочу сказать, что скромность нашего уважаемого друга и мэтра позволяет ему… нет, мешает… Постойте, сейчас я скажу: мешает ему претендовать на положение, которого он вполне заслуживает!

Жафрэ поднял бокал в приветственном жесте и уже собрался было поднести его к губам, но вдруг вскочил, а затем рухнул на стул, сильно побледнев. Дрожащей рукой он указал на окно.

— Там! — сказал он. — Нас подслушивают! Я видел лицо за окном.

Алжирские занавески сходились неплотно, в щели между ними поблескивало стекло, покрытое пятнами влаги. Все обернулись к окну. За ним маячила неясная тень. Летаннер и младшие клерки одновременно бросились к окну, но, прежде чем они схватились за шпингалет, тень исчезла.

ВТОРОЕ ОКНО

На маленькую террасу «Нельской башни», как уже было сказано, сообщавшуюся с садом, выходило два окна двух соседствующих кабинетов. В одном кабинете заседали наши будущие компаньоны, другой сейчас пустовал, и окно в нем было крепко заперто. Летаннер и два младших чина спустились по боковым ступенькам, а точнее говоря, по двум укрепленным приставным лестницам, с террасы в сад, где никого не нашли.

— Нам, должно быть, примерещилось, — сказали они, воротясь.

Жафрэ покачал головой и пробормотал:

— Я сам видел, меня глаза не обманывают!

Про себя он решил проявлять крайнюю осторожность и отныне молчать, как рыба.

— Идет карнавал, — сказал Комейроль, когда окно было вновь заперто. — Возможно, какому-то глупому шутнику пришло в голову нас разыграть. В любом случае, я могу смело утверждать, что все, содеянное и сказанное здесь нами, ни в коей мере не противоречит закону. Граждане Франции благодаря завоеваниям восемьдесят девятого года имеют неотъемлемое право обедать в ресторане, беседуя о своих делах. Декларацию прав человека еще никто не отменял. Будем говорить потише, но не дадим себя запугать ни случайному прохожему, ни тайному недоброжелателю.

— И ближе к делу! — вмешался месье Бофис, в голосе которого зазвучали властные нотки. — Ты топчешься на месте, дружище. Так не пойдет!

— Прежде всего я хотел бы поблагодарить дорогого друга Жафрэ за добрые слова обо мне и о репутации, которой пользуется моя семья. Я с удовольствием занял бы место председателя в нашем товариществе, и, возможно, у меня есть на это кое-какие права, но не будем забывать, что нотариальная контора Дебана охвачена огнем. Именно это обстоятельство стало отправным пунктом нашей беседы. Когда нотариальная контора Дебана сгорит дотла, то имя ее старшего клерка будет немедленно покрыто позором. И тогда все, что ему останется, — это уйти со сцены, стать невидимкой, однако втайне сохраняя влияние на своих товарищей, если, конечно, те не откажут ему в доверии… Нам нужен Мальвуа.

— Почему Мальвуа? — спросил Жафрэ, в котором любопытство одержало верх над страхом.

— Потому что Мальвуа — знатный человек, по недоразумению оказавшийся в нотариальной конторе. Каждую неделю он получает записочки с приглашениями на балы в Сен-Жерменское предместье. Я видел эти записочки: «Мой дорогой кузен…», «Мой дорогой племянник…», «Мой дорогой шевалье…» Четвертый клерк Мальвуа состоит с ними в родстве, его девятилетняя сестра мадемуазель Роза де Мальвуа воспитывается в монастыре вместе с маленькими герцогинями. Мальвуа нам не чета, он не какой-нибудь первый встречный, он шевалье Леон Гарнье де Мальвуа… И согласитесь, друзья, весь его вид и повадки выдают в нем дворянина.

— Что правда, то правда, — подтвердили присутствующие, — повадки у него дворянина.

— Так в чем же состоит наше предприятие? Вы уже начинаете понимать, но вам пока неизвестны подробности…

— Объясните все без утайки! — потребовал Жафрэ.

— Расставь все точки над «i», — подхватил Летаннер. — А потом я скажу, станет ли Мальвуа в этом участвовать, или нет.

— Уважаемые господа и коллеги, — продолжал Комейроль, утирая пот со лба. — По слухам, порох знали еще во времена Карла Великого, но только не умели им пользоваться. Вот и Создатель не выдумал ничего нового, он просто-напросто учредил семью, чьей надежной основой стало право старшинства. Не надо проявлять нетерпения, я вовсе не собираюсь вдаваться в пошлую философию, речь идет о вещах весьма серьезных. Что означает право старшинства? Или, иными словами, что означает передача власти по наследству в некоем сообществе? Это естественный закон, создающий могучее единение всех сил, это причинная связь, математический рычаг, позволяющий действовать без усилий и потери энергии. Это вещь простая и великая, завещанная нам славными народами древности: нация под властью наследственного правителя, семья под властью законного хозяина, — и добавлю для пущей ясности — торговый дом, подчиняющийся своему бессменному главе!

До сих пор я говорил о правах старшего, но в чем же состоит его долг? Его жизнь проходит в неустанных и порою изнурительных трудах на благо тех, за кого он принял на себя ответственность. Не все за одного, но один за всех! Старые байки никого не интересуют, мне безразлично, что будут болтать злые языки над моей могилой. Я жажду лишь позволения упрочить мое благосостояние, дабы умножить свои доходы и усилить влияние. И заметьте, мои претензии не идут дальше положения младшего в нашей семье. Я король лишь на время карнавала, но я не чувствую в себе склонности быть правителем остальные дни в году. Править людьми — это призвание!

Младшие составляют большинство, они убивают старших, и это считается естественным. Но в один прекрасный день большинство выродков узаконит осквернение таинства брака. Я не преувеличиваю, все к тому идет. Всякий священник-расстрига дерзает оскорблять Христа, а невеста, сбежавшая из-под венца, плюет на свадебные платья других. Я не сетую на подобные нравы, они — оборотная сторона вечных законов, благодаря которой пишутся серьезные трактаты и романы нам на забаву.

Однако я, как человек думающий, страшащийся нужды и любящий земные блага, я хочу восстановить право старшинства, хочу возвести на трон правителя державного и благодетельного, действующего в моих интересах. Мне жаль свободных рабочих, создающих богатство фабриканта и умирающих от голода, потому что хозяин ничего не должен своим свободным сотрудникам, кроме скудного жалованья. Я не желаю быть свободным такой ценой. Я предпочту господина, хлопочущего для меня, по видимости повелителя, а на самом деле устроителя жизни нашей семьи, которому подчиняются все ее живые силы.

Я отдам ему не только мои деньги, но и мой скромный труд. Он приказывает, я подчиняюсь. Наш господин располагает нашими средствами и нашими личными достоинствами и способностями. И вот загадка! Уж не знаю почему, но правила арифметики в этом случае не срабатывают. В подобном единении силы десятерых не просто складываются, они умножаются. Сознательно перестав существовать каждый сам по себе, эти десятеро обретают мощь сотни. Поверьте, я знаю, о чем говорю.

Но поскольку я человек современный и приверженец той религии, чья догма запечатлена в проникновенных и, возможно, возвышенных словах «После меня хоть потоп!», я не собираюсь трудиться ради будущих наследников, которые посмеются надо мной, как посмеялись над королем Пруссии. Я хочу наслаждаться жизнью. Чечевичная похлебка хороша в том возрасте, когда аппетит силен. Поэтому я хочу быть уверен, что придет день, когда я смогу свернуть шею курочке, несущей золотые яйца, когда смогу разбить свою копилку.

Вот в чем ошибка древнего права старшинства! Оно было великим, оно заботилось о людях, и они же его предали смерти. Что ж, что сделано, то сделано. Но мы, братья мои, пребудем малыми в мире сем и заживем в свое удовольствие. Да здравствуем мы, живущие при невидимом троне, а другие пусть идут ко дну!

Речь воодушевившегося оратора была прервана горячими аплодисментами и одобрительными возгласами, в которых потонул странный шум, раздавшийся в соседнем кабинете, словно там окно открылось. Впрочем, на улице дул сильный ветер.

— Так, кажется, кое-что проясняется, — сказал Летаннер. — Но вернемся к Леону Мальвуа. Чем же займется правитель нашей семьи?

— Всем, — помолчав, тихо ответил Комейроль.

— Что это означает? — настаивал Летаннер. Старший клерк вновь заставил ждать ответа, а потом медленно произнес:

— Надо завладеть состоянием, огромным состоянием. В потрепанных папках нотариальной конторы Дебана хранится секрет, который стоит миллионы.

Все молча слушали. Комейроль добавил значительным тоном:

— Человек, создавший агентство Лекока, банк Шварца и другие замечательные предприятия, ручается, что у его подопечных не будет неприятностей с законом.

— Браво! — воскликнул обрадованный Жафрэ. — Я о таком всегда мечтал. Теперь все возможно! Вы же знаете, котелок у меня варит отлично. У меня столько блестящих и… опасных идей.

Летаннер покачал головой.

— Не рассчитывайте на Леона Мальвуа, — сказал он. — Вы правильно сказали: Леон — дворянин. Я также думаю, что его родственники ищут средства, чтобы выкупить нотариальную контору Дебана.

Собрание разразилось смехом.

— Выкупить нотариальную контору Дебана! — воскликнул король Комейроль. — Выкупить дырку от бублика, жилетку без рукавов, телегу без колес! Пойди к этому молодому безумцу, Летаннер, ты умеешь красиво говорить, и скажи ему, что могущественная организация обеспечит ему тысячу процентов прибыли с его капитала, сделает его депутатом через три года, пэром Франции через шесть лет…

— Мой дорогой, — перебил Летаннер, — я тоже сердит на него, ибо его неуступчивость может испортить все дело, но Леон Мальвуа честен, как полсотни невинных младенцев. Более того, он малый упрямый и отважный. Он может одним пинком отправить вашу организацию ко всем чертям.

Лицо господина Бофиса омрачилось. Обменявшись взглядом со старшим клерком, он сказал, понизив голос:

— Создатель хочет, чтобы был дворянин… Ну что ж! Дворянин будет любой ценой!

— Да мы его сами сделаем, черт побери! — вмешался Летаннер, бывший не слишком щепетильным человеком.

— Нужен настоящий дворянин! — внушительно напомнил Бофис.

— Будет у нас дворянин! — воскликнул Комейроль, которому непереносимо было видеть, как великое предприятие застопорилось из-за сущего пустяка. — Какого дьявола, дворяне не заморская редкость! Нас здесь восемь отчаянных парней. На всех сыщется не менее полусотни знакомых виконтов. Положим, семьдесят пять процентов из этой полусотни поддельная знать, но останется еще дюжина. Я обязуюсь найти вам виконта, настоящего виконта, высшей пробы и отменного вида при условии, что мы разделим наш капитал на девятерых.

— Решено, — дружно поддержало его собрание. — Делим на девятерых!

— На десятерых! — раздался за спинами присутствовавших властный и звучный голос.

Собрание словно громом поразило. Несмотря на тревогу, поднятую получасом ранее тенью, промелькнувшей за окном, заговорщики настолько увлеклись беседой, что напрочь забыли об осторожности. Все вздрогнули, взгляды, исполненные ужаса, обратились к распахнутой двери кабинета.

Обстановка кабачка весьма располагала к эффектным явлениям. Папаша Ланселот, человек со вкусом, не преминул придать своему заведению особый колорит в соответствии с названием. За исключением алжирских занавесок и настенных часов, украшенных изображением чувствительной сцены из «Матильды» в исполнении мадам Котен, все здесь напоминало о средних веках. Замызганный стол покоился на четырех толстых гнутых ножках; со щербатых балок потолка картинно свисала паутина, на которую и тратиться не пришлось; еловые двери были выкрашены под дуб; стены, сложенные из грязи и плевков, непритязательный художник раскрасил под строительный камень, выглядевший столь черным, столь потрескавшимся и неотесанным, что, попав сюда, можно было и впрямь подумать, что вы оказались на улице Фуар, неподалеку от Пикардийского коллежа в благословенные времена коротких плащей Монтегю!

Костюмы присутствовавших удачно сочетались с обстановкой, но, похоже, для полноты картины не хватало именно того костюма, в который была облачена фигура, стоявшая в дверях.

Собранию явилась королева, та самая достославная королева, что заставляла трепетать переполненный зал Порт-Сен-Мартена от партера до галерки; королева, бледная под черной маской, в прорезях для глаз которой тлел огонь; таинственная и влюбленная королева, пресекавшая, согласно бульварным преданиям, ударом ножа шепоток о ее тайных низменных развлечениях.

И все же, бедные королевы! Чем же вы так досадили литераторам, что они всякий раз готовы вывалять вас в крови и грязи?!

Вы были прекрасны, вы были могущественны. Одного взмаха ваших нежных рук было достаточно, чтобы облагодетельствовать толпящихся у трона. Чем же вы так насолили этим драмоделам? Голова одной из вас, прекраснейшей из прекрасных, покатилась в корзинку палача с застывшей улыбкой на губах. За что? В этом мире нимб — тяжкая ноша, а от вашего чела исходят чересчур яркие лучи, о бедные прекрасные королевы!

Наша королева, жестокосердная королева утопленников и убийц, Маргарита Бургундская, предстала в черном прямоугольнике дверного проема во всем своем ослепительном величии — изысканный наряд былых времен, жемчуга, корсаж, шитый золотом, царская диадема, усыпанная камешками. Она стояла неподвижно, строгая маска скрывала лицо, так что видны были лишь мраморная линия лба и подбородок.