Аносов молча разглядывал металлический брусок.
      - Плохой металл! - вздохнул литейщик. - Я роблю тут много годов, а есть которые и поболее, а как варить сталь, толком никто не знает. Всем ворочают чужаки. - Швецов обеспокоенно оглянулся и продолжал тихим голосом: - Разве иноземец покажет, что и как? Никогда!
      Павел Петрович вплотную подошел к Швецову:
      - А что если самим варить сталь?
      - Попробуй! - энергичное лицо литейщика осветилось скупой улыбкой. Нет, батюшка, ничего не выйдет. Мы не хозяева тут. А то бы...
      Он не досказал свое затаенное желание, но по глазам старика Аносов догадался, что он упорен и не легко сдается в беде.
      Литейщик взял Аносова под руку и увлек в кричную.
      - Погляди, батюшка, что робится. Любо-дорого! - Он засиял, тешась работой кузнецов. Железные полосы быстро нагревались в горне, из бурого металл становился вишневым, потом светлел и делался золотистым. Еще мгновение, и на нем заискрились звездочки.
      Плечистый богатырь-кузнец схватил щипцами раскаленное железо и кинул под молот.
      - Колдун, укротитель огня! - сказал Аносов и не мог оторвать глаз от работы кузнеца.
      Приятный ритмичный звон шел от металла. Швецов в такт взмахнул рукой и лукаво-весело проговорил:
      Тук-тук! В десять рук
      Приударим, братцы, вдруг!
      Лицо его засняло, морщинки разгладились. Заглядывая Аносову в глаза, он попросил:
      - Не обходи нас, батюшка, заглядывай почаще...
      - Приду, обязательно приду и буду учиться у вас! - душевно отозвался Павел Петрович и тут же, вспомнив своего спутника Петера Каймера, вдруг спохватился: - Погоди, да в Златоуст приехал один знатный литейщик Каймер. Похвалялся он, что чудо-сталь плавить умеет!
      Литейщики насмешливо переглянулись.
      - Э, батюшка, - рассмеялся Швецов. - Есть и такой! Но то пойми, что от похвальбы до дела целая верста! Вот поглядим, как наша синица море зажгет!
      Добродушно посмеиваясь, он проводил Аносова до ворот.
      Глава третья
      ДРУЖБА СО СТАРЫМ ЛИТЕЙЩИКОМ
      В тихие вечера Аносов зажигал старинную чугунную лампу, придвигал объемистую рукопись и садился за стол. Он особенно любил в эти безмолвные часы, когда Златоуст уходил на покой, раздумывать над своей работой. Его первый труд "Систематическое описание горного и заводского производства Златоустовского завода" подходил к завершению. В сознании ярко всплывали виденные им картины рудников, тяжелая работа углежогов на куренях. Всё было им выношено, продумано. За полтора года пребывания в Златоусте он глубоко изучил положение на фабрике белого оружия. Месяцы упорного труда не прошли напрасно, - он хорошо постиг организацию производства, сущность технологических процессов и сейчас уверенно писал обо всем этом своим крупным и четким почерком.
      "Чтобы яснее представить горное и заводское производство Златоустовского завода, - предупреждал будущего читателя Аносов, последуем следующему порядку: сперва будем говорить о рудниках, потом о лесах, далее о плотине и водяных колесах, доменной фабрике, кричной фабрике и, наконец, о передельной фабрике или переделе железа".
      Сейчас, перечитывая свою рукопись, он убедился, что, несмотря на многие недостатки, горнозаводское дело в России стоит очень высоко и Европе есть чему поучиться у русских. Не случайно немцы внимательно присматривались к работе златоустовских мастеров. Простой русский мастер Дорофей Липин побил своим искусством немцев: его оружие оказалось наилучшим.
      Аносов обладал большим терпением и усидчивостью. Но решающим оказалась его жгучая любознательность и умение быстро ориентироваться в обстановке. Добросовестное изучение горного дела на практике и сбор материалов потребовали больших усилий. Но Аносов не испугался их. Занимаемая должность позволяла ему бывать везде - на железных рудниках, в лесах, на заводской плотине, у гидротехнических установок, у домен, в кричной и передельной фабрике - и всюду знакомиться с умельцами.
      У старой домницы он близко сошелся с высоким, плечистым стариком литейщиком Швецовым. Любо было смотреть на размеренные, спокойные движения седобородого мастера. Острыми серыми глазами смотрел он в фурму, наблюдая за оттенками пламени в горне. По тому, какую окраску принимало пламя, старик узнавал о спелости плавок. Вековой опыт был за плечами Швецова: его накопили целые поколения уральских литейщиков, - но старик про себя таил секреты плавки. Сталь у него получалась по тому времени отменная. Конечно, ей далеко было до бадаевской, образцы которой хранились в Горном корпусе, но всё же Аносова влекло к мастерству старика Швецова. Он обходительно и осторожно допытывался у литейщика обо всем, но тот только вздыхал и жаловался на свои хворости, а о деле - ни слова.
      В тихий вечерний час Павел Петрович подошел к нему и заговорил задушевно, тепло:
      - Ты всё еще чем-то недоволен, отец? А ведь литье у тебя идет хорошо!
      - Хорошо, да не совсем! - сурово взглянул на Аносова старик. - Труда и смекалки вложили много, а самого главного-то и нет. Погляди!
      Он подвел горного офицера к рабочей полочке, на которой хранились куски разной руды и бруски металла. Литейщик отобрал и положил на шершавую ладонь брусок синеватого сплава.
      - Ты, мил-друг, присмотрись; это лучшее, что есть у нас! - хмуро сказал он Павлу Петровичу. - Из него клинки робят. Но что за клинки, батюшка? Где им тягаться со старинным булатом!
      Аносов грустно вздохнул и подумал: "Да, это не хорасан, не кара-табан, не сирийский шам! Металл мертв, не проступает в нем узор древних булатов, не отливает он синью!".
      Литейщик понял грустное настроение Аносова и с горечью сказал:
      - Сколько дум и беспокойств, от души стараешься, благостен наш труд. Истинно! Но где добыть совершенство?
      Он долго и тепло говорил о своем тяжелом мастерстве. И чувствовал Аносов, что литейщик доверяет ему, любит и отмечает его, но до своей тайны еще не допускает.
      - Ты, батюшка, приходи ко мне, в мой домик. На досуге потолкуем о деле, - предложил однажды старик Аносову.
      В свободный воскресный день практикант отправился к литейщику. Он долго блуждал по улочке, круто убегавшей под гору к речке Громатухе. Наконец нашел серый от непогод и времени домишко, обнесенный высоким плотным забором. Глухо и безлюдно было в этом кержацком конце городка. "Замкнуто живут люди!" - подумал Аносов и осторожно постучал в калитку. Послышались легкие шаги, загремел запор, и дверь со скрипом распахнулась.
      Аносов от неожиданности зарделся: перед ним стояла высокая и стройная девушка с русыми косами.
      - Что же стали, проходите, батюшка давно поджидает вас! - приятным певучим голосом позвала она, повернулась и легкой походкой пошла впереди юноши.
      - Сюда, вот сюда! Тут в сенцах приступочки, не расшибитесь! - с улыбкой приглашала она гостя.
      Сколько чистой прелести было в ее ласковой улыбке, в блеске крепких и ровных зубов!
      Аносову хотелось перемолвиться с ней приятным словцом, но от смущения он растерялся.
      Девушка провела гостя в переднюю горенку и, показывая на дверь, предложила:
      - Заходите, батюшка здесь!
      Так же внезапно, как и появилась, кержачка быстро исчезла в соседней клетушке за чистой холщовой занавеской. Аносов открыл дверь и остановился на пороге. В глубине комнаты за тесовым столом сидел Швецов. Перед ним лежала раскрытая библия. Острые серые глаза литейщика выжидательно посмотрели на Аносова.
      - Что же остановился? Входи, Павел Петрович, да садись! - ласково пригласил он, показывая на скамью рядом с собой.
      Аносов уселся и невольно оглядел горенку. Маленькая, уютная, она сверкала чистотой. Всё выглядело по-кержацки домовито. Кругом, вдоль стен, грузные сундуки. В углу мигал огонек лампады. На широких выскобленных скамьях стояли ящики с кусками руды, сплавов, железных брусков.
      - Вот в древних писаниях отыскиваю потерянное, - с грустью сказал старик. - Библия - самая старинная книга, и много в ней написано о крови человеческой. Пастух Давид отрубил голову Голиафу. Из чего изготовлен был этот меч? По складам разбираюсь, всё доискиваюсь до потребного. Холодное оружие на Востоке - непревзойденное! Но как рождали металл для клинков, вот любо знать! Доискиваюсь! Много умного в сей книжице, да немало и непроглядного тумана. Ох, Павел Петрович, милый ты мой, по глазам вижу, и ты тоскуешь по настоящему делу!
      Аносов залюбовался благообразным стариком. Глаза его засветились теплом, когда он сказал:
      - Нам бы с тобой, отец, отыскать такой сплав, чтобы сковать меч-кладенец и вручить его русскому богатырю: "На, круши супостатов отчизны!". Но где же подлинное мастерство? За семью дверями, за десятью замками упрятано. А добыть его надо! Вот расскажи, отец, о своих плавках.
      - Да что рассказывать! - отмахнулся литейщик. - Сам хожу словно в потемках!
      - Надо нам из потемок выходить, отец! - решительно сказал Аносов. Нужно во что бы то ни стало добыть чудесный сплав. Тогда перед своей совестью можно будет сказать, что не напрасно мы ходили по земле!
      - Вот, вот, это правильное слово! - охотно согласился старик. Главное, милок, в том, чтобы радость в мастерстве обрести! - Швецов захлопнул библию, закрыл ее на медные резные застежки, встал и потянулся к ящикам со сплавами. Перебирая их жилистыми натруженными руками, он подолгу разглядывал образчики и говорил с лаской: - Тут, слышь-ко, не только моего труда сплавы, но и батюшки моего, почитай, есть. Большой умелец он был, у Демидовых на домницах работал. Про демидовский "Старый соболь" слыхал? Марка такая выбивается заводчиком на железе. До сей поры "Старый соболь" в большой славе. А кто такие сплавы робил? Деды и отцы наши - демидовские труженики. Себя, сердяги, на огневой каторге сжигали, а Демидовым богатство да славу создавали! От батюшки своего я многое постиг. Гляди, протянул он сплав, - нет в нем узоров, а металл добрый. Чуешь: тёпел и тяжел он. Много труда и пота рабочего впитал в себя.
      Аносов взял в руку небольшой брусок.
      - Добрый сплав! - похвалил он. - Твоей работы?
      - Моей, - с гордостью отозвался старик. - А вот полюбуйся на немецкую. Это обломок золингенского клинка. Булатный узор видишь? спросил литейщик.
      - Вижу, - отозвался Аносов и внимательно вгляделся в темно-синее поле клинка. На нем проступали мелкие нежные узоры. Походило на булат.
      - Ты не думай, это не булат! - словно угадывая мысль гостя, с легким презрением сказал Швецов. - Обман один. Узоры в нем кислотой травлены. Наведены. Булат, батюшка, как и человек, свой характер имеет. А характер, известно тебе, не снаружи лежит, а в душе человека. И проступает он, когда человек гневен или радостен. Так и в правдивом булате, - узор идет из глубины металла. Полюбуйся! - он подал Аносову обломок хорасана. - Видишь, что робится? Тут металл воистину свой характер кажет...
      Да, это был настоящий булат! Старый обломок, подобранный в давние годы на ратном поле, всё еще излучал синеватые разливы по серебристому фону.
      - Вот оно, рабочее мастерство! - торжественно сказал старик и продолжал перебирать сплавы. Для каждого он находил свое меткое слово...
      За дощатой стеной зашумели ребята, и знакомый певучий голос стал успокаивать их:
      - Не кричать! Там-ко дедко с гостем речи ведет, а вы шумите. Слушайте сказку...
      Аносов насторожился. Его влекло к металлам, но ласковый голос кержачки просился в душу.
      - Тише, притаитесь, про родные места будет сказ, - певуче продолжала девушка, - как в наших таежных урманах, да в дремучих лесах, да в горах таится Полоз великий. Слышь-ко, как на борах шумит? Там-ко в чаще баба-яга ходит, золото хоронит, а леший серебро стережет...
      - Ты нам про лисичку да про кота, что настроил гусельцы, спой! перебили ребята.
      Литейщик поднял голову и проворчал:
      - Чего разбушевались, петухи?
      Никто не слышал его. За перегородкой вполголоса запела девушка:
      Трень, трень, гусельцы,
      Золотые струночки!..
      - Ты смотри, что робится! - кивнул литейщик. - Не хочешь, а заслушаешься. Ай да Луша! - довольный дочерью, похвалил ее старик и снова перевел разговор на металлы.
      Аносов плохо слушал его, напряженно внимая голосам в соседней горенке. Но там скоро замолчали. Изредка только слышалось шушуканье да вырывался веселый смешок, словно кто-то на мгновенье тряхнул серебряными бубенчиками.
      Павел стал прощаться с мастером. Литейщик сгреб в свои огрубелые ладони его тонкую белую руку и крепко сжал ее.
      - Запомни, Павел Петрович: дело у нас общее. Одной веревочкой связала нас работенка. Вместе нам и жар-птицу добывать!
      От глаз старика побежали лучистые морщинки. Лицо его потеплело.
      - Знай, батюшка, во всех добрых делах буду тебе верный помощник... Луша, провожай гостя...
      Девушка снова появилась на пороге, большие глаза ее сияли. Она проводила Аносова до калитки. При расставании шихтмейстер взял ее за руку. Девичьи щеки зарделись. Кержачка не двигалась, не убегала, а только пылала заревом.
      - Ах, Луша! - вздохнул Аносов и улыбнулся ей.
      Девушка не сразу захлопнула калитку за ним. С минуту постояла, задумчиво посмотрела ему вслед и подумала: "Чем же он околдовал батюшку? Не нахвалится им..."
      Она встрепенулась, закрыла дверцу и запела:
      Пошли горы, пошли ельнички,
      Пошли темные пихтарнички...
      Глава четвертая
      ТОЛЕДСКИЙ КЛИНОК И О ЧЕМ РАССКАЗАЛИ СТАРИННЫЕ
      МАНУСКРИПТЫ
      На Златоустовский завод приехали офицеры кавказской линии. Шумная офицерская компания разместилась на квартире Аносова, быстро сойдясь с молодым хозяином. Завод спешно готовил к отправке партию клинков, а приемщики оружия всё торопили. Заброшенные в Уральские горы, они скучали, по вечерам бражничали и волочились за пухлыми немками.
      Павел Петрович был с гостями отменно вежлив, хотя их проказ не разделял и больше всего интересовался оружием.
      Недовольный их равнодушием к златоустовскому литью, он однажды спросил:
      - Не пойму, отчего вам не по душе златоустовские клинки? Вы только посмотрите на металл, который отливают здешние мастера! - Аносов вынул из кармана стальную пластинку синеватого отлива, дохнул на нее, и сталь запотела. - Посмотрите, сколь чудесен сплав!
      - Нет, вы лучше посмотрите мой клинок! - офицер-кавказец вынул из ножен клинок и протянул Аносову. Павел Петрович замер от восхищения: на клинке темнела пасть волка - клеймо литых толедских булатов.
      Руки шихтмейстера задрожали. Он не мог оторвать глаз от клинка, по которому струился синеватый узор, словно растекался таинственный металл. Аносов уставился в узор: кто и каким образом создал этот литой булат?
      Офицер взял из рук Аносова клинок и взмахнул им. В ушах Павла Петровича просвистел ветер. Сталь блеснула синеватым огнем.
      - Желаете, я покажу вам, что делает этот булат?
      Кавказец достал газовый платок, подбросил его и протянул булатный клинок. Тончайшая ткань, коснувшись клинка, распалась на двое.
      На лбу Аносова выступил пот. Очарованный, он смотрел на клинок. Офицер улыбнулся, подошел к стене, где в темной дубовой раме с давних времен висел портрет царя Петра, и бережно снял его; на гладкой поверхности в простенке торчал кованый гвоздь. Не успел Аносов опомниться, как клинок просвистел, и отрубленный кусок гвоздя, звеня, покатился под стулья.
      - Видели? - офицер бережно сунул клинок в ножны.
      Аносов понял, каким сокровищем обладал гость с далекого Кавказа.
      В эту ночь Павел Петрович не мог уснуть. Он знал о существовании замечательных сталей, много читал о чудесных клинках, много их видел, и сегодняшний клинок с новой силой разбудил в нем беспокойство искателя. Лежа в постели и глядя в темно-синее ночное небо, он вспомнил, как струится и играет синеватыми узорами таинственный клинок.
      Светящиеся из бездонной глубины звёзды казались ему блестками этого чудесного сплава.
      Вскоре офицеры приняли златоустовские клинки, снарядили обоз и уехали на Кавказ. Прощаясь с владельцем булата, Аносов попросил разрешения еще раз посмотреть клинок и долго разглядывал притягательный узор. Тот мерцал неугасимым блеском.
      Целую неделю молчаливый Аносов бродил по окрестным горам. Старик Швецов, глядя на его прямую фигуру, говорил:
      - Пусть выходится. Ишь ты, больно задел его булат! Ровно милую утерял!
      Подошла сухая и теплая осень. Дали стали прозрачными, на озерах шумели последние гусиные стайки. Аносов закрылся у себя в доме и углубился в чтение.
      Он прочел тысячи пожелтевших страниц, но в них почти не было практических сведений. Очень подробно передавались легенды о булатной и дамасской стали, но тайна оставалась нераскрытой. Народы Индии, Сирии, Ирана и многих восточных стран передавали предания о легендарных клинках из поколения в поколение. В древних песнях восхвалялась мечта воинов мечи из булатной стали, на которой выступал изумительный рисунок металла струйчатый, волнистый, сетчатый, коленчатый. В старинном памятнике русской письменности - "Слово о полку Игореве" - воспевался русский булат "харалуг" - крепче и острее всех в мире.
      Но как изготовлялся этот металл, древний манускрипт не давал ответа.
      Немцы очень искусно приготовляли европейские булаты. Увы, они лишь по внешнему виду походили на дамасские, но свойства их металла резко отличались от совершенного мастерства древних оружейников! Дамасские клинки имели лезвие необычайной остроты и стойкости, но зато были совершенно лишены упругости. Европейские же сохраняли упругость, но ломались от ударов, а в остроте и твердости уступали восточным.
      "Где же разгадка этой тайны?" - с волнением думал Аносов, всё с большим упорством изучая старинные фолианты.
      И вот, наконец, словно в густом тумане мелькнул проблеск. В одной из книг, написанной путешественником Гассен Фрацем, посетившем Дамаск, Аносов обнаружил сжатое, но точное описание фабрики белого оружия. Иностранец слегка приподнял завесу над тайной закалки булата.
      Павел Петрович записал в свой дневник:
      "При сей фабрике, лежащей между двумя горами, выведены две стены около пятнадцати футов вышиною и около тридцати трех длиною, таким образом, что составляют между собою угол, в коем находится отверстие до четырех почти футов шириною и от четырех до пяти футов толщиною. Стены сии имеют направление к северу, вероятно по той причине, что по сему направлению обыкновенно дуют там сильные ветры. Узкое отверстие снабжено дверью. Работу производят токмо во время сильных ветров. Тогда нагревают клинки докрасна, относят в отверстие и отворяют двери. Ветер со стремительностью дует в отверстие и охлаждает клинки.
      Они уверяют, что скорость ветра в отверстие бывает столь велика, что всадник на коне близ оного мог бы быть опрокинут".
      Аносов пересмотрел груды книг, но нигде не нашел подтверждения этого опыта. И тут он вспомнил одно старинное русское сказание о том, как безвестный оружейник закалял изготовленный клинок.
      На грани Дикого Поля в засеке стояла русская порубежная крепость, и жил в ней древний коваль Назар-дед. Никто лучше его не мог сковать меча для воина. Всё богатство мастера составляли булатные клинки - чудо мастерства. Среди них имелись прямые и тонкие, как жало осы, - они легко сгибались, как тростинка под ветром, в их упругости и пластичности скрывалось свойство чудесного металла; здесь были и змеевидные клинки: словно пламень, они извивались голубоватым блеском. В дубовых скрынях хранились широкие кривые мечи, которыми рубились в злых конных сечах отважные порубежники.
      Не раз заезжали к древнему кузнецу в мастерскую торговые гости из далеких стран. Многое они видели на больших дорогах и людных торгах, всякие товары были им знакомы. Но таких булатов, какие ковал русский умелец, не довелось им видеть никогда! Разодетые в дорогие одежды, в сопровождении слуг, заморские гости долго стояли в кузнице и любовались работой подручных коваля. Высокий седой старец с густыми волосами, прижатыми к голове тонким ремешком, спокойно и уверенно, как чародей, укрощал огонь и железо. В сильных жилистых руках деда раскаленное докрасна железо превращалось в крепкие сошники, косы, серпы и, что диво-дивное, в бесценные мечи.
      Заезжий гость, высокомерный и богатый, удивился мастерству русского умельца и сказал ему: "Для чего ты тратишь свой редкий дар на поковку простых сошников и серпов? Разве дать воину в руки булатный меч не является самым высоким подвигом?". Из-за нависших мохнатых бровей кузнец сурово посмотрел строгими глазами на торгового гостя. "Первое и самое важное на земле - хлеб! - рассудительно сказал он. - Благословен труд земледельца, и ему, первому труженику на земле, мастерство наше служит. Воин оберегает священный труд пахаря и ремесленника, и ему даем в руки булатный меч!" Богатый торговый гость внимательно слушал деда. "Ты мудр, старик! - льстиво сказал он. - Но первое на земле - булатный меч, а не хлеб! Меч возьмет и от пахаря и от ремесленника всё, что ему нужно! Скажу прямо, отец, дивен твой дар. Где и от кого ты научился ковать такие мечи?" Кузнец улыбнулся и ответил: "Эх, милый ты мой, да учился я у дедов и у батюшки - простых русских мастеров, а к ним пришло умельство от прадедов. Ковали и мастерили они оружие боя меткого и дальнего, роб или палаши и пики из стали огневой остроты и крепости бобрового зуба. Вот оно каково, гость желанный, мастерство наше русское, старинное!"
      Купец приказал слуге: "Принеси мой ларец!". Раб принес ему тяжелый кованый ларец, и гость открыл его. Доверху он был наполнен червонцами. "Видишь! - показал глазами на золото купец. - Я отдам тебе всё это богатство, если научишь моих рабов отливать булаты". Кузнец равнодушно посмотрел на золото и спокойно сказал: "Я вижу, милый человек, ты прибыл из богатых стран и понимаешь толк в нашем мастерстве. Но не обессудь, дорогой гость, умельство наше не продажное. Оно дается в руки тому, кто сердцем к нему преклонён". И сколько ни уговаривал купец русского кузнеца, тот так и не согласился на его просьбу. Уехал торговый гость ни с чем.
      Наступила весна, леса оделись листвой, заблагоухали поля и сады. Весенний шум и плеск реки доносились до кузницы. Небеса сияли голубизной, и от яркого солнца мелькали блики на реке.
      Всё живое радостно встречало весну с ее буйным ликованием. Только древний кузнец не оживился, не расправил плеч под вешним теплом, а сказал своим подручным с грустью: "Ну вот и отходился старый коваль на земле, попил вволюшку водицы из чистых родников, поел досыта хлебушка, потрудился до соленого пота, я теперь и на погост пора! Только погоди, чур меня, прежде чем уложить в домовину старые кости, должен я передать умельство самому достойному из вас! - Дед пытливо оглядел своих подручных и сказал самому сметливому и любимому: - "Ты и переймешь мое умельство".
      С этого дня кузнец уводил подмастерья в полутемную каморку и долго там вел с ним беседы. После испытаний юноши старик принялся изготовлять драгоценный сплав в простой маленькой домнице. Одного только избранника своего допустил Назар к великому таинству рождения булата: "Смотри и познавай великое мастерство! Дорог ты моему сердцу, словно родной сын. Узнай поэтому то, что известно только немногим".
      В домнице бурлила лава, плавились руды. Заворожённым взором смотрел юноша на синеватые огоньки побежалости чудесного сплава...
      Старик сковал клинок.
      Он торопливо передал подмастерью раскаленный, сыплющий синими искрами клинок, и тот, вскочив на тонконогого гривастого коня, понесся с клинком в Дикое Поле. Раздувая жаркие ноздри, бешеный скакун мчался от кургана к кургану; он несся, как стрела, выпущенная доброй рукой из лука, мчался всё вперед и вперед, словно преследуемый стаей хищников. Ветер свистел в ушах всадника, одежда его развевалась, а он, подставив воздушной струе пламенеющий клинок, всё так же бешено гнал коня.
      Когда улеглась пыль на дороге, спал дневной жар и повеяло вечерней прохладой, - только тогда молодой подмастерье вернулся в мастерскую. В загорелых руках его сверкал клинок с безукоризненно гладкой поверхностью.
      "Ты пробыл у меня под началом пять годов, но сегодня ты впервые видел рождение булата! - с отцовской теплотой сказал дед избраннику. Он наклонился и поцеловал меч-кладенец. - Отныне, сын мой, тебе заступать мое место в мастерской, а мне пора на погост! Береги тайну умельства нашего и отдай его в достойные руки. Не для разбоя и грабежа ковать тебе мечи, а в сбережение великого честного труда!.."
      - Так вот что: холодный воздух закаливает металл! - вскрикнул в изумлении Аносов, перебирая в памяти это старинное предание.
      Придя в литейную, он не утерпел и сказал старику Швецову:
      - Как человек становится жизнерадостным и деятельным на свежем воздухе, так и сплав закаляется на открытом воздухе лучше, чем в разных жидкостях - в воде, сале, кислотах и ртути! Выходит, острота азиатских сабель зависит более от способа закалки, нежели от металла, из коего приготовляют клинки!
      - От века так замечено, Павел Петрович! - согласился литейщик. - Чем сильнее ветер, тем крепче сталь!
      Аносов крепко сжал руку Швецова повыше локтя. Несмотря на возраст, мускулы старика были крепки и тверды.
      - Труд закалил тело! - поняв удивленный взгляд Аносова, сказал старик.
      - Труд и упорство, - подхватил горный офицер. - А что если и мы попробуем проделать древний опыт?
      - Что же, займемся, Петрович. Вижу в том только хорошее. Я согласен! - спокойно ответил старик, и глаза его заблестели по-молодому.
      Глава пятая
      ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ
      Аносов и Швецов решили втайне от заводских проделать свой первый опыт над стальными клинками. Для этой цели они использовали цилиндрические мехи. Сгущенный воздух, который с упругой силой вырывался из них, по действию своему походил на сильный ветер. Раскалив докрасна обыкновенный столовый нож, Павел Петрович с поспешностью перенес его к отверстию воздухопроводной трубы, где он в очень короткое время охладился. Аносов слегка постучал по металлу, и от него отделилась окалина. Это обрадовало испытателя, - выходит, нож на самом деле получил известную степень закалки. Однако радость оказалась преждевременной: стоило только погнуть нож, и Аносов убедился, что закаленная вещь не имела упругости и осталась в том же согнутом виде. Павел Петрович ожидал иного: он полагал, что от закалки в сгущенном воздухе нож должен скорее переломиться, нежели согнуться.
      Ожидания не оправдались. Однако Аносов не сдавался. Он решил обточить прокаленный нож на точиле. Посыпались искры, чуткие пальцы инженера и зоркий взгляд его уловили в момент точки особую остроту лезвия. "Что же произошло?" - подумал он и сравнил свой нож с другими, обыкновенной закалки. К своему удивлению, он убедился, что лезвие закаленного, несмотря на мягкость ножа, более стойко и острее других. Чтобы убедиться в этом, Павел Петрович взял тугой сверток войлока и десять раз перерезал его. Новый нож не затупился, он легко и быстро входил лезвием в сверток. Обычные ножи, пущенные в ход, оказались не пригодными для этой цели: они не проникали вглубь и только катались по войлоку. Редкий из них мог сделать два-три разреза.
      "Может быть, это случайность?" - всё еще не доверяя своему открытию, подумал Аносов.
      Он несколько раз проделал опыт и получил те же результаты.
      Долго ходил он в раздумье по заводу и не мог успокоиться, тщательно перебирая в памяти все детали своих опытов. Многое теперь становилось ему ясным. В свою записную книжку Аносов занес пять первых положений:
      "П е р в о е. Закалка в сгущенном воздухе имеет преимущество перед обыкновенными способами для тех вещей, коих главное достоинство должно заключаться в остроте лезвия.
      В т о р о е. Чем холоднее воздух и чем сильнее дутье мехов, тем тверже бывает закалка. Впрочем, я не имел случая испытать, до какой степени твердости можно закаливать стальную вещь при сильной стуже, ибо во время опытов не было холоднее 5°. Может быть, жестокая стужа - усиленное действие мехов, к сей цели приноровленное, - оправдает совершенно известие дамасских путешественников.
      Т р е т ь е. Чем тонее вещь, тем тверже закалка при одинаковых других обстоятельствах, и если вещь не требует крепкой закалки, то уменьшение силы дутья, может всегда удовлетворить сему требованию.
      Ч е т в е р т о е. Чем тверже сталь, тем тверже закалка, а потому степень закалки может быть уравниваема и нагреванием, более умеренным, и уменьшением дутья мехов.
      П я т о е. Железные вещи, хорошо процементированные, могут получать, равным образом, при закалке в сгущенном воздухе острое лезвие".
      Ранним утром Аносов вышел за околицу завода и пошел вдоль Ая. Хотелось побыть одному и подумать о своей жизни на оружейной фабрике.
      С гор шла прохлада, на травах, ковром покрывших долину реки, блестела крупная роса. Ай слегка дымился под солнцем. На лугу, мерно шагая, косил рабочий. По лицу его катился обильный пот, он тяжело дышал. Аносов на минуту остановился, присмотрелся к работе и, не утерпев, спросил:
      - Что, тяжело, братец, косить?
      - Тяжело! - прохрипел косарь. - Только по росе и можно косить нашей косой!
      - Дай попробую! - внезапно попросил Аносов.
      Рабочий удивленно взглянул на инженера.
      - Да не сдюжить вам! И косу сломаете! - неуверенно ответил он.
      - Сломаю, - новую куплю! - не отступая от своего, решительно сказал Павел Петрович, размашисто шагнул к косарю и взял у него из рук косу. По-хозяйски прикинув ее на руке, он оглядел острие, поморщился и подумал про себя: "Плохо закален металл, плохо!".
      Однако он встал лицом к начатому прокосу и взмахнул косой. Сочная трава под сильным ударом легла косматой грядой у ног. Сердце инженера учащенно билось, трудно было идти и подрезать траву. С непривычки горели ладони, коса старалась острием уйти в землю, больших усилий стоило, чтобы держать ее ровно, параллельно дерну, и умело резать травы.
      Аносов начал уставать. Косить стало труднее: солнце сильно припекало, роса быстро испарялась, и сухая трава резалась плохо. Косарь внимательно следил за косой и подбадривал Аносова:
      - Ишь ты! Небось впервые за такое дело взялись, да ничего - выходит. Сила да сметка - вот и все!
      - Научусь! - улыбаясь ответил Аносов и утер струившийся по лицу пот.