Мир дней (№1) - Протест

— Зайдите за прилавок и переоденьтесь.

Спустя несколько минут они вдвоем покинули магазин. Мадж теперь был облачен в широкополую ярко-красную шляпу и зеленую юбку. Ом, державшийся в нескольких шагах позади него, обрядился в черное сомбреро с малиновыми перьями и зеленую юбку. Вслед за Маджем он проследовал наверх по эскалатору к пешеходному мосту через Вуменвэй. Они прошли по мосту и на противоположной стороне спустились по эскалатору к Вэйверли Плейс. Оттуда они направились на запад к Пятой Авеню, где свернули в северном направлении. Ом внимательно прочесал глазами Площадь Вашингтона, однако Янкева Гриля там не обнаружил. Тот вполне мог играть в шахматы где-то в укромном уголке в глубине площади. А может быть, испугался жары и остался дома. Но скорее всего, его уже арестовали органики. Ом размышлял о том, какие причины побуждают человека стать дэйбрейкером, хотя его интерес к этому не был столь сильным, как у Джефа Кэрда.

Мадж пересек мост перед квадратным зданием, носившим название «Вашингтонские клетки» (никаких клеток здесь не было и в помине). Ом следовал за ним — они направлялись к западной стороне Пятой улицы. Ему вспомнилась вдруг Пантея Сник и то, что квартира ее находилась как раз здесь. Наверняка слоняется сейчас в этом районе и ищет его. У органиков Пятницы, видимо, хватило времени на то, чтобы пропустить идентификационную звезду Реппа через банк данных и передать полученную информацию в Субботу. Если даже в Пятницу сделать это не успели, в Субботу уж точно сотворят.

Значит, возможны два варианта. Первый: Субботние органики станут разыскивать некоего дэйбрейкера, внешне напоминающего его, считая его обычным нарушителем. Второй: органики вполне могли догадаться сопоставить идентификационные данные Реппа с близкими к ним данными из других дней. Это требовало получения специального разрешения от Северо-Американского Высшего Совета Органиков Субботы. Времени на это у них было достаточно. Не исключено, что ищейкам известны все обстоятельства, и они разыскивают именно его.

Если это так, что ему делать? Что запланировал для него Совет иммеров?

Мадж под сенью деревьев двигался на север пс Пятой Авеню. Ом, следовавший в нескольких шагах за ним, остановился. Здание слева было одним из самых старых, построенных еще до начала помешательства на домах в форме кораблей. В нем, по крайней мере в Субботу, собирались ортодоксальные евреи, превратившие гимнастический зал в синагогу и поклонявшиеся своему богу среди запахов потных носков и рубах. Из окна второго этажа выглядывал мужчина. Сомнений не было. Это — Янкев Гриль.

Его сильное, привлекательное лицо возникло лишь на какую-то минуту. Выражение его лица успело едва заметно измениться. Но Ом не сумел разгадать эту мгновенную перемену. Что это? Неужто Гриль узнал его, но не показал виду? Не его, Чарли Ома, но его — Джима Дунски, который хоть и недолго, но все-таки постоял у стола на Площади Вашингтона, наблюдая за игрой Гриля? Или Гриль просто принял Ома за органика, не оставляющего его своим вниманием?

Как бы там ни было, но Гриль в любом случае сильно рискует, находясь в этом здании. Здесь органики будут рыскать в первую очередь. Или Гриль перебрался сюда уже после того, как они прочесали дом? А может быть, он просто заглянул, чтобы принять участие в религиозных обрядах?

Боб Тингл, имевший постоянный доступ к банку данных, установил, что всего, во всех семи днях, имеется около полумиллиона ортодоксальных евреев и еще два миллиона, принадлежащих к реформаторской церкви. Остальные евреи ассимилировались, растворились в обществе иноверцев. У самого Ома прабабушка была еврейкой, хотя и она считала себя еврейкой скорее из вежливости и почтения к родителям. Религиозные каноны были ей чужды.

Правительство так и не выработало по отношению к евреям никакой определенной политики. Оно провозгласило терпимость ко всем религиям, хотя все-таки пыталось протащить некую скрытую форму преследования евреев. Так, считалось противозаконным, если родители занимались организацией браков своих детей или в какой-либо форме принуждали их вступать в брак только с представителями своей веры. Поскольку было запрещено объявлять превосходство любой группы населения над другими по религиозным мотивам, евреям не позволялось устно или письменно утверждать, что они нация «избранная Богом». Это считалось антиобщественным и не способствующим установлению справедливости. Ортодоксальные евреи-мужчины обязывались изъять из своей утренней молитвы благодарение Богу за то, что они не родились женщинами. Подобные мысли считались еще в большей степени антиобщественными и несправедливыми.

Все священные, чтимые евреями писания по закону были доступны только в записях, которые прошли предварительную цензуру. В ходе нее тексты снабжались комментариями, сделанными представителями Бюро Религиозной Свободы.

По аналогичным причинам христианам запрещалось заявлять, что Иисус является сыном Божьим в каком-нибудь ином толковании, кроме как «все люди — дети Бога» (которого, кстати, по утверждению правительства, вовсе не существовало). Новый Завет также прошел цензуру, его слегка подправили и снабдили обильными и многословными комментариями.

24

Тринадцатиэтажное здание Башни Эволюции формой своей напоминало штопор. Ярко-зеленый витой желоб, составляющий его внешний фасад, призван был олицетворять развитие жизни, которая по спирали поднимается ко все более высокой стадии эволюции. Наверху здания возвышались статуи мужчины и женщины, держащих в поднятых над головой руках ребенка. Руки ребенка также взывали к небу, словно он старался что-то схватить в вышине.

Чарльз Ом последовал за Маджем в ярко освещенный холл и встал за ним в какую-то очередь. От нечего делать он принялся осматривать округлый зал. Через пластиковые стены проступали облака кипящей густой жидкости и голографические образы грозовых туч в сопровождении врезающейся в воду молнии. Композиция эта изображала первичную жидкую субстанцию, океаны Земли, в которых миллиарды лет тому назад зарождалась жизнь. Бесконечные экраны представляли появление первых ее форм, возникавших в причудливом и диком сплетении молний и сгустков кислорода, плавающих в плотном «бульоне». Это примитивное и роскошное насилие и положило начало самым простым проявлениям жизни.

Чарли понятия не имел, для чего понадобилось Маджу вставать в очередь, образованную туристами, но тот, видимо, понимал, что делал. Он быстро и настойчиво продвигался вперед, выражая по этому поводу очевидную радость. В холле сновали и толпились туристы буквально со всего мира — шум голосов, хоть и не оглушал, но очень раздражал.

Наконец Чарли добрался до устройства для кредитных карточек, закрепленного на столике у входа в беседку; беседку образовывали стойки, соединенные цепями. Ом вставил в традиционную прорезь кончик идентификационной звезды, увидел на дисплее ПРИНЯТО и прошел в беседку. Мадж, поднявшись на эскалаторе, оказался на втором этаже. Зажатый между мужчиной впереди него и женщиной сзади, Чарли медленно поднимался по ступеням. Мадж уже поджидал его на площадке.

Чарли обвел взглядом интерьер: огромная, почти пустая чаша, возвышающаяся на двенадцать этажей вверх. Уже не менее дюжины раз побывав здесь, Чарли наблюдал эту картину и все-таки сейчас испытывал необъяснимое благоговение. Экспозиции были развернуты в высоких и широких нишах в стене, которые в шахматном порядке тянулись вверх. Посетители поднимались по винтовым эскалаторам, которые, опоясывая стену, текли, соседствуя с морскими видами и прекрасными ландшафтами, изобилующими рыбами, птицами и растениями, характерными для той или иной геологической эпохи. Стоя на эскалаторе и устремляясь все выше, люди путешествовали от докембрийской эпохи, когда преобладали растения и животные с мягкой тканью, к собственно кембрию — периоду, когда появились беспозвоночные морские существа первой палеозойской эры. Дальше, двигаясь вверх по диагонали; зрители проходили через ордовикскую систему — время появления первых простейших рыб. Затем следовали эры мезозоя и кайнозоя, где туристы от души могли поохать и поахать, наблюдая за выполненными в натуральную величину роботами-динозаврами. Заканчивалась экскурсия почти под самым куполом, где основу экспозиции составляли фигуры людей Новой Эры. Здесь туристы, оказавшись в очередной нише, пересаживались в лифт, который возвращал их в вестибюль. По пути, раскручиваясь по спирали: они имели возможность остановиться в одной из ниш и еще раз удовлетворить свою любознательность.

Мадж, однако, не воспользовался эскалатором, а, повернувшись в другую сторону, прошел по коридору в небольшой холл. Проследовав мимо двух стоявших там мужчин, Мадж кивнул им. Видимо, это был сигнал к тому, что и Ома нужно пропустить. Холл оказался совсем небольшим, не более десяти футов в длину, и заканчивался широким экраном, на котором был представлен монтаж из изображений некоторых форм жизни в основной экспозиции. Мадж произнес что-то, но Ом еще не успел подойти к нему настолько близко, чтобы расслышать. Экран перед Омом пополз вверх и спрятался за потолком, а из-за спины Ома из проема в потолке появятся другой — в ширину холла. На какой-то момент Мадж и Ом оказались словно в тесном ящике.

Мадж вошел через открывшийся после поднятия экрана вход в кабину лифта. Он жестом пригласил Ома последовать за ним. Ом вошел в лифт.

— Вверх, — сказал Мадж.

Дверь закрылась, и лифт плавно устремился вверх. Судя по тому, что номера этажей нигде и никак обозначены не были, лифт ходил только на один-единственный этаж. Когда лифт остановился, Мадж, встав за спиной Ома, легко подтолкнул его к выходу. Чарли не понравилось, что Мадж, который все время находился перед его глазами, теперь вдруг оказался позади него. Он, правда, вряд ли смог что-нибудь поделать с этим, да и были ли причины беспокоиться?

Вышли они в большую, с низко нависшим потолком комнату, с невключенными экранами на стенах; пол устилал толстый, явно дорогой ковер. Мадж попросил Ома пройти дальше, и тот проследовал к единственной в комнате двери, выходящей на западную сторону. Перед ним открылся искривленный проход, что-то около десяти футов в ширину; на полу, как и в холле, покоился толстенный ковер, а стены сплошь покрывали безжизненные экраны. По пути Чарльз заметил на правой стороне несколько закрытых дверей — еще комнаты, по всей видимости, пустующие. Их обитателем могла быть лишь весьма знатная персона.

Пройдя по извилистому коридору около трехсот футов, они остановились в конце его перед массивной дверью. Мадж вставил идентификационную звезду в замочную скважину. Еще через несколько секунд голос, прозвучавший изнутри, предложил им войти. Мадж снова отступил за спину Ома и велел ему входить. Ом потянул дверь на себя и переступил порог. Он очутился в большой передней, уставленной весьма комфортабельными на вид креслами и диванчиками. Очевидно, он должен был пройти в следующую комнату. Ом открыл дверь и оказался в очень просторной и светлой гостиной. Из окон открывался вид на реку Гудзон, за которой простирался лес, покрывающий, насколько хватало глаз, прилегающую часть штата Нью-Джерси. Комната была элегантно и умеренно обставлена. На стене, разделенные включенными экранами, висели картины, выполненные в древнекитайском стиле. «Интересно, оригиналы или копии»? — подумал Ом. Вся обстановка также определенно была выдержана в китайской манере. Один из предметов особенно привлек его внимание — большая, бронзовая статуя Будды, упрятанная в нишу в стене.

Мужчина, сидящий в кресле в дальнем углу комнаты, рядом с окном, был одет в ярко-красную пижаму, домашние тапочки и зеленую утреннюю рубаху. Это был крупный, смуглый человек. Лицо его покрывали рельефные складки, большой нос напоминал ястребиный клюв. Портрет дополняли тяжелые брови и массивный подбородок. Чарли чувствовал в нем что-то давно знакомое, однако только подойдя к нему достаточно близко, он все понял. Уберите старческие складки наполовину, измените голубой цвет глаз на коричневый. И человек этот станет похож на Джефа Кэрда… на Отца Тома Зурвана… на него самого.

— Вы можете остановиться здесь, — сказал Мадж, очевидно, под словом «можете» понимая «должны».

Ом подчинился, и Мадж добавил:

— Я возьму вашу сумку.

Ом неохотно протянул ему сумку. Он намеревался посмотреть, куда Мадж положит ее, но в этот момент хозяин комнаты поднялся с кресла и, едва заметно кивнув, пожал ему руку. Подобное приветствие практиковали во Вторник, из чего Чарли сделал вывод, что мужчина является гражданином этого дня. Правда, подобное поведение могло означать и другое: возможно, мужчина хотел продемонстрировать, что ему известно, кем на самом деле является Ом. Впрочем, эти моменты вполне могли дружно сочетаться.

— Добро пожаловать, внучок, — улыбаясь, сказал мужчина.

— Внучок? — удивился Ом, уставившись на него и чувствуя, как кровь стучит в его висках.

— Ты мой прапраправнук как по отцовской, так и по материнской линии.

Ом, хоть и удивился несказанно, все же довольно быстро взял себя в руки. Вспомнив, что так и не ответил на формальное приветствие, он сделал это.

— Вы застали меня врасплох, — сказал он.

Это было действительно так. Единственный в мире человек мог быть его прапрапрадедушкой. Но ведь он давно уже умер.

По крайней мере такова была информация, заложенная в раздел статистики рождений и смертей Всемирного Банка данных. С другой стороны, Ом, как никто другой, хорошо знал о том, что в Банке полно всякого рода вымышленных фактов.

— Врасплох? — спросил мужчина, жестом приглашая Ома сесть, но тот, как и полагалось, подождал, пока старший по возрасту не сделает это первым. Мадж стоял позади него, рядом со столом. Сумка Ома, по-прежнему закрытая, лежала на столе. Можно не сомневаться, что по ее весу Мадж уже догадался о наличии оружия.

Ом пробежал глазами по экранам, на которых отображались экспонаты Башни.

Ом сел и, твердо глядя в глаза мужчины, сказал:

— Ну хорошо, не врасплох. Я просто удивился, признаюсь. Я и понятия не имел… нам всем говорили, что основатель движения погиб в лаборатории в результате несчастного случая.

— Да, да. Был взрыв, тело разорвало на куски. Но остались мои клетки. Не составило особого труда вырастить из них кожу, органы и кости, даже руки с моими отпечатками пальцев. При взрыве уцелел один зрачок. В общем, меня, конечно, сконструировали заново.

— Но ваши знакомые, небось, удивились, отчего это вы вдруг так помолодели, — заметил Ом. В конце концов вам пришлось инсценировать свою смерть, а затем начать все снова с другой идентификацией?

Джильберт Чинг Иммерман кивнул.

— Я не живу в этой стране постоянно. Надеюсь, это не огорчает вас. Кроме того, возможно, вам также известно, что Воскресенье не является официально тем днем, в котором мне предоставлено гражданство. Я прилетел сюда, чтобы разобраться с той кутерьмой, которая тут возникла.

«Каково бы ни было сейчас имя Иммермана, несомненно он принадлежал к числу самых высокопоставленных чиновников, — подумал Ом. — Наверняка, является членом Всемирного Совета. Только человек подобного ранга и влияния мог иметь, личную квартиру, да еще такую большую, которой он к тому же почти не пользовался. И лишь очень высокопоставленное лицо могло обладать правом переходить изо дня в день, когда сочтет необходимым. Интересно, какова его легенда? Впрочем, имеет ли это значение. Главное, что Иммерман здесь, рядом».

— Дедушка, — сказал Ом и остановился. — Можно мне вас так называть?

— Мне бы этого хотелось, — ответил Иммерман. — Никто еще так ко мне не обращался. Я вынужден был лишать себя удовольствия общаться с собственными внуками. Правда, благодаря этому, я, конечно, смог избежать подчас весьма болезненных и разочаровывающих неприятностей, которые сопутствуют удовольствию иметь внуков. Да, да, несомненно, ты можешь называть меня дедушкой.

Он умолк и улыбнулся.

— Но как мне-то обращаться к тебе?

— Что?.. — удивился Ом. — А! Понимаю. Сегодня ведь Суббота. Пожалуйста, зовите меня Чарли.

Иммерман слегка потряс головой, а затем сделал жест рукой. Рядом с Омом возник Мадж.

— Да, сэр.

— Не принесешь ли нам чайку? Наш гость, наверно, проголодался. Не хочешь ли перекусить, Чарли?

— Немного протеинового печенья, думаю, не помешает, — ответил Ом. — У меня сегодня был очень легкий завтрак.

— Не сомневался, что ты не откажешься, — произнес Иммерман. — Тот образ жизни, который ты ведешь… я говорю о сегодня. Ты удивляешь меня, Чарли. Не тем, что ты стал дэйбрейкером по указанию Совета иммеров, а уникальностью исполнения тобой ролей. Тем проникновением, с которым ты входишь в эти роли… в эти личности, скорее. Мне кажется, что каждый день ты действительно становишься другим человеком. В некотором смысле это вызывает восхищение. Хотя с другой стороны — весьма опасно.

«Вот мы и приближаемся к самой сути, — подумал Ом. — Вот причина, по которой я здесь. Тут речь не о том, чтобы воссоединилась наша семья».

— Позвольте мне немного пройтись, пока не принесут чай с печеньем? — проговорил Чарли. — Я сегодня не делал обычных упражнений и чувствую себя заторможенным. Когда играют мышцы и легко бежит кровь по жилам, думается как-то лучше.

— Будь моим гостем.

Чувствуя некоторую неловкость, Чарли поднялся и принялся ходить взад-вперед по комнате. Ом остановился у входа, затем пошел назад, всего в нескольких футах от Иммермана вновь повернул — и опять к двери. Старик — вряд ли его можно было назвать стариком: выглядел он всего лет на пять старше своего внука — сидел, сложив руки на груди, и наблюдал за ним, едва заметно улыбаясь. Прохаживаясь таким образом, Чарли заметил огромного сиамского кота, появившегося в дверях. Кот остановился, внимательно посмотрел на Чарли своими невероятно голубыми глазами, а затем потрусил к Иммерману и прыгнул к нему на колени. Старик принялся нежно поглаживать его, и кот от удовольствия выгнул спину.

— Минг — мой любимец, — негромко проговорил Иммерман. — Минг Безжалостный. Сомневаюсь, чтобы ты знал, в честь кого я так его назвал. Ему почти столько же лет, как мне. Если считать в обгодах. Время от времени я сажаю его в стоунер.

Чарли отвел взор от экранов на стене, хотя в одном из них он увидел нечто привлекшее его внимание.

— Но даже и при этом Мингу наверняка дают эликсир. Иначе он не прожил бы так долго. Не так ли?

— Да, — подтвердил Иммерман. — Только… это не эликсир. Я использую некую биологическую форму — исходную форму жизни, хоть и получаем мы ее искусственным путем. Это средство прочищает артерии и делает множество других полезных вещей. Частично оно даже подавляет те вещества, которые вызывают старение клеток. Давно пытаюсь раскрыть секрет его действия, но пока не удается.

Ом не слишком обрадовался подобным признаниям. Судя по всему, это означало, что дедушку совершенно не волновало, что станет известно внуку. Неужели уже все решено, и Чарли Ом просто не сможет передать кому-либо то, что ему рассказывают. Но способен ли человек быть столь жестоким и бездушным, чтобы лишить себя и всю семью ее неотъемлемой части, лишить своей плоти и крови? Ответ не вызывал сомнений — этот человек не остановится ни перед чем. Семья иммеров существует так долго потому, что ее лидеры всегда оказывались трезвомыслящими и логичными людьми. Возможно, Иммерману и не доставляет радости необходимость расстаться с собственным внуком, но, если надо, он пойдет на все. Прежде всего семья в целом — а отдельные ее члены — это уже потом.

— Я тоже размышлял об этом, — сказал Чарли. В кромешной тьме в его голове, казалось, приоткрылся маленький просвет, сквозь которым на какое-то мгновение промелькнул яркий свет. Что это? Уайт Репп? Казалось, Репп что-то сообщил ему. Неожиданно он понял нечто и поспешил произнести это вслух, прежде нем снизошедшее вновь исчезнет в темноте. — Минг Безжалостный, — сказал он. — Это персонаж одной из древних книг и многосерийного фильма. Главный отрицательный герой древней юмористической книги. Флэш Гордон. Кажется, так звали персонажа серии фильмов.

Иммерман немного удивленно посмотрел на него и улыбнулся.

— Действие происходит в двадцатом веке нашей эры. Не думал, что кто-то — кроме, может быть, нескольких ученых, помнит об этом. Кажется, внучок, я тебя недооценивал.

— Я ведь не только Чарли Ом, бармен, пьяница и разгильдяй-вииди.

— Знаю, знаю.

— Полагаю, вам все обо мне известно, — заметил Чарли. — Надеюсь, вы действительно хорошо меня знаете, понимаете меня. Тогда вам, наверно, ясно, что никакой опасности… для иммеров я не представляю.

Иммерман улыбнулся, словно он был действительно по-настоящему доволен.

— Значит, ты отчетливо понимаешь, зачем я тебя пригласил сюда. Хорошо.

«Для меня-то, может быть, и не очень хорошо», — подумал Чарли.

Он собирался сказать что-то, но одно лицо, крупным планом возникшее на экране, казалось, целиком поглотило его внимание. Он задрожал. Нет, этого лица здесь быть не могло. Ом отвел взгляд, но затем голова его снова повернулась, словно зажатая механической силой. Да, оно было там.

Экран показывал большую нишу недалеко от вершины Башни. В ней были установлены фигуры из прошлого — ВЫМЕРШИЕ ВИДЫ HOMO SAPIENS. Лицо, притянувшее внимание Чарли, словно пень, неуклюже торчащий на мелководье и вдруг врезавшийся в дно лодчонки, угрожая распороть ей днище и предать воде всех пассажиров, принадлежало одной из фигур композиции. Группа эта воплощала семнадцатое столетие и представляла Короля с Королевой и их окружение — королевский двор. Судя по одежде, это были времена бурной жизни — период трех мушкетеров. Король, наверно, Луи XIII, а королева — Анна Австрийская. Фигура с лисьим лицом, одетая в красную кардинальскую мантию, — не кто иной, как Ришелье.

Он изо всех сил старался унять дрожь, пользуясь одним из методов, который множество раз выручал его в самых неловких ситуациях. Он мысленно представил себе короля, королеву, весь двор и то пугающее его лицо вместе, так, чтобы оно просто стало частью общей картины. Силой воображения он сжал всю эту сцену, скатал ее в шарик и вытолкнул его из своего разума через затылок.

Не сработало. Ом не мог ничего поделать с собой: лицо — злополучное лицо — притягивало взгляд.

Стараясь изобразить улыбку, будто он думал о чем-то очень приятном, Ом вернулся к креслу и сел. Композиция находилась за его спиной. Теперь он не мог увидеть ее, не повернувшись направо почти на 180 градусов. Нет, он этого не сделает, ведь тогда Иммерман узнает, что он видел это лицо и узнал его.

25

— Это очень интересно, — произнес он твердо. — Я хочу сказать… довольно странно. Для меня это просто загадка. Почему средство, замедляющее старение — эта форма жизни, о которой вы говорите, — почему она не обнаруживается в крови при анализе?

Сейчас эта проблема, естественно, занимала его очень мало. Но приходилось как-то поддерживать разговор, а уж затем, если удастся, незаметно перевести его на ту тему, одна мысль о которой заставляла стучать его сердце.

— Она находится в бездействии, — сказал Иммерман. — Достаточно ввести всего один организм этой формы. Он дремлет, приклеившись к стенке кровяного сосуда. Затем по прошествии заранее запрограммированного интервала времени, этот организм расщепляется, и возникшие в результате миллионы клеток делают свое дело. Затем все они, кроме одной, погибают, и она ожидает, пока не приходит ее время снова вступить в дело. Тогда происходит еще одно расщепление. С точки зрения вероятности шансы на то, что анализ крови будет взят, когда клетки в крови активны, очень и очень малы. И все-таки четыре раза форма был обнаружена. Медики зарегистрировали это явление и считают его загадочным и, очевидно, непатогенным.

Мадж принес чай с печеньем. После того, как он вернулся к столу, на котором лежала сумка Чарли, Иммерман принялся потягивать чай.

— Очень хорошо, — заметил он. — Но мне почему-то кажется, что ты с большим удовольствием выпил бы сейчас чего-нибудь покрепче. Правда ведь?

— В обычных обстоятельствах — конечно, — холодно заметил Ом. — Но сейчас я чувствую себя не совсем в своей тарелке. Такое потрясение…

Иммерман взглянул на него поверх чашки.

— Ты не совсем в себе? Кто же ты тогда?

— У меня нет проблем насчет моей личности.

— Надеюсь, что так. Поступила информация, что ты проявляешь признаки эмоциональной неустойчивости.

— Это ложь! Кто подавал отчеты? Не тот ли человек, что хотел убить Сник?

— Не имеет значения. Мне лично не кажется, что ты естественно нестабилен. По крайней мере, не больше, чем большинство людей. Ты даже вполне достоин похвалы за то, как вел себя в деле с Кастором. И все-таки…

Иммерман отхлебнул чая.

— Да? — Ом поднес чашку ко рту. Рука его не дрожала, и потому он ощутил еще большую уверенность.

Иммерман поставил чашку и сказал:

— Эта женщина… Сник… о ней уже позаботились.

Ому оставалось только надеяться, что дрожь, пробежавшая по его телу призвуке этих слов, осталась незамеченной. Голубые глаза напротив пристально следили за ним, пытаясь определить, какова его реакция на эту новость.

— Сник. Уже? — Ом заставил себя улыбнуться.

— Да, сегодня утром. Рано или поздно, ее отсутствие, конечно, вызовет переполох. Но сегодняшние органики даже не подозревают об ее исчезновении. Она — довольно-таки независимый агент и не должна связываться с ними в определенные моменты по какому-то графику. Может случиться так, что до Воскресенья ее никто не хватится. Она должна сообщить о себе в том дне, где живет. Но…

— Ее ведь не убили, правда?

Иммерман вздернул брови:

— Мне говорили, что ты возражал против ее убийства. Очень рад подобному проявлению гуманности с твоей стороны, внучок мой, но благополучие семьи — прежде всего. Всегда и в любой ситуации. Мы не прибегаем к убийству до тех пор, пока оно не становится абсолютно неизбежным. Пока еще подобной ситуации не было. Если бы Гархар убил Сник, я обязательно проследил бы за тем, чтобы он был наказан.

— Гархар?

— Тот человек, которого ты… Нет не ты. Это был Дунски.

— Конечно, — сказал Ом. — Я знаю. Гархар. Дунски называл его Длинным.

— Раз ты не забыл об этом, ты должен помнить и то, что был Дунски.

— Всего лишь несколько основных моментов о нем, — сказал Ом.

Иммерман, улыбнувшись, тряхнул головой:

— Ты — уникальное явление. Когда-нибудь…

Он оборвал свою мысль на полуслове и отхлебнул чая. Затем, внимательно взглянул на Чарли.

— Тебя эта Сник лично интересует как женщина? Я правильно понял?

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Ответь на мой вопрос.

— Конечно, нет. Вы, дедушка, говорите сейчас с Чарли Омом. Насколько мне известно, единственным, кто видел ее, были Тингл и Дунски. Я не знаю, что они чувствовали к ней. Сомневаюсь, что они испытывали к ней физическое влечение, если вы это имеете в виду. Между прочим, она была весьма опасна для них.

Всей правды он, конечно же, сказать не мог. Беспрестанное давление, которое он испытывал эти несколько последних дней, хоть и не разбили стены, отделяющие друг от друга разные его я, все-таки проделали в них брешь. Воспоминания Кэрда, Тингла, Дунски и Реппа не были его собственными; они казались ему чем-то вторичным, вроде подержанной одежды. А самые живые и яркие из них связаны были с теми людьми и событиями, которые несли в себе наибольшую угрозу для его двойников. В то же время он смутно ощущал некий намек, неуловимый след влечения к Сник; это Тингл и Дунски — только они могли как-то передать ему эти чувства.

Он вряд ли смог бы объяснить, откуда ему известно, что Гархар и есть тот человек, которого Дунски называл Длинным, он сомневался даже в том, что при встрече узнал бы и саму Сник.

— Очень жаль, — сказал Иммерман, — что личность Уайта Реппа раскрыта. У нас уже есть замена ему. Мы можем ввести соответствующую информацию в банк данных и готовы организовать все, что с этим связано. Но не будет ли лучше, если вы все семеро исчезнете одновременно, а потом появитесь под другими легендами, в виде других личностных ролей. Честно говоря, я не знаю. Какой-нибудь Шерлок Холме из органиков вполне может провести массированное и детальное изучение всей информации банка данных в той части, в которой она относится к тебе, а затем сопоставить полученные сведения. Тебя обнаружат, подвергнут допросу с использованием тумана истины. Тогда ты расскажешь все, что у тебя на уме и…

Ом взглянул прямо в глаза Иммерману.

— Вы хотите убедить меня в том, что с точки зрения логики существует только один вариант действий? Меня нужно принести в жертву? Посадить в стоунер, а затем спрятать где-нибудь до лучших времен? Вероятно, очень надолго? Может быть, вообще меня не следует никогда дестоунировать?

— Подумай о том, что ты только что сказал, — вставил Иммерман. Он сделал еще глоток чая и снова наполнил чашку.

— Вы этого не сделаете. Если вы собирались убить меня, то не стали бы возиться, доставлять меня сюда для выяснения всех подробностей. Вы просто схватили бы меня, посадили в стоунер, а затем припрятали.

— Прекрасно! Мои дети никогда не были дураками. По крайней мере, не все.

Чарли Ом вовсе не чувствовал себя родственником Иммермана. Глядя на него, он испытывал те же чувства, которые, вероятно, посещают юношу, рассматривающего фотографию своего незнакомого деда. Он понимал, что является продолжением его плоти и крови, но никогда не испытывал с его стороны проявления любви и заботы — того, что рождает ответную любовь внука. Он был почитаем как основатель движения иммеров, внушал благоговение и уважение. Но любил ли он старика, ощущал ли своим дедом в полном смысле этого слова? Нет.

— Что тогда я должен делать?

— Позабыть обо всех своих ролях. Придется спрятаться за новой личностью. Она ограничится только одним днем. Тебе более не придется быть дэйбрейкером… В чем дело?

— Мы… они… умрут! — воскликнул Чарли.

— Бог мой, сынок, держи себя в руках! У тебя такой вид, будто ты только что узнал о смерти лучшего друга.

Иммерман замолчал и внимательно посмотрел на Чарли. Затем он продолжил:

— Понимаю, в некотором смысле — даже хуже.

Покусывая губы, он пронзительным взглядом сверлил пространство за спиной Чарли, словно стараясь заглянуть в будущее.