ТАЙНЫ

Картина, вторую половинку которой только что открыла Роза де Мальвуа, изображала двух девушек. Мы сказали, что Господин Сердце не был великим художником, но он создал настоящий шедевр.

Такие вещи случаются и с теми, кто работает кистью или резцом, и с теми, кто пользуется пером. На долю каждого может выпасть звездный час, когда сердце вдруг вырывается из груди.

Он запечатлел свою встречу с девушками на кладбище Монпарнас.

Ролан излил на полотно свое сердце, мечту своего сердца, всю поэзию своего бытия.

Это было то самое нежное и теплое утро, тот подернутый дымкой небосвод, та пора, когда первые жаркие дни года тянутся в ленивом сладострастии. Отчего вдруг сад мертвых еле слышно запел любовную песнь? Там и впрямь царила меланхолия, но с оттенком какой-то неги. Казалось, на невидимом празднике помолвки души ушедших незримо присутствовали за прозрачной, как благочестивое воспоминание, поволокой облачков.

Невидимом — ибо жених не показывался, но его присутствие угадывалось, и прелестное гордое дитя с румянцем божественного смущения на щеках было озарено взглядом невидимых глаз, как будто все вокруг таинственно освещалось невидимым солнцем.

Она была в трауре, и сочетание черной материи платья с белым нарядом ее товарки и бледными очертаниями мавзолея было явной удачей живописца.

Считается, что для картины нужно действие; я так не думаю. Здесь не было никакого действия. В выставочном каталоге написали бы просто: «Девушка, кладущая букет на могилу».

Составитель даже не сказал бы «девушки», во множественном числе, ибо дивный портрет Розы казался целой картиной, пока полотно было наполовину прикрыто, но сразу померк, стоило восхитительной улыбке Ниты показаться из-за отодвинутой занавески. Картина изображала Ниту; нареченной на этой мистической помолвке была Нита.

Нита устремила на букет взгляд — глубокий, словно признание, и нежный, как поцелуй.

Нита… но разве мы уже не сказали все заранее в одном слове? При виде Ниты мадемуазель де Мальвуа, низвергнутая с высот своего торжества, решила, что умирает, и сказала:

— Так он любит ее!

И она не ошиблась. Прочесть это на картине мог даже взгляд, не омраченный ревностью и соперничеством. Нита была здесь светом, благоуханием, душой всего.

Она довлела, прекрасная и живая, над своей приукрашенной подругой. Сходство было невероятным. Так написать по памяти мог только живущий одними помыслами о предмете своего обожания.

В тот миг, когда завеса отодвинулась, обнажив сию тайную любовь, эти мысли, словно клещи палача, стали раздирать душу мадемуазель де Мальвуа. Ее охватило такое отчаяние, что она взмолилась Богу о пощаде, ибо всем упованиям ее пришел конец.

Она порывалась бежать и не нашла сил: горе сковало ее, и Роза рухнула на месте без чувств.

Она пришла в себя на диване, где давеча спал Ролан.

Ролан же и граф дю Бреу стояли рядом; Нита, встав на колени, приводила ее в чувство.

Мысль вернулась к Розе вместе с чувством; она бросила тревожный взгляд на картину, которая могла открыть ее секрет всем окружающим, как уже открыла ей секрет молодого живописца. Но драпировка была задернута, полотно было утаено от глаз.

После этой первой вспышки сознания Роза прикрыла глаза и лицо холодными ладонями.

— Тебе уже лучше! — сказала Нита. — Господи, до чего ты меня перепугала! Что с тобой случилось?

Роза де Мальвуа не отвечала, но едва Нита наклонилась сказать ей что-то на ухо, судорожно прижала ее к груди.

Потом оттолкнула и испустила тяжкий вздох.

Оба свидетеля этой сцены оставались недвижимы и немы. Молодой человек тщетно силился скрыть волнение.

Граф дю Бреу казался поражен до глубины души, и по бледному челу его блуждали смятенные мысли.

— Я вас умоляю, сударь, — сказал он Ролану с каким-то клекотом в горле, — на одно слово! Мне совершенно необходимо с вами поговорить.

Едва ступив через порог мастерской, он уже не спускал с Ролана глаз.

— К вашим услугам, сударь, — ответил Ролан.

Они направились в самый дальний угол мастерской, но Ролан встал так, чтоб не терять из виду принцессу Эпстейн.

— Так что случилось? — быстро спросила та у Розы, все не открывавшей век.

— Ничего, — отвечала Роза де Мальвуа, — точнее, не знаю, голова не соображает, я нечаянно сюда вошла.

— Тут никого не было? — спросила Нита. Роза помешкала.

— Нет, — неуверенно сказала она в ответ, — никого.

— Он вошел лишь вслед за нами, — шепнула Нита. — Мы тебя здесь нашли в обмороке…

Роза облегченно вздохнула.

— Так значит, он не оставался со мной наедине? — спросила она.

Она лгала впервые в жизни, ибо догадалась, что Ролан не мог, пробудившись, не увидеть ее.

— Должно быть, оставался, — отвечала Нита, — но какая разница?

— О, да, — машинально повторила Роза, — и впрямь — какая разница…

— Он вошел не со двора, — продолжала юная принцесса, — принес воду, соли, все, чтобы тебя отходить: значит, видел тебя.

— Да, разумеется, — произнесла мадемуазель де Мальвуа тем же отрешенным тоном. — Значит, видел.

Взгляд ее скользнул по занавешенной картине, ей было важно знать еще одно.

— Мне лучше, — сказала она, не затрагивая прямо вопроса, который ее занимал, — и я что-то припоминаю: этот запах красок, жара… почувствовала, как голова закружилась.

— А у тебя так никогда не бывает? — спросила Нита,

— Что ты, никогда. Уже только в двух местах немного беспокоит… здесь… и здесь.

Она указала на лоб и сердце.

— Забавно! — вновь принялась она за свое с простодушными околичностями ребенка. — Здесь все было как сейчас?

— Да, все, — ответила принцесса.

— Забавно! Мне почудилось, что я видела… Вон на той большой картине занавеска была?

— Конечно.

— Да, точно, была; бедная моя Нита, я как будто возвращаюсь из забытья.

Она еще раз поцеловала ее в лоб и добавила тихо-тихо, стараясь улыбнуться:

— Он с тобой говорил?

— Нет, — ответила Нита и покраснела. Наступило молчание. В другом конце комнаты Ролан и граф дю Бреу тихо переговаривались.

— Сударь, — начал граф, не без видимого усилия сохраняя ровный тон, — мне нужно задать вам несколько вопросов. Прошу вас быть ко мне снисходительным: я изъясняюсь с трудом и очень болею… вы меня совсем не припоминаете?

Ролан посмотрел ему в лицо и ответил так, как говорят сущую правду:

— Совсем, сударь.

Граф нахмурился.

— Подумайте хорошенько, сударь, очень вас прошу, — не унимался граф.

Ролан вгляделся снова. Смутная догадка мелькнула во взгляде. Однако он ответил твердо:

— Я уверен, сударь, что вижу вас впервые.

Глаза графа потупились. Он произнес:

— Я готов отдать все, что имею, и половину своей крови, только бы увидеть его в живых!

— Вы ищете кого-то, кто похож на меня? — сухо спросил молодой человек.

— Был похож, — мрачно поправил его собеседник. Выражение его бледного лица изменилось, и он, казалось, силился расшевелить свою мысль.

— Вы не были в Париже десять лет назад? — снова спросил он.

— Нет, — не колеблясь отвечал Ролан.

Ему почудилось, что эти расспросы имеют какое-то касательство к самому ужасному событию его жизни, к бульвару Монпарнас. И он обманывал нарочно. Обманывал так же, как в свое время удирал, рискуя упасть и умереть на улице, из гостевых покоев Бон Секур.

— Сдается мне, вы и есть Господин Сердце, — сказал вдруг граф, как если бы он хотел поймать на лету потерянную только что мысль.

— Совершенно верно, Господин Сердце, — отозвался живописец.

— Мое имя, сударь, Кретьен Жулу граф дю Бреу де Клар, опекун принцессы Эпстейн, в таковом качестве я явился сюда приобрести недвижимость, большую часть которой вы занимаете в качестве съемщика. В моей власти разорвать сделку, и, если вам угодно, я это сделаю. Вы привязаны к этому жилищу?

— Я собирался переезжать, — отвечал Ролан. — Вы удовлетворены?

Последнее было сказано не без резкости.

— Нет, — отвечал граф, не вдаваясь в церемонии. — Будьте добры выслушать меня терпеливо. Мне это нужно: я много претерпел и перед смертью хочу сделать что-нибудь доброе.

Ролан с удивлением уставился на графа. Сквозь грубые и как бы полинявшие черты этого человека угадывалось величие души.

— Когда-то я совершил зло, — снова заговорил граф, повторив, сам того не заметив, слова, сказанные Ните, — но отец мой был благородный человек, а мать просто святая. Благоволите выслушать меня со вниманием: я предупредил вас, что мне о многом придется сообщить вам. Вы молоды, полны сил, умны — это сразу видно. Вы, верно, вдобавок ко всему, человек смелый. Надеюсь, у вас щедрое сердце. Только что вы побледнели, взглянув на принцессу Эпстейн, мою подопечную, а принцесса Эпстейн покраснела при виде вас. Вы с нею знакомы?

Ролан молчал.

— Ей грозит большая опасность, — медленно продолжал граф, — и вставший на ее защиту подвергнет себя опасности еще большей. Так вы знакомы?

— Да, — отвечал Ролан, подняв глаза, — мы знакомы, сударь.

— Право, славно сказано! — сказал граф, как-то невольно распрямляясь. — Это благородное дитя. Я полюбил ее оттого, что обрел в ней мою совесть, зло изгоняется добром… Не случалось ли вам получать удар кинжалом?

Последние слова он произнес так смиренно, что у Ролана вырвался жест нетерпения; но граф смотрел куда-то в сторону и продолжал говорить как бы сам с собой:

— Чтобы точно его опознать, мне б надо увидеть его ночью, спящим, склониться к самому его лицу…

Затем, оборотясь к Ролану, который теперь уже едва мог хранить равнодушный вид, продолжал, повысив голос и с неожиданной теплотой:

— Молодой человек, которого выхаживали в монастыре Бон Секур, это был он. Он не умер, он исчез. Как раз в ту ночь, в средопостную, на улице Нотр-Дам-де-Шан, нашли мертвеца. Это был не он, клянусь честью, я уверен, я ходил смотреть на труп; там была полиция, следствие; я очень рисковал, я убийца…

Он задрожал всем телом и замолк.

— Я сказал «убийца»? — пробормотал он, и волосы зашевелились у него на голове. — Не верьте мне, мы были вооружены оба; это была дуэль… а я-то считал, что он… Я верил, верил, что он украл двадцать тысяч у Маргариты!

Ролан сказал — и это был итог целой бездны размышлений:

— Как же вы стали опекуном принцессы Эпстейн?

— Такой человек, как я, да? — вскричал граф, и живой ум сверкнул в его глазах. — Такой девушки, как она? Невероятно! Но так хотела Маргарита, а еще не было случая, чтобы вышло не по ее.

— А кто такая эта Маргарита? — спросил Ролан, и волосы его взмокли от пота.

Граф не ответил. Неясный ужас отразился в его глазах.

— Отвечайте ж! — приказал молодой человек. — Я спросил вас, кто такая эта Маргарита?

И добавил, понизив голос:

— Я имею право знать!

Граф снова зашептал:

— Готов отдать все, что имею, и всю до капли свою кровь в придачу, только бы увидеть его живым! На чем я остановился? Человек, найденный на улице Нотр-Дам-де-Шан был убит выстрелом из пистолета в упор. Когда мне его показали, он был еще в карнавальном наряде, в костюме Буридана, плохо подогнанном, похоже, его обрядили уже мертвым. Так сказал следователь, который туда пришел. Меня-то этот костюм Буридана поначалу навел на размышления… Вам не случалось наряжаться в костюм Буридана, ну хоть раз-другой, Господин Сердце?

Его взгляд с каким-то особым лукавством вопрошал Ролана.

— Никогда! — решительно отрезал тот.

— Никогда! — эхом повторил граф. — Вы не желаете исцелить совесть злосчастного человека! Если б я увидел его в живых, мне кажется, с моего сердца спал бы этот камень, который вот-вот раздавит меня. Но ведь это все же был поединок! У него тоже был в руках кинжал, как у меня; мы оба были в костюмах Буридана… Вы не припомните, Господин Сердце, сколько ж было в тот год Буриданов?

Странное дело: при этих словах он сложил руки в отчаянной мольбе.

Ролан перевел взгляд на девушек.

— Мы им не нужны, — поспешил сказать граф. — Вы только дослушайте! Полиция и власти решили, что убитый — тот самый сбежавший из монастыря Бон Секур, хотя улизнул он в одежде женщины, его собственной сиделки. Его могли переодеть в костюм Буридана уже после того, как убили. Даже скорей всего так и было… С другой стороны, пистолетный выстрел искалечил его лицо до неузнаваемости… Он был неузнаваем для кого угодно, кроме меня. Я-то хорошо видел, что это не тот! Буридан с бульвара Монпарнас не погиб, понимаете ли, ведь никто так никогда и не нашел его трупа! Нет-нет! Он не умер, и, значит, я не убийца!

Ролан холодно промолвил:

— Вы мне так и не сказали, кто эта Маргарита?

— А вы-то сами сказали: «Я имею право знать!» Так вот, я вам отвечу. Да, вы имели бы право знать, будь вы и вправду тем, кого я ищу; если же вы не тот, кого я ищу, — то не имеете… И я вам не скажу!

Последние слова, при всей кажущейся твердости, были сказаны кротким тоном.

— Принцесса Эпстейн, — отвечал Ролан совсем тихо, взяв его за руку и сильно ее сжав, — находится в большой опасности: вы сами сказали. Я люблю принцессу Ниту Эпстейн, сударь.

— А кто вы такой, чтобы любить принцессу Ниту Эпстейн? — вскричал граф с громким хохотом, в котором угадывался помраченный рассудок.

Девушки разом обернулись на этот шум.

Не успел Ролан открыть рот для ответа, хохот графа перешел в глухой клекот. Он пошатнулся и жестом попросил сесть.

— Господин Сердце, — сказал он голосом столь изменившимся, что Ролану стало жаль его, — перед вами несчастнейший человек. У меня благие намерения. Бог свидетель: если я еще держусь за жизнь, то это ради того, чтобы сделать доброе дело. Когда б Маргарита увидела вас, она узнала б вас, как узнал я, ибо знавала вас куда лучше моего. Маргарита — графиня дю Бреу де Клар, она моя жена! Ваши двадцать тысяч франков в ее руках принесли большой доход. Мы очень богаты.

На сей раз, как ни странно, Ролан ничего не возразил на эти «ваши» двадцать тысяч франков. Он думал.

Может, он уже давно узнал Маргариту в знатной и гордой женщине, занявшей место матери при той, которую любил?

Маргарита Садула!

Граф ждал. Лицо его просветлело. Более не требуя определенных признаний, он продолжал:

— Господин Сердце, поймите меня правильно. Сейчас я болен, очень болен. Может, завтра я умру. Бывают часы, когда я немощней ребенка, я навсегда лишился той буйной силы, что в прежние, годы бросала меня очертя голову крушить любое препятствие. Я ненавижу Маргариту и люблю ее. Она убьет меня. Моя подопечная, принцесса Эпстейн, родилась в золотой люльке. Она никогда не знала иного воздуха, кроме воздуха дворцовых покоев; сам воздух в ее груди — и тот целое состояние. И вот представьте, принцесса Эпстейн разорена.

— Разорена! — повторил Ролан.

— Это вас останавливает? — неприязненно спросил граф.

— Нет, — просто отвечал Ролан, — но в этом ответ на вопрос, который вы мне давеча задали: «Кто вы такой, чтобы любить принцессу Эпстейн?»

Граф покачал головой и прошептал:

— Нет, вопрос остается полностью в силе, Господин Сердце! Любить принцессу Эпстейн, чтобы низвести ее до уровня простой девицы на выданье? Я ее страж. Я желаю видеть ее богатой и великой. Тот, кто спасет ее, сделается герцогом де Клар, если я буду жив и сочту его достойным. Поймите: спасти принцессу вовсе не значит отдать ее первому встречному, в дом средней руки, пусть бы даже она этого первого встречного полюбила. Спасти — значит сберечь для нее наследство ее рода. В те времена, когда еще водились настоящие дворяне, можно было сыскать немало горячих голов, готовых с радостью положить жизнь за такое дело.

Несколько мгновений Ролан напряженно размышлял.

— Я считаю себя настоящим дворянином, — сказал он, — хоть имя моего отца мне неведомо. Желал бы знать, не я ли тот первый встречный, которого она любит?

Граф отвечал:

— Взгляд юной девушки горит откровеннее языка. Я знаю лишь то, что прочел в глазах принцессы… вы готовы?

— Я люблю ее! — еле слышно промолвил Ролан.

— Не соблаговолите ли вы подать мне руку и сказать, что прощаете меня? — еще раз спросил граф в порыве обуревавших его чувств.

Ролан подал ему руку и сказал:

— Прощаю вас от всей души.

Никаких иных объяснений не последовало. Граф поднялся.

— Господин Сердце, — сказал он, — я благодарю вас и верю вам. Нам предстоит еще встретиться с глазу на глаз. А пока должен вас предупредить. Завтра, от силы послезавтра, вы получите письмо — анонимное или подписанное неким вымышленным именем…

— И начинающееся с «господин герцог»! — прервал Ролан. — Так это не вы мне писали?

— Что? — удивился граф. — Так вы уже получили?

Он встал в большом волнении и попросил:

— Не покажете ли его мне?

Ролан сразу протянул ему письмо.

В эту минуту Нита помогала Розе встать на ноги и привести в порядок платье. Девица де Мальвуа еще была очень бледна, но заметно успокоилась.

— Они самые! — пробормотал граф, голова которого склонилась на грудь.

— Кто — они? — спросил Ролан. Вместо ответа граф вслух подумал:

— Они у меня дождутся!

— А кстати, — внезапно спросил молодой человек, — вам не знаком некий виконт Аннибал Джожа?

Графа дю Бреу передернуло.

— Она к вам подослала этого? — пробормотал он.

— Только что ушел, — отвечал Ролан.

Граф положил на бледный лоб дрожащую ладонь.

— Выходит, — сказал он как бы сам себе, — она ведет двойную игру! Я знал, что она попытается их обмануть!

Он скомкал анонимное письмо и добавил:

— Так на сколько они назначили свой визит?

— Прямо сегодня, в два часа.

Господин граф дю Бреу поспешно глянул на часы, но это было излишне: в гостиной пробило два.

— Нам придется расстаться, — сказал граф. — Сегодня же вечером, сразу после предстоящей вам встречи, вам следует покинуть этот дом и известить меня о вашем новом месте пребывания. Ни на что не соглашайтесь, но главное — ничего не отвергайте. У них припасены заманчивые посулы, чтобы вас склонить, и угрозы, чтобы припугнуть.

Он замолк: Ролан улыбнулся. Принцесса и мадемуазель де Мальвуа шли через мастерскую к выходившей в сад стеклянной двери.

Пока Ролан раскланивался с ними, дверь отворилась и вошел его лакей со словами:

— Два господина желают видеть Господина Сердце. Своих имен они назвать не пожелали; они уверяют, что месье знает и ожидает их.

ДВА ГОСПОДИНА

Когда два «господина» вслед за лакеем вошли в мастерскую Господина Сердце, они застали там одного Ролана. Граф и девушки поспешно ретировались. Когда уходили, только Роза сказала несколько слов благодарности и извинения. Нита казалась задумчивой; они с Роланом так и не встретились глазами.

Садясь в коляску, все еще ожидавшую на улице Матю-рэн-Сен-Жак, Нита сказала своему опекуну:

— Друг мой, это владение мне не подходит. Буду рада, если вы расторгнете сделку.

Пришедшие господа имели вид чрезвычайно внушительный. Оба были в черном с ног до головы. На обоих были белые галстуки: на толстом — широкий муслиновый платок, повязанный а-ля Дантон, на тощем — тонкий ошейник из накрахмаленного перкаля.

Плащ толстого был расстегнут и открывал новехонький жилет черного сатина, по которому струились унизанные брелоками цепочки; тощий был наглухо застегнут в свой редингот, и наружу показывался лишь уголок сорочки. Из-под штанин, немного коротковатых, виднелись белые чулки. Его редкие с проседью волосы были расчесаны на пробор и жидкими прядями спадали на плечи. Шляпа была с широкими полями.

Он вошел первым, согнувшись пополам и заранее ухмыляясь. Такие прически людям определенного возраста с острыми костями придают вид совершенно постнический, в особенности когда у них вихляются ноги и достаточно нескладное тело.

За ним выступал толстый, выпятив грудь, надув щеки, с довольной и едва ли не вызывающей улыбкой. Он так и сиял; при виде его золотых очков хотелось зажмуриться.

Учтивым холодным жестом Ролан показал куда сесть. Бывший «король» Комейроль откашлялся и сел; Добряк Жафрэ, оставаясь на ногах, произнес:

— Уважаемый господин сосед, имеем честь засвидетельствовать вам свое горячее почтение и нанести небольшой визит вежливости.

— Так это вы мне написали эту записку? — прервал его Ролан, разворачивая письмо без подписи.

Рука Комейроля, вся в перстнях, изобразила подтверждающий жест, полный откровенности и достоинства. Жафрэ уселся на краешек стула, который со скрипом заерзал по паркету.

— Мы позволили себе эту вольность, — отвечал он, сплетя свои тощие пальцы на коленях, — чтобы быть наверняка уверенными, что застанем вас дома. Речь о столь важном деле…

— Мало сказать важном: о жизненно важном! — вмешался Комейроль.

— О жизненно важном, — повторил Жафрэ. — Мой достопочтенный друг и коллега подобрал верное слово. Сейчас он возьмет на себя труд изложить суть комбинации. Я взял слово с тем, чтобы дать вам возможность составить представление о двух особах, имеющих честь сегодня предстать перед вами с намерениями самыми порядочными и честными. Несмотря на ваши весьма молодые годы, вы достаточно осведомлены о мире и знаете, милостивый государь и добрый сосед, что значит говорить…

Он сделал некоторое ударение на последние слова, и Комейроль улыбнулся в своей необъятный галстук. Ролан молча поклонился.

— У нас, благодаря Господа, нет ни малейшей причины, — продолжал Жафрэ, — скрывать от вас наши имена, занятия и достоинства, но есть обстоятельства… бумаги остаются… Мы предпочли в упомянутой записке сохранить анонимность. В беседе устной это дело иное. Verba volantnote 4. Это господин Комейроль де ла Палю, один из членов нашего правления… я имею в виду правление центрального банка недвижимости.

Комейроль и Ролан раскланялись.

— Это вы приобретаете здесь участки? — сказал Ролан.

— Случается, — отвечал Жафрэ, — в том числе от имени наследников покойного герцога де Клар, который имел весьма значительную долю в прибылях нашего замечательного заведения при жизни…

— Этот господин, — вмешался Комейроль несколько нетерпеливо, — господин Жафрэ, владелец дома напротив вашей мастерской и также член того же правления. Теперь, полагаю, мы представлены определенно и всесторонне: позволите ль перейти к делу?

— Предваряя беседу, — учтиво сказал Жафрэ, — имею сообщить, что данное соседство и является причиной, по которой я позволил себе по ходу моей импровизированной речи обратиться к Господину Сердце «уважаемый господин сосед».

— Уважаемый господин сосед, — сказал Ролан, понизив голос и посмотрев ему в глаза, — в вашем анонимном письме вы употребили также иное обращение ко мне.