Большая судьба

      - Нет моей хозяюшки! Некому теперь меня обихаживать! - горько пожаловался литейщик.
      Швецов устало опустился на скамью и задумался. Молчал и Аносов: на душе у него было тягостно. Ему вспомнились первые встречи с Лушей, поездка на Арсинский завод. "Забыл, очень скоро забыл хорошего и милого друга!" укорял он себя и еще ниже склонил голову.
      Гнетущее безмолвие усиливало тоску; его нарушал лишь навязчивый, нудный шёпот, и Павел Петрович насторожил ухо. За перегородкой сочился старушечий голос:
      - "Встанет раба божия, благословясь и перекрестясь, умоется свежей водой, утрется чистым полотенцем, выйдет из избы к дверям, из ворот к воротам, выступит под восточную сторону, где стоит храм Введения пресвятые богородицы, подойдет поближе, поклонится пониже, попросит смотреть место, и повсеместно, и повсечастно..."
      - Какая чушь! - возмущенно прошептал Аносов. - Что там творится? указал он на перегородку.
      - Ты, батюшка, не мешай! - жалобно проговорил кержак. - У Луши лихоманка - одна из двенадцати дочерей царя Ирода. Старуха разберется, какая из них - ломовая или трепуха, и отчитает ее, выгонит из избы...
      - Ерунда! - рассердился Аносов. - Здесь нужен лекарь, а не знахарка!
      На его слова выбежала скрюченная, морщинистая, со злыми глазами старуха. Она, как шильцами, обежала глазами всё помещение, три раза плюнула, бросила уголек в один угол, посыпала его золой, кинулась в другой - обронила горсть жита. Часто семеня сухими ножками, она, словно мышь, обежала все четыре угла, раскидав наговорные припасы - соль и хлебушко, затем заглянула в загнеток, снова три раза плюнула, зачерпнула ковшом воду из бадейки, набрала ее в рот и разбрызгала по комнате:
      - Аминь, аминь, дорога тебе в голое поле. Аминь, аминь, лиходейка!..
      После всего этого, оборотясь к Аносову, бабка прошамкала:
      - Теперь, если думаешь повредить ей, беги за лекарем. А меня, старую, не испугаешь: у меня коренья, травы, и вреда никакого я народу не делаю.
      - Ты, Акимовна, не трожь, оставь нас одних! - сурово сказал кержак знахарке, и она, ворча, послушалась и ушла из избы...
      Павел Петрович, побледневший и взволнованный, вошел в горенку. Там, на высоко взбитых подушках, лежала Луша с полузакрытыми глазами. Лицо ее вытянулось, стало восковым, в нем появилось страдальческое выражение. Около губ легли складки, которые придавали ему суровый вид. Заслышав шаги, больная открыла глаза. Казалось, из глубоких ласковых глаз, как из родничков, брызнуло сияние.
      - Петрович! - обрадовалась она и вся потянулась вперед. - Вспомнил меня!
      - Здравствуй, Луша! - душевно проговорил Аносов. - Что это с тобой?
      - Плохо, но ничего, пройдет. Сборю болезнь! - запекшимися губами еле слышно прошептала она. - Вот ослабела сильно. - Она протянула тонкую, бледную руку и горячими пальцами коснулась его руки. - Спасибо, Пав... Павлуша, - стесняясь, с нескрываемой глубокой любовью сказала она. Сейчас будто и полегчало.
      Яркий румянец залил щеки больной. Кончики ее пальцев снова еле коснулись огрубелой от металлов руки Аносова, но это незаметное трепетное прикосновение наполнило юношу большим и светлым счастьем.
      - Лушенька, не допускай к себе знахарку! - слегка укоряя, прошептал он.
      - Это всё он, батюшка. Тревожится, да и верит старухе, - слабо ответила она.
      - Я сейчас за лекарем сбегаю! - предложил он.
      - Ой, что ты! Да разве ж мне, девушке, можно лекарю показываться! - с ужасом вскрикнула она. - Стыд какой!
      Аносов решил действовать исподволь, промолчал и взял ее маленькую руку в свою. По губам девушки пробежала улыбка:
      - Вот спасибо, что пришел... Боялась, что больше не увижу тебя. Чуток, и умирать собралась, сейчас не дамся...
      В горячем шёпоте прозвучало столько неподдельной, теплой ласки! Он почувствовал, как бесконечно мила и дорога стала ему эта простая русская девушка.
      Они тихо переговаривались, а старик, чтобы не мешать их беседе, затаился в своей горенке. Наконец Аносов спохватился:
      - Ну, мне пора! - Он пожал хрупкие пальцы девушки и повернулся к двери.
      По лицу Луши пробежала печаль; широко раскрытыми ясными глазами провожала она его, грустно улыбаясь вслед.
      - Не забывай, Павлуша, - еле слышно промолвила она, и когда он скрылся, устало закрыла глаза...
      Дни шли за днями. В конце октября легла зима в горах. Заводский пруд покрылся ровной снежной пеленой. Небо повисло над Косотуром хмурое, вечно клубились темно-серые облака, и короткий день быстро угасал, сменяясь сумерками. Скованная Громатуха умолкла до вешних вод, а на склонах окрестных гор уже бушевали метели. Луша продолжала болеть, но в состоянии ее наступило улучшение. Аносов вечерами часто забегал к Швецову и подолгу просиживал у постели больной.
      Кержак хмуро поглядывал на молодых и укоризненно покачивал головой:
      - Надо бы отказать тебе, Павел Петрович, да не могу. Сам вижу, что от доброй беседы с тобой оживает моя ласточка.
      Ночи над Златоустом стояли темные, гудел ветер. Аносов поздно покидал домик литейщика и уносил в сердце хорошее, теплое чувство, от которого думалось и работалось веселее. В эти дни он сделал свою модель цилиндрических мехов. Уже давно после опыта с косами его ни на минуту не покидала мысль о роли сгущенного воздуха при закалке стали. Аносов много думал над этим и пришел к идее создания такой конструкции мехов, которая усилила бы воздушный поток, сделала бы его плотнее. Вместе с литейщиком они соорудили модель и испытали ее. Ожидания их оправдались: конструкция оказалась удачной.
      В приподнятом настроении Павел Петрович торопился в домик Швецова, чтобы рассказать о своей радости.
      Луша уже знала обо всем. Она поднялась и неуверенно пошла навстречу Аносову.
      - Батюшка всё рассказал! - радостно встретила девушка Аносова. - Он у нас добрый и тебя, Павлуша, крепко любит. Прямо в душу ты к нему вошел...
      Луша была еще слаба, но каждая кровинка в ней трепетала от возвращения к жизни. Несколько раз она прошлась при Аносове по комнате, шутя и смеясь над своей беспомощностью.
      - Что-то батюшка нынче долго не идет. Всё плавки да плавки. И угомону ему нет! - вздохнула она. - Павлушенька, - переходя на шёпот, вдруг таинственно сказала она: - старик наш многое умеет, да помалкивает. Ведает он самую что ни на есть коренную тайность.
      - Это что за такая коренная тайность?
      - Батюшка еще от дедов перенял умельство варить добрые стали, да при немцах таит это. И другим не сказывает свою коренную тайность. На что ты полюбился ему, да и то не сказывает.
      - Ну от меня-то ему скрывать нечего, - обиженно отозвался Аносов.
      - То ж и я говорю, - спокойно продолжала Луша. - Ты любишь наше дело, ты свой, русский. А он одно твердит, что когда дедушка открыл ему тайное, великую клятву взял, что никому и никогда он не откроет поведанного. Потому тайность и зовется коренной. От старинных родовых корней идет. Луша вздохнула и покачала головой. - Вот и толкуй ему, а он в ответ баит: "Присмотреться к нему надо; да и запомни, дочка, старое присловье: с барином одной дорожкой иди, а того не забывай, что в концах разойдешься: он в палаты, а ты на полати". Слышишь, как?
      Павел Петрович недовольно сдвинул брови.
      - Лушенька, - взяв за руку больную, сердечно сказал он. - О человеке можно думать многое, но в одном поверь мне: не о себе думаю я, пекусь о славе российской. Мечтаю видеть отчизну еще могучее, еще богаче. Булатный меч дерзаю вручить богатырю русскому.
      - У доброго человека и думки добрые! - сказала Луша. - Да разве ж я сомневаюсь в том! - она проникновенно посмотрела ему в глаза.
      Много ласковых, хороших слов сказала ему Луша, и Павел Петрович ушел просветленный и взволнованный.
      И без Луши Аносов догадывался, что старый литейщик хитрит и что-то скрывает от него. Павел Петрович с большим почтением относился к опыту Швецова: знал, что из поколения в поколение старые горщики практически дошли до великого умельства и передают его по наследству. Однако зоркий глаз и чутье Аносова подсказывали ему, что если и накопился значительный опыт, то это далеко не коренная тайность, как наивно назвала ее Луша. Настоящую коренную тайность надо искать в самой структуре металла, а для того, чтобы познать ее, нужны научные изыскания. Только наука откроет дверь к тайне булата. Павел Петрович чувствовал себя стоящим перед безбрежным морем, которое предстояло ему переплыть. Нужно было терпеливо проделать тысячи опытов, чтобы открыть закон, по которому складывается та или иная структура металла. К терпению Аносов готов, но кто позволит ему проделать тысячи опытов? Директор Златоустовской фабрики Клейнер назовет это безумием.
      Павел Петрович, не теряя времени, работал над книгами. За делами он забыл об Эльзе. Однако Каймер в один из воскресных дней напомнил ему о себе. Он пришел на квартиру к Аносову и выложил перед ним исписанный лист. Держался гость отчужденно, важно.
      - Что это за бумага? - удивился Павел Петрович.
      - Тут изложен мои претензий. Пунктуален есть запись!
      Аносов прочел написанное: "Фриштык первый в Башкир один рубль, фриштык еще в Башкир один рубль..."
      Горный офицер был возмущен. На листе самым тщательным образом были записаны завтраки, обеды, кофе, которых он удостоился в гостях у Каймеров.
      - С вас выходит пятьдесят рублей и полрубля! - нагло сказал немец и протянул руку. - Я жду расплата.
      Аносов густо покраснел: он никогда и нигде не видел такой бесцеремонности.
      - Помилуйте, но ведь за гостеприимство не платят деньгами? - смущенно забормотал Павел Петрович.
      - Совершенно верно. Гостеприимство, любезность - бесплатно. Но вы же пили, ели и занимали время у порядочной девушки! - возмущенно выкрикнул Каймер. - Хороший господин сам должен понимать всё!
      - Как же так! - недоумевающе пожал плечами Аносов.
      - Я буду делать великий скандал на весь Златоуст и даже весь санкт-петербургский департамент, и вы не только будет платить денег, но и еще кое-что... Мы рассчитывали на вас, как жених, а вы избрали простой русский девка...
      Каймер нагло наступал на растерявшегося Аносова. Павел Петрович был возмущен, и вместе с тем жгучий стыд охватил его. Овладев собой, Аносов подошел к сундучку, в котором хранились его небольшие сбережения. Он вытащил из него шкатулку и, отсчитав пятьдесят рублей с полтиной, выложил перед гостем:
      - Получайте и уходите!
      Немец засопел от удовольствия, не торопясь проверил деньги и чопорно откланялся. На пороге он остановился и, потряхивая над головой рукой, патетически взвыл:
      - Бог мой, вы разбили сердце Эльзы. Она есть лучшая хозяйка и девушка во всем Златоуст!
      Он хлопнул дверью и скрылся.
      Аносов присел к столу и задумался. Его принимали за жениха! "Может быть, Эльза даже и не знает об этом?" - успокаивал он себя. Ему хотелось верить, что эта скучная, но добрая девушка думает о нем иначе, чем ее отец - корыстный и наглый человек.
      Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я
      Глава первая
      ЛЮБЕКСКИЙ КУПЕЦ МЕНГЕ ГРАБИТ УРАЛЬСКИЕ
      БОГАТСТВА
      С гор и полей только что сошел снег, и по обсохшей дороге в Златоуст внезапно приехал иноземный гость из далекого немецкого городка Любека, торговец цветными камнями Менге. Худощавый, с большим обвислым носом и толстыми губами, Менге производил неприятное впечатление. Еще больше отталкивала его назойливость. Однако купец славился как неутомимый охотник за камнями. Ювелиры, ученые, торговцы драгоценностями и многие музеи Европы знали его как весьма предприимчивого человека, который в поисках самоцветов обрыскал полсвета. Его не случайно назвали "горным Колумбом". Менге появлялся там, где обнаруживались интересные минералы. В каменных кладовых Любека были собраны редкие богатства мира. На большом столе, покрытом черным бархатом, сияли и переливались непотухающими огоньками драгоценные камни, привезенные с Цейлона, из Америки, Индии, Бразилии и других мест. Тут сияли зеленым цветом изумруды, краснели кровавые гранаты, голубели амазониты, сверкали топазы, переливались нежной зеленью аквамарины. Во всем блеске и во всей яркости очарованного зрителя манили игрой "цветы земли" - самоцветы. Они приплыли из-за морей, пересекли материки, горы и пустыни, чтобы лечь сюда на черный бархат и увеселять взор человека.
      С тех пор как на Каменном Поясе появились немцы, до Менге и его соотечественников проникли интересные вести о Южном Урале, в горах которого старатели отыскивали руды, золото и редкие самоцветы. Кое-что дошло и до Любека и попало в руки купца Менге. Однако жадный охотник за камнями не удовлетворился этим и решил сам отправиться в трудный и далекий путь. И вот он приехал в Златоуст, где остановился у своих земляков. По приезде он явился к новому начальнику Златоустовского горного округа Ахте, который разрешил ему посетить Ильменские горы. Аносов познакомился с купцом у Ахте и сразу догадался, что торговец камнями не случайно оказался в Златоусте. Павел Петрович весьма сухо и неприветливо держался в беседе с Менге, который поражал его своей пронырливостью и необычайной алчностью. Разговаривая с Аносовым, он беспрестанно перебирал длинными толстыми пальцами, унизанными перстнями. Студенистые и подвижные персты торговца очень походили на щупальцы жадного спрута. Менге умел занимательно рассказывать разные истории о цветных камнях, и эти истории зачастую походили на сказку. Слов нет, иноземный гость понимал толк в горном деле, но черты торгашества и жадности, которые сквозили во всем его облике, не пришлись Аносову по душе. По уходе гостя Павел Петрович нахмурился и сказал Ахте:
      - Напрасно изволили допустить его в Ильменские горы! Пользы от сего нашему отечеству не предвидится.
      Начальник горного округа недовольно пожал плечами и ответил Аносову:
      - Пусть разнесет славу о богатстве нашей земли, - в том и будет польза!
      Спорить с Ахте было бесполезно, и Аносов вскоре откланялся. Придя домой, он долго не мог успокоиться. Богатства Ильменских гор были издавна известны многим русским людям. Когда-то сюда добирались из далеких краев предприимчивые новгородцы, и от них пошли здешние названия многих гор и рек. За новгородцами в Ильменские горы пришли московские люди и нашли тут железо, слюду, цветной камень, а неподалеку в Миассе в минувшем столетии стали плавить медь. Побывал тут и известный ученый Петр Симон Паллас, член Российской Академии наук. Сопровождаемый проводниками, он пересек Ильменские горы и внимательно рассматривал каменоломни, недавно заложенные уральскими горщиками. На глаза ему попались древние копани, в которых он обнаружил признаки медных руд. Паллас тщательно записал всё увиденное в Ильменях. Здесь он обследовал слюдяные копани, мраморные ломки и восторгался цветной яшмой. Постепенно раскрывались богатства Ильменских гор. Можно ли быть равнодушным, когда знаешь, что к этим богатствам тянутся жадные руки иноземцев? Однако Аносов был бессилен предпринять что-либо против использования русских богатств Менге.
      С болью в сердце Павел Петрович наблюдал за сборами любекского купца в Ильменские горы. Предприимчивый охотник за камнями разыскал в Златоусте старых Горщиков и вместе с ними отправился на поиски. Он не пропустил ни одной заброшенной копани, тщательно исследуя их. Опытные умельцы-рудознатцы отыскивали для него новые месторождения цветных камней. Менге не доверял горщикам и сам залезал в копани, где подолгу разглядывал камень. Ничто не ускользало от его внимания. Добытое в недрах гор проводники укладывали в ящики и отвозили на хранение в Златоуст. Никогда и нигде купец не видел таких богатств, как те, что скрыты были в русской земле. Перед ним, как в сказке, открывались целые россыпи голубовато-зеленого амазонского шпата. Все отвалы щетинились остроугольными осколками цветного камня, они блестели на ярком уральском солнце, отливали всеми тонами. Менге не мог скрыть своего восторга перед невиданной волшебной красотой самоцветов. И сама природа вокруг поражала его воображение: внизу, на востоке от Ильменского хребта, расстилалась мягкая холмистая равнина, изукрашенная озерами, которые, как и цветные камни, сияли разными оттенками красок.
      В дрожащих от волнения руках Менге держал образцы удивительных самоцветов. Его находки превзошли самые дерзкие предположения. Он нашел в Ильменях редкие минералы, которых еще не знала Европа. Казалось, что перед ним широко и гостеприимно распахнулись двери в каменные подвалы, наполненные сокровищами.
      "Кажется, минералы всего света собраны в одном удивительном хребте сем, - заносил в свою записную книжку Менге. - И много еще придлежит в оном открытий, кои тем более важны для науки, что представляют все почти вещества других стран в гигантском размере".
      Почти каждый день с гор подвозили в городок добытые камни. Здесь всё записывалось, тщательно упаковывалось и готовилось к дальнему пути.
      Через месяц Менге снова появился в Златоусте и собрался в Любек. Было раннее утро, когда к Аносову прибежал взволнованный, побледневший старик Швецов:
      - Что же это будет, Петрович? Среди белого дня грабят наши богатства!
      В глазах старика стояли слёзы, можно было подумать, что он потерял самое дорогое и заветное. Вместе с Аносовым они вышли на крыльцо. На площади шумно покрикивали караванщики, ревели верблюды. Позванивая колокольчиками, вереница их, нагруженная тюками и ящиками, мерно покачивая горбами, потянулась по пыльной дороге. Впереди всех на самом высоком двугорбом верблюде ехал карамбаш,* что-то гортанно выкрикивая. Караван покинул площадь и мало-помалу стал удаляться, а вскоре и совсем растаял в синеватом тумане.
      _______________
      * К а р а м б а ш - водитель каравана.
      Павел Петрович тяжело вздохнул; на душе кипела буря. Он взял старика литейщика за руку, крепко сжал ее:
      - Что поделаешь, отец, мы с тобой тут бессильны!
      Пришел вечер. Аносов уселся в своем кабинете работать, но мысли его были о другом. Он сидел у стола, а за распахнутым окном простиралась теплая звездная ночь, шелестела сочной листвой молодая кудрявая березка. В комнату на огонек влетели две пестрые бабочки и закружились вокруг пламени свечей. Павел Петрович глубоко втянул в себя приятный освежающий запах листвы, поднялся и выглянул в окно. Всё было погружено в мягкий бархатистый мрак, который наполняли сотни разнообразных звуков. Аносов прислушался. Вот неподалеку ворчливо бурлит Громатуха, - утром в горах прошел ливень, и теперь потоки стремительно торопились к Аю. На пруду наперебой кричали лягушки, а с завода доносилось пыхтенье паровой машины. Все звуки сливались в бодрящую мелодию. Светлой и радостной казалась эта ночь! И синие звёзды, которые переливались и сияли над Косотуром, и запахи листвы, и шум горной речонки - всё это манило в горы, в лес.
      "И впрямь, хорошо бы побродить по горам! - мечтательно подумал Аносов. - Стоит подняться на Таганай, побывать на Юрме, перевалить за Шишимские горы! Заводу нужны металлы, в них нехватка, а Ахте дает разрешение открывать русские сундуки для чужого человека! Неужели так и останутся лежать втуне для русских людей эти бесценные сокровища?"
      Он отошел от окна, уселся за стол и склонился над тетрадкой.
      Стал писать: "Уральские горы, питающие сотни тысяч народа и составляющие один из немаловажных источников богатства России, давно уже заслужили подробнейшего исследования..."
      Он отложил перо и задумался.
      "Но разве под силу одному провести подобное исследование? - вдруг усомнился он. - Возможно ли одному человеку сделать новые наблюдения к открытию рудоносных мест, не имея на это средств?"
      Аносов снова склонился над столом. Гусиное перо затрещало под сильным нажимом пальцев.
      "Можно и нужно..." - решительно написал он, вскочил и заходил по комнате.
      Пламя в свече дрогнуло, зашипело, - опаленная бабочка упала в растопленный воск. Павел Петрович достал из книжного шкафа карту и, разложив ее, долго рассматривал...
      На другой день он вызвал к себе Швецова. Литейщик явился прямо с работы, потный, в прожженном кожаном запоне, и в нерешительности остановился у порога. Аносов подвел его к распахнутому окну и, показывая на синеватую вершину Таганая, спросил:
      - Скажи, мастер, ты бывал там?
      Лицо Швецова вдруг потускнело, опечалилось.
      - Бывал в молодости, да отходился ноне! Не бродить мне больше по шиханам да лесным трущобам, - ноги отказали. Что ты задумал, Петрович? пытливо уставился он в лицо Аносова.
      - А что ты скажешь, дорогой, если я в горы пройду и погляжу, что там для нас припасено? Не всё же чужакам растаскивать наше богатство!
      Глаза старика радостно зажглись.
      - Милый ты мой! - ласково прошептал он. - Неужто и впрямь сделаешь это! Для русской земли, для народа постарайся! - Глаза Швецова заблестели. Казалось, к нему вновь вернулась молодость. - Только без бывалого человека одного тебя не пущу, Петрович! Ни бродить, ни ездить по таким углам нельзя без знающего человека. Забредешь куда и не выберешься!
      - Вот ты и присоветуй мне умного и толкового человека. Да такого, чтобы не только горы и тропы знал, но и камни и руды любил. Не зря по горам пойду!
      - Эка жалость, сам не могу тебя сводить! Отходился! - сокрушенно вымолвил литейщик. - Душа и глаза высоко манят, а ноги стали чужими. Что ж, есть на примете такой человек, старого леса коряга. Крепок он, истинно могуч! И каждый шихан, и любую тропку знает, как свой двор, и глаза у него на цветные камни и металлы ласковые. Чертознай! Семь десятков стукнуло, а дубом на юру стоит. Сегодня приведу тебе бедового ходуна - Евлашку Кикина!
      Швецов помолчал, потом вспомнил что-то и тепло улыбнулся.
      - Верь этому человеку, не продажный! - веско сказал он. - Господин Менге сманивал его в горы, положил перед ним золотой талер и сказал: "Покажи мне самое интересное в этих краях!". Евлашка отодвинул золотой и наотрез отказался: "Не для вас тут добро положено. Сами не возьмем, внуки, правнуки добудут сокровища и заживут!".
      Глава вторая
      ПРЕКРАСНЫ ГОРЫ УРАЛЬСКИЕ - КАМЕННЫЕ КЛАДОВЫЕ
      НЕСМЕТНЫХ БОГАТСТВ
      В солнечный полдень Аносов и дед Евлашка ушли в горы. Старик и впрямь оказался сильным и толковым. Высокий, с непокрытой косматой головой, он бодро и весело шагал впереди. Одет он был в старенький потрепанный кафтан и посконные порты, на ногах мягкие поршни, переплетенные ремнями. Лицо у Евлашки было загорелое, приятное. Такие лица бывают только у коренных русских пахарей, и это пришлось Павлу Петровичу по душе.
      С мешками за плечами, с палками в руках, они пошли по торной дороге. На жарком солнце за спиной Аносова тускло поблескивал ружейный ствол.
      - Хорошо ружьишко! - оглядев оружие, одобрил дед. - Всё, милый, сгодится в пути!
      Подле Златоуста сразу начинались горные дебри и дремучие леса, в которых царствовали безмолвие, прохлада и особая привлекательная таинственность. Горного инженера поразило величие скалистых сопок и бесконечных лесных пространств. Здесь в чащобах всё жило своей, интересной и своеобразной жизнью, которую так превосходно знал дед Евлашка.
      - Тут каждая местина мною исхожена! - добродушно говорил он Аносову. - Любое дерево и шихан говорят мне о горе и радости. Глянь-ко, у тропки в черемушнике ветхий крест склонился, - тут бродяги за копейку человека убили! Эх, сторонка сибирская, варнацкая сторонушка! - вздохнул старик.
      Павел Петрович разглядел покрытый лишайником и мхом пошатнувшийся крест над заросшей могилой.
      - Ты, Петрович, не бойся! - продолжал проводник. - Смелому человеку везде дорога, а смерть и на полатях настигнет! Русский человек оттого силен, что ничего не боится. Тем и берет. Мороза он не боится, потому что мороз только бодрит, жар ему тоже нипочем: пар костей не ломит. Воды, сырости и дождя нам ли бояться, - сызмальства в мокром месте живем. Златоуст так и зовется - "божий урыльник"! Эх, милый ты мой человек! вздохнул старик. - Урал - наш край родимый! Горы и лес кормят, одевают и душу радуют, стало быть, земля тут наша, родная, милая...
      Евлашка шел широкой, размашистой походкой, прислушиваясь к лесному шуму, разглядывая каждое чем-либо приметное дерево, муравьиный холмик, и словоохотливо беседовал с ними, как со старыми друзьями.
      - До чего же ты ноне хороша, милая! - обращался он к кудрявой березке. - Ну, расти, расти, себе на радость и людям в утешение!
      Вот он подошел к старой сухой сосне, которая могучей колонной высилась среди чащи. Постучал в нее. Глухой, невеселый звук издала лесина.
      - Мертва, отжила свое, не зацветет, не зазеленеет больше. Ждет своего ветровала! - с грустью сказал он. - Этакой лесиной моего батьку охотника в один миг на смерть уложило! Охотился он зимой за белкой, налетела буря, и страшенный ветровал повалил сосну. Она и погребла под собою охотника. Только через год горщики нашли его кости под буреломом... Тсс! - вдруг остановил он Аносова и указал на свежие следы. - Видишь, тут только что прошла лисанька, а впереди проскакал заюшка. Ну, пропал, горюн! - грустно вымолвил старик и прислушался к лесной тишине; Аносов тоже затаил дыхание. Слышно было, как билось сердце. Прошла минута, другая, и в лесу раздался жалобный крик.
      - Схватила, подлая! Задушила заюшку в один момент. Хитра лисанька... Гляди, а вон тут вчера волк пробежал! - показал он на следы зверя...
      Аносов молчаливо шел позади проводника. Не хотелось говорить, любо было прислушиваться к ропоту лесной пустыни, разгадывать ее тайны. Дед Евлашка радовал и удивлял Павла Петровича. Старик спокойно и мудро читал книгу природы. Каждая страница ее казалась интересной, и Аносов боялся пропустить что-либо из замеченного Евлашкой...
      На скате горы шумели густолиственные березки. Где-то гомонил ручей. На старой сосне выстукивал дятел. Совсем близко из темного дупла выскользнул маленький полосатый бурундук. Заслышав людей, осторожно оглянулся и проворно скрылся среди густых ветвей огромной ели. В чаще, в невидимом затоне, крякнула утка и смолкла.
      - Вода, стало быть, рядом! - пояснил Евлашка и свернул с тропки в густые кусты.
      Занимался жаркий солнечный денек, под ясным голубым небом неподвижно лежало светлое Ильмень-озеро. Кругом на берегах песок да камень, смолистая жаровая сосна стеной стоит; под утренним светом искрится хвоя. В воде отражается каждое легкое летучее облачко, каждое дерево и кустик, склоненные над берегом.
      - Ох, и любо! - вздохнул во всю грудь Евлашка и приостановился на отмели. - Глянь-ко, Петрович, какая лепость: вода как ясный горный хрусталь, - на дне все камушки считай!
      Аносов стоял очарованный нетронутой красотой. Перед ним синели Ильменские горы, легкий туман прозрачной пеленой уплывал к лесу. Кругом неподвижная, глубокая тишина. Ничто не нарушало ее, ни один звук не тревожил невозмутимого покоя: не прошелестит под ветром лист, не рявкнет зверь, не прокричит чайка над озером. Только щуки, как быстрые тени, скользят в глубине вод да вверху в прозрачном небе неслышно кружит ястреб. В укромной заводи, недалеко от берега, спокойно плавают белые лебеди.
      - Ты гляди, что за диво! - прошептал Евлашка и неосторожно треснул сучком. Лебедь-вожак насторожился, горделиво поднял голову и, заметив людей, взмахнул крыльями. За ним встревожились другие. Они приподнялись и, с силой ударяя крыльями, побежали по воде. Точно осколки горного хрусталя, во все стороны полетели сверкающие брызги. Легко и плавно, как белоснежное сказочное видение, расправив розовеющие на солнце крылья, лебеди стаей потянули к дальнему острову.
      - Разумная тварь! Ушла подальше от греха! - одобрительно отозвался дед и неторопливо пошел к челну. Столкнув суденышко в воду, он забрался в него.
      - Ты, Петрович, садись, а ружьишко положи. Грех бить такую тварь и рушить благолепие!
      - Рука не поднимется. Ружье прихвачено на хищного зверя да на злого человека для острастки! - сказал Аносов.
      - То-то же! - одобрил Евлашка и взялся за весло. Павел Петрович уселся на корме. Слегка покачиваясь, челн скользил среди зеркального простора. Из-за мохнатых хвойных вершин прибрежного леса золотыми стрелами вонзались в озеро солнечные лучи. На густых травах и камыше сверкала тяжелая роса. Челнок плыл мимо лесных зарослей черемухи, рябины, ольхи. Их сменил пахучий бор. Как могучие богатыри, закованные в золотые латы, на берег вышли вековые мачтовые сосны. Аносов жадно рассматривал всё на пути.
      "Земля обетованная! - подумал он. - Человек мечется по серому и скучному Санкт-Петербургу, не ведая, сколько красот и прелестей таится в пространствах российских".
      Впереди в легкой синеве всё выше вставали гребни Ильменских гор. Здесь на небольшом пространстве земли собраны все богатства земных недр.
      - Богат и сказочен наш уральский край! - восторженно сказал старику Аносов.
      - Эх, милый человек, да Урал-батюшка - это каменные кладовые бесценного добра! - оживленно заговорил Евлашка, и глаза его засветились молодостью. Широкоплечий, медный от загара, он медленными, величавыми движениями шевелил веслом. - Хочешь, Петрович, я тебе нашу уральскую старинушку спою? От дедов и прадедов к нам дошла и по сию пору силу свою сохранила!
      - Что же, спой, послушаю! - заинтересовался Аносов.
      Евлашка откашлялся в руку, огладил коротким движением бороду, и лицо его сразу стало торжественным.
      - Ты уж не обессудь, как умею, так и спою, от души! - предупредил он.
      Слегка прижмурив глаза, подставив лицо солнцу, дед Евлашка запел:
      Стоит Урал-богатырь стальной.
      Кудри его да белокурые,
      Глаза у него словно звёзды ясные,
      Кафтан-то на нем весь в золоте,
      Опоясочка да во серебре,
      Сапожки на нем жемчужные,
      Каблучки-то у них алмазные...
      Мечтательность лежала на добродушном лице Евлашки. Где-то из овражины, ворчливо булькая, впадал в озеро ручеек. Дед взглянул в сторону болтливой струйки, перевел дыхание. Глаза его выражали тихую грусть. Аносов невольно залюбовался стариком, а тот, собравшись с силой, снова запел:
      Как солнце, наш Урал блистает
      Да добрых молодцов подзывает:
      - Люди добрые, вы возьмите-ка ключи,
      Вы откройте в кладовых-то сундуки,
      Там найдете вы сокровища мои,
      Те сокровища все вам я отдаю,