– Машина подходит, слышишь? – поторапливала Дашутка.

– Слышу, слышу, – охотно откликнулся Федя.

– Раз слышишь, иди скорей!

– Даша, попробуй шанежек, – предложила Варвара.

– Нет уж… – Не только шанежек, ей даже не хотелось, чтобы Федор торчал и балясничал около этой злюки. – Ты идешь или нет? – Подняв дынную кожуру, она с презрением швырнула ее к столу с намерением попасть в неслуха Федьку или в табунок лежащих на столе яичек.

Федя аккуратно сложил свои бумаги и направился к своей неугомонной, требовательной подружке. С бугра скатывался трактор и приближался к стану. Впереди лихо пылили рысью два всадника. Поравнявшись с вагончиком, они повернули к нему, сдерживая резвый ход разгоряченных лошадей.

– Ну, как вы тут, готовы? – спросил Агафон, гарцуя на высоком рыжем коне, высоко задирая ему белолобую голову.

– У нас все в порядке! Мы готовы! – крикнула Даша.

– Ну где же готовы? – подъезжая к стану, спокойно заметила Ульяна. – Ни одного арбуза не погрузили.

– Сейчас, Яновна, справимся, – пообещала Даша. – Становись, Федюня! – приказала она своему женишку и, выхватив из кучи крупный белый арбуз, подкинула его на руках и бросила Феде. Тот ловко подхватил и осторожно, катышком пустил в вагончик.

Варвара сидела за столом и молча, отчужденно наблюдала, словно дела этих беспокойных людей совсем ее не касались.

Увидев бывшую хозяйку, Агафон резко остановил коня и с заметной, как показалось Ульяне, поспешностью крикнул:

– Добрый день, товарищи! – и, тут же обернувшись к Голубенковой, быстро, но уже негромко, с подчеркнутым вниманием произнес: – Здравствуйте, Варвара Корнеевна.

Все заметили, как Варя вздрогнула, словно ее подстегнули. Сверкая темными зрачками, она взглядывала то на Ульяну, то на Федю, то снова на Агафона, не зная, куда спрятать глаза.

– Здравствуй… Здравствуй, – удивленно и растерянно проговорила она, настороженно продолжая коситься на подъехавшего Агафона. Он рассматривал бывшую хозяйку с нескрываемым любопытством, как-то по-особенному сдержанно и благожелательно улыбался.

«Вот и пойми таких!» – подумала Варвара, смущаясь все больше и больше. Разве могла понять она, как прекрасны были те новые чувства, которые завладели парнем после всего пережитого с такой девушкой, как Ульяна?

Именно здесь, на этом стане, произошло примирение, когда они приезжали сюда, поздравили Глафиру и Мартьяна с окончанием уборки и устроили на бахчах у Архипа маленькую пирушку. Это был радостный, незабываемый для них день с коротким, но яростным ливнем и громовыми раскатами, под которые Архип Матвеевич своим удивительно приятным голосом затягивал песню о Ермаке. Ульяне было немножко грустно, что стан разорялся. Он был расположен на ее любимом месте, неподалеку от березового колка с неуемным, веселым родничком на опушке. Понравился стан и Варваре. Все это было ей знакомо по прежней работе, когда на весь край гремело ее звено. Хорошо знала она и зеленый вагончик с крылечком, ружье Архипа на колышке стволом вниз, а раньше так висело ружье Мартьяна… Как и прежде, стенная газета на щитке, едва державшаяся на одном гвоздике… Бахчи на склоне бугра, солнечный блеск крутобоких арбузов. А какое здесь ясное и синее небо над вершинами гор; и как смешливы Федя и Даша, кидавшие с рук на руки арбузы и шершавые дыни с неповторимым запахом; даже Гошка и приветливая девушка агроном Ульяна здесь слились неразлучно. От самого стана и молодых людей, тесно жавшихся друг к другу, веяло чем-то уютным, домашним. У Вари защемило в груди.

Склонившись с седла, Агафон сказал Феде и Даше, чтобы они поторопились с погрузкой; помахав им концом Повода, он круто завернул коня и поехал навстречу громыхавшему трактору.

Ульяна догнала Агафона уже на пригорке, с которого некруто сбегала в широкий, золотистый от жнивища дол хорошо укатанная дорога.

– Все-таки ты, Гоша, пожалел Варварушку, – поравнявшись с его конем, сказала Ульяна.

– Просто так, по-человечески… – ответил Агафон. – Она такая потерянная…

Дол наполнялся прохладой. Горный воздух становился оживляюще свежим и ласковым.

– А себя ты уже перестал жалеть? – спросила Ульяна.

– У меня сейчас, Ульяша, такое в душе… Хочется, чтобы все были счастливыми, как Федя и Даша. Мне даже стан этот, и вагон, и родничок – все жаль до смерти.

– Почему? – тихо спросила она.

Он ответил не сразу.

– Ты вспомни, как приезжали поздравлять наших комбайнеров, какая гроза была, Архипушка пел…

Ульяна подняла коротенькую плетку и поправила концом черенка выбившуюся из-под синего берета прядь волос.

– Да, здесь очень хорошо, – по-прежнему тихим голосом подтвердила она. – Этот чудо-родничок, лесок березовый прелесть! А весной цвели такие подснежники! Ты хотел бы здесь жить всегда?

– Очень хотел бы!

– И в таком же вот вагончике?

«Да, с тобой», – хотелось ответить ему, но сказал он совсем другое:

– В таком вагончике не хочу жить.

– Да? – Ульяна вскинула брови и, натянув поводья, придержала Белоножку. – Ты только что говорил…

– Говорил и сейчас скажу, что для каждой совхозной фермы нужно выбирать именно такие места, около родников, речушек, лесков.

– Истина!

– Да, но нам нужно давно уже строить здесь не вагончики, не времянки финского образца, а постоянные здания, чтобы жить в них круглый год – и в суровую зиму – с полными удобствами.

– В тебе сидит горожанин, – попробовала возразить Ульяна. – Однако тебе нужен дворец?

– Нет! – горячо запротестовал Агафон. – Дело не в дворце. Но строения должны быть самые современные, легкие, ажурные, из стекла и пластика. Особенно главный корпус, где будут размещены жилые комнаты, агрокабинеты, лаборатории и обязательно оранжерея. Я вижу и цветы, и бассейн, и зрительный зал с киноаппаратурой, телевизионными установками. При теперешней технике все это можно очень быстро собрать из легких дешевых панелей. Кончать нужно с этими общежитиями, где даже, извини, рубахи негде выстирать.

– А ты прав! Нам надо думать, как лучше жить нашим людям, – задумчиво, под мерный шаг коня, проговорила Ульяна.

А пока… Агафон вспомнил: в прошлом году в один из зауральских целинных совхозов прибыло около двадцати молодых механизаторов, а удержался только один – остальные уехали из-за бытовой неустроенности… Он поделился этим с Ульяшей.

– Да, человек не только должен работать, заниматься, читать, писать, но и еще просто жить. Жить хорошо!

– Когда мы с папой ездили в Прибалтику, – подхватила Ульяна, – заезжали к его другу в один замечательный эстонский колхоз. У них даже есть должность архитектора. Он спланировал такие фермы, жилые поселки, и они их построили.

– У нас тоже был инженер-строитель, но он не построил даже путной для коз и овец кошары. А Спиглазов хвастается, что Петр Иванович схлопотал для совхоза десять финских домиков. Убожество! Но тем, кому они достались, завидуют остальные. Ты когда-нибудь видела, как живут наши молодые чабаны?

– Я была у них с Мартой… – сочувственно улыбнулась Ульяна. – Мы делаем вид, что у нас все в порядке. Привозим раз или два в месяц кинопередвижку, да и то только летом. Пару десятков растрепанных книг; ну, иногда Иван Михайлович, как член бюро райкома, сам беседу проведет или подбросит скучного, как бессонница, докладчика… А потом полгода они живут, задутые буранами.

– Да. Быт молодых чабанов – это тоже проблема, да еще какая! Мы еще всколыхнем и этот вопрос и Марту нашу расшевелим. А сейчас я, Ульяша, мечтаю о своем, о нашем… Знаешь, о чем?

– Не знаю… – насторожилась она.

– На Волгу, на Волгу поедем! – нетерпеливо предложил Агафон.

– Думаешь, я там буду кстати? – Ульяна посмотрела на него долгим, проникновенным взглядом.

– Тут и думать нечего! – решительно и беззаботно выкрикнул он, но, встретив ее отчужденный и в то же время пытливый взгляд, просительно и не совсем уверенно продолжал: – Ты только вообрази себе, как обрадуются твоему приезду мама и отец! Мы сходим на пристани Большая Волга, бежим по трапу, а навстречу нам наши милые старики. А мы им: «Привет вам из большой уральской жизни!»

Ульяна не ответила. Сильно послав Бедоножку, рысью выехала вперед. Ей трудно было говорить. Дорога вывернулась из широкого дола на сыртовую степь. День уходил. Низкое солнце над шиханом горело багровым пламенем. Конь Ульяны усилил ход, звонко загудела дорога, и, казалось, еще звонче, сердитей зароптали в колке молодые дубки и березки.

Агафон пришпорил коня, догнал Ульяну и, словно не замечая ее холодноватой замкнутости и отчужденности, снова заговорил о поездке на Большую Волгу. И тут только заметил, как на измученное, неотразимое лицо и высокий лоб Ульяны набежали те самые знакомые морщинки, значение которых он очень хорошо знал и помнил еще с того самого знаменательного утра, когда они после отъезда Зинаиды обсуждали в саду ее письмо. Сейчас светлые, засверкавшие слезами глаза девушки смотрели на ковыльную степь с нескрываемой печалью; синий, выжженный солнцем берет сполз на белесый висок. Она тяжко вздохнула и, с трудом выталкивая каждое слово, проговорила:

– Пойми меня, я не могу ехать с тобой на Большую Волгу.

Ее ответ он ощутил, как удар. Склонив голову к конской гриве, с окаменевшим лицом ехал рядом. Он понял, какая боль проснулась в ее сердце. А он-то ждал и надеялся, что огорчения уже позади и у нее… Ведь совсем недавно на этом стане они как будто окончательно примирились. Вот ему и примирение!..

Над головой коня, чутко прядавшего ушами, качались в мутной предвечерней хмари рыжие горы. Степь шелестела сухим будыльем застарелого ковыля. Агафона и Ульяну придавило глубокое гнетущее молчание, они чувствовали его физически, и оба знали, что изменить пока ничего не могут.