Большая судьба

      Примчались на Николае-Алексеевский рудник. Добыча золота была там скудная. Горы песку промывали на вашгерде, и в результате каторжного труда в лотке задерживались лишь жалкие крупицы золота.
      Митрошка встрепенулся.
      - Вот она правда, Петрович. Сам видишь: золото моем - голосом воем...
      - Погоди, братец, - остановил его Аносов. - Вот тебе задача. Отбери десять тысяч пудов золотых песков да перемешай. Будем пытать песок, что он скажет?
      Поставили палатку, и Павел Петрович устроился в ней. Ранним утром, когда густой туман клубился в долине, он со старателями принимался за работу. Митрошка на глазах преображался. Его большие корявые руки легко и быстро справлялись с любым делом. На приисках всё было ему знакомое, родное. Работал он с песней. Как веселый воробей, он порхал по отвалам, управлялся с корытами, с ручным вашгердом. Потряхивая лотком, он пел:
      Таракан дрова рубил,
      Себе голову срубил,
      Комар воду возил,
      В грязи ноги завязил... Эх!..
      Глядя на проворные, легкие движения старателя, Аносов удивлялся: "Сколько же силы и проворства в нем? И весел, как щегол!".
      Рядом с Митрошкой в мыслях инженера вставал строгий, с иконописным лицом литейщик Николай Швецов.
      "И тот, и другой - разные люди, а работе всё отдают! - думал Павел Петрович. - Для обоих труд не проклятие, а радость. Работают, как веселую игру ведут".
      Поздно вечером, когда все старатели разбрелись по баракам, Митрошка вертелся у костра. Стряпухи налили ему в чашку хлёбова, досыта накормили и ласково уговаривали:
      - А ты допой нам песню свою...
      Старатель огладил бороденку, лукаво подмигнул женщинам:
      - Будь по-вашему, сизокрылые.
      Аносов, лежа в палатке, прислушивался к пению старика и удивлялся его неугомонному характеру. Митрошка бойко, разудало распевал:
      ...Вошка парилась,
      Приушмаривалась.
      Мушка подскочила
      И в предбанник утащила.
      Вы бегите-ко, ребята,
      По попов, по дьяков,
      По богатых мужиков... Эх!..
      Приискатель схватил две ложки и, выстукивая ими дробь, пустился в пляс. Он кружил, притопывал, задорно поводил глазами на жёнок и продолжал лихо распевать:
      Зародила попадья,
      Зародила воробья,
      Долгоносенького,
      Чернохвостенького.
      Его староста судил.
      Егор Филатыч рассудил
      Не бить его кнутом,
      А остригчи кругом,
      Две косички оставить,
      Воробья в попы поставить... Эх!..
      Аносов не утерпел, вышел из палатки к костру. Тут уже толпились работные. Митрошка не смутился; закинув задорно голову, лукаво поглядывая на Павла Петровича, он зачастил под стрекотанье ложек:
      Кто не едет, кто нейдет,
      Воробья попом зовет;
      Что ты, батюшка попок,
      Что ты ходишь без порток,
      Портки строченые,
      Невороченые.
      Портки девушки шили,
      Тараканы источили,
      Девки хлопнули окном,
      Убежали за попом.
      Поп не знает, куда деться:
      Он кадило-то под лавку,
      Аллилую на кровать,
      Сам забрался под кровать... Эх!..
      Старик в последний раз топнул ногой, махнул рукой и угомонился.
      - Фу, устал, бабоньки. Кто пожалеет, жбан квасу поднесет...
      Стряпухи охотно напоили Митрошку квасом.
      - Ну и молодец ты, - похвалил его пожилой приисковый. - Тоску словно рукой снял. Оно, брат, так, с песней да с шуткой, веселее живется...
      ...Незаметно старатель Митрошка вошел в замыслы Аносова, с полуслова его понимал. Вот уже две недели, как они поселились на берегу ручья и ворошили песок.
      Опыт за опытом. Всё новые и новые открытия. Павел Петрович тщательно записывал результаты в таблицу. Она раскрыла перед ним ошеломляющую картину: существующий "мокрый" способ промывки золотых песков извлекал из них золота в сто тридцать один раз меньше, чем его было в породе.
      Горько усмехнувшись, Аносов рассказал об этом старателю.
      - Теперь сам видишь, Митрий Иванович: мы только сверху слизываем. Египетский труд...
      Митрошка потупился.
      - Давно всё вижу, - признался он. - Что ни выдумка твоя, то лишнее золото...
      Павел Петрович целый день молча сидел в палатке, шуршал бумагами. Последнюю ночь он плохо спал. Митрошка встревожился: сколько раз инженер выходил на берег реки, прислушивался к лепету струй и о чем-то вслух говорил сам с собой.
      Утром Аносов приказал насыпать мешок золотоносного песку. Его уложили в дрожки, и Павел Петрович наказал Митрошке:
      - Ну, Митрий Иванович, ты пока здесь поживи, а я в Златоуст...
      По приезде на завод Аносов вызвал Швецова и сказал:
      - Искали мы булат и нашли его. А теперь попробуем добыть из песка золото.
      Литейщик не удивился, он привык к неожиданностям.
      Они провели первую плавку в тигельном горшке. Сплавили десять фунтов песку с угольным порошком и флюсами. Из полученного золотистого чугуна извлекли 10,75 доли золота.
      - Что же это дало?
      Павел Петрович вслух подсчитал итоги: 100 пудов песку при обработке в тигле давали в 100 раз больше золота, чем при "мокром" способе.
      Догадка оправдывала себя.
      Аносов решил рискнуть проплавить золотоносные пески в доменной печи. Заложили 2818 пудов песку.
      Стоя перед домной, Павел Петрович весело смотрел на огонек и думал: "Словно алхимики добываем золото!".
      У него было бодрое настроение, его зоркий глаз и чутье подсказывали, что всё идет хорошо. Получили 50 пудов золотистого чугуна. Анализ показал, что в каждом пуде его содержалось 11 золотников и 4 доли золота. Значит, на 100 пудов песку выходил 21 золотник золота.
      - В двадцать восемь раз больше, чем при промывке! - весело сказал Аносов. - Теперь за дело!..
      - Еще того не было, чтобы золото добывали в домне! - удивлялся Швецов. - Шутка ли, плавим чугун, да не простой, а золотистый!
      Он долго задумчиво разглядывал домну, словно впервые ее видел и хотел сказать: "Вот ты какая!".
      Однако за первыми радостями пришла тревога. Было очевидно, что новый способ извлечения золота выгоден, но для того, чтобы ввести его в широкую практику, требовалось переоборудовать домны.
      Со смутной тревогой Аносов писал в горный департамент доклад "О способе обрабатывать золотосодержащие пески плавкой".
      Канкрин быстро отзывался, когда предстояло выколотить лишнюю копейку, но дать средства на организацию нового дела для него было выше всяких сил.
      Министр, внимательно выслушав восторженный отзыв генерал-адъютанта Чевкина об открытии Аносова, молчал, хмурился. Наконец сердито сказал:
      - К чему всё это, не понимаю. На наш век золотых россыпей хватит! Слава богу, рабочие руки дешевы, и золото они добудут недорого! Разошлите циркуляр с рекомендацией опытов Аносова. А пока - честь имею кланяться.
      Канкрин, выпрямился, как палка, и протянул генералу руку.
      Чевкину перевалило за пятьдесят, он много работал в горном департаменте, но в душе его остались живые чувства. Сходя с лестницы, он тяжко вздохнул и подумал: "Жаль, столько богатства упускаем. Рутина, косность, скопидомство... Что же после этого рекомендовать Аносову?".
      Павел Петрович долго ждал решения. В конце концов пришлось махнуть рукой.
      "Нужно искать что-то другое, чтобы облегчить каторжный труд золотоискателей и увеличить добычу", - решил он.
      В мае, когда наступили погожие дни, Аносов захватил детей и вместе с Татьяной Васильевной отправился на всё лето в Миасс. В отрогах Ильменских гор на берегу резвой речушки он разместился с семьей в небольшом бревенчатом домике. Казалось, впервые за всю жизнь к нему пришли спокойные, приятные дни. Из-за дальних зауральских озер рано вставало ликующее солнце. Татьяна Васильевна поднимала детей, кормила их, и они шумной стайкой убегали на речку, пробирались в дальние прохладные ущелья, опускались в заброшенные каменоломни. Мать с беспокойством ждала их. Отец радовался: ребята возвращались из своих путешествий с карманами, набитыми интересной добычей. Чего только тут не было! Когда усталые дети укладывались спать, Татьяна Васильевна осторожно вытряхивала из карманов на стол ракушки, камешки, куски руды.
      - Я думала, что они берегут сокровища, уральские самоцветы, а здесь всякая чепуха! Ах, милые, милые ребята! - вздыхала она, и лицо ее озарялось лаской.
      Павел Петрович внимательно рассматривал находки детей.
      - А ведь это и в самом деле сокровища! - восхищенно говорил он.
      "Интересно, где они добыли эти древнейшие окаменелые ракушки? Надо спросить!" - Мысли Аносова уносились в далекое прошлое Каменного Пояса. Перед его взором расстилалось древнее море, в котором когда-то жили эти мелкие существа...
      А вот еще диковинки! Окаменевшие грибы, "чёртовы пальцы" - камни разнообразных и поразительных форм. Где, в каких обнаженных пластах, обнаружены они?
      - Это хорошо, что дети увлекаются всякими диковинками. Значит, сердца у них горячие, ум - пытливый. Внимательный исследователь природы не должен проходить мимо столь чудесных находок, - задумчиво сказал Павел Петрович.
      - Ну уж и чудесные! - насмешливо отозвалась Татьяна Васильевна.
      - Именно чудесные! - повторил Аносов. - Они имеют непосредственное отношение к полезным ископаемым. Это их спутники, надежные приметы! Погоди, милая! - Он оторвался от стола, порылся в чемодане, извлек оттуда томик Ломоносова и прочел вслух:
      - "Пойдемте ныне по своему отечеству, станем осматривать положение мест и разделим к произведению руд способных от неспособных; потом на способных местах поглядим примет надежных, показывающих самые места рудные. Станем искать металлов, золота, серебра и прочих; станем добираться отменных камней, мраморов, аспидов* и даже до изумрудов, яхонтов** и алмазов".
      _______________
      * А с п и д - так в старину назывался черный аспидный сланец.
      ** Я х о н т - старинное название рубина.
      Татьяна Васильевна попросила:
      - Читай дальше. Это очень интересно.
      Аносов проникновенно продолжал:
      - "Малые, а особливо крестьянские дети, весеннею и летнею порою играя по берегам рек, собирают разные камешки и, цветом их увеселясь, в кучки собирают; но они, не имея отнюдь любопытства, неже зная пользу, так оставляют или в реки бросают для забавы. Сие великое действие натурой без народного отягощения в великую государственную пользу и славу легко употребить можно... Металлы и минералы сами во двор не придут: они требуют рук и глаз для своего прииску..."
      Павел Петрович смолк и лукаво посмотрел на жену:
      - Ну, что теперь скажешь? А знаешь ли ты, кто нашел на Урале первый алмаз? Крестьянский мальчик Павел Павлов... В кармашке он таскал кварцевые гальки. Однажды заезжий горный инженер попросил мальчугана показать свои "сокровища". И что же? К своему великому изумлению, инженер нашел среди галек алмаз!..
      Татьяна Васильевна ничего не сказала, поднялась из-за стола.
      Проходя в детскую, она взглянула в распахнутое настежь окно. Впереди под луной сияло озеро. За ним в горном ущелье шумел лес. Легкий ветер пахнул запахом пряных трав и цветов.
      Мать склонилась над кроватью. Самый маленький крепко зажал в руке цветной камешек-окатыш.
      Татьяна Васильевна пригладила его курчавые волосы.
      "Милые вы мои, хорошие. Следопыты таинственных недр!" - с умилением подумала она и долго не могла оторвать нежного взгляда от безмятежных детских лиц...
      На восходе дед Митрошка приходил к домику Аносова, садился на крылечко и ждал выхода инженера. Старик привязался к Павлу Петровичу и ни на шаг не отходил от него. Теперь старатель сам находил неладное в промывке золотоносных песков.
      - Как ты ни промывай их, а всё же вода уносит легкие золотинки! рассуждал он. - Это первый разор. А второй, - глядишь, безобидные галечки, ну и в отвал их. Господи боже, а ведь внутри вкраплены золотинки! Кругом потери.
      - Ты скажи мне, Митрий Иванович, что, по-твоему, мешает полностью уловить золото? - спросил Аносов старателя.
      Митрошка подошел к вашгерду и, показывая на быстро взмученную струю, сказал:
      - Несёт всё валом: и глину, и песок, и золотинки. Сделать бы протирку песков, чтобы глина не скрадывала и не уносила с собой золота.
      - Это верно, - согласился Аносов и, следя за промывкой, пришел к мысли: "А что если для скорейшей и легчайшей растирки приводить в движение самые пески, а не сосуд, в котором они находятся... Хорошо бы еще привести пески в движение с наименьшей силой и тем самым уменьшить их сопротивление".
      Старатель принялся за работу. Павел Петрович смотрел на струю и продолжал думать: "Хорошо бы, чтобы пески возможно долее соприкасались с одной и той же водой. Песок станет разжиженным, и из него выпадет больше золота".
      Аносов подошел к лотку, захватил горсть галек и стал очищать их от глины и ила.
      В это время в его мозгу шла лихорадочная работа. Постепенно в его воображении вставали очертания будущей золотопромывальной машины...
      В троицын день приисковые девки ходили на реку пускать венки, вечером водили хороводы. Татьяна Васильевна издали любовалась цветистыми сарафанами, гибкими движениями, медленной поступью шедших по кругу жизнерадостных молодых работниц. Луга ярко зеленели, светилось голубизной озеро, в котором плыли отраженные белые громады облаков. Кругом переливалась богатая россыпь красок - лесов, величавых опаловых гор, небесной лазури и солнечного сияния. Очарованная ликующей красотой, молодая женщина вдруг всем своим существом почувствовала своеобразие и прелесть уральской природы.
      "Ах, Урал, Урал - прекрасная земля!" - радостно глядя широко открытыми глазами на народное гулянье, подумала Татьяна Васильевна и, подхваченная внезапным порывом, забыв обо всем, бросилась к хороводу. Раскрасневшаяся, словно помолодевшая, она закружилась в плавном движении и своим мягким контральто подхватила песню:
      Уж я, молода,
      Из-за гор гусей гнала...
      И круг живо подхватил припев:
      Это быль, это быль,
      Быль, былиночка моя...
      Ах, как хорошо стало Татьяне Васильевне! Всё случилось так просто. Никто не жеманится, ни сторонится ее. Все ласковы с ней. Бойкий чубатый старатель крепко сжал руку Татьяны Васильевны и высоко понес:
      Это быль, это быль,
      Быль, былиночка моя...
      С крыльца сошел Аносов и залюбовался хороводом. Дети теребили его:
      - Папа, смотри, как хорошо мама идет в хороводе!
      - Чудесно! - согласился отец. Ему самому хотелось сорваться с места и смешаться с пестрой толпой приисковых, но, скосив глаза на серебряный эполет, он вздохнул и повернулся к дому.
      Его радовало то, что вся семья находилась в светлом подъеме, загорелые дети здоровы, жена счастлива...
      Аносов с увлечением работал над конструкцией новой машины.
      Ее ладили на его глазах, тут же на прииске. В Сатке и Златоусте спешно отливали части. За отливкой следил Швецов.
      Подошел денек, когда аносовский агрегат поставили на рабочее место. Лица у приисковых серьезны, торжественны; трудно отогнать людей от машины.
      - Бог с ними, пусть смотрят! - разрешил Павел Петрович и махнул рукой.
      - Эй, эй, пошла, родимая! - горласто закричал дед Митрошка и, сняв шапку, перекрестился. - В добрый час!..
      Резвая струя устремилась по жёлобу. Машина работала легко, ритмично. Прислушиваясь к дыханию паровичка, Аносов безотрывно смотрел на чугунные чаши, где двигались лапы, растирая песок в воде...
      Солнце между тем припекало, поднимаясь всё выше и выше. Павел Петрович ушел под навес. Постепенно расходились и приисковые.
      Агрегат без остановки отработал всю смену - десять часов. Павел Петрович остановил машину и тщательно исследовал ее работу. В откидных песках оставалось значительно меньше золота, чем прежде! Промывка ста пудов золотоносного песку обошлась около пятнадцати копеек, а на старых грохотах и механических приводах стоила двадцать!..
      Митрошка утер пот, умильно поглядел на Аносова.
      - Ну, что хочешь сказать? - догадываясь о его желании, спросил Павел Петрович.
      - Только выслушай, Петрович! - взволнованно сказал старатель. Видать, так суждено: на одну стежку-дорожку попали мы. Дозволь мне, Петрович, при механизме остаться. Хоть все тут старались, а всё же не могу свое сердце оторвать от этого дела. Будто и я вместе с тобою рождал умную машину...
      - Что ж, вижу твое старание! - согласился Аносов. - Тебе и быть при ней...
      На землю упал осенний лист. Пора и в Златоуст! Павел Петрович отправил семью домой. Бодрая, посвежевшая Татьяна Васильевна с детьми тронулась в путь.
      Аносов остался в Миассе и принялся за новую затею...
      Как-то, еще в Златоуст, к нему заехал демидовский механик Мирон Черепанов и рассказал о своем "сухопутном пароходе". И сейчас Павел Петрович мечтал о чугунной дороге. До паровоза было еще далеко! Но колесопроводы, тележки для груза с конной тягой оказались возможными. Хорошо доставлять по такой дороге тяжелые пески на промывальную фабрику!
      Снова мастерские были заняты срочными заказами. Павлу Петровичу до зимы хотелось пустить тележки по рельсовому пути.
      Глубокой осенью от прииска к фабрике пошли первые грузы по чугунной дороге. Две лошади свободно и резво тащили тележки, груженные песком. За рабочий день они перевезли две тысячи восемьсот пудов.
      Радуясь этому, Аносов в то же время сожалел: "Как жаль, что нет сил подняться против косности санкт-петербургских департаментов. Нижний Тагил рядом; что за радость была бы пустить по колесопроводам черепановский "сухопутный пароход!".
      Глава вторая
      РОССИЯ БУДЕТ ИМЕТЬ СВОИ КОСЫ ЛУЧШЕ ПРИВОЗНЫХ
      Аносов много думал над тем, как облегчить тяжелый труд русского крестьянина. Часто вечерами он извлекал из укладки первые арсинские косы и подолгу рассматривал их. Вспоминалась поездка с Лушей на завод, светлое росистое утро, когда он вместе со стариком Николаем Швецовым взялся за косу. Долго пришлось ждать, пока отпали все препятствия. В 1834 году Аносов перевел Арсинский завод на выделку кос. Однако впереди предстояла жестокая борьба: русским изделиям нужно было открыть дорогу на рынок. Сделать это было нелегко. Россию к этому времени заполонили товарами иностранные фирмы. Передовые помещики, которые ставили сельское хозяйство на новый лад, преклонялись перед заграницей. Оттуда они ввозили машины, плуги, косы и, кто бы мог подумать, даже сохи доставлялись иностранцами! У Арсинского завода был сильный, изворотливый противник - австрийские промышленники, которые снабжали Россию косами.
      Многое предстояло сделать, и, прежде всего, нужно было добиться, чтобы русские косы были лучше и дешевле иностранных.
      Павел Петрович энергично взялся за дело. Он написал в Московское общество сельского хозяйства письмо, которое было опубликовано в "Земледельческом журнале".
      Аносов прекрасно понимал, что его противники готовятся к жестокой схватке. До Златоуста дошли слухи, что австрийский заводчик полковник Фишер прибыл из Шафгаузена в Петербург с партией отличных кос. Он несколько недель осаждал департамент горных дел, подкупал чиновников и добивался испытания своей продукции. Австриец добрался до самого министра финансов Канкрина и уговорил его.
      Павел Петрович предвидел трудности и всю зиму находился на Арсинском заводе. Изредка он заезжал домой, прокуренный дымом, усталый и пыльный, и, наспех перекусив, уже бежал на оружейную фабрику. Татьяна Васильевна умоляюще смотрела на мужа:
      - Павел, ты бы пожалел себя! Отдохни с дороги!
      Но Аносова не тянуло к домашним делам, он торопился к литейщикам, где его поджидал Швецов.
      В тревогах и в непрерывной работе прошла зима. Наступил март. Косы были готовы. Вскоре пришло уведомление департамента о предстоящем испытании. Косы уложили в ящики и погрузили на подводы.
      Павел Петрович написал второе письмо в Московское общество сельского хозяйства:
      "Милостивый государь! Посылаю при сем в Москву косы с большей надеждой, нежели прежняя. Испытания прошедшей осенью, меры, принятые к избежанию недостатков, и частая поверка заставляют меня быть уверенным, что они выдержат все пробы, необходимые для кошения. Из 15 кос, взятых для общества, только одна, большой руки, несколько трудно отбивалась, но и ту я послал, не желая отступать от уведомления, что косы взяты без выбора. Впрочем, опыт на деле покажет ее достоинство.
      Прочитав в "Земледельческом журнале" статью о кошении ржи в удельном имении Симбирской губернии, я направил также 100 кос к господину управляющему, статскому советнику Бестужеву; в виде опыта я прошу его оказать содействие к ознакомлению с ними крестьян..."
      Тем временем в Петербурге произвели испытания австрийских кос и аносовских. Пригласили опытных мастеров и помещиков. Испытания повторяли много раз.
      Эксперты вынуждены были записать в акте:
      "Одна златоустовская коса закалена жестче шафгаузеновских и так остра, что превзошла 120 кос штирийских, выбранных из 600 таких же кос. Она выдержала в 1836 и 1837 гг. по два покоса и две ржаных жатвы..."
      Кончилась распутица, отшумело половодье, на Москве зацвели сады, когда арсинский приказчик доставил Московскому обществу сельского хозяйства последнюю партию аносовских кос. Стоял теплый облачный день. На опытное поле Петровской сельскохозяйственной академии съехалось и сошлось много народу. Простых людей неохотно допускали до зрелища, но они-то живее и восторженнее всех отзывались на каждую удачу русских людей. Любо было смотреть, как ровно двигались ряды косарей, одетых в яркие кумачовые рубахи. Под их могучими взмахами покорно валами ложилась душистая влажная трава.
      На луга наехал широкоплечий, с бычьей шеей купец Соловьев. Он легко выскочил из пролетки и побежал к косарям. В темно-синих широких шароварах, заправленных в лакированные сапоги, в длинной рубахе, он шел следом за работниками и удовлетворенно крякал:
      - Э-эх, размашисто! Э-эх, хорошо!
      Наконец, не утерпев, крикнул рослому косарю:
      - А ну, милый, дай-ка мне аносовскую, вспомню старину! - Скинул купец полотняный картуз, расстегнул воротник рубахи и взял косу. - Берегись! выкрикнул, размахнулся и пошел следом за другими. Он шел прямо, не сгибаясь, красиво и плавно размахивая косовьем, и подбодрял шедших впереди косарей:
      - Нажимай, нажимай, родимые, а то пятки прочь!
      Купец прошел длинный загон туда и обратно, раскраснелся.
      - Ну, Семен Николаевич, хватит с тебя, хватит! - кричали ему из толпы знатных гостей. - Гляди-ка, всех московских купцов ославишь на весь свет!
      Купец блеснул белыми зубами.
      - Честный труд - превыше всего! Из мужичья вышел и земле поклонюсь! весело откликнулся он и воткнул косовье в луговину. - Бог с вами, полудневать пора!
      Косовицу прекратили, а косы отнесли в лабораторию. Ни косарей, ни простой народ не пустили к порогу, но никто не расходился, - все ждали решения. Из домика то и дело доносился зычный голос купца Соловьева:
      - Не плутуй, не плутуй, родимые!..
      В акт испытания пришлось занести:
      "По достоинству кос, златоустовские косы г. Аносова не уступают штейермаркским косам всех штемпелей (коих более ста), кроме кос, поступающих в продажу под штемпелями "бокала" и "весов".
      В рассмотренных образцах находятся косы, по доброте своей не уступающие и "бокалу" и "весам", но не имеют еще ни того наружного вида, ни склада, какой приобрели косы под означенными штемпелями от многолетнего постоянного выделывания их всегда по одному лекалу. Златоустовские косы на вид белые, и пока покупщики не привыкли к доброте белых кос, то вороненый цвет штейермаркских будет им казаться лучше, хотя от него и не зависит доброта и достоинство косы.
      ...При сем комиссионер общества купец Семен Николаевич Соловьев объявил, что он для содействия в распродаже кос Златоустовского завода из партии, ожидаемой в Москву, будет продавать оные из своей лавки, не требуя уплаты за комиссию. Такие же косы будут продаваемы по такой же цене (на 10 процентов ниже штирийских и венгерских) и у господина комиссионера златоустовских заводов Лошаковского в его доме на Остоженке...
      Подписали: правитель дел общества Маслов, гиттенфервалтер 10-го класса Лошаковский, купеческий сын Соловьев".
      Купец вышел на крыльцо, утирая пот. За ним шли с угрюмыми лицами иностранцы. Они невозмутимо уселись в экипажи, не обращая внимания на веселые выкрики из толпы.
      Представители заводчика Фишера хорошо понимали, что они потерпели поражение на поле, но были уверены, что решающая борьба будет одержана в санкт-петербургских канцеляриях.
      Несмотря на препятствия, которые чинил департамент горных дел, Аносов изготовлял на Арсинском заводе шестьдесят тысяч прекрасных кос в год.
      Однако он знал, что это лишь капля в море, и сильно огорчался. Нервно расхаживая по своему маленькому кабинету, он думал: "Когда же наступит настоящий день и русское мастерство покажет себя во всей силе?".
      Вскоре Аносова избрали почетным членом Московского общества сельского хозяйства и наградили за усовершенствование производства кос золотой медалью, но это нисколько не разогнало его тоски.
      "Мне медаль, а иностранцам - Россия на расхищение! - с обидой думал он. - Не верят в силу и в таланты своего народа".
      В тяжком раздумье он подошел к зеркалу. Глаза его расширились от удивления: на висках Павел Петрович заметил первый седой волос.
      "Рано-то как! - взволнованно подумал он. - А впереди еще ждет очень большая работа!.."
      Глава третья
      ТРУД - ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!
      Дни и ночи Аносова проходили в напряженном труде и размышлениях, а его семья по-прежнему не переставала нуждаться в самом необходимом. Откуда было раздобыть денег, если Павлу Петровичу платили меньше, чем немецкому мастеру. Когда-то Эверсман получал 2100 рублей серебром жалованья, превосходную квартиру и обильные кормовые. В Златоусте русские мастеровые про него говорили: "Живет у нас в городке воевода на великом кормлении!".
      Аносову в год жаловали за службу 1257 рублей 90 копеек. Но горный инженер меньше всего думал о деньгах.
      Как-то Татьяна Васильевна, раздраженная вечной нуждой, вспыхнув, словно порох, сказала:
      - Когда же мы будем жить без дум о завтрашнем дне? Для кого ты работаешь?
      Павел Петрович укоризненно посмотрел на жену и спокойно, но твердо сказал:
      - Милая моя, разве я из-за денег отдаюсь работе? Погляди, как стараются простые мастеровые. Не из-за куска хлеба и порточной рвани они отдают силы!
      Татьяна Васильевна покраснела, ей стало стыдно:
      - Прости, Павлушенька, погорячилась...
      Он не сердился. Знал: трудно ей, очень трудно. Взял ее руки и поцеловал:
      - Труженица, хлопотунья моя...
      Аносов весь отдавался труду, был терпелив ко всем, но одно всю жизнь ненавидел - лентяев, прихлебателей, людей, работающих с оглядкой. Он страдал, глядя на ухищрения ленивцев.
      Однажды Павел Петрович пришел домой злой, раздраженный. Сбросив фуражку, он нервно зашагал по столовой.
      - Что с тобой? - обеспокоенно спросила Татьяна Васильевна. Что-нибудь случилось на прогулке?
      Синим рассветом Павел Петрович уходил на прогулку. От дома начальника горного округа к заводу вела дорожка. Древний столетний дед Потап каждое утро деревянной лопатой сгребал снег в высокие валы. Приятно было пройтись по скрипучему снежку, полюбоваться сверканьем снежинок в синеющих на заре сугробах и поговорить со стариком. Неделю тому назад Потап скончался. Контора поставила на его работу крепкую, смуглую женщину с крупными чертами лица и наглыми глазами. Она до отвращения не любила труд.
      - Ты только подумай, - гневно рассказывал Аносов: - Я час сидел и смотрел, что она делает. Эта ленивица придумывала всякие поводы, чтобы только не сгребать снег. Все ее помыслы были направлены только на одно как бы не сделать лишнего движения. Как это можно? Нет, милая, я так не могу! Наш человек работает, как песню поет. Легче и приятнее работать, чем так паразитствовать. Убрать, убрать ее...
      Расстроенный Павел Петрович ушел на завод, и только в литейной, где все работали в полную меру, он успокоился. Приятен был вид литейщика Швецова, когда после напряженного труда он блаженно утирал со лба обильный пот и говорил размягченным голосом:
      - Эх, и похлопотал всласть, - от души, от сердца!..
      В других цехах было иное: мастера работали по-разному, выполняя "уроки". Русские работали во всю силу, а для иноземцев нормы были занижены.
      Раньше Аносов проходил мимо несправедливости, стиснув зубы. Став начальником, он ото всех требовал добросовестной работы.
      Павел Петрович долго сидел над урочным положением, проверял его в цехах, и, наконец, оно вошло в силу.
      Русские мастера ковали по девять-десять саперных клинков в смену, а норма в "урок" составляла восемь клинков. Труд спорился в их крепких руках! Золингенцы отставали от русских.
      - Нельзя нас сравнивать с мужиком, - кричали они. - Мы не привыкли так! Будем жаловаться. Русский мужик есть грубый человек, а мы есть люди высокого мастерства!
      Иноземцы, действительно, принесли Аносову жалобу. Павел Петрович с огорчением прочел заявление золингенцев о том, что немыслимо отковывать восемь клинков в день. Чего только не приводили они в свое оправдание: и сталь негодная, и уголь мокрый, грязный, и браковщики строгие, и фабрика от такой нормы пострадает.
      Аносов решил не уступать. Он сел писать ответ золингенцам, когда в кабинет вошел старый кузнец.
      - Ну как, тяжело? - озабоченно спросил его Павел Петрович.
      - Не легко, но как же иначе? - удивленно сказал тот. - У нас молвится: на полатях лежать, так и ломтя не видать! Лень мужика не кормит. Труд, Петрович, благостен! Бездельное железо ржа ест! Так ли?
      - Твоя правда, - согласился Аносов и забросил словцо: - А что если, скажем, установить для иноземца один урок, а для русских иной? Ну, скажем, поболе?
      Инженер попал в больное место. Кузнец развел руками и сказал резонно;
      - Невдомек что-то, Петрович. Зачем русского работника обижать? Давай так: что миру, то и бабину сыну.
      - Опять твоя правда! - снова согласился Аносов, и оба они довольно засмеялись.