Большая судьба

      - И у доброй хозяйки бывает первый блин комом! - ободрил старика Аносов. - Что ж, это только начало огорчений. Но будут и радости!
      Павел Петрович внес изменения в состав флюса, увеличил время плавки на десять минут. Увы, снова вышел конфуз! Пришлось и о втором опыте записать: "Сплавилась хорошо, но, по выливке в форму, не сковалась. По обточке оказалось много пузырей. Приписано доступу воздуха..."
      Так, изо дня в день, потянулись терзания. Аносов чувствовал смертельную усталость и сильные головные боли от удушливых газов, но не уходил из цеха. Только старый, привычный ко всем невзгодам Швецов не уступал ему в терпении.
      - Ты бы, Петрович, прилег, а я поворожу! - уговаривал он инженера, который, стиснув зубы, наблюдал за тиглями.
      Татьяна Васильевна не могла уговорить мужа днем приходить домой; пришлось обеды посылать в цех. Судки и хлеб в чистой скатёрке приносила бойкая и смешливая служанка Матреша. Жене это было не по душе, и она иногда упрекала Аносова:
      - Павлуша, подумай, что ты делаешь? Ты ведешь себя, как простой мастеровой, которым жёнки приносят горшок щей!
      - Ну, милая, до простого русского мастерового мне еще далеко! протестовал он. - Для того чтобы им быть, надо овладеть мастерством. Посмотри на Швецова, у него огромный опыт! Знания у меня кое-какие есть, а вот опыт еще нужно перенять...
      Татьяна Васильевна сердилась, хмурилась, капризничала.
      - Почему все горные живут, как люди? У них семейные вечеринки, а ты всё в цехе и в цехе! - жаловалась она.
      Аносов ласково брал жену за плечи.
      - Погоди, добуду булат, устроим пир на весь мир! - обещал он.
      - Ты поседеешь, а несбыточное не случится! - безнадежно отвечала она.
      Что на это можно было сказать? И без того на душе Аносова было тревожно и тяжело. Он и сам понимал, что отдает делу лучшие молодые годы.
      "Но как же иначе? Дело-то ведь большое! - раздумывал он. - Молодость прекрасна; пока много сил - только и творить чудесное. Надо прожить эти годы так, чтобы не краснеть в старости!"
      И Аносов снова принимался за работу. Дни проходили стремительно, он похудел, на лице слегка огрубела кожа. Жена примирилась или, по крайней мере, делала вид, что это так. За вечерним столом она ерошила ему волосы и ласково приговаривала:
      - Мастеровой ты мой, мастерко...
      Восьмой опыт принес небольшую радость: сталь чем-то напоминала булат. Павел Петрович записал в журнал:
      "Ковалась, но отчасти не проварена. По вытравке серною кислотою на ней оказались узоры".
      Инженер и литейщик долго рассматривали полученный сплав. Швецов одобрительно крякал:
      - Еще немножко, и, может, сбудется наше!
      - Нет, еще далеко до настоящего! - с огорчением сказал Аносов. - Узор не тот, мутен, не радует глаз.
      Слиток отнесли начальнику оружейной фабрики Ахте. Сухопарый, длинный, в больших очках, он низко склонился над сплавом и долго внимательно изучал его: вертел, взвешивал на руке, стучал молоточком, вызывая улыбку на лице Аносова.
      - Это не есть действительно булат! - наконец с важностью изрек он. И ваш метод не даст желанный результат. Вам, господин офицер, надлежит следовать примеру столь известного ученого Фарадея! - Ахте величественно поднял длинный, сухой перст, как бы подчеркивая этим непоколебимость своего суждения.
      - Я ведь пробовал идти путем Фарадея! - хотел запротестовать Павел Петрович, но в эту минуту начальник фабрики добавил:
      - Учтите, господин офицер, сей ученый сейчас пошел дальше, он прибавлял к железу платину и получил весьма твердую сталь! Ноне на Урале найдена платина, и мы отпустим ее для опытов...
      Павел Петрович склонил голову.
      - Хорошо, я проверю и этот опыт господина Фарадея.
      Уходя от Ахте, он понял, что трудно ему будет опровергнуть выводы мирового ученого. Но внутреннее чувство говорило ему: "Будь смелее, дерзай!".
      Фарадей много лет жизни отдал поискам открытия секрета булата. Он думал, что тайна кроется в посторонних примесях к железу. Химический анализ индийского вуца* показал ученому, что в составе таинственного сплава имеется алюминий. И Фарадей поверил, что алюминий и явился источником узоров на булате. Ахте тоже сказал Павлу Петровичу правду: Фарадей, прибавляя к железу серебро и платину, получил прекрасные сплавы. Особенно хорошими свойствами обладал сплав с платиной. И всё-таки это не был булат!
      _______________
      * В у ц - один из видов булата.
      Аносов продолжал опыты. Выполняя приказ Ахте, он добавил в сплав пять золотников платины. Это был десятый по счету опыт. Время плавки длилось час двадцать минут, но Аносову казалось, что прошла вечность.
      "Неужели Фарадей прав?" - думал он.
      И когда Швецов закончил плавку, Павел Петрович долго разглядывал полученный металл, присматривался к самым ничтожным его изменениям.
      В журнале Аносов записал: "Дутье ровное: ковалась, но при малом нагреве и медленно. По испытании оказалась твердою и годною на тонкие инструменты. По вытравке слабою серною кислотою на ней оказались узоры".
      - Что ж, сталь неплохая, - одобрил Швецов. - Но заметь, Петрович, это не брат булату!
      Они снова принялись за опыты, и лишь на пятнадцатом решили еще раз проверить Фарадея. Теперь в сплав добавили десять золотников платины. Тут уж заволновался и Швецов. Всегда спокойный, терпеливый, он вдруг загорелся юношеским задором:
      - А что будет, Петрович, если мы, златоустовцы, да нос утрем Англии?
      - Шапками закидаем, так, что ли? - насмешливо сказал Аносов.
      Старик смутился, понял: не о похвале идет речь, а о борьбе за лучший сплав. Кто будет обладать им, тот и сильнее!
      Плавка продолжалась, как обычно, час двадцать минут. Долго проверяли себя. Сдерживая волнение, Аносов записал в журнал показания опыта:
      "Ковалась хорошо, но тверда, при закалке поверхность темнее; весьма хороша по остроте и стойкости. Узоры явственнее прежних, но различны от булатных".
      Выходит, английский ученый Фарадей ошибся. Тайны булата он не открыл. То, что он принял за булат, только улучшенная сталь, а не булат.
      О результатах опыта Аносов очень корректно написал в рапорте начальству. Между тем опыты продолжались. Стремясь постигнуть тайну булата, Павел Петрович исследовал влияние марганца, хрома, титана, серебра, кислорода на сталь. Он тщательно изучал, как отражаются на качестве металла различные вещества, содержащие углерод. В виде присадки он добавлял золу растений, чугун, графит, слоновую кость.
      Относительная удача была достигнута при восемнадцатом опыте. Откованный из полученного сплава клинок имел хорошие качества и выдержал установленные пробы. По вытравке на нем выступили местами мелкие желтоватые узоры, а местами - облачные, светлые.
      Клинок отгравировал Иван Крылатко. Работал он со всей тщательностью и старанием. Отделанный клинок отличался отменными качествами. Старик Швецов был восхищен добытым, но Аносов оставался сдержанным и суровым.
      - Ты, что же, Петрович, не радуешься? - обратился к нему Швецов.
      - Рано радоваться, отец: задуманное нами - не достигнуто!
      Литейщик, тяжело склонив голову, помолчал. Потом обнадеживающе сказал Аносову:
      - Погоди, свое добудем! Непременно!..
      Глава третья
      ВСТРЕЧА С ГУМБОЛЬДТОМ
      В июне 1829 года на Урал приехал известный немецкий ученый Александр Гумбольдт. Свое путешествие он совершал в трех экипажах с небольшой свитой, сопровождаемый почетным эскортом казаков и горными чинами. Население, пораженное пышными нарядами, сверкающими орденскими звездами, принимало ученого за странствующего принца. Однако многие были в недоумений: Гумбольдт интересовался поведением на Урале магнитной стрелки, собирал разные камни, травы. И хотя многие работные кричали вслед его коляски "ура", некоторые жёнки замечали: "Гляди, какой красавец, а немного не в себе!".
      Проездом через Пермь чиновник губернаторской канцелярии спросил конвойного казака:
      - Что же он делает?
      Служивый подмигнул лукаво и сообщил:
      - Так что, самое что ни на есть пустое: травы наберет, песок посмотрит. Как-то в Солончаках говорит мне через толмача: полезай в воду, достань что на дне. Ну, я достал, обыкновенно что на дне бывает, а он спрашивает: что внизу - очень холодная вода? Думаю, нет, брат, меня не проведешь. Сделал фрунт и ответил: того, мол, ваша светлость, служба требует - всё равно мы рады стараться!
      Около месяца Гумбольдт прожил в Екатеринбурге, выезжая на заводы. Он побывал во многих местах и тщательно осмотрел заводы Яковлева, Билимбаевский завод графини Строгановой, посетил Нижне-Шайтанский завод Ярцева, ознакомился с Березовскими рудниками и золотыми приисками.
      Столица Урала приняла ученого шумно, хлебосольно: в честь Гумбольдта устраивались банкеты, концерты, вечера, на которых он танцевал с жеманными дамами бесконечные кадрили.
      Горные инженеры держались предупредительно с гостем, который особенно интересовался минералами. Объезжая заводы, он внимательно присматривался ко всему. От него не ускользнули теневые стороны жизни работных людей. Он прекрасно видел, в каких тяжелых условиях они живут и работают. Напрасно чиновники горных канцелярий старались отвлечь его внимание. Ученый видел, как плохо используются богатства Урала. Кругом заводчики хищнически истребляли леса; в жаркий полдень у Нижнего Тагила дорогу экспедиции преградил лесной пожар. Было страшно смотреть на разбушевавшуюся огненную стихию, сокрушавшую вековые смолистые сосны и еловые чашобы. По дороге навстречу путешественникам, не страшась человека, бежали звери, спасаясь от гибели.
      Гумбольдта поразило равнодушие, с каким встретили это бедствие горные чиновники. Один из них сказал Гумбольдту в утешение:
      - Не волнуйтесь. Это не так страшно, огонь пройдет стороной. У нас каждое лето горят леса. Бывает и так: выйдешь - кругом синий дым, даже солнца не видно, - ну, значит, лесной пожар.
      - Но позвольте, - в недоумении пожал плечами ученый, - ведь это ведет к истреблению топлива. А что без него заводы?
      - Не так страшно. В горах есть каменный уголь! - чиновник порылся в дорожной укладке и добыл черный осколок. - Вот, полюбуйтесь!
      Да, это был настоящий бурый уголь! Гумбольдт выпросил его в подарок и бережно уложил в чемодан.
      "Урал - настоящее Эльдорадо! - с восхищением думал ученый. - Но как беден здесь народ!.."
      С волнением ожидали Гумбольдта и в Златоусте. Аносову очень хотелось показать ученому свои коллекции булатов и рассказать об Ильменях.
      Однажды Татьяна Васильевна по возвращении мужа домой с нетерпением спросила:
      - Когда же он приедет к нам? Это правда, что он принц?
      Павел Петрович добродушно улыбнулся и ответил:
      - Он принц в науке, а может быть, и король. Гумбольдт - большой ученый и никакого отношения к коронованным особам не имеет. Что за глупая легенда!
      Лицо молодой женщины омрачилось.
      - Очень жаль, что он не принц, - разочарованно обронила она. - Ученые везде одинаковы: будете говорить о камнях, металлах, литье, а о нас, женщинах, и забудете!..
      Выехав из Екатеринбурга, Гумбольдт отправился в Тюмень, предполагая добраться до Тобольска, а оттуда проехать и на Алтай.
      В августе ученый находился уже в Омске и был ласково принят губернатором области Сен-Лораном, свитским и любезным генералом, но очень ограниченным человеком. В губернаторы он попал случайно и долго колебался, принять ли столь высокий пост. Царю он откровенно признался: "Ваше величество, поверьте, я вовсе не имею административного опыта!". Николай на это ответил серьезным тоном: "Поверь, наша военная часть мудрее всякой другой!".
      Сен-Лоран оказался плохим николаевским служакой: он плохо усвоил дух времени. Когда в Омск прибыл Гумбольдт, Сен-Лоран прикомандировал к нему образованного ссыльного декабриста Степана Михайловича Семенова. Губернатор искренне полагал, что Семенов будет полезен ученой экспедиции. Декабрист оправдал его надежды, и Гумбольдт остался очень доволен помощью Семенова, хорошо знавшего край.
      Не думал Гумбольдт, что похвалой декабристу он навлечет на него гнев царя.
      Осенью, когда ученый завершил свое путешествие и собирался покинуть Россию, он получил прощальную аудиенцию у царя. Николай принял Гумбольдта приветливо и прямолинейно спросил: "Ну как, довольны увиденным?" - "Я был поражен и восхищен, ваше величество, - с льстивой улыбкой сказал ученый, встречая в самых отдаленных углах вашей необъятной империи истинно образованных людей".
      Царь был польщен. Имея в виду кого-либо из сибирских сатрапов; он, улыбаясь, спросил: "Кто вам там понравился своей образованностью?" "Степан Михайлович Семенов", - простодушно ответил Гумбольдт. "Ах, вот как!" - удивленно воскликнул царь, и улыбка сбежала с его лица. Больше он ни о чем не расспрашивал ученого и вежливо, но холодно простился с ним.
      Не знал Гумбольдт, что на другой день из Санкт-Петербурга в далекий Омск поскакал императорский курьер с письмом, объявляющим царское неудовольствие губернатору и приказ немедленно перевести декабриста Семенова в Усть-Каменогорск канцелярским служителем...
      Всё лето Гумбольдт странствовал по Сибири и Алтаю, ездил верхом по горам, собирал гербарий, спускался в глубокие шахты, везде проявляя живой интерес к минералогии.
      В Златоусте уже перестали его ждать, когда вдруг он появился в Миассе. Как засуетились Ахте и немецкие мастера! Начальник фабрики экстренно отправился на золотые прииски встретить ученого и уговорил его посетить Златоуст. Гумбольдт прибыл в горный городок. Депутация немцев подошла к экипажу и поднесла ему дары. Ученый обрадовался соотечественникам и немецкой речи. Со всей Немецкой улицы сбежались иноземные мастера и их семьи, восторженно приветствовавшие своего знаменитого земляка. Гумбольдт снял шляпу; седой, статный, он величественно раскланивался с толпой.
      Ахте увез гостя к себе. На другой день Гумбольдт появился на оружейной фабрике. Из украшенного цеха прибежал мальчуган-подсобник и сообщил:
      - Подходит к каждому граверу и разглядывает узорье.
      - Ну и что, нравится? - пересохшим голосом спросил Швецов.
      - Шибко нравится. Хвалит! Немцы его оттесняют, а он никак от Бояршиновых отойти не может.
      - Покорили, стало быть, мастерством! - радостно сказал литейщик и, взглянув на Аносова, спросил: - Ну, а как мы с тобой, Петрович, не опростоволосимся?
      Павлу Петровичу очень хотелось рассказать гостю о своих опытах и показать клинок, сделанный из восемнадцатого сплава. Однако Ахте забрал клинок к себе, пообещав отослать его в Петербург. Раздосадованный Аносов ничего не ответил литейщику.
      На каланче отбили полдень, горячие солнечные лучи круто падали в низенькие оконца цеха, тяжко вздыхали воздуходувные мехи, когда вдруг Швецов зашептал:
      - Идут... Сюда идут...
      В цех двигалась шумная толпа, впереди которой шел человек с розовыми щеками. На нем был темно-коричневый, хорошо сшитый фрак с белым галстуком и круглая шляпа. Ученый шел медленно, размеренной походкой, внимательно оглядываясь по сторонам. Вдруг его серые проницательные глаза остановились на Аносове.
      - Очень счастлив видеть вас, - крепко пожимая руку, сказал он Павлу Петровичу. - Я слыхал, что вы стремитесь отгадать одну тайну!
      Смущенно улыбаясь, Аносов скромно ответил:
      - Пытаюсь; проделал многие опыты, но пока достиг только малого...
      Заметив бородатого Швецова, Гумбольдт кивнул в его сторону:
      - Ваш помощник?
      - Это лучший литейщик здесь. Редкий мастер!
      Гумбольдт с изумлением рассматривал старика, потом спросил Павла Петровича:
      - Можно видеть ваше искусство?
      Аносов кивнул головой, выражая согласие. Не успел он оглянуться, как Гумбольдт решительным движением скинул шляпу, снял фрак и ловко засучил рукава белоснежной рубашки.
      - Я очень хочу видеть, что происходит в плавильной печке и в тигле, деловито сказал он.
      - Сейчас мы проводим тридцать пятый опыт, - четко доложил Павел Петрович ученому. - Заложено сорок пять фунтов рафинированной стали и пять флюса. Время плавки - четыре часа. Скоро будет готово!
      Гумбольдт, как опытный мастер, осмотрел плавильные печи, тигли, заглянул в фурму. Он обо всем подробно расспрашивал и одобрительно кивал головой.
      - Я счастлив, что встречаю здесь ученого-металлурга, - искренним тоном сказал он и, завидев журнал опытов, потянулся к нему: - Что это?
      Аносов объяснил.
      - Это очень ценно и честно! Вы по-настоящему желаете помочь науке! сказал Гумбольдт.
      Старый литейщик одобрительно поглядел на ученого. Его поразила в нем простота и ловкость, с какой он заглядывал в тигли.
      - Вот это стоящий человек, хотя и немец! - похвалил Швецов гостя, когда все ушли из цеха.
      - Милый ты мой, - душевно сказал Аносов, - и немцы, так же как и русские, бывают разные! Одни думают о благе человечества, другие - только о своей шкуре!..
      Вечером у Ахте состоялся бал. Аносовы пришли с небольшим опозданием. Большие окна управительского дома были ярко освещены, и в них мелькали танцующие пары. У подъезда стояли экипажи, толпились ямщики и любопытные. Шумя шелком, опираясь на руку мужа, Татьяна Васильевна неторопливо поднималась по лестнице.
      - Ах, Павлушенька, мне не по себе, - с отчаянием вздохнула она: этот Ахте везде и всюду старается оттеснить тебя!
      - Но ведь он начальник, не забывай этого, милая.
      Они вступили в ярко освещенный зал. В канделябрах пылали сотни восковых свечей. Вдоль стен сидели разодетые дамы и их нарумяненные дочки. Во всем чувствовалась натянутость. Даже танцующие пары казались деревянными манекенами, - так бесстрастны, угловаты были их движения. В первой паре шел Гумбольдт с белокурой дочерью хозяина. Завидя Аносова, он приветливо улыбнулся.
      Павел Петрович невольно залюбовался статностью шестидесятилетнего ученого. Движения его в танце отличались легкостью, изяществом. На нем был фрак голубого сукна с золотыми резными пуговицами, на груди сверкала звезда. Панталоны, забранные в короткие лакированные ботфорты, плотно обтягивали крепкие мускулистые ноги. Приятная улыбка озаряла свежее, спокойное лицо ученого.
      За ним в кадрили вели своих дам горные инженеры в синих мундирах, расшитых золотом. Черные бархатные воротники были высоки и слишком жестки, и оттого фигуры кавалеров казались чопорными, - они чем-то напоминали журавлей в танце.
      Но вот отгремели последние звуки оркестра, и пары распались. Ученый неторопливо подошел к Аносовым. Он учтиво поцеловал руку Татьяны Васильевны и пригласил ее на следующую кадриль. Глаза молодой женщины засияли.
      - Мой дорогой, - взяв под руку Павла Петровича, просто сказал Гумбольдт. - Вы совершили чудо. Да, да, чудо! Господин Ахте подарил мне ваш клинок. Это настоящий булат! Я буду писать об этом Егору Францевичу Канкрину...
      По телу Аносова пробежало тепло, он хотел рассказать собеседнику об опыте, но в эту минуту раздались звуки оркестра, и Гумбольдт, бережно взяв за руку Татьяну Васильевну, увлек ее на середину зала. Павел Петрович заметил, какой неподдельной радостью засияло лицо жены, как легко и плавно она заскользила по паркету.
      Подошел Ахте и крепко пожал Аносову руку:
      - Успех, большой успех у вас, сударь! Ваши опыты одобрил сам Гумбольдт!
      - Я очень благодарен вам, Адольф Андреевич, искренне благодарен! взволнованно сказал Аносов. - Мне приятно, что я полезен заводу...
      Неожиданно к Ахте подбежала дочь и увлекла его в сторону. Павел Петрович почувствовал себя неловко и решил пройтись в танце. Глазами он обежал зал и вдруг по-мальчишески покраснел. Прямо перед ним сидела Эльза Каймер и пристально смотрела на него.
      "Боже мой, как она изменилась: потолстела, стала рыхлой! - с жалостью подумал инженер. - Потускнели и голубые глаза!"
      Не пригласить ее на кадриль было неудобно; он подошел к ней и учтиво поклонился. Она обрадовалась, крепко сжала его руку и зашептала:
      - Данке, данке, Павлуша...
      Несмотря на тучность, Эльза танцевала легко. Аносову вспомнилось былое.
      - Вы всё такая же хорошая хозяйка? - чтобы сказать ей что-нибудь приятное, вымолвил он.
      - О да! - кивнула она. - Но мой отец становится всё больше нетерпим. Он всё время недоволен. О, как он не любит вас!
      - Вы очень откровенны, Эльза! - улыбаясь, сказал Аносов.
      - Я вас всегда уважала. Вы честный человек и умеете много трудиться и мало говорить... Однако я очень устала, - тяжело дыша, сказала она и снова крепко пожала ему руку. - Данке, Павлуша... У меня так сильно болит сердце, может скоро умру...
      Ему стало до бесконечности жаль эту добродушную девушку. Отведя ее на место, Павел Петрович поклонился ей и сказал с нескрываемой грустью:
      - Эльза, вам рано говорить о смерти. Знайте, что у каждого человека свое горе...
      Когда смолкла музыка, Гумбольдт церемонно подвел Татьяну Васильевну к Аносову. Нарядно одетые служанки, шумя накрахмаленными юбками, разносили и предлагали гостям прохладительные напитки и конфеты на подносах. Было душно, пахло пудрой, духами. Вокруг Гумбольдта собралась стайка веселых, но назойливых дам.
      Татьяна Васильевна взяла мужа под руку и пошла вдоль зала.
      - Знаешь, милый, - восхищенно заговорила она: - Гумбольдт настоящий кавалер... Всё же жаль, очень жаль, что он не принц! - с ноткой сожаления закончила молодая женщина...
      Александр Гумбольдт сдержал свое слово: еще будучи на Урале, написал письмо министру финансов Канкрину, в котором подробно описал посещение Златоуста и встречу с Аносовым. Ученый сообщил министру новость - на Урале ему, Гумбольдту, подарили настоящий булатный клинок. И сделан этот клинок из стали, отлитой по рецепту русского горного инженера. Что клинок булатный, - в этом нет сомнений. Ученый сам подробно исследовал красивые золотистые узоры, характерные для сплава высокого качества.
      Гумбольдт не предполагал, что своим письмом сильно взволнует Канкрина. Министр финансов усиленно интересовался восточными клинками, Николай I любил хорошее оружие, очень много внимания уделял вооружению конницы и как-то раз сказал Канкрину: "Вы ведаете горным делом, но почему у нас нет хороших металлов для клинков?" - "Ваше величество, - угодливо склонив голову, ответил министр, - настоящие булатные клинки делаются только на Востоке, и мастерство это представляет большой секрет". - "Вы должны добыть булатные клинки и узнать секрет!" - властно заметил царь.
      Министр финансов немедленно написал письмо кавказскому наместнику графу Паскевичу-Эриванскому, прося его найти мастера по булату и приобрести несколько кинжалов и сабель.
      Паскевич отыскал такого мастера в самом Тифлисе. Кахраман Елиазаров жил в лачуге над Курой. В своей маленькой мастерской он изготовлял прекрасные клинки. По всему Тифлису ходила слава, что он является непревзойденным оружейным мастером, владеющим секретом восточного булата.
      Когда адъютанты графа отыскали его лачугу и привели мастера к вельможе, он низко склонился и, почтительно выслушав Паскевича, ответил: "Ваше сиятельство, я действительно умею делать булатные клинки, но, к сожалению, сейчас ничего не могу вам предложить. Всё оружие разошлось. Если угодно вашему сиятельству, я изготовлю прекрасные кинжалы, но они будут дороги, очень дороги. Согласитесь ли вы на высокую цену?" "Сколько? - надменно спросил наместник, презрительно разглядывая оборванного, худого старика. - "Сто шестьдесят червонцев за один кинжал, ваше сиятельство", - низко кланяясь, ответил мастер. - "Ты с ума сошел!" зло выкрикнул Паскевич, но старик не испугался и ничего не ответил. - "Что же ты молчишь?" - уставился в него сердитыми глазами наместник. - "Сто шестьдесят червонцев, ни больше, ни меньше!" - хладнокровно отозвался оружейник и снова поклонился, собираясь уйти. - "Постой! - остановил его наместник. - Чёрт с тобой! Грабишь, но так и быть, делай пять булатных кинжалов и три сабли. Только поживее!.."
      Паскевич знал о невероятной скупости Канкрина и сильно беспокоился, сообщая ему о цене. Однако, несмотря на большую скаредность, министр финансов немедленно отозвался. Он требовал, чтобы булатные клинки были добыты любой ценой.
      Кахраман Елиазаров постарался: заказ исполнил в срок. Офицеры кавказской армии - большие знатоки восточного булата - нашли, что кинжалы и сабли - исключительно высокого достоинства. Изготовленные клинки с нарочным были спешно доставлены в Петербург.
      Канкрин отнес булаты царю. Николай был в восторге. Он любовался синеватым отливом их и не хотел выпускать клинок из рук. "Отменное оружие! - одобрил он и, оборотясь к министру, сказал: - Такое надо и у нас делать. Договоритесь научить сему искусству наших златсустовских мастеров!".
      Министр финансов вновь написал письмо наместнику Кавказа, прося его договориться с Кахраманом Елиазаровым о том, чтобы тот за изрядную оплату взялся обучить нескольких мастеров делать булат. Тифлисский мастер долго отказывался. Но червонцы, щедро высыпанные перед ним, соблазнили его и он согласился принять учеников и научить их своему секретному мастерству.
      Еще задолго до приезда Гумбольдта в Златоуст прискакал петербургский курьер и по приказанию Канкрина велел срочно отобрать четырех смекалистых мастеров для отсылки в Тифлис. В городке поднялся переполох. Ахте настоял на том, чтобы обучаться булатному делу поехали два русских и два золингенца. На том и порешили. Павел Петрович предложил Швецову послать в науку сына его - Павла, но литейщик безнадежно махнул рукой. "Пусть помогает тут! Ничему их там не научат. Одно мошенство! - хмуро отрезал он. - Какой же настоящий мастер продаст свой секрет! Шалишь, батюшка!"
      Златоустовские мастера уехали в Тифлис и пробыли в учении у Елиазарова два года. Жили они плохо, выполняли черную работу. Ни разу ученики не видели, чтобы Кахраман сам готовил сплавы. Уральские мастера привезли с собой пластины стали, железа, чугуна, но Елиазаров их забраковал. "Булат можно приготовить только из индийского железа!" заявил он. "Но чем оно отличается от нашего уральского?" - спросил наиболее любознательный из уральцев. "Это увидишь сам!" - строго сказал мастер и вручил уральцу кусок стали.
      Разглядывая ее, ученики вспомнили, что точно такую же сталь они видели в кабинете Аносова. "Это кум-гунды, индийская волна!" - признал булат один из уральцев. "Ну вот и будешь ее нагревать!" - сказал Кахраман.
      Целыми днями ученики постигали нагревание булатной стали. Сам Елиазаров садился за станок и принимался разрисовывать клинки.
      Присматриваясь к работе мастера, золингенец вдруг вскричал: "Смотри, что он делает! Этот плут наводит узор. Так делают у нас в Золингене. Зачем было сюда ехать?".
      Ученики отправились к наместнику. После долгих ожиданий их, наконец, пустили в приемную. Грозно насупившись, Паскевич выслушал златоустовских мастеров и укоряюще сказал: "Поторопились вы со своим суждением. Кахраман - старик, восточный человек. Он, без сомнения, знает секрет булата, но, судите сами, легко ли ему сразу расстаться со своей тайной? Потерпите, понаблюдайте, и всё откроется!".
      Но сколько уральцы ни наблюдали за мастером, ничего интересного не нашли. Старик хитрил, лукавил. Своим таинственным поведением и недомолвками он старался показать, что таит волшебную тайну. На самом же деле, седобородый Кахраман скупал булатную сталь у персидских купцов и делал из нее клинки. Прошло два года, и златоустовские мастера были отозваны в Петербург. Их представили министру финансов, и уральцы по совести рассказали Канкрину всю правду. Министр пришел в негодование: он понял, что Елиазаров обманул Паскевича.
      Канкрин был расстроен, не зная, как доложить о случившемся царю. К этому времени и подоспело письмо Александра Гумбольдта, в котором тот сообщал об Аносове. Министр финансов обрадовался: наконец-то найден выход! В тот же день начальству горных заводов уральского хребта последовало предписание поручить Аносову продолжать опытные плавки по изготовлению булата...
      Глава четвертая
      НАЧАЛО МЕТАЛЛОГРАФИИ
      Павел Петрович обрадовался, расширил опыты. В 1830 году он проделал семнадцать опытов, а в последующем году - уже двадцать шесть. Аносову удалось получить сталь с различными узорами. Однако он сдержанно относился к своим успехам: победа была еще далека!
      В журнал об очередном опыте им было записано: "Сталь с хромом принимает высшую полировку... Узоры от хрома красивее, нежели от марганца, и по расположению своему более других приближаются к булатным".
      "Но всё же это не булат! - решил инженер. - В этом, по всей вероятности, и кроется ошибка французского химика Бертье, который почитал хромистую сталь за булат".
      Аносов упорно продолжал работать. Последнее время он почти не спал, руки у него огрубели, глаза стали воспаленными, красными...
      Наступил хмурый, дождливый день. Из-за гор поднимались темные, косматые тучи и целый день клубились над Златоустом, изливая обильные потоки. Громатуха вздулась, гремела.
      - Разошелся наш урыльник! - шутили рабочие.
      В эти дни из Петербурга пришла неожиданная для Павла Петровича эстафета: Ахте переводили на должность берг-инспектора Пермского горного правления, а начальником горного округа и директором Златоустовской оружейной фабрики назначили Аносова.
      Эта весть мгновенно облетела городок и заводы. Крылатая шутка смешила всех:
      - Ахти, что стало?
      Несмотря на проливной дождь, толпы рабочих спешили на завод проверить весточку.
      - Как же так, что на этот раз обошлось без иноземца? - весело перекликались они. - Чудо, на русском примирились...
      Назначение Аносова на высокую должность вызвало много толков.
      Министр финансов Канкрин долго противился выдвижению Павла Петровича, хотя в горном департаменте все стояли за способного инженера. "Но ведь вы всегда за тех, кто умеет создавать доходы, - лукаво и вкрадчиво сказал министру начальник департамента. - Аносов очень полезный для горного дела человек, а это так важно для нашего министерства финансов". После долгих раздумий Канкрин, скрепя сердце, согласился назначить Павла Петровича. Когда царю Николаю доложили об Аносове, он наморщил лоб и вдруг вспомнил: "А, это тот самый, который клинки знатно мастерит! По всему видать, понимает толк в военном деле". Канкрин не успел и рта раскрыть, как император размашисто начертал: "Быть по сему!.."